Мамочки мои… или Больничный Декамерон Лешко Юлия

Глава девятая

Единственный мужчина

…Ралли «Париж-Дакар» (или «Шалишь!..»-«Догнал!..», как однажды назвала Вера ежедневный дружеский заезд «Стрельцов-Бобровский») сегодня по объективным причинам не состоялось. Еще на трассе Сергей уступил место «скорой» с логотипом Большого Роддома на борту и в зеркало заднего вида углядел Бобровского, «крадущегося» сзади. Потому сначала во двор въехала эта самая «скорая» с мигалкой, из которой вынесли кого-то на носилках, прямо в приемный покой, следом – Стрельцовы, замыкающим – Бобровский.

Из окна своей машины Вера Михайловна увидела эвакуацию пациентки и сказала Сергею:

– О, это наш контингент: к нам привезли мамочку.

Сергей, зная природную тревожность жены, спросил:

– Откуда ты знаешь? Может, в родильное.

– Нет, животика совсем не видно. Рожать ей рано… – возразила Вера. Она действительно была эмоциональнее, чем это нужно для ее профессии. Но Сергей не знал, что, когда мамочку привозили в ее отделение, вообще – в Большой Роддом, в душе Веры устанавливалась относительная гармония: все хорошо, потому что мать и дитя уже под медицинским контролем.

Из автомобиля, проводив уносимую мамочку похожим на Верин пристальным взглядом, вышел Бобровский. Сергей с плохо скрываемой ревностью проворчал:

– А вот и ваш единственный мужчина. Иди уже, не опаздывай.

Вера, немного уставшая от вечных придирок Сережи к Бобровскому, всегда виноватому в том, что он такой умный, так всем нравится, добрый и т. д., сказала спокойно:

– Для меня ты – единственный, – и поцеловала мужа. – А в отделении, к слову, мужчин уже двое, еще Сашу Сосновского распределили к нам.

Для Сергея то, что она не бросилась грудью защищать своего профессионального кумира, уже было приятно. Наличие в отделении неизвестного ему молодого человека дела не меняло. Поэтому Стрельцов сказал весело:

– Хорошее начало дня! Контрольный поцелуй попрошу!

Вера покосилась на «скорую»:

– А я вот не уверена, что хорошее… Побегу, узнаю… – еще раз поцеловала мужа и ушла.

Подошел Бобровский, молча пожал руку Сергею. Кивнул на Веру, удаляющуюся в сторону корпуса:

– Чего не дождалась?

– Волнуется: кого-то по «скорой» привезли. Без животика.

– Совсем? Совсем без животика к нам не возят. Пойду, посмотрю…

Спустя некоторое время к дверям приемного покоя подъехало такси, откуда выскочила растрепанная молодая женщина и устремилась ко входу. Худенькая, стройная, в сером джемпере и джинсах, со стороны она выглядела очень молодо, хотя паспортный возраст ее, тридцать шесть лет, ей можно было дать не всегда. Сегодня было можно, особенно когда она заглянула в приемное отделение. Стараясь успокоить дыхание, женщина спросила:

– Извините… Даша Романова… 18 лет… Это моя дочь… «Скорая» забрала… Около часа назад… Она…

Врач приемного отделения кивнула, вспомнив пациентку Романову:

– В отделении патологии…

Женщина явно «затормозила», поморгав глазами:

– Патологии – чего?

Врач позволила себе едва заметную иронию:

– Беременности, что характерно.

Женщина как-то безнадежно кивнула:

– А… Ну, да… Конечно… Беременности… А поподробнее можно?

До врача, наконец, дошло, что для матери беременность дочери – неожиданная новость. Стараясь держать нейтральный тон, она сказала:

– А вы зайдите… Присядьте.

Женщина послушно села перед врачом, та быстро нашла нужные записи:

– Срок у девушки малый. Диагноз не очень благоприятный: истончение плодных оболочек. Строгий постельный режим. В общем, если ваша дочь хочет сохранить беременность, ей придется вести горизонтальный образ жизни в течение примерно… Ну, месяц-два, это как минимум.

Мама Даши Романовой кивнула. Врачу показалось, что женщина все же не до конца поняла, что с ее дочерью, поэтому она объяснила ей так, чтобы не было слышно сидящим на диване беременным:

– Это и физиологически, и психологически – очень сложный режим.

Но мама Даши снова кивнула так, будто встречающийся с периодичностью один на тысячу диагноз ей не в новинку:

– Да, спасибо. Я все знаю… Проходили, знаете ли… Меня к ней пустят?

Врач посмотрела на женщину с сочувствием:

– Конечно. У вас будет свободный график посещений.

Вера Михайловна развернула на столе длинную, как гармонь, распечатку КТГ, просмотрела, потом вклеила ее в историю болезни и сделала отметки. В дверь постучали. Свои не стучали никогда, значит – пациентка или…

– Войдите, – чуть повысив голос, разрешила она.

Оказалось – «или»: на пороге стояла мама Даши.

– Здравствуйте. Вера Михайловна, если не ошибаюсь? Мне сказали, что вы лечащий врач моей дочери, Даши Романовой…

Вера кивнула и сразу встала навстречу вошедшей женщине:

– Да. Очень хорошо, что вы зашли…

– Меня зовут Кира Алексеевна. Вера Михайловна, у меня к вам просьба: может быть, вы позволите мне находиться рядом с моей дочерью, ну… столько, сколько понадобится.

Вера Михайловна прижала руку к груди:

– Кира Алексеевна, поверьте, я вас очень хорошо понимаю, но посторонним в отделении быть запрещено… Категорически.

Кира Алексеевна опустила голову. И решила сделать еще попытку:

– Вера Михайловна, поймите меня… Я родила Дашу тоже в восемнадцать лет. И у меня была точно такая же проблема. Только вот… моя мама умерла задолго до этого. И рядом со мной была одна бабушка. Я думаю, Даше сейчас очень важно, чтобы рядом был родной человек.

Вера нахмурилась:

– Извините, от чего умерла ваша мама?

Кира Алексеевна покивала:

– Вы правильно догадались. Вот, от этого. Эта патология у нас наследственная… Долгая история. Я про Дашу, – сделала она тяжелую паузу. – У нас с дочерью непростые отношения. Видите ли… Я ведь и про беременность ее не знала. Она мне не сказала… Господи, но я должна быть рядом с ней, должна.

– Да… Чем же вам можно помочь?… – задумалась Вера.

В этот момент в дверь просунула голову нянечка Прокофьевна:

– Вера Михайловна, я в кардиологию схожу. Наталья Сергеевна туда звонила, договорилась, пусть посмотрят: что-то сердце с утра жмет. Ключ на посту оставлю, если что. Хорошо?

Врач посмотрела на старушку, кивнула:

– Да, Елена Прокофьевна, конечно… – и вдруг ее осенила идея. Она обратилась к Кире Алексеевне: – Послушайте, а как вы посмотрите на то, что мы вас оформим нянечкой, на полставки? На основной работе сумеете договориться?

Кира Алексеевна утвердительно кивнула:

– Сумею.

– Ну, давайте тогда, не откладывая, пойдем к нашему завотделением. Вот, как Владимир Николаевич решит…

Бобровский в это время заканчивал разговор по телефону с коллегой из областной клинической больницы. Коллега был мужчиной, и это позволяло Бобровскому какие-то вещи называть своими именами. В общении со своими «боевыми подругами» Владимир Николаевич всегда, почти на автомате, делал поправку на их пол, возраст и – пока – отсутствие собственных детей. Разрешив Вере войти в ответ на ее деликатный стук в дверь да еще обнаружив рядом с ней незнакомую женщину, Бобровский первым делом исключил из речи крепкие выражения, которых отнюдь не чурался:

– Ты отлично понимаешь: если она в одиночку боролась со своей проблемой, а муж палец о палец не ударил, то ни о каком результате речи не может быть. А потом она теряет ребенка, а муж начинает писать в инстанции: «Дорогая передача! Врачи не сохранили нашего ребенка…» Ладно, Костя, ко мне пришли. Да будем, конечно. И спросим, и ответим. Пока.

Закончил и выжидательно глянул на вошедших дам, мыслями все еще находясь в разговоре со своим коллегой. Потом сказал – довольно сухо, без обычной своей галантной добро желательности:

– Слушаю вас.

– Владимир Николаевич, это мама Даши Романовой, – объяснила Вера Михайловна. – Поступила сегодня утром по «скорой», угроза выкидыша, истончение плодных оболочек…

Бобровский молча кивнул.

Вера Михайловна продолжила:

– Кира Алексеевна хотела бы постоянно находиться рядом с дочерью, – на этих словах Бобровский поднял было брови и сделал растерянный жест руками, но Вера Михайловна предвосхитила его ответ: – но у меня возникла идея. У нас есть полставки нянечки. Кира Алексеевна согласна. Вам решать, Владимир Николаевич.

Бобровский пожал плечами:

– Ничего против не имею. Но Кира Алексеевна, надеюсь, понимает, что придется не только за дочерью ухаживать, но и делать массу других дел в отделении? Перестилать белье, места общего пользования, м-мм… Мусор всякий…

Кира Алексеевна улыбнулась, кивнув:

– Да я работы не боюсь. Я понимаю все…

Завотделением принял и это к сведению, уточнив:

– А основная работа? Совмещать будете?

И на это Кира Алексеевна ответила готовностью к компромиссам:

– Буду! Не впервой. Я сейчас же все оформлю, если можно? И приступлю. Хоть сегодня.

– Ну, Бог в помощь. Я позвоню в кадры. Оформляйтесь, – благословил он Киру Алексеевну, бросив взгляд на Веру, который явно обозначал – «Неожиданная удача», – я подпишу…

Пока женщины выходили из его кабинета, он украдкой окинул Киру Алексеевну внимательным взглядом, но ни на чем этот взгляд не задержался: хрупкая русоволосая женщина, милое усталое лицо без косметики, одета очень просто… Все понятно: за дочь переживает, не до красоты.

А в десятой палате тоненькая девушка лежала на кровати, глядя в потолок. Она не реагировала на тихий щебет соседок по палате, думала о чем-то своем. А те, тем временем, и знать не знали, что говорят на самую для нее больную тему.

Одна из ее соседок делилась своим опытом планового зачатия ребенка мужского пола:

– Что мне только ни говорили: хочешь мальчика – ешь больше соленого, мясо, оливки, молока не пей…

Другая мамочка в ответ с увлечением рассказывала, что помогло лично ей зачать мальчишку:

– Я слышала тоже: кофе выпить перед сексом, а еще есть все, что похоже на закуску – типа, мужская еда. Тогда будет мальчик.

Первая спросила:

– И что, ты ела?

Вторая рассмеялась:

– Я не закуски хотела, а наоборот… Пива, пива, пива… «Портера». Так хотела пива… М-мм… С чипсами. Мне сразу говорили: мальчик у тебя.

– И что – мальчик? – не очень уверенно спросила ее собеседница.

– Мальчик!

Та, что спросила, нежно погладила свой животик:

– А я девочку хочу! С девчонкой проще: девочка – подружка, всегда при маме. Вот про нас с мамой говорят: пуповину забыли перерезать – такие мы родные…

Болтливые мамочки и не заметили, как Даша отвернула голову к стене. И выражение лица Даши они тоже не заметили, а она стала очень серьезной, почти суровой. Потому что ей хотелось заплакать.

Конечно, было бы преувеличением сказать, что Кира Алексеевна в халате санитарки, в шапочке на голове с дезинфектором и тряпкой выглядела элегантно. Но странным образом ей к лицу было все это обмундирование. Может быть, потому, что очень соответствовало ее целям и настроению. Оно было рабочим. Кира была настроена на тяжелую работу, а еще – на тяжелый разговор. Она решительно открыла дверь, вошла, но вот поздоровалась тихо:

– Здравствуйте.

Даша повернула голову на звук маминого голоса – на ее лице отразилось удивление:

– Мама? Ты откуда? Ты же…

Кира Алексеевна подошла к кровати дочери: сердце сжалось – бледная, хрупкая… Кира наклонилась, осторожно поцеловала дочь, села на краешек кровати. Мамочки с интересом наблюдали эту сцену. Кира заметила, что девушкам-соседкам явно странным кажется, что дочь не знала, где работает ее мать. Девчонки не делали вид, что не слушают, слушали – вольно или невольно. Поэтому Кира сказала негромко:

– Даша, я сюда работать устроилась… Все время с тобой буду… Хорошо? Рада ты?

Но радости на лице дочери не было: она недоверчиво смотрела на мать:

– Ты? Сюда?… Кем – уборщицей?

– Ну да… На полставки, – Кира улыбнулась немного застенчиво. Даша все еще не могла осмыслить происходящее:

– Спасибо, конечно… Но ты же… Странная идея, вообще-то…

Чтобы Даша не развивала свою мысль дальше и глубже, Кира Алексеевна перебила ее:

– Сейчас для меня ты – самое главное. И твое здоровье. И твой ребенок…

Диалог звучал странно, ощущалось, что женщины что-то недоговаривают и между ними есть напряженность. И что старшая пытается скрыть этот факт от посторонних. Мамочкам не очень удобно было присутствовать при этом разговоре, поэтому Прокофьевна, заглянувшая в дверь, просто спасла всех от неловкости:

– Десятая! Особое приглашение? Обед. Лежачей сейчас принесу.

Кира обернулась:

– Нет, спасибо, я ей сама сейчас принесу.

Прокофьевна согласно кивнула:

– Ладно, принеси…

В ординаторскую с деловым видом вошли Наташа и Сосновский. Обнаружили, что ординаторская пуста, кроме них – никого, поэтому Саша решил не терять времени даром. Он тут же обнял Наташу, а для того, чтобы свести к минимуму разницу в росте, еще и слегка приподнял девушку, оторвав ее ноги от земли. И, проделав все эти манипуляции в одну секунду, поцеловал. Оторванная от реального основания, фактически обездвиженная в области грудины, Наталья Сергеевна подергала было ногами, издавая слабые мяукающие звуки, но это никак не изменило ее участи.

И надо же, как раз в это время в ординаторскую вошла Вера Михайловна. Отразилось ли удивление на ее красивом серьезном лице? Нет!

Какое-то потрясающее открытие в области человеческих отношений сделала она в этот волнующий для Сосновского миг? И снова – нет!

Может быть, она преисполнилась праведного гнева и осуждения в адрес целующихся на рабочем месте медиков? Нет, нет и нет! Наверное, потому, что с одним из целующихся не так давно провела полтора тяжелых часа в операционной, и он там не только не хулиганил, но и сделал все от него возможное, чтобы пациентка больше не страдала от своей проблемы. А впоследствии, может быть, еще стала бы матерью.

Так что Сосновский, не слишком суетясь, опустил Наташу на землю, но лукавая, счастливая улыбка на его лице все равно осталась.

– Вот, Вера Михайловна, – посчитал нужным объяснить свое поведение недавний интерн, – отрабатываем прием Хаймлиха, на всякий случай. Вдруг кто-то пуговицу проглотит ненароком.

Вера понимающе кивнула:

– Да, пуговица – это актуально. Архи. Вообще, к сведению, Саша: этот прием проводят со спины. И вообще, думаешь, за все нужно оправдываться?

Наташа, легонько оттолкнув Сосновского, сказала:

– Вот именно… Вера, у нас в отделении новенькая?

Вера посмотрела на Наташу внимательно: любовь любовью, а с памятью что? Ответила подруге, без комментариев:

– Четверо с утра.

Наташа поняла ход ее мыслей, поэтому, помотав головой, уточнила:

– Да нет, санитарка новенькая. Вежливая такая. Поздоровалась со мной, а я ее не знаю:

– А, это Кира Алексеевна, мама девочки Романовой, из десятой палаты. На полставки устроилась, пока Даша будет лежать.

Наташа приподняла брови:

– Долго придется… лежать. И работать… Ну, молодец мама. Не часто вот так мамы все бросают, и сюда. А кем она работала, ну, вообще?

Вера Михайловна задумалась сама:

– Точно, не со всякой работы сорвешься вот так, вдруг. Может, такая работа, что и бросить не жалко. Да я, если честно, не спрашивала… В отделе кадров, думаю, поинтересовались трудовой книжкой.

Бобровский шел по отделению в сопровождении Сосновского. Попавшаяся навстречу Таня поздоровалась с ними и уже хотела пройти мимо, но Бобровский, глянув на девушку повнимательнее, задержал ее:

– Таня, ты к вступительным экзаменам готовишься?

– Ну да… Планомерно. Поступательно.

Бобровский похвалил серьезно:

– Молодец, – и пристально посмотрел в девичье лицо.

Таня поежилась:

– А что, Владимир Николаевич? Я в свободное от работы время. Ну, на дежурствах еще.

Абитуриентка посмотрела на Бобровского с обидой: а уроки немецкого что, забыл уже? Вообще-то, Владимир Николаевич иезуитским нравом не отличался. В большинстве случаев он говорил именно то, что хотел сказать, а намеков и аллегорий без нужды в своей устной речи не употреблял:

– Я и говорю – молодец… А вот не нравятся мне твои синяки под глазами. Ты мочу сдай-ка на анализ. Приказ.

И пошел дальше. Саша усмехнулся в кулак. А Таня от такой начальственной заботы чуть не плакала:

– Владимир Николаевич! Ну что вы меня смущаете? Как с маленькой со мной.

Бобровский обернулся:

– Ничего я тебя не смущаю. Ты мне в дочери годишься.

Несколько секунд смотрел вверх… А потом утвердительно кивнул:

– Ну да, вполне.

Чуть вдалеке, на заднем плане из подсобной комнаты с ведром и шваброй вышла Кира Алексеевна. Тихо, как тень, пошла по коридору: работы по уборке в патологии много всегда. Бобровский проводил ее взглядом…

Кира Алексеевна заканчивала работу, сдувая пряди со лба… Подошла к зеркалу, вымыла руки, ополоснула лицо. Посмотрела на себя: в отражении без косметики у нее было бледное, а поэтому очень печальное лицо. Она грустно улыбнулась самой себе и пошла к выходу…

Мамочки из Дашиной десятой палаты дружной стайкой с пеленками пошли на КТГ. Заметив это, Кира Алексеевна зашла в палату. Даша подняла на нее взгляд:

– А, мама…

Кира Алексеевна села на кровать к дочери. Даша была спокойна, но судя по всему, совсем не рада ее визиту.

– Не хочешь поговорить?

Дочь посмотрела на нее как-то насмешливо. Но не это было обидно: Дашин голос звучал почти безучастно.

– Мама, а тебе не сказали, что мне нервничать нельзя? – господи, как с чужой…

Кира протянула руку, чтобы погладить дочь по головке, но она отстранилась. Тогда мама оставила эту затею. Только тяжело вздохнула:

– А почему ты решила, что я тебя нервировать хочу? Наоборот. Хочу тебе сказать, чтобы ты ни о чем не волновалась. Ты вот не сказала мне ничего. Ну, ладно, ты взрослая… Не сочла нужным… Но если бы сказала, вот этого всего – «скорой», угрозы выкидыша – можно было бы избежать.

Даша и смотрела на нее с каким-то живым интересом, как на заговоривший стул, и говорила с холодной иронией:

– Да ну? Вот так прямо и избежать, и всего-то и надо было – сказать тебе, что я беременная, да?… Мам, а я как-то привыкла ничего тебе не рассказывать.

Мама пожала плечами:

– Не знаю, почему?

Дочь улыбнулась, отвернувшись в другую сторону. Кира Алексеевна испугалась, что Даша заплачет. Но нет, не заплакала. Наоборот, как будто сил набралась, посмотрев в окно. Заговорила насмешливо, с вызовом:

– А может, потому, что надо было привыкать всю жизнь, с детства? Сначала рассказывать, кто у меня в песочнице ведерко отобрал. Какой новый бантик у подружки… Потом – с кем в школе за партой сижу. Потом – про пятерку по географии. Потом, почему сессию завалила. А уж потом – что беременна. А я все это бабушке рассказывала. Ты у нее спроси – она в курсе.

Кира грустно усмехнулась:

– Она в курсе… Значит, я твоего доверия не заслужила. Считаешь, что я плохая мать? Ты что, всерьез считаешь, что я о тебе не заботилась?

– Я не об этом, – махнула ладошкой Даша. – Конечно, заботилась. Как ТЫ это понимаешь. Просто я понимаю – по-другому.

– Ладно, – Кира встала, направляясь к двери. – Значит, буду наверстывать. Буду исправлять ошибки. Постараюсь, хотя бы.

Даша проговорила вслед, повернув голову:

– Ты думаешь, тут некому было бы мне тарелки из столовой принести и утку подложить?

Кира Алексеевна печально покивала:

– Наверное, нашлось бы кому. Ну, доченька, придется немного потерпеть и меня. Я теперь здесь работаю.

К Прокофьевне на чай время от времени заходили и медсестры, и санитарки, и даже, бывало, пациентки. Конечно, она сама зазывала. Каморка-то у нее маленькая и вся заставленная инвентарем и тюками с бельем, вся «жилплощадь» – на двоих с сестрой-хозяйкой. Но столик маленький встал, табуретки две вместились, а уж чайник-то и вовсе места мало занял. На нижней полке у Прокофьевны варенье не переводилось… Как не зайти, если приглашают?…

Вот и Кира Алексеевна зашла к доброй старушке. Сама не заметила, как стала ей исповедоваться – вот так, запросто, сидя за чашкой чаю.

Кира Алексеевна была такая печальная, когда мыла манипуляционную, что Прокофьевна грешным делом подумала: зря она взялась за такую работу, судя по всему, женщина нерабочая, изнеженная. То ли учительница, то ли продавец. Бухгалтер, может. Худенькая, стройная, но ведро несет так, будто невесомое оно: прямая спинка, шейку ровно держит, головку гордо поднимает. А вот в манипуляционной, видать, с собой не совладала немножко: плечики опустились, глаза на мокром месте.

А сейчас вот она сидела у Прокофьевны и рассказывала ей свою историю. Судя по участливому лицу старушки, та очень Киру жалела. Да и кто бы не пожалел!..

– Да не сегодня же это началось… Может, я и правда, не права. Да только… Я очень хорошо знаю, каково это – одной ребенка растить. Ну, у меня-то выбора никакого не было: за меня другие все решили. А она?… Прежде чем решение принимать, могла бы хоть посоветоваться.

Прокофьевна покосилась на Киру: