Досье на Шерлока Холмса Томсон Джун

June Thomson

Holmes and Watson

Издательство выражает благодарность Curtis Brown UK и The Van Lear Agency LLC за содействие в приобретении прав

* * *

Предисловие

Про эту книгу Джун Томсон, с творчеством которой мы уже знакомы довольно хорошо, можно с полным основанием сказать: она всецело отвечает принципу «лучше меньше, да лучше».

Биографий Шерлока Холмса существует море. Причем это не обязательно подробные жизнеописания (вспомним хотя бы фундаментальный труд Уильяма Бэринг-Гулда), но зачастую короткие очерки или статьи, посвященные определенным этапам или аспектам его жизни. Шерлокинисты по мере сил стараются придерживаться основных правил игры: любой вывод или любое утверждение должно быть обосновано текстом Канона или, по крайней мере, реалиями и традициями той эпохи. Беда в том, что придерживаться этих жестких рамок достаточно сложно.

Сам Конан Дойл, разумеется, никак не мог предвидеть, что его тексты когда-то будут подвергнуты столь тщательному изучению и безжалостному анатомированию. Он не слишком заботился о точности датировки и последовательности событий и уж никак не рассчитывал на то, что кому-то много лет спустя взбредет в голову проверять расписание поездов, которым пользовались Холмс и Уотсон, или искать исторический прототип короля Богемии. Как мы уже говорили, от возможных обвинений он был прикрыт двумя щитами: собственным авторским правом создавать реальность, сколь угодно отличную от настоящей, и образом рассказчика, доктора Уотсона, который тоже наделен правом умалчивать, утаивать, видоизменять.

Любой биограф Шерлока Холмса наталкивается на эти мелкие нестыковки, но хуже того – на зияющие и обидные пробелы в биографии великого сыщика: мы почти ничего не знаем о его детстве и юности до дня знакомства с Уотсоном в 1881 году. Еще меньше известно о поздней поре его жизни после 1903 года, когда он удалился от дел и поселился на холмах Суссекса. То-то простор для домыслов и изобретений. За каковыми дело не станет. Холмса превращают то в уличного мальчишку, то в незаконнорожденного сына особы королевской крови, навешивают на него сомнительные «лавры» Джека Потрошителя и профессора Мориарти и уж, разумеется, приписывают ему целый ассортимент романтических приключений с Ирен Адлер.

Честно говоря, мне от всего этого порой делается тошно. Игра, конечно, есть игра. Каждый играет в нее так, как хочет. Но Конан Дойл создал образ своего героя именно для того, чтобы он прочно стоял на романтическом пьедестале. И не нужно его оттуда сбрасывать.

Биография Джун Томсон – единственная из мне известных строго придерживается фактов Канона, практически не выходя за их пределы. Каждый шерлокинист должен быть немного сыщиком и аналитиком – уметь анализировать, сопоставлять и делать дедуктивные выводы. Джун Томсон справляется с этим виртуозно. Причем логика ее обратна логике большинства. Они сперва выдвигают некую теорию, а потом пытаются обосновать ее цитатами из текста (то, от чего всегда предостерегал сам Холмс!). А Джун Томсон обращается непосредственно к тексту и говорит: мы можем сделать из написанного доктором Уотсоном такие-то и такие-то выводы. А если о чем-то текст умалчивает, если не дает четких ответов, она так и пишет: а вот этого нам знать не дано.

Честность и достоверность – второе безусловное достоинство этой книги. А первое состоит в другом. Это, прежде всего, мудрая и глубокая книга о дружбе. Да, о дружбе Холмса и Уотсона тоже не писал разве что ленивый. Кому-то когда-то пришло в голову, что Холмс – персонаж романтический, а Уотсон – комический. Что, мол, своей глупостью и нерасторопностью он лишь оттеняет блеск ума великого сыщика. Слава богу, тексты Конан Дойла очень быстро опровергли эти заявления. Уотсон – человек умный, наблюдательный и рассудительный, просто наблюдательность его лежит внутри обычных человеческих рамок. А вот мужество, самоотверженность, великодушие далеко выходят за эти рамки.

Джун Томсон извлекает из текста Канона то, что вроде как почти что лежит на поверхности: она прослеживает все этапы становления, крепчания и сложных преломлений дружбы двух очень непохожих людей, которая продолжалась на протяжении почти всей их взрослой жизни. Она снимает с их отношений верхний слой лака, наложенный Уотсоном именно вследствие его порядочности и великодушия: Уотсон никогда не говорит впрямую о том, как тяжело жить рядом с человеком капризным, переменчивым, непредсказуемым. Короче говоря – как тяжело жить под одной крышей с гением, как тяжело, говоря словами Ады Линкс, на протяжении многих лет оставаться «специалистом по сосуществованию с демоническими личностями», сохраняя при этом «трезвый взгляд на мир и трезвое же преклонение перед тем, кого вам подсунули под бок в качестве романтического героя». А сняв верхний слой, миссис Томсон добирается до подлинной сути.

Она однозначно показывает, что с точки зрения нравственности, человечности, сострадания Уотсон постоянно переигрывает Холмса на сто очков. Она говорит нам о том, что в сфере человеческих отношений именно Уотсон был ведущим, а Холмс – ведомым. Мы, конечно же, и без нее об этом догадывались, но всякую догадку, как утверждал Холмс, необходимо обосновать и подтвердить фактами. А это миссис Томсон делает, основываясь исключительно на непререкаемых цитатах, – и мало кто решится с ней спорить.

Так что, в определенном смысле, перед вами – единственная неоспоримая биография Шерлока Холмса и его верного друга.

Александра Глебовская

Пролог

Попытка написать биографию Холмса и Уотсона сопряжена с рядом проблем. И дело не только в том, что объем опубликованных рассказов огромен – он составляет приблизительно 700 000 слов. Комментаторы шерлокианы написали за прошедшие годы еще не одну тысячу слов об этих произведениях, причем их вклад весьма разнообразен: от предположений относительно знака зодиака Холмса (был ли он Скорпионом или Девой?) до полновесного романа Кей Ван Эша «Десять лет вдали от Бейкер-стрит». В этом романе Холмс, уничтожив профессора Мориарти, обзаводится новым противником – ни больше ни меньше как доктором Фу Манчу.

В основном я придерживалась фактов, упомянутых Холмсом и Уотсоном в опубликованных рассказах, а чтобы заполнить пробелы, обращалась к другим источникам. Когда же такой возможности не было и приходилось строить предположения, я это оговаривала.

Поскольку читателям могли показаться скучными ссылки на те места в рассказах, где можно найти прямые цитаты, я ограничила их число – когда дело касалось менее важных сведений, я отказалась от ссылок. Однако когда какая-то деталь приводится как факт, читатели могут не сомневаться, что она основана на проверенной информации. За исключением нескольких случаев, я не пересказывала ход расследований, в которых участвовали Холмс и Уотсон, предполагая, что читатели уже знакомы с этими рассказами или же предпочтут прочесть их сами.

В процессе написания этой биографии я выдвинула несколько собственных теорий, например относительно личности короля Богемии или второй миссис Уотсон. Насколько мне известно, эти теории новые. Возможно, кто-то из толкователей шерлокианы сочтет их неприемлемыми, как и многое другое в этой книге.

Но данная биография не предназначена для специалистов. Она написана совсем для другого читателя: обычного человека, который, как я, получает большое удовольствие от рассказов Уотсона о приключениях с Холмсом. Такому читателю было бы интересно узнать подробности о жизни этих героев, а также сведения об эпохе, в которую они жили.

Однако главное для меня – прославить дружбу Холмса и Уотсона, самую известную в литературе, и описать историю их отношений, порой преодолевавших неизбежные препятствия.

Я считаю, что эта дружба не была основана на гомосексуальной связи, хотя на первый взгляд кое-что в рассказах вроде бы намекает на подобные отношения – например, тот факт, что в «Человеке с рассеченной губой» Холмс и Уотсон делят одну спальню на двоих или что в рассказе «Шерлок Холмс при смерти» Холмс отсылает Уотсона со словами: «Скорее, если только вы меня любите!» Хотя порой Уотсон мог показаться наивным, он в высшей мере был наделен здравым смыслом. Поэтому, зная, что тем, кого заподозрят в сексуальном извращении, грозит социальный остракизм, а гомосексуализм карается тюремным заключением, он вряд ли бы стал публиковать подобные детали, не будучи уверен в безупречности их с Холмсом поведения.

К тому же Уотсон был дважды женат, оба раза по любви. Никто из тех, кто читал об ухаживаниях Уотсона за Мэри Морстен, не усомнится, что его чувства к ней подлинные. И тем не менее Рохэйс Пирси в своей книге «Мой дражайший Холмс» утверждает, что Уотсон якобы был влюблен в Холмса и женился на Мэри только для того, чтобы выглядеть респектабельным, и что этот брак был ширмой для гомосексуальных отношений доктора и сыщика.

Я считаю такое толкование совершенно ошибочным. Уотсон, одной из самых привлекательных черт которого была неспособность убедительно лгать, не смог бы так долго обманывать своих читателей.

Поэтому его отношения с Холмсом были именно такими, как он их описывает: это была близкая дружба. Хотя в таком мужском союзе и не было ничего необычного, особенно во времена школ с раздельным обучением и клубов для джентльменов, он был уникален. Уникальность заключается в том, что этот союз был подробно описан Уотсоном, а также в том, что он был нерушим вопреки всем испытаниям, которым подвергался. Это была дружба, которой суждено было продлиться по меньшей мере сорок шесть лет.

Глава первая
Холмс и Уотсон
Начало

Мой дорогой друг, жизнь несравненно причудливее, чем все, что способно создать воображение человеческое[1].

Холмс – Уотсону, «Установление личности»

Холмс и Уотсон. Их имена неразрывно связаны, а дружба известна всему миру благодаря Уотсону, который, как биограф Холмса, написал более полумиллиона слов об их отношениях и совместных приключениях. Эти рассказы, которые постоянно переиздавались, позже были переведены почти на все языки и послужили основой для многочисленных фильмов и пьес, а также телевизионных программ и радиопередач, обеспечивших им неувядающую популярность.

И тем не менее поразительно мало известно о жизни этих двух людей до их знаменательной встречи в 1881 году. Даже даты их рождения невозможно установить с какой-то долей определенности.

Впрочем, тут особенно нечему удивляться. Холмс был намеренно скрытен относительно своего прошлого по причинам, которые мы более детально рассмотрим в этой главе. Что касается Уотсона, то для него важнее было записывать подвиги Холмса и рекламировать его уникальные способности в качестве частного детектива-консультанта, нежели навязывать читателям свои личные воспоминания.

Однако в опубликованных рассказах имеются ключи, а там, где не хватает доказательств, можно заполнить пробелы, прибегнув к другим источникам информации.

Холмс, вероятно, родился в 1854 году. В рассказе «Его прощальный поклон», датированном августом 1914 года, Холмс описывается как человек лет шестидесяти. Следовательно, он, как и Уотсон, был викторианцем, рожденным в царствование королевы Виктории, которая была коронована в 1837 году. Месяц его рождения неизвестен, равно как и место, хотя некоторые специалисты выдвигают различные теории относительно того и другого.

Мало что известно и о его семье, за исключением того факта, что у него имелся брат, Майкрофт, который был старше Шерлока на семь лет. Однако викторианцы, у которых были тонкие градации в вопросе о социальном статусе, отнесли бы его семью к верхушке среднего класса. Сам Холмс дает кое-какую информацию о своих предках. В «Случае с переводчиком» он говорит Уотсону, что его предки были сельскими сквайрами «и жили, наверно, точно такою жизнью, какая естественна для их сословия». Другими словами, они были более склонны управлять своими поместьями и предаваться на досуге таким развлечениям, как охота и рыболовство, нежели заниматься наукой или искусством.

Холмс считает, что он и Майкрофт унаследовали совершенно иные, менее традиционные интересы от бабушки, сестры французского художника Верне.

Как замечает Холмс, «артистичность, когда она в крови, закономерно принимает самые удивительные формы».

Холмс не уточняет, была ли эта мадемуазель Верне бабушкой со стороны отца или матери, а также какой именно Верне приходился ей братом. Существовало несколько художников Верне, однако наиболее вероятный кандидат (в чем сходятся многие толкователи) – Орас Верне (1789–1863), сын Карла Верне (1758–1836), которого Наполеон наградил орденом Почетного легиона за его картину «Утро Аустерлица». Сам Орас Верне был известным живописцем. Вероятнее всего, бабушка Холмса была дочерью того самого Карла Верне и, следовательно, сестрой Ораса. Даты сходятся, и дальнейшее подтверждение содержится в комментарии композитора Феликса Мендельсона относительно необыкновенной памяти Ораса Верне, которую он сравнил с до отказа набитым бюро. «Ему надо было лишь открыть ящик бюро, чтобы найти то, что требовалось», – цитируют его высказывание на этот счет.

Эту черту унаследовали оба брата: Майкрофт обладал способностью запоминать многие факты и сопоставлять их, что пригодилось ему в будущей карьере; у Шерлока это выразилось в способности извлекать из памяти нужную информацию, когда это было необходимо. Этим талантом он поразительно напоминал его двоюродного деда – Ораса Верне.

«Я располагаю большим запасом современных научных познаний, приобретенных вполне бессистемно и вместе с тем служащих мне большим подспорьем в работе», – скажет он позже о себе.

Некоторые исследователи выразили удивление по поводу того, что Майкрофт Холмс не унаследовал фамильные поместья. Однако Холмс четко пояснил, что это его предки были сельскими сквайрами – возможно, вплоть до прадеда или даже прапрадеда. Вероятно, он и Майкрофт происходили от младшего сына и принадлежали к младшей ветви семьи, поэтому Майкрофт не был прямым наследником. Или они могли быть потомками по женской линии, и в таком случае «Холмс» – не наследственная фамилия семьи.

По-видимому, Холмс унаследовал от французской бабушки не только необычные таланты. Его живой темперамент говорит о влиянии галльских генов, а не генов его более флегматичных англосаксонских предков. В самом деле, резкая смена настроений, которой он страдал в юности и, вероятно, в детстве и отрочестве, предполагает симптомы маниакальной депрессии без психопатических черт. Правда, спорный вопрос, следует ли винить в этом только французскую кровь. Он мог унаследовать это свойство и от одного из своих английских предков, охотившихся на лис. Но каков бы ни был источник, этот темперамент, с резкой сменой настроений, несомненно, является одним из свойств его личности, которое могло еще усилить воспитание.

Холмс совсем ничего не говорит о своих родителях. Однако его «нелюбовь к женщинам», как это впоследствии назовет Уотсон, весьма примечательна. Из различных высказываний Холмса на эту тему можно составить ясное представление о его отношении к женщинам. По его мнению, они непостижимы, пусты, нелогичны и тщеславны; постоянно колеблются, подвержены эмоциональным взрывам и по природе своей скрытны.

«Женщинам никогда нельзя доверять полностью – даже лучшим из них», – заявляет он, как нельзя лучше раскрываясь в этом замечании. Однако Холмс всегда с ними вежлив, как истинный джентльмен, а когда хочет, умеет «в мгновение ока снискать их расположение».

Такое недоверие к женщинам могло сформироваться только на основании личного опыта, и наиболее вероятную причину (с чем согласились бы многие психиатры) нужно искать в отношениях матери с ребенком.

Исходя из замечаний Холмса, можно создать предположительный, если не вполне достоверный портрет его матери. Она была тщеславной, пустой и эгоистичной женщиной, которую больше интересовали собственные удовольствия, нежели установление близких, любовных отношений с детьми. Детей она доверила заботам слуг, что было в то время обычным для женщин ее класса.

Отсутствие материнской любви могло серьезно повлиять на психологическое развитие ребенка, в частности сформировать склонность к маниакальной депрессии, тревожному состоянию и напряженности. У Холмса это выразилось в нервозных привычках: он кусал ногти, беспокойно расхаживал по комнате или барабанил пальцами по столу.

Даже его нелюбовь к шахматам[2] наверняка имеет корни в раннем детстве. Эта интеллектуальная и логическая игра должна была бы привлекать Холмса. Однако вспомним, что доминирующая фигура в шахматах – королева. Она одна обладает способностью свободно передвигаться по доске. Это очевидный символ всемогущей матери.

Такая символика могла также отразиться в интересе Холмса к разведению пчел, появившемуся у него в более поздние годы. Королева пчел, или пчелиная матка, играет важную роль – образует центр роя, однако это инертное, пассивное создание, единственная функция которого – откладывать яйца. Короче говоря, являясь сексуальным объектом, она в то же время безобидна. Холмс собирался написать «Практическое руководство по разведению пчел, а также некоторые наблюдения над отделением пчелиной матки». Хотя сам Холмс, наверно, не сознавал значения этого названия, читатели, несомненно, его оценят.

Ребенку, лишенному материнской любви, бывает сложно завязывать близкие отношения. Так было и у Холмса, который окружил себя холодом, защищавшим его, как раковина улитку. Уотсон несколько раз критиковал эту его черту, не понимая, что отсутствие тепла – следствие воспитания Холмса.

Подавляя чувства, Холмс привык ставить логику и рациональное мышление выше эмоций, что, в свою очередь, привело к интересу к науке – особенно к химии с ее точным анализом. Такой аналитический склад ума в сочетании с мощным интеллектом и нетерпимостью к глупцам сделал его безразличным к чувствам других людей. Холмс моментально замечал чужие слабости и слишком откровенно на них указывал. Поэтому Уотсон обвинял его, причем не без оснований, в эгоизме.

Уотсон смягчил свою критику, добавив, что, несмотря на черствость, Холмс никогда не был жестоким. Конечно, порой он бывал откровенно грубым, но следует сказать в его защиту, что нередко он проявлял и подлинную доброту.

Холмс никогда не был женат и почти наверняка оставался целомудренным всю жизнь. В викторианскую эпоху возможности для секса вне брака ограничивались либо эпизодическими свиданиями с проститутками, либо более постоянной связью с любовницей. Холмс был слишком разборчив для первого и слишком опасался женщин, чтобы прибегнуть ко второму, хотя и не был совершенно асексуален. Позже он увлекся одной женщиной и, если бы тому не препятствовали обстоятельства, мог бы жениться на ней или хотя бы завести роман. Однако она была исключительной, и ему больше никогда не было суждено встретить ту, которая могла бы сравниться с ней красотой, умом и силой характера. Холмс был слишком перфекционистом, чтобы удовольствоваться второсортным. Вместо романтических отношений его сексуальная энергия была направлена на другое – главным образом она вылилась в непреодолимое стремление добиться успеха, корни которого восходят к его детству.

Ребенок, обделенный любовью, как правило, страдает от низкой самооценки. Ему кажется, что он лишен любви, потому что недостоин ее. Это часто приводит к депрессии или, когда ребенок становится взрослым, к страстной жажде успеха: ведь, добившись его, он докажет себе и другим, что на самом деле заслуживает любви. Он стремится вызвать восхищение и для того, чтобы повысить свою самооценку. Холмс определенно был амбициозен и падок на лесть, как обнаружил Уотсон, а неизменное восхищение последнего укрепляло их дружбу.

Другим качеством человека, в детстве обделенного любовью, является враждебность, даже ненависть к матери за то, что она не дарила нежность, которой жаждет каждый ребенок. Не в силах справиться с чувством вины, которое вызывают такие яростные эмоции, ребенок может сублимировать агрессию в более приемлемой форме. Интерес Холмса к детективной литературе, которую, по словам Уотсона, он превосходно знал, вероятно, берет начало в детстве. Литература такого типа, с ее акцентом на насилии и убийстве, вполне могла давать выход скрытой враждебности, которую Холмс питал к матери. В конечном счете это могло привести к выбору специализации – изучению и расследованию преступлений.

Эти агрессивные порывы позже нашли более прямое выражение в занятиях Холмса анатомией. В секционной комнате больницы Святого Варфоломея считалось более или менее приемлемым, если студент ради изучения судебной медицины бил трупы палкой, чтобы выяснить, могут ли появиться синяки после смерти. Однако даже Стэмфорд (когда-то работавший при Уотсоне ассистентом), который как медик, конечно, не был слишком чувствительным, находил такое поведение эксцентричным – каковым оно и было на самом деле. Аналогичные исследования Холмс провел и со свиной тушей, в которую яростно вонзал огромный гарпун, чтобы доказать, что ее невозможно проткнуть с одного удара. Примечательно, что после этого эксперимента он вернулся весьма оживленный и с отменным аппетитом.

Проявление агрессии можно увидеть и в его выборе видов спорта: бокс, фехтование и баритсу (японская борьба). В этих видах состязаний спортсмен не выступает в команде, а сражается один на один с противником.

Некоторые из тех, кто страдает постоянными приступами депрессии, учатся справляться с ней, всецело отдаваясь работе, при которой их ум полностью занят. Это можно сказать и о Холмсе. Он сделался трудоголиком и часто засиживался ночь напролет, а порой трудился несколько дней подряд без еды и отдыха. Два раза он почти довел себя до полного физического и умственного истощения. И только когда он пребывал в праздности, у него случались приступы депрессии. Тогда он лежал на диване, безмолвно и неподвижно, созерцая потолок.

Позже Холмс стал зависимым не только от работы, но и от других стимулирующих средств: табака, крепкого черного кофе и кокаина, который усиливает симптомы маниакальной депрессии, вызывая то эйфорию, то меланхолию. Порой он также прибегал к морфию.

Предрасположенностью к маниакальной депрессии можно объяснить сложный и противоречивый характер Холмса. С одной стороны, он был оптимистом, проявлял горячий интерес к действительности, обладал несомненным обаянием и энергией, энтузиазмом, оживленной манерой вести разговор, умел наслаждаться хорошей едой и вином. Но нередко он был склонен к пессимизму, испытывал ощущение, что в мире нет ничего стоящего. Он вел аскетичный, чуть ли не монашеский образ жизни, пренебрегая собственным комфортом. Даже его чувство юмора становится порой мрачным и саркастическим.

Другое противоречие можно заметить в его личных привычках: крайняя неаккуратность в обращении с вещами сочетается с «кошачьим пристрастием к чистоплотности», которая проявляется в заботе о своей одежде и внешности.

Холмс ни слова не говорит о своем отце и не упоминает его даже косвенно. Из этого можно сделать вывод, что отец либо рано умер, либо не жил вместе с сыном. Скорее всего, его родители жили врозь или, в силу профессии отца, которую не называет Холмс, тому приходилось подолгу находиться вдали от дома. Впрочем, не исключено, что он жил дома, но проявлял мало интереса к сыновьям. Когда они выросли, Майкрофт, как старший брат, по-видимому, в некотором отношении заменил отца: он давал Шерлоку советы и брал на себя ответственность за него. В его привычном обращении к Холмсу «мой мальчик» звучит отцовская интонация.

На Майкрофта также повлияло его воспитание и отсутствие материнской любви. Подобно Холмсу, он никогда не женился, и хотя у него не проявлялись маниакально-депрессивные симптомы брата, он был даже более нелюдимым, чем Холмс. У него совсем не было близких друзей, и жизнь его ограничивалась кабинетом на службе, клубом и холостяцкой квартирой. Не обладал он и амбициозностью младшего брата. В этом отношении, судя по всему, Майкрофт унаследовал флегматичный характер своих английских предков.

Неизвестно, где получил образование Холмс: в частной школе, куда обычно посылали мальчиков семьи, принадлежавшие к этому классу, или дома, с частным преподавателем, как настаивают некоторые комментаторы. Судя по его предпочтениям в области спорта, он не обучался в традиционной школе, где в то время поощрялись только групповые игры. На первый взгляд, образование Холмса кажется странным. После их первой встречи Уотсон составил список, в котором попытался оценить знания Холмса по различным предметам, и поставил ему ноль по литературе, философии и астрономии.

На самом деле Холмс был образован лучше, чем утверждает Уотсон. Он свободно говорил по-французски – иначе ему не удалось бы выдать себя за французского рабочего. Возможно, он выучил этот язык во Франции, когда гостил у своих французских родственников. Не исключено, что он также мог говорить на немецком, который считал немузыкальным, но «самым выразительным из всех языков». Он несомненно читал Гёте, мог цитировать его произведения на языке оригинала, а также знал, что немецкое слово Rache означает «месть». Холмс всю жизнь интересовался языками. Например, он создал теорию, согласно которой древний корнуэльский язык схож с халдейским и, возможно, пошел от купцов, торговавших в далеком прошлом с Корнуоллом и говоривших на финикийском языке.

Круг чтения Холмса включал Библию, Шекспира, Мередита, Карлейля, По, Буало и Флобера, а также работы Дарвина, Торо и немецкого философа Рихтера.

Что касается астрономии, знание которой Уотсон оценил как нулевое, то Холмс изучал ее достаточно глубоко, чтобы обсуждать «изменение в наклонности эклиптики к экватору». Вряд ли Уотсон был хорошо осведомлен в этом вопросе.

Холмс изучал латынь, что было обязательным для мальчиков, принадлежавших к среднему классу, и был знаком с такими авторами, как Гораций и Тацит. Возможно, он также учил итальянский. Однажды он взял с собой в поезд томик Петрарки.

Его умение играть на скрипке засвидетельствовано Уотсоном; доктор также утверждает, что Холмс сочинял музыку. Интерес к музыке скорее всего возник в детстве и отражает творческое начало в его натуре. Тогда же у него могли появиться те многочисленные интересы и хобби, о которых упоминает Уотсон и которых слишком много, чтобы перечислить их все: буддизм, древние документы, старинные книги, средневековые мистерии, ружья, гольф-клубы и влияние наследственности на характер человека – последнее, возможно, связано с историей его собственной семьи. Интерес к кодам и шифрам, а также к изучению следов, человеческих и звериных, пригодившийся ему в карьере частного детектива-консультанта, мог также начаться с детских хобби.

Итак, в детстве Холмс был очень умным, но одиноким ребенком. Разница в семь лет между ним и Майкрофтом была слишком велика, чтобы они стали близкими друзьями. Живой и энергичный, порой он замыкался в себе и становился угрюмым, явно предпочитая одиночество, но при этом втайне тоскуя по нежности и восхищению. Возможно, он научился справляться с болью, которую причиняло ему безразличие матери, с помощью различных видов спорта и многочисленных хобби. Он избегал любых близких контактов с другими людьми из страха, что его отвергнут. Поэтому неудивительно, что, став взрослым, Холмс уклонялся от любых разговоров о своей семье и детстве, предпочитая скрывать старые эмоциональные шрамы даже от Уотсона, своего близкого друга и доверенного лица. Викторианское воспитание, в котором большое значение придавалось умению скрывать свои чувства, способствовало тому, что он не обнаруживал свои эмоции.

Дату рождения Уотсона установить труднее. В третьей главе, где более пристально рассматривается медицинское образование Уотсона, будут указаны причины, по которым можно считать, что он родился в 1852 или 1853 году. Следовательно, он на один-два года старше Холмса.

Почти ничего не известно об истории его семьи, но она явно была состоятельной и принадлежала к среднему классу. Хотя ничего не сказано о профессии отца Уотсона, он определенно был богат – судя по тому, что ему принадлежали часы стоимостью в пятьдесят гиней. Это единственный факт, известный нам об отце Уотсона. Как и у Холмса, у Уотсона был старший брат, имя которого не приводится – только начальная буква «Х». Позже он стал паршивой овцой в семье, что вызывало у Уотсона сильное смущение. Эта реакция говорит о традиционном воспитании в респектабельной семье.

По-видимому, у Уотсона было благополучное детство, так как, в отличие от Холмса, он не страдал от последствий какой-либо психологической травмы. Его скрытность относительно истории семьи и собственной биографии объясняется скорее врожденной скромностью, нежели желанием подавить печальные воспоминания. К тому же Уотсон взял на себя роль биографа Холмса, а не писал автобиографию.

Дороти Л. Сэйерс предположила, что, возможно, у него были шотландские корни. Независимо от того, верна ли эта теория, Уотсон определенно учился в английской школе. Не исключено, что это был частный пансион, хотя трудно утверждать наверняка. Другой исследователь высказал мысль, что, судя по умению Уотсона играть в регби, он мог быть учеником в известной школе Регби, где эта игра была введена в 1823 году. Однако это маловероятно. Одним из соучеников Уотсона был Перси Фелпс, племянник лорда Холдхерста[3], политика, принадлежавшего к партии консерваторов. Уотсон и остальные мальчики дразнили Фелпса из-за этого знатного родства. Ученики Регби или любой другой известной привилегированной частной школы, например Итона и Харроу, где пребывание мальчиков из аристократических семей были нормой, а не исключением, никогда бы не стали насмехаться над Фелпсом из-за его именитого родственника. Такое отношение Уотсона и его товарищей свидетельствует о том, что это была обычная школа.

Отрывок, в котором Уотсон вспоминает о Перси Фелпсе, также приоткрывает и другие аспекты школьных дней Уотсона. «Головастик» Фелпс был близким другом Уотсона, и это указывает на то, что, в отличие от Холмса, Уотсон был способен завязывать близкие отношения. Он также, по-видимому, хорошо ладил с другими мальчиками и вместе с ними поддразнивал несчастного Головастика. По-видимому, Фелпс не затаил обиду на Уотсона. Впоследствии он обратился к нему за помощью, когда нужно было убедить Холмса взяться за расследование дела о «Морском договоре».

Кроме того, из этого отрывка ясно, что, хотя Фелпс был ровесником Уотсона, он был блестящим учеником, завоевавшим все школьные награды, и опередил того на два класса. Таким образом, становится очевидным, что Уотсон обладал средними способностями. Этот вопрос будет более подробно освещен в третьей главе.

Любовь Уотсона к регби – коллективной игре – также знаменательна: она говорит о том, что он был способен выступать в команде, а также наслаждаться энергичными видами спорта. Вспомним его собственные слова о том, что его «считали легким на ногу».

Став взрослым, он гордился своим здравым смыслом, но признавал, что очень ленив. Такое суждение показывает способность взглянуть на себя со стороны. Правда, в последнем утверждении Уотсон слишком строг к себе. В отличие от Холмса он неамбициозен, но, имея достойную цель, готов упорно трудиться.

Несмотря на критическое отношение к познаниям Холмса, Уотсон менее начитан и образован, чем его друг. Его интересы гораздо более ограниченны, и позже они свелись к бильярду и скачкам. Литературные пристрастия Уотсона в основном не шли дальше морских историй Уильяма Кларка Рассела. Вероятно, Уотсон отдавал предпочтение захватывающему сюжету с детства, и такая литература вполне могла привить ему любовь к путешествиям и приключениям. Эта черта характера Уотсона, как станет ясно дальше, повлияла на его карьеру, а также способствовала длительной дружбе с Холмсом. С этим связан и его успех как писателя. В «Собаке Баскервилей» Уотсон говорит: «Приключения всегда таят в себе какую-то особую прелесть для меня».

Помимо таланта писателя (этот аспект будет детально рассмотрен позже), творческое начало в характере Уотсона проявлялось и в других формах. Он не играл на музыкальных инструментах, но наслаждался, слушая музыку – в частности, Мендельсона, романтического композитора. Он также горячо любил английскую природу, которую часто описывал в своих рассказах, и был наделен даром сочувствия к людям, особенно к женщинам – тут снова проявляется романтическая черта.

С женщинами он вел себя по-рыцарски, восхищался ими и получал удовольствие от их общества. Он был дважды женат, и его первый брак был очень счастливым. О своем втором браке Уотсон ничего не говорит, и о нем будет рассказано более подробно в свое время.

Уотсон был не только романтиком, но и идеалистом. Среди немногих его личных вещей были два портрета, которыми он украсил их общую с Холмсом гостиную на Бейкер-стрит: портрет генерала Гордона, героя Хартума, и Генри Уорда Бичера, американского проповедника и борца за права негров в период Гражданской войны в Америке. В таком выборе вполне могло отразиться мальчишеское восхищение мужественными людьми, известными, как Гордон, физической отвагой, или, как Бичер, моральной позицией, основанной на признании ценности свободы и сострадании к угнетенным. Эта склонность к поклонению героям сыграет важную роль в его дружбе с Холмсом.

Сочувствие к страданию и идеализм Уотсона, возможно, побудили его избрать медицину в качестве будущей профессии, в то время как любовь к приключениям привела в армию, где имелась перспектива участвовать в захватывающих событиях.

Возможно, его воспитание было строгим, и приоритетами были такие почитаемые средним классом добродетели, как хорошие манеры, скромность, верность, честность и доброта по отношению к другим. Несомненно, Уотсон проявляет все эти качества. Ему также присуще чувство вины, часто являющееся следствием такого воспитания. Оно появляется в том случае, если ребенку не удается придерживаться этих высоких моральных принципов. В результате Уотсон вырос приятным человеком.

Иногда он кажется слишком уж скучным и добродетельным, но вспомним, что порой он мог и вспылить, и становился нетерпеливым и резковатым. Уотсон вполне мог за себя постоять и при необходимости веско высказывал свое мнение. Как признает он сам, временами ему было свойственно самомнение.

В отличие от Холмса, он склонен был открыто выражать свои чувства, и в рассказах упоминаются его эмоциональные реакции. Это и сочувствие к некоторым клиентам Холмса, особенно к женщинам, и раздражение по отношению к Холмсу, и ужас и волнение, которые вызывали в нем их приключения.

Складывается впечатление, что в детстве Уотсон был крепким, разумным и хорошо воспитанным мальчиком, который обычно хорошо ладил с другими детьми. Он не обладал блестящими способностями, но мог добиться умеренных успехов в учебе, когда ставил себе такую цель. Вероятно, уже тогда его склонность к романтике и идеализму проявилась в мечтах о волнующих приключениях в экзотических странах, а когда он повзрослел – в стремлении внести свой вклад в работу на благо человечества.

Хотя Уотсон гораздо менее сложная натура, чем Холмс, он обладает глубиной характера, не всегда признанной – даже Холмсом, который в довольно двусмысленном комплименте предполагает, что его другу не хватает яркости и блеска. «Если от вас самого не исходит яркое сияние, – говорит он Уотсону, – то вы, во всяком случае, являетесь проводником света. Мало ли таких людей, которые, не блистая талантом, все же обладают недюжинной способностью зажигать его в других!»

Характерно, что Уотсон, вместо того чтобы обидеться, пришел в восторг от этого замечания.

Уотсон как личность действительно не так ярко сиял, как Холмс, но тем не менее от него исходило теплое ровное свечение, которое дало их дружбе не меньше, чем пиротехнический блеск Холмса. Сомнительно, чтобы без этого тихого мерцания их дружба продлилась столько лет.

Глава вторая
Холмс. Оксфорд и Монтегю-стрит
1872–1880

Все знать – моя профессия. Быть может, я приучился видеть то, чего другие не замечают.
Холмс, «Установление личности»

Умалчивая о детстве, Холмс более откровенен относительно своей жизни после школы. Но даже при этом в тех сведениях, которые он сообщает Уотсону, имеются пробелы и противоречия. Главным образом это происходит оттого, что он рассказывает урывками, по ходу разговора, а не излагает свою биографию последовательно. Сам Уотсон еще больше запутывает дело небрежностью при записи некоторых фактов.

Однако можно собрать воедино эти отрывочные сведения и составить из них довольно связный рассказ о жизни и карьере Холмса до 1881 года.

Он поступил в университет – либо в Оксфорд, либо в Кембридж. В то время респектабельная семья, принадлежавшая к среднему классу, и не мыслила определять сына куда-нибудь еще, а тот факт, что Реджинальд Месгрейв, наследник одной из старейших фамилий, учился вместе с Холмсом, рассеивает все сомнения.

Хотя Дороти Л. Сэйерс стоит за Кембридж, весомые доказательства позволяют утверждать, что Холмс учился в Оксфорде. В основном они базируются на тексте рассказа «Три студента». Этим расследованием Холмс занимался в 1895 году, и дело там явно происходит в Оксфорде. Совершенно очевидно, что Холмс был знаком с этим местом. Например, он знал, что в городке имеется четыре приличных писчебумажных магазина, а также был знаком с мистером Хилтоном Сомсом, преподавателем колледжа Святого Луки. Поскольку нет свидетельства того, что Сомс когда-либо был клиентом Холмса, они, наверно, познакомились во время пребывания в университете. Колледж Святого Луки – завуалированное название. Уотсон признает, что умышленно изменил детали, чтобы нельзя было определить, в каком колледже имело место это происшествие. Возможно, за этим названием скрывается тот колледж, в котором учился Холмс. Впрочем, это невозможно доказать.

Тема учебы Холмса в университете сопряжена с проблемами, особенно в хронологии, поэтому все теории на этот счет построены на догадках. Неизвестно даже, когда Холмс поступил в университет. Однако если считать, что ему тогда было восемнадцать лет (обычный возраст для поступления), то он предположительно начал там заниматься в октябре 1872 года. Неизвестно также, какой предмет он изучал, но, учитывая его познания в химии, которые Уотсон счел глубокими, вероятно, он занимался именно этим предметом. Поскольку у Уотсона было медицинское образование, то он вполне был способен судить об уровне знаний Холмса в этой области.

Возможно, что Холмс пристрастился к кокаину и морфию во время пребывания в университете. Оба эти наркотика были по карману только состоятельным людям – в отличие от опия, который был доступен рабочему классу. Следует отметить, что Холмс, употребляя наркотики, не нарушал закон. До принятия Актов об опасных наркотиках в 1965 и 1967 годах[4] не считалось незаконным хранение и даже продажа наркотиков. В конце концов Холмс стал наркоманом и регулярно три раза в день вводил себе семипроцентный раствор кокаина. Под воздействием этого наркотика сначала возникает эйфория, затем следует вялость и сонливость. Об этих двух состояниях – подъема и спада – уже говорилось в первой главе. Иногда Холмс также употреблял морфий – наркотик и болеутоляющее. Уотсону потребовалось несколько лет, чтобы убедить друга отказаться от этой привычки.

Создается впечатление, что Холмса не удовлетворяло время, проведенное в университете, – даже занятия. На протяжении всей жизни он предпочитал следовать своим собственным интересам, нежели придерживаться официального курса обучения. Эту тенденцию можно проследить уже в детстве: он читал детективы, которые, вне всякого сомнения, не входили в школьную программу и в список рекомендуемой литературы.

По его собственным словам, поступая в университет, он уже с головой погрузился в свои идеи о преступлении и его раскрытии. В течение следующих лет он разработал на их основе свои теории научной дедукции и анализа, основанные на тщательном изучении материальных улик и их логическом истолковании, а не на догадках. Однако эта теория не исключала применения интуиции и «научного использования силы воображения». Позже он критиковал полицию за отсутствие воображения и интуиции.

Холмс признает, что редко общался с другими студентами, предпочитая размышлять над своими идеями. Правда, он, должно быть, обсуждал их со своими знакомыми, так как позже скажет Уотсону, что его методы уже начали создавать ему репутацию среди студентов. Эти контакты оказались для него полезными после того, как он покинул Оксфорд.

Несмотря на свою необщительность, он приобрел двух друзей, с одним из которых был особенно близок. Это был Виктор Тревор, бультерьер которого укусил Холмса за лодыжку, когда однажды утром он шел в церковь. Между прочим, это единственный случай, зафиксированный в рассказах о Холмсе, когда он посетил церковную службу. Ему пришлось лежать десять дней, и Тревор регулярно заходил справляться о его здоровье. В результате этих визитов возникла их дружба. Вторым был Реджинальд Месгрейв, учившийся в одном колледже с Холмсом. Это было не особенно близкое знакомство, но Месгрейва заинтересовали теории Холмса. Благодаря этим однокашникам он позже занялся двумя из своих самых ранних дел.

Однако были у Холмса в студенческие времена и развлечения. Он много времени тратил на фехтование и бокс – единственные виды спорта, которыми занимался в университете. В боксе у него были блестящие успехи: по словам Уотсона, он был одним из лучших боксеров в своем весе, которых тому доводилось видеть. Это подтверждает и профессиональный боксер Мак-Мёрдо, с которым Холмс дрался несколько раундов во время бенефиса первого. Мак-Мёрдо заявил, что Холмс мог бы стать профессионалом. Холмс не рассказывает, выступал ли он в соревнованиях по боксу или фехтованию за свой колледж или университет, и нет никаких свидетельств, что он был членом университетской команды.

По-видимому, Холмс проучился в университете всего два года вместо обычных трех и не получил степень, поскольку не сдал заключительные экзамены. Однако существует путаница даже насчет этого факта. В одном случае Холмс говорит о двух годах, которые он провел в колледже, в другом же упоминает о «последних годах моего пребывания в университете», из чего следует, что он провел там по крайней мере три года. Возможно, Уотсон не расслышал или неверно процитировал Холмса и второе замечание следует понимать как «мой последний год в университете». Если это так, то Холмс покинул университет в 1874 году, когда ему было двадцать лет.

Одной из причин его раннего ухода из университета могла быть неудовлетворенность, о которой уже упоминалось. Другой могли стать финансовые проблемы. Судя по всему, ни Холмс, ни его брат Майкрофт не унаследовали большого состояния: оба вынуждены были зарабатывать себе на жизнь. Именно из-за нехватки средств Холмсу пришлось делить квартиру с Уотсоном. Финансовый кризис, случившийся в семье в то время, когда Холмс учился в университете, надо полагать, означал, что больше не было денег, чтобы поддерживать сына материально и платить за его обучение.

Какова бы ни была причина, Холмс покинул университет и отправился в Лондон. Там он нашел себе жилье – по-видимому, те самые меблированные комнаты на Монтегю-стрит, в которых все еще жил в конце 1880 года. Если даты верны, то он провел там пять с половиной лет. Квартира была удобно расположена: рядом находился Британский музей с его читальным залом, где Холмс, несомненно, изучал многие предметы, которые его интересовали. Плата за жилье была умеренной: одна комната стоила 1 фунт 10 шиллингов в неделю, две комнаты – 3 фунта. В стоимость входили питание и уборка. Поскольку Холмс говорит о «комнатах», у него, вероятно, их было две – спальня и гостиная, где он, занявшись профессиональной деятельностью, беседовал со своими клиентами.

Монтегю-стрит, которая проходит мимо Британского музея к Рассел-сквер, по-прежнему застроена теми же рядами четырехэтажных кирпичных домов, оштукатуренных снаружи, с подвальными помещениями и железными балконами на втором этаже. Со времен Холмса некоторые из этих домов были превращены в отели.

Приехав в Лондон из университетского городка, Холмс не знал, какую профессию избрать. В тот период своей жизни он считал свой интерес к раскрытию преступлений просто хобби, и только случайно брошенная фраза решила его будущую судьбу.

Тем же летом 1874 года Виктор Тревор пригласил его погостить месяц в своем фамильном поместье в Донниторпе, Норфолк. В то время Холмс работал над экспериментом в области органической химии. Таким образом, можно предположить, что вскоре после ухода из университета он уже обзавелся оборудованием, необходимым для продолжения занятий по химии. Это говорит о том, что, возможно, он подумывал о карьере химика-экспериментатора.

Во время пребывания в Донниторпе Холмс невольно оказался в ситуации, которая привела к расследованию дела о «Глории Скотт». Он сказал Уотсону, что это было первое дело, которое его попросили расследовать. Строго говоря, это не совсем так. Участие Холмса в деле ограничилось расшифровкой загадочного письма от одного из лиц, замешанных в давнем преступлении, которое было совершено тридцать лет назад на борту судна, перевозившего осужденных. За исключением этого он просто стал свидетелем событий, не принимая активного участия в разгадке тайны. Однако это дело сыграло важную роль в решении Холмса стать частным детективом-консультантом – единственным в мире, как он с гордостью сообщил Уотсону.

Познакомившись с отцом Тревора, Холмс произвел на него сильное впечатление: он настолько верно вычислил с помощью дедукции некоторые факты его биографии, что у хозяина случился сердечный приступ, к ужасу Холмса и молодого Тревора. Придя в себя, Тревор-старший обронил фразу, которая имела важные последствия. Он категорическим тоном заявил, что раскрытие преступлений – призвание Холмса. И подкрепил это утверждение, добавив: «Можете поверить человеку, который кое-что повидал в жизни».

Так Холмсу впервые пришло в голову, что его хобби могло бы превратиться в профессию.

Неизвестно, каким было второе дело Холмса. Возможно, его попросил им заняться другой знакомый по университету. Холмс сказал как-то Уотсону, что за те немногочисленные дела, которые ему перепадали в ранние годы на Монтегю-стрит, он брался в основном по просьбе своих однокашников. Однако третьим расследованием, вне всякого сомнения, было дело об «Обряде дома Месгрейвов». Оно попало к нему благодаря Реджинальду Месгрейву, его бывшему соученику по колледжу Святого Луки. Тот специально приехал в Лондон, чтобы просить помощи у Холмса. Следовательно, можно предположить, что среди бывших студентов университета уже разнеслась молва о его возросшем мастерстве.

Холмс говорит, что прошло четыре года с тех пор, как он в последний раз видел Месгрейва. Предположим, что Холмс покинул Оксфорд в июне 1874 года. Тогда это дело имело место либо в 1878, либо в 1879 году, в зависимости от того, насколько точно Холмс указал временной промежуток. Если это так, то в течение четырех лет Холмс расследовал всего три дела. Надо полагать, ему приходилось туго, и высказывание Холмса о том, что у него было «даже чересчур много» свободного времени, полностью соответствует действительности.

Возможно, Холмс взял с Месгрейва вознаграждение за свои услуги, хотя и не упоминает об этом. Когда Месгрейв прибыл, Холмс сказал ему: «Я пытаюсь зарабатывать на хлеб с помощью собственной смекалки». Вероятно, это был намек, что он сделался профессионалом и ожидает, что ему заплатят. Это согласуется с утверждением, которое высказал Уотсон много лет спустя. В первой фразе рассказа «Квартирантка под вуалью» Уотсон твердо заявляет, что Холмс активно занимается практикой двадцать три года и «на протяжении семнадцати из них мне было дозволено в ней участвовать». Хотя, как известно, на Уотсона нельзя полагаться, когда речь идет о фактах и цифрах, но, кажется, в данном случае его арифметика частично верна.

Большинство комментаторов согласны с тем, что Холмс удалился от дел в 1903 году. Если отнять три года Великой Паузы (период, когда Холмс исчез и его считали мертвым), мы получаем 1877 год. Возможно, именно в этом году Холмс расследовал свое второе дело, и с этой даты начинается его «активная практика». Вероятно, под этой фразой подразумевается его решение стать профессионалом и брать плату за свои труды. Вторая часть утверждения Уотсона относительно того, что он сотрудничал с Холмсом в течение семнадцати лет, будет более подробно рассмотрена далее.

Неизвестно, каким образом Холмс обеспечивал себя в финансовом отношении в течение двух с половиной лет – с лета 1874 года, когда он ушел из университета, до 1877-го, когда стал брать плату с клиентов. По-видимому, у него было немного собственных денег, либо семья выплачивала ему небольшое содержание, к которому мог также добавлять деньги брат Майкрофт. К этому времени Майкрофт уже начал свою карьеру аудитора на государственной службе и жил в Лондоне в собственной холостяцкой квартире. Несомненно, он питал активный интерес к карьере младшего брата: он нередко подкидывал Холмсу дела, среди которых было несколько наиболее интересных из всего, что тому приходилось расследовать.

С большей долей вероятности мы можем судить о том, как проводил Холмс в те ранние годы свое свободное время, которого, как мы помним, было «даже чересчур много». Он употреблял его на изучение «всех тех отраслей знаний», которые нужны были ему для того, чтобы стать профессиональным детективом. Короче говоря, он, по выражению Джона Ле Карре, оттачивал свое мастерство.

Одним из способов достичь эту цель было посещение занятий по анатомии и химии при больнице Святого Варфоломея в Уэст-Смитфилде, поблизости от собора Святого Павла. Эти курсы были открыты для всех, кто, не собираясь стать врачом, интересовался медициной. Холмс мог узнать об этих занятиях от секретаря Лондонского университета, контора которого находилась на Мэлет-стрит, всего в нескольких минутах ходьбы от Монтегю-стрит.

Возможно, Холмс предпочел Бартс (больницу Святого Варфоломея) другим лондонским больницам из-за того, что она была большая, на 676 коек, а также из-за ее репутации. В ее штате был сэр Джеймс Педжет[5], известный хирург, который читал лекции по анатомии – одному из предметов, которые Холмс выбрал для изучения. В больнице было четыре разных курса лекций по анатомии, а также два курса занятий с демонстрацией. Неизвестно, которые из них выбрал Холмс, но он почти наверняка посещал занятия по патологической анатомии, которые вел доктор Джи. Он также записался по крайней мере на один курс по химии – возможно, по практической химии, который вел доктор Рассел. Плата за занятия по практической химии составляла три гинеи, а за курс анатомии – десять гиней.

В то время Уотсон был студентом-медиком и учился при больнице Бартс. Не исключено, что он присутствовал на некоторых занятиях, которые посещал Холмс. Тогда они не были знакомы, однако вполне могли сталкиваться на лестнице, ведущей в химическую лабораторию, или присутствовать на одних и тех же демонстрациях по анатомии. Возможно, они, не замечая друг друга, сидели рядом в читальном зале библиотеки или изучали образцы в банках в Патологоанатомическом музее.

Помимо посещения этих курсов в Бартсе, Холмс проводил химические эксперименты у себя дома. По-видимому, там у него был рабочий стол, подобный тому, который он впоследствии завел на Бейкер-стрит, 221b. Он также совершенствовался в других областях.

На протяжении всей своей профессиональной карьеры Холмс подчеркивал, насколько важно для детектива знать историю преступлений. «Все повторяется», – сказал он инспектору Макдональду и посоветовал «засесть в кабинете месяца на три и с утра до вечера читать отчеты о преступлениях». Несомненно, этот совет был основан на личном опыте времен Монтегю-стрит: до того, как Холмс начал практиковать, у него было достаточно времени для такого непрерывного чтения.

«При моей профессии мне могут пригодиться самые неожиданные сведения» – вот еще один афоризм Холмса. Вероятно, в те годы он также серьезно занимался изучением табака и написал на эту тему работу «Определение сортов табака по пеплу». Возможно, она была опубликована, когда он еще жил на Монтегю-стрит. Она определенно появилась в печати к марту 1881 года – в это время происходят события «Этюда в багровых тонах». Две статьи, посвященные ушам и опубликованные в «Антропологическом журнале», возможно, также появились в тот период. Если же нет, то Холмс проводил это исследование, занимаясь на курсах при больнице Святого Варфоломея.

В следующие годы он публиковал статьи и монографии о кодах и шифрах, в которых анализировал 160 различных типов, а также о татуировках, о влиянии профессии человека на его руки и следы ног. Последнее особенно его интересовало, и ранее уже было высказано предположение, что корни этого интереса – в мальчишеском хобби.

«В сыскном деле нет области более важной и более пренебрегаемой, чем искусство читать следы», – скажет он Уотсону.

На основании следов он мог определить не только тип обуви, которую носил подозреваемый, но и его рост – по длине шага. Это искусство Холмс будет применять при расследовании многих дел, а в своей работе на эту тему выскажет несколько замечаний о применении гипса для сохранения отпечатков следов.

Другие специальные предметы, к которым он питал профессиональный интерес и, вне всякого сомнения, изучал в те годы, – это датировка документов, водяные знаки на бумаге, анализ почерка и духов, а также типы велосипедных шин. Он также занимался газетными шрифтами, а одно время собирался писать работу о пишущих машинках и их индивидуальных особенностях, а также об использовании собак при раскрытии преступлений.

Холмс писал не только на темы, связанные с преступлениями. Спустя несколько лет, в ноябре 1895 года, занимаясь расследованием похищения чертежей Брюса-Партингтона – делом государственной важности, – он работал над монографией о полифонических песнопениях Орландо Лассо, нидерландского композитора XVI века. Она была приватно опубликована, и эксперты считали ее последним словом науки на эту тему.

Но прежде всего он изучал людей и опубликовал в журнале статью на эту тему под названием «Книга жизни». Холмс утверждал в ней, что всю биографию человека, а также род его занятий или профессию можно определить, исходя из его внешности. Как мы видели, это искусство он уже продемонстрировал отцу Виктора Тревора с таким плачевным результатом. Поскольку Уотсон прочитал эту статью вскоре после своего знакомства с Холмсом, то она, скорее всего, была написана и опубликована, когда Холмс еще проживал на Монтегю-стрит.

По крайней мере некоторые из этих ранних работ были переведены на французский язык Франсуа де Вилларом, французским детективом, который консультировался с Холмсом относительно дела, связанного с завещанием. Поскольку месье де Виллар переписывался с Холмсом по-французски, это лишний раз подтверждает, что Холмс знал этот язык.

Такой обмен идеями не был односторонним. Холмс стал пламенным почитателем системы Бертильона, с помощью которой можно было опознать преступников. Альфонс Бертильон был шефом отдела по расследованию криминальных дел в парижской полиции с 1880 года. Система была основана на детальном описании, фотографиях и точных мерках фигуры. В конце концов этот метод был вытеснен изучением отпечатков пальцев.

Использование маскировки было еще одним аспектом детективного ремесла, которое Холмс изучал в тот период. Он был прирожденным актером, способным так убедительно сыграть роль, что, как позже заметил Уотсон, «даже душа, казалось, менялась при каждой новой роли, которую ему приходилось играть». Даже старый барон Даусон, к аресту которого приложил руку Холмс, сказал о нем в ночь накануне своей казни через повешение, что «театр потерял… ровно столько же, сколько выиграло правосудие». Среди множества обличий, которые надевал Холмс за время своей карьеры, были и лудильщик, и пожилой итальянский священник, и моряк, и старуха.

Уильям Бэринг-Гулд предполагал, что между 1879 и 1880 годами Холмс побывал в Соединенных Штатах Америки как актер Шекспировской труппы Сазанова. В опубликованных рассказах ничто не подтверждает эту мысль. Напротив, вся имеющаяся информация говорит о том, что в эти годы Холмс был по горло занят и жил на Монтегю-стрит. К тому же у него не было необходимости поступать на профессиональную сцену, чтобы научиться искусству перевоплощения. В Лондоне было множество ушедших со сцены или безработных актеров, которые могли научить его надевать парик, приделывать фальшивые усы и накладывать грим.

Однако не все его время было занято работой и учебой. Лондон предоставлял множество возможностей по части развлечений: пьесы, оперы, концерты и представления в мюзик-холлах. Хотя в рассказах нет свидетельств о том, что Холмс ходил в театры и мюзик-холлы, он несомненно посещал оперные спектакли и концерты. Он был знаком с Сент-Джеймс-холлом в Вестминстере, так как обсуждал его акустику с Уотсоном. Именно там он слушал Вилму Норман-Неруду, когда она играла на скрипке, участвуя в концерте сэра Карла Халле, за которого впоследствии вышла замуж. Холмс восхищался ее бесподобной техникой и виртуозным исполнением. Однако другим слушателям, наверно, не нравилась его манера отбивать рукой такт. Но поскольку глаза Холмса были закрыты, он, вероятно, не подозревал об их реакции.

А если в начале его профессиональной деятельности цена билета на концерт или в оперу была ему не по карману, было много других способов развлечься, причем бесплатных.

Холмс любил ходить пешком, и именно в период пребывания на Монтегю-стрит у него появилась привычка совершать долгие прогулки по столице. Он знакомился с ее улицами, особенно с районами трущоб Ист-Энда с его доками, пивными и притонами Лаймхауса, где курили опиум.

Он также познакомился с магазинами подержанных вещей на Тоттенхем-Корт-роуд – именно здесь он купил свою скрипку Страдивари, которая стоила по меньшей мере пятьсот гиней, всего за пятьдесят пять шиллингов у еврейского торговца. Сегодня у нее была бы гораздо более высокая цена.

Для тех, кто интересовался старинными книгами, были книжные магазины. Правда, на этом этапе своей карьеры Холмс не мог себе позволить удовлетворять страсть к их собиранию – разве что порой ему везло и удавалось купить такие книги дешево. Так, например, было с маленьким томиком «De Jure inter Gentes»[6] в коричневом переплете, опубликованном в Льеже в 1642 году, который он нашел на лотке букиниста и показал впоследствии Уотсону.

Но дела его шли успешно. Между 1878 годом и последними месяцами 1880-го ему предложили по крайней мере еще восемь дел. Когда он позже сказал Уотсону, что его практика стала «довольно значительной», то, несомненно, упомянул не все дела. Вот что он перечислил: убийство Тарлтона, дело виноторговца Вамберри, расследования, связанные с русской старухой и с Риколетти, у которого была изуродована ступня и имелась отвратительная жена. Было и одно особенно любопытное расследование, в котором фигурировал алюминиевый костыль. К сожалению, Холмс не привел подробностей этих дел.

Его клиентами также были миссис Фаринтош, которая консультировалась с Холмсом об опаловой тиаре, и мистер Мортимер Мейберли, которому Холмс помог «разобраться в одной пустяковой истории» и чья вдова позже попросила у него совета относительно продажи своего дома – виллы «Три фронтона». Некая миссис Сесил Форрестер также обратилась к нему за помощью. Хотя ее дело было несложным и касалось мелких домашних затруднений, миссис Форрестер суждено было сыграть важную роль в судьбе Уотсона: именно от нее мисс Мэри Морстен услышала о Холмсе и спустя несколько лет пришла к нему со своей собственной проблемой, гораздо более сложной. Некоторые из этих дел попадали к нему, как он сказал Уотсону, от частных детективных агентов, которые обращались к Холмсу за помощью и с которых он брал плату за услуги.

Даже из того ограниченного списка, о котором он говорил Уотсону, ясно, что молва о репутации Холмса как частного детектива-консультанта вышла далеко за пределы круга его бывших знакомых по университету. Его считали экспертом, и с ним советовалась полиция насчет таких серьезных преступлений, как убийство.

Неизвестно, когда Скотленд-Ярд впервые обратился к Холмсу за помощью, но это было еще до конца 1880 года: к тому времени он уже был знаком с инспектором Лестрейдом и помогал ему в расследовании дела о подлоге. Это расследование, продлившееся до начала 1881 года, вероятно, было одним из последних дел, которым Холмс занимался, живя в меблированных комнатах на Монтегю-роуд. Его отношение к полицейским Скотленд-Ярда было презрительным – тут чувствуется надменность молодого человека, сознающего свое интеллектуальное превосходство. С возрастом, когда Холмс стал более зрелым, он сделался сдержаннее в своих мнениях. Но в то время он считал Лестрейда и Грегсона, с которым также познакомился тогда, «самыми сносными из всей никудышной компании». Отдавая должное их сноровке и энергии, он критиковал их за устаревшие методы. Холмса также раздражали их профессиональная ревность и привычка присваивать себе славу, когда дело было успешно завершено.

Уотсон, обладавший даром рисовать портрет человека несколькими яркими штрихами, дал нам их описание. Лестрейд – человечек «с желтоватым, каким-то крысиным лицом и темными глазками». По контрасту Грегсон был «рослым белолицым белокурым человеком».

В эти годы Холмс, возможно, также познакомился с Этелни Джонсом[7], еще одним детективом из Скотленд-Ярда – «грузным, большим мужчиной», по описанию Уотсона. Если Холмс познакомился с ним еще до конца 1880 года, значит, он тоже занимался делом о драгоценностях Бишопгейта. Он читал на эту тему лекцию Джонсу и его коллегам – о причинах, следствиях и результатах. Это обидело Джонса, и несколько лет спустя он насмешливо назвал Холмса «теоретиком». Это слово характеризует тогдашнее отношение полиции к Холмсу и его методам.

Презрение Холмса не было совсем уж несправедливым. В то время старшие офицеры полиции выдвигались из нижних чинов, и уровень их образования был невысок по сравнению с Холмсом. И тем не менее можно себе представить, что испытывал Лестрейд, офицер с двадцатилетним стажем, когда молодой человек двадцати с небольшим лет его учил его же ремеслу. Уотсон прав, считая, что иногда Холмс бывал слишком самоуверенным.

Уотсон дает нам много описаний Холмса. Самый подробный портрет он нарисовал вскоре после их первой встречи. Как пишет Уотсон, он был ростом выше шести футов[8], «а при своей исключительной худобе казался еще выше». Глаза его были «острые и проницательные… тонкий орлиный нос придавал лицу живое и целеустремленное выражение. Четко очерченный, выступающий подбородок говорил о решительности характера».

С годами Уотсон добавил к этому описанию дальнейшие штрихи: глубоко посаженные серые глаза, густые темные брови, черные волосы, тонкие губы и высокий, «немного скрипучий» голос.

Холмс обладал физической силой – особенно сильными были руки. Однако, в случае необходимости, у него было «чрезвычайно нежное прикосновение». Уотсон также отмечает, что у Холмса были «удивительно острые чувства»: он научился видеть в темноте и мог слышать даже самые тихие звуки.

К концу 1880 года Холмс решил заняться поисками другого жилища. Он не уточняет, чем это было вызвано. Возможно, теперь, когда его клиентура увеличилась, ему нужно было большее помещение. Или у него могли быть трения с квартирным хозяином или хозяйкой либо с другими жильцами. Не исключено, что его даже попросили съехать.

Много лет спустя Холмс будет поддразнивать Уотсона на ту же тему, когда они снимут комнаты в одном маленьком университетском городке[9]: «Смотрите, Уотсон, как бы вам из-за вашего пристрастия к табаку и дурной привычки вечно опаздывать к обеду не отказали от квартиры, а заодно, чего доброго, и мне».

Эта шутка могла относиться к его собственному опыту.

Он вряд ли был удобным жильцом, так как к нему приходили клиенты. К тому же у Холмса был эксцентричный образ жизни: он играл на скрипке в любое время дня и ночи и проводил химические эксперименты в гостиной. Как предстояло обнаружить Уотсону, порой запах от них был отвратительный.

Необходимость переезда возникла в неподходящее время. И дело было не только в том, что возрастало число клиентов – Холмс был еще и занят в химической лаборатории больницы Бартс. Он проводил там эксперимент, в случае удачного завершения которого было бы сделано «самое важное практическое открытие в области судебной медицины за много лет». Это был новый метод, с помощью которого можно было обнаружить присутствие крови даже при ее ничтожных количествах[10].

И тем не менее он решил искать новую квартиру по умеренной цене. Это подтверждают его собственные слова, что хотя к тому времени у него была солидная практика, она была «не очень прибыльной». Как человек, предпочитающий одиночество, он, при наличии выбора, поселился бы один. Но, как он обнаружил, найти подходящее жилище по цене, которую он мог себе позволить, оказалось нелегко.

Глава третья
Уотсон. Больница Святого Варфоломея и Афганистан
1872–1880

Уотсон обладает целым набором поистине замечательных качеств, о которых он с присущей ему скромностью умолчал, усердно расписывая мои заслуги.
Холмс, «Воин с бледным лицом»

«В 1878 году я получил в Лондонском университете степень доктора медицины, после чего прошел в Нетли курс подготовки для военных врачей». Такой фразой Уотсон начинает «Этюд в багровых тонах».

Кажется, все совсем просто. Но ради краткости Уотсон дал информацию в сжатой форме, опустив некоторые важные факты, касающиеся его медицинского образования. Он также ничего не сказал о своей жизни непосредственно перед поступлением в Лондонский университет. Если не считать двух косвенных упоминаний в рассказах, он совсем не касается этого периода. Поскольку эти фразы имеют важное значение для установления даты рождения Уотсона, необходимо детально рассмотреть их.

В повести «Знак четырех» (1888) Уотсон говорит, заметив груды земли, вырытой братьями Шолто в парке усадьбы Пондишери-Лодж: «Мне довелось видеть нечто подобное под Балларэтом. Но там весь холм был перекопан и изрыт золотоискателями».

Он упоминает городок золотоискателей Балларэт в Виктории, на юго-востоке Австралии. Совершенно ясно, что Уотсон там побывал. Но когда? Некоторые исследователи шерлокианы полагают, что его возили в Австралию ребенком. Мне это представляется маловероятным.

В «Знаке четырех» Уотсон, считавший себя тонким ценителем женщин, делает еще одно важное замечание. Он утверждает, что «на своем веку встречал женщин трех континентов», имея в виду Европу (Англия), Азию (Индия) и Австралию – части света, в которых он побывал к тому времени (1888). Вряд ли он имеет в виду детский опыт общения с женщинами. Поскольку он произносит эти слова после первой встречи с мисс Мэри Морстен, к которой его сильно влечет, из контекста понятно, что он приобрел этот опыт в том возрасте, когда способен был оценить чары прекрасного пола. Единственный период, когда была возможна такая поездка в Австралию, – это годы между окончанием школы в семнадцать-восемнадцать лет и поступлением в медицинский колледж. В это время он был достаточно взрослым, чтобы восхищаться хорошеньким личиком. Правда, на той стадии его «опыт» не мог простираться дальше юношеского томления или невинного романа. Уотсон всегда был склонен немного преувеличивать.

Как мы уже видели, Уотсон питал любовь к приключениям, и, несомненно, именно эта страсть побудила его отправиться в Австралию по окончании школы. Не исключено, что его даже привлекала возможность самому стать золотоискателем, – это объясняло бы, почему он посетил Балларэт. Так или иначе, он, как и многие другие выпускники школы, хотел совершить путешествие за границу, прежде чем продолжить учебу.

В «Знаке четырех» Холмс говорит, что отец Уотсона умер много лет назад. Если он скончался около 1870 года (приблизительная дата приключений в Австралии), то Уотсон мог унаследовать от отца достаточно денег, чтобы оплатить эту поездку. Временной промежуток в восемнадцать лет согласуется со словами Холмса.

Вопрос о дате рождения Уотсона напрямую связан с этим путешествием в Австралию. Поездка по морю заняла примерно два месяца (четыре, если считать обратный путь). Следовательно, Уотсон отсутствовал по крайней мере год, а возможно, и два – иначе не стоило тратить на эту поездку время и деньги. Если Уотсон покинул Англию в возрасте семнадцати-восемнадцати лет, то ему было между восемнадцатью и двадцатью, когда он вернулся в Англию и приступил к занятиям медициной.

Как мы увидим дальше, у Уотсона ушло по крайней мере шесть лет на то, чтобы в 1878 году стать врачом. Таким образом, дата его рождения – между 1852 и 1854 годом, причем наиболее вероятен либо 1852, либо 1853 год[11]. Создается впечатление, что Уотсон на год-два старше Холмса, хотя это чисто субъективное мнение.

Поэтому мы будем считать, что Уотсон поступил в медицинский колледж в 1872 году в возрасте девятнадцати-двадцати лет.

В соответствии с Медицинским актом 1858 года, чтобы называться доктором, хирургом или аптекарем, надо было получить лицензию у одной из соответствующих корпораций: Королевского хирургического колледжа, Королевского терапевтического колледжа или Общества аптекарей. Поскольку Уотсон впоследствии работал как хирург и врач общей практики, то он должен был, по крайней мере, быть лиценциатом Королевского хирургического колледжа. А чтобы прописывать лекарства своим пациентам, врачу общей практики нужно было стать еще и лиценциатом Общества аптекарей. Менее вероятно, что он был еще и лиценциатом Королевского терапевтического колледжа. У большинства врачей общей практики были в то время только две лицензии – обязательный минимум. Это согласуется с довольно нелюбезным замечанием Холмса в рассказе «Шерлок Холмс при смерти» о медицинской квалификации Уотсона, которую детектив называет «ограниченной».

Чтобы стать студентом Лондонского университета, Уотсону нужно было сдать вступительные экзамены. После этого следовало зарегистрироваться и в университете, и в Генеральном медицинском совете. Когда эти формальности были соблюдены, он был волен посещать медицинский колледж по своему выбору – в его случае это была больница Святого Варфоломея.

Как известно, это одна из старейших больниц в мире. Она была основана в 1123 году священником Раэри, служившим при дворе Генриха I[12]. Эта больница по-прежнему находится на изначальном месте в Уэст-Смитфилде, где была учреждена как лечебница для бедных. Во времена Уотсона она сохраняла свой благотворительный статус, существуя на дотации от богатых спонсоров.

Хотя многое изменилось с того дня, как Уотсон впервые прошел через ее ворота, он бы кое-что узнал (надо думать, как и Холмс) – особенно церковь Святого Варфоломея и площадь с деревьями и фонтаном в центре. Он вполне мог здесь прогуливаться в перерыве между лекциями, с удовольствием затягиваясь сигарой. Но старая химическая лаборатория исчезла, а вместе с ней и прежний Патологоанатомический музей, где Уотсон изучал анатомические образцы и, вполне возможно, сидел за одним столом с Холмсом.

В то время основной курс, по окончании которого присваивалось звание доктора медицины, составлял четыре года; из них десять месяцев следовало провести в больничных палатах. Помимо этого, студенты тратили время на подготовку к дальнейшим экзаменам, чтобы стать членами медицинских корпораций.

Это ярко демонстрирует карьера Фредерика Тривза, который позже подружился с Джозефом Мерриком, Человеком-слоном[13]. Хотя он учился при Лондонской больнице, его образование было аналогично тому, которое получил Уотсон. Ему было присвоено звание доктора медицины в 1873 году, и после этого, в 1874-м, Тривз готовился к экзамену, чтобы получить лицензию Общества аптекарей. В следующем году он стал также лиценциатом Королевского хирургического колледжа. Поскольку он практиковал как врач общей практики и как хирург, мы видим, как схожи карьеры Тривза и Уотсона[14]. Подобно Тривзу, Уотсон почти наверняка сначала получил звание доктора медицины в 1876 году, затем готовился к тому, чтобы стать лиценциатом Общества аптекарей и Королевского хирургического общества. Вкратце рассказывая о своем медицинском образовании, он не прояснил этот факт, объединив все свои квалификации под общим званием доктора медицины. Вероятно, в 1878 году Генеральный медицинский совет счел его квалифицированным доктором, имеющим лицензию на практику.

Первая часть курса, который Уотсон прошел в Бартсе, состояла из лекций – их читали врачи и хирурги больницы, – а также из демонстраций в анатомическом театре. Как мы уже видели, не исключено, что Холмс посещал некоторые из этих занятий. Именно тогда их пути могли впервые пересечься.

По окончании вводных курсов студент переходил к изучению медицины и хирургии, наблюдал за операциями и сопровождал консультантов во время обхода больничных палат.

От студентов требовалось сдать промежуточные экзамены по анатомии, физиологии, ботанике и materia medica[15]. Заключительный экзамен на четвертом курсе охватывал углубленное изучение этих предметов, а также принципов и практики медицины и хирургии.

Чтобы стать лиценциатом Общества аптекарей и Королевского хирургического колледжа, студентам нужно было пройти дальнейшие курсы по химии (включая практическую химию) и по судебной медицине, а также теорию и практику медицины и хирургии, акушерство и практику в больнице. Холмс мог также записаться на эти занятия, особенно по химии и анатомии, которыми он особенно интересовался.

Как и Холмс, Уотсон тратил время не только на занятия. Были у него и развлечения: он играл в регби. Хотя неизвестна его роль в команде, он определенно был хорошим игроком, раз его приняли в футбольный клуб «Блэкхит» – старейший открытый клуб регби в мире. Во времена Уотсона у этого клуба не было собственной площадки, и матчи проводились на пустоши. Порой зрители прорывались на поле. Уотсон почти наверняка играл в команде, капитаном которой был Леннард Стоукс, славившийся своим ударом с полулета. Стоукс, выигравший двенадцать международных матчей, изучал медицину в больнице Гая. Еще несколько регбистов были, как Уотсон, студентами-медиками.

Физические данные Уотсона подходили для этой игры. Согласно описанию, полученному ничего не подозревавшим инспектором Лестрейдом (Уотсона тогда приняли за сбежавшего взломщика), он был «среднего роста, крепкого сложения, с широким лицом и толстой шеей». В то время он носил маленькие усики.

Возможно, Уотсон снимал жилье в Блэкхите – тогда понятно его загадочное высказывание в «Знаке четырех» относительно своего «плохого знания Лондона». Учитывая, что к этому времени он провел не менее семи лет в Лондоне, учась в Бартсе, это звучит странно. Но быть может, он жил где-нибудь в пригороде, каждый день приезжая в город. Даже из такого отдаленного места, как Блэкхит, регулярно ходили поезда до вокзала Лондон-бридж. Там он мог сесть в темно-зеленый бейсуотерский омнибус, маршрут которого проходил вблизи больницы Святого Варфоломея.

На последнем курсе Уотсон должен был по меньшей мере три месяца отработать ассистентом одного из хирургов больницы и заниматься пациентами в палатах под присмотром консультанта.

По-видимому, карьера Уотсона в Бартсе была посредственной. Вероятно, он не получал никаких наград, присуждаемых наиболее перспективным студентам, – в отличие от доктора Перси Тревельяна («Постоянный пациент»). Тот также был студентом Лондонского университета, и во время учебы в больнице Королевского колледжа его наградили медалью Брюса Пинкертона за монографию о нервных заболеваниях. Тем не менее Уотсон сдал экзамены, и ему предложили должность хирурга, живущего при больнице Святого Варфоломея. Обычно больничный хирург служил всего год и шесть месяцев как младший хирург, шесть – как старший. И опять-таки Уотсон не упоминает об этом периоде своей карьеры, но то, что у него был собственный ассистент, Стэмфорд, проясняет дело.

Должность больничного хирурга была незначительной, и нужно было работать долгие часы при низкой оплате. Доктор Джеймс Мортимер («Собака Баскервилей»), «скромный член Королевского хирургического общества», как он себя именует, служил куратором – младшим медиком, наблюдавшим больных, – в Чаринг-Кросской лечебнице, и таким образом «ему отводилась скромная роль… немногим большая, чем роль практиканта», если использовать довольно пренебрежительный комментарий Холмса.

В конце года службы в качестве хирурга, живущего при больнице, Уотсону нужно было принять важное решение относительно своей будущей карьеры: что делать дальше? Чтобы заняться частной практикой, нужен был капитал, которого у него не было. С этой же дилеммой столкнулся и доктор Перси Тревельян, но ему повезло: он нашел богатого спонсора.

С другой стороны, Уотсон мог продолжать служить в больнице, но тут были свои минусы. В то время в больницах было всего четыре хирурга-консультанта, и вследствие этого продвижение по службе было медленным. Уотсону могло быть уже за сорок, пока он дождался бы свободной вакансии на более высокую должность. И ему также пришлось бы готовиться к тому, чтобы стать членом Королевского хирургического общества. Наверно, Уотсон понимал, что поскольку он звезд с неба не хватает, то лучше выбрать что-нибудь другое.

Для медика военная карьера обладала рядом преимуществ. Военный хирург зарабатывал 200 фунтов в год, при бесплатном питании и жилье. После десяти лет службы он мог уйти в отставку с половинным жалованьем, скопив достаточно денег, чтобы завести частную практику. Как пишет С. Б. Китли в «Руководстве по медицинской профессии для студентов и практикующих врачей» (1885), армия предлагала «приличную, если и не блестящую карьеру» для человека с «довольно хорошими способностями», но «не давала шанса великих свершений, который имеет городской практикующий врач или консультант». Эти слова как будто предназначались специально для Уотсона.

Но с точки зрения Уотсона, главным было то, что в армии, в отличие от больничных палат Бартса, имелась перспектива путешествий и приключений, а также было больше возможностей продвинуться по службе. В конце концов, он был еще молод: всего двадцать пять – двадцать шесть лет. Итак, он решил готовиться к вступительным экзаменам в Военное медицинское училище в Нетли, в Хемпшире.

Это училище, впоследствии названное Королевским военным медицинским училищем, было учреждено в 1860 году в Форт-Питте, Чатем. Через три года его перевели в Нетли, когда был открыт военный госпиталь Ройял-Виктория. Одну из палат превратили в классную комнату, а лаборатории, казармы и столовую для слушателей разместили в отдельном здании, позади главного больничного блока.

Госпиталь Ройял-Виктория[16] находился в прекрасном парке площадью в 210 акров, и из окон открывался вид на залив Саутгемптон-Уотер. Позже там был сооружен специальный причал, чтобы принимать раненых во время Англо-бурской и Первой мировой войны, которых подвозили на судах. Это было огромное здание с койками на 1400 пациентов в палатах, выходивших в коридоры длиной четверть мили. Флоренс Найтингейл, которая ратовала за госпиталь, состоявший из небольших бараков, пришла в ужас, когда ей показали планы больницы. Но было слишком поздно: уже начали закладывать фундамент. И тем не менее она сыграла активную роль в создании военного медицинского училища, помогая составлять инструкции и набирать преподавательский состав.

В Нетли было два курса занятий в год, каждый продолжительностью в пять месяцев. Первый начинался в апреле, второй – в октябре. Неизвестно, когда именно Уотсон поступил на эти курсы, но, судя по последующим событиям, он, вероятно, был принят на октябрьский курс в 1879 году, после того как отслужил год хирургом в больнице Святого Варфоломея.

В курс, который делился на две части, входили такие предметы, как гигиена (включая захоронение мертвых), а также военная хирургия и патология. Были организованы и полевые учения, во время которых слушатели должны были выбирать подходящие места для уборных, кухонь и перевязочных пунктов. Однако обучение было ограниченным. Не изучалась тропическая медицина, и не было учений по хирургии на поле боя и по транспортировке раненых.

Во время обучения в Нетли слушатели должны были подчиняться армейской дисциплине, носить военную форму и участвовать в парадах. В их обязанности также входило лечение пациентов в палатах. Особое значение придавалось военной бюрократической рутине – например, правильному заполнению бланков, составлению заявок и счетов.

Нужно было сдавать заключительный экзамен, и эти оценки приплюсовывались к уже полученным на вступительных экзаменах и к результатам практических тестов по химии и патологии. Сумма этих оценок определяла, в каком порядке имена слушателей появятся в «Арми газетт» и, следовательно, какое место они займут в списке лейтенантов. Судя по успехам Уотсона в школе и в Бартсе, он, вероятно, был середнячком.

Страницы: