Сокровенное сказание монголов. Великая Яса Чингисхан
Той ночью к Ван-хану присоединился Жамуха[194]. Приступив к Ван-хану, он молвил: «Давно известно, что анда Тэмужин с найманами во дружестве живет. Вот потому он и не выступил вослед за нами.
- Ты видишь, хан:
- Я при тебе – как та степная птица,
- Что отлетать в край дальний не стремится.
- Другое дело – анда Тэмужин:
- Все мечется он,
- Все куда-то мчится.
- С найманами сошелся он
- И от тебя желает отделиться».
Убчигдайский Хурэн-батор, услыхав слова Жамухи, ему прекословил: «Почто лукаво льстишь, на честных сродников напраслину возводишь, Жамуха?!»
Наутро следующего дня Чингисхан пробудился, готовый двинуться в бой с найманами. Тут обнаружилось, что стоянка, где прошлой ночью стали на привал ратники Ван-хана, опустела.
«Неужто ты, Ван-хан, решил нас одурачить и бросить здесь на произвол судьбы?!» – вознегодовал Чингисхан, узнав об этом. И тронулся Чингисхан с ратью своей и, стрелку перейдя, где Эдэр сливается с Алтаем, пришел в местность Саарь хээр и сел там. Тут Чингисхан и Хасар прознали, какой разор учинили найманы хэрэйдам Ван-хана, но не придали этому значения.
А приключилось там вот что. Найманский богатырь Хугсэу сабраг, преследовавший по пятам Ван-хана, полонил жену и детей, захватил всех подданных и имущество сына его – Сэнгума. И сразился Хугсэу сабраг с Ван-ханом в местности Тэлэгэту амсар и, захватив много подданных и скота Ван-хана, вернулся восвояси.
Улучив момент, сыновья мэргэдского Тогтога бэхи – Хуту и Чулун, захваченные прежде Ван-ханом, забрали подданных своих и, соединившись со своим отцом, двинулись в направлении Селенги.
Поверженный найманским богатырем Хугсэу сабрагом, Ванхан отослал к Чингисхану посла со словами: «Разор мне учинили вороги-найманы: жен и детей в полон забрали, имущества меня лишили. Сын мой, прошу и умоляю: пошли на помощь мне бесстрашных четырех богатырей своих, имущество и подданных вернуть мне помоги!»
И снарядил Чингисхан свою рать на помощь Ван-хану. И шли впереди посланные им четверо богатырей – Борчу, Мухали, Борохул и Чулун[195].
Тем временем Сэнгум сражался с найманами в местности Улан хут. В бою лошадь его была ранена в ногу, а сам он едва не был пленен найманами, но подоспели четыре богатыря Чингисхана и отбили его у врага. Засим вернули они Ван-хану угнанных найманами подданных, жен и детей его и все добро, отнятое у него недругом.
И возрадовался радостью великою Ван-хан, и молвил он: «Было время, когда Есухэй, благородный отец Тэмужина, воедино собрал мой распавшийся было улус. А теперь его сын, снарядив четверых верных богатырей, воротил вновь утраченный мною народ. Да поможет теперь мне Небес и Земли покровительство отплатить благодарностью за услуги великие те!» И молвил еще Ван-хан:
- «Улус, что мной уже утерян был,
- Мне Есухэй когда-то воротил.
- Теперь помог мне Есухэя сын,
- Чингис, что в прошлом звался Тэмужин.
- Все, что опять я было потерял,
- Он вызволил и для меня собрал.
- Но почему с отцом теперь и сын
- В поступке благородном стал един?
- Какие же они имели цели,
- Что дважды бедный мой улус призрели?
- Совсем уже я дряхлым становлюсь…
- Дух испустить когда я соберусь,
- Кто же тогда мой унаследует улус?
- Однажды теплой юрты я лишусь
- И в каменной, холодной поселюсь,—
- Кто сохранит тебя тогда, улус?
Да, младшие есть братья у меня и кроме них немалая родня, но где же честных, где достойных взять, чтобы могли улусом управлять?! Есть у меня лишь сын единственный, Сэнгум, но нет наперсников достойных у него. Желал бы я, чтоб Тэмужин стал старшим, названым Сэнгума братом. Тогда, имея двух любимых сыновей, в спокойствии провел бы я остаток дней».
И сошлись Чингисхан и Ван-хан в Черной роще[196], что на берегу реки Тола; и поклялись они друг другу, что отныне Ван-хан будет считать Чингисхана сыном своим, а Чингисхан Ван-хана – отцом, поскольку отец Чингисхана, Есухэй-батор, и Ван-хан когда еще стали побратимами. И сговорились они тогда:
- «Случится, чужеземцы нападут —
- Отпор им будет общею заботой.
- На антилоп облава – что ж, и тут
- Они займутся сообща охотой».
И еще они порешили:
- «Коль змеи ядовитой жало
- Подстрекало бы нас, искушало,
- Клевету, навет извергало —
- Расходиться нам не пристало:
- Мы сойдемся лицом к лицу,
- Как положено добрым соседям,
- Яд губительный обезвредим.
- Если б вдруг смертоносный клык —
- Злой разлад среди нас возник,
- Злыдень не одолел бы нас…
- Мы бы встретились с глазу на глаз,
- Примирительный разговор
- Завершил бы любой наш спор».
Скрепив дружество свое взаимной клятвой, жили они с тех пор душа в душу.
И замыслил однажды Чингисхан упрочить их дружество[197], и просил он для Жочи[198] руки младшей сестры Сэнгума – Чагур бэхи, и хотел выдать свою Хожин бэхи за сына Сэнгума – Тусаха.
Но обуяла Сэнгума гордыня, и молвил он: «Коли моя родня войдет в их дом, ей на пороге суждено топтаться, ступи же кто из них на мой порог, так непременно вломится и в хоймор»[199].
Так поносил чванливо нас Сэнгум и младшую сестру свою Чагур бэхи за Жочи выдать отказался. И потому с тех пор Чингисхан испытывал неприязнь к Ван-хану и Нилха Сэнгуму.
И прознал Жамуха о взаимной их неприязни, и весною года Свиньи[200], сговорившись с Алтаном, Хучаром, Хартагидаем, Увугжином, Ноёхоном, Сугэдэем, Торилом и Хачигун бэхи, пришли они в местность Бэрхэ элст, что на гребне возвышенности Жэжр, где встретились с Нилха Сэнгумом[201]. И оговаривал Жамуха бесстыдно Чингисхана: «Таян-хану найманскому Тэмужин то и дело гонцов шлет, силы общие сплачивает, не иначе!
- Упорно он твердит:
- «Мы – сын с отцом родные»,
- Но мысли у него совсем, совсем иные.
- Коли теперь упустите вы время,
- Подумать страшно,
- Что ожидает ваше племя!
- Коль с Тэмужином воевать решите,
- К вам с целой ратью присоединюсь!»
И молвили Алтан и Хучар:
- «На сыновей Огэлун нападем —
- Куда подевается спесь их?!
- Чингиса, старшего, мы убьем,
- На дереве младших повесим».
Увугжин, Ноёхон, Хартагидай добавили:
- «Можете ждать
- И от нас подмоги:
- Свяжем им руки,
- Спутаем ноги».
Засим слово молвил Торил: «Давайте-ка сперва его людей захватим. Ведь, потеряв улус, бессилен будет Чингисхан!»
И, наконец, Хачигун бэхи клятвенно изрек: «Нилха Сэнгум, сын мой, уверуй! Все наши помыслы с тобой.
- В земную глубь мы для тебя проникнем,
- До края света за тебя пойдем!»
И отправил Нилха Сэнгум к отцу Ван-хану посла по имени Сайхан тудэн, чтобы пересказал ему слово в слово эти речи.
Выслушав посланника, Ван-хан молвил: «Негоже, сын мой, дурно думать о Тэмужине! Поверь, в нем наша главная опора. За мысли скверные о нем лишит нас Небо своего благоволенья. А Жамуха, известный всем бродяга и болтун, на Чингисхана зря напраслину возводит».
И отослал посланника он с этими нелестными словами к сыну.
И снова Сэнгум отправил посла к отцу со словами: «Почто не веришь ты, отец?! Он – честный человек и искренен в словах!»
Не в силах убедить отца, Сэнгум явился самолично к нему и сказал: «Даже теперь, когда ты в добром здравии, отец, нас, сродников твоих, он ни во что не ставит. Но поперхнись ты белым молоком, кусочком мяса подавись внезапно, и вовсе отберет улус, что собран был твоим отцом, Хурчахус Буйруг-ханом, и непременно нас лишит законной власти!»
И молвил Ван-хан: «Как руку мне поднять на названого сына, который был воистину опорой нам?! Замысли мы такое, от нас, неверных, тотчас Небо отвернется».
Услышав сие, вознегодовал сын его Нилха Сэнгум. И вышел он прочь, хлопнув дверью. Тогда не выдержало отцовское сердце любящее, и уступил Ван-хан. И призвал он к себе сына Сэнгума и молвил: «Небесной кары убоясь, не смел я поднять руку на названого сына, Чингисхана. Но коль по силам вам такое, что ж, воля ваша!»[202]
И сказал тогда Сэнгум: «Мне помнится, недавно Чингисхан просил руки моей сестры – Чагур бэхи, для Жочи. Давайте с ним о дне условимся теперь и пригласим, как водится, на багалзур[203], а тут его и схватим».
И, порешив так, послали они к Чингису посланника со словами: «На багалзур тебя мы приглашаем, готовы выдать за Жочи Чагур бэхи».
И отправился тогда Чингисхан к Ван-хану в сопровождении десятка мужей. По дороге заночевал он у отца Мунлига.
И сказал Чингисхану отец Мунлиг: «Когда просили мы руки Чагур бэхи, Сэнгум, чванливо понося нас, ее за Жочи выдать отказался. И вдруг он сам на багалзур нас приглашает. Все это очень подозрительно и странно! Не лучше ли тебе поостеречься, хан, и отложить женитьбу Жочи на потом?! Сошлись на то, что табуны за зиму отощали, и обещай прибыть тотчас, как только в тело наши лошади войдут».
И внял Чингисхан словам отца Мунлига и отослал вместо себя на багалзур к Ван-хану Бухадая и Хирадая, а сам воротился восвояси. И прибыли Бухадай и Хирадай к Ван-хану на багалзур. И поняли тогда хэрэйды, что Чингисхан прознал об их заговоре, и порешили они выступить назавтра, рано утром, чтобы полонить Чингиса.
После того как они сговорились завтра же полонить Чингисхана, младший брат Алтана Их чэрэн явился в свою юрту и молвил: «Мы завтра утром Тэмужина полонить решили. Ничем не поскупился б Тэмужин для известившего его об этом человека!»
И молвила тогда жена его Алагжид: «Ну и язык же у тебя, мой милый! Не ровен час, и впрямь в твою брехню поверит кто-то!»
Весь разговор их слышал табунщик Бадай, привезший молоко. Возвратившись к себе, Бадай пересказал все, что слышал в юрте Их чэрэна, своему другу, табунщику Хишилигу. Тот решил сам убедиться в этом и отправился к юрте Их чэрэна.
У юрты Хишилиг приметил сына Их чэрэна – Нарин гэгэна, занимавшегося стрелами. И сказал Нарин гэгэн Хишилигу: «Поди, тебе уже известно, о чем тут наши сговорились. Тогда держи язык покрепче за зубами!» И наказал еще Нарин-гэгэн табунщину Хишилигу: «Гнедых моих коней сегодня пригони, на привязи пусть ночью постоят. Ведь завтра утром рано выступаем».
И вернулся Хишилиг к Бадаю и молвил: «Все так и есть, как ты сказал, мой друг Бадай. Дать знать об этом Тэмужину нужно непременно!»
И, сговорившись, пригнали Бадай и Хишилиг двух гнедых коней и поставили их на привязи у хозяйской юрты. А вечером разложили они костер и сварили на том костре зарезанного ягненка. И оседлали они стоявших у привязи двух гнедых скакунов и в эту же ночь прискакали в ставку Чингисхана.
И, зайдя с северной стороны юрты, обратились они к Чингисхану, и поведали ему слова Их чэрэна, и рассказали владыке о том, как сын Их чэрэна Нарин гэгэн готовил стрелы и наказал им пригнать и держать у юрты на привязи двух гнедых его скакунов. И еще молвили они: «Поверь же слову нашему, Чингисхан. Прийти и полонить тебя хэрэйды порешили. И это – истинная правда!»
И выслушал Чингисхан Бадая и Хишилига, и проникся доверием к их словам, и той же ночью о замыслах хэрэйдов уведомил верных нукеров своих. Затем, оставив пожитки, Чингисхан снялся с места и налегке поднялся на гребень сопки May и отрядил урианхдайца Зэлмэ назад, в сторожевой дозор, а сам двинулся дальше.
Назавтра после полудня они добрались до местности Хар халзан элст, где и расположились на привал. Пока они отдыхали после перехода, прискакал табунщик Алчидая – Чихидай ятир, пасший на привольных пастбищах табуны и узревший тучу пыли, поднимавшейся из-под копыт вражеских коней. И, заметив врага в местности Улан бургас, что на южном склоне сопки May, он погнал прочь коней своих и спешно явился с известием сим к Чингисхану.
Пригляделись наши и впрямь увидели облако пыли над Улан бургасом, на южном склоне сопки May. И понял тогда Чингисхан, что Ван-хан с ратью преследует его, и, не заметь они эту пыль, враг застал бы их врасплох; и приказал он собрать разбредшихся коней – погрузили на них дорожный скарб и двинулись дальше.
Вместе с Ван-ханом Чингисхана преследовал и Жамуха. И спросил Ван-хан Жамуху: «Кому по силам в рати Тэмужина нам противостоять в сраженье?»
И ответил на это Жамуха:
- «С ним идут уругуды и мангуды.
- Думаю, они сражаться будут.
- В тыл неслышно зайдут,
- Со спины нападут,
- Набегут, налетят,
- Опрокинут, сомнут.
- Знамя темное
- Над головами их реет,
- С малых лет они, злыдни,
- Сражаться умеют.
- Ты об этом, Ван-хан,
- Ни на миг не забудь,
- Осторожно ступай,
- Настороженным будь».
Выслушав Жамуху, Ван-хан повелел: «Коль так, то пустим впереди мужей жирхинских и Хадаги над ними поставим. За ними двинется Ачиг ширун с тумэн тубэгэнцами своими, потом пойдут олан донхайдские батыры. Затем пусть выступает Хори шилэмун тайши, в сраженье тысячу ведя моих гвардейцев. И лишь потом пусть силы наши главные вступают в бой»[204].
И молвил еще Ван-хан, обратившись к Жамухе: «Брат Жамуха! Встань во главе ты войска моего!»
И отъехал тогда Жамуха от Ван-хана и молвил нукерам своим: «Хотя я сам с андою Тэмужином справиться не в силах, Ван-хан просил меня встать во главе всей рати… Тщедушный хан! Ничем не лучше он меня, и наше дружество, увы, недолговечно. Пожалуй, дам я знать об этом Тэмужину. Пусть ободрится побратим».
И послал Жамуха втайне от Ван-хана своего человека к Чингисхану и передал ему такие слова: «Справлялся у меня Ван-хан: «Кому по силам в рати Тэмужина нам противостоять в сраженье?» – «Есть у анды достойные богатыри, а во главе их следуют уругуды и мангуды», – ответил хану я.
И повелел тогда Ван-хан: «Мы пустим воперед мужей жирхинских, за ними двинется Ачиг ширун с тумэн тубэгэнцами своими, потом пойдут олан донхайдские батыры. Затем пусть выступает Хори шилэмун тайши, в сраженье тысячу ведя моих гвардейцев. За ними силы наши главные в бой вступят». И молвил мне еще Ван-хан: «Встань во главе ты войска нашего всего». Тщедушный хан! Видать, не в силах самолично управлять он ратью. В сраженьях прежних я тебя, анда, не одолел. Ван-хану же тебя подавно не осилить. И потому будь стоек, не робей, анда!»
И выслушал Чингисхан известие, полученное от Жамухи, и, обратившись к Журчидэю из племени Уругуд, молвил: «Что скажешь, дядька Журчидэй уругудский? Хочу, чтоб ратники твои передовым отрядом выступали!»
Журчидэй хотел было ответить Чингисхану, но его опередил Хуилдар из племени Мангуд, который сказал: «Позволь передовым отрядом выступить моим мангудам. И коль в сраженье этом пасть мне суждено, пусть позаботится о моих сиротах побратим!»
И молвил тогда Журчидэй: «Мы все, уругуды и мангуды, передовым отрядом твоей рати идти готовы!»
И выстроили Журчидэй и Хуилдар уругудских и мангудских мужей, и готовы были уже они выступать передовым отрядом рати Чингисхана[205], как вдруг показалось вражеское воинство, во главе которого двигались жирхинцы. И повоевали наши уругудские и мангудские мужи жирхинцев, повергли их к ногам своим. Но наехал на наших ратников Ачиг ширун с тумэн тубэгэнцами своими. И поверг он наземь Хуилдара в их ратоборстве.
Узрели это мангуды и, воротившись, Хуилдара обороняли. Тем временем вступил в бой Журчидэй с мужами уругудскими. И смял он тумэн тубэгэнцев, а за ними и олан донхайдских батыров, что встали на его пути. Потом навстречу Журчидэю выехала тысяча отборных воинов-гвардейцев Ван-хана, которых вел в сраженье Хори шилэмун тайши. И их одолел Журчидэй. И тогда, не спросив отцова дозволения, выехал против него Сэнгум, сын Ван-хана.
И пал он с коня, раненный в щеку румяную. И когда раненый Сэнгум пал наземь, все мужи хэрэйдские собрались вокруг него. Пока наши ратники избивали хэрэйдов, солнце закатное скатилось с горы. И возвратились мужи в свой стан, и вынесли они с поля брани раненого Хуилдара.
Сей же вечер Чингисхан снялся с того места, где они ратоборствовали с Ван-ханом. Удалившись оттуда, стали станом они на ночлег.
А наутро, только забрезжил рассвет, недосчитались они в своих рядах Угэдэя[206], Борохула и Борчу. И молвил тогда Чингисхан: «Отстали вместе с Угэдэем два верных нукера мои – Борчу и Борохул. И что бы с ними ни случилось, будь в добром здравии они или на одре смертном, но Угэдэя эти двое не покинут!»
Сей ночью наши ратники своих коней пастись не отпускали, держали при себе. Чингисхан приказал: «Всем быть готовыми к сраженью, коль враг внезапно нападет!»
Когда совсем уж рассвело, с северной стороны к ним подъехал всадник. Это был Борчу. Чингисхан, ударив себя в грудь, воскликнул: «Все в воле Неба Вечного!» И призвал он к себе Борчу и вопрошал с пристрастием. И отвечал ему Борчу: «В сраженье подо мною лошадь пала. Тогда к своим я пеший устремился, но тут узрел, что спешились хэрэйды, обступив Сэнгума. И, улучив момент, к коню навьюченному я пробрался и, мигом от вьюков его освободив, вскочил в седло и вслед за вами устремился».
Вскоре вдалеке показался другой конный. Приглядевшись, узрели наши, что под седлом свисают не две, а четыре ноги. Когда же они подъехали, признали наши Угэдэя и сидящего за ним Борохула. По углам рта Борохула сочилась кровь. Тогда и узнали наши, что Угэдэй был ранен в шею в сражении, и потому Борохул всю дорогу отсасывал из раны и сплевывал сгустки его крови.
И опечалился весьма Чингисхан и слезы пролил горькие. И, приказав тотчас разжечь костер, прижег он рану Угэдэя и дал питье ему целебное.
Тем временем все наши ратники изготовились к бою, на случай, если враг внезапно нападет. И молвил тогда Борохул: «Пыль вилась из-под вражеских копыт на южном склоне сопки May и удалялась в сторону Улан бургаса. Должно быть, враг решил убраться восвояси».
Выслушав его, Чингисхан молвил: «Коль враг напал бы, его повоевать готовы были мы. Но коли вороги бежали, мы тотчас силы ратные свои пополним и двинемся вослед». И сей же час выступили наши вверх по реке Улхой шилугэлжид и пришли в урочище Далан нумургэс.
Затем пришел в стан Чингисхана Хадан далдурхан и всех мужей своих привел к нему, в уделе только женщин и детей оставив. Хадан далдурхан рассказал владыке, что когда Сэнгум, раненный стрелой в щеку, пал на поле брани, к нему подскакал Ван-хан и, склонившись над ним, молвил:
- «Ты недруга
- В бою побить желал,
- Но сам ты ранен
- И на землю пал.
- Ты на соседа
- Пожелал напасть,
- Но рок твой —
- Со стрелой в щеке упасть!
- За то, что кровь
- Сыновья пролилась,
- На недруга
- Я нападу тотчас!»
Тут выступил вперед Ачиг ширун:
- «Прошу, остерегись,
- Владыка хан,
- Не нападай сейчас
- На вражий стан.
- Припомни,
- Как, желая сына, сам
- Молился ты
- Когда-то небесам.
- И до небес
- Мольба твоя дошла:
- Жена тебе Сэнгума родила.
- Уйми же, хан,
- Воинственный свой пыл,
- Молись, чтоб выжил сын,
- Здоровым был.
К тому же нынче большинство монголов, идя за Жамухой, Алтаном и Хучаром, уже пристали к нам. Те ж, что переметнулись к Тэмужину, от нас далече не уйдут.
- У каждого из них лишь по коню,
- И кров их скромный – лес укромный.
- И коли сами они не явятся тотчас,
- Нам ничего не будет стоить
- К рукам прибрать их,
- Как конский подбирается навоз».
И, согласившись со словами Ачиг шируна, Ван-хан молвил: «Воистину ты прав, Ачиг ширун. Как бы всерьез не захворал мой сын Сэнгум! Так позаботься о его выздоровленье!»
Сказав это, он удалился с поля брани.
Тем временем Чингисхан выступил из Далан нумургэс в сторону реки Халхин-гол. И шли с ним тогда две тысячи шестьсот человек, коих половина двигалась западным берегом реки, а другая половина, уругуды и мангуды, – восточным. И добывали они себе в пути пропитание облавной охотой. И, не вняв словам Чингисхана, погнался за антилопой не залечивший толком свои раны Хуилдар, и занедужил он после того пуще прежнего, и скончался вскорости. И схоронили прах его на берегу Халхин-гола, в местности, именуемой Ор нугын хэлтгий хад.
Прослышав, что в том месте, где Халхин-гол впадает в озеро Буйр, кочуют безбедные хонгирады, Чингисхан послал к ним уругудов во главе с Журчидэем и дал такой наказ:
- «Ты давнюю им присказку напомни
- О том, что испокон веков
- Лишь славой дев своих
- Все хонгирады жили;
- Пожалуй, с радостью
- Они последуют за нами.
- А вздумают противиться,
- То повоюй и полони негодных!»
Но хонгирады и не думали противиться, а покорно пошли за Журчидэем. И потому Чингисхан не разорил народ хонгирадский.
После того как Чингисхан понудил покориться хонгирадов, он удалился с тех земель, пришел и сел на восточном берегу речушки Тунхэ горхи. И послал Чингисхан[207] к Ван-хану послами Архай хасара и Сухэхэй жэгуна со словами: «Мы стали станом на восточном берегу речушки Тунхэ горхи. Какие сочные, прекрасные тут травы! Здесь наши лошади набрались сил, окрепли. К тебе, отец Ван-хан, я шлю послов спросить, почто ты сердишься, почто меня пугаешь? Почто нам не даешь покоя, наводишь страх на недостойных сыновей и дочерей своих?
- Зачем ты набежал и потревожил
- Досуга моего, покоя ложе?
- Дым над моими юртами курился —
- Зачем его развеять ты решился?
- Ты устрашить, ты погубить желаешь
- Того, кого давно считал за сына…
- Сын недостоин твоего отцовства?
- Какая гнева твоего причина?
- Мой мудрый хан-отец,
- Во что поверил ты?
- Как сердце ты открыл
- Уколам клеветы?
Так вспомни, хан-отец, о чем с тобой уговорились мы, сойдясь в Улан болдоге. Тогда пообещали мы друг другу:
- «Коль змеи ядовитой жало
- Подстрекало бы нас, искушало,
- Клевету, навет извергало —
- Расходиться нам не пристало:
- Мы сойдемся лицом к лицу,
- Как положено добрым соседям,
- Яд губительный обезвредим».
Так почему же нынче ты преследуешь меня, сгубить желая? Почто лицом к лицу сойтись не хочешь для беседы? Разве любезно не порешили мы с тобой однажды:
- «Если б вдруг смертоносный клык —
- Злой разлад среди нас возник,
- Злыдень не одолел бы нас…
- Мы бы встретились с глазу на глаз,
- Примирительный разговор
- Завершил бы любой наш спор».
Почто же нынче, хан-отец, не встретившись, ни словом не обмолвившись со мною, ты отойти от сына поспешил? Пускай немного нас, монголов, ни в чем мы не уступим и изрядной силе; пускай народ монголы недостойный, ничем не хуже мы и истинно достойных. Коль у телеги, что о двух оглоблях, вдруг переломится одна, быку телегу ту не увезти. Не я ли, хан-отец, в твоей телеге был этой самою оглоблей?! Коль у повозки, что о двух колесах, одно отвалится внезапно, то далее возок уже ни с места. Не я ли, хан-отец, в твоей повозке был этим самым колесом?!
Из сорока сынов Хурчахус Буйруг-хана по праву старшего ты ханом стал. И, ханом став, ты братьев младших погубил – Тай тумур тайши и Буха тумура. Другой твой младший брат, Эрхэ хар, тобою быть убитым убоявшись, бежал и был призрен найманским Инанча билгэ. Прогневал ты Гур-хана, дядьку по отцу, тем, что нещадно загубил ты младших братьев; и ополчился на тебя Гур-хан, в сражении побил; едва живым, лишь с сотнею мужей своих, бежал ты с поля брани к Селенге и здесь в ущелье Харагун укрылся.
Подластившись к мэргэду Тогтога, дочь свою, Ужагур ужин, ему отдав, едва ты выбрался из Харагунского ущелья; и к моему отцу, Есухэй-хану, ты, Ван-хан, пришел и умолял отца улус твой у Гур-хана отобрать. И поднял на Гур-хана Есухэй своих мужей, и в бой тайчуды их вели – Хунан и Бахажи. И, разгромив Гур-хана в Гурван дэрсте, понудил Есухэй его бежать в страну Хашин. Лишь двадцать или тридцать воинов сумел с собою увести Гурхан.
Так спас Есухэй-хан улус твой и возвратил его тебе. Тогда с отцом, Есухэй-ханом, вы побратались в Черной роще, что на Толе. Возрадовавшись радостью великой, Ван-хан, тогда ты молвил: «Да поможет теперь мне Небес и Земли покровительство отплатить благодарностью за услуги великие, кои вовек не забудут потомки мои благодарные!»
Но засим младший брат твой, Эрхэ хар, на тебя ополчился, войско выпросив у найманского Инанча билгэ. И покинул улус свой, и с горсткой людей ты бежал. В Сартаульской земле, на Чуй-реке приют себе нашел ты у Гур-хана, правителя хар хятанов. Но, и года при нем не пробыв, ты с Гур-ханом расстался и, по землям уйгуров и тангудов скитаясь, скудной пищей перебивался. Доя пять дойных коз и точа на еду кровь верблюда, на буланом слепом жеребце ты до наших пределов насилу добрался.
Прослышав о твоих, Ван-хан-отец, мытарствах и памятуя о вашем прежнем с ханом Есухэем побратимстве, послов направил я тебе навстречу – Сухэхэя и Тахая. Затем из Бурги эрэг, что на Керулене, пришел и встретился с тобою самолично у озера Гусэгур. Не я ли, зная, что ты явился чуть живым, оброком обложил аратов в твою пользу?
Точь-в-точь как прежде, в дружестве с отцом моим вы клятву дали в Черной роще, что на Толе, не поклялись ли мы друг другу быть отцом и сыном? И помнится, зимою той я в курене своем тебя призрел. До следующей осени мы кочевали вместе, а осенью пошли войной на Тогтога бэхи. С мэргэдами сразились мы в Муручэ суле в отрогах Хатиглигского хребта и Тогтога бэхи погнали к Баргужин тухуму. Пленили мы тогда народ мэргэдский и их скотину, жилища и съестное захватили; тебе все отдал я, мой хан-отец.
- В те дни, когда ты голодом терзался,
- Я милосердным был, тебя кормил;
- Когда ты в одиночестве скитался,
- Тебе опорой и поддержкой был.
Потом, повоевав найманов Хучугурдэй Буйруг-хана, погнали мы его по местности Сохог ус, понудили перевалить через Алтай, шли по пятам до речки Урунгу. У озера Хичилбаши разбили мы врага дружину. Когда мы возвращались из похода, в излучине реки Байдраг дорогу преградил нам Хугсэгу сабраг найманский, желая нас повоевать. Мы быстро выстроили в боевой порядок свою рать. Но уж смеркалось.
И тогда уговорились мы с врагами биться завтра. Но среди ночи ты, мой хан-отец, горящие костры оставив на привале, вверх по течению реки Хар сул увел поспешно ратников своих. Наутро мы узрели, что на привале нет тебя, что бросил ты нас, словно те костры. И двинулись мы с войском и, стрелку перейдя, где Эдэр сливается с Алтаем, пришли в Саарь хээр и сели там.
Тем временем батыр найманский Хугсэгу сабраг вслед за тобою устремился. Он полонил жену, детей, он захватил всех подданных и все добро Сэнгума, сына твоего. Тебя настиг он в местности Тэлэгэту амсар, в сражении отбил немало подданных и табуны твои. Тобой захваченные прежде сынки мэргэдского Тогтога бэхи – Худу и Чулун – момент благоприятный улучили, забрали подданных своих, затем с отцом соединились и двинулись на Баргужин тухум.
Тогда ко мне гонца послал ты со словами: «Разор мне учинил найманский Хугсэгу сабраг: всех подданных в полон забрал, имущества меня лишил. Сын мой, прошу и умоляю: пошли на помощь мне бесстрашных четырех богатырей своих!»
Тогда-то, не в пример тебе, дурного не замыслив, я тотчас Борчу, Мухали, Борохула и Чулуна всем вам на помощь с ратью отослал. Тем временем Сэнгум с найманами сражался в Улан хуте и сам едва не был пленен. Но вовремя поспели богатыри мои, у недруга его отбили, тебе сполна все возвратили, что было отнято врагом. И молвил ты тогда благоговейно: «Достойный сын мой, Тэмужин, послал мне четырех богатырей и возвратил улус, что я утратил».
Скажи мне, хан-отец, в чем пред тобою провинился, чем тебя прогневал я теперь? Через послов своих Хубарихури и Идургэна извести о том. Коль не отправишь их – пошли гонцом другого!»
И с этими словами Чингисхан своих послов Архай хасара и Сухэхэй жэгуна к Ван-хану отослал.
Выслушав эти слова, Ван-хан покаянно вскричал:
- «О горе мне, горе!
- Достойного сына я предал,
- Улус опозорил, виновен в его разоренье.
- Я тесные узы расторг с благородным, с достойным
- Разрыв допустил…
- Это только мое преступленье!»
И к покаянью своему присовокупил Ван-хан клятву:
- «Вот так же пусть моя прольется кровь,
- Коль против сына Тэмужина недоброе замыслю!»
И уколол он ножом подушечку мизинца своего и, выточив из раны несколько капель крови, слил их в чашечку, отдал ее своему гонцу и наказал: «Сыну передай!»[208]
И наказал также Чингисхан послам своим передать анде-побратиму Жамухе такие слова:
«Из черной зависти ты разлучил меня с Ван-ханом. Помнится, в детстве, когда с тобой мы жили в юрте у него, меж нами было уговорено: тот пьет кумыс из синей чаши хана, кто встанет раньше поутру. Я вечно упреждал тебя и пил кумыс из синей чаши хана. Тогда от зависти возненавидел ты меня. Что ж, вдоволь пей теперь из синей чаши хана! Да только вряд ли много чаш осушишь ты…»
И послал также Чингисхан гонцов к Алтану и Хучару передать такие слова: «Почто вы отвернулись от меня? Недоброе замыслили иль как? Хучар – ты сын Нэхун тайши, и потому мы предлагали ханом быть тебе. Но сам ты им не стал. Тебя, Алтан, как сына нашего владыки, Хутула-хана, мы возвести на ханский трон хотели.
Но ведь и ты согласия не дал. И Сача бэхи и Тайчу, которые потомков Бартан-батора по происхождению знатнее, упрашивал я тщетно в ханстве бразды правления принять. Никто из вас не согласился, поэтому я, возведенный вами в ханы, правил всем народом.
- Но если б ханом стал один из вас,
- То, получив благословенье Неба,
- Я трусости б не знал,
- Во всех походах и во всех сраженьях
- Я б впереди скакал
- И для владыки забирал в полон
- Прекрасных дев, красивейших из жен.
- Коней бы у врагов я отбивал
- И самых лучших – хану доставлял.
- Ко времени его охоты ханской
- На антилоп лесных
- Выслеживал бы и поближе к хану
- Я подгонял бы их.
- Степных джейранов
- В стадо б я сбивал,
- Чтоб табуном держались
- Среди скал;
- Так утеснял бы,
- Чтоб они, бедняжки,
- Толкались, терлись
- Ляжками об ляжки…
Сородичи мои! Ведь до сих пор в народе отступниками все слывете вы. Так хоть теперь с Ван-ханом дружество храните и вдругорядь не смейте своему владыке изменять! Да не позорьте звание гвардейца жаут хури![209] Да не позвольте ворогу вступить в пределы отчины, к истокам трех родимых рек!»[210]
«Скажи сие Торилу, меньшому «брату» моему» – такой наказ Чингисхан дал послам своим и отослал к Торилу со словами: «Давным-давно Чархай линху и Тумбинай вернулись из похода с пленником по имени Охта. Его потомок – раб Субэхэй. Сын Субэхэя – Хохочу хирсан, сын Хохочу хирсана – Ехэй хонтахар. Ты, Торил, – сын того Ехэя хонтахара, нашего холопа. Так чей же ты улус своим холопством теперь замыслил захватить?! Ведь никому другому Алтан и Хучар в моем улусе править не позволят. Поэтому тебя я меньшим «братом» кличу.
- Вот сказ мой милосердный,
- Непритворный
- Тебе, что искони —
- Наш раб покорный.
- Все то же я скажу тебе
- Повторно.
- Понеже ты вовек
- Наш раб бесспорный».
И приказал также Чингисхан послам передать анде Сэнгуму такие слова: «Родился я в отцовском дэле, достойным сыном своего отца. Ты ж, как все смертные, на этот свет нагим явился. Ван-хан-отец двоих нас равно опекал. За это ты, Сэнгум, меня и ревновал, псов своих верных натравлял, вбить между нами клин старался.
Отныне ты не береди отцову душу, родительское сердце не терзай, напротив, по утрам и вечерам отца родного навещая, отцовы думы ты возвесели, рассей его душевные заботы. Пока во здравии наш хан-отец, оставь все мысли о его престоле, родительскую душу не томи. Брат названый, Сэнгум, пошли ко мне послами Билгэ бэхи и Тутугэна».
И присовокупил к сказанному Чингисхан: «Мой хан-отец, мои два побратима, Сэнгум и Жамуха, и вы, Алтан, Хучар, Ачиг ширун и Хачигун! Пускай придут ко мне по два посла от каждого из вас!»[211]
И понудил Чингисхан послов Архай хасара и Сухэхэй жэгуна повторить его устные послания и засим отправил их.
И выслушал речи посольские Сэнгум и молвил в ответ:
- «Еще недавно отца он называл убийцей-старичиной;
- Теперь Ван-хан ему отцом любезным стал?!
- За то, что неразлучен с Тогтога шаманом,
- Меня хвостом овечьим он прозвал;
- А нынче вдруг я побратимом стал?!
Коварный смысл его речей я все ж уразумел: повоевать он нас желает, несомненно! Билгэ бэхи и Тутугэн, готовьте боевых коней, установите боевое знамя!»
И, услышав слова эти, Архай хасар отправился восвояси, а Сухэхэй жэгун остался у хэрэйдов. Семья – жена его и дети – жила в курене Торила, и Сухэхэй жэгун был очень обеспокоен их судьбой.
И пришел Архай к Чингисхану и пересказал ему слово в слово речи хэрэйдские.
Вскоре перекочевал Чингисхан к озеру Балжуна[212]. И повстречался ему там Чогос цаган из племени Горулас, после чего все горуласцы покорились Чингисхану.
И еще к нему явился на белом верблюде человек по имени Асан сартагтай[213]. Тот Асан гнал тысячу овец из пределов онгудского Алахуши дигитхури[214] и остановился у озера Балжуна напоить отару. И дальше путь его лежал в окрестности реки Эргунэ, где он желал купить беличьи и соболиные меха.
Когда Чингисхан сидел у озера Балжуна, к нему пришел брат его, Хасар. Вместе с горстью нукеров он отошел от Ван-хана, оставив в его курене жену свою и трех сыновей – Eгy, Есунхэ и Туху. Безуспешно искал Хасар своего старшего брата, бродя по склонам Харагун жидуна. Уже вконец оголодав, набрел на брата он у озера Балжуна.
Обрадовавшись брату, порешил Чингисхан послать посольством к Ван-хану Халигудара из племени Жэгурэдэй и Чахурхана из племени Урианхдай, и наказал Чингисхан им передать хану-отцу такие слова Хасара:
- «О хан-отец!
- Искал я брата, Тэмужина,
- Но след его простыл,
- В смятении
- Все проглядел глаза —
- Но не видать его.Нет от него вестей,
- Я в одиночестве брожу,
- А ночью, притулившись к пню,
- Я в небо звездное гляжу.
Мои жена и дети остались у вас в улусе. Надежного пришлите человека, и к вам я с ним отправлюсь в тот же час».
И еще сказал Чингисхан Халигудару и Чахурхану: «Как только вы отправитесь к Ван-хану, мы двинемся на Керулен в Аргал хухий и станем станом там. Повелеваю вам туда явиться!»
И, отправив Халигудара и Чахурхана послами к Ван-хану, Чингисхан выслал вперед, в разведку, Журчидэя и Архая, а уж за ними двинулись и все остальные. И пришли они и сели на Керулене в урочище Аргал хухий.
И пришли Халигудар и Чахурхан к Ван-хану, пировавшему в то время под сводами золотого шатра, и молвили ему слова, кои велено было передать как речи Хасаровы.
И выслушал их Ван-хан и сказал в ответ: «Коль так, да изыдет ко мне Хасар! За ним пошлем мы верного нам Итургэна».
Когда вместе с Халигударом и Чахурханом Итургэн подъезжал к условленному месту – урочищу Аргал хухий, впереди он узрел множество людей и скота; заподозрив недоброе, он поворотил коня и поскакал прочь. У Халигудара был резвый скакун, и он быстро догнал беглеца, но, не в силах остановить его, то обгонял Итургэна, то следовал за ним.
Лошадь Чахурхана была не столь резвой, как конь Халигудара, поэтому Чахурхан, насилу приблизившись к беглецу на расстояние полета стрелы, выстрелом из лука осадил Итургэна на круп вороного, под золотым седлом, коня. Потом Халигудар и Чахурхан схватили Итургэна и привели к Чингисхану. Ничего не пытая у Итургэна, он приказал: «Ведите пленного к Хасару». Когда Итургэна привели к Хасару, тот, не тратя слов, на месте зарубил ворога хэрэйдского.
И сказали тогда Халигудар и Чахурхан Чингисхану: «Под сводами шатра златого Ван-хан в беспечности пирует. Наш хан, давай тотчас же ополчимся на хэрэйдов и, окружив их под покровом ночи, на ворогов внезапно нападем!»
Чингисхан одобрил слова своих мужей и отправил в разведку Журчидэя и Архая, а за ними под покровом ночи в поход на хэрэйдов двинулись основные силы. И окружили они Ван-хана в Жэр хавцгайском ущелье, что в горах Жэжээр. И бились наши с хэрэйдами три ночи и три дня, и на исходе третьего дня враг сдался.
Ван-хана и Сэнгума среди пленных хэрэйдов не оказалось. Ночью им удалось незаметно для наших выбраться из ущелья. А сражался против нас все эти дни Хадаг-батор из племени жирхин со своими мужами.
И приступил Хадаг-батор к Чингисхану и молвил: «Чтобы не попал наш хан во вражеские руки и дабы не был ими умерщвлен, три ночи и три дня мы бились, его оберегая жизнь. Теперь, спася его от смерти и выведя из вражьего кольца, на милость победителей мы сдались. Коли прикажешь, хан, убить меня, умру. Но если соизволишь мне оставить жизнь, верой и правдой послужу тебе!»
И одобрил Чингисхан его речи и повелел тогда же: «Кто смеет мужа осудить, не бросившего хана своего, сражавшегося, дабы жизнь его спасти?! Такой нам в нукеры годится!»
И даровал Чингисхан жизнь Хадаг-батору, и отдал он его и сто других жирхинцев в услуженье вдове и детям Хуилдара, умершего от ран. И повелел при этом Чингисхан: «Коль у жирхинцев народятся сыновья, пусть верою и правдой служат сродникам нукера Хуилдара. Родители жирхинских дев несмеют по своей воле выдавать их замуж! Да будут все они – их сыновья и девы – в бессрочном услужении семейства Хуилдара!»
Хуилдар сэцэн самым первым поклялся в преданности своей, поэтому Чингисхан повелел: «За службу истовую Хуилдара да не оставим мы своей заботой всех его потомков – и больших, и малых!»
Повоевав хэрэйдов, Чингисхан отдал людей, коих похватали на побоище, своим сродникам и мужам. Так, Тахай-батору из племени Сулдудэй за заслуги его была отдана в услужение сотня жирхинцев. Ибаха бэхи, старшую дочь Жаха гамбы – младшего брата Ван-хана, – взял Чингисхан себе в жены, а ее младшую сестру по имени Сорхагтани отдал своему сыну Толую.
Даровав прощение самому Жаха гамбе и не учинив разора его подданным, Чингисхан пожелал, дабы тот, подобно второй оглобле телеги, стал верным соратником его.
Тогда же Бадаю и Хишилигу дарованы были шатер златоверхий, в котором восседал Ван-хан, чаша златая, из коей он пил, а также вся свита и челядь, что ему прислуживали. Сии дары преподнося, хан молвил:
- «Всю челядь отдаю вам в услуженье:
- Пускай вам на пиру подносят чаши,
- А на охоте ваш колчан таскают.
- Пускай из поколенья в поколенье
- Ваш достославный род, потомки ваши,
- Повинностей не зная, процветают.
- Желаю, чтобы горы той добычи,
- Что у врага в сраженье отобьете,
- Навек остались с вами;
- Надеюсь я, что грудой разной дичи,
- Которую убьете на охоте,
- Воспользуетесь сами».
И возгласил тогда же Чингисхан:
«Бадай и Хишилиг спасли мне жизнь, великую услугу оказали. И, покровительство у Неба Вечного найдя, хэрэйдов я поверг, и на престол высокий я взошел. Так пусть же ныне и вовеки, аж до праправнуков, наследники престола моего заслуги этих двух мужей не забывают!» Так повелел он.
- Хэрэйдов племя повоевав,
- Своих никого мы не позабыли —
- Пленных меж всеми распределили.
- Тумэн тубэгэнцев в полон забрав,
- Его на части тотчас поделили,
- Мужам и сродникам всех раздали.
- В день боя, еще не приспела тьма,
- Донхайдцев множественный народ
- Уж был по стойбищам разведен.
- И полоненных жирхинцев тьма —
- Воинственный и жестокий род —
- Меж воями также был поделен.
Довершив избиение хэрэйдского народа, Чингисхан сидел всю зиму в урочище Абжига худэхэри.
Ван-хану и его сыну Сэнгуму удалось вырваться из кольца наседавших на них мужей Чингисхана. Когда, добравшись до места Нэгун ус в урочище Дидиг сахал, Ван-хан спешился у реки, чтобы утолить жажду, на него наехал Хори субэчи из караульного отряда найманов.
«Я – Ван-хан», – назвался беглец. Но Хори субэчи не знал хана хэрэйдов в лицо; он не поверил иноплеменнику и убил его.
Тем временем сын Ван-хана Сэнгум, его конюший Хухучу с женой ехали втроем в обход урочища; в поисках источника они скакали по пустынному песчаному нагорью, как вдруг Сэнгум заприметил стадо куланов, которые паслись, отбиваясь хвостами от оводов и мух.
Сэнгум сошел с коня, передал поводья конюшему, а сам крадучись стал подбираться к куланам. Когда Сэнгум удалился на порядочное расстояние, Хухучу поворотил своего коня вспять и пустил его рысью, уводя за собой и лошадь хозяина. Жена конюшего окликнула мужа:
- «Всегда ты был хозяином приближен,
- Ни платьем, ни едою не обижен.
- Души в тебе не чаял он – почто ты
- Спешишь отвергнуть ханские заботы?
- Зачем ты от Сэнгума убегаешь,
- На произвол судьбы его бросаешь?»
Видя, что жена начинает отставать, Хухучу крикнул ей: «Никак, ты хочешь стать женой Сэнгума?»
На что та ответила: «Негоже, милый, бессовестною тварью, псу подобной, считать меня! Прошу тебя, оставь ему хотя бы чашу золотую! Пусть будет из чего воды напиться».
Хухучу швырнул назад золотую чашу и поскакал восвояси. Явившись к Чингисхану, конюший поведал владыке, как бросил Сэнгума средь песчаных барханов, пересказал слово в слово свою перебранку с женой. Выслушав его, Чингисхан повелел: «Дарую жизнь лишь женщине его. Конюший же, что бросил хана, что своего же властелина предал, и моего доверья недостоин». И Хухучу тотчас был казнен.
Узнав о случившемся в урочище Дидиг сахал, мать Таян-хана[215] найманского Гурбэсу[216] сказала: «Ван-хан – потомок рода древнего и ханского к тому же. Пусть принесут мне голову несчастного того. И если убиенный – точно хан хэрэйдов, устроим тризну по усопшему тогда».
С чем и послали к Хори субэчи. Тот голову убитого отсек, доставил в ставку, где ее и опознали. А опознав, водрузили на белый войлок и совершили обряд жертвоприношения – возложили перед новым кумиром напитки и кушанья; прислуживали при этом невестки – стол трапезный накрывали, кубки с вином подносили, наигрывали на хуре[217].
В разгар церемонии голова Ван-хана вдруг рассмеялась.
«Она смеется!» – вскричал взбешенный Таян-хан и велел ее растоптать.
Воля хана была немедля исполнена.
Тогда найманский воевода Хугсэгу сабраг, поступок хана не одобрив, изрек: «Негоже, хан, с кумиром – главою хана убиенного – так обходиться. Вон и собаки заскулили на дворе. Все это не к добру! Отец твой, Инанча билгэ, однажды слово обронил такое:
- «Почтенные пришли ко мне года,
- Жена была, однако, молода.
- И был всевластным Небом дар мне дан:
- На свет явился мальчик – сын Таян.
- Тщедушным, словно хилый тальник, сын мой рос,
- И задавал я сам себе вопрос:
- Как сможет он страною управлять,
- Тьмой подданных своих повелевать?»
- Сомнения терзали душу твоего отца, и, видно, неспроста.
- Собаки брешут – беды на носу.
- Единовластно ханша Гурбэсу
- В округе всем и всеми управляет.
- Ты робок, Таян-хан, и мягкотел.
- Охота – твой единственный удел,
- Другого голова твоя не знает».
Не вняв увещеванью воеводы, самолюбивый Таян-хан надменно рек:
«Торчат в степи, что на востоке, и много возомнили о себе монголы. Их кучка жалкая до смерти запугала, согнала с отчины и в бегство обратила, и, наконец, свела-таки в могилу Ван-хана, потомка древлеславнейшего рода. Ужели всех прибрать к рукам они хотят, поставить хана своего над нами? Известно, что на небе два светила – луна и солнце; в их воле освещать небесный свод. Но как же можно на земле двум ханам сразу править?! Я непременно попленю монголов этих и в отчину свою их пригоню»[218].
Но мать его на это возразила:
- «Что пользы нам от них? Одна морока!
- Немытые тела их так смердят,
- Одетые в нестираный халат.
- Нет от монголов никакого прока.
- Нам приближать их вовсе не пристало.
- Вот разве только девок их отбить,
- Пригнать да хорошенько их отмыть —
- Могли б они коров доить, пожалуй».
На это Таян-хан сказал:
«Какие б ни были они, а все же мы пленниками их приведем к себе, колчаны их захватим».
Но тут все тот же верный воевода Хугсэгу сабраг предостерег его: «Не много ль на себя берешь, мой хан? Тебе ли говорить такое? Одумайся, прошу».
Надменный Таян-хан, не вняв ему, тотчас же отослал посла по имени Торбиташи к главе онгудов Алахуши дигитхури со словами: «Монголов кучка, что в степях восточных, кичиться стала силою чрезмерно. Так вместе повоюем тех монголов, их попленим, колчаны отберем. И выступай, мой Алахуши, немедля и будь в моей дружине правым краем».
Выслушал найманского посла Алахуши дигитхури и отослал с таким ответом: «Нет, не могу быть правым краем в твоей дружине».
И тут же вождь онгудов послал гонца по имени Юхунан с поклоном к Чингисхану и словами: «Найманский Таян-хан твои колчаны отобрать грозится. Мне предложил в его дружине правым краем быть. Я отказался – и Небо Вечное тому свидетель. Теперь же, зная замыслы его, я шлю гонца тебя предостеречь: будь осторожен, не дай врагу себя обезоружить»[219].
Юхунан, посыльный Алахуши дигитхури, разыскал Чингисхана в урочище Тулгинчэгуд в окрестностях Тэмэн хээр, где он устроил облавную охоту. Выслушав онгудского гонца, здесь же, в урочище, собрались держать совет[220], как быть, что делать.
«Отощали лошади у нас, воевать теперь не можем», – сетовали многие мужи. Но Отчигин ноён[221] им возразил: «Тоже мне нашли причину – кони, мол, их отощали. А мои – крепки и в теле. Разве смеем сложа руки мы сидеть, коли известие такое получили?!»
Отчигин ноёну вторя, Бэлгудэй ноён такое слово молвил:
- «В живых остаться
- Да с колчанами вдруг расстаться?
- Стоит ли тогда за жизнь цепляться?
- Для достойного мужа, поверьте,
- Нет почетнее смерти,
- Чем сном забыться вечным
- На просторе степном, бесконечном.
- Верой в силы свои укрепляясь,
- Так найманы рекут, похваляясь:
- «Наш улус – обширный, пространный!..
- Многочисленны мы, найманы,
- И стада у нас так обильны,
- Род найманов – воинственный, сильный».
- На найманов ратью пойдем,
- Нападем на них, нападем.
- Все найманские земли займем.
- Не помешкает наша рать
- Луки, стрелы у них отобрать.
- Если мы нападем тотчас,
- Не успеют найманы от нас
- И свои табуны угнать.
- Побросают скарб, побегут,
- Даже ставку свою не свернут,
- Не успеют юрты убрать.
- В одиночку они и скопом
- По лесным разбредутся тропам —
- Гибель каждого ожидает…
- Таян-хан набег замышляет —
- Слов коварных его не снесем,
- Нападем на него, нападем».
И одобрил Чингисхан речи Бэлгудэй ноёна, и, покончив с охотой, откочевал из Абжига худэхэриг, и стан раскинул в местечке Ор нугын хэлтгий хад, что на реке Халхин-гол. Подсчитав силы свои, разделил Чингисхан дружину свою на тысячи, на сотни и десятки и поставил над ними тысяцких, сотников да десятников.
А Додаю, Доголху, Угэлэ, Толуну, Бучарану и Суйхэту был пожалован чин высокий – чэрби[222].
И, покончив с этим, занялся Чингисхан устроением личной караульной стражи – хишигтэна, в коей было восемьдесят хэвтулов – ночных охранников и семьдесят турхагов – гвардейских стражников дневной охраны.
И собрал Чингисхан в свою караульную стражу всех смышленых и крепких телом мужей – сыновей и младших братьев сотников своих и тысяцких, а также сыновей и младших братьев людей свободного состояния.
Обратясь милостиво к Архай хасару, Чингисхан тогда же повелел: «Тысячу лучших мужей отбери! Во дни сражений впереди меня пусть в бой они идут! В дни мира и покоя пусть личною охраной моей стоят на карауле!»
И повелел он тут же: «Да будет Угэлэ чэрби главою над турхагами стоять! И в том помощником ему пусть будет Хутусхалчан».
И молвил дальше Чингисхан: «Пускай дневальные мои – стрелки-хорчины, турхаги и прочие конюшие, и вратари, и кравчие несут дозор, нас охраняя, сменяясь каждодневно. Перед закатом солнца пускай сдают свой пост ночным охранникам – хэвтулам. А те всю ночь пускай стоят у входа часовыми, обходят стан дозором. Пока мы утром заняты едою, хорчины и турхаги, вратари и кравчие должны явиться и на посту хэвтулов заменить. А через трое суток сменного дозора охране всей для отдыха смениться надлежит».
Так Чингисхан дружину разделил на тысячи, назначил шесть чэрби, устроил стражу караульную – хишигтэн, поставил Архай хасара главою гвардии своей и выступил повоевать найманов.
В день после полнолуния – шестнадцатого числа первого летнего месяца года Мыши[223],– окропив боевое знамя[224], Чингисхан выступил в поход.
Зэв и Хубилай, посланные в дозор вверх по реке Керулен, добрались до долины Саарь хээр, где наехали на разъезд найманов, располагавшийся на вершине Ханхар ханы. В короткой стычке найманы захватили у наших дозорных тощую пегую кобылу под плохоньким седлом. Найманский разъезд, отбивший эту кобылу, разнес слух о том, что «кони у монголов вконец отощали».
Тем временем и наши главные силы достигли долины Саарь хээр. В ставке решался вопрос: «Как быть дальше?» И тогда Додай чэрби, обращаясь к Чингисхану, сказал: «О хан, немногочисленны, утомлены столь дальним переходом наши силы. И потому я предлагаю задержаться здесь, чтоб воинам дать отдых, а лошадям – насытиться хотя бы. Давайте стан раскинем и по всей долине расставим наши силы; причем пусть каждый муж, живая каждая душа по пять костров разложит ночью разом, чтоб навести нам на найманов страху. Доносят нам, что враг числом нас превосходит; при этом говорят, что Таян-хан – дитя изнеженное, что прежде никогда не покидал отцовской юрты он. Покуда будут сбиты с толку, запуганы кострами нашими враги, дадим своим коням мы передышку, откормим их, и вот тогда, пожалуй, самая пора напасть нам на передовые их отряды, преследовать до главного их стана, воспользоваться паникой врага и одолеть его в решающем сраженье».
Додая чэрби речи мудрые пришлись владыке по душе, и отдан был приказ разжечь костры. И стали наши станом по всей долине Саарь хээр, и каждый из мужей разжег по пять костров.
Разъезд найманский, взиравший на долину с вершины Ханхар ханы, был ночью крайне поражен: «Ведь говорили, что монголов мало. Костров же здесь, в долине, больше, чем на небе звезд!»
И, в стан пригнав отбитую кобылу под плохоньким седлом, дозорные найманы доложили: «Монгольские войска заполонили всю долину; их силы, подобно бьющему из-под земли ключу, все прибывают. А ночью их костров пылает больше, чем на небе звезд».
Выслушав донесение дозорных, Таян-хан, сидевший в местечке Хангайн Хачир ус, послал гонца к сыну Хучулуг-хану со словами:
- «Истощены монголов кони,
- Доносят нам. Но, судя по кострам,
- Которых больше, чем на небе звезд,
- Монголов тьма. И коли нам сейчас
- С монголами столкнуться б довелось,
- От них не отвязались бы мы разом…
- Монголу проколи щеку насквозь,
- А он, упорный, не моргнет и глазом.
- Ему хоть кровью б истекать пришлось —
- Он не отступит: не такого склада.
- Вступать в борьбу, надеясь на авось,
- Со стойкими монголами не надо[225].
Но мы наверно знаем: кони у монголов отощали. И потому я предлагаю: мужей найманских переправить за Алтай; там наше войско укрепим. В монголах страсть наживы разжигая, собакою на поводке притащим их в пределы отчины родной. Поскольку лошади у нас упитаны вполне, они в походе брюхо подберут, и только. А вражеские клячи выбьются из сил, костей мешок от них останется, пожалуй. Тут и ударим мы врагу навстречу».
Выслушав переданные ему слова отца, Хучулуг-хан рек раздраженно: «Труслив, как паршивая баба, отец мой, Таян-хан, и потому сейчас несет такое. Откуда вдруг привиделась ему монголов тьма? Ведь большинство их вслед за Жамухой прибились к нам».
- И, понося на все лады отца,
- Сын передал ему через гонца:
- «Так может рассуждать лишь Таян-хан,
- Чьей трусости нет меры и конца,
- Чей путь от юрты – к пастбищу телят
- И, без привычки, – сразу же назад,
- Брюхатой бабе за нуждой пойти —
- Видать, не знал он большего пути».
Услышав, как его поносит сын, Таян-хан молвил:
- «В твоих насмешках, сын мой, Хучулуг,
- Надменности и похвальбы немало.
- А как дойдет до драки, свой испуг
- От глаз людских не скроешь ты, пожалуй.
- Надменный нрав показывай врагу,
- А я лишь повторить тебе могу:
- Ввязавшемуся в схватку забияке
- Уже не выйти без потерь из драки».
Но Таян-хана правая рука, великий ноён Хори субэчи, на это возразил:
- «Нет, не доводилось отцу твоему никогда
- От равного силой врага удирать.
- Нет, хан Инанча билгэ не стерпел бы стыда
- В сраженье коней поворачивать вспять.
Что ты заране возбоялся, Таян-хан?! Знай прежде, что ты такой отважный, мы верховодить бы поставили над всеми воинственную ханшу Гурбэсу. Все к одному: на счастие монголов, и богатырь наш Хугсэгу сабраг вконец уж одряхлел – порядка в нашем воинстве не стало. Никчемный из тебя правитель вышел, Таян-хан».
В сердцах ударив по колчану, великий ноён Хори субэчи поворотил коня и прочь умчался.
Разгневанный речами великого ноёна, Таян-хан вскричал: «Не все ль равно, что умереть в бою, что долгий век влачить, дряхлея телом! А коли так – то будем биться!»
Найманы снялись с местечка Хачир ус и двинулись в направлении реки Тамир; по пути они переправились через реку Орхон, обогнули восточный склон горы Наху хун[226]; вблизи местечка Цахир могод их заметили дозорные Чингисхана.
Когда Чингисхану донесли о приближении найманов, он сказал: «Чем больше их, тем больших жди потерь. А мало их – невелики потери будут!» И повелел Чингисхан двинуть войска навстречу найманам.
Отогнав передовой отряд неприятеля, наши ратники выстроились в боевой порядок; и было решено:
- «Как колючки караганы в тело недруга вонзая,
- Тут и там его терзая, обтекая, окружая,
- Клинья по бокам вбивая,
- Разрывая, расчленяя,
- Будем бой вести»[227].
Отдав главные силы под начало брата Хасара, а запасный табун – Отчигин ноёна, сам Чингисхан поскакал впереди своего войска.
И повернули найманы вспять от Цахир могода и раскинули стан у подножия восточного склона горы Наху хун.
Наш сторожевой отряд, преследуя дозорных найманов, наехал на стан их главных сил. Узрев врага, Таян-хан спросил у Жамухи, который выступил против Чингисхана заодно с найманами: «Скажи мне, кто эти волки, что гонятся за нашими мужами, словно, овечье стадо настигая, прорваться так и норовят в загон?»
На это Жамуха ответил: «Есть у моего анды Чингиса четыре пса, на цепь посаженные, мясом человечьим вскормленные. Они-то и преследуют дозорных наших.
- Не сердца у них, а уголья,
- Языки – что острые колья.
- И носы у них, как зубила,
- И не лбы – чугунные била,
- Четыре бешеных пса.
- Оборвали железные цепи,
- Побежали они через степи.
- Как слюна-то из пасти брызнет —
- Посягают на тысячи жизней
- Четыре бешеных пса.
- С диким воем, с рыком и лаем
- Мчится первым Зэв с Хубилаем,
- Вслед – Зэлмэ, Субэгэдэй…
- Вся свора. Тэмужина анды опора —
- Четыре бешеных пса.
- Их питье – лишь роса одна,
- Их еда – своя же слюна,
- Ветры их на себе несут,
- Лишь колчаны друзьями зовут
- Четыре бешеных пса».
«Ну, коли так, нам от поганых этих подальше надобно держаться», – молвил Таян-хан, и вспять он отступил, повыше в горы. Но и оттуда видел он, что по пятам преследователи за ним несутся. И снова стал у Жамухи пытать:
- «Вглядись, вглядись, почтенный Жамуха:
- Что там за люди? Кто бы это были?
- Похоже, будто резвых жеребят,
- Насытившихся, с привязи спустили.
- Смотри, смотри: они всё ближе к нам,
- Всё гонятся за нами по пятам».
На это Жамуха ответил:
- «Уругудов и Мангудов узнаю:
- И пеший их пугается, и конный.
- Как безоружный перед ними слаб,
- Так слаб пред ними и вооруженный.
- Любой с врагами на расправу скор:
- Разоружат – и кончен разговор.
- С отвагою они стремятся в бой,
- Противнику всегда дают отпор».
«Что ж, коли так, нам от поганых этих подальше надобно держаться», – промолвил Таян-хан и дальше отступил, все выше в горы.
Там снова вопрошает Жамуху трусливый Таян-хан: «Кто это вслед за нами голодной птицей летит, стремится?»
На это Жамуха ответил:
- «Вон тот, что нас преследует один,
- Не кто иной, как анда Тэмужин.
- Хан Тэмужин – силач,
- Он телом – исполин.
- Броню на нем
- И шило не проткнет,
- Игла в кольчуге
- Дырки не найдет.
- И свищет, рыщет
- Голодной птицей он.
- Как зверь за пищей,
- Вперед стремится он.
Вы давеча, однако, похвалялись, мол, мы, найманы, нападем и разнесем монголов в пух и прах. Теперь они пред вами, так побейте ж их!»
Но, возбоявшись богатырей Чингисхана, Таян-хан изронил такое слово: «Нет, Жамуха, сейчас нам будет лучше подальше в горы отступить». Но, выше забираясь в горы, он видел по пятам идущую погоню и снова вопрошал у Жамухи: «Скажи мне, что за исполин преследует нас неотступно?»
На это Жамуха ответил:
- «Не узнаешь? Огэлун хатан сын
- Сюда несется вскачь,
- Он Хасаром зовется у врагов,
- Вскормленный человечиной силач.
- Верзила грозный, вымахал в сажень,
- Блестя броней, напропалую мчится.
- И кажется, навис уже, как тень,
- Свежатиною жаждет поживиться.
- Могуч!.. Тяни его хоть три быка —
- Упрется Хасар, и не сдвинешь с места.
- Утроба велика не велика —
- Шутя трехлетку-коровенку съест он.
- А доведется воина настичь,
- Так тут ему и вовсе не задача:
- Проглотит человека, словно дичь,
- С колчаном и со стрелами в придачу.
- Представьте, человек стоит живой,
- Вдруг тень падет – и вмиг его не станет.
- А злыдень помотает головой —
- И жертва даже в горле не застрянет.
- А если Хасар гневом распален,
- Хватает из колчана стрелы он,
- В намеченную цель проворно мечет.
- Случится, жертва не видна порой
- И от стрелка сокрыта за горой —
- Стрела ее сразит иль изувечит.
- Взъярился Хасар и рассвирепел —
- Возьмет охапку самодельных стрел
- И вроде в пустоту метнет их кучей.
- Перемахнут они за гребень гор,
- И будет войску за горой разор:
- Падет погибель на людей из тучи.
- Здесь Хасар – и беды нам не отвесть,
- Пред ним любой рассыпься неприятель.
- В нем мощь нечеловеческая есть,
- Ведь это мангас, людопожиратель.
- Он тетиву натянет посильней —
- Летит стрела на тыщу саженей;
- Вполсилы лук натянет – и стрела
- На пятисотой сажени легла».
О, как же убоялся Таян-хан, внимая Жамухе!
«Укроемся быстрее в тех горах, взберемся поскорей повыше», – рек он, поспешно поднимаясь в горы. Карабкаясь на кручи поднебесные, он снова у Жамухи спросил: «Скажи, а кто там скачет за Хасаром?»
На это Жамуха ответил:
- «А там – Огэлун хатан младший сын,
- Прозвание батыру – Отчигин.
- Хоть нежит мать сыночка непрестанно,
- Хоть у нее он засыпает рано,
- В бою, однако, он и смел, и тверд.
- Хоть, младшенький, вставать привык он поздно,
- Но вид в сражении имеет грозный,
- Достаточно силен и в меру горд.
- Коль грянет бой, не станет Отчигин
- Искать в тылу укрытие один».
«Ну, коли так, – дрожа от страха, молвил Таян-хан, – тогда скорей взберемся на вершину».
После разговора с Таян-ханом Жамуха с верными ему нукерами удалился от найманов и послал к Чингисхану гонца со словами:
- «Таян-хану Тэмужин внушает страх,
- Отступает хан и прячется в горах.
- Выше, выше он крадется по лесам,
- Лезет с войском чуть не к самым небесам.
- Будь же стоек, Тэмужин. Все ясно тут:
- От тебя найманы в панике бегут.
- В их испуганные лица загляни:
- Потеряли дух воинственный они.
- Итак, я от найманов ухожу,
- И нукеры мои уходят»[228].
Когда солнце уже клонилось к закату, Чингисхан окружил гору Наху хун, где и заночевал. Той же ночью найманы, пытаясь спастись бегством, сорвались с горы Наху хун; как рухнувшая поленница дров, они попадали вниз, давя друг друга насмерть.
Назавтра был пленен и сам Таян-хан. Его сын Хучулуг хан стоял поодаль от главных сил и поэтому смог избежать пленения. Настигнутый преследователями, он занял круговую оборону у реки Тамир, но не смог сдержать нашего натиска и бежал прочь. Вот и весь сказ о том, как был полонен и подчинен весь народ найманский на Алтае.