Идеальный вариант (сборник) Райт Лариса

Разные люди

Они познакомились совершенно случайно, вместе застряв в лифте. Она ехала к бабушке на восьмой, он – к другу на десятый. Бабушка сказала, что этот друг – «та еще шпана», а потому «все его знакомые не достойны ее внучки». Но парень был настойчив. Через неделю они уже целовались в том самом лифте, через месяц подали заявление в ЗАГС, через два поклялись друг другу и свидетелям жить долго и счастливо.

– Не протянут и года, – вынесла вердикт расстроенная бабушка.

Никто не осмелился перечить. Хотя, скорее всего, просто были согласны. Обожаемая внучка не пользовалась косметикой и заплетала волосы в длинную тугую косу. А молодой муж бил чечетку и гелем сооружал из непослушных вихров стильную прическу. Это был самый настоящий мезальянс.

Она не любила рисковать, штудировала серьезную литературу и часами пропадала в Ленинской библиотеке: готовилась защищать диссертацию по какой-то чрезвычайно важной филологической проблеме. Он восторгался романами Жюля Верна, занимался альпинизмом и готовился к восхождению на Эльбрус. Она училась в аспирантуре. Он перепрыгивал с тройки на тройку на четвертом курсе. В компаниях она молчала и сидела в углу серой мышкой, осуждающе разглядывая тех, кто курит, потягивает портвейн и выделывает на полу странные па под названием рок-н-ролл. Он выделывал этот самый рок-н-ролл, подпевал «Битлам» и не упускал случая пригубить «три семерки». Она тоже любила петь: чистым голосом выводила романсы или мурлыкала что-то про белый букет ландышей. Не акапелла, конечно, а под аккомпанемент. Сама себе и аккомпанировала, раскачиваясь в такт мелодии и мечтательно улыбаясь под дивную музыку. Он громко хрипел Высоцкого, терзая гитару и заставляя бабушку вздрагивать всякий раз при ударе медиатора о струны. Та хваталась за сердце и в который раз повторяла:

– Не протянут и года.

Через год на свет появился сын. Волосы густые, как у мамы, и кудрявые, как у папы.

– Димочка, – называла она ребенка и гладила по голове.

– Митяй, – объявлял он, щелкая сына по носу.

Она боялась сквозняков и укладывала младенца спать в шапочке. Он крутил сына за руки и за ноги, называя это акробатикой, и обливал прохладной водой, ратуя за закаливание. Она мечтала учить мальчика играть на флейте. Он грезил о совместном покорении Эвереста.

Она стала кандидатом наук и устроилась работать на кафедру. Он получил диплом и объявил себя свободным художником. Она работала строго по часам, он – когда посещало вдохновение. Она копила деньги на стиральную машину, он мечтал об электрогитаре. Бабушка всем сообщала, что надеется умереть раньше того дня, когда в доме появится «это чудовищное изобретение». Появилось, и он объявил о создании собственной группы. Репетировать уезжали в гараж к его папе, чем, безусловно, продлили жизнь бабушке, которая смилостивилась и объявила, что, «пожалуй, дотянут до кризиса трех лет, но исключительно потому, что каждый занят своим делом. Он – группой, она – кафедрой, а я (бабушка) – Димочкой».

Еще через два года она приступила к написанию докторской. Объявила родным, что в ее возрасте докторами наук, конечно, не становятся, а потому процесс подготовки займет не меньше десяти лет. А он… Уехал в первое турне по российской глубинке.

– Ну, наконец-то, – объявила бабушка. – Конец близок.

Веревочка, однако, продолжала виться.

Она была занята студентами, докладами, статьями и сбором научного материала. Его интересовали сборы клубов, площадок, а потом и стадионов. Он вплотную подобрался к успеху. Гастроли продолжались, появились фанаты и, естественно, фанатки. Они обрывали телефон и нервно дышали в трубку. Она телефон отключала, забывала о назойливых девицах и помнила о нем. А он о ней. Тащил из поездок чемоданы подарков ей, сыну и, конечно, бабушке. Та поджимала губы и говорила:

– Грехи замаливает.

Внучка примеряла обновки, выбирала самую удачную (ту, что поскромнее) и шла в театр. С подругой. Он к театру относился с уважением, но предпочитал ему просмотр боевиков.

– В одиночестве на диване под звуки стрельбы я восстанавливаюсь лучше, чем под пьесы Шиллера, – объяснял нежелание появляться на публике.

Она согласно кивала. Шиллером не разгрузишь нервное напряжение.

– Неуч! – выказывала недовольство бабушка. – Испортит ребенка своей киношкой и музыкой.

Неуч продолжал собирать стадионы и в один прекрасный день семью от бабушки увез. Та не расстроилась. Напротив. Довольно потирала руки и говорила:

– Без меня точно разойдутся. За дитем смотреть некому, а тут еще и проблемные семь лет приближаются.

Через девять месяцев после переезда родилась дочь. Она ушла в творческий отпуск и между кормлениями и уборками учила Димочку читать. Разбирали по слогам, правда, не детские книги, а научные статьи. Через пару месяцев таких занятий Димочка, услышав плач сестренки, говорил, что «ее влияние на окружающих основано на сиюминутных желаниях, не подкрепленных никакой доказательной базой». Она смеялась и говорила, что пришла пора Димочке превратиться на время в Митяя.

Он забрал Митяя в поездку. Вернулись длинноволосыми, дурно пахнущими и счастливыми. Сын везде, где можно и нельзя, рисовал значки пацифиста, говорил, что «Битлы» – это круто, а жизнь ваще ништяк».

Она отмыла обоих. Мужу выдала тарелку борща и сверток с ребенком. Сына стригла и просила рисовать только в альбомах. А сама уехала в библиотеку. Отпуск же был творческим, а не декретным.

Иногда с инспекцией любила нагрянуть бабушка. Приезжала, конечно, тогда, когда его не было дома. Хлопотала по хозяйству, но и об основной миссии визита не забывала, призывая внучку к здравому смыслу:

– Все одна да одна. Погрязнешь в кастрюлях, никому не нужной станешь. Ему, конечно, удобно. Накувыркается в далеком далеке и является. А ты его тут ублажаешь, как домработница.

Она улыбалась, раздумывая над очередной главой диссертации, и отвечала:

– Почему «как»?

Через десять лет после свадьбы она объявила, что докторская готова, а он сказал, что собирается открыть звукозаписывающую студию. Дети ходили в школу и в детский сад, осуществлять родителям далеко идущие планы не мешали. Бабушка приезжать перестала – возраст, – но позиций сдавать не желала:

– Доктор наук и рокер! Когда же это закончится?!

Закончилось в это время много историй. Друзья расходились, распиливая имущество и детские души. Женщины жаловались на измены и невнимание мужей, не забывая подсластить горькую пилюлю вздохом:

– Твой тоже хорош. Все они…

Она с готовностью поддерживала вздох и думала, что сегодня забыла положить ему с собой на работу лоточек с супом. За годы гастролей он наездил язву, а она добилась успехов в постоянной борьбе с этой болячкой.

Мужики жаловались ему на непонимание и постоянные придирки жен, потом махали руками и говорили:

– Ладно, чего уж тут. У тебя наверняка своих проблем хватает.

Проблем хватало. Для развития студии нужны были большие вливания. Денег не хватало. Они никогда не шиковали, но за годы хорошей жизни привыкли ни в чем себе не отказывать.

– Сейчас начнется, – шептались в окружении.

Мужчина, провалившийся в мечту, и женщина, думающая о повседневных заботах: чем кормить, во что одеть и как воспитывать.

Бабушка уже ничего не предполагала. Она умерла. Внучка продала ее квартиру и отдала мужу деньги на раскрутку студии.

Шли годы. Он дневал и ночевал на работе, обкатывая аппаратуру, подписывая контракты и записывая альбомы (свои и чужие). Она защитила диссертацию и получила должность профессора в университете. Ее приглашали на конференции и симпозиумы, заказывали научные статьи. У нее мечтали учиться и умоляли учить. Димочка учил языки, как мама. Митяй играл на гитаре и занимался альпинизмом, как папа. Летом отец и сын брали снаряжение и отправлялись покорять очередную вершину. Дочь – уже не маленькая Светланка (по-маминому) и Ветка (по-папиному) – обнаружила талант в живописи и пропадала на этюдах. Уезжала с группой художников и забывала докладывать о передвижениях.

Доктор наук оставалась в гордом одиночестве и вполуха слушала «всевидящих» подруг:

– Так дальше пойдет – навсегда одна останешься.

– Если уже не нужна, потом и подавно никто не вспомнит.

– Разве заслужила такое отношение?

Она прикидывала, какой материал станет обсуждать со студентами на следующем семинаре, а подругам отвечала:

– Девочки, а не сходить ли нам в театр?

Ходили. И по выставкам, и по музеям, и по галереям. Ей было комфортно в компании давних приятельниц. Она любила разговаривать о классической музыке, поэзии вагантов и роли Гумбольдта в становлении языкознания. Муж любил ее слушать, но рассказывал о новых альбомах «Pink Floyd», сногсшибательной игре Несси, противостоянии Надаля и Федерера, снегах на вершине Килиманджаро и что очередной коллега женился на «свеженьком теле». Она вздыхала – сочувствовала коллегам. С «телами» было совершенно не о чем говорить. Да и услышать от них ничего, кроме слов: лейбл, коллекция, ботокс, коррекция и фирма, было невозможно. «Тела» не ходили в театр, а ездили в Милан, но, конечно, не ради Ла` Cкала.

Она тоже была там – он подарил тур. Сам, конечно, отправился с Митяем в очередной поход. Она так хотела, чтобы Димочка поехал с ней. Ведь у него второй – итальянский. Это было бы чудесным погружением в языковую среду.

– Успеется, – сказал он. – Возьми Ветку. У нее тоже погружение будет. Италия все-таки для художника кое-что значит.

Светланка неделю двигала мольберт по площади и писала Дуомо с разных ракурсов. Мама наблюдала за происходящим из уличного кафе, где все это время сидела, читая монографию известного итальянского филолога. Милан обеим очень понравился.

Дети выросли. Димочка писал стихи: и свои, и переводы. Его публиковали и приглашали читать лекции. Митяй стал отличным звукорежиссером и работал у отца в студии (конечно, тогда, когда Димочка был свободен от обязательств). Ветка писала картины и пыталась строить из себя свободного художника. Получалось плохо, потому что Светланка в двадцать лет выскочила замуж и родила близнецов.

Дед бренчал внукам на гитаре и вопил: «Перемен требуют наши сердца…» Бабушка перебирала клавиши пианино и тихим голосом выводила: «Отцвели, ах уж давно…» Светланка жаловалась на жизнь и требовала помощи. Это происходило тогда, когда Ветка не заходилась в истерике и не вопила, что «родители ничего не понимают в жизни».

Отец говорил, что «надо показать ей, где раки зимуют». Мать просила оставить дочь в покое, утверждая, что та просто устала. Уставшая развелась через два года. Светланка рыдала на плече матери и жаловалась, что муж живет своей жизнью, не обращает на нее никакого внимания и занят только своими интересами. Мать гладила ее заплаканные щеки и повторяла:

– Ничего. Бывает.

Отцу Ветка с раздражением объясняла, что жить с человеком, который автомобилями интересуется больше, чем картинами Куинджи, невозможно. Он обнимал ее и примирительно говорил:

– Да-да. Конечно. Как я тебя понимаю!

Стали поднимать внуков. Он водил их на футбол. Она – в музыкальную школу. Он рассказывал об Элвисе Пресли, она – о Шостаковиче. Он говорил, что надо уметь постоять за себя, она уверяла, что драться нехорошо. Он ездил с ними в отпуск на рыбалку в Астрахань, на Байкал, а то и на Гавайи. Она говорила, что в Астрахани была много раз, на Байкале замучают комары, а на Гавайях испепелит солнце, и оставалась на даче. Она давно мечтала о «тихой, зеленой гавани», и он как-то сделал к ее очередному юбилею царский подарок: участок с готовым срубом. На улице – беседка и зеленый газон. Внутри – застекленная терраса и резной балкончик. На газоне она развела грядки и посадила цветы. Балкон украсила виноградной лозой. Он сидел с удочкой в лодке посреди Тихого океана. Она лежала в гамаке в тени подмосковных сосен и читала очередную работу аспирантов.

Иногда приезжали дети: Димочка с женой и Ветка с очередным кандидатом в спутники жизни. Димочка был женат надежно и прочно. Она говорила:

– Я знала, что Димочка – хороший мальчик.

Муж вторил:

– Митяй – наш человек.

Детки, правда, никак не получались, но тут вмешиваться не станешь. Сами пускай разбираются.

Светланка, напротив, скакала от кавалера к кавалеру и постоянно предъявляла претензии. Один не любил Моэма, другой ничего не слышал о Шагале, третий любил красное вино больше белого, четвертый по воскресеньям навещал маму.

– Чего же ты хочешь? – недоумевали родители.

– Хочу, как у вас с папой, – требовала Ветка-Светланка.

– Ясно, – говорил он.

– Понятно, – отвечала она.

И только подругам, науськанным еще бабушкой, подругам, что давно разошлись с одними, вышли замуж за других, а романы крутили с третьими, по-прежнему было ничего не понятно.

– Он там – ты здесь. Так и просидишь всю жизнь на своей даче?

– Здесь хорошо, – отвечала она. – И близнецам Коле и Косте нужен свежий воздух.

– Что-то не торопится муженек в это хорошее место.

– Рыбу ловит.

– Славный у него, должно быть, улов.

– Должно быть.

Улов привозил большой. Она солила, коптила, морозила. Потом распоряжалась: «Колю на фортепиано, Костю на скрипку».

– А ты? – муж спрашивал для проформы. Знал ответ.

– В библиотеку. У меня доклад.

Возвращалась счастливая. Сыпала цитатами из нового труда и грезила очередным научным открытием.

– Молодец! – хвалил он и тоже отдавал распоряжение: «Костю на карате. Колю на тхэквондо».

– А ты? – ее очередь спрашивать.

– На студию. У меня запись.

Он записывал. Она писала. Он пел в России, Израиле, Германии, Америке. Она там же читала доклады. Они посещали одни и те же страны, но в разное время. Они увлекались противоположными вещами и интересовались совершенно не схожими областями жизни. Она верила в Христа, он был атеистом. Ему было все время жарко, она постоянно мерзла. Он любил крепкий кофе, она предпочитала чай. Он обожал шумные компании, она – тихие семейные вечера. Не жизнь, а сплошной компромисс. Их все время разводили, а они были счастливы. Вместе.

А потом он умер. Внезапно. Прямо у грядки, где цвели ее любимые флоксы. Не зря терпеть не мог дачу. Она бы хотела ходить на могилку, но он просил развеять прах по ветру. Она исполнила его волю, в первый и последний раз наступив на горло собственной песне. После села в кресло и не захотела вставать. Окружающие возмущались и не понимали, что происходит.

– Всю жизнь прекрасно без него обходилась, а теперь-то чего потерялась? – шептались подруги.

– Ладно бы горевала о том, кто пылинки сдувал, а то ведь работой дышал, а не женой. Ни к чему убиваться, – твердили его друзья.

Волновались и дети:

– Мама, сходи в библиотеку!

– Мама, сделай доклад!

– Съезди на конференцию!

– Проведи семинар!

– Подготовь к поступлению!

– Прочитай монографию!

– Съезди на дачу!

– Посади цветы.

Цветов сажать не стала, дачу продала. Подарила деньги Светланке на открытие первой выставки. Из кресла вылезла. Вытащили внуки. Разве забудешь: «Костю на карате. Колю на тхэквондо»?

Веткины-Светланкины картины начали продаваться. Она стала известной художницей. В профессии была успешна. В личной жизни – несчастна.

– Как же так, Светочка? – спрашивали назойливые научные дамы – мамины подруги.

– Ищу такого, как папа, – отвечала она.

– Зачем?! – пугались они. – Чтобы все время где-то пропадал? Чтобы слушал свой ужасный рок? Чтобы ловил – душегуб – эту проклятую рыбу? Чтобы жарился на солнце? Чтобы висел на скалах? Чтобы учил мальчишек по своему разумению, а не по науке?

– Почему бы и нет?

– А ты? Что будешь делать ты?

– Писать картины.

– Глупости! Так не бывает!

– Бывает!

– Если ты о родителях, то это лишь странное исключение из правил. Уж слишком разные люди.

– Но ведь они были счастливы, – говорила строптивая Ветка.

– Не знаем, не знаем, – отвечали вредные тетки.

А мнительная Светланка отправлялась к матери:

– Мамочка, вы ведь были счастливы с папой?

– Конечно. Очень.

– А как? Почему? Вы ведь были настолько разными. Как же вам удалось прожить столько лет вместе?

Она молчала какое-то время. Смотрела на его портрет, что стоял на книжной полке, закрывая собой все ее монографии. Смотрела долго. Нежно. Пронзительно. Так, что только слепой мог не заметить в этом взгляде бесконечной, глубокой любви. Так, как привыкли они смотреть друг на друга в течение всей жизни. Смотрела, а потом отвечала:

– Доченька, я не знаю.

Прорвемся, малыш

Нина вошла в квартиру и, бросив чемодан у двери, опустилась на пол. Гнетущая тишина родного дома сковывала ледяным холодом. Пустота наводняла и пространство, и душу, и мысли. Из зеркала на противоположной стене смотрела старуха. «Всего пятьдесят пять, – подумала она, – а ни одной мечты, ни одного желания. Нет, одно все-таки есть: помыться после самолета. Но это пустое, мелкое, будничное. А настоящего, большого, значимого больше не хочет. Ничего не хочет». Нина рассматривала ввалившиеся глазницы с черными кругами под нижними веками. Конечно, дал о себе знать восьмичасовой перелет, но все же лицо хранило печать не только усталости, но и всей не слишком счастливой жизни. А ведь так хорошо, легко и безоблачно все начиналось.

Нина была любимой дочерью. Даже обожаемой. Мама просто любила, а папа по-настоящему обожал. Она была принцессой, королевишной, красавицей, куколкой и самой лучшей доченькой на свете. Несмотря на такое буквально подобострастное отношение, покладистый характер Нины ничуть не испортился. Она росла неизбалованным и миролюбивым ребенком, не конфликтовала со сверстниками, а если ее все-таки обижали, никогда не могла ответить тем же. Напротив, любая неприятность заставляла ее переживать, плакать и бежать за помощью. А бежать – она знала – было к кому. С того момента, как Нина себя помнила, папа стоял за ней мощной глыбой, готовой при первой необходимости выступить на передний план и закрыть собой «королевишну» от любых превратностей судьбы. И она этим пользовалась постоянно.

– Вот. – Пятилетняя девочка стояла перед отцом, размазывая по щекам слезы и выставляя вперед коленку с порванными колготами.

– Почему принцесса рыдает?

– Вот! – Приподняла ногу и шмыгнула носом.

– Больно, красавица?

– Не-е-ет.

– А отчего слезы?

– Мама сказала, что больше таких колгот не купит. Они дорогие и на мне горят. Потуши, папа, потуши!

– Не плачь, золото. Она имела в виду, что надо быть аккуратнее. У тебя что ни день, так рваная одежда, будто ты не в детский садик ходишь, а на войну. – Он чмокал Нину в покрасневший нос и трепал по щеке, сажал на колени, шептал в ухо, щекоча мочку темными усами: – Мама пускай не покупает. Я буду, договорились?