Внук Персея. Сын хромого Алкея Олди Генри
– Весь в деда, – подмигнул он племяннику. – Говоришь мало…
– На войне болтать опасно, – согласился Амфитрион.
– Подслушают? Враги?
– Почему подслушают? Убьют.
На войну Амфитрион ушел через год после смерти Персея.
Война обреталась под боком. Юго-восток Арголиды – скалистая Орея – изнемогал, силясь не уступить тафийским пиратам острова у побережья. Сперва казалось: лошадь отмахивается хвостом от назойливых слепней. Позже – зрелый воин отгоняет детвору с мечами-деревяшками. Шло время, лошадь и воин стали достоянием прошлого. Им на смену явилось новое сравнение: вепря, матерого секача, рвет стая псов. Тафийцам кровь из носу требовалось захватить хотя бы один остров, чтобы закрепиться на нем. Их родной архипелаг лежал на дальнем западе, в Ионическом море, рядом с мысами Ахайи – клювами хищных птиц, терзающими плоть волн – и горами нищей Акарнании. Но что значат расстояния для морских бродяг, промышляющих грабежом? Тафийцы кружили вокруг Пелопоннеса, как волки, взявшие жертву в кольцо. Или, войдя в Коринфский залив, перетаскивали корабли волоком через Истм – тридцать пять стадий не крюк – и резвились в здешних водах, как у себя дома.
Тафий, предок тафийцев, прозвал свой народ телебоями – Далеко Живущими. Что ж, телебои старались изо всех сил, чтобы сменить имя на Близко Живущих. Так близко, что упаси боги от подобного соседства. Ради этого даже предка переродили заново, записав его в сыновья Посейдона и в правнуки – кого бы вы думали? – Персея Горгоноубийцы. «Правнук! – смеялся Амфитрион, узнав о новом родственничке. – Приманка для невежд! Но мудрецы – о, мудрецы знают…»
Память о болтливом рабе-педагогосе жила в нем.
Шутка с правнуком оказалась не столь глупа, как думалось вначале – а главное, не столь безобидна. Родство с Персеем дарило телебоям права на Арголиду. Нелепые, призрачные, дурацкие – но, подкреплены копьями пиратов, права с каждым днем делались ощутимей. В народе поговаривали об уступках. Ну, остров. Ну, приберут к рукам. Там скалы да козы, а так люди поселятся. Поселятся – и поделятся. Пираты рядом с домом гадить не станут. Отстегнут заколку с плаща…
Ропот черни, согласной уступить ради выгоды, усиливало появление у телебоев нового вождя – человека, чья слава грозила потеснить славу великого Персея. Птерелай, сын Тафия, внук Посейдона – нет, он не убивал Медуз, ограничась простыми смертными. Но в харчевнях от Афин до Пилоса знали, что Птерелай могуч как бог, грозен как бог – и, что важнее всего, неуязвим как бог. Стрелы летели мимо внука Колебателя Земли, копья промахивались, мечи разили воздух. Кое-кто уже прозвал вождя пиратов бессмертным. Дескать, божественный дед выпросил на Олимпе для любимца пифос нектара и два пифоса амброзии. Там, где появлялся Птерелай, бой завершался победой телебоев – но вождь сражался редко. Не хотел искушать судьбу? Боялся, что пираты обленятся, уповая на него? Понимал, что в многолюдной свалке бессмертие может куда-то деться?
– Крыло Народа[10], – судачили за вином. – Своих в обиду не дает…
– Добычу поровну!
– Нам бы такого…
Крыло Народа в последнее время парило над Сферией – островом, расположенным так близко к орейскому мысу, что в штиль на него можно было перейти вброд. Лакомый кусочек для телебоев; головная боль для правителя Ореи. Измученный набегами, басилей воззвал о помощи. Первым откликнулся – кто б сомневался? – Пелопс Проклятый, известный землелюбец. Он прислал сотню бойцов, во главе которой стояли двое сыновей Пелопса – лавагет Трезен и прорицатель Питфей. Воинский дар одного и предвиденье другого на некоторое время укротили земельные притязания телебоев. Но людей для защиты побережья отчаянно не хватало. Чернобокие корабли Далеко Живущих возникали, как призраки из тумана – жгли, грабили, убивали. И тогда басилей воззвал еще раз.
– Да, – сказал Амфитрион, внук Персея. – Я слышу.
Вскоре из Тиринфа выступил отряд.
6
– У тебя действительно нет ответа?
– На что?
От фальши в словах сына Алкей скривился, как от оскомины. Пытаясь скрыть неловкость, Амфитрион налил себе вина. Залпом осушил кубок, уронив цепочку багровых капель на хитон. Смотреть на отца он избегал.
– Не притворяйся.
– Ты про беглых Пелопидов?
Алкей молча ждал.
– У меня нет ответа.
– Врешь!
Крик отца ударил злее бича. Впервые Алкей повысил на сына голос.
– Вру, – вздохнул Амфитрион, и плечи его поникли. – Не хотел идти против тебя при дядях. Да и без них не хочу.
Вновь наполнив кубок, он сел в кресло, которое раньше занимал микенский ванакт.
– Значит, ты согласен с моими братьями?
– Согласен. Беглецов следует принять и очистить.
– У тебя есть доводы? Кроме тех, что уже прозвучали?
– Целых два довода. Питфей и Трезен, сыновья Пелопса. Не знаю, проклятые они, или нет, но с Трезеном я полтора года воевал бок о бок. А Питфей… Когда б не он, мы бы остались без провианта, без стрел и копий, без лошадей… Отличные парни! Трезен погиб у меня на глазах…
Амфитрион умолк. Он до сих пор казнил себя, хотя умом понимал: в гибели Трезена нет его вины. Но понимать – одно, а раз за разом, засыпая, видеть во сне лицо мертвого друга – совсем другое.
– Верю, – кивнул Алкей. – Насколько мне известно, Питфей искренне горевал по убитому брату. Город в честь него назвал[11]! И тебя, надо понимать, добычей не обделил. Только, заметь: Питфей уже правит Ореей.
– Басилей Аэтий пал в бою! Кто-то должен был занять тронос!
– О да, пустой тронос – к беде. Но у Аэтия остались сыновья. Двое, если мне не изменяет память? А правит землями Питфей Пелопид. Вот ведь как интересно получается…
Раньше Амфитрион и не подозревал, что на события в Орее можно взглянуть с такой точки зрения. Нахмурившись, он стал массировать пальцами виски. Казалось, голову стянул бронзовый обруч. И выпитое вино было тут ни при чем.
– Ты полагаешь, – после долгой паузы спросил он, – что Атрей с Фиестом, если их оставить здесь, тоже попытаются захватить власть? Как ты себе это представляешь? Питфей старше, еще и провидец. Знает, за какой конец меч держать. А тут – юнцы, крови не нюхали…
Нюхали, подсказал рассудок. Если верен первый слух – кровь они очень даже нюхали. Разве что не пили. А если верен второй – люди, взявшие на себя вину матери, способны на многое.
– Зачем им? Дядя и так отдает Пелопидам город!
– Прав был Сфенел: ты судишь, как лавагет.
– О чем ты?
– Вот я, вот враг. Твои мысли? Басилей обязан думать иначе.
Амфитрион вскочил, опрокинув тяжелое кресло. Красный от гнева, он принялся мерять шагами мегарон. Песок яростно хрустел под ногами. В углу завел свою песнь сверчок – и стих в испуге. Сфенела молодой человек недолюбливал. Слова дяди уязвили его; наверное, потому что в значительной мере были правдой. И отец туда же!
– Ты полагаешь, – Алкей давил, как опытный борец, – что Пелопиды удовлетворятся жалкой подачкой? Плохо же ты их знаешь.
– Я знаю Пелопидов лучше тебя! Ты сиднем сидишь в Тиринфе, а я бился с Трезеном плечом к плечу…
– Сравни меня, Электриона и Сфенела. Все мы – сыновья Персея.
– Ну и что?
– Сильно ли мы похожи?
– Ладно, – укротив бешенство, Амфитрион остановился перед отцом. – А ты сам знаешь Атрея с Фиестом? Видел их? Болтать-то о них могут всякое…
– Я никогда не видел этих юношей.
– Вот! Так как ты можешь…
– Зато я хорошо знаю, на что способен их отец.
– Он пойдет на нас войной, если мы не выдадим ему сыновей?
– Это было бы слишком просто.
Амфитрион поднял кресло, но садиться раздумал. Уперся крепкими ладонями в стол, словно зверь, готовый к прыжку: продолжай, отец! Глупый сын слушает тебя, мудрого…
«Мудрецы! – сверкало в его глазах. – О, мудрецы…»
– Я не исключаю, что визит юных Пелопидов – хитроумная затея Пелопса. Пожертвовать внебрачным малышом, чтобы законые сыновья обосновались в Арголиде. Закрепились и начали прокладывать дорогу к троносам.
– Пожертвовать сыном?!
– Возможно, Пелопс и не замышлял зла. Просто воспользовался удачно подвернувшейся случайностью – смертью Хрисиппа. Или ты думаешь, что Проклятый настолько не владеет собой? Что в гневе он прислал требование о выдаче, граничащее с оскорблением? Желай он заполучить сыновей обратно, его слова, переданные гонцом, звучали бы иначе. Так, чтобы Электрион мог вернуть беглецов, сохранив лицо. И еще тешился бы мыслью, что владетельный Пелопс в долгу у Микен. Нет, мой хитроумный тесть не рассчитывал на выдачу сыновей. Напротив, он сделал все, чтобы ему отказали. Теперь его дети в Арголиде, и я не жду от них добра.
– Что же ты молчал, отец?!
В сердцах хватив кулаком по столу, Амфитрион выпрямился во весь рост. Скала в человеческом облике нависла над хромым басилеем Тиринфа. Толкни пальцем – рухнет на голову.
– Почему не сказал этого братьям? Не убедил их?!
– Бесполезно. Решение было принято заранее, без меня. Совет собрали для соблюдения приличий. Я – старший, я – басилей Тиринфа, вотчины Персея. Братья нуждались в моем согласии. Они получили бы его, так или иначе. Я согласился, не желая ссоры.
– Боясь ссоры, ты подверг наши земли опасности? Почему ты хотя бы не попытался?! Я бы поддержал тебя! Отец, если ты уверен…
– Я не уверен. Имея дело со старой лисой Пелопсом, ни в чем нельзя быть уверенным до конца.
Не в силах больше стоять на месте, Амфитрион кинулся к очагу. Обхватил колонну, словно врага, сдавил, запрокинул голову к потолку. Рухни, дворец! Гибни, душа моя, вместе с сомнениями! Напротив, из огня фрески, возносились к небу дед с бабушкой – звезды, они не могли успокоить внука.
– Нашему дому грозит беда, – прохрипел Амфитрион, дрожа от гнева. – И ты ничего не сделал, чтобы ее отвратить! Однажды дед сказал мне: «Когда спасаешь кого-то – спасай. Не думай, как при этом выглядишь.» Я запомнил его слова. Хорошо запомнил! Да знай я, что Пелопиды – угроза Тиринфу… Я понял! Ты с самого начала не верил, что они – враги! Ты спорил, чтобы показать: у тебя есть свое мнение! Чтобы братья тебя уговаривали, а ты в конце концов согласился! Я прав, отец?
Пальцы Алкея с такой силой сжали навершие посоха, что дерево жалобно затрещало. Казалось: дубовая палка сейчас расколется в щепки – либо полетит в голову сына.
– Нет, – прозвучал ответ. – Ты ошибаешься.
Амфитрион бросился прочь из мегарона. Воздух налился духотой, кляпом забивая глотку. Скорее, во двор – глотнуть вечерней прохлады, остыть… В дверях он споткнулся, словно налетев на стену. Это же его отец! Они не виделись полтора года. Пусть отец сто раз не прав…
Не таким представлял он себе возращение домой.
– Прости меня, – тихо произнес Амфитрион. – Я погорячился. Жаль, мы с тобой – не провидцы. Тогда бы точно знали, чего ждать от этой парочки. Вот Питфей Пелопид – провидец. У него перед моим отъездом дочка родилась. Так он сказал: дочь родит ему внука – великого героя. Победителя разбойников и чудовищ[12]. Я всю дорогу размышлял: каково это – быть дедом великого героя? Как быть внуком великого героя, я знаю. Трудно. Все тебя по нему равняют. А дедом? Отцом? Здорово, наверно, а?
Алкей молчал, отвернувшись. Он знал, каково быть отцом героя. Герой, вернувшийся с войны, стоял в дверях. Молодой, сильный, увенчанный славой… «Будь у меня здоровые ноги, – думал старший сын Персея. – О, я бы навоевался вволю! И если бы остался жив – сейчас бы с добродушным снисхождением взирал на сына. Со мной бы говорили по-другому: и сын, и братья. А так… Отец – Убийца Горгоны. Сын – сокрушитель тафийских пиратов. Я же – калека-домосед. Кто станет считаться с калекой?»
За долгие годы Алкей привык к такому положению вещей. Притерпелся, смирился. Но слова сына разбередили в душе зарубцевавшуюся язву – и она отчаянно саднила.
– Ладно, отец. Утром увидимся.
Выйдя из мегарона, Амфитрион быстрым шагом пересек двор. Поднялся на стену – здесь он любил сидеть в детстве, наблюдая за закатом. На горизонте тлела узкая полоса, окрашивая море темной кровью. Море. Берег. Кровь. Слишком недавно. Слишком свежо в памяти.
Он не хотел об этом вспоминать. Он не мог это забыть.
7
За спинами телебоев – море. Море и ладья. За спиной Амфитриона – песок, скала и два мертвых тела. Безымянный песок, безымянная скала. Тела же и в смерти носят имена, известные всему Пелопоннесу. Аэтий, сын Антаса; басилей Ореи. Трезен, сын Пелопса; лавагет Ореи. Без имен тела не стоят ничего. Пыль, прах, Ареево мясо. Никто, и звать никак.
С именами – дороже золота.
Амфитрион хохочет. Телебои переглядываются, кое-кто делает шаг назад. Моряки суеверны, в любом чихе видят дурной знак. А внук Персея все захлебывается хрипящим, львиным хохотом. Два выхода, говорите? Однажды провидец – мудрый, ядовитый змей – узнав, как зовут Амфитриона, предсказал, что у того всегда будет два выхода из тупика. «Правда, ни один из них тебе не понравится,» – добавил прорицатель. Змей солгал. Сегодня судьба не оставила ему выхода. Вообще. По правде говоря, это нравится Амфитриону. Так нравится, что сердце вскипает котлом, забытым на огне.
…стрела зло клюет щит.
Камень – в ответ. Треск чужой голени.
Ну и славно.
Хочешь проклясть человека страшнейшим из проклятий – пожелай ему умереть непогребенным. Желаешь сделать добро, увидев гниющий труп – брось на него хоть три горсти земли. Ужасна смерть на море – утопленникам не знать покоя. Велик грех полководца, кто оставил павших воинов на глумление врагам. Безмерна вина правителя, лишившего верных бойцов костра и могилы. Где наш полководец? – убит Трезен, сын Пелопса, голова размозжена секирой. Где наш владыка? – убит Аэтий, сын Антаса, копье в животе. Славную западню устроили вам телебои. Сам ты себе, Амфитрион Персеид, и царь, и военачальник.
Один ты в поле.
«Размечтался, – хмыкает рядом верный Тритон. – Один он…»
Тритон огромен. Тритон глуп. Тритон – тень. Часто ли вспоминаешь о собственной тени? Даже если тень защищает тебе спину, круша дубиной направо и налево… Скажешь ли про себя и свою тень: «Нас двое?» Бывает, что и скажешь. Двое против дюжины. Здесь на скалах растут сосны – парами. Смола – наружу. Янтарные кулаки горят медовым солнцем. Застыла кровь дерева, липнут к ней мошки. О чем ты думаешь, внук Персея?
Как о чем? – о крови.
Между Амфитрионом и телебоями – опрокинутая колесница. Две убитых лошади. Стена крепости; словно дома, в Тиринфе. Только в Тиринфе стена – ого-го, а тут стена – плюнуть и растереть. Сейчас телебои ринутся вперед, сомнут, сокрушат. Увезут тела на поругание. Воздух пахнет смертью и тухлыми яйцами. Под Мефанами расположены целебные купальни. Из земного разлома хлещет вода – горячей крови, солоней крови. Летом купальни пустуют – слишком жарко. Нет холодной водички, чтоб омыться после. Разве что броситься в море, где ходят стаи «морских собак»[13], жадных до человечьего мяса? О чем ты думаешь, внук Персея?!
О крови, боги свидетели.
О человечинке.
«Внук Персея? – спрашивает дед, хмурый как обычно. – Нет, ты сын хромого Алкея. Я – сын Зевса, а ты – сын хромого Алкея. Запомнил? В этом-то все и дело…» Я твой внук, возражает Амфитрион. «Ну и что? – удивляется дед. – Ты воздвиг крепость из колесницы и дохлых кляч. Ты ждешь, пока тебя возьмут приступом. Важно ли, чей ты внук?» Важно, кричит Амфитрион. Дед пожимает плечами.
Телебои смотрят на безумца, спорящего с воздухом.
Телебоям страшно.
Им становится еще страшнее, когда безумец отбрасывает щит. Их охватывает ужас, когда безумец прыгает через колесницу. В правой руке – копье, в левой – меч. «Внук! – гремит боевым кличем. – Внук Персея!» Убийственное имя, еще живое в памяти людей, летит над берегом. Крепость пала, лошади могут пухнуть на жаре. Амфитрион бежит, как не бегал ни разу в жизни. Кажется, что у него выросли крылья – железные крылья Таната, Исторгателя Душ. Позади, не отставая, топочет гигант с дубиной.
Двое на дюжину.
«Персея… – эхом отдается в скалах. – Се-я-я…»
Жалко, позже скажет Тритон. Это он про глаз. Глаз тирренца свисает на щеку, Тритон отрывает его и бросает в море. Спустя две недели глазницу заполнит капля – бирюзовая, как мелководье в солнечный день. Тритон станет утверждать, что видит новым глазом лучше прежнего. Ему никто не поверит. Прозвище Циклоп приклеится к тирренцу до конца дней. Ну и ладно, скажет Тритон.
Он необидчив.
– Идем, – говорит Амфитрион. – Нам еще трупы тащить…
Тритон берет обоих мертвецов. Внуку Персея самому бы дойти.
8
– Едут!
По давней привычке Амфитрион проснулся с зарей. Розовые персты Эос[14], одетой в шафранный пеплос, едва тронули шапку облаков на вершине Паутинной горы, а внук Персея уже был на ногах. Пробуждался он мгновенно, рывком выдергивая рассудок из трясины сна. На войне по-другому нельзя. «Война закончилась, – напомил себе Амфитрион. – Я дома.» Ночью ему не снился мертвый Трезен – ему вообще ничего не снилось, и, ополаскиваясь в лохани, он в мыслях возблагодарил за это Морфея с Гипносом.
Очнулся и дворец. По двору засновали рабыни. От кухни потянуло бараниной, жарившейся на вертеле. Визжала свинья под ножом мясника. Визжала смазливая девчонка, намекая, что ее можно ущипнуть еще разок. За компанию взвизгнула собака – бедолаге отдавили лапу. Есть не хотелось. Лепешка с сыром, глоток воды – родниковой, едва подкрашенной вином – вот и весь завтрак. Дядя грозился выехать в Микены с рассветом. Ну и где он? Колесница стоит под навесом, никто не спешит запрягать лошадей. Дрыхнет ванакт. От долгого сна, говорят, державная мудрость прибывает…
– Едут! Едут!
Амфитрион птицей взлетел на галерею. Со стороны Эпидавра на Тиринф надвигалось облако пыли. Гигантская сколопендра ползла, не помещаясь на дороге. Ее отвислые бока волочились по обочинам. В пыльном мареве тускло отблескивали сегменты панциря. При ближайшем рассмотрении сколопендра распалась на вереницу груженых повозок, десяток колесниц, сотню воинов и слуг – и дальше, дальше: табун лошадей, стадо коров, бесконечная отара овец, рекой текущая из-за холмов…
– Твоя добыча?
Дядя вырос за плечом.
– Откупное. Боятся, что я вернусь в Трезены.
– За их троносом?
– Нет. Ем много, не прокормят.
– Смешно, – оценил Электрион. – Шути, племянник, сегодня твой день…
Он одобрительно хлопнул Амфитриона по спине.
– Пойду вниз, встречу.
Легко, словно был обут в крылатые сандалии, Амфитрион сбежал по ступенькам. Микенский ванакт начал спускаться следом – не торопясь, с достоинством. «Запрягать лошадей?» – сунулся к нему конюх из свиты. «Позже,» – отмахнулся Электрион. Желание взглянуть на добычу племянника пересилило. Наглый Пелопс обождет. И сынки Пелопсовы обождут. В Тиринфе праздник, надо уважить родича…
– Радуйтесь! – закричал Амфитрион, выбежав за ворота. – Вы дома, живые и с добычей!
В ответ громыхнул мощный хор голосов:
– Радуйся, лавагет!
– Радуемся! – басил Тритон, ухмыляясь.
Подавая пример, детина честно радовался – сиял надраенной медяшкой.
– Откуда у пиратов такие богатства? – заинтересовался дядя, догнав Амфитриона. – Ты пугаешь меня, родич! Неужели ты по пути ограбил Мидею с Лессой? Учти, Мидею я обещал Пелопидам…
– Цела твоя Мидея. В Орее кое-кто решил телебоев поддержать. Политики, Танат их забери! – Амфитрион искоса глянул на подошедшего Сфенела. Слушаешь? Вот она, твоя «политика»: на телегах в Тиринф едет. – В итоге расплатились с лихвой. Ну и Питфей расщедрился…
За Сфенелом увязалось все семейство младшего Персеида. Жена смеялась, всплескивая руками. Дочки бросились к повозке, груженой трофеями: щупать и восторгаться. Сфенел хмурился: зависть грызла сердце.
– Папа, мама! Смотрите, какой пояс!
– Красненький!
– С бахромой!
– Братик Амфитрион! Можно мне…
Амфитрион махнул рукой: бери, не жалко!
– Кыш отсюда! – суровый окрик Сфенела превратил дочек в испуганных цыплят. – Вы что, нищие? Отца позорить вздумали?! Попрошайки!
– Медуза! – опомнилась жена. – Алкиона! Идите к маме…
Алкиона отошла, надув губки. Прижалась к матери, с обидой зыркая на отца. Малышка Медуза заупрямилась – и огребла пониже спины тяжкой отцовской ладонью. Захныкав, она бегом присоединилась к сестре.
В воротах объявились Алкей с Лисидикой.
– Это все твое, сынок?
– Мое, мама. Наше!
– Ты стал совсем взрослый…
Лисидика глядела на сына с гордостью и удивлением. «Неужели это ты? – читалось на материнском лице. – Мужчина, воин? Победитель? Давно ли я заставляла тебя взять в Аргос новый хитон, чтоб ты не выглядел голодранцем…»
– Проезжай, не задерживай! – деловито распоряжался советник Филандр. – Добро – в кладовые, там уже ждут. Овец – на северный выгон, к пастухам. Лошадей – на Пирейскую луговину… Куда прешь! Сказал же: скотину – к пастухам! Да не тебя, болван, а коров! Передайте, чтоб с нашими не смешивали. Посчитать надо будет…
Смех, крики, грохот телег. Ржание лошадей и мулов. Запахи конского пота, дегтя, свежего навоза. Радуга тканей и одежд, навалом лежащих на повозках. Амфоры с вином. Мешки с пшеницей и просом. Солнце подмигивает с пузатых боков чаш и кубков, с панцирей и шлемов. Медь, бронза, серебро. Золото.
Богатая добыча.
Амфитрион улыбался. Всем и каждому. Возничим и их лошадям. Тритону. Дядям. Маме. Хлопал по плечам соратников, охранявших обоз. Война закончилась. Он дома. Все хорошо. Все замечательно! И пусть кто-нибудь вспомнит ему дедушку Пелопса! Пусть кто-нибудь скажет, что он – проклятый!
Взгляд отца ударил его, будто гром.
Алкей стоял в стороне, опираясь на посох. Щурился, сплевывал пыль, скрипящую на зубах. Даже, вроде бы, смеялся. Но старший сын Персея был отдельно. Люди и телеги текли мимо, надрывался советник, а басилей Тиринфа просто смотрел. Все хорошо. Все сделают и решат без него. Как вчера на семейном совете.
Амфитрион встал рядом.
– Знаешь, отец… Поеду-ка я в Микены с дядей.
– С дядями, – поправил Алкей. – Сфенел тоже едет. Зачем это тебе?
– Хочу увидеть, что там за парочка. Чем дышат…
Алкей долго молчал.
– Хотел бы я знать, чей это поступок? – наконец сказал он. – Воина или правителя?
Позже, когда колесницы сына и братьев скрылись за холмами, и дорога опустела – Алкей, кряхтя, вернулся во дворец. Ему помогал дюжий раб – считай, тащил волоком. Время перевалило за полдень, но Гелиос медлил склониться к западу. День тянулся и тянулся. У басилея оставалось еще много дел.
9
– Спасите! Пропадаем!
Гонец, безусый мальчишка, размазывал слезы по щекам. Одежду его составляла пыль. Она коркой налипла на голое, потное тело, превращая гонца в глиняного истукана. Впору поверить, что в Тиринф примчался не человек – свистулька, сделанная гончаром для забавы.
– Спасите…
– Толком говори! – рявкнул Алкей.
Басилей Тиринфа был не в том расположении духа, чтобы вникать в дрязги черни. Межу на поле передвинули, свиненка украли; сельская дурочка родила от сатира, у младенца рога на заднице…
И тут гонец выдал толком:
– Пираты!
– Кто? – не поверил Алкей.
– Телебои!
– Где?
– В Навплии! Пропадаем…
– Много?
– Много! Целая ладья…
– Одна ладья?
– Здоровенная… спасите…
Вокруг загомонили. На побережье близ Тиринфа еще не видели пиратов. «Началось? – вздрогнул Алкей. – Обломилось в Орее, решили здесь остров отхватить?» Он начал судорожно вспоминать ближайшие острова в Миртойском море. Питиус, Гидра… Питиус у самого входа в Арголидский залив! Золото песка, зелень сосен; благоухание мяты и розмарина. Отец в детстве возил Алкея на Питиус. Остров крошечный, но для телебоев сойдет…
«Боги, о чем я думаю?!»
Закружилась голова. Сердце ударило через раз; опомнилось, ринулось вскачь по камням. К горлу подкатил комок. Почудилось: отец рядом. Стоит, хмурится. Ждет. Прости, отец. Я подвел тебя. Я, хромой Алкей, ничтожество, севшее на твой тронос. Лучше бы я всю жизнь просидел на складном табурете. Не злись, отец. С внуком тебе повезло больше.
«Сын уехал в Микены. Брат уехал в Микены. Младший брат, и тот…»
– Пропадаем!
«Послать за ними? Долго…»
– Мой доспех!
Он не узнал свой голос.
– А? – глупо спросили в толпе.
– Доспех! Мой доспех! Шевелитесь, болваны!
– У тебя нет доспеха, – тихо сказала какая-то женщина. Алкей не сразу понял: это Лисидика. Жена, мать его детей. Бледная, как мел, прижав ладони к груди, она в одночасье высохла от страха. – У тебя никогда не было…
– Доспех моего сына! Быстрей!
Кто-то сорвался с места. Он вспомнил парня. Ликий, сын фракийца Спартака, ходил с Амфитрионом на телебоев. Волчонок вырос в матерого волка[15]. Ишь, бежит! Лишь бы доспех оказался впору…
– Опомнись! – шепнула жена.
Нет. Ему померещилось. Лисидика молчала.
– Филандр! Сколько человек может выступить немедленно?
– Полусотня, – откликнулся старый советник. – Дашь время, соберем больше…
– Некогда! К оружию!
Старик глядел на Алкея так, что хотелось обернуться: и впрямь, не стоит ли за плечом воскресший Персей? «Если бы!» – усмехнулся первенец Убийцы Горгоны. Алкей и не знал, как это прекрасно – жить наотмашь, ухватив за глотку змею рассудка. Главное – не дать гадине ужалить себя, впрыснув яд в жилы.
Одна ладья. Повезет – сорок телебоев. Не повезет – шесть десятков.
Справимся.
– Фирей!
– Я! – гаркнул второй сын Спартака.
– Будешь моим возницей. Иди сюда!
И тоном ниже, едва парень встал рядом:
– Я возьмусь за твое плечо. Совладаешь с лошадьми?
Фирей кивнул.
– Точно?
– Да хоть за два плеча! – осклабился жилистый Спартакид. – Хоть за…
И осекся, вспомнив, где находится.
Доспех сел, как влитой. В плечах и груди Алкей оказался пошире сына, но Ликий умело распустил ремни панциря, повозился с пряжками, и все сошлось. Бедра охватил кожаный запон, усеянный бляхами. К запону Ликий прикрепил фартук из медных полос. Топорщилась щетка конских волос, окрашенных в цвет крови – гребень шлема. С наручей скалились львиные морды. С поножей – лики Медузы, в обрамлении разъяренных змей.
Добрая примета.
Читать бесплатно другие книги:
