Сегун. Книга 1 Клавелл Джеймс
– Нет, господин. Его выговор ужасен, это почти непонятная речь. Он говорил, восточнее Японии есть еще пиратские корабли?
– Да, священник! Есть еще пиратские корабли в море? Восточнее? А?
– Да, господин. Но я думаю, он врет. Он говорит, в Маниле.
– Я не понимаю, где находится Манила?
– На востоке. Много дней пути.
– Если какие-то пиратские корабли придут сюда, мы устроим им приятную встречу, где бы ни была эта Манила.
– Пожалуйста, извините меня. Я не понимаю.
– Не важно, – сказал Ябу.
Его терпение истощилось, он уже решил, что варвары должны умереть, и наслаждался предстоящим. Очевидно, что эти люди не подпадали под указ тайко, который упоминал «португальских варваров», и к тому же они были пираты. Сколько себя помнил, он ненавидел этих дикарей, их зловоние и грязь, их омерзительную привычку есть мясо, их глупую религию, высокомерие и отвратительные манеры. Еще более его, как каждого даймё, раздражала их одержимость Землей богов. Китай и Япония столетиями оставались в состоянии войны. Китай не хотел торговать. Китайская шелковая одежда была жизненно необходима для того, чтобы перенести длинное, жаркое и влажное японское лето. В Японию ее попадало крайне мало, и за нее запрашивали огромную цену. Потом, шестьдесят с чем-то лет назад, впервые появились варвары. Китайский император в Пекине позволил им обосноваться в Макао, на юге Китая, и согласился продавать шелк за серебро. Япония была богата серебром. Вскоре торговля стала процветать. Обе страны благоденствовали. Посредники, португальцы, становились богачами, и их священники – преимущественно иезуиты – сделались необходимы для торговли. Только священники могли выучиться говорить по-китайски и по-японски и, следовательно, выступать как комиссионеры и переводчики. По мере того как торговля шла в гору, священники становились все нужнее и нужнее. Теперь годовой торговый оборот был огромен и отражался на жизни каждого самурая. Поэтому приходилось терпеть священников и распространение их религии, иначе варвары могли уплыть и торговля бы прекратилась.
Вот почему к настоящему времени в Японии уже имелось несколько влиятельных христианских даймё и сотни тысяч новообращенных, большинство которых жили на Кюсю, южном, ближайшем к Китаю, острове, где находился облюбованный португальцами порт Нагасаки. «Да, – подумал Ябу, – мы должны терпеть священников и португальцев, но не этих новых варваров, золотоволосых и голубоглазых». Его охватило возбуждение. Наконец он удовлетворит свое любопытство, узнает, как будут умирать варвары после мучений. Он замучил одиннадцать человек, испробовал одиннадцать разных пыток. Он никогда не задавался вопросом, почему чужая агония так его радует. Радует, и все, а значит, к этому надо стремиться, наслаждаться этим.
Ябу сказал:
– Это судно не португальское, пиратское, оно отходит мне со всем его содержимым. Все пираты приговорены к немедленной смерти.
Едва последнее слово сорвалось с его языка, как пиратский вождь внезапно прыгнул на священника, сорвал деревянное распятие с его пояса, разбил на куски, бросил на землю и выкрикнул что-то. После этого пират тут же упал на колени и низко поклонился даймё, а стража кинулась вперед, подняв мечи.
– Стойте! Не убивайте его! – Ябу был удивлен, что кто-то мог столь нагло вести себя перед ним, проявляя такие плохие манеры. – Эти варвары непостижимы!
– Да, – подхватил Оми, недоумевая, что могла бы означать эта сцена.
Священник все еще стоял на коленях, пристально глядя на обломки креста. Все смотрели, как он трясущейся рукой подобрал оскверненную святыню. Он что-то сказал пирату тихим голосом, почти мягко. Его глаза закрылись, он сложил пальцы в пригоршню, губы медленно задвигались. Пиратский вожак стоял не двигаясь перед сбившейся в кучку командой, его бледно-голубые глаза смотрели не мигая, как у кошки.
Ябу изрек:
– Оми-сан, сначала я хочу пойти на корабль. Потом мы начнем. – Его голос стал хриплым, когда он представил удовольствие, которое пообещал себе. – Я хочу начать с того низенького рыжеголового в конце строя.
Оми наклонился ближе и понизил свой возбужденный голос:
– Пожалуйста, извините меня, но этого раньше никогда не бывало, господин. Ни разу с тех пор, как сюда пришли португальцы. Разве распятие не их священный символ? Разве они не были всегда особо почтительны со священниками? Разве они не преклонялись перед ними в открытую? Совсем как наши христиане. Разве священники не имеют над ними абсолютной власти?
– Давай о главном.
– Мы все не любим португальцев, господин. За исключением наших христиан, а? Может быть, эти новые варвары большего стоят живыми, а не мертвыми?
– Почему?
– Они особенные. Они противники христиан! Может быть, умный человек найдет способ использовать их ненависть – или неверие – к нашей выгоде. Они ваша собственность, делайте с ними что хотите. Да?
«Да. И я хочу их пытать, – подумал Ябу. – Но это удовольствие можно получить в любой миг. Слушайся Оми. Он хороший советчик. Но можно ли ему доверять? Нет ли у него тайной причины так говорить? Подумай».
– Икава Дзикю – христианин, – услышал он голос племянника, произнесшего имя его ненавистного врага – одного из родственников и союзников Исидо, – который властвовал к западу от него. – Разве этот мерзкий священник не живет там? Может быть, эти варвары дадут вам ключ ко всей провинции Икавы? Или, может быть, Исидо. Может быть, даже к господству над Торанагой, – добавил Оми деликатно.
Ябу внимательно изучал лицо Оми, пытаясь определить, что скрывается за непроницаемой миной. Потом его глаза вернулись к кораблю. Он не сомневался теперь, что корабль послан ему богами. Но был ли это дар или наказание?
Он отложил удовольствие ради безопасности своего клана:
– Я согласен. Но сначала освободи этих пиратов. Научи их достойному поведению. Особенно вожака.
– Хорошенькая смерть для Иисуса! – пробормотал Винк.
– Нам следовало бы помолиться, – сказал ван Некк.
– Мы только что прочитали одну молитву.
– Может быть, нам лучше вознести другую. Великий Боже на небесах, я бы мог выпить пинту бренди.
Их запихнули в глубокий погреб, один из многих, где рыбаки хранили высушенную на солнце рыбу. Самураи прогнали их толпой через площадь, потом вниз по приставной лестнице, и теперь они были заперты под землей. Погреб с земляными полом и стенами имел пять шагов в длину, пять в ширину и четыре в высоту. Потолок был из досок, перекрыт футом земли и имел один люк.
– Слезь с моей ноги, проклятая обезьяна!
– Отодвинь свою рожу, собиратель дерьма! – огрызнулся Питерзон добродушно. – Эй, Винк, отодвинься немного, ты, старая задница, ты и так захватил места больше всех остальных! Боже мой, я бы выпил холодного пива! Отодвинься!
– Не могу, Питерзон. Теснимся тут, как сельди в бочке.
– Это генерал-капитан. Он занял все пространство. Дайте ему пинка. Разбудите его, – зудел Матсюккер.
– А? В чем дело? Оставьте меня. Что вы хотите? Я болен. Я лежу. Где мы?
– Оставьте его. Он болен. Ну, Матсюккер, ради Бога, встань! – Винк сердито поднял Матсюккера и оттолкнул его к стене.
Места в узилище было слишком мало, чтобы лечь или просто удобно сесть. Генерал-капитан Паулюс Спилберген лежал, вытянувшись во всю длину, под люком, где было больше воздуха, его голова покоилась на свернутом плаще. Блэкторн прислонился к стене в углу и глядел на люк. Команда с трудом, но очистила для него место, зная по опыту, какая взрывная сила скрывается за внешне спокойным обликом.
Матсюккер потерял терпение и ударил Винка кулаком в пах.
– Отвали или я убью тебя, ублюдок!
Винк бросился на него, но Блэкторн схватил обоих за грудки и расшвырял в разные стороны так, что они ударились головами о стенки.
– Заткнитесь вы все! – приказал он повелительно, но мягко. Они послушались. – Мы разделимся на вахты. Одна вахта ложится и спит, вторая сидит, третья стоит. Спилберген лежит до тех пор, пока не сможет сидеть. В углу будет гальюн.
Он разбил моряков на вахты. Сразу стало удобнее.
«Мы должны выбраться отсюда в течение дня или же совсем ослабеем, – подумал Блэкторн. – Надо сделать это, когда принесут еду или воду. Сегодня вечером или завтра ночью. Почему они поместили нас сюда? Мы не опасны для них. Мы могли бы помочь даймё. Поймет он это? У меня был один-единственный способ показать ему, что настоящий враг – священник. Поймет ли он? Священник понял».
– Может быть, Бог простит тебе богохульство, но я нет, – сказал отец Себастио почти бесстрастно. – Я не успокоюсь, пока ты и твой Сатана не будут повергнуты в прах.
Пот каплями сбегал по щекам и подбородку. Блэкторн вытер его, рассеянно прислушиваясь к происходящему в погребе, как прислушивался, когда был на судне и спал или отдыхал, свободный от вахты, пытаясь предугадать опасность.
«Мы должны вырваться и захватить корабль. Знать бы, что делает Фелисити. И дети. Посчитаем-ка: Тюдору теперь семь лет, а Лисбет… Вот уже год, одиннадцать месяцев и шесть дней, как мы отплыли из Амстердама, тридцать семь дней снаряжались и шли туда из Чатема, добавим одиннадцать дней от ее рождения до начала погрузки в Чатеме. Это ее точный возраст – если все нормально. Все должно быть хорошо. Фелисити будет готовить и ухаживать за детьми, убираться и разговаривать с ними, и дети вырастут такими же сильными и бесстрашными, как их мать. Прекрасно было бы вернуться домой, гулять с ними по берегу, лесам и полям – вся эта красота и есть Англия».
Годами он учился думать о тех, кого любил и за которых отдал бы жизнь, как о героях пьесы, что никогда не кончится. Иначе боль от расставания была бы невыносимой. Он мог сосчитать все дни, которые провел дома за те одиннадцать лет, что был женат. «Их набралось мало, – подумал он, – слишком мало».
– Это трудная жизнь для женщины, Фелисити, – говорил он ей.
А она отвечала:
– Любая жизнь для женщины трудная.
Ей тогда стукнуло семнадцать, она была высокая, с длинными волосами…
Слух предупредил его об опасности.
Люди сидели или стояли, прислонившись к стене, кто-то пытался уснуть. Винк и Питерзон, два закадычных приятеля, тихо переговаривались. Ван Некк и другие смотрели в пространство. Спилберген полуспал-полубодрствовал, и Блэкторн подумал, что он сильнее, чем им казалось.
Внезапно все смолкли, услышав шаги над головой. Шаги стихли. Раздались приглушенные звуки грубой, странно звучащей речи. Блэкторну показалось, что он узнал голос самурая – как там его, Оми-сана? Да, именно так, но он не был уверен. Через мгновение голоса смолкли и шаги удалились.
– Думаете, они дадут нам поесть, капитан? – спросил Сонк.
– Да.
– Я бы выпил холодного пива. О Боже, – простонал Питерзон.
– Заткнись! – буркнул Винк. – Тут и без пива отливать некуда.
Блэкторн чувствовал, что его рубашка вся пропиталась потом. И этот запах! «Ей-богу, мне бы надо принять ванну», – подумал он и внезапно улыбнулся, вспоминая.
Мура и остальные отнесли его в теплую комнату и положили на каменную скамью, его конечности, все еще онемевшие, двигались очень медленно. Три женщины под руководством старшей начали раздевать его, он пытался остановить их, но стоило ему пошевелиться, как один из мужчин давал ему легкий тычок – и он становился недвижим. Сколько он их ни обзывал, сколько ни клял, они продолжали раздевать его, пока он не остался совсем голым. Не то чтобы он стыдился обнажаться перед женщинами, просто привык делать это в иной обстановке, таков был обычай. И ему не нравилось, что его раздевают, пусть даже нецивилизованные люди, дикари. Его раздели прилюдно, как маленького, беспомощного ребенка, и вымыли, как малыша, в теплой мыльной душистой воде, и при этом тараторили и улыбались, а он лежал на спине – это уж слишком! Его детородная плоть набухла, и чем больше он пытался противиться этому, тем становилось хуже. По крайней мере, так думал он, но не женщины. Глаза их расширились, а он покраснел. «Боже милостивый, я не должен краснеть!» Но он заливался краской, и казалось, из-за этого член увеличивается в размерах, и вот уже старуха захлопала в ладоши от удивления и сказала что-то, все закивали, а она покачала головой с благоговением и еще что-то изрекла – все закивали еще старательнее.
Мура проговорил с большой серьезностью:
– Капитан-сан, мама-сан благодарит вас. Это самое лучшее, что она видела в жизни, теперь она может умереть счастливой! – Все они поклонились как один.
И тут Блэкторн понял, как смешно все это, и захохотал. Они вздрогнули, потом тоже засмеялись. Смех отнял у него последние силы. Старуха немного опечалилась и сказала об этом, и тут снова все вместе расхохотались. Затем его осторожно положили в большую ванну, где было много горячей воды, и вскоре он уже не мог больше выдерживать жара, и его, задыхающегося, снова положили на скамью. Женщины вытерли его, а потом пришел слепой старик. Блэкторн не знал, что такое массаж. Сначала он пытался сопротивляться ощупывающим его пальцам, но потом их волшебная сила покорила его, и вскоре он чуть ли не мурлыкал, как кошка, когда пальцы нашли узелки на перетруженных мышцах и разогнали кровь, этот эликсир, который скрывался под кожей, мускулами и жилами.
После его, слабого, полусонного, отнесли в постель, там ждала девушка. Она была терпелива с ним, и после сна, когда к нему вернулись силы, он овладел ею очень осторожно, хотя долго воздерживался.
Он не спросил ее имени, и утром, когда Мура, напряженный и очень испуганный, с трудом разбудил его, она ушла.
…Блэкторн вздохнул. «Жизнь удивительна», – подумал он.
В погребе опять разворчался Спилберген. Матсюккер обхватил голову и стонал – не от боли, а от страха, юный Крок был почти в обмороке, а Ян Ропер окрысился:
– Что вас развеселило, капитан?
– Пошел ты к черту!
– Кстати, капитан, – начал ван Некк, осторожно подбираясь к тому, что было у всех на уме, – вы поступили неразумно, накинувшись на священника перед этим желтолицым негодяем.
Таково было общее, хотя и робко высказанное мнение.
– Если бы не это, думаю, мы не оказались бы здесь, в грязной норе.
Ван Некк стоял поодаль от Блэкторна.
– Всего-то и требовалось – ткнуться лбом в грязь перед этим негодяем, и они стали бы кроткими как овечки.
Он подождал ответа, но Блэкторн молчал, повернувшись к люку. Никто не проронил ни слова, но напряжение усиливалось.
Паулюс Спилберген с трудом поднялся на одном локте:
– О чем вы толкуете, Баккус?
Ван Некк подошел к нему и объяснил все про священника и распятие, что случилось и почему они здесь. Его глаза болели сегодня больше обычного.
– Да, это был опрометчивый шаг, капитан, – согласился Спилберген. – Я бы сказал, совершенно неправильный… Передайте мне немного воды. Теперь иезуиты не оставят нас в покое.
– Вам бы следовало сломать ему шею, капитан. Иезуиты все равно не оставят нас в покое, – добавил Ян Ропер. – Они докучливее вшей, а то, что мы здесь, в этой вонючей дыре, наказание Божье.
– Это чушь, Ропер! – отрезал Спилберген. – Мы здесь потому…
– Это Божья кара! Нам нужно было сжечь все церкви в Санта-Магдалене, а не только те две.
Спилберген слабо отмахнулся, как от мухи:
– Испанские войска перестроились, и нас было много меньше – хорошо, если один против пятнадцати. Дайте мне воды! Мы разграбили город, и захватили добычу, и ткнули их носами в грязь. Если бы мы остались, а не отступили, нас бы убили.
– Какое это имеет значение, когда выполняешь волю Бога? Он оставил нас.
– Может быть, мы здесь, чтобы выполнять Божью волю, – заметил ван Некк примирительно – Ропер был по-своему хорошим, хотя и слишком религиозным человеком, умелым купцом и сыном его партнера. – Может быть, мы сможем показать этим туземцам всю ложность папизма? Может быть, мы обратим их в свою, истинную веру?
– Совершенно верно, – прохрипел Спилберген. Он все еще чувствовал слабость, но силы к нему возвращались. – Думаю, тебе следовало посоветоваться с Баккусом, капитан. В конце концов, он старший над купцами. Он очень умел в переговорах с дикарями. Дайте воды, я сказал!
– Ее нет, Паулюс. – Ван Некк помрачнел. – Они не дают нам ни воды, ни пищи. У нас нет даже параши.
– Ну, попросите, чтобы ее вам дали! И немного воды! Боже, я хочу пить! Попроси воды! Ты!
– Я? – удивился Винк.
– Да, ты!
Винк посмотрел на Блэкторна, но тот, не обращая на них внимания, не сводил глаз с люка. Тогда Винк встал под крышку и закричал:
– Эй! Вы, там! Ради Бога, дайте нам воды. Мы хотим есть и пить!
Ответа не было. Он закричал опять. Нет ответа. К Винку присоединились остальные. Все, за исключением Блэкторна. Голод, жажда, теснота давали себя знать, и они завыли, как волки. Люк открылся. Оми смотрел вниз, на них. Рядом стояли Мура и священник.
– Воды! И пищи, ради Бога! Выпустите нас отсюда! – завопили моряки.
Оми приказал что-то Муре, который кивнул и ушел. Минутой позже Мура вернулся с другим рыбаком – они тащили большую бочку. На головы узников хлынула тухлая вода с ошметками гнилой рыбы.
Люди в погребе бросились врассыпную, пытаясь уклониться от вонючей жижи, но не всем это удалось. Спилберген едва не захлебнулся. Блэкторн не двинулся из своего угла. Только с ненавистью посмотрел на Оми.
А тот заговорил. Подавленную тишину нарушал только кашель Спилбергена. Когда Оми закончил говорить, к люку с опаской подошел священник:
– Вот приказ Касиги Оми. Вы будете вести себя как приличные люди. Вы больше не станете шуметь. Если поднимете шум, в следующий раз в погреб выльют пять бочонков. Потом десять, а дальше двадцать. Вам будут давать пищу и воду два раза в день. Когда научитесь вести себя, вам будет позволено выйти в общество людей. Господин Ябу милостиво сохранил ваши жизни, позволив вам верно служить ему. Всем, за исключением одного. Один из вас умрет. Вечером. Вы должны выбрать, кто это будет. Но выбор не может пасть на него. – Он указал на Блэкторна. Чувствуя себя неловко, священник тяжело вздохнул, отвесил полупоклон самураю и отступил назад.
Оми посмотрел вниз, в яму. Он видел глаза Блэкторна и чувствовал его ненависть. «Потребуется многое, чтобы сломить дух этого человека, – подумал он. – Ничего. Времени достаточно». Крышка люка с шумом захлопнулась.
Глава 3
Ябу лежал в горячей ванне, более сосредоточенный, более уверенный в себе, чем когда-либо в жизни. Корабль открыл ему свои богатства, наделив властью, о какой он мог только мечтать…
– Я хочу завтра перевезти все на берег, – сказал он. – Сложи мушкеты в ящики. Замаскируй все сетью или мешками.
«Пять сотен мушкетов, – подумал он радостно. – И еще порох и пули, больше того, что имеет Торанага во всех Восьми Провинциях. И двадцать пушек, пять тысяч пушечных ядер с большим количеством снаряжения. Пороховые заряды к пушкам разложены по мешкам. Все лучшего варварского качества».
– Мура, ты обеспечишь носильщиков. Игураси-сан, я хочу, чтобы все вооружение, включая пушки, немедленно перевезли в мой замок в Мисиме тайно. Ты будешь отвечать за это.
– Да, господин.
Они находились в главном трюме корабля, и каждый во все глаза глядел на него: Игураси, высокий, гибкий, одноглазый, его главный вассал; Дзукимото, ведающий его воинским хозяйством, и десять крестьян, с которых семь потов сошло, пока они открывали ящики под присмотром Муры и личной охраны Ябу из четырех самураев. Он знал, что никто не понял причин его радостного возбуждения и необходимости соблюдать тайну. «Хорошо», – подумал он.
Когда португальцы в 1542 году открыли Японию, они привезли мушкеты и порох. Через восемнадцать месяцев японцы научились делать ружья. По качеству те уступали европейским образцам, но это не имело значения, так как ружья считались просто забавной новинкой и долгое время использовались только для охоты – и даже здесь лук был более метким оружием. К тому же, что более важно, ведение войны у японцев почти приближалось к ритуалу, и в поединках самым важным и почетным оружием оставался меч. Использование ружей приравнивалось к трусости и бесчестью и полностью шло вразрез с кодексом самураев, бусидо, «путем воина», который обязывал воевать и умереть честно, всю жизнь хранить безоговорочную верность одному феодалу, не бояться смерти, даже стремиться к ней на службе, гордиться своим именем и сохранять его незапятнанным.
Несколько лет Ябу лелеял тайный замысел. «Со временем, – думал он радостно, – можно будет развить его и воплотить: пятьсот избранных самураев, вооруженных мушкетами и обученных так, чтобы они составляли единое целое, головной отряд двенадцатитысячного обычного войска, поддерживаемый двадцатью пушками, которые обслуживают специально подготовленные люди, также действующие слаженно, как пальцы одной руки. Новая стратегия для новой эры. Исход будущей войны, возможно, решит такое оружие!»
«А как же бусидо?» – всегда спрашивали его духи предков.
«А что бусидо?» – в свою очередь спрашивал он их.
Они никогда не отвечали.
Даже в самых буйных мечтаниях он и предполагать не смел, что когда-нибудь сможет завладеть пятью сотнями ружей. Теперь они достались ему даром, и он один знает, как пользоваться ими. Но чью сторону ему принять? Торанаги или Исидо? Или он должен подождать – и, может быть, тогда станет победителем?
– Игураси-сан, ты поедешь ночью с хорошей охраной.
– Да, господин.
– Это должно остаться в тайне, Мура, или деревня будет уничтожена.
– Никто ничего не скажет, господин. Я могу поручиться за свою деревню. Я не смогу поручиться за дорогу или за другие деревни. Кто знает, где шныряют шпионы? Но мы ничего не скажем.
После этого Ябу пошел в кладовую. Там хранилось то, что он принял за пиратскую добычу: серебряные и золотые тарелки, кубки, подсвечники и украшения, несколько картин религиозного содержания в богатых, выложенных камнями рамах. В шкафу – женские платья, искусно расшитые золотыми нитями и цветными камнями.
– Я расплавлю серебро и золото и положу слитки в сокровищницу, – сказал Дзукимото.
Этот аккуратный, педантичный японец лет сорока не принадлежал к военному сословию. Много лет назад он был буддийским монахом-воином, но тайко уничтожил его монастырь, когда повел борьбу против буддийских священнослужителей, не признававших его абсолютным сюзереном. Дзукимото выкупил свою жизнь и стал мелким купцом, бродячим торговцем рисом. Десять лет назад он поступил на службу к Ябу и стал незаменим.
– Что касается одежды, возможно, золотое шитье и камни имеют большую цену. С вашего разрешения я упакую их и пошлю в Нагасаки. – (В порту Нагасаки, на самом южном берегу южного острова Кюсю, располагались торговые фактории португальцев.) – Варвары могут хорошо заплатить за эти диковины и безделушки.
– А что в тюках в другом трюме?
– Там теплая одежда. Совершенно бесполезная для нас, господин, вовсе не имеющая рыночной цены. Но это порадует вас. – Дзукимото открыл сундук.
Там хранилось двадцать тысяч чеканных кусочков серебра. Испанские дублоны. Высшего качества.
…Ябу забарахтался в ванне. Он вытер пот с лица и шеи маленьким белым полотенцем и глубже погрузился в горячую ароматную воду. «Если бы три дня назад, – сказал он себе, – прорицатель предрек нечто подобное, ему скормили бы его собственный язык, чтобы врал да не завирался…»
Три дня назад он был в Эдо, столице Торанаги. Послание Оми попало туда к вечеру. Очевидно, что корабль нужно было обыскать сразу же, но Торанага отлучился в Осаку, чтобы окончательно объясниться с Исидо, и предложил Ябу и всем дружественным соседям-даймё дождаться его возвращения. Отказ от такого приглашения грозил самыми ужасными последствиями. Ябу знал, что он и другие даймё, а также их семьи служили заложниками безопасности Торанаги и – хотя об этом не говорилось вслух – благополучного его возвращения из неприступной вражеской Осакской крепости, где проходила встреча. Торанага возглавлял Совет регентов, который тайко назначил на смертном ложе, повелев ему управлять страной до достижения совершеннолетия его сыном Яэмоном, которому сейчас было семь лет. Из пяти регентов, сплошь даймё, только Торанага и Исидо имели реальную власть.
Ябу тщательно взвесил все резоны в пользу поездки в Андзиро, связанные с ней опасности и неотложные дела, требующие его присутствия. Потом послал за женой и любимой наложницей.
Мужчина мог иметь сколько угодно наложниц, но только одну жену одновременно.
– Я только что получил от моего племянника Оми секретное послание: корабль варваров прибился к берегу в Андзиро.
– Один из «черных кораблей»? – Его жена пришла в большое волнение. Речь шла об огромных, невероятно богатых торговых кораблях, которые ежегодно в сезон муссонов плавали между Нагасаки и португальской колонией в Макао, которая лежала почти в тысяче миль к югу от китайского берега.
– Нет. Но он может быть богатым. Я уезжаю немедленно. Вы скажете, что я заболел и меня нельзя беспокоить некоторое время ни под каким предлогом. Вернусь через пять дней.
– Это очень опасно, – предупредила его жена. – Господин Торанага приказал нам всем оставаться. Я уверена, он добьется согласия с Исидо, и он слишком силен, чтобы его сердить. Господин, мы не можем поручиться, что кто-нибудь не догадается, в чем дело. Здесь повсюду шпионы. Если Торанага вернется и обнаружит, что вы уехали, ваше отсутствие будет неправильно понято. Ваши враги настроят его против вас.
– Да, – добавила наложница. – Пожалуйста, извините меня, но вы должны послушать госпожу, вашу жену. Она права. Господин Торанага никогда не поверит, что вы ослушались его только для того, чтобы поглядеть на корабль варваров. Пожалуйста, пошлите кого-нибудь другого.
– Но это не обычный чужеземный корабль. Это не португальское судно. Слушайте меня. Оми говорит, что эти люди из другой страны. Эти люди говорят между собой на языке, звучащем совсем иначе, у них голубые глаза и золотые волосы.
– Оми-сан сошел с ума. Или выпил слишком много саке, – заявила его жена.
– Это слишком важно, чтобы шутить… для него и для тебя.
Его жена с поклоном извинилась и признала, что он совершенно прав, но что ее замечание не обидная насмешка. Это была маленькая, тоненькая женщина, на десять лет старше его, в течение восьми лет она приносила ему по ребенку в год, пока чрево ее не усохло, и пятеро из них были сыновья. Трое стали воинами, храбро сражались в войне против Китая и приняли достойную смерть. Еще один стал буддийским монахом, а последнего, которому сейчас было девятнадцать, он презирал.
Его жена, госпожа Юрико, была единственной женщиной, которую он когда-либо боялся, и единственной, которую он ценил, за исключением покойной матери, она правила его домом мягко и осмотрительно.
– Еще раз, пожалуйста, извините меня, – произнесла она. – Оми-сан написал, что за груз?
– Нет. Он не осмотрел его, Юрико-сан. Он сообщает, что сразу же опечатал корабль, настолько тот необычен. До сих пор здесь не видели ни одного судна, не принадлежащего португальцам. Он также доводит до нашего сведения, что это военный корабль. С двадцатью пушками на палубах.
– А! Тогда кто-то должен поехать туда немедленно.
– Я собираюсь сам.
– Пожалуйста, откажитесь от этого решения. Пошлите Мидзуно. Ваш брат умен и осмотрителен. Я умоляю вас не ехать.
– Мидзуно слаб для такого дела, и я ему не доверяю.
– Тогда прикажите ему сделать сэппуку, – отрезала она.
Сэппуку, иногда называемое харакири, – ритуальное самоубийство путем вспарывания живота с удалением внутренностей – было единственным способом, позволяющим самураю искупить позор, грех или бесчестье, и составляло привилегию самурайского сословия. Все самураи – включая женщин – с детства готовились либо совершить харакири, либо участвовать в нем в качестве помощника. Женщины совершали сэппуку только одним способом – вонзая нож в горло.
– Позже, не теперь, – возразил Ябу жене.
– Тогда пошлите Дзукимото. Ему наверняка можно доверять.
– Если бы Торанага не приказал своим женщинам оставаться здесь, я бы послал тебя. Но это слишком опасно. Я должен ехать, у меня нет выбора. Юрико-сан, ты все твердишь мне, что моя казна пуста, что я не имею кредита у этих мерзких ростовщиков. Дзукимото говорит, что мы собираем предельно большой налог с крестьян. Мне нужно больше лошадей, оружия, снаряжения, самураев. Может быть, корабль даст мне все это.
– Приказы господина Торанаги звучали ясно, господин. Если он вернется и обнаружит…
– Да. Если он вернется, госпожа. Я думаю, он сам попал в ловушку. Господин Исидо имеет восемьдесят тысяч самураев только вокруг Осаки и в самой крепости. Для Торанаги безумием было ехать туда с несколькими сотнями человек.
– Он слишком хитер, чтобы рисковать собой без необходимости, – заявила она уверенно.
– Если бы я был Исидо и он оказался в моих руках, я бы убил его сразу.
– Да, – согласилась Юрико. – Но мать наследника остается заложницей в Эдо, пока Торанага не вернется. Господин Исидо не осмелится тронуть Торанагу, пока она не окажется в Осаке.
– Я убил бы его. Жива госпожа Отиба или мертва, не имеет значения. Безопасность наследника зависит от Осаки. Если Торанага умрет, дела пойдут вполне определенным образом. Торанага – единственная настоящая угроза наследнику, единственный, кто может, используя Совет регентов, узурпировать власть тайко и убить мальчика.
– Пожалуйста, извините меня, господин, но, может быть, господин Исидо способен привлечь на свою сторону трех других регентов, объявить Торанагу изменником и это станет концом Торанаги, а? – спросила наложница.
– Да, госпожа, если бы Исидо мог, он бы так и сделал, но я думаю, это не по силам ни ему, ни даже Торанаге. Тайко очень хитро подобрал регентов. Они презирают друг друга так сильно, что не способны хоть в чем-то найти общий язык. Прежде чем принять власть, пять великих даймё поклялись перед умирающим тайко в вечной верности его сыну и его семье. И они прилюдно дали священную клятву править единодушно и передать государство в целости Яэмону, когда тот достигнет пятнадцати лет. Единодушное правление означает, что ничего не изменится, пока Яэмон не получит власть.
– Но однажды, господин, четыре регента объединятся против одного из ревности, страха или тщеславия. Четверо решат, что приказов тайко достаточно для войны, так?
– Да, но это окажется маленькая война, госпожа, и один будет непременно разбит, и его земли разделят победители, которые затем назначат пятого регента, и через какое-то время один снова встанет против четверых, и опять одного победят, и его земли поделят – все как тайко задумал. Моя единственная задача – решить, кто будет этим одним на сей раз – Исидо или Торанага.
– Им будет Торанага.
– Почему?
– Остальные слишком боятся его, потому что знают: он хочет стать сёгуном, хотя и отрицает это.
Титул сёгуна был высшим из всех, которых мог достичь простой смертный в Японии. Слово «сёгун» представляет собой сокращение от «сэйн тай-сёгун», что означает «великий полководец, покоряющий варваров». Два даймё одновременно не могли носить этот титул. И только его императорское величество, правящий император, божественный Сын Неба, живущий в уединении с семьей в Киото, волен был даровать его.
Титул сёгуна давал абсолютную власть: императорскую печать и полномочия. Сёгун правил от имени императора. Вся власть исходила от императора, потому что он вел свой род от богов. Всякий даймё, противостоящий сёгуну, признавался мятежником, врагом трона, парией, и его земли отходили государству.
Правящего императора почитали как божество, так как он был наследником по прямой линии солнечной богини Аматэрасу Омиками, одной из дочерей богов Идзанаги и Идзанами, которые создали острова Японии из тверди земной. В силу божественного происхождения правящий император владел и управлял всей землей, и ему повиновались беспрекословно. Но на самом деле вот уже более шести веков восседавшие на троне не пользовались действительной властью.
Шесть столетий назад в стране произошел раскол, когда две из трех великих соперничающих, родственных императорскому дому самурайских семей: Миновара, Фудзимото и Такасима – заявили претензии на трон и ввергли страну в пучину междоусобиц. После шестидесяти лет войны род Миновара одержал верх над родом Такасима, а семейство Фудзимото, которое оставалось нейтральным, пережило это страшное время.
С тех пор, ревностно охраняя свои права, сёгуны Миновара правили страной. Они объявили сёгунат наследственным и начали выдавать своих дочерей за членов императорской семьи. Император и весь его двор жили полностью обособленные от мира во дворцах за высокими стенами и садами на маленькой территории в Киото. Они сильно нуждались, а их занятия ограничивались наблюдением за ритуалами синто – древней анимистической религии Японии – и интеллектуальными изысками, такими как упражнения в искусстве каллиграфии, живописи, философии и поэзии.
Управлять двором Сына Неба было легко, потому что он хотя и обладал всей землей, но доходов не получал. Только даймё и самураи имели доходы и право взимать налоги. Получалось, что, хотя все члены императорского двора были по рангу выше самураев, существовали они на содержание, выделяемое двору по решению сёгуна, или кампаку – канцлера, – или правящей военной верхушки. А великодушных среди последней попадалось мало. Некоторые императоры иногда соглашались ставить свою подпись под указами ради пропитания. Бывали случаи, когда денег не хватало даже для коронации.
Со временем сёгуны рода Миновара потеряли преимущество перед потомками Такасима и Фудзимото. И поскольку междоусобные распри продолжались столетиями, император все больше и больше становился креатурой того даймё, который был достаточно силен, чтобы захватить Киото. Как только новый завоеватель Киото уничтожал правящего сёгуна и его род, он мог – если принадлежал к роду Миновара, Фудзимото или Такасима – смиренно поклясться в преданности трону и нижайше просить бессильного императора пожаловать ему освободившееся место сёгуна. Потом, как и его предшественники, он пытался простереть свою власть за пределы Киото, пока его, в свою очередь, не проглатывал еще кто-нибудь. Императоры женились, отрекались от трона или восходили на него по желанию сёгуната. Но всегда правящая императорская семья была неприкосновенна.
Такое положение сохранялось, пока сёгун был в силе. До тех пор, пока его не свергали.
В течение столетий многое менялось, страну дробили на все более мелкие части. За последнее столетие ни один даймё не обладал достаточным могуществом, чтобы стать сёгуном. Двенадцать лет назад военачальник из крестьян Накамура захватил власть и склонил на свою сторону тогдашнего императора, Го-Нидзё. Но Накамура не мог стать сёгуном, как бы сильно того ни хотел, потому что по рождению был крестьянином. Ему пришлось удовлетвориться гораздо более скромным титулом кампаку, канцлера, а позже, когда Накамура передал этот титул своему малолетнему сыну Яэмону – хотя и оставил за собой всю власть, что было совершенно обычным делом, – он поневоле вынужден был удовольствоваться положением тайко. Согласно традиции только потомки вырождающихся древних семей Миновара, Такасима и Фудзимото могли получить титул сёгуна.
Торанага происходил из рода Миновара. Ябу мог проследить свою генеалогию до мелкой и незначительной ветви семьи Такасима, и этого было достаточно, чтобы он когда-нибудь мог стать верховным правителем.
– Э-э-э, госпожа, – сказал Ябу, – конечно, Торанага метит в сёгуны, но он никогда им не станет. Другие регенты презирают и боятся его. Они не способны связать ему руки, как задумал тайко. – Он наклонился вперед и внимательно поглядел на жену. – Ты говоришь, Исидо возьмет верх над Торанагой?
– Да, Торанага останется в одиночестве. Но я не думаю, что в конце концов он проиграет, господин. Я прошу вас, не нарушайте приказ господина Торанаги и не выезжайте из Эдо, чтобы посмотреть на этот варварский корабль, как бы ни расписывал его Оми-сан. Пожалуйста, пошлите Дзукимото в Андзиро.
– А что, если на корабле слитки? Серебро или золото? Ты доверишь его Дзукимото или кому-нибудь еще?
– Нет, – ответила его жена.
Поэтому он и улизнул из Эдо этой ночью, взяв только пятьдесят человек, и теперь был богат и силен, как ему и не мечталось, и имел пленных, один из которых должен был умереть сегодня вечером. А еще он распорядился, чтобы позже к нему привели куртизанку и мальчика. Завтра на закате он вернется в Эдо. Завтра вечером пушки и слитки начнут свое тайное путешествие.
«О пушки! – подумал он радостно. – Пушки и хорошо продуманный план действий позволят мне победить Исидо или Торанагу – кого выберу. Потом я стану регентом вместо проигравшего. Теперь уже самым сильным регентом. А почему бы и не сёгуном? Да. Теперь это возможно».
Он позволил себе расслабиться. Как использовать двадцать тысяч серебряных монет? Можно перестроить замок. И купить тягловых лошадей для орудий. И расширить шпионскую сеть. А что насчет Икавы Дзикю? Хватит ли тысячи монет, чтобы подкупить его поваров и отравить Икаву Дзикю? Более чем! Пяти сотен, даже одной нужному человеку будет вполне достаточно. Кому?
Послеполуденное солнце бросало косые лучи через маленькое окно. Вода в ванне была очень горячей – она подогревалась дровяной печью, вделанной в каменную стену. Это был дом Оми, он стоял на маленьком холме, откуда открывался вид на всю деревню и гавань. Его окружал обнесенный стенами сад – аккуратный, объятый безмятежным покоем, великолепный.
Дверь бани открылась. Вошел слепой, поклонился:
– Касиги Оми-сан послал меня, господин. Я Суво, его массажист. – Он был высокий и очень худой, лицо морщинистое.
– Хорошо.
Ябу всегда боялся ослепнуть. Сколько он себя помнил, ему снилось, что он просыпается в темноте, зная, что солнце светит, чувствуя его тепло, открывает рот, чтобы закричать; кричать стыдно, но он кричит. Потом наступало реальное пробуждение, и пот тек ручьями.
Но этот ужас перед слепотой, казалось, увеличивал его удовольствие от массажа, который ему делал слепец.
Он мог видеть рваный шрам на правой щеке Суво и глубокий рубец на скуле пониже. «Это след от удара меча, – сказал себе Ябу. – Отчего он ослеп? Был когда-то самураем? И кому служил? Он шпион?»
Ябу знал, что его телохранители тщательно обыскали слепого, прежде чем разрешили ему войти, поэтому не боялся спрятанного оружия. Его собственный трофейный меч был под рукой. Древний клинок выковал кузнечный мастер Мурасама. Ябу смотрел, как старик снимает свое кимоно и вешает, как зрячий, на колышек. На груди у слепого тоже остались следы от ударов меча. Набедренная повязка была очень чистой. Он встал на колени, терпеливо ожидая приказаний.
Ябу вышел из ванны и лег на каменную скамью. Старик аккуратно вытер его, вылил на руки пахучее масло и начал массировать мускулы на шее и спине даймё.
Напряжение проходило, по мере того как сильные пальцы двигались по спине Ябу, с удивительным искусством растирая и глубоко разминая мышцы.
– Хорошо. Очень хорошо, – простонал он некоторое время спустя.
– Спасибо, Ябу-сама, – отозвался Суво. («Сама» означает «господин», это обращение обязательно при разговоре со старшими.)
– Ты давно служишь у Оми-сана?
– Три года, господин. Он очень добр к старику.
– А до этого?
– Я странствовал от деревни к деревне. Несколько дней здесь, полгода там, как бабочка на летнем ветру.
Голос Суво обволакивал и нежил, как его руки. Он решил, что даймё хочет, чтобы он разговорился, но терпеливо ждал вопроса – надо будет, ответит. Он всегда чувствовал, что и когда делать, – это было частью его искусства. Иногда уши подсказывали ему, что на уме у мужчины или женщины, но чаще секреты открывали пальцы. Сейчас они говорили, что надо остерегаться этого человека, что он опасен и непостоянен, что его возраст около сорока, что он хороший наездник и превосходно владеет мечом. А также что у него плохая печень и что он умрет через два года. Саке и, возможно, снадобья, повышающие половую силу, убьют его.
Читать бесплатно другие книги:
