Бывших ведьмаков не бывает! Романова Галина
— Каждый день?
— Каждый день. Не снимая.
Он усмехнулся, заметив страх в глазах княжны.
— Какой ужас, — прошептала Владислава.
— Я был осужден на десять лет каторги, — продолжал Лясота, не сводя глаз с девушки. — Первые пять лет провел в цепях. Потом пришел приказ расковать. Всех нас там, на руднике, было почти сорок человек. И вскоре после этого я совершил побег.
— Почему?
— Захотел! — отрезал он, злясь на себя за эту откровенность. Кто его тянул за язык? Разболтался… Нет уж, про Поленьку, о которой он не переставал думать все эти годы, княжна не должна узнать. — А вы что думали? Что я буду с гордостью нести свое наказание? Меня — нас! — лишили всего. Имени, чести, достоинства. Моя честь осталась там, на эшафоте, где меня лишили титула и звания. Я действительно был офицером, а теперь… Теперь я просто беглый каторжник.
— Этого не может быть, — прошептала Владислава, схватившись за голову и почти без сил повалившись на лавку.
— Может. Вы в тот год были еще девочкой, но спросите вашего отца. Он вам расскажет.
— Моего отца? — Девушка невольно улыбнулась. — Я не знаю, увижу ли его когда-нибудь.
— Увидите. Если бы вы мне поверили…
— Я вам верю!
Сорвавшись с места, девушка порывисто бросилась к Лясоте и схватила его за руки, сжимая изо всех сил.
— Может быть, вы и мятежник, может быть, вы и преступник, — прошептала она, — но, пожалуйста, помогите мне! Не оставляйте меня одну! У меня больше нет никого, кроме вас!
Она была так близко, смотрела так доверчиво, что Лясота напрягся. Вздумай он сейчас ее обнять и поцеловать, княжна сама бы обняла в ответ — вырвавшиеся слова признания уже говорили о многом. Но нужно ли ему это? Его ждет Поленька. Дорога к невесте и так слишком затянулась. Пора было поторопиться.
Ноги сами вынесли его на двор. Встав на крыльце, Лясота огляделся. Утоптанный и выстланный деревянными плашками двор был со всех сторон стиснут строениями. Тесовые ворота, над которыми торчали два медвежьих черепа с остатками присохшей плоти, были распахнуты настежь, и оба черепа глядели мордами во двор. Не слишком-то приятное соседство, но обитатели крепостцы, похоже, совсем не обращали на них внимания. Какая-то девка кормила кур, звенел в кузне молот, а у крыльца стоял Тимофей Хочуха, уперев руки в бока.
Из дверей конюшни вышел разбойник, ведя под уздцы крепко сбитого конька под седлом. Мужчина был одет для дальней дороги: полукафтанье, шапка, за поясом старая сабля, у седла коня приторочена рогатина и самострел. С другой стороны его уравновешивал мешок с припасами. Разбойник подошел к крыльцу, поклонился атаману. Тот полез за пазуху и вручил мужику свернутый в трубочку и запаянный воском лист бумаги. «Письмо княжны!» — догадался Лясота. Убрав его за пазуху, гонец снял с шеи висевшую на шнурке ладанку, развязал ее и достал свитую из ниток фигурку человечка. Положив ее на ладонь, Тимофей Хочуха накрыл фигурку другой рукой.
— Как с вещицею сею ничего не случится, цела и сохранна будет, так и с человеком ничего не случится, жив и здоров останется!
— Аминь, — серьезно ответил разбойник, вскочил на коня и проехал в ворота. Миновав их шагом, конь уже на той стороне сам собой сорвался в галоп так, что и понукать не требовалось.
Лясота проследил взглядом, как всадник удаляется в сторону реки, огибает крутой берег и пропадает за поворотом. Гонец повез письмо князю Загорскому с требованием выкупа. Вряд ли у того окажется полмиллиона серебром. Да и вдруг не поверит он письму? А и поверит — как тут поступить? Что делать? Княжна обречена.
Тимофей Хочуха заметил его, обернулся.
— Смотришь? Высматриваешь?
— А как не смотреть? Век здесь вековать придется, надо ж пообвыкнуть! — беззаботно ответил Лясота. — Тут небось хорошо, привольно.
— Кому как, — уклончиво ответил атаман.
— Княжну-то велишь под замком держать?
— На что замки? — рассмеялся Тимофей Хочуха. — Она сама за ворота выйти не захочет! А в крепости куда ей деваться?
— Как — куда? А ну как сбегут твои пятьсот тысяч?
— Не сбегут. Сам попробуй. Ворота отворены!
В ворота как раз входили две бабы, несли от реки корзины с мокрым бельем. Лясота не спеша двинулся им навстречу, но не доходя шагов пяти, почуял неладное. Что-то словно сдвинулось — то ли ворота оказались дальше, то ли у него шаги стали меньше. Сделав еще пять шагов, он понял, что практически стоит на месте, продвинувшись совсем чуть-чуть. Еще пять шагов — то же самое. И еще пять… И еще…
Устав без толку топтать двор, Лясота обернулся на усмехавшегося с крыльца Тимофея Хочуху.
— Что у тебя тут за дела творятся, Тимофей Игорыч?
— Понял? — рассмеялся тот. — Тут такие дела! Без моего на то дозволения никто за ворота не выйдет — и не войдет, коль я слова не скажу. Потому как земля тут заговоренная.
Лясота шагнул к крыльцу — и очутился на нем быстрее, чем ожидал.
— Да ты никак колдун, Тимофей Игорыч? — воскликнул он.
— Что есть, то есть. Колдуем помаленьку, — прищурился тот.
— Ну а раз ты такой колдун, то на кой ляд за десять верст к другому колдуну на поклон ездишь, дары ему возишь да просишь клады зачаровать?
— Дать бы тебе в зубы за такие слова, — внезапно рассердился атаман. — Да ты у нас новичок, не знаешь кой-чего… Да, Сила у меня есть, но только ее колдун мне даровал. Без его дозволения не будет у меня ничего.
22
Княгиня Елена захворала. Она чахла не по дням, а по часам, почти не покидала своих комнат, часами сидела в креслах, откинувшись на спинку. Ходила с трудом, а вчера утром вовсе не смогла встать с постели. Доктор приезжал четырежды — последний раз только сейчас, под вечер, — но только разводил руками. Скоротечная горячка подрывала силы женщины, заставляла беспокоиться и за жизнь ее нерожденного младенца.
Сейчас княгиня задремала, выпив прописанную доктором микстуру. Не особо доверяя врачу, Манефа сбегала в церковь, купила свечу и обошла с нею все углы в комнате и особенно долго стояла у постели больной. Сон после этого у княгини Елены наступил спокойный, глубокий, жар спал. Дворня, обрадованная, что здоровье матушки-княгини пошло на поправку, ходила на цыпочках.
Но Михаила Чаровича совсем не радовало такое положение дел. Княгиня Елена могла болеть сколь угодно долго, но ее недуги оставались при ней, не спеша перекидываться на дочь. То ли Елена в глубине души слишком сильно любила свое дитя, не пуская к ней боль, то ли средство выбрано неверное.
Поразмыслив, князь Михаил выбрал первый вариант. Какова бы ни была сила материнской любви, на любую силу найдется сила большая. Надо было только надавить, пережать, заставить княгиню дрогнуть. Конечно, придется рисковать не только жизнью жены, но и ребенком, однако для того, чтобы достать княжну Владиславу, Михаил Чарович был готов пойти на этот риск.
Дождавшись, пока дом угомонится и задремлет на своей лежанке даже верная Манефа, он прошел в комнату спящей жены. Тихо наклонился, отрезал у нее локон и вышел вон.
Ночью Лясота ворочался, борясь с бессонницей. В молодечной избе было душно, на лавках и полатях вповалку спали его новые приятели. Слышался густой храп, детское сопение, вздохи и хрипы. Кто-то ворочался, кто-то пускал ветры. Девять лет назад, на этапе в пересыльных тюрьмах приходилось спать и не в таких условиях. Зимой лежали на голом земляном или каменном полу, и счастливцами бывали те, кто отвоевывал себе нары. Уголовники, с которыми вместе шли «политические», быстро сгоняли с нар Лясоту и его товарищей, отбирали поданную добросердечными жителями милостыню, случалось, что и избивали. В той партии с Лясотой шли всего трое его соратников против почти пятидесяти уголовников. Как им удалось выжить, выстоять — не верилось до сих пор. Но — дошли, соединились на руднике с теми товарищами, кто пришел сюда раньше. И стало намного легче.
А сейчас он один против двух десятков мужиков, среди которых, как заметил, были и клейменые, и даже двое бывших каторжан, тоже беглых. И он не мог, как ни старался, счесть этих людей своими новыми друзьями. У него вообще не было больше друзей, если на то пошло. Кто-то пропал без вести много лет назад, как Звездичевский, кто-то сгинул на этапе, кто-то остался там, за Каменным Поясом.
Поворочавшись еще несколько минут, Лясота встал, натянул сапоги, накинул на плечи полукафтанье, стал осторожно пробираться к выходу. Ступал он осторожно, острое зрение помогло выбраться за дверь, не потревожив никого.
Ночной прохладней воздух был полон свежести, острых запахов, звуков и… света. Лясоте, ошеломленному этим открытием, понадобилось минуты две, чтобы он понял, что это не свет звезд. Это сияли, мерцая призрачным зеленоватым светом, черепа на тыне. Свет лился из пустых глазниц, озаряя пространство за оградой.
Вот это да! Теперь понятно, почему Тимофей Хочуха был столь беззаботен, даже дозоры не выставил. Кого ему опасаться, когда крепость защищают колдовские чары? Никто не войдет и не выйдет… Не может такого быть!
Лясота прошелся по двору, внимательно глядя по сторонам и стараясь заметить каждую мелочь. Жаль, что он не может больше видеть! Тогда бы не составило труда разглядеть, что тут за чары.
Какая-то сила все время тянула его к колодцу, стоявшему прямо посреди двора. На вид колодец как колодец; обычный сруб, ворот с погнутой ручкой, рядом цепь, на которой раньше крепилось ведро. Но неожиданно свернув к нему в четвертый раз, Лясота сообразил, что же так привлекло его внимание.
Колодец не был ничем прикрыт! Просто сруб, просто остатки сломанного ворота с обрывком цепи — и все. А ведь их учили, да и сам он был тому свидетелем, что над каждым колодцем непременно ставится крыша. Либо в виде домика, либо это просто несколько сбитых вместе досок, которые на ночь кладутся сверху — вдруг кто-то упадет или нарочно бросят? Где же крышка? Непорядок!
Поискав глазами, Лясота заметил ее в стороне. Она валялась возле телеги, там же, где и запасные колеса; кабы не острое зрение, ее впотьмах нипочем не разглядеть. Сам дивясь своей хозяйственности, он поднял крышку и отнес к колодцу, намереваясь уложить сверху, но только…
— А ну брось! Чего творишь?
Противный тонкий голосок, словно раскаленная спица, вонзился в ухо, и Лясота от неожиданности уронил крышку на ногу. Ругнулся сквозь зубы и прикусил язык, когда услышал тихое «Ой»!
«Померещилось», — подумал он. Поднял крышку, утвердил на…
— Кому сказано, брось!
— Кто тут? — Лясота крутнулся на пятках, держа крышку перед собой, как щит.
— Мы тут! Брось, не смей!
Испуг и гнев, звучавший в тонком голоске, придал мужчине сил. Он вдруг сообразил, кто мог так говорить.
— Выходи.
— Вот еще!
— Тогда хоть знак какой подай, кто ты!
— А если я не захочу?
«Ах ты, дрянь такая! Еще и кокетничает!» — рассердился Лясота. Воображение рисовало местную нежить в облике капризной девчонки лет восьми-девяти, избалованной и уверенной в своей безнаказанности.
— Тогда пеняй на себя!
— И что ты мне сделаешь? Крышкой накроешь?
— А хотя бы и так! Тебе этого почему-то очень не хочется.
— Это не твое дело, чего мне хочется, — в голоске зазвенела обида.
Оказывается, и нежить можно задеть за живое. Эта мысль показалась ему настолько забавной, что Лясота усмехнулся и пожал плечами.
— А раз не мое, так не о чем с тобой разговаривать!
— Хотя, если угадаешь?..
— Некогда мне в загадки играть, — рассердился Лясота, понимая, что нежить его просто забалтывает, чтобы усыпить бдительность. И наверняка уже готовит ловушку или просто каверзу.
— А раз некогда, чего ж ты тут стоишь, а прочь не идешь? — В голосе послышалось ехидное хихиканье. Ну, точно, девчонка!
— Не твое дело, — огрызнулся Лясота, лихорадочно вспоминая, как одолевают такого противника. Знать бы, с кем имеет дело! То, что годится для усмирения, например, водяного, совсем не подходит для схватки с болотником. А оружие, годное против лешего, не принесет пользы, если вышел с ним против встречника.[9] Когда-то он все это помнил, знал, умел чувствовать. Все пропало, погибло там, в крепости и на этапе. На рудник он уже пришел слепым и глухим, и хотя время от времени что-то чувствовал, объяснить этого не мог.
— А я знаю. — Тонкий голосок упал до шепота. Ощущение было мерзкое — словно кто-то чем-то мокрым и противным щекочет ухо. — Ты сбежать надумал!
— Даже если и так, — он усилием воли заставил себя казаться спокойным и безразличным, — тебе-то какое дело?
— А такое, что без меня ты и шагу за ворота не ступишь!
Вот оно что! Он наткнулся на духа-хранителя этого места. Интересно, кто это? Обычная закладная жертва, которую помещают в основание дома или крепости в начале строительства, чтобы неупокоенный дух стерег это место? Чаще всего убивают петуха или кошку. Реже — собаку. Еще реже — корову или коня. И уж совсем редко, на крайний случай — человека. И, скорее всего, последнее предположение верно.
— Тяжко тебе тут? — присев на край колодца, поинтересовался Лясота. Был велик соблазн заглянуть в колодец и посмотреть, кто там с ним разговаривает, но он одернул сам себя. Скорее всего, ничего он там не увидит. А коли и увидит, то лучше бы и не смотрел — известно, что тот, кто увидит нежить, вскоре сам нежитью станет.
— Не твое дело, — привычно отозвался дух.
— А если мое? Если я тебя могу на свободу отпустить?
— А ты справишься? — В голоске нежити промелькнуло что-то вроде надежды.
— Ну, обещать не могу, но попытаться постараюсь. Если ты скажешь, что надо делать, и потом нас отпустишь.
— Да если получится, вы и так уйдете, — проворчал голосок. — А делать ничего особенного не надо. У хозяина вещичку одну забрать. Моя она. А хозяин отнял и не возвращает.
— Что за вещичка?
— Не скажу. Ничего больше не скажу!
Из глубины колодца послышался всплеск, словно, большая рыба нырнула на глубину. Выждав несколько минут и не услышав больше ни звука, Лясота осторожно заглянул за край. Но не увидел ничего. Колодец был пуст.
Выругавшись уже не таясь, он прислонил крышку к срубу и направился к молодечной избе. Было о чем подумать, лежа на полатях. Кто такой этот хозяин? Старый колдун, из рук которого Лясота с трудом вырвался вчера, или все-таки Тимофей Хочуха? И что это за вещица, столь дорогая для нежити? Что-то напоминавшее ей о том, что когда-то и она была живая? Так это может быть все что угодно. Надо думать.
Но думать не получилось. Стоило ему вернуться в молодечную и прилечь, как веки сомкнулись сами и он погрузился в глубокий сон без сновидений.
В ожидании ответа от князя Загорского разбойники в крепости отдыхали, предаваясь ничегонеделанию. Кто спал, кто играл в бабки и карты, кто чинил пришедшую в негодность обувку и одежку, кто хлопотал по хозяйству, кто от нечего делать слонялся по двору и задирал хлопочущих по хозяйству женщин!
Лясота не находил себе места. Время утекало как вода. Он бродил по двору, присматривался и думал, думал… Одно его утвердило в мысли, что ночное происшествие не привиделось: из стоявшего посреди двора колодца действительно не брали воды. Для того чтобы напоить лошадей, с реки притащили целую бочку, ведер на пятьдесят, да бабы несколько раз ходили с ведрами к берегу. Точнее узнать не удалось — ему действительно никак не удавалось подойти к воротам ближе чем на пять шагов. А к реке был довольно крутой спуск, не вдруг одолеешь.
Девушка ненамного старше Владиславы, лет девятнадцати, сгибалась под тяжестью ведер, и Лясота поспешил шагнуть навстречу.
— Дай-ка напиться, красавица!
Рябенькая «красавица» послушно повернулась боком, чтоб было удобнее нить, не снимая ведра с коромысла.
— Сладкая… Из реки?
— На ключ ходим. Под крутояром.
— Далеко. А из колодца чего воду не черпаете?
— Да ты что? — Девка округлила глаза. — Он же пустой!
— Пустой? — Лясота изобразил удивление. — А на кой тогда пустой колодец? Засыпать его и новый выкопать! Неужели приятно изо дня в день вот так таскаться?
— Не твоего ума дело! — Где-то Лясота уже слышал эти слова. — Тимофей Игорыч не велят.
— Тимофей Игорыч? Он тут всему хозяин? Никто другой?
— Он да хозяйка еще, Настасья Потаповна. Как они скажут, так и будет. А только колодец они не велели зарывать.
— Тогда хоть крышкой бы прикрыли. А если кто свалится?
— Ии-и, — девка пошла своей дорогой, — хозяин сказывает: «Чего туда упало, тому там и быть!» А доставать не велят.
Лясота отстал, задумался. Значит, «хозяин» — это все-таки Тимофей Игорыч по прозванью Хочуха. Уже легче — возвращаться на чертову меленку не хотелось. Но что же он все-таки хранит такого ценного для нежити? Какую-нибудь вещичку… Наверняка небольшую. Эх, знать бы!
Решив рубануть сплеча, Лясота отправился искать самого Тимофея Хочуху.
Он нашел атамана в одной из комнат, где тот копался в ларцах, перекладывая что-то туда-сюда вместе с Настасьей. Заметив на пороге постороннего, женщина обхватила руками раскрытый ларец, наваливаясь пышной грудью, а сам Тимофей пошел гостю навстречу, выпятив грудь и живот и уперев руки в бока.
— Ты тут пошто? Ты зачем? Не велено!
— Кем не велено? — нагло спросил Лясота.
— Мною не велено! — повысил голос атаман.
— Может, для твоих парней и не велено, а я птица вольная. Где хочу — там хожу, — отрубил Лясота в ответ.
— Вольная он птица, как же! — фыркнул Тимофей Хочуха. — Видала, баба, чего дурню в голову взбрело?
Настасья захихикала; улучив минуту, захлопнула ларец и кинулась к другим. Лясота не обращал на нее внимания, он во все глаза смотрел на собеседника. Смотрел и пытался увидеть.
— Твоя правда, хозяин ласковый, — процедил он, — не по своей воле я сюда пришел, а только не твой я человек, чтобы твоим приказам подчиняться. Вот возьмешь меня в свою дружину — другой пойдет разговор.
— Решил-таки? — Атаман захохотал, и его широкая грудь и туго натянувший рубаху живот задрожали.
— Решил. На воле мне податься некуда, ни вида,[10] ни денег нет, а у тебя кормят сытно, поят допьяна, и девки есть ласковые. — Он подмигнул хозяйке, но та лишь фыркнула, задирая нос. — Так что решил я — остаюсь!
— Ой ли?
— Истинный бог! — Лясота потянулся перекреститься, но его руку перехватили на полпути.
— Погодь. Не так у нас такое творится. Вечером, как за столы сядем, позову.
Совсем не того ожидал Лясота от этого разговора, но делать было нечего. Оставалось ждать, думать, искать выход.
До вечера он успел дважды обойти всю крепость, заглянуть в каждый уголок. Побывал в кузне, покрутился у амбаров, навестил конюшню и огороды. Как выяснилось, не только к воротам ему не получалось подойти. Как ни тесно стояли хозяйственные постройки, а место между задами и тыном оставалось. И на ту полосу земли он, как ни старался, так и не мог ступить. И как назло, за кузней заметил в ограде что-то вроде калиточки. Запиралась она на простой засов. Отодвинь его — и ты на свободе. Но заклятие держало крепко. Может, и был способ обойти колдовство, но Лясота его пока не видел.
Чугунное било созвало всех разбойников на трапезу. Опять ломился стол от щей, каш, солонины, вареной и соленой рыбы, всяких грибов-огурцов, хлеба и пирогов. Отвыкший от такого изобилия, Лясота уминал угощение за обе щеки, спеша наесться. Прислуживавшие девки еле успевали подливать ему медовуху, но последняя кружка осталась недопитой, когда со своего конца стола зычно позвал Тимофей Хочуха:
— А ну, кто тут у нас в гостях сидит за одним столом с хозяевами?
— Тебя зовут, тебя, — шепнула давешняя рябенькая девка, подливавшая медовуху. — Пойди к хозяину-то!
— Не пес я, на хозяйский свист бежать, — ответил Лясота, но встал. — Ну я в гостях. Дальше что?
— А то, что гостям у нас тут не место. Коли хочешь с нами жить, с нами есть и пить, стань своим среди нас.
Разбойники один за другим перестали жевать, выпрямились. Прекратили сновать и девки-подавальщицы. Среди них сегодня не было княжны Владиславы, но, может, так даже к лучшему. Он встретил прямой взгляд атамана.
— Своим отчего бы не стать, коль позовешь.
— А коли позову, пойдешь?
— Пойду.
— И клятву принесешь?
«Клятву колдуну!» — молнией пронеслось в голове.
— Принесу.
— Так иди!
Тимофей Хочуха поднял обе руки. Лясота выбрался из-за стола. Несколько шагов показались ему самыми долгими в жизни. Атаман ждал. Когда он подошел, Тимофей тяжело опустил ему руки на плечи, и колени Лясоты подогнулись сами собой.
— Говори, — сверху вниз буравя его взглядом, заговорил атаман. — Я, Петр…
— Я, Петр Михайлик…
— Клянусь ходить под твоей рукой, атаман Тимофей…
— … клянусь ходить…
— …служить верой и правдой, ничего не таить, слова поперек не молвить…
— …служить…
— …наказы все исполнять, из воли атамана не выходить и зла не умышлять.
— …наказы исполнять…
— А коли нарушу клятву ту, да буду проклят во веки веков! На, целуй!
Тимофей Хочуха полез за пазуху, достал висевшую на шнурке ладанку и заставил прикоснуться губами к холщовому мешочку. Едва Лясота дотронулся до амулета, его словно громом поразило. Он увидел!
Ощущение того, что он снова может видеть и слышать, было настолько сильным, что он еле удержался от того, чтобы не вскочить и не закричать от радости и боли. Как после кромешной тьмы первый, даже слабый луч света больно бьет по глазам, так и на него обрушился лавиной мир звуков и видений. Но атаман убрал ладанку за пазуху — и все померкло. Лясота остался стоять, хлопая глазами и совершенно обалдев. Несколько секунд он опять был зрячим. Он обрел себя — и тут же этого лишился.
Но показывать своих чувств было нельзя. Тимофей Хочуха поднял его с колен, смачно расцеловал в обе щеки, после чего Настасья поднесла ему большую братину с пивом. Он выпил жадно, не чувствуя вкуса, и тут же был атакован остальными разбойниками. Те тормошили, хлопали по плечам, шутливо толкали и трепали. Поволокли за стол, усадили на лавку. Лясота принимал поздравления машинально. Он изо всех сил старался удержать то, что ощутил на несколько секунд, потому что теперь точно знал, что ему делать.
Пир был в разгаре. Даже сюда доносились отголоски пьяных песен, и от этого шума княжне было особенно тоскливо. Всю ночь девушку мучили кошмары, будто ее привязали к столбу, сорвали одежду и разожгли под ногами костер. Языки пламени лизали ее тело, жар мешал вздохнуть, а зрители орали и бесновались. Потом вперед протолкался один, ударил по щеке: «Покайся!» У него было лицо отчима.
И сейчас далекие песни и крики так походили на вопли и гомон той толпы, что девушка боялась сомкнуть глаза. Она весь день провела одна, наедине со своими мыслями и страхами. И хотя ее не забывали кормить и пару раз выпускали размять ноги, Владислава все равно остро ощущала свое одиночество. Ее забыл даже Петр. А ведь обещал… Интересно, когда отец получит письмо с требованием выкупа? И что он будет делать?
Короткий быстрый стук в дверь заставил девушку вздрогнуть.
— Барышня?
— Кто там?
— Я… Петр. — Голос какой-то странный. — Дозволите ли войти?
Она не успела ни открыть рта, ни подумать, что сказать. Дверь распахнулась, и на пороге возник ее спутник. Привалившись к дверному косяку, он смотрел на девушку, и та натянула одеяло до подбородка.
— Вы что тут делаете в такое время? Как вы смеете? Вы… пьяны?
От мужчины даже на расстоянии несло крепкой брагой.
— Я не пьян, — он на миг прикрыл глаза, глубоко вздохнул, — так было надо. Вы не спите… эт хорошо. Не спите и дальше.
— Что вы имеете в виду?
Он вдруг шагнул в комнату, притворяя за собой дверь. Владислава взвизгнула, когда мужчина оказался рядом, схватил за руку.
— Не кричи. Ударь меня!
— Что?
— Ударь, — зло оскалился он. — Ну же?
Напуганная этим оскалом больше, чем всем прочим, княжна шлепнула его по лицу.
— Еще! Ну? — Вторая пощечина получилась сильнее. — Еще! Все, хватит.
А потом ее крепко схватили за затылок, и Владислава уткнулась носом в мужскую грудь. Под рубашкой чувствовалось горячее тело, где-то в глубине мерно и мощно бухало сердце. Пахло потом, мускусом, вином и еще чем-то незнакомым. Она попыталась вырваться, но ее держали крепко.
— Тише, тише, девочка! Не дергайся! Одевайся. И не спи. Поняла? Не спи эту ночь. Будь готова. Поняла?
Владислава попыталась что-то сказать, но коснулась губами мужской рубашки и вместо этого несколько раз быстро кивнула головой.
— Вот и хорошо. Вот и ладушки. — Ее отпустили, но только для того, чтобы, заглянув в глаза, погладить по щеке. — Ты же все понимаешь. Ты же умная девочка… Вода есть?
— Т-там кувшин… — Она отвела взгляд от его лица, такого близкого и в то же время чужого.
Лясота резко встал, качнувшись. Пить пришлось много — Тимофей Хочуха словно нарочно задался целью напоить его допьяна. Он держался из последних сил, понимая, что если даст хоть минутную слабину, все пропадет. И он опрокинул кувшин с водой себе на голову.
За спиной вскрикнула Владислава. Он обернулся. В душе шевельнулось дикое смутное желание — они вдвоем, дверь закрыта. На девушке только простая сорочка. Ему будет так легко сломить ее сопротивление.
— Поцелуй меня.
— К-как?
Он шагнул к княжне, вытащил из постели.
— Поцелуй. На удачу. Ну?
И торопливо накрыл ее губы своими.
Это было сладко. Ни с чем не сравнимо. Этот поцелуй трезвил и дурманил одновременно. Почти девять лет он не целовал девушек — гулящие девки, с которыми раз или два забавлялись молодые приказчики, вырываясь в большой город, не в счет. Их больше не было. Никого. Была только она, княжна Владислава. Ее губы. Ее руки. Ее тонкий стан под руками.
И все же он нашел силы оторваться от девушки, заглянул в полные слез глаза.
— Извини.
— 3-зачем вы эт-то сделали? — запинаясь на каждом слове, пролепетала она, а по щекам одна за другой бежали слезы.
— Прости. — Хотелось слизнуть слезинки с ее кожи. — Так надо, на удачу. Она нам понадобится. Одевайся и жди меня.
Оттолкнул и вышел, прикрыв дверь.
Терем засыпал. Многие разбойники уже разбрелись по углам. Иные храпели прямо там, уронив головы на стол. Лясоту вело, мотая из стороны в сторону. Он нарочно казался пьянее, чем есть на самом деле, чтобы случайный свидетель подумал, будто он сейчас свалится и уснет прямо на полу.
Тимофея Хочухи за пиршественным столом уже не было, и Лясота двинулся по терему наудачу. По скрипучим ступенькам поднялся на второй этаж, в верхние горницы.
Атаман спал на пуховой перине, обняв прильнувшую к нему Настасью. Ночь была теплой, и они лишь наполовину натянули толстую меховую полсть. Несколько секунд Лясота стоял на пороге, собираясь с духом. Потом сделал шаг. Двигаться приходилось медленно, осторожно — хмель еще гулял в теле, гудел в голове. Скрипнула половица. Звук показался громким и резким, как выстрел. По спине побежала струйка пота. Нет, не проснется. Тоже пьян. Не настолько, но все-таки…
Прежде чем приступить к главному, Лясота торопливо обыскал вещи атамана. Денег не нашлось, а вот саблю и хороший нож он забрал. Помедлив, сунул за пазуху тугую мошну[11] — на ощупь, там было полно всякой всячины, авось что полезное найдется. Только после этого, затаив дыхание, подобрался к постели.
Тимофей Хочуха спал на спине, в распахнутом вороте рубахи виднелась мощная грудь, поросшая курчавым волосом. Был заметен и кожаный шнурок, на котором висела заветная ладанка. Но поперек его груди лежала женская рука — Настасья крепко обнимала супружника, словно тот мог сбежать от нее во сне.
Стараясь не дышать, Лясота тихо-тихо потянулся к горлу мужчины. Одно неверное движение — и все пропало. Атаман — колдун. Кто знает, как он отомстит за подобное обращение? Но отступать не хотелось.
Поразмыслив, Лясота достал нож, пальцем проверил остроту. Прикинул, где могла бы находиться сама ладанка, двумя пальцами осторожно потянул на себя рубаху, подпарывая ткань в нужном месте. Приходилось резать осторожно, буквально пилить нитки. Сначала шло туго, потом — легче. В какой-то момент завозилась Настасья — ей стало холодно, женщина потянулась за полстью, укутывая и себя, и Тимофея. Ее рука скользнула по руке Лясоты. Тот замер. Обошлось.
Наконец разрез показался достаточно большим. Вытерев вспотевшую ладонь, Лясота сунул руку атаману за пазуху. Нащупал холщовый грубый мешочек, от прикосновения к которому его руку пронзила короткая острая боль. Вот оно! Потянул ладанку на себя. Снова, как несколько часов назад, мир заиграл яркими красками. Чувства обострились. Машинально, подчиняясь обретенным — проснувшимся! — знаниям, Лясота убрал нож, провел рукой над лицом спящего Тимофея Хочухи, шепча вдруг вспомнившееся заклинаньице:
- Светят звезды в реку,
- На крутом берегу
- Дуб стоит, под дубом — тень.
- Дева там прядет кудель.
- Все прядет, сама не спит,
- А другим уснуть велит.
- А как пряжу допрядет,
- Сон уйдет…
Атаман затих. Переведя дыхание, Лясота осторожно поддел ножом шнурок, перерезал его и попятился, выходя вон из комнаты.
Терем был погружен во тьму и сон. Спали все — мужчина чувствовал даже прикорнувшего в подпечье домового, зачарованного сном. Подобное могущество опьяняло. Как подумаешь, какая сила теперь в его руках, — просто голова кругом и пьянеешь без вина! Он теперь может все. В этой ладанке заключена невиданная мощь. У него, Лясоты Травника, были неплохие способности — так говорили в Третьем отделении. Когда его арестовали, бывшие наставники сокрушались, что, мол, теперь для общества потерян столь выдающийся молодой человек. Насколько его Силы вырастут теперь с помощью содержимого ладанки, если уж какой-то разбойник стал сильным колдуном? А дело-то за малым — надо всего лишь присвоить содержимое маленького холщового мешочка.
Но сначала — княжна Владислава.
Она не спала, Полностью одетая, сидела на постели и смотрела испуганными, круглыми, как у мыши, глазами.
— Готова? — Он распахнул дверь, протянул руку. — Пошли, барышня.
— А как же…
— Они все спят. Пошли!
Ее пальцы лежали в ладони, такие тонкие, хрупкие, доверчивые. И это доверие отрезвляло, успокаивало, как струя свежего воздуха.
Они вышли на крыльцо. Прохладный ночной воздух ударил в лицо, выдувая, вымораживая хмель. Двор был погружен во мрак. Слабо светились только глаза черепов на тыне.
— А дальше? — робко промолвила Владислава.