Сегун. Книга 2 Клавелл Джеймс

– Португальский… Он тоже исчез.

«Осторожнее, – подумал он про себя. – Они исчезли, и это конец. У кого они? У японцев? Или их отдали священнику? Без бортового журнала и карт ты не сможешь проложить путь домой. Ты никогда не вернешься домой… Это неправда. Ты сможешь найти дорогу домой, если будешь осторожен и если очень сильно повезет… Не глупи! Ты прошел половину пути вокруг света, через враждебные моря и земли, и вот у тебя нет ни бортового журнала, ни карт. О Боже, дай мне силы!»

Родригес внимательно следил за ним. Через какое-то время он сказал:

– Извини, англичанин. Я знаю, что ты чувствуешь. Со мной такое тоже однажды случилось. Он был англичанин, как и ты, тот вор. Может быть, его корабль разбился и он горит в аду и будет гореть вечно. Давай вернемся обратно.

Оми и остальные ждали на пристани, пока галера обогнет мыс и исчезнет. На западе ночные облака уже заволакивали малиновое небо. На востоке ночь соединила небо и море, горизонт исчез.

– Мура, сколько времени займет погрузка всех пушек обратно на корабль?

– Если работать всю ночь, закончим завтра к середине дня, Оми-сан. Если начнем на рассвете, кончим до захода солнца. Безопасней работать днем.

– Работайте ночью. Сейчас приведи священника к погребу.

Оми глянул на Игураси, главного приспешника Ябу. Тот все еще смотрел в сторону мыса, его лицо вытянулось, синевато-багровый шрам в пустой глазнице мрачно темнел.

– Мы рады, что вы остались, Игураси-сан. Мой дом беден, но, может быть, мы сможем сделать его удобным для вас.

– Спасибо, – сказал Игураси, отворачиваясь, – но мой господин приказал вернуться сразу же в Эдо, поэтому я так и сделаю. – Заметно было, что он озабочен. – Хотел бы я быть на галере…

– Да.

– Мне не нравится мысль о том, что Ябу-сама сопровождают только двое его людей. Мне это очень не нравится.

– Да.

Он показал на «Эразм»:

– Проклятый корабль, вот что это! Правда, много сокровищ.

– Конечно. Разве господин Торанага не обрадуется подарку господина Ябу?

– Этот одержимый деньгами грабитель провинций так переполнен сознанием собственной важности, что даже не заметит того серебра, которое отнял у нашего господина. Где ваши мозги?

– Я надеюсь, что только тревога за господина вынудила вас сделать такое замечание.

– Вы правы, Оми-сан. Я не хотел вас обидеть. Вы очень умны и здорово помогли нашему господину. Может быть, вы правы и в том, что касается Торанаги, – вздохнул Игураси, а сам подумал: «Наслаждайся своим вновь обретенным богатством, бедный глупец. Я знаю господина лучше, чем ты. То, что владения твои увеличились, не принесет тебе добра. Твоя удача была платой за корабль, драгоценности и оружие. Но теперь их нет – уплыли. А господин из-за тебя оказался в опасности. Ты послал письмо, и ты сказал: „Прежде посмотрите на чужеземцев“, введя его в искушение. Мы должны были уехать вчера. Случись так, господин был бы в безопасности сейчас, при деньгах и оружии. Ты предатель? Стараешься для себя, или своего глупого отца, или для врагов? Для Торанаги, может быть? Это не важно. Уж поверь мне, Оми, глупый ты молокосос, твоя ветвь клана Касиги не приживется на этой земле. Мне бы следовало сказать тебе это прямо в лицо, но тогда я должен был бы убить тебя и лишиться доверия моего господина. Он сам решит, когда это сделать, не я».

– Спасибо за гостеприимство, Оми-сан, – произнес он. – Я загляну вас повидать, но сейчас у меня свои дела.

– Вы не могли бы оказать мне услугу? Пожалуйста, передайте привет моему отцу. Я был бы очень благодарен.

– Буду счастлив сделать это. Он прекрасный человек. И я не поздравил еще вас с увеличением ваших владений.

– Вы слишком добры.

– Еще раз благодарю вас, Оми-сан. – Он поднял руку в дружеском приветствии, подозвал своих людей и во главе отряда всадников направился прочь из деревни.

Оми подошел к погребу. Священник уже стоял возле ямы. Оми мог видеть, что иезуит в гневе, и втайне надеялся, что тот сорвется, даст повод избить его.

– Священник, скажи чужеземцам, чтобы они вышли из ямы. Скажи им, что господин Ябу разрешил им опять жить среди людей. – Оми говорил намеренно простым языком. – Но при малейшем нарушении правил двое из них будут снова отправлены в яму. Они должны хорошо вести себя и выполнять все приказы. Ясно?

– Да.

Оми заставил священника повторить сказанное слово в слово, как делал и раньше. Удостоверившись, что отец Себастио все понял правильно, он приказал ему говорить с моряками.

Люди выходили один за другим. Все были испуганы. Некоторые помогали друг другу. Один был плох и стонал, стоило кому-нибудь коснуться его руки.

– Их должно быть девять.

– Один мертв. Его тело лежит внизу, в яме, – объявил священник.

Оми минуту размышлял.

– Мура, сожги труп и держи золу вместе с прахом другого чужеземца. Размести варваров в том же доме, что и прежде. Дай им много овощей и рыбы. И ячневый суп, и фрукты. Вымойте их. Они воняют. Священник, скажи им, что, если они будут себя хорошо вести и слушаться, их станут и дальше кормить.

Оми присматривался и прислушивался. Он видел, что все варвары полны благодарности, и с презрением подумал: «Какие глупцы! Я освободил их только на два дня, потом верну их обратно, и тогда они будут есть дерьмо, действительно будут есть дерьмо».

– Мура, научи их правильно кланяться, а потом убери отсюда. – Он повернулся к священнику: – Ну?

– Теперь я уйду. Поеду домой, прочь из Андзиро.

– Уезжай и не возвращайся никогда. Лучше здесь не показываться ни тебе, ни другим таким, как ты. Может, вы оттого наведываетесь в мои владения, что некоторые из моих крестьян или вассалов-христиан замышляют измену, – процедил он со скрытой угрозой, используя классический прием, который самураи, настроенные против христианства, применяли, дабы воспрепятствовать распространению чуждых религиозных догм в своих владениях: в отличие от иноземных священников новообращенные японцы не были защищены законом.

– Христиане – добрые японцы. Всегда. Хорошие вассалы. Никаких черных мыслей.

– Я рад это слышать. Не забудь, мои владения теперь простираются на двадцать ри во всех направлениях. Ты понял?

– Я понимаю.

Оми зорко следил за тем, как священник кланяется с усилием, – даже чужеземные священники должны иметь хорошие манеры – и ушел.

– Оми-сан, – обратился к нему один из самураев, молодой и очень красивый.

– Да?

– Пожалуйста, извините меня, я знаю, что вы не забыли, но Масидзиро-сан все еще в яме.

Оми подошел к погребу и посмотрел вниз, на самурая. Тот упал на колени, уважительно кланяясь.

Два прошедших дня состарили его. Оми взвесил его прошлые заслуги и будущую судьбу. После этого он вытащил из-за пояса молодого самурая короткий меч и бросил в яму.

У подножия лестницы Масидзиро с недоверием смотрел на клинок. Слезы потекли по его щекам.

– Я не заслужил такой чести, Оми-сан, – сказал он жалко.

– Да.

– Благодарю вас.

Молодой самурай рядом с Оми сказал:

– Пожалуйста, позвольте ему совершить сэппуку здесь, на берегу!

– Он провинился. Он останется в яме. Прикажите крестьянам засыпать ее. Уничтожьте все следы. Чужеземцы осквернили это место.

Кику засмеялась и покачала головой:

– Нет, Оми-сан, извините, пожалуйста, но не надо мне больше саке, а то волосы растреплются, я упаду, и что тогда будет?

– Мы упадем вместе и будем любить друг друга, – с удовольствием сказал Оми, его голова кружилась от выпитого.

– Но я бы стала храпеть, а вы не сможете любить храпящую, противную, пьяную девушку. Поэтому извините. Ой нет, Оми-сама, хозяин нового огромного владения заслуживает большего! – Она налила еще теплого саке – не более наперстка – в изящную фарфоровую чашку и протянула ее обеими руками: указательный и большой пальцы левой руки аккуратно держали сосуд, указательный палец правой руки касался донышка. – Вот, потому что вы великолепны!

Он принял чашку и выпил, наслаждаясь теплотой и вкусом выдержанного напитка.

– Я так рад, что смог убедить вас остаться еще на день. Вы так красивы, Кику-сан.

– Вы тоже красивы и нравитесь мне. – Ее глаза мерцали в свете свечи, которую поместили в бумажный фонарь среди цветов, свисающих с кедровой балки.

Это была лучшая из комнат в чайном домике у площади. Кику наклонилась, чтобы помочь ему взять еще риса из простой деревянной мисочки, что стояла перед ним на низком столике, покрытом черным лаком, но он покачал головой:

– Нет-нет, спасибо.

– Такому сильному человеку, как вы, нужно больше есть.

– Я сыт, правда.

Он не предлагал ей ничего, потому что она едва притронулась к салату – тонко нарезанному огурцу и изящно нашинкованной редиске, маринованной в уксусе, – это все, что она съела за ужином. Были еще ломтики сырой рыбы на шариках, слепленных из риса, суп, салат и немного свежих овощей, приготовленных с пикантным соусом из сои и имбиря.

Она мягко хлопнула в ладоши, сёдзи тут же раздвинула ее личная служанка:

– Да, госпожа?

– Суйсэн, убери все это и принеси еще саке и новый чайник зеленого чая. И фрукты. Саке должно быть теплее, чем в прошлый раз. Торопись, бездельница! – Она постаралась, чтобы это звучало строго.

Суйсэн было четырнадцать. Эта милая, старающаяся угодить девушка вот уже два года перенимала у Кику секреты ремесла.

Кику с трудом отвела глаза от чистого белого риса, до которого была большая охотница, и подавила позыв голода. «Ты ела до прихода сюда и поешь позже, – напомнила она себе. – Да, но даже тогда было слишком мало».

«Госпожа должна иметь умеренный аппетит, очень умеренный аппетит, – говорила обычно ее учительница. – Гости едят и пьют – чем больше, тем лучше. Госпожа так не делает и, конечно, никогда не делает этого с гостями. Как госпожа может говорить или развлекать гостей, играть на сямисэне или танцевать, если у нее набит рот? Ты поешь позднее, будь терпелива. Сосредоточься на своем госте».

Следя за Суйсэн, придирчиво оценивая ее искусство, она рассказывала Оми истории, которые заставили его смеяться и забыть про все на свете. Суйсэн встала на колени сбоку от Оми, расставила маленькие мисочки и положила палочки для еды на лаковом подносе в том порядке, как ее учили. Потом взяла пустую бутылку из-под саке, наклонила горлышко над чашкой, чтобы убедиться, что бутыль пуста, – встряхивать ее считалось дурным тоном, – затем поднялась с подносом, бесшумно подошла к двери, опустилась на колени, поставила поднос, открыла сёдзи, встала, прошла через дверь, опять встала на колени, подняла поднос и перенесла через порог, так же бесшумно положила его и закрыла за собой дверь.

– Мне, правда, скоро придется искать другую служанку, – заметила Кику, не очень расстроившись. «Этот цвет ей идет, – подумала она. – Надо еще послать в Эдо за шелком. Что за стыд думать, что это дорого! Гёко-сан заплатят за прошлую ночь и сегодняшнюю достаточно, чтобы купить маленькой Суйсэн двадцать кимоно. Она такой приятный ребенок и действительно очень грациозная». – Она такая шумная – извините.

– Я не заметил ее, только вас, – заявил Оми, допивая саке.

Кику обмахивалась веером, улыбка осветила ее лицо.

– Вы заставляете меня почувствовать себя счастливой, Оми-сан. И любимой.

Суйсэн принесла саке. И зеленый чай. Ее хозяйка налила Оми хмельного напитка и подала ему. Суйсэн, встав на колени, беззвучно наполнила чашки. Она не пролила ни капли и подумала, что звук, который издает жидкость, льющаяся в чашку, напоминает тихий звон колокольчика, после чего вздохнула задумчиво, но с огромным облегчением, опустилась на пятки и стала ждать.

Кику поведала занимательную историю, которую слышала от одной из подруг в Мисиме, и Оми рассмеялся. Рассказывая, она взяла маленький апельсин и с помощью своих длинных ногтей раскрыла его, как цветок: дольки плода напоминали лепестки, а сегменты кожуры – чашелистики.

– Вам нравится апельсин, Оми-сан?

Первым порывом Оми было сказать: «Я не могу разрушить такую красоту». «Но это было бы неуместно, – подумал он, пораженный ее артистизмом. – Как мне похвалить Кику и ее безымянного учителя? Как могу я вернуть счастье, которое она дала мне, позволив следить за ее пальцами, создающими нечто столь же прекрасное, сколь и эфемерное?»

Он подержал цветок в руках, потом быстро отделил четыре дольки и съел их с наслаждением. Образовался новый цветок. Он удалил еще четыре дольки, получилась третья конфигурация. Тогда он взял одну дольку и отодвинул вторую, так что оставшиеся три опять превратились в цветок.

После этого он взял две дольки, а оставшуюся положил набок в центре оранжевой чаши из кожуры, словно полумесяц в солнце.

Одну он съел смакуя. Вторую дольку положил на ладонь и сказал:

– Эту должны съесть вы, потому что она предпоследняя. Это мой подарок вам.

Суйсэн затаила дыхание. Для чего же последняя? Кику взяла дольку и съела. Ничего вкуснее она никогда не пробовала.

– Эта последняя, – объявил Оми серьезно, кладя весь цветок на ладонь своей правой руки, – мой дар богам, что бы и где бы они ни были. Я никогда не вкушу этой дольки – разве что из ваших рук.

– Это слишком, Оми-сама, – произнесла Кику. – Я освобождаю вас от обета! Это было сказано под влиянием ками, который живет во всех бутылках с саке.

– Я не откажусь от обета.

Они были очень счастливы вместе.

– Суйсэн, – распорядилась Кику, – теперь оставь нас. И пожалуйста, пожалуйста, дитя, сделай это грациозно.

– Да, госпожа. – Девушка выскользнула в соседнюю комнату, проверила, удобны ли футоны, на месте ли орудия удовольствия, в порядке ли цветы. Разгладила незаметную складку на безупречном одеяле. Села удовлетворенная, вздохнула с облегчением, обмахнула пылающее лицо сиреневым веером и стала ждать.

В соседней комнате, самой приятной из всех в чайном домике, потому что только там имелся выход в сад, Кику взяла сямисэн – трехструнный, похожий на гитару инструмент с длинным грифом, и первая парящая нота заполнила комнату. Потом она запела. Сначала мягко, затем возбуждающе, снова мягко. Сладко вздыхая, она пела о взаимной и неразделенной любви, о счастье и печали.

– Госпожа? – Шепот не разбудил бы и чутко спящего, но Суйсэн знала, что госпожа предпочитает не спать после «облаков» и «дождя», как бы сильны они ни были. Она склонна отдыхать в спокойной полудреме.

– Да, Суй-тян? – спокойно прошептала Кику, используя обращение «тян», которое обычно адресуют любимому ребенку.

– Вернулась жена Оми-сана. Ее паланкин только что пронесли по дорожке к его дому.

Кику взглянула на Оми. Его шея удобно покоилась на обитом войлоком деревянном валике, руки были переплетены. Тело Оми было сильным, без рубцов и отметин, кожа – упругой, матово-золотой, а местами лоснилась. Она нежно приласкала его – так, чтобы он почувствовал это сквозь сон, но не пробудился. Потом выскользнула из-под стеганого одеяла, собирая свои раскиданные вокруг кимоно.

Кику потребовалось немного времени, чтобы обновить макияж, пока Суйсэн причесывала и укладывала ей волосы в стиле симода. После этого хозяйка и служанка бесшумно проскользнули по коридору, вышли на веранду, а затем, через сад, на площадь. Лодки, как светлячки, сновали от корабля чужеземцев к пристани, где оставалось семь пушек. Все еще стояла глубокая ночь, до рассвета было далеко.

Две женщины просеменили вдоль узкой улочки между скоплением домов и начали подниматься по тропинке.

Потные усталые носильщики стояли вокруг паланкина на вершине холма у дома Оми. Кику не постучала в садовую калитку. В доме горели свечи, слуги бегали туда и сюда. Она сделала знак Суйсэн, и та сразу же подошла к веранде около парадной двери и постучала. Через мгновение дверь открылась.

Кровать матери Оми еще не была разобрана. Она сидела, неподвижно прямая, около маленькой ниши. Окно было открыто в сад. Мидори, жена Оми, сидела напротив свекрови.

Кику встала на колени. Неужели всего лишь вчера она была здесь, напуганная «ночью стонов»? Она поклонилась сначала матери Оми, потом его жене, чувствуя напряжение между этими двумя женщинами, и спросила себя: «Почему столь неизбежна эта неприязнь между свекровью и невесткой? Разве невестка в свое время не станет свекровью? Почему, став ею, она всегда обращается с женой сына так же зло и отравляет ей жизнь? А эта девочка потом делает то же самое?»

– Сожалею, что беспокою вас, госпожа-сан.

– Милости просим, Кику-сан, – ответила старуха. – Ничего не случилось, я надеюсь?

– О нет, я просто не знала, хотите вы или нет, чтобы я разбудила вашего сына, – пояснила она, уже зная ответ. – Я подумала, что лучше спросить, поскольку вы, Мидори-сан, – она повернулась и с улыбкой поклонилась Мидори, которая ей очень нравилась, – уже вернулись.

Старуха проговорила:

– Вы очень добры, Кику-сан, и очень предусмотрительны. Нет, не стоит тревожить его сон.

– Очень хорошо. Пожалуйста, извините меня за то, что надоедаю, но я подумала: лучше всего спросить. Мидори-сан, надеюсь, ваше путешествие было не очень тяжелым?

– Прошу прощения, но оно было ужасно, – произнесла Мидори. – Я рада, что вернулась. Не люблю уезжать. С моим мужем все в порядке?

– Да, все хорошо. Он много смеялся в этот вечер и казался счастливым. Он ел и пил умеренно и крепко спит.

– Госпожа-сан начала рассказывать мне об ужасных вещах, которые произошли в мое отсутствие…

– Тебе не следовало уезжать. Ты была нужна здесь, – прервала ее старуха с ядом в голосе. – Или, может быть, нет. Может, лучше бы тебя здесь вообще не было. Может быть, ты принесла к нам в дом плохого ками вместе со своим постельным бельем.

– Я ничего такого не делала, госпожа-сан, – возразила Мидори терпеливо. – Пожалуйста, поверьте, я скорее бы покончила с собой, чем бросила тень на ваше доброе имя. Пожалуйста, простите мне мое отсутствие и мои ошибки. Простите меня.

– С того времени как сюда пришел этот чертов корабль, у нас одни неприятности. Это все злой ками. Очень плохой. А где ты была, когда мы так нуждались в тебе? Прохлаждалась в Мисиме – сплетничала, объедалась и пила саке?

– Умер мой отец, госпожа-сан. За день до моего приезда.

– Ну, тебе даже не хватило почтительности или чуткости, чтобы вовремя прибыть к смертному одру собственного отца. Чем скорее ты навсегда покинешь наш дом, тем будет лучше для всех нас. Я хочу чая. У нас здесь гостья, а ты даже не предложила ей освежиться!

– Я велела подать чай сразу же, как только она…

– Так где же он?

Сёдзи открылись. Служанка внесла зеленый чай и сладкие лепешки. Сначала Мидори подала чашку старухе, которая резко обругала служанку и стала жевать лепешки беззубым ртом, шумно чавкая и прихлебывая чай.

– Вы должны извинить нас, Кику-сан, – брюзжала старуха. – Чай безвкусный. Безвкусный! И слишком горячий. Чего еще можно ожидать в этом доме.

– Вот, пожалуйста, возьмите мой. – Мидори аккуратно подула на чай, чтобы охладить его.

Старуха недовольно взяла его.

– Почему нельзя было сразу дать хороший чай?

– Что вы думаете обо всем этом? – спросила Мидори Кику. – О корабле, и Ябу-сама, и Хиромацу-сама?

– Не знаю, что и думать. Что касается чужеземцев, кто знает? Это, конечно, сборище очень необычных людей. И этот великий даймё, Железный Кулак. Очень интересно, что он приехал почти в то же время, что и господин Ябу, да? Ну, вы должны извинить меня. Пожалуй, мне пора идти.

– О нет, Кику-сан, я не могу и слышать об этом.

– Но ты же видишь, Мидори-сан, – старуха вновь нетерпеливо прервала ее, – нашей гостье неудобно, и чай ужасный.

– О нет, чай мне понравился, хозяйка-сан, правда. Вы извините меня, я ведь немного устала. Может быть, завтра, перед отъездом, вы позволите навестить вас? Мне так приятно беседовать с вами.

Старуха позволила обмануть себя, и Кику с Мидори вышли на веранду, а оттуда – в сад.

– Кику-сан, вы такая предусмотрительная, – восхитилась Мидори, держа ее за руку и любуясь ее красотой. – Это очень мило с вашей стороны, спасибо.

Кику на мгновение оглянулась на дом и вздрогнула:

– Она всегда такая?

– Сегодня вечером она еще была вежлива. Не то что в другие дни. Если бы не Оми и мой сын, клянусь, я отряхнула бы пыль этого дома с моих ног, обрила голову и стала монахиней. Но у меня есть Оми и мой сын, и я все терплю. Я только благодарю всех ками за это. К счастью, она предпочитает Эдо и не может долго оставаться здесь. – Мидори печально улыбнулась. – Ты просто привыкаешь не слушать. – Она вздохнула, очень красивая в лунном свете. – Но это все пустяки. Расскажите мне, что произошло здесь с тех пор, как я уехала.

Именно для того Кику и поторопилась прийти в дом Оми, так как было очевидно, что ни мать, ни жена не захотят, чтобы его разбудили. Она рассказала милой госпоже Мидори все, что могло помочь той защитить Касиги Оми, так же как она сама пыталась защищать его. Она открыла ей все, что знала, за исключением того, что происходило наедине с Ябу. Прибавила слухи и рассказы, которые слышала от других девушек. И все, чем с ней поделился Оми, его надежды, страхи и замыслы, умолчав лишь о том, что произошло между ними сегодня вечером. Она знала, что это не важно для его жены.

– Я боюсь, Кику-сан, боюсь за моего мужа.

– Все, что он советовал, было разумно, госпожа. Думаю, он все делал правильно. Господин Ябу не слишком щедр на награды, и Оми-сан заслужил прибавку в три тысячи коку к доходу.

– Но корабль отошел господину Торанаге, и все деньги тоже.

– Да, но, преподнеся корабль в дар, Ябу-сама с достоинством вышел из положения. И эту мысль подал ему Оми-сан. Разве не достаточная плата? Оми-сан должен был выказать себя преданным вассалом. – Кику немного исказила правду. Она знала, что Оми-сан в большой опасности, а с ним и его близкие. «Что будет, то будет, – напомнила она себе. – Зачем этой милой женщине терзаться опасениями?»

– Да, это так, – признала Мидори. «Пусть это будет правдой! – молилась она. – Пожалуйста, пусть это будет правдой!» Она обняла девушку, ее глаза наполнились слезами. – Спасибо. Вы так добры, Кику-сан, так добры. – Ей было семнадцать лет.