Святое русское воинство Ушаков Федор

Глава XV. Распоряжения адмирала Ушакова после взятия Корфу. Награды

Условия капитуляции, на которых сдалась крепость Корфу, были довольно выгодны для неприятеля[88], но они вполне оправдывались тогдашними обстоятельствами. Недостаток в продовольствии для флота, необходимость исправить суда свои после продолжительной зимней кампании и требования помощи Неаполитанскому королевству, занятому французами, заставили союзных адмиралов подписать условия эти.

Главные статьи заключались в следующем: неприятель должен был сдать соединенному флоту город и крепости, со всеми арсеналами, магазинами, артиллерией, амунициею, съестными припасами, материалами и прочими вещами, не принадлежащими частным лицам, и со всеми судами Французской республики. Частная собственность оставлена неприкосновенною. Гарнизону позволялось выступить из крепости со всеми военными почестями и, выстроившись во фронт, положить оружие и знамена перед фронтом союзных войск, за исключением генералов и всех прочих офицеров, военных и гражданских, которые оставлены при шпагах.

По занятии всех постов русскими и турецкими отрядами, французы должны были возвратиться в крепость, на прежние квартиры, и оставаться там до отправления в Тулон на судах от соединенных эскадр и за счет победителей, которые обязались также производить полное денежное довольствие и рационы по французскому положению всем офицерам, чиновникам и солдатам, до прибытия их во французский порт.

Военнопленные обещались не служить в течение 18 месяцев против России, Турции и их союзников; взятые же в плен во время блокады – не служить в течение всей войны. Генерал Шабо со своим штабом и прочие чиновники могли переехать куда пожелают: в Тулон или Анкону, на военном судне. Больные в госпиталях должны были по выздоровлении отправиться в Тулон; при них осталось несколько французских лекарей и офицеров.

Военнопленных, вместе с взятыми на острове Видо и с разными военными и гражданскими чиновниками, было 2931, в том числе: четыре генерала – Дюбуа, Шабо, Пиврон и Верьер; бригадных командиров – 5; адъютантов – 4; артиллеристов – 387; пехоты – 2030; морских служителей – 379. Судов взято: 54-пушечный корабль «Леандр»; 32-пушечный фрегат «Брюн»; 8-пушечная полякра «Экспедицион»; бомбардирское судно; две бригантины; две галеры; четыре полугалеры; одна канонерская лодка и три купеческих судна.

В порте Говино, где было венецианское адмиралтейство, находились: три старых корабля, из коих два затонувших; два фрегата, два брига, две полугалеры, две бригантины, три канонерских лодки и несколько лесов. Суда эти были негодны, а леса употреблены на исправление эскадры.

В разных укреплениях и магазинах на острове Корфу найдено: пушек – 510 (медных – 323, чугунных – 187); мортир – 105 (медных – 92, чугунных – 13); гаубиц медных – 21; всего – 636 орудий. Ядер – 137 тысяч; бомб – 849, гранат начиненных – 2116; разных книппелей – 12 708; древгалов – 1482; ружей годных – 5495; патронов ружейных с пулями – 132 тысячи; пороху – 3060 пуд. Блоков – 150 и такелажа – до 800 пуд.; большое количество госпитальных принадлежностей: рубах, тюфяков, одеял и пр.; разного провианта, морского и сухопутного, по числу французского гарнизона, на шесть недель.

Через сутки по подписании капитуляции, 22 февраля, весь соединенный флот рано утром снялся с якоря и вошел на рейд между островами Корфу и Видо, заняв место в линии против крепостей, «для предосторожности». В полдень того же дня исполнены были условия капитуляции: французские флаги спущены на всех укреплениях и судах, вместо них немедленно подняты русские и турецкие и произведены салюты адмиральскому флагу; люди с обеих эскадр заняли крепости.

Ввечеру главнокомандующий с флагманами и командирами русских судов съехал на берег, для слушания благодарственного молебствия в церкви Св. Чудотворца Спиридона, и был торжественно встречен народом, не знавшим границ своей радости и восторга. Повсюду слышны были восклицания благодарности русскому императору за избавление от неприятеля, и развевались русские военные флаги, а из окошек в домах вывешены материи и ковры; колокольный звон и ружейная пальба не умолкали. На 27 марта, в первый день Св. Пасхи, адмирал назначил большое торжество, пригласив духовенство сделать вынос мощей угодника.

Знамя, флаг и ключи главной крепости, флаг, гюйс и вымпел с корабля «Леандр» и полякры «Экспедицион» препровождены Ушаковым к государю императору; а флаг и знамя с другой крепости Кадыр-бей поднес султану.

Призы, взятые на Корфу, разделены были между обеими эскадрами: «Корабль «Леандр» достался мне, в российскую эскадру, яко начальствующему и трудившемуся в исполнении дел; а фрегат «Брюн» в эскадру Блистательной Порты; прочие же мелкие суда еще не распределены, до окончания разбирательства, так как многие, по предъявлению обывателей, им принадлежали…

Раздел всего, находящегося в крепостях, более всех с уважением на сторону российской эскадры сделан быть должен, уже и потому, что в эскадре, мне вверенной, восемь кораблей и семь фрегатов, а в турецкой только четыре корабля и несколько фрегатов, следовательно, силы наши почти вдвое больше; а притом действие мое против крепостей кораблями российскими стоят более 30 или 50 тысяч сухопутного войска», – писал адмирал Г. Г. Кушелеву. Также присоединены были к русской эскадре: полякра «Экспедицион», взятая на другой день по покорении Корфу, куда пришла под французским флагом из Анконы с продовольствием и железом; разбойничье тунисское судно, взятое кораблем «Богоявление Господне» и названное шебека «Макарий»; 8-пушечный требакул, взятый фрегатом «Счастливый» и названный бриг «Александр».

Лейтенант Македонский назначен был командиром на полякру, лейтенант Бутаков на бриг, а шебека под начальством лейтенанта Ратманова приносила, как мы уже видели, весьма много пользы флоту, хотя «была старое и почти никуда не годное судно». Бомбарда, взятая нашим отрядом при нападении на Видо, отдана была на некоторое время туркам, по просьбе их; но они ее не возвратили и увели с собой в Константинополь.

Несколько крепостных орудий также взяты на нашу эскадру вместо поврежденных, и адмирал писал Томаре: «Многие картаульные единороги и 24-фунтовые пушки с кораблей, бывшие на батареях, от многой и долговременной пальбы раздулись и пришли в негодность; то такие орудия приказал я в здешней крепости переменить годными, порох же и заряды взять из магазинов и из крепостей, сколько в комплектное положение на место издержанного следует».

Однако русская эскадра осталась в потере, потому что корабль «Леандр», как взятый французами от союзников наших англичан, был им потом возвращен: «Взят был в бою от наших кораблей, корабль «Леандр»; оный мы отлили (потому что получил несколько подводных пробоин при атаке острова Видо), исправили, снабдили и напоследок, исполняя высочайшее повеление, отдали англичанам; фрегат же «Брюн» оставлен у себя турками со всей полной артиллерией, припасами и снарядами, вооруженный и совсем готовый», – сообщал Ушаков Томаре.

Вообще же, при разделе завоеванного имущества, турки с жадностью старались присвоить себе все и заводили ссору за всякое бревно и веревку, взятые для починки русских судов, поврежденных во время сражения, тогда как их суда были совершенно сбережены и целы. «Только несколько малых полевых пушек взято было на отряды наши, посланные в Италию; а для интереса ни одна пушка нами не взята.

На турецкую же эскадру не только малые пушки брали, но и множество медных орудий с Занте, Видо и Корфу для интересу. Они также взяли потом все призовые суда, так что мне ни одного судна не осталось и я ничего не имею». Поводом к неудовольствиям этим был турецкий вице-адмирал, Патрон-бей, вознегодовавший на Ушакова за недопущение его к разным своевольствам и разврату на острове; и впоследствии, когда капудан-паша, наущенный им, начал изъявлять свои притязания Томаре на неправильный раздел призов и действия русского адмирала, то Ушаков писал посланнику: «Я не интересовался нигде ни одной полушкой и не имею надобности; всемилостивейший государь мой император и его султанское величество снабдили меня достаточно на малые мои издержки.

Я не живу роскошно, потому и не имею ни в чем нужды, и еще уделяю бедным, и для привлечения разных людей, которые помогают нам усердием своим в военных делах. Я не имею этой низости, как злословит меня капитан-паша, потворствуя, можно сказать, человеку (т. е. Патрон-бею), действительно по справедливости долженствующему быть наказанным найжесточайше».

Главнокомандующий предоставил сенату острова Корфу озаботиться поправкой всех укреплений, что и было окончено к сентябрю 1799 года. Впрочем, на приведение в оборонительное состояние корфинской крепости и исправление ее артиллерии употреблены были, в значительном количестве, деньги от русского правительства, и Ушаков представил потом счета по этому предмету государственному казначею барону Васильеву.

Для содержания караулов адмирал сформировал один Корфиотский полк, который, вместе с отрядом десантного войска с флота, занимал крепости до прибытия русских и турецких войск. Албанцы не могли быть допущены к этой службе; они и после сдачи крепости продолжали беспрерывные грабежи, ссоры и драки, часто кончавшиеся смертоубийством, так что не только крепость, но и город с береговой стороны были всегда заперты и албанцы туда не впускались; в марте месяце они распущены по домам, по неимению в них более надобности.

По представлению адмирала о необходимости увеличить гарнизон столь обширной крепости присылкою регулярного войска и о невозможности оставлять ее без надлежащего обеспечения, высочайше назначен, в мае того же года, комендантом в Корфу генерал-майор Бороздин с двумя гренадерскими батальонами, которые первоначально предположено было доставить из порта Зара на судах, посланных от эскадры Ушакова.

На прочих же островах должность комендантов исправляли морские офицеры, а именно: на Кефалонии – поручик Поджио; на Св. Мавры – флота лейтенант Сальти; на Занте – капитан-лейтенант Телесницкий, сменивший в апреле мичмана Васильева. На этом последнем острове впоследствии составлена была стража из албанцев, славян и греков.

Деятельное крейсерство в проливах у острова Корфу и в Венецианском заливе по-прежнему продолжалось, и никаким судам не дозволено было проходить без осмотра.

Али-паша не мог равнодушно смотреть на победу соединенного флота и на приобретенную им добычу, но главнокомандующий, не имея теперь более надобности быть к нему слишком снисходительным, намеревался силой ограничивать его замыслы. «Али-паша хочет быть с нами участником во взятии крепости Корфу, – писал он Томаре 5 марта 1799 года, – не выводит своих войск отсюда, и на днях (т. е. спустя уже шесть недель после сдачи Корфу) прислал еще до 300 албанцев и намеревается все, что есть взятое в крепости и в городе, делить со мной товариществом. Если бы он прислал к нам своего сына и с ним шесть или семь тысяч войска, то я хотел бы его сделать участником, в чем ему и обещал; но он от присылки войска отказался и требовал от Блистательной Порты позволения брать Корфу ему самому, для чего полагал необходимым иметь не менее 25 тысяч войска…

Я его к разделу от занятия им общо с нами крепости не принимаю… Говорят, что он намерен ввести сюда десять тысяч войска; если он предпримет такую дерзость, я почту это за бунт против Блистательной Порты и против нас, и прикажу военным судам нашим топить все его суда, на которых войско его переправляться будет, если и он сам с ними будет… Боюсь даже, чтобы до отправления еще отсюда французского гарнизона албанцы не покусились предпринять вместе с ними чего-либо важного против нас».

Но Али-паша не решился испытать удачи своей в споре с русским адмиралом и обратил месть на тех албанских начальников, которые усерднее служили союзному флоту при осаде Корфу. Он велел строить укрепление против крепости Св. Мавры на таком месте, где запрещалось по всем положениям, и послал туда чаушей своих; жители отправили депутацию к главнокомандующему, поэтому с Корфу послано было небольшое подкрепление на Св. Мавру и отряд с двумя пушками в Паргу, где паша тоже собирал значительное войско под предлогом отправления его в Александрию, для вспомоществования англичанам.

К 18 марта готовы были девять наемных купеческих судов для французского гарнизона, и солдаты отправлены в Тулон под прикрытием шести мелких русских военных судов. Начальство над конвоем поручено было акату «Ирина» (лейт. Влито), и все суда благополучно достигли Тулона, исключая одного купеческого, захваченного алжирцами.

24 марта генералы Шабо и Верьер со штабом отправились на военной бригантине в Анкону, в сопровождении четырех наемных судов[89]. Об обхождении своем с военнопленными адмирал пишет Томаре (13 марта 1799 года): «С генералами и со всем французским гарнизоном поступали мы весьма обязательно; обхождением моим с ними и снисходительностью в кондициях, которые мы для них сделали, они столь довольны, что откровенно выражают сердечные их чувства; особенно же у гг. Шабо и Пиврона даже многократно слезы на глазах показывались от удовольствия и благодарности, и, можно сказать, почти все оказывают нам преданность…

Поступками моими с теми пленными, какие до того были отпускаемы в свое отечество, французские солдаты и гренадеры, в Корфу находившиеся, были столь довольны, что большая часть из них не желали с нами драться, почитая лучше сдаться нам пленными, в надежде, что мы их отпустим с такой же добротой. Ныне наиболее могут они это почувствовать, и польза наша из того на будущее время явственно предвидится».

Коль скоро адмирал устроил дела первой потребности, немедленно приступил к починке судов своей эскадры, до такой степени расстроенных зимней блокадой и плаванием в Архипелаге, что почти на всех, особенно на мелких, открылась течь и надлежало их килевать; кроме того, были многие повреждения в рангоуте, полученные при нападении на остров Видо.

Корабли «Богоявление Господне» и «Св. Троица» предстояло починить для того только, чтобы отправить их в Севастополь «за ветхостью, для надлежащего исправления», на что последовало высочайшее разрешение. Запасов, взятых в корфинских магазинах, как то: бревен, досок, пеньки, гвоздей и такелажу, не было достаточно для исправления пятой доли всех повреждений; но затруднение чрезвычайно увеличивалось тем, что «поблизости таковых вещей не было в продаже и не было возможности достать их».

В числе первых забот адмирала было учреждение главного правления на острове Корфу, которому подчинялись бы управления всех прочих островов, входивших в состав Ионической республики. Ускорение этой меры делалось тем более необходимо, что на островах продолжались большие беспорядки. На Занте жители многих деревень не повиновались судебным местам, перестали уважать всякую власть и открыто сопротивлялись ей; они грабили дома дворян или поджигали их.

Почти то же самое было и в других местах; вражда между самыми дворянами усиливалась, и они беспрестанно приносили жалобы адмиралу, прося его рассмотрения и защиту. Выведенный из терпения таким ходом дел на острове Кефалония, он писал в тамошний конклав, что для усмирения пришлет к ним эскадру, или сам прибудет, арестует всех бунтовщиков и зачинщиков и отошлет пленниками в Константинополь, «или еще гораздо далее, откуда и ворон костей ваших не занесет».

На Корфу был такой же беспорядок, и разные злонамеренные люди распространяли ложные слухи для возмущения народа; почему адмирал вынужден был беспрестанно рассылать публикации, приглашавшие жителей успокоиться и обратиться к своим занятиям. К депутатам острова Корфу он писал: «На представление ваше о буйствах и дерзостях деревенских жителей, до установления всего порядка и полного правительства, теперь сказать иного не могу, как только то, что надобно, во-первых, собрать в одно место все общество города и деревень и отобрать от него сведения, чего они требуют. Учреждение же и установление дадим им такие же точно, как и в прочих завоеванных нами островах».

Вследствие этого на каждом острове собраны были общества и ими положено: чтобы все классы – духовные, дворяне, ремесленники, купцы и жители деревень, имеющие от 100 до 180 червонцев дохода и проживающие на островах не менее 15 лет, выбрали от себя депутатов, по равному числу из каждого класса, которые, по принесении присяги и целовании креста, приступили бы к избранию членов для составления Большого совета, или Греческого сената.

Ушаков сам написал слова присяги, которую жители должны были произнести, готовясь к выборам судей, и советами своими участвовал в составлении постановлений для новой Республики, поднесенных ему на рассмотрение и утверждение через особую депутацию, при почтительном письме. Все выбранные в Большой совет, или Сенат, записывались в золотую книгу. Сенат должен был находиться в Корфу, составлять главное правление Республики, иметь председателя, называемого Principe (князь), и по большинству голосов решать политические, военные и хозяйственные дела.

Он составлялся из старейших и достойнейших жителей обоих классов с каждого острова, обязанных служить без жалованья. От островов Корфу и Кефалония назначено было по три сенатора; от Занте и Св. Мавры – по два, и от Цериго, Итаки и Паксо – по одному. Сверх того, на каждом острове учреждены были: главный совет, магистрат, полиция и казначейство, в которое поступали общественные доходы, для управления же различными частями администрации избирались 40 судей. Главное казначейство должно было находиться в Корфу.

Сенат рассматривал все доходы Республики и располагал ими; он имел полномочие издавать законы и постановления, окончательное утверждение коих зависело от большинства голосов в главных советах на островах. Все должностные лица принимали присягу. Число войск и военных судов зависело от величины доходов, и, за исключением вооруженной части деревенских жителей или милиции, должно еще было сформировать: один корпус артиллеристов, один регулярного войска и один греческих войск. Военный начальник всех островов принимал приказания от председателя Сената.

Капитан-лейтенант Тизенгаузен, с надлежащими полномочиями, послан был на острова Кефалония, Итака, Занте и Св. Мавры, чтобы сделать общие собрания и выборы и открыть присутственные места. Распоряжениями своими в этом случае он снискал благодарность всех жителей. Повсюду народ с восторгом принимал объявление независимости, встречал Тизенгаузена с иконами и хоругвями, и провозглашал имя русского императора.

В мае 1799 года Сенат и все присутственные места были уже учреждены, и Республика открыта под наблюдением русского адмирала, но так как предстоявшие действия союзного флота в Италии неизбежно должны были отвлекать внимание Ушакова от ближайшего надзора за ходом дел на островах, то вскоре последовал высочайший рескрипт от 27 мая 1799 года: «Господин адмирал Ушаков! По просьбе к нам короля Неаполитанского, позволяем находящемуся при нем в качестве поверенного в делах, статскому советнику Италинскому[90], по временам быть в Корфу и других венецианских островах, как для осмотра порядка заводимого на оных правления, так и всех мест. В прочем пребываем к вам благосклонны».

Контр-адмирал прежней венецианской службы Анжело Орио, с острова Св. Мавры, избран был председателем Сената, и вместе с другими двумя депутатами, по совету и желанию адмирала, отправился в Санкт-Петербург для принесения государю императору благодарения за освобождение Ионических островов и дарование им независимого правления.

Такая же депутация и с той же целью отправилась к султану. В августе 1800 года все постановления, с небольшими только изменениями, были одобрены и утверждены государем; депутаты же, посланные в Константинополь, без всякого данного им права и без ведома своего Сената, упросили министерство Порты и русского посланника Томару изменить конституцию и одному дворянству предоставить всю власть, которая, с целью примирения двух партий на островах, сильно враждовавших – дворян и поселян, была разделена, так что Сенат и все присутствия составлены были из депутатов той и другой стороны поровну.

Ушаков, узнав об этом по возвращении на Корфу из Сицилии в феврале 1800 года и предвидя, какие пагубные последствия и междоусобную войну поведет за собой эта перемена, старался согласить Томару на отказ своевольным депутатам: «Вы изволите припомнить высочайшее повеление, что по сим обстоятельствам все это на меня возлагалось; я и теперь стараюсь привести все в лучший порядок».

Законы для управления Ионическими островами заимствованы были из венецианских уложений, и если республиканское правление, дарованное островам этим, и не служило тогда, быть может, лучшим средством к водворению на них прочного благосостояния, но оно признано было наиболее удобной мерой, для того чтобы сделать их как бы нейтральными до окончания войны с Францией и оградить от притязаний, какие имели или хотели иметь некоторые державы на эти владения.

Решившись вооруженной рукой противопоставить преграды замыслам Французской республики, русский император желал действовать совершенно бескорыстно в этом общем деле со своими союзниками, и потому заблаговременно объявил Австрии, Англии, Порте Оттоманской и другим державам, что не желает искать новых приобретений. Но не таковы были, как мы видели, намерения его союзников.

Англия имела некоторые виды на завладение Ионическими островами, и хотя король великобританский дружески уверял императора Павла, что относительно Средиземного моря и лежащих на нем земель не имеет никаких собственных видов, но желает только вступить в соглашение о будущей участи тех областей, которые от французов будут отняты, однако действия начальников альпийских эскадр не вполне согласовались с этими уверениями, и только бедствия Неаполитанского королевства воспрепятствовали Нельсону предупредить адмирала Ушакова и открыто выказать союзникам настоящие намерения своего правительства в отношении Ионических островов.

Австрия, равным образом, с неудовольствием взирала на успехи союзного флота и произведенное им нравственное влияние на островах этих; но она не оставляла своих домогательств и не прекратила тайных сношений для поддержания преданной ей партии между жителями. В переписке австрийского губернатора в Бокко-ди-Каттаро, генерала Томасо Брадеса, с консулом на острове Занте, случайно перехваченной в мае 1799 года и доставленной Ушакову, найдены им были «развратность и помешательство в наших учреждениях островов, прежде бывших венецианских; стараются они делать происки и отклонять их на сторону австрийской нации»[91].

Такие действия австрийского правительства много препятствовали адмиралу к успешному образованию правления и соглашению враждовавших партий.

Наконец, Турция также желала приобретения этой части венецианских владений, которые, находясь в таком близком соседстве с ее собственными землями, могли служить для нее предметом постоянных затруднений и забот, если бы присоединены были к какой-нибудь сильной державе.

Но, получив удостоверение русского императора, что в этом отношении ей не может предстоять никакого опасения, Турция охотно отказалась от всяких домогательств, удовольствовалась получением мест на албанском берегу, признанных за Францией по Кампо-Формийскому миру, и, согласуясь с видами России, не замедлила снова объявить островам, через Константинопольского патриарха, готовность со своей стороны на учреждение у них независимого правления, под покровительством союзных держав, предпринявших их освобождение.

Однако русское правительство не ослабляло своей осторожности, и потому, до прибытия высочайше назначенного гарнизона, укрепления на Корфу заняты были преимущественно русскими войсками с эскадры и вновь сформированными греческими; турки же допускались к этой службе сравнительно в гораздо меньшем числе, и хотя Порта обнаруживала желание поспешить присылкой войск своих, но господин Томара уведомил адмирала (от 26 сентября 1799 года), что: «Войска турецкие, которые придут для гарнизона в Корфу, не должны допущены быть в крепость до тех пор, пока придут наши войска. Они должны в крепость войти вместе с нашими; а если и допустить их до этого, так разве в весьма малом числе, чтобы было безопасно от нечаянного какого-либо предприятия, а прочие должны находиться в отдаленности от крепости и города, и всего лучше, если они расположены будут на албанском берегу до прибытия войск наших. Также и с эскадры турецкой нисколько не должно быть свезено войск более наших».

Независимость Ионической республики, под покровительством России и Турции, признана была на Амьенском конгрессе 1801 года 21 марта, с тем чтобы она платила Турции каждые три года по 750 тысяч пиастров, но не считалась принадлежащей ей, а только пользующеюся всеми правами ее подданных. Таким образом, домогательства Австрии и старания ее противопоставлять затруднения адмиралу Ушакову не имели никакого успеха; Великобритания же вынуждена была ограничиться выжиданиями, уступая сильному влиянию России на Ионические острова, продолжавшемуся до 1807 года. Наконец, когда шесть островов, кроме Корфу, завоеваны были англичанами, Республика эта признана на Венском конгрессе состоящею под покровительством Великобритании.

В связи с ходом тогдашних политических событий было желание России усилить влияние свое на жителей Черногории, Сербии, Боснии, Герцеговины и Далмации. Черногорский митрополит Петр Петрович Негуш, пользовавшийся большим уважением и властью между славянскими народами, был главным лицом, через которое желало действовать правительство русское для этой цели.

Негуш с малолетства предназначался быть главою Черногорской республики, получил воспитание в Александро-Невском монастыре в Петербурге и всегда признавал себя подданным русских государей. Во время Турецкой войны он оказал важные услуги России, отклонив в 1788 году войска скутарского паши от участия в войне и сделав в 1789 году диверсию в Боснии и Герцеговине, что доставило ему большие милости Екатерины Великой.

Желая показать Негушу и его народу знаки особенного своего внимания, император Павел, в исходе 1798 года, препроводил к нему, через дипломатического агента господина Слуковича, орден Св. Александра Невского и щедрые дары для храмов, и желал, чтобы адмирал Ушаков от себя отнесся к Черногорскому митрополиту с приветствием и «изъявлением ему и всему народу мирного его величества к ним расположения и благоволения».

Получив о том высочайшее повеление (от 28 декабря 1798 года), Ушаков послал 1 марта капитан-лейтенанта Клопакиса с письмом своим к Негушу. Австрийские начальники в Рагузе и Бокко-ди-Каттаро старались всеми способами удержать русского офицера от поездки на Черную Гору, под предлогом заразной болезни, показавшейся в тех местах; но, видя в этом один умысел, Клопакис успел исполнить сделанное ему поручение, встретил самый радушный прием от митрополита и донес главнокомандующему как о бывшем посещении Слуковича, так и о преданных чувствах владыки, хотя последний, из политической осторожности, старался не выказывать их в официальных свиданиях своих с посланником русского адмирала.

Исчисление различных распоряжений и принятых мер показывает, что освобождение Ионических островов не было делом одного простого военного назначения, но что столько же надлежало действовать оружием слова, сколько употреблять открытую силу, и потому нельзя умолчать о необыкновенной деятельности адмирала Ушакова в дипломатических его сношениях во все время этой кампании, особенно же в продолжение блокады Корфу.

К этому надобно еще присовокупить, что, находясь в частой переписке с неаполитанским и турецким министерствами, с русскими посланниками в Константинополе, Неаполе и Вене, с начальниками английских эскадр, пашами и другими турецкими правителями, рассматривая жалобы жителей островов, делая самые подробные донесения государю и своему начальству, давая письменные инструкции всем судам и отрядам своим, посылаемым от флота, и пр., он не имел даже порядочной канцелярии и ни одного офицера, хорошо разумевшего иностранные языки; сам же Ушаков не знал ни одного иностранного.

В письме графу Кушелеву, от 10 марта 1799 года, он говорит: «При теперешних обстоятельствах, да и всегда дел столь много, что, если бы со мной десять писцов было, не успели бы всего исполнить. Я никого таковых не имею, кто бы мог писать, выслушав от меня только одно содержание, и потому затруднен и измучен бесподобно, так что, теряя последние силы, третий день совсем почти болен… В письменных делах обуза пренесносная; она отягощает меня до бесконечности и отводит от исполнения других важных дел…

Но к письмоводству времени мне совсем недостает, да и столько им отягощен, что жизни моей не рад». Вместе с этим он просил графа Кушелева и Адмиралтейств-коллегию о присылке ему способного секретаря, кригскомиссара и историографа. Секретаря и двух писцов велено было послать из Черноморского правления, а кригскомиссара и историографа предоставлено избрать из офицеров эскадры; поэтому должность последнего адмирал возложил на капитан-лейтенанта Телесницкого, казначеем был лейтенант Головачев и за адъютанта – лейтенант Балабин.

Покорение крепости Корфу, стоившее стольких трудов и усилий русской эскадре, сопровождалось одним неблагоприятным случаем, – побегом французского корабля «Женеро», – возбудившим такое неудовольствие государя, что, кроме главных начальников, никто более на союзном флоте награжден не был. Контр-адмирал П. В. Пустошкин произведен в вице-адмиралы, турецкий адмирал Кадыр-бей получил от императора Павла золотую табакерку, украшенную бриллиантами, и Ушакову пожалован чин адмирала (произведен 25 марта 1799 года, поэтому в чине вице-адмирала прослужил около пяти с половиной лет). Разные лица в лестных выражениях поздравляли его с этой победой. Говорят, Суворов, получив известие о покорении Корфу, сказал: «Сожалею, что не был при этом хотя мичманом».

Русский посланник в Вене, граф Разумовский, писал Ушакову 23 марта: «Примите, ваше превосходительство, при сем случае усерднейшее мое поздравление со славною победой, над Корфу одержанной опытным искусством и известным мужеством вашим. Живейшее приемлю в оном участие, как человек, сердечно преданный отечеству и искренне с удивлением почитающий отличные достоинства вашего превосходительства, славными подвигами неоднократно доказанные».

Ушаков известил Нельсона о победе своей и в ответ получил следующие строки: «От всей души поздравляю ваше превосходительство со взятием Корфу и могу уверить вас, что слава оружия верного союзника столько же дорога мне, как и слава моего Государя».

Производство в адмиралы было последней наградой, полученной Ушаковым от своих государей. Оно возвело его на первую степень значения во флоте, но тем сильнее, быть может, давало почувствовать те превратности счастья, которые начинали уже ему готовиться вскоре по взятии Корфу, и потом, постепенно возрастая, нанесли последний удар его самолюбию, заставивший удалиться со служебного поприща.

Еще 14 августа 1799 года он писал Томаре: «За все мои старания и столь многие неусыпные труды из Петербурга не замечаю соответствия. Вижу, что, конечно, я кем-нибудь или какими-нибудь облыжностями расстроен; но могу чистосердечно уверять, что другой на моем, месте может, быть и третьей части не исполнил того, что я делаю. Душой и всем моим состоянием предан службе и ни о чем более не думаю, как об одной пользе государевой. Зависть, быть может, против меня действует за Корфу; я и слова благоприятного никакого не получил, не только ничего того, что вы предсказывали. Что сему причиной? Не знаю… Столь славное дело, каково есть взятие Корфу (что на будущее время эпохою может служить), принято, как кажется, с неприятностью, а за что – не знаю. Мальта – ровесница Корфу; она другой год уже в блокаде, и, когда возьмется, еще неизвестно, но Корфу нами взята почти без всего и при всех неимуществах. За всем тем надеюсь я на благость и милосердие всемилостивейшего нашего монарха».

Мы не станем отыскивать побудительных причин этой перемены отношений некоторых лиц к заслуженному адмиралу, ни того, действительно ли она в то время существовала; но можем только присовокупить, что Ушаков принадлежал к тем поборникам славы русского оружия, которые глубоко проникнуты были строгим исполнением своего долга и основывали это чувство на высоких христианских началах и на беспредельной преданности государю и отечеству.

«Взятие крепости на острове Корфу произвело несказанное удовольствие в публике, – доносил государю Томара 16 марта 1799 года, – тем более что многие из министров турецких в последнее время открыто говорили, что крепость без надлежащей осады и обыкновенно употребляемых при атаке средств взята быть не может».

Султан Селим III, в знак особого своего благоволения, пожаловал адмиралу Ушакову драгоценный бриллиантовый челенг (султан или перо), соболью шубу и 1000 червонцев; кроме того, 3500 червонцев для раздачи офицерам и нижним чинам русской эскадры. Подарки препровождены были Ушакову при лестном письме верховного визиря.

Впоследствии, и именно в июне 1800 года, перед возвращением русской эскадры в черноморские порты, жители семи Ионических островов, в знак признательности за освобождение от неприятеля и за утвердившееся у них правление, спокойствие и порядок, поднесли Ушакову через особые депутации: золотую шпагу, украшенную алмазами, и медали с различными надписями; при этом депутации произнесли речи, исчислявшие его заслуги, благотворительность и справедливость.

Действительно, правдивость и приветливость привлекли к нему всех жителей; они с восторгом произносили его имя и беспрестанно выражали благодарность свою. Он ходатайствовал у государя о награждении многих духовных лиц, дворов и мещан крестами, медалями и разными подарками, за преданность и усердие к русской эскадре. Граф Булгари в особенности содействовал к покорению Корфу.

За несколько месяцев до поднесения Ушакову даров этих, некоторые жители острова Занте в октябре 1799 года поднесли лорду Нельсону шпагу и трость, украшенные бриллиантами, и в письме, подписанном шестью старшинами, называли его главным виновником изгнания французов из тех мест.

Ушаков не без огорчения узнал о поступке этом и приписывал его интригам английского консула на Занте, грека Форести, который, будучи облагодетельствован адмиралом, заплатил ему неблагодарностью. В письме к Томаре, от 25 января 1800 года, он говорит: «Наверное, полагать можно, что через хитрости Форести, и даже, вероятно, с понуждением, нашлись в Занте некоторые неблагоразумные члены правления из дворян, которые в угодность ему послали к лорду Нельсону шпагу и трость с бриллиантами, будто бы от всего общества, причем, по некоторым объяснениям, именуют его избавителем Ионических островов.

Нельсон принял это точно таким тоном, как бы письмо и объявление их принимает дороже всех драгоценностей и подарков, и хотя объяснения их в сущности несправедливы, но он их за то весьма благодарит, то есть сими словами сам себя называет настоящим их избавителем. Когда на прочих Ионических островах узнали о таковом худом и бесчестном поступке дворян острова Занте, писавших к Нельсону, с наименованием его своим избавителем, то все вообще обыватели беспредельно на них негодуют, почитая их глупцами или сумасшедшими».