Ангел в темноте Лешко Юлия

Ветка

«У нее были очень красивые глаза и губы». В который раз он подумал так о женщине, сидевшей за крайним столиком у окна. Самое интересное, что эта фраза в его воображении возникала как… будущее воспоминание о незнакомке. «Вот, – думал он, – вернусь в Минск и буду вспоминать, что у нее были очень красивые глаза и губы. Не когда-то были, а именно сейчас, вот этой ранней зимой, в этом маленьком лесном санатории, собравшем под своей крышей всего на несколько дней всего несколько десятков отдыхающих…»

А у нее и в самом деле всегда были очень красивые карие глаза и полные, четкого рисунка, темно-розовые губы. И в юности, и в молодости, и потом, и теперь. Что-то, конечно, перестало быть красивым, что-то – просто не было очевидным, а вот эта красота – осталась.

Она нечасто задумывалась о своей красоте: всегда были мысли поважнее и заботы посерьезнее. Так, иногда… когда смотрела на взрослую дочь, так много и так мало унаследовавшую от нее. Когда смотрела в зеркало, думалось почему-то совсем о другом.

Она давно заметила, что человек, сидящий за столиком в компании немолодой супружеской пары и дамы (именно дамы…) неопределенного возраста украдкой наблюдает за ней. С привычной иронией отметила для себя его интерес и тут же, про себя, откомментировала: «Акела промахнулся», хотя мужчина шифровался, как боец невидимого фронта, и, кроме осторожных скользящих взглядов, ничем свое внимание к ней не выдавал.

Послеобеденные прогулки по лесу сразу стали для нее приятной привычкой. В отличие от большинства женщин, предпочитавших гулять парами и при этом болтать без умолку, она всегда гуляла одна. Думала обо всем и ни о чем, погружалась в воспоминания, копила впечатления, даже немножко заочно делилась мыслями с теми, кто ее ждал в Минске.

Доходила до конца широкой тропки-аллеи, поднимала голову и смотрела на невысокую, но раскидистую сосну, выросшую на этой дорожке. Люди протоптали две окружные, вокруг кряжистого ствола, тропинки, и путь продолжался дальше, дальше… Где-то там, минутах в двадцати ходьбы, было лесное озеро. Она не ходила туда: уж очень ей понравилась сосна, ее пышные тяжелые ветки, в каком-то приветственном жесте широко раскинутые навстречу идущим. Одна из ветвей кроны вообще походила на поднятую руку с растопыренными пушистыми пальцами: «Привет!.. Пока!..»

Ночью выпал снег. Она открыла глаза в уже привычный для нее «час волка» – бессонница, не отпускающая даже на отдыхе… Она вздохнула: все, теперь с трех до шести, как по расписанию, она не сомкнет глаз. И тут же заметила: за окном было непривычно светло для этого времени суток. «Снег», – поняла она и, кажется, даже почувствовала свежий уличный морозный воздух. И какая-то детская, запрыгавшая в груди радость заставила ее вздохнуть глубоко-глубоко. Спустя несколько минут она спала, ровно дыша, с немного приподнятыми уголками губ, которые так понравились седеющему сыну Сирано де Бержерака и миссис Хиггинс, как она про себя окрестила внимательного мужчину за соседним столиком.

Ее любимую ветку тоже укутало снегом, и теперь она уже не была такой приподнятой – ни по расположению, ни по настроению. Снег продолжал падать, и ветка почти на глазах провисала все ниже, ниже.

«Что за дурацкая привычка – всему придавать значение, везде искать знаки? Это просто дерево, просто ветка, просто снег, а уж никак не символ моей жизни… Мне вовсе не тяжелее, чем всем остальным, и моя ноша – это груз, который несут все мои ровесницы. Хватит, все нормально. А будет… да прекрасно все будет! Однажды…»

Она посмотрела вверх, постояла несколько минут, вдыхая морозно-кислородный коктейль, и собралась идти обратно: пора было на процедуры, а потом – в бассейн.

Волшебство, если задуматься: в эту зимнюю пору окунаться в подогретую минералку, ложиться на безмятежную гладь и воображать себя то дельфином, то медузой, то русалкой, то субмариной… Благодать! А если еще и прошептать вполголоса: «Сестрица-водица, давай водиться», а потом попросить у воды смыть какую-нибудь из многочисленных печалей, то так и будет. Все эти приятные, уютные, так замечательно праздные мысли промелькнули в мозгу ярким калейдоскопом картинок-впечатлений-предвкушений. Пора было идти воплощать все эти фантазии наяву, но…

На тропинке стоял и улыбался мистер Хиггинс де Бержерак, длинноносый, умноглазый и чуточку чопорный даже в спортивной куртке и в лыжной шапочке с помпоном.

– Мы, вижу, выбрали один маршрут. Добрый день, – слегка поклонился он в знак приветствия.

Она улыбнулась своей особой улыбкой, которая обычно пригождалась ей, когда нужно было соблюсти вежливость и подчеркнуть отсутствие интереса:

– Терренкур тут небогатый. Здравствуйте, – и, не развивая тему, двинулась в обратный путь. И в этот момент очень кстати раздался рингтон телефона. Едва заметно кивнув джентльмену, она уже говорила в трубку: – Да, Олик, слушаю вас. Как там наши дела…

Сотрудница, с которой она работала уже почти четверть века, а потому именовавшаяся уменьшительно-ласкательно, начала рассказывать как дела «на материке». Остановилась на текучке, плавно перешла на новости и сплетни, мельком справилась о самочувствии и спросила, есть ли на кого глаз положить. В ответ на прерывающуюся смехом (сотрудница всегда охотно смеялась своим собственным шуткам и метким словечкам) тираду, она ответила:

– Природа тут замечательная – глаз отдыхает.

– Ага, – смекнула Олик, всегда умевшая по одной интонации уловить истинный смысл произнесенных слов, – значит, и взглянуть не на кого. Чудес не бывает.

– Да я, как бы, не за этим сюда…

– Да я догадываюсь, что не за этим. За этим надо в Хургаду летать или в Лепельский военный санаторий ездить. Так, спросила и спросила: чем черт не шутит!

Нечистого помяни, а он уж тут… Сдавленный «ох…» сзади заставил ее оглянуться. Мистер Хиггинс де Бержерак все еще стоял под ее любимой сосной, с головы до ног осыпанный снегом: охнувший рот был виден, а залепленные щеки и глаза – не очень…

– Ветка! – сказал он. – Снег обвалился… прямо на меня.

– Прямо на голову? Больно? – спросила она с улыбкой. И проговорила в трубку: – Олик, я перезвоню.

Мужчина стал отряхивать снег с шапки и отирать лицо ладонью:

– Да все в порядке…

И очень «кстати» спросил:

– Простите, как вас зовут?

Она произнесла свое мелодичное, немного карамельное имя, но не спросила, как зовут его. Он почему-то тоже не представился, а лишь повторил по слогам…

– Красивое имя, вам подходит. Будем знакомы…

«Все-таки снежком-то вас, видно, прибабахнуло: раз не сказали, как зовут, не будем мы знакомы…» – улыбнулась она едва заметно про себя, но кивнула и отправилась по намеченному маршруту к светящемуся нежно-голубыми окнами корпусу с бассейном. Освободившаяся от груза ветка снова по-дружески махала ей вслед зеленой пятерней.

Он и сам не мог понять, что так сильно привлекало его в этой женщине?

Наверное то, что, глядя на нее, хотелось задать ей множество вопросов, и на каждый получить подробный, обстоятельный ответ. Как ее зовут, он уже знал, а вот чем она занимается – даже предположить не мог. Вот ведь фокус – с его-то жизненным опытом! Нет, пожалуй, она могла быть врачом. Не хирургом, наверное, но терапевтом или педиатром – вполне. Или педагогом (да, педагогом, но ни в коем случае не учительницей). Музыкантом? Как вариант – писательницей. А может, министерским работником? Категорически не могла быть инженером, бухгалтером, экономистом, физиком, математиком. Физическим трудом тоже заниматься не могла – это очевидно. Значит, не повар, не ткачиха, не мотальщица, не фрезеровщица. Наверняка у нее было хорошее образование, может быть – ученая степень. В какой же области? Ладно.

Какие еще вопросы ему хотелось задать? В каком месяце она родилась? Это важно: гороскоп, зодиак… Какие любит цветы и цвета? Это тоже характеризует, он давно заметил… Есть ли у нее дети? Что она сейчас читает? Ее любимая книга? Мелодия? Как расположены линии у нее на ладони? Что может ее рассмешить? Он почему-то очень ясно представил, как она смеется – негромко, но звонко и искренне, со смешной гримаской, не задумываясь при этом о мимических морщинах.

«Старый дурак», – неожиданно подумал он сам про себя и улыбнулся: дураком он, конечно, не был, просто ему очень понравилась эта женщина, не произнесшая в его присутствии и десяти слов. Господи, да он в жизни не встречал человека, который так же умно, так обаятельно, так бархатно умел бы молчать!

Ему, преподавателю столичного вуза, по определению нравились умные немногословные люди. А у нее еще были очень красивые глаза и губы. Вот ведь как…

Срок его путевки истекал послезавтра.

Она не очень дружила с техникой, но тут сделала над собой усилие и внесла в программу своего мобильника некоторые коррективы. Теперь четыре самых важных абонента обозначались мелодией из фильма «Профессионал», а все остальные по-прежнему заливались поднадоевшим «Жаворонком». «Важных» звонков она ждала и немного побаивалась, «неважные» первое время с легким сердцем игнорировала – две недели могут обойтись и без нее…

Но без нее обходиться никак не хотели – ни «важные», ни «неважные». Это самую малость раздражало, но больше почему-то все-таки радовало, и игнорировать звонки она перестала.

Звонили по разным поводам.

Поздравляли с профессиональным праздником.

Советовались по работе.

Приглашали на мероприятия.

Требовали подтверждения явки.

Пытались взять блиц-интервью.

Сетовали на ее отсутствие в городе.

Интересовались, когда она вернется.

Намекали, что помнят о ее дне рождения.

Проявляли осведомленность в ее делах.

…Никто, конечно, не спросил, что она читает, какое время года или какие цветы предпочитает и что ее может рассмешить в данный момент…

Обеды в большом зале столовой становились все оживленнее день ото дня: многие уже перезнакомились, кое-кто подружился. Явных романов не наблюдалось, но взаимные симпатии были уже очевидны. И это было немного печально: у большинства «смена» подходила к концу.

Она смотрела по сторонам с безмятежностью инопланетянки или гостьи из далекого будущего: здешняя жизнь обтекала ее, как вода в волшебном бассейне, не оставляя никаких отчетливых следов.

Отдых был нужен ей как передышка – перед новым большим делом. Новым было даже не дело, а ее собственная роль в нем. Оно, это начинание, волновало и радовало куда больше, чем приближающийся день рожденья, чем наступающий Новый год. Оно затаенно искрилось в обозримом отдалении, от него исходила позитивная энергия, ровно и мощно подпитывающая ее издалека. Это было здорово: знать, что ее ждет такая работа, понимать, что все получится, должно получиться! Обещать самой себе подарок и быть уверенной, что подарок будет замечательным…

Она была вежливой и любезной с окружающими – по привычке, без малейшего усилия со своей стороны. Ни один вопрос, обращенный к ней, не остался без ответа. Она с первого раза запомнила имена-отчества всех, кто выразил желание ей представиться – это тоже была чисто профессиональная привычка: запоминать с первого раза. По общему мнению, она производила очень приятное впечатление, но ни дружить, ни кокетничать, ни просто болтать не стала ни с кем. Окружающие восприняли ее выбор с уважением: уж очень легко и элегантно она держала определенную своим выбором дистанцию, и поэтому вечерам отдыха с белыми танцами и караоке она предпочитала вечерние прогулки «к сосне».

Там, под ее неподвижной сенью так хорошо дышалось и думалось. Обо всем.

…Наломать цветущих веток гибискуса в вестибюле и сформировать скромный букетик, конечно, было бы чистой воды хулиганством, хотя цветы взять больше было негде. А хотелось, так хотелось что-то приобрести ей в подарок! Оказывается, именно в тот день, когда он должен вернуться в город, ей исполнится… Сколько ей может исполниться? Можно было уточнить, но зачем?

Он ходил по округе, с прикладным интересом поглядывая на дикорастущие элементы предполагаемой икебаны. Ничто не радовало, ничто не вписывалось в идею.

На ужин он пришел, все еще не пришедший к решению проблемы, что было ему, в общем, несвойственно. Выход должен быть, и он должен быть найден! Занял свое место, втайне обрадованный, что дама за его столом сделала умопомрачительной пышности прическу: из-за этого редута можно было украдкой наблюдать милую улыбку и умный взгляд глубоких карих глаз – и прощаться с ними.

В понедельник некоторых отдыхающих не досчитались: начался новый заезд, контингент сменился. Ранний автобус отвез их в ближайший райцентр, а дальше добираться домой надо было самостоятельно. Время в лесной обители шло незаметно, и ей вскоре предстояло то же самое.

Она заметила, что длинноносый интеллигент пропал, но никакой печали не почувствовала. Только улыбнулась, вспомнив, что накануне он немного напугал ее, неловко уронив раскладную металлическую стремянку, которую куда-то нес вместе с парнем из обслуживающего персонала. Лестница громыхнула в тот самый момент, когда она расчесывала перед зеркалом чуть влажные после бассейна волосы. Она оглянулась, поняла, в чем дело, и спокойно отправилась к себе. Двое с лестницей тоже продолжили свой путь. Парень из обслуги громко чихнул.

День рождения порадовал немалым количеством звонков и эсэмэсок, ярко-голубым небом, солнцем и довольно ощутимым морозом. За завтраком ее мило поздравили от лица работников санатория, поаплодировали и поулыбались отдыхающие…

После завтрака она вышла на свою тропу. Шла, засунув руки в рукава шубки, как если бы эти рукава были муфтой. Потом, посмотрев по сторонам, как девчонка, немножко пробежалась, чтобы согреться…

И вдруг остановилась как вкопанная. За ночь ее любимая сосна на перепутье каким-то чудом сбросила с себя весь снег и стояла совсем зеленая. А на «приветливой» ветке краснело пять небольших яблок! Они так забавно смотрелись рядом с круглыми шишечками, что она рассмеялась, в одно мгновение связав лесное чудо с загремевшей по кафелю вестибюля стремянкой.

Возвращалась в свой корпус раскрасневшаяся, помолодевшая, веселая, время от времени оглядываясь назад. Ни одно яблочко не оторвалось и не упало, все пять краснобоких шариков крепко держались за ветку. Они были настоящие…

«А Вы любили когда-нибудь?…»

На втором курсе университета мы, будущие журналисты, проходили производственную практику. Кто где, а мне повезло: меня взяли в отдел культуры «Советской Белоруссии». Возглавлял его в те годы замечательный журналист Роман Алексеевич Ерохин – интеллигентный, умнейший человек, признанный мастер слова, мэтр… Практика пошла мне на пользу: Роман Алексеевич умел учить. Не излагал, не давил авторитетом, а приглашал размышлять, задавать себе вопросы и делать выводы. Правил мои школярские материалы и одновременно «чистил» речь, приучал дисциплинировать мышление. Невероятно остроумный Ерохин умел метко, но необидно пошутить. Его уроки помню до сих пор…

Однажды я по заданию редакции съездила в командировку в районный центр: там очень хорошо, очень творчески работал местный Дом культуры. Привезла нечто (что мне самой показалось вполне удавшимся очерком…), положила на стол Роману Алексеевичу. Тот принялся внимательно читать. Дочитал до конца. Не спеша снял большие роговые очки, посмотрел на меня внимательно, как будто увидел впервые, и через долгую паузу спросил: «А вы любили когда-нибудь?»

Сначала я опешила, а уж потом стала смеяться. Засмеялся и он: понял, что я поняла, и поняла правильно… Так сухо, так холодно и равнодушно было изложено на бумаге все увиденное мною в скромном Доме культуры небольшого райцентра, что впору было усомниться, способна ли я испытывать простые человеческие чувства…

С тех пор этот вопрос я задаю себе всегда, когда пишу статью, рассказ, повесть, сценарий. Чтобы никто, кому на глаза попадутся мои строки, не подумал, что я не умею любить.

Умею! И люблю! Профессию, которая полна сюрпризов, как мешок Деда Мороза, – тут тебе и интересные встречи, и яркие впечатления, и разнообразные эмоции: я работаю в журнале «На экранах», посвященном кинематографу, и этим все сказано.

Как я перешла от журналистики к беллетристике?

Это был 2000 год. Министерство культуры, Союз кинематографистов Беларуси и киностудия «Беларусьфильм» объявили конкурс на лучший сценарий. И на спор (буквально! Поспорили на глазированный сырок…) с главным редактором журнала «На экранах», Людмилой Ивановной Перегудовой, с которой работаю вместе уже четверть века, я написала сценарий под названием «Сверкающий красный шарик». На тот момент это был не сценарий, а, как оценило беспристрастное жюри, литературный материал. Но его отметили дипломом. Да, мой скромненький диплом тогда прошел почти незамеченным на фоне остальных сценариев. Однако экран впоследствии увидел только мой «литературный материал». Снятый на его основе фильм «Подружка Осень» стал во многом первым. Мой первый шаг в кино. Первая совместная постановка с российской студией «Позитив ТВ». Первая коммерческая ласточка на «Беларусь-фильме»: первый проект, который очень быстро окупился и принес реальную прибыль киностудии.

Маленький четырехсерийный фильм скромного формата. На белорусском телевидении его и сейчас, спустя столько лет, показывают и осенью, и на 8 марта.

Маленький «литературный материал» стал моим первым опытом в прозе: он по праву и открыл первый сборник моих повестей и рассказов «Подружка Осень», изданный Белорусским Домом печати.

…Говорят, если сумел хобби сделать своей профессией, половина счастья у тебя в жизни точно есть. Когда с удовольствием ходишь на работу, это огромная радость. Когда приходишь и знаешь, что тебя ждут люди, которых ты понимаешь, с которыми ты дружишь не только по долгу службы, но и по велению сердца! Я и над книгами, и над сценариями работаю так же – в удовольствие. Особенно активно – в августе, когда отпуск в редакции «На экранах». Я этот месяц называю «мой болдинский август», потому что в отпуске обычно занимаюсь своим хобби: пишу!..

У меня достаточно и профессиональных сценаристских наград, но все равно я настаиваю на том, что писательство – это хобби.

Вот, например, повесть «Тадж-Махал» писала «по заказу» моей лучшей подруги, которая живет в Санкт-Петербурге. Однажды она пожаловалась мне на усталость, на череду разочарований и обид и, чтобы преодолеть затянувшуюся «черную полосу», попросила написать «что-нибудь хорошее, для души».

Я писала, не торопясь, по одной главе, по две, и отправляла ей по электронной почте. А она читала это, как будто получая отрывки повести в разных номерах журнала, и давала читать сотрудницам. И в это время впервые «слава коснулась меня своим крылом»… Однажды подчиненная моей подруги спросила: «Марина Александровна, а вам прислали уже продолжение?» Марина ответила, что уже получила, но времени распечатать пока нет. «Давайте поменяемся: я дам вам на вечер свежий номер „Elle“, а повесть сейчас сама распечатаю», – попросила девушка. Читали «Тадж-Махал» всем офисом. Мне было необыкновенно приятно об этом узнать…

…Я журналист, работающий в специализированном журнале, который посвящен кино. Так получилось, что и написанная мною проза почти вся экранизирована. А кино – это страшная зараза. Оно затягивает и не отпускает.

Когда была премьера «Подружки Осени» на киностудии, я поняла, что меня так пленяет в этом деле. Когда придуманные тобой герои начинают жить своей жизнью, их судьба кого-то трогает до слез, их любят зрители…

В общем, я, наверное, все пишу именно с этой целью: приглашаю своих читателей любить то, что люблю сама. Поэтому пишу легко. Мук творчества не знаю. Хорошо это или плохо? Думаю, нет в этом ни достоинства, ни недостатка: я ведь не замахиваюсь на глобальные темы и не считаю себя «инженером человеческих душ». Пишу о том, что понятно любой женщине и ни одну из нас не оставит равнодушной: любовь, материнство, верность, измена. Женские радости и печали.

Каждая женская судьба таит в себе уникальный сюжет. И каждая – драматична. Помните: «Бог, не суди! – Ты не был Женщиной на земле!»

Я люблю писать о тех, кто мне дорог. Мои подруги узнают в героинях себя. Иногда я, не скрываясь, кладу в основу сюжетов судьбы моих близких. Это мой способ признаться им в любви.

Один молодой журналист как-то спросил у меня, не хотела бы я работать в Голливуде? Ход мыслей вполне понятен: Голливуд для большинства сценаристов – предел мечтаний. Но я не представляю и не хочу представлять себя в Голливуде. Возможно, это просто патриотизм, которого я, кстати говоря, ничуть не стесняюсь. Я действительно люблю нашу страну, мне понятны и близки наши люди. Мы живем одними проблемами и прекрасно понимаем друг друга. Мы впитали славянскую культуру и ментальность с молоком матери. И работать мне легче здесь. И успех у нашего зрителя вселяет мне уверенность в правильности моих художественных и нравственных ориентиров.

…У фильмов, снятых по моим сценариям, есть одна забавная особенность. Замечено не мной: по окончании съемочного периода в жизни женщин, напрямую связанных с этими картинами, происходили какие-то позитивные перемены – одни выходили замуж, у других рождались дети. Причем не только первенцы, но и долгожданные, что называется, выстраданные! Этот факт не раз был предметом разнообразных шуток в среде моих коллег…

А вдруг?… Так хочется верить, что таким же чудесным свойством обладают мои книжки. Хотя бы одна из них!..

Юлия Лешко