Белый Шанхай Барякина Эльвира

1

Полковник Лазарев оказался настоящей находкой для Нины. В темных подворотнях, в диких углах он отыскивал бывших белогвардейцев: голодных, потерявших всякую надежду. На заброшенной ткацкой фабрике он устроил учебный лагерь: здесь отрабатывали приемы рукопашного боя. В цеху, приспособленном под тир, с утра до вечера гремела стрельба.

– Если риск высок, клиент не должен выезжать из дому без сопровождения двух бронированных автомобилей с охраной, – объяснял Лазарев новичкам. – Когда клиент прибывает на место, охрана выстраивается в шеренгу и образует живой коридор – от автомобиля до крыльца. Особо следует опасаться членов Зеленой банды и других преступных групп. Бандиты любят тайные знаки и всевозможные ритуалы – это их слабое место. Если человек заламывает шляпу на одну сторону – это плохой знак. Или закатывает рукава шелкового халата и выставляет манжеты. Внимательный телохранитель всегда заметит китайца, который обмахивается веером необычным способом или по-особому двигает папиросу на губе.

Лазарев был офицером старой закалки: он относился к Нине с галантностью хорошо воспитанного человека. Но с ним можно было разговаривать лишь наедине: при посторонних он цепенел, замыкался и смотрел поверх Нининой головы. Мысль о том, что им командует женщина, была для него непереносима.

О своем доме, жене и сыне он никогда не упоминал, приглашения прийти в гости отклонял вежливо, но неуклонно.

Нина слегка презирала его за старомодность и неумение приспосабливаться. Разве не мог он сам учредить охранное агентство? Тут ни особых денег, ни особого ума не надо. Но он предпочел скоблить кожи на китайском заводе. Впрочем, ей как раз требовался человек, который будет держать в кулаке ее охранное воинство и не полезет в конторские дела.

Лазарев был одним из самых активных деятелей русской эмиграции в Шанхае. Он все время кому-то помогал, что-то организовывал, но эта часть его жизни была скрыта от Нины. Она не интересовалась подробностями, а Лазарев не пытался привлекать ее к своим бесконечным заседаниям, сборам пожертвований и празднованиям годовщин.

Забастовка была на руку Нине. Китайские купцы боялись как разгулявшейся черни, так и иностранных солдат и охотно нанимали телохранителей. Русские не были для них врагами вроде японцев и англосаксов, и в то же время они не могли принадлежать к Зеленой банде, от которой в Шанхае не было спасения: один раз попадешь на крючок к Большеухому Ду – будешь всю жизнь на него работать.

Дела охранного агентства настолько поглотили Нину, что она вовсе забросила студию. Теперь там правила Бинбин. Она посоветовала Нине снять новое помещение во Французской концессии и выкупить у иезуитов Го и остальных художников.

Бинбин полдня проводила на съемочной площадке, а потом до ночи сидела в студии. Как Нина и думала, другие издатели передрали ее идею, лишь только обнаружили, что календари с китайскими красавицами в модных платьях хорошо разошлись в прошлом году. Бинбин опасалась, что к ноябрю распространителей завалят подделками. Выход был только один: рисовать знаменитых актрис и подписывать с ними контракты, чтобы они позировали лишь для ее студии. Но барышни быстро смекнули, что на их услуги есть спрос, и подняли цены.

Бинбин просила у Нины денег:

– Если мы им не заплатим, это сделают другие!

Нина сомневалась: охранное агентство приносило ей стабильный доход, а от студии прибыль была грошовой. Бог его знает, окупятся ли расходы на актрис… Конкуренты возьмут и нарисуют их по фотографии. Судиться с ними бесполезно, в таких делах надо либо бандитов звать на помощь, либо заставлять своих охранников выкручивать руки. На это Нина не могла пойти.

Бросать студию на произвол судьбы она тоже не хотела – это значило бы, что Хью Уайер ее победил. Нина понимала, что он и думать забыл о ней – у него своих бед по горло, но последнее слово должно было остаться за ней.

Дела Уайеров были плохи: клиентами их страховой фирмы являлись английские экспортно-импортные компании. Именно они больше всех пострадали от забастовки, и, чтобы компенсировать потери, они одновременно потребовали выплаты страховых сумм.

Кроме того, Генеральный профсоюз настойчиво добивался наказания Хью как человека, ответственного за гибель студентов. Китайцы весь город обклеили плакатами: «Смерть преступникам: комиссару полиции Макэуэну, его заместителю Уайеру и инспектору Эверсону, отдавшему приказ о расстреле!»

Нина с упоением следила за ходом событий. Казнить Уайера, конечно, не казнят, даже не посадят, но так просто он не отделается. При этом в день трагедии его вообще не было в участке – он ездил на охоту. Но кого в Шанхае волнуют вопросы вины?

Верно, Хью первый раз в жизни оказался в ситуации, когда его обвиняли в том, чего он не совершал.

2

Нина почти забыла, как это восхитительно, когда тебя обнимает любящий мужчина, когда утром под одеялом натыкаешься на его руку и тихонько гладишь ее – просто так. Она приподнималась на локте, смотрела на спящего Клима. Густая бровь. Под закрытым веком быстро двигается зрачок. Горько-сладкая нежность.

Примирение с Климом было неожиданным. Нина так мечтала о Даниэле Бернаре – всего несколько дней назад, – а теперь она дотрагивалась до жестких волос Клима – легко-легко, только подушечками пальцев, – и каждый раз по нервам пробегал горячий разряд – а-ах!

Было в этом что-то животное, земное, но Нина настолько истерзала себя сложными чувствами, что ей хотелось именно простоты. Встретились два человека без прошлого и будущего и стали жить вместе, потому что им хорошо друг с другом здесь и сейчас.

Они как будто существовали в пузырьке воздуха, куда не было доступа никаким явлениям внешнего мира. Впервые за много лет Нина ощутила покой – пусть временный, пусть незаслуженный.

О Даниэле она старалась не думать. Он слишком больно ранил ее гордость; она слишком напугалась, когда их почти застали на месте преступления.

Единственное, что Нина себе позволила, – это расспросить Клима об Аде. Даниэль отзывался о ней пренебрежительно, но что-то не давало Нине покоя, как будто эта девушка могла ей угрожать.

– Расскажи мне о ней, – попросила она Клима. – Вы почти два с половиной года спали в одной комнате, неужели между вами не вспыхнула искра?

Он рассмеялся:

– Это еще что! Однажды я целую неделю спал на артиллерийских снарядах – и тоже, представь себе, обошлось без искр.

Когда Ада приходила фотографироваться, Нина тайком подглядывала за ней в приоткрытую дверь. Ей показалось, что она похожа на «Девочку на шаре» работы Пикассо. Худенькая, изломанная до неестественности, в волосах нищенский цветочек. Она не ожидала от Даниэля подобной безвкусицы.

Впрочем, ее Клим тоже был – ни дать ни взять – произведение кубиста: широкие угловатые плечи, треугольное лицо.

Клим подрядился делать репортажи для агентства «Рейтер» – газеты всего мира писали о шанхайской забастовке, и спрос на новости был высок. Он возвращался под вечер – усталый и переполненный впечатлениями. Подкидывал Китти к потолку, целовал ее в смуглый живот. Делал вид, что рассказывает ей, а не Нине о том, как ходил в университет – смотреть на студентов, которые рисуют патриотические плакаты и варят особый лак, намертво приклеивающий бумагу к стенам.

Все было как восемь лет назад, когда Клим пришел к Нине жить в дом на Гребешке. В стране происходило черт-те что: безумные большевистские декреты, разгон Учредительного собрания, война, митинги, – а они наблюдали за этим, будто зрители в театре, смешили друг друга и целовались.

То счастье тоже было внезапным, и точно так же Нина забыла о своих планах и убеждениях. Просто попросила Клима остаться. «Я же говорил тебе, что будет хорошо, – смеялся он. – А ты не верила».

Кто бы мог подумать, что их ждет…

Наученная горьким опытом, Нина инстинктивно оглядывалась по сторонам, пытаясь предугадать, с какой стороны ждать беды. Следователь пригрозил Климу депортацией, а генерал Глебов, хоть он и выжил после покушения, мог заподозрить его в связях с большевиками. Казаки – народ горячий…

– Я смогу постоять за себя, – пообещал Клим, когда Нина рассказала ему о своих страхах.

Но она сама решила кое-что предпринять.

3

Дом Тамары стоял тих и черен – электричества нет. Прислуга с тысячами извинений упорхнула бастовать:

– Мистер, мисси, все ушли, вся улица ушла. Мы – тоже…

Монашенка-кореянка, которую Тони пригласил в помощь жене, не могла оставаться на ночь, и после ее ухода Тамара и дети сидели одни при свечах и ждали возвращения Олмана. Он служил в волонтерском полку и вечерами патрулировал город.

В Американских Штатах судили учителя Джона Скоупса – за то, что он преподавал в школе теорию эволюции.

В Японии для мужчин ввели всеобщее избирательное право.

В Германии вышел первый том книги бунтовщика Адольфа Гитлера «Майн Кампф».

Нина Васильевна приехала – серьезная и деловитая. Принесла керосинку:

– Я так и подумала, что у вас даже чайник вскипятить не на чем.

Она ловко управлялась с кастрюлями и ложками. Мальчики смотрели на нее во все глаза: оказалось, они ни разу не видели, чтобы белая женщина сама готовила еду.

– Это что же, гречневая каша? – удивилась Тамара. Запах стоял необыкновенный – из детства.

– Через пять минут будет готово, – объявила Нина Васильевна. – Томас, неси тарелки.

Пир во время забастовочной чумы.

Мальчишки хихикали. Для них все происходящее было приключением. В школе не работал звонок, и с уроков их отпускали пораньше. На учебу детей доставлял автобус: возить каждого по отдельности – непозволительное баловство.

– А все-таки жизнь не лишена иронии, – сказала Тамара. – Белые люди назначили себя хозяевами Китая, но на свете нет более жалкого зрелища, чем хозяин, брошенный слугами. Грузчики в порту, наверное, до сих пор не могут опомниться: столько лет пытались изгнать иностранцев из страны, а оказалось, все, что требуется, – это не разгружать их корабли. Они сами уплывают, если товар в трюмах начинает гнить.

Нина Васильевна смотрела на нее, улыбаясь. Мысли ее были далеко.

– Что-то случилось? – спросила Тамара.

Она кивнула:

– Я помирилась с Климом.

Это была новость поважнее всеобщей забастовки.

– А как же Даниэль Бернар?

– Я подумала, что не хочу повторять ошибки Эдны. Она выбрала самый большой бриллиант, украсилась им, но потом оказалось, что таскать его неудобно: шею оттягивает. Да и боязно: вдруг украдут, вдруг потеряешь?

Вот как, теперь Нина Васильевна на свой лад повторяла Тамарины слова.

Когда-то Тамара в шутку поучала ее: влюбляться надо в умного, талантливого, сильного духом и некрасивого. Во-первых, на него никто не польстится – а это важно, когда тебе не двадцать лет. Во-вторых, ему в голову не придет самому за кем-нибудь приударить – он с детства привык, что девушки не обращают на него внимания. А в-третьих, если ты станешь его лучшим другом, он не будет представлять жизни без тебя. Он многого добьется и сложит все трофеи к твоим ногам. Мужчинам по большому счету нужно только одно: чтобы их ценили и уважали.

Тамару очень интересовал Клим Рогов: все, что Нина Васильевна рассказывала о нем, выдавало человека незаурядного. Но та опять отказалась привести его в гости.

– Почему? – удивилась Тамара.

– Я боюсь. Слишком хрупко все, понимаете?

Тамара понимала: когда-то давно она испытала подобное чувство. После долгих месяцев истерики («Как так, я не смогу ходить?») она вдруг успокоилась. Внутри словно перекрыли вентиль, и сердце перестало кровоточить. Странное, противоестественное ощущение, когда ты за один день становишься кем-то другим. Тамара в ужасе оглядывалась назад, в дни черной, беспросветной тоски, и ей было страшно, что чье-то слово или взгляд столкнет ее обратно. Шаткое, случайно найденное равновесие на острие иглы.

– А что сказал мистер Бернар, когда узнал, что у вас есть муж?

Нина Васильевна пожала плечами:

– Я не знаю. Даниэль опять уехал.

4

Олман влетел в дом – и сразу запахло конюшнями, кострами и сладкой помадой для усов.

– Здравствуйте, леди! Держите печенье: благотворительницы из антизабастовочного комитета сегодня одаривали всех волонтеров.

Он переоделся к ужину, вышел весь свежий и благоухающий; разложив салфетку на коленях, отведал гречневой каши.

– Китайцы бастуют во всех крупных городах – от Гонконга до Пекина, – делился он новостями. – Врываются на иностранные предприятия и ломают оборудование, так что, мисс Нина, готовьте новые подразделения своих бойцов.

Сил волонтеров и десанта точно не хватит, чтобы охранять каждую фабрику. Забастовщики требуют наказания полицейских. Возможно, сейчас, пока Хью Уайер занят спасением собственной шкуры, как раз удобный момент, чтобы подать прошение насчет лицензии в Международном поселении.

– Я хотела поговорить с вами на эту тему, – отозвалась Нина. – Вы можете свести меня с председателем Муниципального совета?

– Со Стерлингом Фессенденом? Дело можно решить гораздо проще – с начальником департамента.

– Я хочу предложить Фессендену соглашение. В городе тысячи русских, которым плевать на китайскую забастовку. Им не давали работать, потому что это позор для белых – горбатиться в цехах. Но сейчас у Международного совета нет других людей для обслуживания электростанции и водопровода.

Тони отложил салфетку:

– А вы уверены, что сможете быстро их собрать?

– Я не смогу, но полковник Лазарев сможет – он знает очень многих русских.

– Взамен вы хотите потребовать у Фессендена лицензию?

– Не только. Я хочу, чтобы из полицейского архива исчезло дело моего мужа. И еще мне необходимо американское гражданство.

Олман вскочил из-за стола, подлетел к Тамаре и поцеловал ее в щеку:

– Дорогая, нам надо срочно переговорить со Стерлингом. Томас, присмотри за мамой, мы скоро вернемся!

1

В полиции Международного поселения объявили мобилизацию. Рук не хватало, сто с лишним констеблей-китайцев уволили – в связи с забастовкой они отказались выходить на службу. Начальство вновь принялось тасовать отделы.

Джонни Коллор явился к Феликсу в кабинет, сел на край стола:

– Ну, брат, опять нам работать вместе: будем вылавливать большевистских агитаторов. Что у вас слышно?

Феликс думал, что уже никогда они с Коллором не будут говорить по душам. Но как-то само получилось: он рассказал ему историю с отравлением генерала Глебова.

– Подло это, понимаешь? – воскликнул Феликс, разгорячась. – Генконсулу Озарину было подано прошение о принятии «Монгугая» под советский флаг. Пока Глебов лежал при смерти, они устроили торжественный митинг и уплыли в Россию. Под крики «ура!»…

Коллор все понял как надо. Потрепал Феликса по плечу:

– Что Глебов, выжил?

Феликс кивнул:

– Я ему хотел табаку послать – не знал, что еще сделать… Он не принял: теперь с любой стороны ждет подвоха. Казаки затаились: никого, кроме доверенных людей, к себе не пускают.

– Кого они винят в отравлении? – спросил Коллор. – Твоего агента?

Феликс пожал плечами:

– Не знаю.

– А где он сейчас?

– Нигде. Уайер вчера меня вызвал – вместе с его делом. Велел уничтожить все бумаги: нет больше Рогова и никогда не было.

Джонни молчал. Феликс сам не знал, чего ждет от него: совета? доброго слова? Он извел себя: ему все чудилось, что он мог вовремя разгадать планы Уайера и не допустить случившегося.

– Джонни, – тихо позвал Феликс, – как служить в полиции, если твой начальник заодно с красными? Если он твоими руками убивает твоих же боевых товарищей? Получается, я продал себя за паршивое жалованье!

– Ты славный парень, Феликс, – сказал Коллор, вздохнув. – Не вини себя. Впредь будь осторожнее и умнее. Пошли работать: китайцам нельзя потрафлять. Мы, брат, тут как в осажденной крепости: чуть брешь в стене образуется – почитай, пропали.

«Славный парень»… Коллор там, в своем отделе, за опиумом охотился, а Феликс им торговал, да еще помогал Лемуану с переправкой оружия. А кто знает – куда оно шло? Может, китайцам-забастовщикам, а может, Теодору Соколову.

После провала дела Нины Купиной Лемуан смотрел на Феликса с едва скрытым презрением.

– Что ж ты даму мою начальству выдал? Ведь просили тебя обстряпать все потихоньку, чтобы Уайер ничего не пронюхал о налете фашистов! Теперь мне перед людьми краснеть по твоей милости.

Лемуан держал Феликса на крючке: одно слово – и его посадят, если не казнят. Феликс оправдывался, извинялся, перекладывал вину на кого-то другого. Не расскажешь же, что он струхнул тогда, в кабинете у Уайера. Что кругом был виноват – не продумал, как сделать все шито-крыто, а потом замотался… Уайер смотрел на него змеиными глазами, орал так, что на улице было слыхать, а у Феликса все поджилки тряслись: «Если уволит – куда мне? В налетчики или воры?»

– На этот раз я тебя прощаю, – сказал Лемуан. – Ты молодой и глупый. Но если это повторится – пеняй на себя.

Феликс сидел перед ним как оплеванный.

Положи хорошее яблоко в корзину с гнильем, оно тут же плесенью покроется. Надо уходить из полиции – а куда уйдешь?

2

Ну, богат дом у Роберта Уайера!

Феликс и Коллор хоть и напустили на себя равнодушный вид, а все равно поглядывали на портреты, на бронзы. Стол в гостиной – резной, с цветными вставками – небось из Европы. На столе две вазы с лошадиную голову – серебро. Ковер от стены до стены – ноги по щиколотку утопают.

– Вот сукины дети! – не удержался Коллор.

Появилась хозяйка – Лиззи Уайер. Джонни поперхнулся на полуслове – такая красавица. Поздоровалась вежливо. Расправив складки белого платья, села.

Коллор нахмурился: не привык он с такими дамочками разговаривать. Показал ей удостоверение:

– В вашем доме служит женщина по имени Хобу…

Миссис Уайер перебила его:

– Мой свекор знает, что вы здесь?

Коллор покачал головой:

– Нет. Мы пришли неофициально. У нас есть сведения, что Хобу из той же деревни, что и опасный коммунист Ли Тянбао. Мы не стали говорить мистеру Уайеру, что хотим побеседовать с вами. В его положении человек нервно реагирует на «вмешательство в частную жизнь».