Изображение военных действий 1812 года Барклай-де-Толли Михаил
Он хотел употребить военную хитрость, сделать засаду. Он распорядился, чтоб Тучков 1-й с 3-м корпусом и граф Марков с 7000 ополчения засели, скрылись за курганом близ Утицы и ударили бы неожиданно во фланг и в тыл, когда неприятель станет обходить нас по Старой Смоленской дороге. Так было сказано, но не так сделано. Генерал Беннигсен, не вполне уведомленный о намерении главнокомандующего, выставил войско наружу и тем нарушил тайну засады.
Кутузов хотел, может быть, и смог бы обмануть Наполеона; но зоркий глаз Наполеона видел также далеко: он угадал перемещение Тучкова по бивачным огням, угадал и взял свои меры: Понятовскому предписано не обходить Тучкова, а сражаться с ним!
Гвардия составляла резерв – за Дохтуровым и Раевским. За каждым корпусом пехоты стоял корпус кавалерии. Сам Кутузов, с своим штабом, находился при войсках Дохтурова у большой дороги – на видном месте. Начальник всей артиллерии – граф Кутайсов. При главнокомандующем находился знаменитый генерал Беннигсен. Барклай и Багратион командовали обеими Западными армиями, 1-ю и 2-ю, а Милорадович правым крылом. Кутузов был военачальником всех войск.
С французской стороны, сколько известно, сделаны следующие предположения: Понятовский должен был идти по Старой Смоленской дороге и, взойдя на одну высоту с редантами Семеновскими, принять вправо для обхода левого крыла русского. Впоследствии, как мы сказали, ему приказано не обходить, а сражаться с корпусом Тучкова.
Даву и Ней имели приказание штурмовать три реданта, на долю вице-короля оставлены Бородино и большой люнет. Наполеон надеялся сорвать реданты, оттеснить наши войска и сбить их за большую дорогу, овладев ею. Короче, он хотел загнать нашу армию в угол, составляемый Колочею при впадении ее в реку Москва.
Намерение дерзкое! Прижав таким образом армию в тесное место, он думал отрезать ее от Москвы и полуденной России и заставить положить ружье. Навести большое число войск на меньшее, рассечь нашу армию надвое и бить по частям: вот замысел Наполеона, возможный по расчетам тактики, но трудный в приложении к делу!
Ночные распоряжения неприятеля открылись, когда ободняло. Кутузов, с высокого места, где стоял хозяином, увидел огромные массы пехоты и кавалерии, расставленные против редантов Семеновских. Хвосты колонн терялись в лесу и чрез этот оптический обман представляли армию бесконечную!.. Это столпление войск на правом крыле неприятельском подало мысль послать Багговута с правого на левое крыло наше.
Начнем сначала и постараемся означить эпохи по часам, сколько то возможно. Сражение открылось в 6 часов утра.
120 орудий загремели со стороны французов. Когда боевые колонны неприятельские во множестве стали видны в поле, было уже 7 часов утра. Неприятель обставил все высоты ужасным количеством артиллерии. Пальба его могла вредить более нашей: он, как зачинщик, действовал откуда и как хотел и действовал концентрически (сосредоточенно); мы, как ответчики, действовали, как позволяло местоположение, и потому часто разобщенно, эксцентрически.
Первый выступ французов был следующий: Понятовский шел около большого леса на Утицу. Даву вдоль через лес. Две громадных батареи потянулись прямо на позицию, чтоб бить по редантам. Маршалы Даву и Ней воюют у этих окопов. Головы колонн их то выказываются, то прячутся в лес, не вытерпливая пальбы нашей. Наконец, нападение на реданты начинается: французы бегут в промежутки, чтоб захватить их с тылу.
Сводные гренадерские батальоны графа Воронцова отстаивают свои батареи. Но усилиям гренадер не устоять против превосходной силы! Маршалы овладели всеми тремя редантами, а генерал Дюфур захватил Семеновское. И тогда было 9, иные говорят – 10 часов утра.
Некоторые (это любимое мнение французов), поверившие на слово хвастливому 18-му бюллетеню Наполеона, полагают и хотят уверить, что в 9 или 10 часов утра мы были в величайшей опасности, что линия наша разрезана, судьба сражения висела на волоске и проч. и проч. Помня ход сражения и быв свидетелем духа и мужества наших, я не могу согласиться в мнении, изложенном выше.
О потере редантов Семеновских можно сказать то же, что Кутузов сказал о потере Москвы: они не составили бы потери сражения. Но скажут: «Армия могла быть разрезана, линия изломана и проч. и проч.». Отвечаю: опыт показывает, что линия русская, пробитая, разрезанная, изломанная, все еще дерется. В первом периоде сражения несколько конных полков французских вдруг заскакали в тыл 6-му и 7-му корпусам.
Линия казалась разорванною, но полки Дохтурова и Раевского нисколько не смешались: им пришла самая простая, естественная мысль: «Неприятель сзади, выворотимся наизнанку, станем бить по передним с передних, по задним с задних фасов». И, развернув эти фасы, они открыли такой огонь, что неприятель, неистово-опрометчивый в своих наскоках, сам не знал, что с собою делать! И один ли этот случай в продолжение Бородинского сражения? Около 4 часов пополудни я находился за последним резервом, где перевязывали раненых.
Я проводил раненого брата и был свидетелем, как пилили ногу Алексею Николаевичу Бахметьеву. Вдруг видим вестфальцев. Огромные, как старинные богатыри, они выехали из лесу, их было немного – и стали. На вопрос: «Что вам надобно?» – неприятельские воины, еще не пленные, отвечали: «Мы ищем короля Неаполитанского, он должен быть здесь».
Разумеется, их взяли, как баранов. Разрезать линию русскую можно, и бить русских можно, но разбить и покорить мудрено! Я, как теперь, помню поле, которое тянулось от Брина к Аустерлицу. Оно усеяно было обломками линии – колоннами разобщенными, раздвинутыми, гонимыми.
Но эти колонны наши с утра до вечера дрались и не поддавались, клали головы, не думая положить ружье! Одну, как теперь вижу, бьют, другая, пользуясь минутою, продирается вперед; налягут на ту, третья подвигается; и так все волновалось, мешалось и дралось! подобное было и у редантов Семеновских!..
Подоспел Бороздин, генерал-лейтенант с гренадерами 2-й дивизии, примчался, Коновницын, и первый – реданты, а последний – Семеновское отбили.
Маршалы, подкрепясь дивизиями Нансути и Латур-Мобура, опять завладели редантами и опять выбиты из них дивизиею Коновницына. В это время показывается 8-й корпус Жюно, и Ней отсылает его к Понятовскому с поручением действовать на промежуток (между корпусом Тучкова и левым крылом главной линии), не довольно защищенной. Граф Воронцов ранен; маршалы водят на реданты, одну за другой, дивизии Компана, Дессекса, Фриана, прибывшего позднее, Ледрю, Маршана, Разу и корпуса кавалерии.
На левом крыле генерал Тучков 1-й оттеснен, оттесняет и смертельно ранен. Его атаковали дивизии: Зайончека, Княжевича и конница генерала Себастиани. С нашей стороны лес на Старой Смоленской дороге и сказанный выше промежуток храбро защищал с стрелками князь Шаховской.
Сражение, затихая и возгораясь, продолжается у редантов и за реданты. Тучков 4-й убит при среднем. Мюрат с целою громадою конницы наехал прямо на окопы; князь Голицын объехал его сбоку. Рубка ужасная! Все это деялось еще до полудня. Неприятель приутих. Тишина перед бурею!!!
Раздражаясь неудачами, Наполеон сосредоточивает 400 пушек и много пехоты, много кавалерии. С нашей стороны выдвинуты резервы, и перед ними тянутся 300 орудий.
Все это на левом крыле, все перед теми же роковыми редантами!
Французы дерутся жестоко, дерутся отчаянно, 700 пушек гремят на одной квадратной версте; бой кипит; спорные окопы облиты кровью, переходят из рук в руки и… остаются за неприятелем!
Тогда раздается повсеместное «ура!» на линии русской, сам Багратион ведет свое левое крыло в штыки. Бой неимоверный! Люди олютели; пушки лопались от разгорячения; зарядные ящики взлетают на воздух. Кони без седоков ржут и бегают оседланными табунами.
Все было кровь и сеча в огненной атмосфере этого сражения. Багратион ранен. Стадо остается без пастыря; но Коновницын собирает войска, это было уже в 1-м часу дня, и уводит на высоты, построив их между Семеновским каре Измайловского и Литовского полков, к которым Васильчиков пристроил остатки своей и Неверовского дивизий.
Тут же собрались остатки дивизий Воронцова и принца Мекленбургского. Измайловский и Литовский полки, став эшелонами в каре, отражают тяжелый натиск железных людей (gens de fer): так называл Наполеон своих кирасир; а кирасиры Бороздина (генерал-майора) и Кретова удачною атакою сгоняют с поля неприятеля, расстроенного батальным огнем гвардейских каре. Чтоб дать лучшее понятие о троекратном приступе маршалов к редантам, я прилагаю самую краткую записку, из которой можно увидеть последовательный ход предприятий у редантов Семеновских.
Между 6-м и 7-м часами утра войска Наполеоновы на обоих крылах начали вступать в сражение.
Главные силы направлены к редантам Семеновским. Маршал Даву изготовил к атаке две дивизии: Компана и Дессекса, пустя впереди их батареи. Намерение было: прокравшись чрез леса, ударить на реданты с тылу. Переход через лес представлял много препятствий. Наконец войска вышли, кинулись на реданты и овладели одним. Но гренадеры Воронцова и дивизия 27-я Неверовского выбили неприятеля.
Наполеон усугубляет силы присоединением Нея к Даву. Дивизия Ледрю идет впереди, Маршан и Разу с своими за нею. 8-й корпус Жюно, из вестфальцев, следует за 3-м. Туда же и Мюрат направляет: Нансути (1-й кавал. кор.), Монбрюна (2-й кавал. кор.) и Латур-Мобура (4-й кавал. кор.) вслед за маршалами. Разумеется, все, что ни делалось, делалось с разрешения или приказа самого Наполеона.
Князь Багратион, видя массы неприятельские, спешит подкрепить свое левое крыло. У Тучкова 1-го взята 3-я дивизия Коновницына. 2-я кирасирская выдвинута перед дереревней Семеновской. Кутузов, с тою же заботливостью о левом крыле, присылает в подмогу ему три кирасирских полка и 8 орудий конной гвардейской артиллерии с полковником Козиным. И вслед за этими отряжены туда же полки Измайловский и Литовский, покрывшие себя славою. И 2-й пехотный корпус (Багговута) переведен также на левое крыло.
Но все это не помешало трем французским дивизиям, Компана, Дессекса и Ледрю, подступить и кинуться на реданты и завладеть одним. Сводные гренадеры идут драться за свой окоп. Граф Сиверс подводит полки: Новороссийский драгунский, Ахтырский гусарский и Литовский уланский, да несколько конных орудий, и неприятель выбит и гоним. Дивизия Маршана и бригада Бермана поддерживают своих. Тут граф Воронцов ранен.
Наполеон велит, и маршалы опять приступают к редантам. Дивизия (27-я) Неверовского несколько раз их отражает. Дорохов, с конницею, рубит и врубается. Но все-таки французы овладевают укреплениями между 10-м и 11-м часами утра. Генерал Дюфур взял деревню Семеновскую. Но Коновницын и Бороздин лишают всех успехов неприятеля. Тогда Ней, пустив вперед дивизию Разу с корпусами Нансути и Латур-Мобура, идет и берет реданты. Но Коновницын наступает и отнимает.
Колонны неприятельские роились в поле, 400 орудий покровительствовали им. Картечь наших 300 пушек не могла остановить их. Они падали, сжимались и шли! Тогда Багратион ведет все левое крыло в штыки. Сшиблись, освирепели и дрались до упаду! Багратион ранен. Реданты в руках французов. Нансути и Латур несутся, чтобы отсечь левое крыло от средины главной линии нашей. Каре гвардейские отражают атаку.
Бороздин и Кретов, уже раненный, с полками громких имен: Екатеринославским и Орденским кирасирскими, прогоняют тучи неприятельской кавалерии за овраг. Кончились атаки маршалов, и позднее один Ней, исполняя мысль Наполеона, с двумя корпусами пехоты и двумя кавалерии, повел свою огромную атаку на середину нашей линии. Наши колонны встретились, сшиблись и дрались с Неем отчаянно.
Между тем, отражаемый на левом крыле, и это было уже около 2-го часа пополудни, неприятель, неутомимый в предприятиях, потянулся против нашего центра. Вице-король выслал, с своей стороны, большие силы и, чрез совокупную атаку, захвачен большой люнет, важнейший пункт центра.
Ермолов и Кутайсов, понимая всю важность серединного пункта, в котором вице-король хотел прорвать нашу линию, понимая всю опасность положения русской армии, не стерпели потери и, взяв один батальон Уфимского полка, идут и отбивают люнет. Генерал Бонами, захвативший укрепление, сам захвачен. Вице-король отвел войска, но навел выстрелы многочисленной артиллерии.
Батареи стрелялись с батареями несколько часов сряду. Это был истинный поединок батарей! Желая отвлечь избыток сил неприятельских от левого крыла нашего, что, может быть, должно бы было сделать еще накануне, Кутузов посылает Уварова с своего правого крыла атаковать левое крыло французское. Атака эта не произвела ничего решительного в частном, но последствия ее были весьма важны для целого.
Критическая минута выиграна! Наполеон задумался: наше левое крыло вздохнуло! Вице-король, отвлеченный на минуту выездом Уварова, спешит опять к своему месту, соединяет огромные силы и батареи против нашего центра, идет и берет большой люнет. Этот полудержавный воин, сам, с своим штабом, со шпагою в руках, вошел в укрепление, которому предлагал сдачу, нашими отвергнутую.
Люнет в другой раз остается за французами; но войска наши: дивизии Капцевича, Бахметьева 2-го, Бахметьева 1-го и остатки дивизий Паскевича и Лихачева стоят за Горецким оврагом целы и готовы к бою. Милорадович заменяет Дохтурова, посланного командовать вместо Багратиона, делает приличный обстоятельствам поворот на оси и устраивает, на картечный выстрел, батареи, которые режут продольно потерянный люнет и толпящиеся около него войска французские.
Многие, и с первого взгляда как будто, дельно пеняют Наполеону, почему не подкрепил он частных усилий маршалов всеми силами своей гвардии? Конечно, свежие 25 000 могли бы наделать много шуму; но что же осталось бы тогда у Наполеона? Ровно ничего!
Пустив гвардию, он бросил бы в роковую чашу судеб последнюю свою лепту. У нас после дела осталось еще не участвовавших в деле 11 батальонов и 6 артиллерийских рот; наши казаки (более 10000) с своим знаменитым атаманом были еще свежи и бодры; в наших двух ополчениях (Московское и Смоленское) можно было насчитать до 20 000.
Если бы все это с разных сторон, с одним кличем: «Москва и Россия!» кинулось в общую сечу, Бог знает, на чью сторону склонились бы весы правды? Всего вероятнее, могло случиться, что к Москве не дошли бы ни французы, ни русские, а явились бы, под стенами столицы, обломки двух армий, в толпах, пестрых составом и вооружением. Обе армии, если б дошло до крайности, могли разложиться.
Но потеря армии, потеря великая, еще не составила бы потери России, которая могла дать новую армию. И, отступая, мы сближались с нашими средствами, к нашим резервам; а Наполеон?! Пусти он свою гвардию, и сгори эта гвардия в общем разгаре Бородинского пожара, с чем дошел бы он до Москвы и на что мог бы опереться при своих предложениях о мире?
Не знаю, что после этого должно сделать: порицать ли Наполеона за его нерешительность или хвалить за благоразумное сбережение резервов. По крайней мере, Кутузов в своем приказе накануне Бородина говорит: «Генерал, умевший сберечь свои резервы, еще не побежден!» Не подслушал ли Наполеон этих слов мудрого старца?
В это время Наполеон, производя лично обозрение линий, направляет удар на наш фронт (Une charge de front). Его кавалерия, большею частию латники, несется на нашу пехоту, – и отбита.
Все наши реданты и большой люнет решительно и уже не в первый раз захвачены. Французы синим шарфом опоясали позицию от Утицы через Семеновское. Но две массы русских войск еще целы: одна на высотах Семеновских, другая за курганом Горецким.
Барклай и Беннигсен, прискакав еще прежде на место разгрома, загнули наше левое крыло крюком, уперли его в лес, таивший в себе ополчение, и тем усилились и обезопасились от дальнейших обходов и новых покушений Нея. А Ней, пока все это происходит, отправляется добывать себе титул князя Москворецкого и, в намерении загнать наших в Москва-реку, берет с собой все, что ни находит под рукою справа и слева.
Он успел, как говорили, сосредоточить шестьдесят батальонов пехоты и более 100 эскадронов кавалерии, со множеством пушек. С этою массою, огромною, как иная армия, направляется он на центральную нашу батарею, грозя разрезать армию пополам.
Не та ли это атака, о которой Наполеон в 18-м бюллетене говорит: «Император велел повести атаку правым крылом на фронте: сим движением отняли мы поля у неприятеля». Войска Нея и наши, уже бежавшие к ним навстречу, сшиблись и расшиблись. Смешанные толпы боролись, резались, уничтожались… Такое взаимное разрушение продолжалось около двух часов.
Есть люди, которые стараются доказать, что сражение Бородинское притихло, зачахло, даже, как они выражаются, «замерло» еще в 4 часа пополудни. С того же времени до 9 вечера (целых 5 часов!) продолжалась только пушечная пальба. На это да позволено будет сделать несколько вопросов: что ж делали войска, если действовали одни батареи? Что ж делал Наполеон?
Согласимся с теми, которые говорят, будто с утра стоял он (в положении бесстрастном), скрестя руки на груди. Но они же сами соглашаются со всеми другими, что в 4 часа пополудни он (Наполеон) лично выехал на линию и обозревал положение дел. Продолжаем вопросы: к чему ж был этот выезд? К чему это обозрение? Разве он выехал для того, чтобы кончить, а не продолжать?
Тогда как сам[63] хотел даже повторить сражение! Если Наполеон (этот оборотливый, деятельный, пылкий воин) не делал ничего, то что ж делали наши? Ужели, под воздушным поединком батарей, полки и дивизии стояли спустя ружья? Нет! Всякий, кто действительно был и варился в кипятке Бородинского сражения, согласится, что не только 5 часов (от 4 до 9 вечера), но и 5 часовых четвертей не было совершенно праздного времени в битве, где дрались почти без передышки.
Иначе откуда последовала бы такая огромная, с обеих сторон, потеря в людях?.. И зачем Наполеону вдруг прекратить линейное сражение (кроме артиллерии) именно тогда (в 4 часа пополудни), когда он оттеснил (польскими войсками) корпус Тучкова 1, овладел через посредство маршалов всеми (так дорого стоившими) редантами Семеновскими, обеспечился насчет левого своего крыла (после попытки Уварова) и имел за собою наш центральный люнет? Наполеон был человек нрава крутого и не имел, кажется, обычая так великодушо останавливаться среди успехов, хотя и не дешево купленных.
Из свода этих вопросов само собою следует, что сражение, в котором умирали тысячи, и после 4 часов за полдень не замирало и не замерло, а продолжалось, разумеется, с большим или меньшим напором с той или другой стороны. Наполеон и Кутузов не уставали соображать, не переставали действовать. Наполеон направлял атаку (charge de front) серединную. Ней двигался с огромными силами.
А что делал Кутузов? Полководцы встретились на одной мысли. Каждый метил своему противнику в грудь!.. Кутузов (и это было позже 4 часов пополудни), усмотрев, что пехота французская стянута на крылья, а центр неприятеля разжидел и состоял из одной почти кавалерии, предпринял нанести удар на этот центр и нарядил несколько полков пехоты (менее пострадавшей из полков гвардейских) и часть кавалерии для этого дела.
Наполеон понял опасность такого предприятия и решился двинуть вперед часть Молодой гвардии. Удайся это движение, Кутузов превратил бы свое положение оборонительное в наступательное. Он уже и сделал было попытку к этому, выслав Уварова, которому велел сказать: «Напасть и пропасть, если необходимо!»
В то же время к Дохтурову на левое крыло послал своеручную записку карандашом: «Стоять до последней крайности!» Из таких распоряжений, твердых, решительных, видно, что сражение Бородинское было битва на жизнь или на смерть и что прекратить ее могло только одно наступление ночи. Отчего ж иные пишут: «С 4 часов пополудни вообще видно было всеобщее изнеможение: выстрелы час от часу редели, и битва замирала»?
А между тем сами же говорят далее: «Ночь прекратила сражение; оно кончилось в 9 часов вечера». Я, с своей стороны, никак не мог решиться у 15-часового сражения Бородинского похитить пять часов великих пожертвований и славы!
В доказательство, что схватки, и схватки сильные, происходили на линии уже на исходе дня, я предлагаю взглянуть в книгу Любенкова[64]. Сказав: «Уже вечерело», – он продолжает: «Густая колонна французских гренадер, до 5000 с красными распущенными знаменами, музыкою и барабанным боем, как черная громовая туча, неслась прямо на нас. Казалось, ей велено погибнуть или взять нашу батарею». Таких явлений не бывает, когда сражение замерло!
Около 7 часа вечера сражение, может быть, за общим изнуром сражающихся, мало-помалу ослабевало, но батареи еще гремели и громили. Под вечер Мюрат делает большую кавалерийскую атаку: это последняя вспышка догоравшего пожара – и французы занимают лес за Семеновским, откуда выбиты финляндцами. Настало 9 часов вечера, и не стало сражения Бородинского! Оно продолжалось 15 часов. Это сражение было генеральное и генеральское.[65]
Механизм этой огромной битвы был самый простой. Наполеон нападал, мы отражали. Нападение, отражение; опять нападение, опять отражение – вот и всё!
Со стороны французов – порывы и сила; со стороны русских – стойкость и мужество. Об этой битве можно сказать почти то же, что Веллингтон позднее сказал о битве при Ватерлоо: «Наполеон шел просто, по-старинному и разбит просто… по-старинному!» Мы только должны поставить вместо слова «разбит» другое: «отбит», и будет верно. О Кутузове можно сказать то же, что древние говорили о своем Зевсе: «Разбросав все свои громы в сражении с титанами, он отражал неприятеля терпением!» О Наполеоне должно сказать его же собственными словами: «Роковое определение судеб увлекало его!..»
Я хотел было описать Бородинское сражение по часам, но слишком разнообразные показания о ходе его не дозволили этого сделать. Всякий описывал со своей точки зрения, всякий рассказывал по-своему. Я сделал, что мог, согласив несогласных и приведя все по возможности в одну картину.
Все писатели, по крайней мере мне известные, о битве Бородинской соглашаются беспрекословно только в одном, что к половине дня неприятель приутих и вслед за тем выдвинул 400 пушек и усугубил жар нападения. В других частях описания одни с другими не согласны. Чтоб уяснить дело и представить в самых простых формах, в самом малом объеме, в нескольких строках главные виды Бородинского сражения, я помещаю здесь еще одну уцелевшую в бумагах моих выписку.
Густой лес, на нашем левом крыле, стал за своих и препятствовал быстроте наступления неприятельского; но в 7 часов утра главные силы его выказались боевыми колоннами. Понятовский идет в обход на Старую Смоленскую дорогу. Маршалы (Ней и Даву) атакуют со 130 орудиями.
Сводные гренадерские батальоны отстаивают батареи. Граф Воронцов ранен. Генерал-лейтенант Тучков отбрасывает поляков от Старой Смоленской дороги и смертельно ранен. Неприятель захватывает реданты, Коновницын отбивает их назад. Тучков 4-й убит. Князь Голицын с кирасирами врубается во французскую конницу.
Неприятель приутих. Но вскоре явился с 400 пушками и новыми силами. С нашей стороны подвинули резервы и 300 пушек. Картина ужасная, бой ужасный! По жесточайшей пальбе все наше левое крыло идет в штыки. Все смешалось и обагрилось кровью.
Коновницын переводит войска за овраг Семеновский. Измайловский и Литовский полки отражают железных людей (gens de fer) Наполеоновых.
Между тем, испытав неудачи на левом нашем крыле, неприятель с великими силами тянется на наш центр и захватывает люнет. Генерал Бонами берет это укрепление; генералы Ермолов и Кутайсов отнимают его.
Наполеон атакует линии нашей пехоты своею кавалериею и отбит. Люнет взят (самим вице-королем) во второй раз.
Почти все укрепления наши захвачены, но войска стоят твердою ногою и бьются до смерти. Ней пытает еще раз счастье: сбирает до 120 эскадронов и, подкрепясь многочисленною пехотою и артиллериею, бьет вразрез на центральную батарею.
Наполеон остановил свои порывы и как будто сделал шаг назад; но все еще в разных частях линии французы свирепствовали, многолюдствовали, губили и погибали. Многочисленная артиллерия гремела и громила.
Французы отступают на прежние свои позиции[66]. С своей стороны, в дополнение к сказанному, я могу сказать только одно: битва Бородинская не должна идти в разряд ни с какою другою. В этой битве было по крайней мере 12 боев, и каждый, произведенный отдельно, мог бы перейти на страницы истории.
Чтоб убедить вас в этом, я намекнул на самые бои. За Семеновские реданты было (разумеется, более значительных) 6 боев; за большой люнет – 2; у Тучкова (более жестоких) два. Выезд Уварова – одиннадцатый бой; атака Нея на фронт, с огромными силами, – 12-й и один из самых замечательных боев.
Я не хочу испортить четного числа причетом к нему всех кавалерийских выездов и схваток, всех пылких наскоков Мюрата с его 40000 палашей и сабель[67]. Не причисляю сюда также и знаменитого отпорного боя, который выдержали Измайловские и Литовские каре против (тяжелой французской кавалерии) железных людей Наполеоновых.
Заключая сим приуготовительные статьи мои, я приступаю к описанию, в очерках, самого сражения. И если в этом описании найдете вы противоречия, найдете много смешанного, даже хаотического (и могло ли быть это иначе при таком положении дел, когда свои, как например вестфальцы, стреляли по своим и неприятель разъезжал и гибнул в тылу некоторых корпусов наших), если найдете неясность в целом, неопределительность в действиях, нечто лабиринтическое в движениях и переездах: то не соблазняйтесь и верьте, что все это вместе составит истинную физиономию великой, смею сказать, в наше вемя беспримерной, гомерической битвы между российскою, из всех народов и племен России, и французскою армиею, из войск всех держав Западной Европы, битвы, происходившей 26 августа 1812 года, на поле Бородинском, на большой дороге к Москве, за право: быть или не быть Москве и России!
Очерки Бородинского сражения
Позиция, в которой я остановился, при селе Бородине, в 12 верст впереди Можайска; одна из наилучших, какую только на плоских местах найти можно. Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить посредством искусства.
(Слова М. И. Кутузова в донесении его государю императору)
Сражение было общее и продолжалось до самой ночи.
(Донесение Кутузова)
Батареи переходили из рук в руки; неприятель, несмотря на превосходство сил, ничего не выиграл.
(Донесение Кутузова императору)
Баталия 26 была самая кровопролитнейшая из всех, которые в новейших временах известны.
(Донесение Кутузова)
Сражение не умолкало ни на минуту, и целый день продолжался беглый огонь из пушек.
(Письма русского офицера)
Наши дрались как львы: это был ад, а не сражение.
(Последние слова раненого полковника)
Описание Бородинского сражения будет всегда несовершенным, какая бы кисть или перо ни предприняли начертать оное.
(Из книги «Русские и Наполеон Бонапарт»)
Сего дня будет сражение; а что такое сражение? Трагедия: сперва выставка лиц, потом игра страстей, а там развязка.
(Слова Наполеона графу Нарбонну перед сражением Бородинским)
26-го августа[68] был великий день битвы, беспримерной в новейшие времена. Великое сражение Бородинское начато в 6 часов утра правым крылом французов[69].
Генерал Сорбье, командир страшной батареи на правом фланге, подал вестовой знак; 120 орудий отвечали ему – и сражение закипело! В продолжение ночи сделан наскоро полевой окоп (epaulemant). Из-за него торжественно выехала длинная цепь орудий и, направясь прямо на один из редантов, прикрывавших левое крыло наше, построилась в батарею и завела с ним жестокий размен пальбы убийственной. Сражение загорелось с обеих сторон. Тридцать орудий под начальством генерала Перисти становится в голове дивизии Компана, построенной в две большие колонны.
Утаивая несколько времени поход свой в густой опушке леса, первая из этих колонн наконец выказалась, кинулась прямо на один из редантов при Семеновском и завладела им сразу[70]. Но сам генерал Компан ранен; русские, сперва оттесненные, храбро воротились назад, кинулись на схватку и отняли свой редант, проводя французов на штыках до самого леса[71].
Тут-то одна бригада, из дивизии Дессекса, тянувшаяся по кустарникам, имея 108-й полк в голове, ударила на тот же редант сбоку, осыпала жестоким ружейным огнем русских кирасир, захвативших в смелом наскоке часть артиллерии Компана, и заставила их расстаться со своею добычею. Кирасиры отступили, но тихо, стройно, жертвуя людьми порядку.
Генерал Дессекс велел ударить еще раз на редант, и спорный окоп еще раз захвачен неприятелем[72]. Но перед глазами войск, выдержавших самый ужасный огонь с батарей русских, не стало и другого генерала: картечь раздробила руку Дессексу. Ашард, полковник 108-го полка, сбит русским ядром. Русские сделали еще один натиск, и редант опять в руках у своих![73] …Множество трупов уже валялось около этого спорного окопа, так быстро из рук в руки переходившего.
Тогда-то двинулись дивизии 3-го корпуса. Наполеон приказал Нею пристроиться к левому флангу Даву. Маршал Ней сформировал своих в колонны к атаке, а 8-й корпус (Жюно), построенный в две линии, следовал за ними поодаль, в виде подкрепления. Множество русских стрелков сидели по лесам и перелескам. Нелегко подойти к нашему левому флангу!
Нападающие должны проходить по захолустьям, рытвинам и кустарникам, где нет проложенных дорог, и, выходя из чащи, формироваться под картечью русских! Зато головы колонн французских не раз ныряли обратно в лес. При первом нападении на реданты под Даву убита лошадь и сам он контужен. Мюрат, услышав о том, уже прискакал было занять место маршала; но маршал не сдал команды и продолжал сражаться сам.
Дивизия Ледрю вспугнула все войско наших стрелков и живо оттеснила их назад; потом сама, с отличным мужеством, кинулась на один из редантов, который между тем был уже преодолеваем повторным нападением войск из дивизии Компана. Полки 24-й пехотный и 57-й линейный, кучею, кто откуда смог, ворвались в редант, за который происходила драка[74].
Русские, после первого изумления, воротились опять отнимать свой окоп; но 25-я дивизия поспешила на помощь к 10-й, и русские опять отражены!..
Удачная атака 14-й кавалерийской бригады довершила успех пехоты.
В это же время дивизия Разу овладела вторым редантом[75]. На этом приостановился жаркий спор за реданты на левом крыле нашем. Было уже семь часов утра. Весь план неприятельской атаки развернулся; массы его стали видны в поле. Ней, под выстрелами огромной батареи, со стороны Шевардина, протянулся, как мы уже упомянули, мимо левого крыла Даву, имея в голове дивизию Ледрю. За нею шли дивизии Маршана и Разу. Последняя, как пришла, кинулась и овладела редантом!
Притихавшая на минуту на нашем левом крыле битва дозволила яснее расслышать гром другого боя, уже возгоревшего у нас направо. На главной батарее опять подан знак. Д’Антуар понял его, и артиллерия левого французского крыла дохнула бурею на наше правое. Ядра взвихрились и заскакали на высотах Бородина. Битва началась и на правом крыле. Можно бы сказать, что Наполеон хотел заломить вдруг оба крыла у нашего орла!
Под кипящими выстрелами своей артиллерии 106-й полк бросился в село Бородино, где ночевали гвардейские егеря (лейб-гвардии егерский полк) под начальством храброго полковника Бистрома. Этот достойный воин, впоследствии названный первым генералом и первым солдатом[76], по крайней мере с час выдерживал напор неприятеля.
Наконец, когда большая часть офицеров переранены, егеря отступили. Бородино горело, – и наши, преследуемые по пятам французами, перебрались за Колочу. В этой страшной схватке убит генерал Плозен. 106-й полк, увлекшись успехом, гонится за русскими, перебегает через мосты на Колоче и, сам не зная как, является под самыми батареями на высотах Горецких.
С батареи при Горках осыпали смельчаков ядрами. Между тем русские гвардейские егеря, придя в порядок, воротились, кинулись на дерзких и, подкрепленные 19-м и 40-м егерскими же полками с полковниками Карпенко и Вуичем, разбили в пути и отбросили за Колочу 106-й, принятый на руки 92-м полком, кинувшимся к нему на подмогу. Буасероль утвердился в Бородине. Судя по этому напору, Кутузов мог опасаться несколько и за свое правое крыло. Позднее только осмелился он его ослабить.
И между тем как с таким остервенением дрались на правом и левом крылах, не менее кровопролитный бой возгорался на центре позиции. Вице-король с величайшим трудом выжил стрелков 2-й и 26-й дивизий, которые, рассыпавшись по кустарникам, всемерно затрудняли шествие колонн французских, и вдруг, выхлынув из закрытых мест, появился в поле прямо против большой батареи, или люнета.
Он захватил Бородино и по четырем мостам, наведенным генералом Паутвенем в ночи, между Бородином и Алексинкою, перешел Колочу. С ним перешли и явились в боевом порядке его дивизии. Дивизия Брусье, переправясь за Колочу и не стерпя огня русского, спряталась в ров, залегла и лежала между Бородином и люнетом. Дивизия же Морана, поддержанная дивизиею Жерара, нынешнего маршала Франции, утвердилась на высоте, против самого люнета.
За вице-королем перешел и корпус Груши. Один Орнано с легкою кавалериею оставлен для наблюдения за оконечностию левого крыла, к Захарьину и Новому, за Войною. Множество колонн засинелось в этом месте поля, и, отделясь от других, дивизия Морана, с удивительною самонадеянностию, пошла вперед под бурею картечи против дивизии Паскевича, которая, отразив двукратно неприятеля, наконец подавлена превосходным числом и не могла выдержать натиска. Тогда генерал Бонами с 30-м линейным вскочил на люнет, размахивая саблею.
И вот 9 часов утра! В таком положении были дела в этом начальном периоде битвы. В 6 часов она началась, в 9 пылала в полном разгаре. Все пружины заведены, все колеса тронуты. Наполеон пустил в ход свою могучую волю, и машина была в полной игре! Даву и Ней жестоко воевали под Семеновским. Поговорим опять о редантах.
В продолжение доброго часа маршалы нападали, русские крепились, сумские и мариупольские гусары и курляндские и оренбургские драгуны с генералом Дороховым выстаивали с честию против всех строптивых наскоков неприятеля. Ничто не помогло! Около 10 часов утра все три реданта (или флеши) при Семеновском схвачены так нагло, так быстро, что русские не успели свезти с них пушек.
Генерал Дюфур (подкрепленный Фрианом) кинулся через овраг и подошел даже к Семеновскому. Тут можно было подумать, что французы разрезали нашу армию; но это ненадолго! Недолго праздновали неприятели! Полки гренадерские: Киевский, Астраханский, Сибирский и Московский уже ревели ура!.. Четыре стены приближались, неся ружье наперевес!.. Сошлись и кинулись колоться!..
Генерал-лейтенант Бороздин 1-й предводительствовал ими. Гренадеры, работая штыком и прикладом, выжили французов из гнезд, в которых они не успели еще отсидеться. Но тут ранен принц Карл Мекленбургский, которого так любили жители смоленские, когда он был у них на постое с своим прекрасным Московским полком; тут ранен полковник Шатилов; а полковник (Астраханского гренадерского полка) Буксгевден получил три раны и шел все вперед, пока взошел на батарею и лег мертвым, но победителем, со многими другими офицерами.
И такая резкая неудача со стороны французов не остановила маршалов. Они выпустили новые колонны пехоты и подперли их конницею Нансути и Мобура. Мы уже отчасти рассказали и, еще где придется, рассказывать будем об этих напорах масс, этих налетных схватках и наскоках кавалерии, этом беспрерывном гуле артиллерии, громившей с редантов и по редантам.
В мятеже такой битвы, как Бородинская, нельзя удержаться в пределах рассказа правильного, безмятежного. Могут случиться и повторения: просим заранее извинить нас! Рассказ, как и самое сражение, невольно увлекаясь обстоятельствами, переносится с места на место и часто запутывается, прежде нежели успеешь то заметить!
Итак, французы опять пошли на реданты и опять их захватили, и опять, прежде чем могли натешиться добытым, Коновницын выбил их штыками своей дивизии и прогнал в лес! Тут навалены кучами убитые и раненые. В числе первых лежал начальник корпусного штаба генерал Ромёф.
Видали ль вы, в портрете, генерала молодого, с станом Аполлона, с чертами лица чрезвычайно привлекательными? В этих чертах есть ум, но вы не хотите любоваться одним умом, когда есть при том что-то высшее, что-то гораздо более очаровательное, чем ум. В этих чертах, особливо на устах и в глазах, есть душа!
По этим чертам можно догадаться, что человек, которому они принадлежат, имеет (теперь уже имел!) сердце, имеет воображение; умеет и в военном мундире мечтать и задумываться! Посмотрите, как его красивая голова готова склониться на руку и предаться длинному-длинному ряду мыслей!.. Но в живом разговоре о судьбе Отечества в нем закипала особая жизнь.
И в пылу загудевшего боя он покидал свою европейскую образованность, свои тихие думы и шел наряду с колоннами, и был, с ружьем в руках, в эполетах русского генерала, чистым русским солдатом! Это генерал Тучков 4-й. Он погиб близ 2-го реданта. Под деревнею Семеновскою, у ручья, по названию Огника, под огнем ужасных батарей, Тучков закричал своему полку: «Ребята, вперед!»
Солдаты, которым стегало в лицо свинцовым дождем, задумались. «Вы стоите? Я один пойду!» Схватил знамя – и кинулся вперед. Картечь расшибла ему грудь. Тело его не досталось в добычу неприятелю. Множество ядер и бомб, каким-то шипящим облаком, обрушилось на то место, где лежал убиенный, взрыло, взбуравило землю и взброшенными глыбами погребло тело генерала.
Такого же погребения удостоился, может быть, и Кутайсов, которого остатков не могли доискаться! Около этой поры смертельно ранен и старший брат убитого (отличный воин) Тучков 1-й… На этом же месте и в это же время тяжело ранены полковники: Дризен, Ушаков и Монахтин, которого слова поместил я между эпиграфами к моим «Очеркам».
Итак, вот рассказ краткий, неполный о битвах за реданты Семеновские. Скрепим его некоторыми подробностями и еще раз (не пеняйте за повторение) поговорим о делах на этом важном пункте так, как говорят о них французы. Более всего я хотел бы избегнуть упрека в односторонности.
Когда большой редут (Раевского батарея) на правом (или, вернее сказать, в центре) в первый раз и реданты на левом крыле уже по нескольку раз захвачены: «Подоспей Монбрюн, – говорили французы, полагая, что успели прорезать нашу линию, – подоспей он с своею кавалериею – и сражение будет наше!» Монбрюн подоспел, и Провидение подоспело! Едва отдал он приказание ударить на Семеновское, ядро, пущенное с бокового редута, срезало генерала с лошади, и войска остались без предводителя!
Им начался длинный ряд тех, которые погибли, добывая страшный редут. Генерал Моран тяжко ранен. Ланаберт занял его место, и Ланаберт убит! Коленкур, гораздо позднее, заступает место Монбрюна во всем: в успехе и смерти. Но мы доскажем после о блестящей атаке и роковой судьбе молодого генерала. Прежде всех, здесь названных, как нам уже известно, генерал Бонами, первый, вскочивший в центральный редут, получил, как говорят французы, 21 рану штыками и взят в плен. Солдаты наши, дивясь его храбрости, сочли его за Мюрата.
Большой центральный редут был решительно захвачен. Синие и пестрые толпы французов суетились около пушек; но два человека, постигнув всю важность потери и рассуждая, что отнятое центральное укрепление может, оставшись долее в руках неприятеля, решить судьбу целого дня и отворить ворота в самом центре линии, положили по мере отнять опять редут и с ним ключ позиции.
Поле далеко было покрыто рассеянными единицами. Два человека, о которых мы сказали, взяли третий батальон Уфимского полка из корпуса Дохтурова и повели его к цели. Одного из этих храбрых видел я накануне на большой батарее при Бородине. Он был еще в цветущих летах, с привлекательными чертами лица; товарищи и подчиненные не могли налюбоваться его храбростию, его воинскими дарованиями.
Глядя на него, так легко было вспомнить о молодом паладине Средних веков! И тем легче, тем естественнее, что великая битва, где ратовало рыцарство, закованное в железо, битва при Креси, происходила в то же самое число, 26 августа 1346 года, как и наша Бородинская! Юность, осанка, мужество, все соединялось в живом, бодром воине: это был граф Кутайсов – командир всей артиллерии при Бородине.
Другой, в летах более зрелых, осанистый, могучий, с атлетическими формами, с лицом и мужеством львиным, ехал рядом с названным выше воином. Им был генерал Ермолов, тогдашний начальник штаба. Оба в мундирах конной артиллерии. Не успели они двинуться с места, как пример их начал действовать благотворно. Единицы стали быстро соединяться в десятки, сотни, тысячи, и скоро увидели колонну, которая не уступала в длине и плотности знаменитой колонне в битве Фонтенейской.
Но эта самосоставная колонна, из солдат разных служб, разных полков, разных мундиров, не имела никакого единства, никакой правильности. У ней было, однако же, единство цели! Два мужественных вождя, далеко впереди всех, вели эту толпу храбрых. Французы, незаконные владельцы редута, видели приближающуюся бурю и не дремали на своих трофеях. С фасов редута засверкал ужасный огонь.
Великодушная колонна редела, волновалась. Была минута, солдаты задумались, остановились. И тут-то Ермолов употребил средство, о котором рассказ и теперь остается в числе любимых солдатских преданий о незабвенном дне[77]. По обдуманному ли намерению или нечаянно, у него, как у начальника штаба, случился запас Георгиевских солдатских крестов в мундирном кармане.
Воспользовавшись минутою, он вынул горсть крестов, закричал: «Ребята, за нами! Кто дойдет, тот возьмет!» И вслед за тем начал кидать кресты далеко впереди себя. Это средство обаятельно подействовало на солдат: они кинулись к крестам и пошли вперед! Генералы подвигались скоро, кресты мелькали, толпа бежала, «ура!» гремело. И таким образом, от креста до креста, подошли к самому редуту.
Редут зевнул дымом и пламенем, выслал бурю картечи, брызнул косым дождем пуль; ряды пали, другие стеснились и ворвались в укрепление. Из двух предводителей не досчитались одного: граф Кутайсов исчез! Россия и товарищи не могли предать земле с честию его тела, которого не доискались под грудами убитых; только верный конь его прибежал к своим. Генерал-майор Ермолов ранен в шею, но продолжал сражаться.
Мы занялись исключительно повествованием о блистательном подвиге двух предводителей огромной самодельной колонны; но историческая верность требует рассказать, из кого и как она составилась. В одно время с Уфимским батальоном генерал Паскевич ударил в левое крыло французов. В то же время генерал Васильчиков с некоторыми полками 12-й дивизии штурмовал редут справа, и в то же время еще один генерал, захватя остальные полки той же 12-й дивизии, обогнул редут сзади.
Этим движением угрожал он отрезать французов от войск Морана, оставшихся на поляне. Генерал, сделавший такое искусное движение, был один из тех, которых воинские дарования расцвели во всей красе в продолжение войны Отечественной. Если я скажу, что он, страшный неприятелю и приветливый к своим, пользовался необыкновенною любовию своего Орловского полка, своей 26-й дивизии, то люди XII года тотчас угадают, что это был генерал Паскевич…
Редут претерпевал осаду и штурм. Соединенные усилия восторжествовали: 30-й линейный полк выбит из окопа, сбит с поля и взброшен на дивизию Морана. В редуте всхолмились кучи убитых и раненых: между последними взят и Бонами. Остатки 30-го полка жестоко преследованы эскадронами Корфа. Их выслал туда вместе с двумя полками драгун, Сибирским и Иркутским, генерал Барклай де Толли. Неутомимый неприятель делал разные попытки, которые мы схватим хотя в слабых оттенках.
Усиленная резервами конница французская следовала по пятам за нашею. Вдруг кидается она в промежутки колонн и пехотных каре и является в тылу 4-го и 6-го корпусов. Но храбрые наши не замешались. Задние фасы каре зажглись, и по ним побежал такой батальный огонь, что неприятель, далеко занесшийся, готов был спрятаться под землю. Видя успех пехоты, кавалерия наша бьет неприятельскую и гонит ее неотступно, пока она не скрылась за стенами своей пехоты; но не успело поле отдохнуть и очиститься, как заревели обе артиллерии.
И между тем как с обеих сторон валились люди, конница французская раз за разом взбегала на поле и схватывалась с нашею, то расшибая, то расшибаясь, в это время и в этих же местах распоряжался генерал Барклай де Толли. Михайло Богданович Барклай де Толли, главнокомандующий 1-й Западной армией и военный министр в то время, человек исторический, действовал в день Бородинской битвы с необыкновенным самоотвержением. Ему надлежало одержать две победы, и, кажется, он одержал их!
Последняя – над самим собою – важнейшая! Нельзя было смотреть без особенного чувства уважения, как этот человек, силою воли и нравственных правил, ставил себя выше природы человеческой! С ледяным хладнокровием, которого не мог растопить и зной битвы Бородинской, втеснялся он в самые опасные места. Белый конь полководца отличался издалека под черными клубами дыма.
На его челе, обнаженном от волос, на его лице, честном, спокойном, отличавшемся неподвижностию черт, и в глазах, полных рассудительности, выражались присутствие духа, стойкость непоколебимая и дума важная. Напрасно искали в нем игры страстей, искажающих лицо, высказывающих тревогу души! Он все затаил в себе, кроме любви к общему делу. Везде являлся он подчиненным покорным, военачальником опытным.
Множество офицеров переранено, перебито около него: он сохранен какою-то высшею десницею. Я сам слышал, как офицеры и даже солдаты говорили, указывая на почтенного своего вождя: «Он ищет смерти!» Но смерть бежит скорее за теми, которые от нее убегают. 16 ран, в разное время им полученных, весь ход службы и благородное самоотвержение привлекали невольное уважение к Михаилу Богдановичу.
Он мог ошибаться, но не обманывать. В этом был всякий уверен, даже в ту эпоху, когда он вел отступательную, или, как некто хорошо сказал, «войну завлекательную»! Никто не думал, чтобы он заводил наши армии к цели погибельной. Только русскому сердцу не терпелось, только оно, слыша вопли Отечества, просилось, рвалось на битву.
Но предводитель отступления имел одну цель: вести войну скифов и заводить как можно далее предводителя нашествия. В другой стороне был другой человек, которого усвоила себе история, который, без связей и отношений в России, одним личным достоинством, вынудил всеобщее уважение у современников; я не говорю уже о потомстве: оно не смотрит на отношения и ценит одни дела.
Не спрашивая, можно было догадаться, при первом взгляде на его физиономию, чисто восточную, что род его происходит из какой-нибудь области Грузии, и этот род был из самых знаменитых по ту сторону Кавказа. Это был один из родов царственных. Но время и обстоятельства взяли у него все, кроме символического герба наследственного.
Одному из потомков предоставлено было, в незабвенную эпоху побед суворовских, освежить свое родословное древо прекрасным солнцем и воздухом Италии и окропить для бессмертия корни его своею благородною кровию в день борьбы беспримерной за жизнь и бытие России. Этот человек и был и теперь знаком всякому по своим портретам, на него схожим. При росте несколько выше среднего, он был сухощав и сложен крепко, хотя несвязно.
В его лице были две особенные приметы: нос, выходящий из меры обыкновенных, и глаза. Если б разговор его и не показался вам усеянным приметами ума, то все ж, расставшись с ним, вы считали бы его за человека очень умного, потому что ум, когда он говорил о самых обыкновенных вещах, светился в глазах его, где привыкли искать хитрости, которую любили ему приписывать.
На него находили минуты вдохновения, и это случалось именно в минуты опасностей; казалось, что огонь сражения зажигал что-то в душе его, – и тогда черты лица, вытянутые, глубокие, вспрыснутые рябинами, и бакенбарды, небрежно отпущенные, и другие мелочные особенности приходили в какое-то общее согласие: из мужчины невзрачного он становился генералом красным. Глаза его сияли; он командовал и в бурке, с нагайкою, на простом донце, несся, опережая колонны, чтоб из начальствующего генерала стать простым передовым воином. Это был наш князь Багратион!
Видя, что неприятель сгустил слишком много войск против нашего левого крыла, он приказал Тучкову подкрепить дивизии Воронцова и Неверовского дивизиею Коновницына. Трое храбрых собрались в этом пункте. В то же время отдал приказание кирасирам Дуки переехать за ручей Семеновский и стать перед деревнею на поляне.
С своей стороны, Кутузов, видя, в чем дело, вывел из резерва кирасирские полки, придал им 8 орудий конной артиллерии и весь отряд направил на Семеновское, где он установился за 2-ю кирасирскою дивизиею. Не довольствуясь одним, прозорливый главнокомандующий послал еще другое подкрепление действующему и вместе страждущему левому крылу. Измайловский и Литовский гвардейские полки, сводная гвардейская бригада и артиллерийские его высочества и Аракчеева роты пущены к концу линии влево, где крутились дымные вихри сражения.
Чтоб утолстить еще более наше левое крыло, не боясь за правое, Кутузов приказал полковнику Толю перевести весь корпус Багговута и длинную цепь пушек – батарею в 36 орудий – справа налево. Артиллерийский резерв выдвинул туда же многие из своих батарей из Псарева. Все шло, все ехало, все мчалось к Семеновскому; все вихрилось около этого места. Всякий хотел владеть ключом позиции.
Мы уже рассказали, как французы, сначала застенчиво выказываясь из лесов, наконец вынырнули и понеслись на реданты. Но там был Воронцов, генерал молодой, знатный, мужественный; он покорял сердца своих сослуживцев и не хотел дать неприятелю покорить вверенные защите его укрепления. Пехота и артиллерия русская, молча, остолбенев, но взводя курки и подняв фитили, выжидали приближения французов.
Страшно идти на неприятеля, который не стреляет!.. Но французы шли… Русская линия брызнула им прямо в лицо целым дождем пуль и картечи!.. Французы облились кровью и не остановились. Как бешеные, кинулись они в промежутки редантов и захватили второй из трех!.. Сводные воронцовские батальоны, слушая голос любимого генерала, сжимались в колонны и кидались на неприятеля с штыком и прикладом.
Их подкрепляли полки бесстрашного Неверовского, кирасиры мужественного Дуки. К дивизиям Ледрю и Маршана подвели легкоконную бригаду Бермана и другую Брюйера. Тут все схватилось, все обдалось кровью!.. С обеих сторон рубились с каким-то наслаждением, хвастались упрямством и отвагою! Сеча продолжалась, а реданты, переходя, как мы уже видели, из рук в руки, наконец, по-видимому, упрочились за французами.
Но Багратион во что бы то ни стало захотел отнять опять реданты, в которых уже хозяйничали войска Нея и Даву. Он окликнул все свои резервы, даже полки гвардейские. Огромное столпление батальонов и конницы запестрело в поле. Ней, обдержанный в сечах, видит бурю и не колеблется. Оборотясь к ординарцу своему Готпулю, маршал сказал: «Донесите императору, что неприятель собрал слишком значительные силы: не надобно ль меня подкрепить?»
Но посланный еще не доехал до места, как поле заговорило под копытами многочисленной кавалерии. Впереди всех несся всадник в своем живописном наряде: за ним волновалась целая река его конницы. Казалось, который-нибудь из Средних веков выслал сюда все свое рыцарство! Могучие всадники, в желтых и серебряных латах, на крепких конях, слились в живые медные стены. Тысячи конских хвостов, пуки разноцветных перьев гуляли по воздуху. И вся эта звонко-железная толпа неслась за Мюратом.
Наполеон велел посмотреть ему, что делается у редантов. Он прибыл, дал знак, и войска французские врываются опять во второй из редантов, откуда их перед тем вытеснили. Русские кирасиры бросаются на отчаянную пехоту, но жестокий ружейный огонь удерживает пыл их, а 1-я бригада из дивизии Брюйера оттесняет назад. Между тем реданты все составляют мишень для артиллерии, все цель и предмет для местной войны, и на соседний редант идет пехота русская. Полки Вюртембергские, из бригады Бермана, скачут навстречу и не пускают идущую.
Весь 1-й кавалерийский корпус понесся и обогнул реданты с тылу. И вот три окопа, как три острова, тонут в живом разливе кавалерии: целая туча конских хвостов плавает по воздуху, тысячи голов толпятся у подножия редантов. Артиллерия французская коронует их! Тут и 4-й кавалерийский корпус получил приказание выдвинуться из линии, перейти овраг Семеновский и ударить на русские пушки в деревне этого имени. Нет пера, которое могло бы передать все сцены при деревне Семеновской!
Оставим еще раз Вентурини сказать несколько слов об этом моменте: «Русские пушкари были примерно верны своему долгу. Брали редуты, ложились на пушки и не отдавали их без себя. Часто, лишась одной руки, канонир отмахивался другою. У подножия редантов лежали русские, немцы и французы. Истекая кровью, они еще язвили друг друга, чем кому было можно. Иные, как говорят, грызлись зубами!»
Артиллерия наша вообще имела почти независимую свою деятельность в сражении Бородинском. И между тем как во рвах, перелесках, у подножия укреплений и на плоских промежутках низменностей полки, колонны, батальоны и толпы рассеянные строились, двигались, смыкались и, как волны, с одного края на другой переливались: ядра, картечь и гранаты, взвиваясь, издавая рассыпчатый визг и, лопнув, вспыхивая синеватым огнем, то пронизывали насквозь сжатые строи, то шипели, несясь по головам и срывая их вихрем полета своего, то, с клохтанием пронося смерть над самыми головами и изменяя своеобычно полет свой, с высоты на высоту перелетали.
Батареи: большая Горецкая, центральная Раевского и реданты Семеновские менялись убийством с редутами левого французского крыла, с громадными батареями Дантуара и Сорбье; и смерть то дугообразно, то в направлении линейных выстрелов сновала туда и обратно. И все это делалось на воздухе! Земля же между тем, на которой шла битва, в полном смысле слова, заплывала кровью.
Тысячи стрелков, таясь под закрытием, толпы конных, выскакивая из засады и закрытий, и колонны, идущие в откровенный бой, палили, резались и в отчаянных схватках пронимали друг друга штыками, дрались, боролись и, умирая, еще грозили друг другу цепенеющими взглядами.
Несмотря ни на какой огонь артиллерии и пехоты нашей, генерал Латур-Мобур едет вперед с саксонскими кирасирами. Эти панцирщики, так же как и вестфальцы, тук Германии, могучие, длинные, широкие, кони под ними как медведи! Латур с своим медным легионом напирает на русских, косит направо и налево и захватывает спорную позицию, между тем как генерал Нансути, ведя кирасирскую дивизию Сен-Жермена, топчет и рубит все что ни попадется с правой стороны редантов. Он очистил все поле до самого оврага Семеновского.
Пока все это происходило, выказался на высотах 8-й корпус Жюно. Ней, видя, что атаки на реданты не имеют желанного успеха, замышляет другое дело и отправляет корпус направо, к Понятовскому, который сражался на крайней оконечности русской линии. Время сказать несколько слов и о левом крыле. Это крыло, как мы видели, было уперто в большой лес и прикрыто высоко торчащим курганом с 25 пушками. Еще два холма, увенчанные редутами, находились неподалеку оттуда. Тучков стоял грозно.
Корпус его построен был перед деревнею Утицею в четыре линии. Четыре егерских полка, с князем Шаховским, рассыпались вправо по кустарникам, чтоб занять промежуток между войсками Тучкова и левым крылом главной линии. Князь Понятовский, пройдя через Ельню, вынырнул из лесов на деревню Утицу, поднял перед собою тучу русских стрелков и вытянулся в поле за Утицею.
Сильная артиллерия Тучкова громила его ужасно! Этот наступ Понятовского готовы были подкрепить: Даву, Ней и, ближе всех, 8-й корпус Жюно, составленный из вестфальцев. Расположась длинною лестницею, уступ за уступом, маршалы должны были эшелонироваться справа, чтоб громить и огибать наше крыло левое. В помощь Нею и Даву придан король Неаполитанский с корпусами Нансути, Монбрюна и Латур-Мобура.
Тучков, после сильного сопротивления, оставил деревню Утицу и отступил левее, на высоту, пристроясь к дивизии графа Строганова; оттуда открыл он ужасную пушечную и ружейную пальбу. Поляки задумались.
При отправлении 8-го корпуса вправо был в виду стратегический замысел. Вестфальцам велено, подав руку Понятовскому, стараться выжить из больших кустарников егерей наших, оборонявших промежуток, важный в смысле военном.
Ней хорошо и удачно предпринял этот опасный замысел. Удайся он – и корпус Тучкова подвергался опасности быть отрезанным от общей боевой линии, и неприятель мог бы разбивать наши реданты с тылу, и наша линия могла быть обойдена.
Но предусмотрительность Кутузова помогла делу. Багговут, заблаговременно назначенный на помощь левому крылу, подоспел теперь со 2-м корпусом и перетянул весы на нашу сторону. Два полка из новоприбывшего корпуса с генералом Олсуфьевым отряжены на помощь Тучкову.
В разных периодах, при разных обстоятельствах XII года, в сражениях, на трудных переходах, на биваках солдатских, привыкли видеть одного человека всегда первым в сражении, последним в занятии теплой квартиры, которую он часто и охотно менял на приют солдатский. Его искренняя привязанность к бивакам ясно отражалась на его шинели, всегда осмоленной, всегда запудренной почтенною золою походного огня.
Он был молод, высок, худощав, белокур, с голубыми глазами, с носом коротким, слегка округленным, с лицом небольшим, очень приятным; в обхождении и одежде прост, стройный стан его небрежно опоясан истертым шарфом с пожелтелыми кистями. Чудесно свыклись солдаты с этим человеком в серой шинели, в форменной фуражке! Он любил с ними артелиться: хлебать их кашу и лакомиться их сухарем.
Никто не смел пожаловаться на холод и голод, видя, как терпеливо переносил он то и другое. Трудно было с первого раза, с первого взгляда угадать, что это за человек? Видя его под дождем, на грязи, лежащего рядком с солдатами, подумаешь: «Это славный фрунтовой офицер!» Блеснет крест-другой из-под шинели, и скажешь: «Да он и кавалер! Молод, а заслужил!» И вдруг бьют подъем, встают полки, и этот офицер (уж не простой офицер!) несется на коне, а адъютанты роятся около него, и дивизия (4-я пехотная) его слушает, и более чем слушает: она готова за ним в огонь и в воду!
Так это уж не офицер, это генерал, да и какой! Он подъезжает к главнокомандующему, к первым сановникам армии, и все изъявляют ему знаки особенного уважения… Видно, это кто-то больше генерала? Это принц Евгений Вюртембергский. Его дивизия и удачно и вовремя подкрепила кирасир.
А между тем в том важном промежутке, в тех незапертых воротах, между левым крылом и главною линиею на протяжении целой версты уже давно разъезжал витязь стройный, сановитый. Кирасирский мундир и воинственная осанка отличали его от толпы в этой картине наскоков и схваток.
Всякий, кто знал ближе приятность его нрава и душевные качества, не обинуясь, готов был причесть его к вождям благороднейших времен рыцарских. Но никто не мог предузнать тогда, что этот воин, неуступчивый, твердый в бою, как сталь его палаша, будет некогда судиею мирным, градоначальником мудрым и залечит раны столицы, отдавшей себя самоохотно на торжественное всесожжение за спасение России!!
Это был князь Дмитрий Владимирович Голицын! С помощью дивизии принца Евгения он отстоял равнину слева от деревни Семеновской, живые стены нашей конницы заменили окопы, которых тут не успели насыпать. Вестфальцев, замышлявших обойти наших кирасир, прогнали в лес. Все толпы неприятельские разлагались на палашах кирасир и под картечью нашей конной артиллерии.
Вестфальцы из дивизии Оксо и Таро начинили было своими колоннами лес, который, опушая левый бок наших кирасир, дозволял обойти их с края. Уже выказали обе колонны из лесу свои головы, но кирасиры князя Голицына отсекли те головы. Колонны отшатнулись обратно в лес.
Но Брестский, Рязанский, Минский и Кременчугский пехотные (2-го корпуса) полки, под предводительством принца Евгения Вюртембергского, бросились на эти колонны, ущемили их между чащами леса и искололи жестоко, а лесом овладели. Во время таких боев с упрямыми немцами Понятовский велел своим полякам сделать правое крыло вперед и добывать курган с батареей, которую защищала 1-я гренадерская дивизия графа Строганова.
Под покровительством 40 орудий, вправо от Утицы, дивизии Зайончека, Княжевича и конница Себастиани пошли в атаку и, вопреки всем усилиям русских, овладели курганом. С потерею высокой господственной точки русские должны были сойти со Старой Смоленской дороги, и армия подвергалась обходу слева.
Вот почему Тучков положил на мере во что бы то ни стало сбить поляков с кургана и завладеть обратно потерянным. Сделано распоряжение. Тучков сам с павловскими гренадерами идет прямо в лицо полякам: граф Строганов с четырьмя полками гренадеров: Санкт-Петербургским, Екатеринославским, графа Аракчеева и лейб-гренадерским – атакует их справа, а генерал-лейтенант Олсуфьев, с двумя пехотными, Белозерским и Вильманстрандским, заходит в тыл.
Этим сплошным и дружным движением поляки сбиты, и граф Строганов увенчивает опять курган нашими пушками, которые далеко провожают неприятеля. Но среди всех выгод русские искренне опечалились: храбрый воинственный генерал Тучков 1-й смертельно ранен. Его место занял Олсуфьев, пока прибыл Багговут.
Скоро после Тучкова, показавшего столько преданности к делу Отечества, приехал на оконечность левого крыла другой генерал. Солдаты узнали его по всему: по видной осанке, по известной в армии храбрости, по телосложению необыкновенному. При росте значительном, он был широк в плечах, дюж и тучен.
Пространная грудь увешана была крестами. Он разъезжал на вороном аргамаке. Могучий конь гнулся под седоком, который напоминал о древних богатырях древней героической Руси. Проезжая места, где храбрый Воронцов до раны своей отбивал с гренадерами неистовые набеги пехоты и князь Голицын рубил французскую конницу, генерал, о котором мы говорили, – это был Багговут – разговаривал с артиллеристами: «Жарко у вас!» – «Греемся около неприятеля!» – отвечали ему. Вот образчик разговоров между чащами штыков, под бурею картечною. И действительно, там было жарко! Там русские, говоря языком старых преданий, парились в банях кровавых железными вениками!
Представив столько общих больших картин, я заимствую одну частную (из книги «Рассказ артиллериста о деле Бородинском»), в которой как наяву увидим, как и в каком духе сражались наши артиллерийские офицеры: «Достигнув пешком (лошадь под ним была убита), – говорит почтенный сочинитель книги, – достигнув батареи Вейде, я увидел храброго офицера с простреленною рукою.
Кровь текла из раны, но он не обращал на это внимания. „По крайней мере, вели перевязать себе рану; я принес тебе приказание от графа Сиверса”. Солдат заложил ему рану паклею и стал перевязывать платком. Но сильный от природы, он вырвался из рук перевязчика и кричал без памяти: „Второе и третье орудие по правой колонне… пли! Хорошо, ребята, мастерски! Выстрелы не даром!”»
Храбрый Любенков, ибо это он, сочинитель помянутой книги, сквозь сечи и схватки малороссийских кирасир с латниками, чрез поле ужасов возвратился к своему месту. Там застал он двух товарищей, окровавленных, умирающих. Поручик Давыдов, раненный (под грозою разрушения), сидел в стороне и читал свою любимую книгу: «Юнговы ночи», а картечь вихрилась над спокойным чтецом.
На вопрос: «Что ты делаешь?» – «Надобно успокоить душу. Я исполнил свой долг и жду смерти!» – отвечал раненый. Другой поручик, Норов, прощался с своими глазами, которые уже цепенели, и сказал: «Не оставляйте, братцы, места и поклонитесь родным!» Проговоря это, умер!
«Выстрелы, – говорит Любенков, – бывали иногда удивительно удачны. Французское ядро попало в верхнюю часть нашего орудия, отдало его, сбило пушку, сделало впадину и отскочило. Солдаты тут говорили: „Верно, не по калибру пришлось!” Вот образчик остроумия под громом батарей!»
Между тем на правом нашем крыле также происходили дела! Вице-король Италиянский короновал за Бородином высоты сильными батареями, которые, однако ж, не раз замолкали пред батареями русскими. И за всем тем наше правое крыло осыпано было ядрами и гранатами неприятельскими. День Бородинской битвы был праздником артиллерии.
«Наполеон, – говорит Барклай де Толли, – хотел уничтожить нас своей артиллериею». Мы уже сказали, что дивизии Жерара, Морана и Брусье нагло перешли Колочу. Но там напали они на наших стрелков, которые завязали с ними жестокую перестрелку. С высоты холмов наших и неприятельских высылались тучи ядер и картечь; по долинам летали и жалили пули, как пчелы. Битва кипела и в воздухе и на земле: не было места без смерти!
И вот уже 12 часов утра! Первый вид (phase) великого сражения, первый акт кровавой трагедии кончен. Солнце нашего северного августа разработало все тучи в небе, подняло все туманы с земли, поглотило всю ночную сырость в воздухе и стояло высоко и в полном великолепии.
Это солнце, наше родное солнце, уже одержало победу свою в полуосеннем русском небе; оставалось нам сделать то же на русской земле. Я был на большой батарее и с высоты кургана Горецкого видел картину изумительную. Пахнувший с правой стороны ветер отвеял до половины пелену дыма; правое крыло наше, стоявшее на высотах, облилось солнцем и светом; левое лежало углубленным в синеющий мрак.
Полдень и полночь, казалось, тут встретились вместе. Войска французские, сражавшиеся с нашим левым крылом, густо застланы были темною волнистою тучею. Только по временам беловатые облачка, длинные синие лучи и красные вспышки пробивались сквозь черную дымовую застилку, под которой глухо урчало и перекатывалось сражение внизу, у подножия спорных холмов.
Перед самым лицом правого крыла догорало Бородино. Два света, отблеск близкого пожара и лучи полуденного солнца, окрашивали двойной ряд облаков воздушных и дымовых, беспрестанно густевших от выстрелов неумолкавших.
Позиция Бородинская была длинна и шершава, и потому свет и тень не могли укладываться на ней одинаково: между ними было, может быть, такое же борение, как и между войсками, державшими свой великий спор. Полки делали переходы, чтоб поспевать к местам угрожаемым. И те, которые приходили с свежего воздуха, видели, что над сражающимися лежала черная ночь. Новая твердь, составленная из дыма, отделила землю от неба.
Искусственные молнии бегали по искусственным тучам. Входившим в темноту сражения казалось, что их вводили в какой-то черный вертеп! Но рассуждению не было тут места! Двигались по порывам, кидались, куда призывал звук барабанов и труб. Ядра и гранаты далеко пролетали, даже за резерв. Это подало, как мы видели, случай Милорадовичу сказать: «Вот сражение, в котором трусу нет места!»
Вступя в оглушительный треск Бородинского сражения, некогда было рассуждать о времени. Каждую минуту пролетали 120 ядер и 120 смертей; в каждую минуту могло рассыпаться более 4000 картечи: когда ж тут справляться с часами? Однако ж было уже 12 часов, побоище длилось, но весы колебались, и бой около полудня начинал стихать. Но вот Наполеон, уже нетерпеливый, приказывает удвоить жар и напор.
Огонь неприятельский, понемногу замиравший, вдруг ожил страшною жизнию. Со всех сторон потянулись цепи орудий. Батареи мчались, скакали, сдвигались, и 400 пушек явилось пред нашим левым крылом! Под огненною защитою этой огнедышащей артиллерии сильные колонны вновь засинели на поле перед Семеновскими редантами. Видя такие грозные шашки на роковой доске, русские также выдвигают 300 орудий!
Кутузов, сверх того, приказал Милорадовичу подтянуться левым флангом и перевести корпуса Остермана и 2-й кавалерийский за центр армии. Этот центр, истончавший, протертый, требовал надежной подкладки! В то же время Платов и Уваров отряжены на тайное дело в особую экспедицию.
Искра воли Наполеоновой упала на рассыпанный порох, и бой перед Семеновским закипел с силою необычайною, с остервенением беспримерным. 700 орудий, столпясь на одной квадратной версте, почти толкались между собой и, составляя подвижные вулканы, дышали огнем и опустошением! Ядра пронизывали толщи колонн; гранаты, лопаясь, и картечь, рассыпаясь, дождили на них сверху: било черепьем и ивернями.
А между тем ружье горело, и перекатный, яркий батальный огонь не умолкал при этом кипятке сражения; многочисленные пешие и конные колонны неприятельские шли на нас с необыкновенным, ужасающим спокойствием. Наша артиллерия пронимала их насквозь, раздирала на части; но, многолюдные, они сжимались и шли далее.
Маршалы стояли твердо в своем намерении: солдаты понимали их. Все было стройно и торжественно в этом ужасном разложении масс! По грядам убитых, по трупам товарищей французы шли и штурмовали реданты!
Ужасна была картина той части поля Бородинского, около деревни Семеновской, где сражение кипело как в котле. Густой дым и пар кровавый затмили полдневное солнце. Какие-то тусклые, неверные сумерки лежали над полем ужасов, над нивою смерти. В этих сумерках ничего не видно было, кроме грозных колонн, наступающих и разбитых, эскадронов бегущих.
Груды трупов человеческих и конских, множество распущенных по воле лошадей, множество действующих и подбитых пушек, разметанное оружие, лужи крови, тучи дыма – вот черты из общей картины поля Бородинского! Но вот ближе к нам я вижу одного из отличных генералов наших.
Тогда еще молодой и сановитый, в красивом ахтырском мундире, он прискакал на самый гребень одного из холмов Семеновских и, едва сдержав левою рукою крутого, чалого коня над глубокою рытвиною, правою указывает на бегущего неприятеля. По мановению руки его (это был генерал Васильчиков) батареи скачут, и тяжелые орудия посылают гибель и разгром вслед за бегущими.
Даль представляет вид совершенного хаоса: разорванные, изломанные французские эскадроны кружатся, волнуются и исчезают в дыму, уступая место пехоте, выступающей стройно!
Читать бесплатно другие книги:
