Япона коммуна, или Как японские военнопленные построили коммунизм в отдельно взятом сибирском лагере (по мемуарам японских военнопленных) Тополь Эдуард
– А-а! Ну да, правильно. Всё, расходитесь!
С точки зрения армейской службы Каминский был образцовым военным. Он беспрекословно выполнял все приказы начальства и мог одно и то же дело повторять сотни раз.
Как-то вечером они разговорились. Юдзи сказал, что зимой в Сибири солнце заходит очень рано, поскольку Сибирь находится в Северном полушарии.
Каминский сказал:
– Что значит «полушарии», бля? Я не верю, что наша Земля круглая и что мы, сука, кружимся вокруг Солнца. По-моему, это неправильно.
Юдзи просто онемел от изумления.
Но Каминский понял это по-своему и сказал еще увереннее:
– Смотри, бля! Каждый день солнце появляется на востоке, проходит, сука, над нашими головами и уходит на запад. Так? Как же Земля может кружиться вокруг Солнца? Разве мы висим вниз головами? Нет, это солнце, бляха-муха, передвигается над нами!
Юдзи испугался, нарисовал ему Солнечную систему, стал объяснять, как школьнику. Но тот не согласился и сказал, рассердившись:
– Фуйню ты порешь! Мы стоим на Земле, а Бог и Солнце всегда над нашими головами. Если бы икона висела вниз головой, то Божья Матерь уронила бы Иисуса Христа! Иди на фуй, не морочь мне голову!
Юдзи был ошеломлен. До чего упрямые эти русские люди!
10
В начале ноября выпал первый снег. И, как обещал майор Новиков, сразу началась ужасная зима.
Земля замерзла так, что, когда японцы били ее кайлом, кайло отскакивало и рука немела.
На замерзшей дороге глина меж колеи торчала к небу остро, как пила.
Промерзший и мелкий, как сахар, снег сверкал и блестел и все сыпал и сыпал с неба. Японцы удивлялись: сибирский снег не похож на японский, он не липнет и не тает в руках, а сухим песком просыпается сквозь пальцы.
Небо низкое, облачное, и вся атмосфера промерзла так, что даже воздух стал как микроскопические линзы, в которых солнце дробится и рассеивается на тысячи маленьких солнц. Это удивительный природный феномен, это волшебное искусство мороза!
Минус сорок градусов! Плевок сразу примерзает к земле!
Вдруг на краю неба появляется черное облако, один его край тут же свешивается до земли, и разом возникает смерч – ураган со снегом. И если при скорости ветра метр в секунду температура снижается на градус, а снежный ураган несется со скоростью 30–40 и даже 50 метров в секунду, то невозможно описать, какой ужасающий холод налетает на вас в это время. Безжалостный и колючий мороз проникает сквозь самую теплую одежду, режет дыхание и легкие!
Сибиряки называют это бураном.
Зато после бурана погода устанавливается безоблачная. И ночи спокойные, тихие, на небе ослепительно сверкают полные звезды и кажутся такими близкими – рукой подать до Полярной звезды и Большой Медведицы!
Волки, которых японцы до сих пор не видели и не слышали, стали грустно и голодно потявкивать и подвывать совсем рядом с лагерем.
А ночи все затягиваются, становятся все длиннее. В два часа дня на землю уже спускаются сумерки, в четыре совсем темно. И так до девяти, а то и десяти утра следующего дня, когда с трудом, нехотя приходит новая заря. Солнце встает так медленно и так ненадолго!
Зато среди ночи на горизонте вдруг возникает слабый свет, через несколько минут он возносится ввысь, мистически меняя и смешивая краски – красное, синее, желтое, фиолетовое свечения причудливо танцуют в беззвучном небе! «О, как красиво! – говорили японцы. – Это симфония света, божественная палитра!»
А температура все падает – уже минус сорок пять! Теперь плевок замерзает на лету и ледышкой отлетает от промерзшего панциря земли.
Всё замерзло, всё! На мордах лошадей намерзли сосульки. Картофель замерз и стал как камни. Яблоки тоже. Листья капусты промерзли, и края их такие острые, что можно порезать руки. А бревна замерзли так, что ни пилой распилить, ни топором разрубить – просто камень! Из-за таких морозов окна всех русских домов двойные, между внутренними и наружными рамами жители подвешивают мясо кекликов – птиц, которых они зимой палками бьют в лесу и на дорогах. А под снегом сибиряки хранят, как в природном холодильнике, говядину и другое мясо, которое рубят топорами и пилят пилами.
Даже молоко замерзло!
Да, никогда раньше Юдзи не видел такого молока – на станции, на колхозном рынке, продавщица выставила на прилавке белые полушария величиной с чашку или глубокую тарелку. Юдзи испугался, подумал, что это мороженые женские груди. А она засмеялась:
– Ой, да что вы?! Это свежее молоко. Вчера вечером я налила свежее молоко в чашки и выставила на улицу, а утром внесла в дом и вынула. Купите и попробуйте, это очень вкусно!
Но денег у Юдзи не было, он улыбнулся и с сожалением отошел от продавщицы.
Каждый вечер после работы майор Каминский вызывал в штаб нескольких японцев: сначала всех врачей, потом санитаров, потом всех японских офицеров, затем – всех очкариков. И хитрыми вопросами пытался уличить их в том, что они скрывают свое участие в создании биологического оружия. Юдзи вынужден был переводить эти вопросы и через какое-то время стал подозревать, что Каминский знает японский язык, хотя и скрывает это…
С утра в гараже шофер Дамбара никак не мог завести грузовик и ругался по-русски:
– Ёлки-палки! Япона мать! Бензин замерз! Смотри!
Он налил из канистры бензин в кружку и показал Юдзи. Действительно, в бензине плавали мелкие льдинки.
– Что делать? Япона мать!
– Подожди, не ругайся. Сейчас позову Николая, он русский шофер.
Пришел Николай:
– В чем дело, японать?
– Двигатель не работает. Бензин замерз на фуй!
– Ладно, не матерись. Научились, бля! – Николай взял железную палку, намотал на ее конец тряпку, смоченную смазкой и мазутом, поджег и сунул огонь под мотор.
Японцы испугались:
– Ой! Машина взорвется!
Но Николай спокойно грел мотор, и через пару минут двигатель заработал.
– Вот что такое русская смекалка! – сказали японцы.
Сортиры, конечно, были на дворе. Это были простые ямы глубиной около трех метров, поверх ям лежали доски с круглыми дырками. Вот и весь туалет – без стен и без крыши. Теперь зимой, чтобы выйти из барака в сортир по нужде, приходилось очень тепло одеваться. Однако ночью со сна одеваться неохота, многие выбегали полуодетые и тут же простужались, начинали тяжело болеть. Врачи и санитары ругались, требовали, чтобы в туалет все ходили только одетые. Но однажды японцы пришли в соседнюю деревню и увидели, как молодая русская мать вынесла из избы своего полуголого ребенка, подняла его ножки и дала ему помочиться. А на улице было минус 40 градусов!
«Конечно, – сказали японцы, – если русские с детства так закаляются, они могут выжить и при царе Горохе, и при коммунизме».
11
– Доброе утро, комбат Якогава!
Майор Новиков пришел к японцам, как обычно, сразу после поверки. Но вид у него был не боевой и бодрый, как всегда, а безрадостный. Японцы насторожились – в чем дело?
– По правде говоря, я пришел к вам проститься, – сказал майор. – По приказу штаба Сибирского военного округа меня перевели на другую службу. Хотя я дружил с вами всего два месяца, но многое узнал за это время про вас, японцев. И мне очень не хочется с вами расставаться. Но что делать? Служба есть служба, и приказ есть приказ.
– Да, очень жаль, майор, – искренне сказал комбат Якогава. – А куда вас направили? Или это военная тайна?
– Нет, какая уж тайна! Я еду в город Фрунзе старшим преподавателем Суворовского военного училища.
– Вот как? По-моему, ученикам этого училища очень повезло. За два месяца вы хорошо позаботились о нашей жизни, мы вам очень благодарны. И конечно, вы будете хорошим и заботливым учителем в Суворовском училище. Желаю вам счастья!
Майор Новиков грустно улыбнулся, по всему было видно, что ехать преподавателем с должности начальника ему очень не хочется. Он крепко пожал руку комбату Якогаве:
– До свидания, комбат!
– До свидания, майор! Желаю счастья! Счастливого пути!
Майор махнул рукой, прошел через ворота и ушел из лагеря. За воротами дул холодный ветер. Сухие листья березы падали на его шинель.
12
– Эй, Ёкояма! Слушай внимательно, бля, и заруби на своем японском носу! – сказал Каминский. – Новиков был тюфяк и размазня, за это я вытурил его из лагеря! Да, это я сделал, я, потому что не хер с пленными заигрывать! Теперь я начальник лагеря, сука, и вся ваша лафа кончилась! Теперь тут будет настоящая дисциплина, и вы будете по-настоящему вкалывать, так и переведи, японать, своему комбату!..
У майора Каминского было толстое лицо и злобный характер. Пока он говорил, комиссар Федоренко молчал и смотрел в угол. На его лице не было никакого выражения, но даже это говорило о том, что между ним и Каминским существует какое-то внутреннее нерасположение. Впрочем, Федоренко никак этого не проявлял. Во всяком случае – пока не проявлял, хотя Юдзи уже знал, что советская система давала ему большие возможности: по этой системе все советские чиновники, даже военные, находятся под постоянным надзором и контролем таких, как Федоренко, партийных надзирателей-комиссаров.
Между тем Каминский продолжал:
– И еще, Ёкояма, переведи дословно! Вас сюда привезли, вас тут кормят, бля, одевают, обувают, построили вам новые, японать, бараки, но вы сюда не на курорт приехали!
– Извините, господин майор, как вы можете так говорить: «Вас тут кормят, одевают»? Во-первых, мы работаем, во-вторых, продуктов все равно недостаточно…
– Молчать! Ты, Ёкояма, хоть и переводчик, но пленный! И свое мнение засунь себе в задницу, иначе живо отправлю в забой! Ты понял, японать? Вы нам знаете во сколько обходитесь? В 460 рублей в месяц на человека! 460!!! А сколько зарабатываете? На сколько даете на-гора угля? На триста, бля! Триста рублей на человека, понимаешь? Вы обуза для нашей страны, дармоеды! А Новиков, сука, тут с вами кисели разводил! Всё, с сегодняшнего дня я вам эту лафу поломаю! И никуда вы не поедете, ни в какую Японию, пока не отработаете, бля, все, что мы на вас потратили!
– Господин майор, – сказал адъютант Хирокава, – пожалуйста, не надо на нас кричать. До сих пор ваше начальство нам объясняло, что мы живем тут временно, ждем возвращения на родину, а причина задержки только одна: нет эшелонов. А теперь оказывается, что мы обязаны заработать себе на дорогу. Это совсем новое условие, его нет ни в одном международном соглашении о военнопленных.
– Заткнись, сука! Мне насрать на международные соглашения! С завтрашнего дня нормы выработки угля увеличиваются в полтора раза! И попробуйте, бля, саботировать эти нормы – я вам покажу, что такое Советская власть!
Японцы посмотрели на комиссара Федоренко.
Тот впервые отвел глаза от угла комнаты, посмотрел на японцев и тихо сказал:
– Да, нормы увеличены, это приказ Москвы.
13
И снова из морозного утреннего тумана:
КАН!.. КАН!.. КАН!.. – сигнал на работу.
Одевшись во все теплое, что только было, японцы выходили из бараков. Дыхание сразу перехватывало колючим морозом, на усах тут же намерзали сосульки. Не переставая тереть носы и топая на месте, японцы стояли перед караулкой на площади, ждали, пока Каминский всех пересчитает и запишет на свою дощечку «гунпай». Как только он заканчивал, конвоиры начинали шуметь:
– Давай! Пошел! Шевели ногами! Быстрей, епёнать!
И гнали японцев на работу в шахты. Шахт было четыре, они находились на севере от лагеря, между деревнями Заречная и Ирша. Первая шахта, Вторая, Третья и Южная. Возле шахт располагались лесопилка, угольный склад, электростанция, шахтерский поселок, магазин, школа, почта, милиция. Все вместе это называлось «Канский горный комбинат».
От лагеря до этого комбината было несколько километров: до Первой (северной) шахты – шесть, а до Южной – два. Зимой, в морозную темень и по глубокому снегу, а то и сквозь метель или буран, добраться до них нелегко и на лошади. А японцы, пошатываясь, шли пешком, темной колонной, в окружении конвоиров и их ужасных собак. Полуживые мертвецы, которых гонят в ад. Стоило кому-то ступить чуть в сторону от колонны, собаки тут же бросались на этого человека. Стоило увязнуть в сугробе или поскользнуться, собаки тут как тут – злобно кусают и рвут одежду. Конвоиры редко оттаскивали их – им было лень тратить на это силы в такой мороз… Подземная работа в шахтах – адский труд и настоящая преисподняя, хотя всюду висят кумачовые транспаранты с бодрыми лозунгами, написанными белой краской:
«Да здравствует генералиссимус Сталин, вождь мирового пролетариата!»
«Уголь – это хлеб для промышленности! (В.И. Ленин)»
«Выполним пятилетку за четыре года!»
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
«Под знаменем Ленина – Сталина вперед к победе коммунизма во всем мире!»
«Да здравствует великий Советский Союз!»
«По примеру Стаханова дадим четыре нормы угля за смену!»
Под этими замечательными лозунгами и при слабом свете «головок», то есть фонарей на голове, японцы работали под землей вместе с русскими шахтерами. Те постоянно кричали на японцев и ругали их, поскольку японцы не знали русского языка, не понимали, что и как нужно делать, и давали мало угля. К тому же для русских шахтеров это работа добровольная, они всегда могут бросить ее и уехать в другое место, а для японцев это принудительная каторга. Кому понравится приехать из теплой Японии в ледяную Сибирь, чтобы под лозунгом «Слава ВКП(б)!» кайлами и ломами добывать тут уголь в подземных шахтах?
К тому же уголь, который они добывали ценой своих жизней, был очень плохого качества. При сжигании он сгорал дотла, от него оставался лишь мелкий пепел. В кузницах такой уголь ни на что не годится, применять его можно только для бытовых нужд. И все-таки ради этого никудышного угля на сибирских шахтах работало очень много народа – русские, татары, монголы, киргизы, казахи, евреи, узбеки и японцы.
Впрочем, некоторые русские шахтеры были добрыми и относились к пленным по-человечески.
– Перекур! Держи, японец, мою махорку, закуривай.
Хотя в шахтах нельзя курить, русские шахтеры всегда угощали японцев махоркой. Русские часто садились рядом с японцами, обнимали за плечи, начинали рассказывать о своей жизни. Угощали домашним луком, хотя у самих было плохо с продуктами. Или пели песни. А цигарки и те и другие сворачивали из газет «Правда» и «Нихор Симбун» – японской малотиражки, которую специально для японских военнопленных выпускали в Хабаровске на японском языке.
Одна из шахтерок познакомилась с сержантом Сакамото и сказала при всех:
– Всё, полюбила я японца и уеду вместе с ним!
Оказывается, удивлялись японцы, в СССР даже женщины работают в шахтах, добывают уголь.
14
Японцы со здоровьем третьей категории работали на поверхности. Но эта работа на открытом воздухе была ничуть не легче, чем под землей. Здесь всегда было минус сорок и ниже, и всё продувалось морозным ветром. И в таких условиях японцы трудились на лесопилке, сортировали бревна для креплений в шахтах, а в лесном складе разгружали бревна, прибывающие в закрытых товарных вагонах. Да, как ни странно, бревна в СССР возят не на открытых железнодорожных платформах, как в Японии, где можно просто опустить борта и сразу всё разгрузить, а именно в закрытых вагонах, из-за чего эти бревна приходится тащить и толкать через узкие откатные двери в центре. Поэтому на разгрузке постоянный шум и крики:
– Туда вытягивай! Толкай! Поддай снизу! Бляха-муха, как их сюда вообще затолкали?
Ужасно бестолковая и неэффективная работа, о чем Юдзи, конечно, сказал начальнику лесосклада. Тот вздохнул и ответил:
– Да, вы правы. Но сейчас у нас всего не хватает, даже платформ, потому что была война. Приходится терпеть.
Юдзи это показалось странным, поскольку он много раз видел, как через станцию Заречная проходили поезда с совершенно пустыми грузовыми платформами. Да и около станции в тупиках стояло бессчетное множество грузовых вагонов немецкого производства и с фирменным знаком Маньчжурской железной дороги. А на рельсах, сваленных тут же, стояли клейма компаний «Крупп», «Унион», «Тиссен»…
Но наверное, в Москве, в Госплане, где сидят мудрые руководители, и в Кремле, где работает великий Сталин, виднее, куда направлять открытые платформы, а куда закрытые вагоны. Ведь именно таким способом Советский Союз победил Германию.
15
Зимой 1945/46 года в лагере от дистрофии, непосильной работы, ужасных морозов и болезней умерло 290 человек, то есть каждый пятый. Инструментальный сарай, который находился около ворот лагеря, был переполнен трупами. Японцы обмывали или, точнее, обтирали их снегом и относили на высокий холм в трехстах метрах от лагеря. Этот холм они сделали кладбищем и здесь погребли умерших. 290 могил – 29 рядов, по десять могил в каждом ряду.
Эти могилы рыли японцы оздоровительной команды. Сначала кострили землю, замерзшую как камень, потом долбили ее кайлами. Хотя военврач Козлов освободил их от тяжелой работы, майор Каминский не обращал на это внимания, и слабые, истощенные люди махали кайлами на пустой желудок. Раз махнут, второй и начинают задыхаться. А на третьем-четвертом ударе бессильно опускаются на землю, заранее зная, что вряд ли смогут подняться и скорее всего лягут в те же могилы, которые сами начали рыть.
Но те, кто стоял на ногах, продолжали упрямо долбить сибирскую мерзлоту.
Потому что у японцев совершенно особое, почти сакральное отношение к умершим. Каждое утро в японском доме начинается с молитвы перед алтарем, на котором в виде приношений душам предков кладут цветы, ветки священного дерева сакаки, а также чашечку сакэ, рис, чай, рыбу и другие продукты. Во всех семьях на специальных дощечках хранятся имена их предков и даты жизни. В иных семьях – за несколько столетий. Иными словами, предки в жизни японца – это живая частица его настоящего, и так продолжается всю жизнь, поколение за поколением.
И потому даже больные, немощные пленные из последних сил кострили, кайлили и долбили заледеневшую землю, чтобы достойно похоронить своих умерших на чужбине товарищей.
Вечером Каминский вызвал Юдзи в свой кабинет.
– Почему умирает так много японцев? – спросил он, глядя на Юдзи с такой злостью, словно это он убивал своих несчастных товарищей.
Юдзи это возмутило. Хотя японцы очень сдержанные и никогда не говорят людям неприятные вещи, но злобный взгляд Каминского заставил Юдзи забыть все японские манеры.
– Я думаю, что причина у вас, господин майор, у советского командования.
– Да? – сказал тот с насмешкой. – Например?
– А разве вы не видите, в каких условиях мы живем? Хуже, чем скот! Даже воды не хватает! Мы, японцы, очень чистоплотные люди, но здесь мы не можем держать себя в чистоте, а вы остановили строительство водопровода. А какую пищу вы нам даете? Ужасную и ничтожную! И на какую работу гоните каждый день? Каторжную! Вы-то сами хоть один день поработали в этом аду? Вы видели, какие там условия? Какое оборудование? Там все гнилое, старое, опасное для жизни.
– Ты все сказал?
– Нет, не все, господин майор. Вы спросили, я должен полностью ответить на ваш вопрос. Вы хоть раз видели, как наши люди уходят на работу и как возвращаются? Некоторые успевают дойти вон до того холма перед лагерем, а больше у них уже нет сил, они падают и умирают, хотя до барака остается всего сто шагов!
– Хватит, заткнись!
– Если у больных температура меньше 38 градусов, вы отправляете их на работу. Но больные не могут работать в шахте, они падают и ранят себя, а вы кричите, что они делают это нарочно, чтобы дезертировать из шахты, и сажаете их в карцер. Там и здоровые-то люди не могут выжить…
– Заткнись, я сказал! – Каминский стукнул кулаком по столу и злобно прошелся по кабинету. – Ты, Ёкояма, злостный саботажник и антисоветчик, бля! Я попрошу в штабе другого переводчика, а тебя сгною в шахте! Ну? Что ты молчишь, сука?
– Я заткнулся, господин капитан.
– То-то! Вон отсюда! И вызови мне очередную дюжину ваших очкариков! Я буду их допрашивать.
Почему в СССР всех, кто носит очки, подозревают в антисоветизме?
16
Весной 1946 года на Южной шахте случилась трагедия. Под руководством бригадира Нагасато вторая бригада спустилась в забой и при тусклом свете «головок» – головных ламп – стала расходиться по штрекам на рабочие места. Сержант Сакамото тоже шел на свое место к забою № 17. Настил этого подземного хода всегда жутко скрипел, поскольку был пробурен очень давно, стойки давно сгнили, а потолочные доски были отодраны. Но Сакамото уже свыкся с этим и шел на свое рабочее место спокойно, как всегда.
И как всегда во время пересменки, навстречу ему двигался конь – глухо стуча копытами, он тащил коногонку с несколькими пустыми вагонетками. Русская женщина вела этого коня под уздцы, помогая ему и ободряя своим женским голосом.
И вдруг – грохот! шум! пронзительные голоса!
Сакамото оглянулся.
Это, сорвавшись с изношенного троса, сверху катились по рельсам вагоны, полные угля! По узкому ходу – прямо на коногонку, которую внизу вела та самая русская шахтерка, открыто сказавшая всем, что полюбила Сакамото! И – точно на перекресток штреков, где при столкновении вагоны опрокинутся и обрушат все гнилые опоры, отчего обвалятся потолки и сразу в нескольких штреках шахтеры окажутся отрезанными и обреченными на ужасную смерть.
У Сакамото был только миг на размышления. Или вжаться спиной в стену и пропустить смертоносные вагонетки с углем, или…
Сакамото принял решение. Он вырвал одну стойку и всадил ее под колесо летящей сверху вагонетки. И все вагонетки, сойдя с рельсов, опрокинулись рядом с ним, не долетев всего десяти метров до неминуемой и катастрофической встречи с коногонкой на перекрестке штреков.
Но к сожалению, одна из вагонеток, опрокидываясь, сильно ударила самого Сакамото, он упал и потерял сознание.
Конечно, вскоре прибежали санитары, они подняли Сакамото на поверхность, отнесли в санчасть, но Сакамото умер, так и не придя в сознание.
На его похоронах начальник Южной шахты Перов торжественно выразил японцам свое соболезнование:
– Граждане японские военнопленные! Ваш товарищ Сакамото-сан был настоящий герой! Ценой своей жизни он спас нашу шахту! Прощай, Сакамото-сан! Мы никогда не забудем твой геройский поступок!
Русские шахтерки плакали во время этой речи.
17
Как только уехал майор Новиков, майор Каминский остановил строительство водопровода. Извозчики по-прежнему черпали воду в озере, в полыньях и на санях везли в бочках в лагерь. Пока довезут, в бочках полно льда, а воды мало. Чтобы снабдить лагерь водой, приходится день и ночь ездить туда и обратно.
Одновременно Каминский остановил строительство лагерной бани, больницы и других помещений, нужных людям для выживания.
Почему комиссар Федоренко мирился с этим? Почему он смотрел сквозь пальцы на то, как Каминский злобно гнал на работу больных людей, повышая и без того очень высокую смертность японцев? Почему терпел, когда Каминский безжалостно отправлял в карцер даже больных японских офицеров?
Японцы часто обсуждали это между собой и не могли понять. Ведь Федоренко – комиссар, жандарм партии большевиков, его специально назначили сюда для того, чтобы контролировать поведение офицеров и солдат и приводить его в соответствие с коммунистическими идеалами партии.
Правда открылась совершенно неожиданно и совсем с другой стороны. Оказывается, однажды, еще в ноябре, когда мадам военврач старший лейтенант Калинина уехала в командировку в Красноярск, комиссар Федоренко пришел в санчасть и заперся в ее кабинете с медсестрой Саратовой. Наверное, он думал, что, кроме больных японцев, никого в санчасти нет, а японцы не знают русского языка и никому об этом сообщить не смогут. Но на его беду, в это время в санчасти лежал сержант караульной службы Денисов, который специально наелся закатанной в хлебный мякиш извести, чтобы лечь в санчасть с гастритом и добиться любви молоденькой медсестры Саратовой. Поэтому когда синеглазый красавец Федоренко увел Саратову в кабинет главврача, Денисов очень разозлился и тут же пошел в штаб. Может быть, он хотел доложить об этом майору Новикову, но Новикова в штабе не оказалось, и он доложил майору Каминскому. А Каминский не стал ни шуметь по этому поводу, ни докладывать Новикову или другому высокому начальству. А просто «взял на крючок» женатого Федоренко и юную Саратову и шантажировал их тем, что знал об их тайном романе.
Но как говорят в России, сколько веревочке ни виться, а конец всегда будет.
В лагере случился побег. Трое военнопленных, которых Каминский стал так подозревать в разработках бактериологического оружия, что своими допросами довел до ручки и уже не скрывал, что со дня на день отправит их в Москву, в НКВД, – эти трое (врач, санитар и плотник-очкарик) сбежали. Причем самым что ни на есть оригинальным способом – через сортир. Дело в том, что новые сортиры были построены на краю лагеря, возле забора с колючей проволокой и вышками часовых. А сточные канавы для сброса фекалий шли от этих сортиров в овраг, который был за лагерным забором. Так вот, ночью беглецы притащили в сортир широкие доски, просунули их через очко вниз, в сточные канавы, вымостили этими досками подмерзшие фекалии и по этому настилу удрали из лагеря.
Конечно, по тревоге были подняты все войсковые части в округе, и Каминский во главе отряда конвоиров лично бросился в погоню. Через несколько часов беглых догнали с собаками, поймали, вернули в лагерь. И Каминский, который мечтал сделать карьеру на разоблачении этих «создателей бактериологического оружия», совершенно вздрюченный от азарта погони, собственноручно расстрелял их – якобы «при оказании сопротивления во время ареста», а на самом деле «чтобы японцы, суки, знали, чем кончаются такие побеги»…
Буквально назавтра комиссар Федоренко пришел в японский штаб с толстой тетрадкой в руке и сказал:
– Сержант Ёкояма, вы постоянно жалуетесь на плохие условия жизни. Можете вы еще раз перечислить все причины смертности японцев, о которых говорили Каминскому?
Юдзи с опасением посмотрел на его открытую тетрадь. Неужели Федоренко запишет сейчас все его жалобы как агитацию Юдзи против Советской власти и партии большевиков?
Но Федоренко сказал:
– Не бойтесь, ничего плохого лично вам от этого не будет. Зато поможет улучшить ваши условия жизни.
И своими красивыми синими глазами прямо посмотрел Юдзи в глаза.
Юдзи вспомнил кодекс Бусидо, который говорит, что навстречу опасности нужно идти решительно, и снова перечислил все, что говорил Каминскому: ужасные условия в бараках, очень плохое питание, воровство охраны на кухне, жестокое обращение охранников, плохое отопление, антисанитарные условия жизни, отсутствие бани и прачечной, вши и так далее. И несмотря на все это, руководство лагеря безжалостно отправляет на работу в шахты даже больных людей…
Федоренко слушал не перебивая и делал записи в своей тетради. А когда Юдзи закончил, закрыл тетрадь и сказал:
– Все, спасибо. Почему здесь так холодно? Давай топи побольше углем!
– Господин комиссар, как видите, даже для нашего офицерского штаба угля дают очень мало.
– Ничего, топи. Я скажу на складе, чтобы вам добавили.
А еще через неделю, в самом начале весны, майор Каминский исчез из лагеря. При встрече с интендантом Задярным Юдзи сказал:
– Здравствуйте, лейтенант. Скажите, пожалуйста, где наш начальник Каминский? Куда он пропал? Его нет в лагере уже целую неделю!
Задярный посмотрел по сторонам и сказал:
– Каминского больше нет. Понял?
Юдзи испугался, спросил:
– Как это нет? Он умер?
– Для вас и для нас – считай, что умер. Федоренко его съел.
Юдзи испугался еще больше:
– Съел?!
– Какой ты дурной! А еще астроном! – сказал Задярный. – Съел – это не значит съел заживо. Ну, или вмертвую. Да ну тебя! Съел – значит настучал на него, ты понял?
Юдзи понял, что русский язык очень сложный – в нем столько же идиом, сколько звезд на сибирском небе.
Но Задярный, наверное, и сам не любил Каминского, поэтому в конце концов сказал Юдзи очень просто:
– Мудак был этот Каминский! Мало того что держал за жабры Федоренко и Саратову, так еще и сам к этой Саратовой стал клинья подбивать. Внаглую вызывал ее в свой кабинет и трахал прямо на рабочем столе! Какой мужик это стерпит? Тем более комиссар! Теперь Каминского отдали под суд. За расстрел военнопленных и воровство продуктов со склада он получил восемь лет.
18
Первое мая! Праздник! Весна! «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Во всех республиках СССР выходной день. Даже в лагере.
Под теплым весенним солнцем таяли ледяные сугробы, ледовые дороги превращались в журчащие ручейки, сливавшиеся в могучие потоки. Талая вода ручьями стекала с холмов и с раскатистым шумом падала с обрывов в крутые овраги. По реке плыли льдины, потом начался весенний паводок. Преображение природы происходило стремительно и неистово.
Наконец японцы увидели черную землю! Когда первого мая они вышли за ворота лагеря, то полной грудью вдохнули теплый весенний воздух. И увидели: в поле проросли дикие травы, над ними поднимается пар. Земля – дышит! Бабочки летают, трепеща крыльями. Твердые, как панцирь, почки берез стали распускаться, молодая листва появилась на кедрах. И птицы клиньями потянулись с юга на север. «Надо и нам бороться за жизнь», – говорили японцы, глядя на мир, восстающий из зимнего оцепенения.
Нонака, помощник переводчика Юдзи Ёкоямы, который раньше служил в финансовом управлении Квантунской армии, а в лагере выучил русский язык, сказал:
– Смотрите, сержант Ёкояма, как над землей поднимаются потоки теплого воздуха! Почему Бог не дал нам крылья? Мы бы сейчас взлетели! Я верю, что когда-нибудь люди научатся летать. Это будет обязательно!
Нонака – поэт. Он каждый день пишет по одному танка и носит в кармане записную книжку – сборник своих стихотворений. За это японцы назвали его «японский Симонов».
Вместе с приходом весны возродились надежды на возвращение домой. Глядя на летящих птиц, один солдат сказал:
– Когда приеду в Японию, первым делом отправлюсь на горячий источник, попарюсь там до вечера, а ночью войду в дом с черного хода.
– Почему с черного? – изумился второй. – Мы же не по собственной воле оказались в плену, а подчинились императорскому манифесту о капитуляции. Я войду в дом с высоко поднятой головой!
– Хватит ерунду молоть! – сказал третий. – Кто, интересно, силком затащил нас на войну, а потом до плена довел? Во всем виноваты император и буржуазия! Вернувшись на родину, мы должны требовать риса и работы, выступать против капитализма и за построение социализма в Японии.
Вдруг – сквозь пар и туман – женский голос:
– Ёкояма-сан! Где вы? Ёкояма-сан!
«Боже мой, – мысленно воскликнул Юдзи, – кто ищет меня?»
– Я здесь, – крикнул он, – я в поле!
Из тумана вышла Татьяна, помощница бухгалтера русского штаба. Поправив длинную каштановую косу, она подошла к Юдзи.
– Добрый вечер, Ёкояма-сан. Вас и вашего комбата вызывает новый начальник. Идите быстрей.
– Спасибо, Таня. Только сбегаю за комбатом Якогавой. Вы подождете нас?
– Конечно, я подожду вас, Ёкояма-сан…
«Ах, эта Татьяна, Боже мой!..»
Юдзи быстро надел мундир и вместе с комбатом пошел за Таней в русский штаб. Идти было недалеко, и путь был знаком до каждой кочки, но даже на этом пути Юдзи так засмотрелся на Танину походку, что трижды споткнулся. Еще бы! У Тани были такие бедра! И при каждом ее шаге они так замечательно перекатываются из стороны в сторону!..
Штаб размещался в большом бревенчатом доме с четырьмя трубами над крышей. То есть в нем были четыре печки, которые всегда топились углем и хорошими березовыми дровами, и в нем всегда было тепло.
– Таня, – сказал Юдзи, когда она взошла на крыльцо штаба и оглянулась на Юдзи, – расскажи про нового начальника. Какой он?
– Он? – спросила Таня. Как все русские, она, перед тем как ответить, обязательно повторяла вопрос или часть вопроса. – Он лысый, у него большая круглая голова и нос картошкой.
– Как это «картошкой»?
– Ну, большой, значит.
– А характер? Он кричит, ругается? Он молодой? Старый? В каком он звании?
– Он подполковник, приехал с Украины с женой и детьми. А у вас в Японии есть жена?
– Нет, Таня, я не был женат. Меня прямо из университета призвали в армию.
– Ой, не верю я вам, Ёкояма-сан. Вы все говорите, что не были женаты в Японии…
В штабе, в большой комнате, новый начальник лагеря сидел в кресле, а вокруг него стояли русские офицеры – Федоренко, Задярный, Калинина и другие, а также новые, которые, видимо, приехали с новым начальником. У начальника действительно были большая лысая голова, большой нос, золотые погоны с двумя большими звездами и большая орденская колодка на мундире. Тяжело поднявшись, он пожал руку комбату и сказал:
– Я подполковник Антоновский Александр Дмитриевич. По приказу правительства СССР и командования МВД я назначен начальником этого лагеря. Во время войны командовал партизанским отрядом на Украине, там были условия посложней ваших нынешних. Так что мы с вами справимся со всеми трудностями. Вон у меня за окном холм с очень большим вашим кладбищем. Я не буду сейчас выяснять, почему столько людей умерли, это дело прошлое и уже не исправишь. Я сердечно соболезную по поводу их смерти и говорю: теперь, с сегодняшнего дня, наша с вами задача – чтобы больше ни один японец не умер. Мы будем улучшать ваши условия жизни и труда, а вы будете выполнять рабочие нормы на 100 процентов. Если на этом пути будут трудности и препятствия, мы будем решать их все вместе. А что касается вашего возвращения в Японию, это от меня не зависит, но, как я понимаю, этот вопрос отложен в долгий ящик. Поэтому давайте делать все для того, чтобы вы все до единого дожили до решения этого вопроса.
Переводя эту речь, Юдзи заметил, как пристально смотрит на комбата Якогаву военврач Ирина Калинина. Но к сожалению, сам Якогава не видел этого.
Юдзи перевел речь Антоновского, и японцы переглянулись между собой – им понравился этот новый начальник.
19
Читать бесплатно другие книги:
