Литература 9 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы Коллектив авторов

В феврале 1837 года гибель Пушкина от руки Дантеса буквально потрясла всю цивилизованную Россию. Она воспринималась большинством общества как национальная трагедия. «Солнце русской поэзии закатилось» – так начал В. Ф. Одоевский некролог о Пушкине. На смерть Пушкина откликнулись в своих стихотворениях такие поэты, как В. А. Жуковский, В. К. Кюхельбекер, Ф. И. Тютчев, Н. П. Огарев и другие. Но, по общему признанию, наиболее полно выразил чувства современников и соотечественников М. Ю. Лермонтов в стихотворении «Смерть Поэта».

Чем это объяснить?

Во-первых, гениальностью Лермонтова как поэта. Во-вторых, глубокой страстью: в его произведении соединились чувства горечи утраты и уничтожающая ненависть к убийцам Пушкина – как явным, так и тайным. В-третьих, тем, что для Лермонтова смерть Пушкина – это национальная трагедия. Именно это с наибольшей силой подчеркивается в его стихотворении. Об этом свидетельствует и характеристика Дантеса, в которой сплавлены ненависть и презрение:

Обратите внимание, что Лермонтов пишет «на что», а не «на кого», да еще ставит на «что» ударение. Этим Лермонтов хотел подчеркнуть, что Дантес поднял руку не просто на какого-то отдельного человека, но на нечто гораздо более общее и значимое: на русскую национальную славу, на лучшее выражение русского духа, на лучшего русского поэта.

Лермонтов понимает, что свершилось непоправимое и Пушкина уже не вернуть к жизни. Но можно хотя бы покарать его убийцу. Первый вариант стихотворения сопровождался эпиграфом: «Отмщенье, государь, отмщенье! Паду к ногам твоим: /Будь справедлив и накажи убийцу…» Во втором варианте поэт этот эпиграф снял, добавив к стихотворению четыре строфы (начиная от «А вы, надменные потомки…»). Эти изменения Лермонтов внес потому, что убедился: судьи на стороне убийцы поэта – вместо сурового суда над Дантесом началась травля самого Лермонтова. Поэтому поэт напоминает о Божьем гневе, который «недоступен звону злата». Обратите внимание, какой сильный и выразительный образ, основанный на контрасте эпитетов, создает Лермонтов в финале стихотворения: «И вы не смоете всей вашей черной кровью Поэта праведную кровь!»

Прочитав стихотворение (лучше не один раз, а два-три), попытайтесь выразить или описать чувства, которые оно у вас вызвало.

Обратимся к одной из самых замечательных поэм Лермонтова– «Мцыри».

«Мцыри» – романтическая поэма (вспомните, какие черты характерны для этого жанра). Композиционно она делится на две неравные части – небольшую по объему экспозицию и повествование, которое представляет собой монолог главного героя. Это последнее обстоятельство придает поэме лиро-эпический характер (что такое лироэпические произведения? Какие из них вы знаете?), что в высшей степени свойственно романтизму. Романтический колорит придает поэме и само место действия. Как и в «Песне про купца Калашникова…», в поэме «Мцыри» Лермонтов уходит от привычной, повседневной, скучной жизни, но на этот раз не в другое время, а в другое место – на романтический, загадочный Кавказ. Буйная природа Кавказа с ее пестрой, яркой необузданностью составляет важный красочный фон, на котором развертывается романтический сюжет и раскрывается романтический характер.

Характер Мцыри достаточно прост и однолинеен. «Я знал одной лишь думы власть, / Одну, но пламенную страсть», – говорит про себя герой поэмы. Первоначально эпиграфом к поэме были слова «У каждого есть только одна родина», что очень четко характеризует тему произведения. В дальнейшем эпиграф был изменен: «Вкушая, вкус их мало меду, и се аз умираю». Этот эпиграф подчеркивал уже не тематику, а трагический пафос поэмы. Родина и свобода – вот главные ценности для Мцыри, с детства разлученного со своей отчизной и запертого в монастыре.

Характер Мцыри никак не назовешь заурядным, равно как и случившиеся с ним события – обыкновенными. Лермонтов здесь полностью выдерживает романтический принцип типизации – исключительный характер в исключительных обстоятельствах.

И еще одну романтическую черту характера Мцыри следует отметить – это его гордое одиночество, роднящее героя поэмы с лирическим героем поэзии Лермонтова. В поэме неоднократно подчеркивается как единство Мцыри с природой («…я, как брат, / Обняться с бурей был бы рад»), так и его отторженность от людей («Я сам, как зверь, был чужд людей…», «Но верь мне: помощи людской / Я не желал, я был чужой / Для них навек, как зверь степной»).

Мцыри с детства утратил родину и свободу, но эти ценности всегда жили в его сердце. Почему же Лермонтов приводит своего героя к трагическому финалу, почему, обретя, наконец, и родину, и свободу, он умирает? Слишком долго Мцыри был в заточении, слишком поздно совершил свой отчаянный побег. Он слишком многое забыл и припоминает теперь неясно и с трудом; слишком непривычными оказались для него условия, в которые он попадает. Правда, он легко «вписывается» в окружающую его природу, что-то до боли знакомое припоминает при виде девушки-горянки. Но с горечью чувствует Мцыри, что дороги назад для него уже нет. Он, как дерево, вырван из родной почвы и не прижился на новой. Он дитя не свободы, а неволи, и непривычная свобода оказывается для него непосильным бременем и в конце концов убивает его. И все же Мцыри умирает, примиренный с миром; хоть недолго, но он жил настоящей жизнью, вольной, естественной, природной. Обратите здесь внимание еще на одну романтическую черту поэмы: противопоставление природы и цивилизации. И не случайно Мцыри просит перед смертью перенести его поближе к природе.

В. Г. Белинский так писал о поэме: «Что за огненная душа, что за могучий дух, что за исполинская натура у этого Мцыри! Это любимый идеал нашего поэта, это отражение в поэзии тени его собственной личности». Другой же русский критик и литератор – Н. П. Огарев делает сходное замечание: «Мцыри – его самый ясный или единственный идеал».

Силой и энергией выраженного в поэме чувства, ее художественным совершенством объясняется и то, почему поэму любят и сейчас, в эпоху, столь далекую от 1840 года. Но любовь к свободе, родине, природе, сам образ человека, которым владеет «одна, но пламенная страсть», – все это вечно и непреходяще в человеческой истории.

Вопросы и задания

1. Объясните, почему в стихотворении «Смерть поэта» ни разу не называется прямо имя А. С. Пушкина.

2. Охарактеризуйте лирический образ поэта, возникающий в этом стихотворении.

3. Как в стихотворении М. Ю. Лермонтова объясняются причины смерти поэта?

4. Сопоставьте эпитеты, которыми определяются поэт и его убийцы в этом стихотворении.

5. Объясните, почему М. Ю. Лермонтов называет А. С. Пушкина «невольником чести».

6. Назовите художественные приемы, с помощью которых характеризуется поэтическое творчество А. С. Пушкина.

7. Охарактеризуйте образ Дантеса, созданный в этом стихотворении.

Мцыри[107]

Вкушая, вкусих мало меда, и се аз умираю.

1-я Книга Царств

Вопросы и задания

1. Охарактеризуйте особенности композиции поэмы.

2. Для чего в поэме используется форма исповеди?

3. Охарактеризуйте образ Мцыри.

4. Сопоставьте образ Мцыри с образом Конрада из поэмы Дж. Г. Байрона «Корсар».

5. Для чего в поэму вводится эпизод встречи Мцыри с горянкой?

6. Для чего в поэму вводится эпизод встречи Мцыри с барсом?

7. Зачем в поэму вводится образ старика-монаха?

8. Какую роль выполняет в поэме пейзаж?

9. Охарактеризуйте пафос поэмы.

10. Определите стихотворный метр и систему рифмовки в поэме.

11. Напишите сочинение на тему «Романтическое понимание свободы в поэме М. Ю. Лермонтова «Мцыри».

В. Ф. Одоевский был, бесспорно, выдающейся личностью. Принадлежа к древнейшему роду, восходящему к Рюрику, он всю жизнь существовал только на заработанные им самим деньги; обладая кротким нравом, он отважно отстаивал свои убеждения, не страшась ни властей, ни светских мнений. Одоевский дружил с А. И. Герценом и А. С. Пушкиным, был близок многим декабристам, приветствовал появление первых произведений Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского, поддерживал музыкальное творчество молодого П. И. Чайковского.

Сам же он, философ-шеллингианец, глава «Общества любомудрия», занимался химией, электротехникой, музыкой. Но любимым его поприщем оставалась всю жизнь литература. Его перу принадлежат романтический философский роман «Русские ночи», новеллы, сказки, очерки московской жизни и множество статей на самые разные темы.

В. Ф. Одоевский был убежденным романтиком, приверженцем эстетического учения Ф. В. Шеллинга и других немецких теоретиков романтизма, о которых вы уже знаете. Вместе с ними он утверждал мысль об особой роли художника в человеческом обществе. Этой теме посвящена и его новелла «Последний квартет Бетховена».

Одоевский поднимает характерную для романтизма проблему взаимоотношений искусства и общества обывателей. Финал новеллы – обличение системы ценностей, утверждаемой воинствующим мещанством. Лицемерное сожаление общества по поводу неудачных сочинений оглохшего гения – это на самом деле продолжение непонимания и его лучших творений.

Почему В. Ф. Одоевский изображает период гибели таланта? Почему большую часть новеллы занимает монолог теряющего рассудок и жизнь музыканта? Конечно же не для того, чтобы вызвать жалость к композитору. Унизительное положение великого художника – позорное пятно, но не на нем, а на обществе, считающем себя «просвещенным».

Но «Последний квартет Бетховена» не сатирическое, а философское произведение, в котором автор пытается объяснить великие тайны творчества. В новелле описывается последний, самый трагический период в жизни великого композитора, когда он, утратив слух, пытается придумать новую музыку, которую способны услышать глухие.

Людям с нормальным слухом эта музыка кажется дикой, и они начинают говорить об утрате Бетховеном своего таланта. Они не пытаются понять, что заставляет композитора создавать такую музыку, не понимают его тргедии, не чувствуют его боли. Обратите внимание на образ сломанного музыкального инструмента, на котором пытается играть Бетховен.

Романтическая ирония в этой новелле заключается в том, что обыватели, когда-то аплодировавшие музыке Бетховена, не понимали его раньше так же, как не понимают они и его последних сочинений. Дело в том, что они ищут в искусстве развлечении, удовольствии, но не хотят чувствовать боль художника, не желают видеть страдания других людей.

Как и другие писатели-романтики, В. Ф. Одоевский не принимает потребительского отношения к искусству.

Вспомните образ лиценциата Видриеры из знакомой вам новеллы Сервантеса и сопоставьте его с образом Бетховена, подумайте, что общего подчеркивают писатели в отношении обывателей к обоим персонажам.

Последний квартет Бетховена

Я был уверен, что Креспель помешался. Профессор утверждал противное. «С некоторых людей, – сказал он, – природа или особенные обстоятельства сорвали завесу, за которою мы потихоньку занимаемся разными сумасбродствами. Они похожи на тех насекомых, с коих анатомист снимает перепонку и тем обнажает движение их мускулов. Что в нас только мысль, то в Креспеле действие».

Гофман

1827 года, весною, в одном из домов венского предместия несколько любителей музыки разыгрывали новый квартет Бетховена, только что вышедший из печати. С изумлением и досадою следовали они за безобразными порывами ослабевшего гения: так изменилось перо его! Исчезла прелесть оригинальной мелодии, полной поэтических замыслов; художническая отделка превратилась в кропотливый педантизм бездарного контрапунктиста[108], огонь, который прежде пылал в его быстрых аллегро[109] и, постепенно усиливаясь, кипучею лавою разливался в полных, огромных созвучиях, – погас среди непонятных диссонансов[110], а оригинальные, шутливые темы веселых менуэтов[111] превратились в скачки и трели, невозможные ни на каком инструменте. Везде ученическое, недостигающее стремление к эффектам, не существующим в музыке; везде какое-то темное, не понимающее себя чувство. И это был все тот же Бетховен, тот же, которого имя, вместе с именами Гайдна[112] и Моцарта[113], тевтонец[114] произносит с восторгом и гордостию! – Часто, приведенные в отчаяние бессмыслицею сочинения, музыканты бросали смычки и готовы были спросить: не насмешка ли это над творениями бессмертного? Одни приписывали упадок его глухоте, поразившей Бетховена в последние годы его жизни; другие – сумасшествию, также иногда омрачавшему его творческое дарование; у кого вырывалось суетное сожаление; а иной насмешник вспоминал, как Бетховен в концерте, где разыгрывали его последнюю симфонию, совсем не в такт размахивал руками, думая управлять оркестром и не замечая того, что позади его стоял настоящий капельмейстер[115], но они скоро снова принимались за смычки и из почтения к прежней славе знаменитого симфониста как бы против воли продолжали играть его непонятное произведение.

Вдруг дверь отворилась и вошел человек в черном сюртуке, без галстука, с растрепанными волосами; глаза его горели, – но то был огонь не дарования; лишь нависшие, резко обрезанные оконечности лба являли необыкновенное развитие музыкального органа, которым так восхищался Галль[116], рассматривая голову Моцарта. «Извините, господа, – сказал нежданный гость, – позвольте посмотреть вашу квартиру – она отдается внаймы…» Потом он заложил руки за спину и приблизился к играющим. Присутствующие с почтением уступили ему место; он наклонил голову то на ту, то на другую сторону, стараясь вслушаться в музыку; но тщетно: слезы градом покатились из глаз его. Тихо отошел он от играющих и сел в отдаленный угол комнаты, закрыв лицо свое руками; но едва смычок первого скрипача завизжал возле подставки на случайной ноте, прибавленной к септим-аккорду[117], и дикое созвучие отдалось в удвоенных нотах других инструментов, как несчастный встрепенулся, закричал: «я слышу! слышу!» – в буйной радости захлопал в ладоши и затопал ногами.

– Лудвиг! – сказала ему молодая девушка, вслед за ним вошедшая. – Лудвиг! пора домой. Мы здесь мешаем!

Он взглянул на девушку, понял ее и, не говоря ни слова, побрел за нею, как ребенок.

На конце города, в четвертом этаже старого каменного дома, есть маленькая душная комната, разделенная перегородкою. Постель с разодранным одеялом, несколько пуков нотной бумаги, остаток фортепьяно – вот все ее украшение. Это было жилище, это был мир бессмертного Бетховена. Во всю дорогу он не говорил ни слова; но когда они пришли, Лудвиг сел на кровать, взял за руку девушку и сказал ей: «Добрая Луиза! ты одна меня понимаешь; ты одна меня не боишься; тебе одной я не мешаю… Ты думаешь, что все эти господа, которые разыгрывают мою музыку, понимают меня: ничего не бывало! Ни один из здешних господ капельмейстеров не умеет даже управлять ею; им только бы оркестр играл в меру, а до музыки им какое дело! Они думают, что я ослабеваю; я даже заметил, что некоторые из них как будто улыбались, разыгрывая мой квартет, – вот верный признак, что они меня никогда не понимали; напротив, я теперь только стал истинным, великим музыкантом. Идучи, я придумал симфонию, которая увековечит мое имя; напишу ее и сожгу все прежние. В ней я превращу все законы гармонии, найду эффекты, которых до сих пор никто еще не подозревал; я построю ее на хроматической мелодии[118] двадцати литавр[119], я введу в нее аккорды сотни колоколов, настроенных по различным камертонам[120], ибо, – прибавил он шепотом, – я скажу тебе по секрету: когда ты меня водила на колокольню, я открыл, чего прежде никому в голову не приходило, – я открыл, что колокола – самый гармонический инструмент, который с успехом может быть употреблен в тихом адажио[121]. В финал я введу барабанный бой и ружейные выстрелы, – и я услышу эту симфонию, Луиза! – воскликнул он вне себя от восхищения. – Надеюсь, что услышу, – прибавил он, улыбаясь, по некотором размышлении. – Помнишь ли ты, когда в Вене, в присутствии всех венчанных глав света, я управлял оркестром моей ватерлооской[122] баталии? Тысячи музыкантов, покорные моему взмаху, двенадцать капельмейстеров, а кругом батальный огонь, пушечные выстрелы… О! это до сих пор лучшее мое произведение, несмотря на этого педанта Вебера[123]. – Но то, что я теперь произведу, затмит и это произведение. – Я не могу удержаться, чтоб не дать тебе о нем понятия».

С сими словами Бетховен подошел к фортепьяно, на котором не было ни одной целой струны, и с важным видом ударил по пустым клавишам. Однообразно стучали они по сухому дереву разбитого инструмента, а между тем самые трудные фуги[124] в 5 и 6 голосов проходили через все таинства контрапункта, сами собой ложились под пальцы творца «Эгмонта»[125], и он старался придать как можно более выражения своей музыке… Вдруг сильно, целою рукою покрыл он клавиши и остановился.

– Слышишь ли? – сказал он Луизе. – Вот аккорд, которого до сих пор никто еще не осмеливался употребить. – Так! я соединю все тоны хроматической гаммы в одно созвучие и докажу педантам, что этот аккорд правилен. – Но я его не слышу, Луиза, я его не слышу! Понимаешь ли ты, что значит не слыхать своей музыки?.. Однако ж мне кажется, что когда я соберу дикие звуки в одно созвучие, – то оно как будто отдается в моем ухе. И чем мне грустнее, Луиза, тем больше нот мне хочется прибавить к септим-аккорду, которого истинных свойств никто не понимал до меня… Но полно! может быть, я наскучил тебе, как всем теперь наскучил. – Только знаешь что? за такую чудную выдумку мне можно наградить себя сегодня рюмкой вина. Как ты думаешь об этом, Луиза?

Слезы навернулись на глазах бедной девушки, которая одна из всех учениц Бетховена не оставляла его и под видом уроков содержала его трудами рук своих: она дополняла ими скудный доход, полученный Бетховеном от его сочинений и большею частию издержанный без толку на беспрестанную перемену квартир, на раздачу встречному и поперечному. Вина не было! едва оставалось несколько грошей на покупку хлеба… Но она скоро отвернулась от Лудвига, чтоб скрыть свое смущение, налила в стакан воды и поднесла его Бетховену.

– Славный рейнвейн[126]! – говорил он, отпивая понемногу с видом знатока. – Королевский рейнвейн! он точно из погреба моего батюшки, блаженной памяти Фридерика[127]. Я это вино очень помню! оно день ото дня становится лучше – это признак хорошего вина! – И с этими словами охриплым, но верным голосом он запел свою музыку на известную песню Гетева Мефистофеля:

но, против воли, часто сводил ее на таинственную мелодию, которою Бетховен объяснил Миньону[129].

– Слушай, Луиза, – сказал он, наконец, отдавая ей стакан, – вино подкрепило меня, и я намерен тебе сообщить нечто такое, что мне уже давно хотелось и не хотелось тебе сказать. Знаешь ли, мне кажется, что я уж долго не проживу, – да и что за жизнь моя? – это цепь бесконечных терзаний. От самых юных лет я увидел бездну, разделяющую мысль от выражения. Увы, никогда я не мог выразить души своей; никогда того, что представляло мне воображение, я не мог передать бумаге; напишу ли? – играют? – не то!., не только не то, что я чувствовал, даже не то, что я написал. Там пропала мелодия оттого, что низкий ремесленник не придумал поставить лишнего клапана; там несносный фаготист заставляет меня переделывать целую симфонию оттого, что его фагот[130] не выделывает пары басовых нот; то скрипач убавляет необходимый звук в аккорде оттого, что ему трудно брать двойные ноты. – А голоса, а пение, а репетиции ораторий, опер?.. О! этот ад до сих пор в моем слухе! – Но я тогда еще был счастлив: иногда, я замечал, на бессмысленных исполнителей находило какое-то вдохновение; я слышал в их звуках что-то похожее на темную мысль, западавшую в мое воображение: тогда я был вне себя, я исчезал в гармонии, мною созданной. Но пришло время, мало-помалу тонкое ухо мое стало грубеть: еще в нем оставалось столько чувствительности, что оно могло слышать ошибки музыкантов, но оно закрылось для красоты; мрачное облако его объяло – и я не слышу более своих произведений, – не слышу, Луиза!.. В моем воображении носятся целые ряды гармонических созвучий; оригинальные мелодии пересекают одна другую, сливаясь в таинственном единстве; хочу выразить – все исчезло: упорное вещество не выдает мне ни единого звука, – грубые чувства уничтожают всю деятельность души. О! что может быть ужаснее этого раздора души с чувством, души с душою! Зарождать в голове своей творческое произведение и ежечасно умирать в муках рождения!.. Смерть души! – как страшна, как жива эта смерть!

– А еще этот бессмысленный Готфрид вводит меня в пустые музыкальные тяжбы, заставляет меня объяснять, почему я в том или другом месте употребил такое и такое соединение мелодий, такое и такое сочетание инструментов, когда я самому себе этого объяснить не могу! Эти люди будто знают, что такое душа музыканта, что такое душа человека? Они думают, ее можно обкроить по выдумкам ремесленников, работающих инструменты, по правилам, которые на досуге изобретает засушенный мозг теоретика… Нет, когда на меня приходит минута восторга, тогда я уверяюсь, что такое превратное состояние искусства продлиться не может; что новыми, свежими формами заменятся обветшалые; что все нынешние инструменты будут оставлены и место их заступят другие, которые в совершенстве будут исполнять произведения гениев; что исчезнет, наконец, нелепое различие между музыкою писанною и слышимою. Я говорил гг. профессорам об этом; но они меня не поняли, как не поняли силы, соприсутствующей художническому восторгу, как не поняли того, что тогда я предупреждаю время и действую по внутренним законам природы, еще не замеченным простолюдинами и мне самому в другую минуту непонятным… Глупцы! в их холодном восторге, они, в свободное от занятий время, выберут тему, обделают ее, продолжат и не преминут потом повторить ее в другом тоне; здесь по заказу прибавят духовые инструменты или странный аккорд, над которым думают, думают, и все это так благоразумно обточат, оближут; чего хотят они? я не могу так работать… Сравнивают меня с Микель-Анджелом[131], – но как работал творец «Моисея»? в гневе, в ярости, он сильными ударами молота ударял по недвижному мрамору и поневоле заставлял его выдавать живую мысль, скрывавшуюся под каменного оболочкою. Так и я! Я холодного восторга не понимаю! Я понимаю тот восторг, когда целый мир для меня превращается в гармонию, всякое чувство, всякая мысль звучат во мне, все силы природы делаются моими орудиями, кровь моя кипит в жилах, дрожь проходит по телу и волосы на голове шевелятся… И все это тщетно! Да и к чему это все? Зачем? живешь, терзаешься, думаешь; написал – и конец! к бумаге приковались сладкие муки создания – не воротить их! унижены, в темницу заперты мысли гордого духа-создателя; высокое усилие творца земного, вызывающего на спор силу природы, становится делом рук человеческих! – А люди? люди! они придут, слушают, судят – как будто они судьи, как будто для них создаешь! Какое им дело, что мысль, принявшая на себя понятный им образ, есть звено в бесконечной цепи мыслей и страданий; что минута, когда художник нисходит до степени человека, есть отрывок из долгой болезненной жизни неизмеримого чувства; что каждое его выражение, каждая черта – родилась от горьких слез Серафима[132], заклепанного в человеческую одежду и часто отдающего половину жизни, чтоб только минуту подышать свежим воздухом вдохновения? А между тем приходит время – вот, как теперь – чувствуешь: перегорела душа, силы слабеют, голова больна; все, что ни думаешь, все смешивается одно с другим, все покрыто какою-то завесою… Ах! я бы хотел, Луиза, передать тебе последние мысли и чувства, которые хранятся в сокровищнице души моей, чтобы они не пропали… Но что я слышу?..

С этими словами Бетховен вскочил и сильным ударом руки растворил окно, в которое из ближнего дома неслись гармонические звуки.

– Я слышу! – воскликнул Бетховен, бросившись на колени, и с умилением протянул руки к раскрытому окну. – Это симфония Эгмонта, – так, я узнаю ее: вот дикие крики битвы; вот буря страстей; она разгорается, кипит; вот ее полное развитие – и все утихло, остается лишь лампада, которая гаснет, – потухает – но не навеки… Снова раздались трубные звуки: целый мир ими наполняется, и никто заглушить их не может…

На блистательном бале одного из венских министров толпы людей сходились и расходились.

– Как жаль! – сказал кто-то, – театральный капельмейстер Бетховен умер, и, говорят, не на что похоронить его.

Но этот голос потерялся в толпе: все прислушивались к словам двух дипломатов, которые толковали о каком-то споре, случившемся между кем-то во дворце какого-то немецкого князя.

Вопросы и задания

1. Объясните, как в новелле описывается музыка Бетховена, какие качества композитора подчеркивает в эти описаниях автор.

2. Опишите обывателей, представленных в новелле.

3. Для чего в новеллу вводится образ Луизы?

4. Назовите художественные приемы, с помощью которых создается характер Бетховена.

5. Какое искусство утверждает в своей новелле В. Ф. Одоевский, что означают последние слова композитора в новелле?

Творчество Ф. И. Тютчева открыл для любителей поэзии А. С. Пушкин, опубликовавший в своем журнале «Современник» стихотворения молодого поэта. А затем, уже после гибели Пушкина, эти же стихотворения вновь напечатал все в том же «Современнике» другой русский поэт, Н. А. Некрасов, ставший новым редактором пушкинского журнала.

Сам же Ф. И. Тютчев очень своеобразно относился к своим произведениям. Он писал стихи «для себя», никогда не предназначая их к публикации. Многие прекрасные стихотворения сохранились чудом. Ф. И. Тютчев мог набросать несколько строчек на салфетке в ресторане и уйти. Лишь благодаря вниманию его друзей, собиравших разрозненные листки и уговаривавших поэта дать разрешение на их публикацию, стихотворения Тютчева стали известны широкому кругу читателей.

В творчестве Ф. И. Тютчева удивительным образом сочетаются проникновенный лиризм, обнаженность чувств и глубокие философские обобщения. Вам уже знакомы яркая пейзажная зарисовка «Люблю грозу в начале мая…» («Весенняя гроза») и емкое определение русского патриотизма «Умом Россию не понять»…

Всю свою жизнь находясь на дипломатической службе, Ф. И. Тютчев был лично знаком с немецким философом-романтиком Ф. В. Шеллингом, на которого производили глубокое впечатление философские суждения русского поэта-мыслителя.

Блестяще образованный, остроумный человек, Ф. И. Тютчев обладал чуткой душой и пылким романтическим воображением, под его пером рождались подлинные шедевры пейзажной лирики. Вслушайтесь в певучие строки стихотворения «Вечер», в котором колокольный звон сливается с криком пролетающей журавлиной стаи, и перед взором читателя возникает картина угасающего дня. Попробуйте определить, каким чувством проникнуто это стихотворение.

А вот лирическая миниатюра «Последний катаклизм» отразила глубокое потрясение, испытанное автором от чтения «Откровений Иоанна», одной из книг Евангелия. Здесь апокалиптическая картина гибели земного мира в последнем стихе получает романтическую проекцию в бесконечность и снимает трагическую мрачность первых трех стихов христианской идеей Божьего величия.

Стихотворение «Silentium!» справедливо может расцениваться как романтический манифест поэта. Ф. И. Тютчев развивает здесь излюбленную романтиками тему несоответствия внутреннего мира человека возможности его полного раскрытия в земном материальном мире. «Мысль изреченная есть ложь» – этот афоризм прекрасно передает растерянность человека, ощущающего бедность слов в сравнении с богатством чувств. Не случайно эта философская идея выражена в поэтическом тексте, ибо только искусство способно вызвать ассоциацию чувств, взывая не к диалогу, а к созвучию «молчащих душ». Задумайтесь, насколько точно соответствует мироощущение этого стихотворения романтическому высказыванию Новалиса: «Человек – это вселенная в малом преломлении».

Уже на склоне лет Ф. И. Тютчев встретил свою самую большую любовь. Его бурный роман с Е. А. Денисьевой трагически оборвался со смертью молодой женщины, отразившись в прекрасном цикле стихотворений («денисьевский цикл»), зафиксировавшем все любовные переживания поэта. Стихотворение «Последняя любовь» – удивительное по внутреннему накалу поэтической страсти произведение. Ф. И. Тютчев находит ясные и точные слова, передающие изумление поэта перед мощью и красотой охватившего его чувства. «Блаженство и безнадежность» понимания значимости последнего, прощального подарка судьбы рождают предельную искренность и целомудрие лирического восторга, в котором поэт сливается с мирозданием. Проследите, как используются в этом стихотворении пейзажные параллели любовному переживанию.

Последнее из предлагаемых вам произведений Ф. И. Тютчева («Сижу задумчив и один…») – характерный образец медитативной лирики. И вновь можно вспомнить теоретиков романтизма, утверждавших, что только детство и старость обладают подлинным видением яркости человеческого бытия. Мудрость старого поэта выливается в ясные поэтические образы, подкрепленные четким музыкальным ритмом. Поэт мастерски владеет художественной формой, позволяющей ему соединить воспоминания о прошедшей жизни с оптимистической верой в бесконечность бытия:

Задумайтесь над христианским смыслом последней строфы и, надеюсь, вы поймете, откуда у Ф. И. Тютчева способность восхищаться красотой мира, способность, наполнявшая всю его жизнь до последнего вздоха.

Вопросы и задания

1. Какой художественный прием положен в основу стихотворения «Вечер»?

2. Дайте характеристику рифм в стихотворении «Вечер».

3. Нарисуйте ритмическую схему стихотворения «Последний катаклизм», дайте характеристику стихотворного метра.

4. Найдите эпитеты, используемые в стихотворении «Последняя любовь», укажите их лирическое назначение.

5. Какие риторические приемы положены в основу стихотворения «Последняя любовь», какую художественную задачу они решают?

6. Сопоставьте лирических героев стихотворений «Последняя любовь» и «Сижу задумчив и один…».

7. Составьте ритмическую схему и схему рифмовки стихотворения «Сижу задумчив и один…».

8. Проанализируйте стихотворение «Silentium!» как эстетический манифест романтизма, объясните поэтическое значение его названия.