Плавания капитана флота Федора Литке вокруг света и по Северному Ледовитому океану Литке Федор

Имя Федора Петровича Литке по праву занимает почетное место в истории российского флота, российской науки и русской культуры. Он был знаменитым мореплавателем, адмиралом, крупным государственным деятелем, блестящим географом, основателем, организатором и многолетним руководителем Русского Географического общества, президентом Российской Академии Наук.

Экспедиции Федора Петровича Литке обогатили отечественную и мировую науку исследованиями Новой Земли, Берингова моря, Камчатки, Каролинского и Марианского архипелагов, островов Бонин-Сима. Уникальные по тому времени географические и гидрографические исследования и картографические работы, точные астрономические, магнитные и гравиметрические наблюдения и измерения, произведенные им лично, принесли Литке мировую славу и подняли авторитет российской науки. Достаточно сказать, что на карте Мирового океана имя Литке встречается восемнадцать раз!

Отчеты исследователя о совершенных им путешествиях имели огромный успех и были переведены на многие европейские языки. Помимо географического значения, их отличает незаурядный литературный талант автора.

Но исключительное значение для развития и процветания российской науки имело основание по инициативе Ф. П. Литке Русского Географического общества, которое под его многолетним руководством превратилось в академию географических наук с мировым именем.

Подытоживая свой жизненный путь, Федор Петрович записал в дневнике: «Авось не все, что тщусь я насаждать, расклюют птицы или похитит лукавый, авось иное зерно и найдет благоприятную почву, авось, взглянув на мой портрет, когда меня не будет, скажете вы иногда: „Этот человек больше жил для меня, чем для себя…”».

Эталонных жизней не бывает, у каждого свой путь. Не является исключением и Федор Петрович Литке. Он ошибался, не всегда достигал желаемого, был вынужден подчиняться обстоятельствам. Но это была достойная жизнь человека великой чести и долга, ученого, посвятившего себя служению Отечеству и людям. А еще он на всю жизнь остался верен своей первой любви – Арктике. Как писал на склоне лет сам Федор Петрович, ему довелось побывать во многих уголках земного шара, но его сердце навсегда осталось там – в холодных арктических льдах…

Вступительная статья

Ненасытная жажда знаний, составлявшая отличительную черту его характера, и выдающиеся умственные способности…

Фердинанд Врангель о Федоре Литке

Федор Петрович Литке занимает видное место в истории русской науки и культуры. Он был авторитетным мореплавателем, блестящим географом, обогатившим русскую и мировую науку исследованиями Новой Земли, Берингова моря, Камчатки, Каролинского и Марианского архипелагов, островов Бонин-Сима, основателем, организатором и многолетним руководителем Русского Географического общества, президентом Российской академии наук, наконец, адмиралом русского флота и крупным государственным деятелем.

«Стартовая площадка» Федора Литке была, казалось бы, вполне приемлемой. Отец, Петр Иванович, обрусевший выходец из Эстляндии, был военным, принимал участие в русско-турецкой войне 1768–1774 гг., служил адъютантом у Н. В. Репнина – одного из виднейших вельмож екатерининской эпохи, был управляющим его имений. Впоследствии П. И. Литке перешел в таможенное ведомство, в конце XVIII в. назначен инспектором петербургской и кронштадтской таможен. Его второй женой была Анна Ивановна (Доротея), урожденная Энгель. От этого брака в 1785 г. родился сын Евгений, затем на свет появились три дочери – Наталья, Анна и Елизавета.

«Приближался первый и несчастнейший час моей жизни, – писал Ф. П. Литке в своей автобиографии. – 17 сентября 1797 года сделался я убийцею моей матери. Появление мое на свете пережила она не более двух часов…» Петр Иванович, оставшийся с кучей маленьких детей на руках, снова женился (это был уже третий его брак), но этот союз не принес счастья ни ему, ни его детям. А в 1808 г. П. И. Литке скончался.

Снова обратимся к автобиографии Федора Литке: «Отрок, не знавший никогда ласк, на одиннадцатом году жизни лишающийся отца; круглый сирота, остающийся без призора, без всякого воспитания и учения, в самые опасные годы юношества окруженный примерами разврата, самых грубых нравов и всякого соблазна. Что по всей вероятности должно было бы выйти из этого несчастного? Не должен ли он был погибнуть в бездне невежества и разврата?» Рассуждения невеселые, но вполне объяснимые – начало жизни действительно не предвещало Федору ничего хорошего. Его взял на попечение дядя, Федор Иванович Энгель – состоятельный человек, действительный статский советник и член Государственного совета. Юный племянник был предоставлен сам себе, и единственной заботой о его воспитании и образовании со стороны родственника было позволение «пропадать» в богатой библиотеке.

Мальчик читал запоем, получал обширные, но совершенно бессистемные знания. Оттого в голове его, как он сам признавался, «творился хаос». Неясен был и выбор дальнейшего пути. Но Федору наконец-то повезло – ему встретился человек, небезразличный к его судьбе.

Сестра Наталья, бывшая старше Федора на восемь лет, вышла замуж за капитана 2 ранга (в будущем – адмирала) Ивана Саввича Сульменева. В 1812 г., когда отряд канонерских лодок под командованием Сульменева стал на якорь в порту Свеаборга, к нему приехала жена, взявшая с собой брата. Вскоре Иван Саввич заметил, что юноша очарован морем и кораблями, и сначала нанял для него учителей, познакомивших Федора с основами морского дела, а затем взял гардемарином в свой отряд. Уже в следующем 1813 г. за отличие, проявленное в боях при осаде Данцига, Федор Литке был награжден орденом и произведен в мичманы.

На этом «вмешательство» Ивана Сульменева в судьбу Федора Литке не закончилось. В 1817 г., узнав, что знаменитый Василий Головнин (его «Записки» о кругосветном плавании на шлюпе «Диана» и более чем двухлетнем пребывании в плену в Японии были бестселлером тех лет, а сам он пользовался огромной популярностью у флотской молодежи) собирается в кругосветную экспедицию на шлюпе «Камчатка», он порекомендовал ему Федора.

Напомним, что со времени первой российской экспедиции под руководством Крузенштерна и Лисянского прошло чуть больше десятка лет. Для того времени такое путешествие можно сравнить с полетами в космос в наши дни – уже не фантастика, но событие выдающееся. И поэтому попасть в экипаж судна, отправляющегося в кругосветное плавание, – великая честь и шанс всей жизни. Федор Литке свой шанс использовал.

* * *

В ходе плавания, продолжавшегося с 26 августа 1817 г. по 5 сентября 1819 г., шлюп под командованием Головнина пересек Атлантику и обогнул мыс Горн, затем, переплыв весь Тихий океан, добрался до Камчатки. После кратковременного отдыха экспедиция побывала в русских владениях в Северной Америке, на Гавайях, Марианских и Молуккских островах, пересекла Индийский океан и, обойдя мыс Доброй Надежды, вернулась в Кронштадт.

Трудно себе представить лучшую школу для юноши, мечтающего стать моряком. На «Камчатке» Литке, занимавший должность начальника гидрографической экспедиции, не только добросовестно исполнял свои обязанности, но и продолжал учиться – изучил английский язык, проводил астрономические наблюдения и вычисления. В плавание ушел юный и незрелый мичман, вернулся же опытный лейтенант, уже имевший опыт самостоятельного командования. Вместе с ним «школу Головнина» прошел и Фердинанд Врангель, дружбу с которым Федор Петрович сохранил на всю жизнь.

В. М. Головнин дал Литке блестящую характеристику, назвав его «прекрасным моряком, умеющим владеть собой, решительным и смелым, хорошим товарищем». Благодаря его рекомендации в 1821 г. лейтенант Литке, двадцати четырех лет отроду, получил ответственное задание – возглавить экспедицию к Новой Земле.

Эта Земля была открыта еще в XI–XII вв. новгородскими купцами. В 1553 г. около Новой Земли проплыли корабли торговой экспедиции английского мореплавателя Хью Уиллоби. В 1596 г. экспедиция известного голландского мореплавателя Виллема Баренца обогнула северную оконечность острова и перезимовала на восточном побережье. Однако до экспедиции штурмана Розмыслова (1768–1769) – первой, специально снаряженной для описи Новой Земли, о ней было мало что известно. Эта и другие экспедиции, а также сведения, полученные от промышленников, расширили знания о Новой Земле, но было очевидно, что работа по созданию точной ее карты находится в зачаточном состоянии. Поэтому в 1819 г. была снаряжена новая экспедиция под командованием лейтенанта А. П. Лазарева (брата известного флотоводца и путешественника, первооткрывателя Антарктиды М. П. Лазарева).

Инструкция, данная Лазареву Морским министерством, предписывала сделать съемку всей Новой Земли и острова Вайгач и определить географические координаты Канина Носа и острова Колгуева. Причем на все отводилось одно лето. Объем задач оказался абсолютно невыполнимым. Организаторы экспедиции имели весьма туманное представление о том, насколько сложным является плавание в ледовых условиях и какая тяжелая нагрузка выпадает на корабль и команду. Неудивительно, что экспедиция А. П. Лазарева закончилась, по сути, провалом.

Отрицательный результат – тоже результат. В данном случае шапкозакидательские настроения по отношению к работе в Арктике сменились трезвой оценкой реальности, пожалуй, даже с некоторой долей перестраховки. Перед новой экспедицией, которую возглавил лейтенант Федор Литке, первоначально ставились достаточно скромные задачи. В данной ему инструкции говорилось: «Цель препоручения вам делаемого не есть подробное описание Новой Земли, но единственно обозрение на первый раз берегов оной и познание величины сего острова, по определению географического положения, главных его мысов и длины пролива, Маточкиным Шаром именуемого, буде тому не воспрепятствуют льды или какие другие важные помешательства». И особо отмечалось: «…ни в коем случае не должно вам оставаться там на зимовку».

Впрочем, судно – шестнадцатипушечный бриг «Новая Земля» – благодаря своей конструкции могло выдержать арктическую зимовку. Корабль отправился в путь из Архангельска 27 июля 1821 г. Первое плавание на «Новой Земле» было, по сути, «разведкой боем», рекогносцировкой, в ходе которой капитан проверял и оценивал возможности корабля и команды. Научные итоги экспедиции 1821 г. были невелики, Литке даже не высаживался на берег Новой Земли, ограничившись крейсированием вдоль побережья. Однако условия отнюдь не были тепличными – в один из дней бриг сел на мель, пришлось столкнуться и с полярными льдами, опыта плавания в которых капитан до сих пор не имел.

Первый опыт был учтен в ходе подготовки экспедиции 1822 г. Инструкции оставались практически прежними, в Морском министерстве предпочитали не форсировать события. В начале плавания были обследованы берега Мурманского рейда, а в середине августа бриг направился к Новой Земле. В целом работы 1822 г. признаны удачными: были выполнены планы по исследованию мурманских берегов, описан берег Новой Земли к югу от Маточкина Шара до Южного Гусиного Носа и от горы Первоусмотренной до мыса Нассау (первоначально ошибочно определенного Литке как мыс Желания).

Плавание 1823 г. было самым тяжелым. Моряки не раз благодарили свой бриг и людей, на совесть построивших такое крепкое судно. В один из дней «Новую Землю» при сильном северо-западном ветре выбросило на камни. Был выбит из креплений руль, сломан киль, судно трещало при ударах о камни. Но корабль выдержал, огромные волны сдвинули его с камней. Из-за сильных повреждений Литке принял решение вести «Новую Землю» в Архангельск. Однако и на полуразбитом судне он, тем не менее, не забыл о своих задачах исследователя и первооткрывателя – на обратном пути он описал северное побережье острова Колгуева и уточнил координаты мыса Канин Нос.

На этом испытания не закончились – в Белом море «Новая Земля» снова оказалась во власти шторма. С трудом закрепленный руль был снова сорван, и только прекрасная выучка экипажа и его капитана позволили спасти корабль. Несмотря на повреждения и сложные условия, итоги плавания 1823 г. оказались удачными. Подводя итоги трех экспедиций, Ф. П. Литке писал: «В первые три экспедиции совершено было, по-видимому, все то, что возможно совершить у берегов Новой Земли на мореходном судне, снабженном не для зимовки: западные и южные берега, равно как и пролив Маточкин, были описаны…»

30 июля 1824 г. началась четвертая экспедиция. Быстро, за шесть дней, бриг достиг берегов Новой Земли, однако дальнейшее движение на север было преграждено льдами. Попытка обойти их, двигаясь вдоль кромки, оказалась неудачной. Не слишком плодотворными были и другие работы, так что итогами четвертого плавания фактически стало изучение ледовой обстановки.

Масса впечатлений, научных данных, интереснейших наблюдений – вполне естественно, что Федор Петрович, обладавший как литературным даром, так и умением строгой научной обработки полученных сведений, решил написать книгу о своих путешествиях к Новой Земле. Она была закончена в 1826 г. и два года спустя вышла из печати под названием «Четырехкратное путешествие в Северный Ледовитый океан, совершенное по повелению императора Александра I на военном бриге „Новая Земля” в 1821, 1822, 1823 и 1824 годах флота капитан-лейтенантом Федором Литке».

* * *

В 1826 г., вскоре после завершения отчета и книги о путешествиях к Новой Земле, капитан-лейтенант Ф. П. Литке получил новое назначение – на строившийся на Охтенской верфи шлюп «Сенявин». Вместе со шлюпом «Моллер» под командованием капитан-лейтенанта М. Н. Станюковича[1] «Сенявин» должен был отправиться к берегам Камчатки и Аляски для доставки грузов и охраны российских владений и промыслов. Однако во время подготовки экспедиции было подписано соглашение о свободной торговле на российских территориях в Северной Америке, «Сенявин» и «Моллер» были фактически освобождены от охранных функций, что позволило уделить гораздо больше внимания научным изысканиям.

Плавание «Сенявина» продолжалось три года – с 20 августа 1826 г. по 25 августа 1829 г. Эта экспедиция оказалась одной из самых удачных и выдающихся в первой половине XIX в. Современники называли Литке «замечательнейшим путешественником и мореплавателем нашего века». По окончании экспедиции он, минуя очередной чин, был произведен сразу в капитаны 1-го ранга. В том же 1829 г. Федора Петровича избрали членом-корреспондентом Академии наук. В 1836 г. вышла в свет книга «Путешествие вокруг света, совершенное по повелению Императора Николая I на военном шлюпе «Сенявин», в 1826, 1827, 1828, 1829 годах флота капитаном Федором Литке», за которую автор был удостоен полной Демидовской премии. Она была переведена на многие языки, что сделало имя Ф. П. Литке известным во всем мире.

* * *

Казалось бы, с такими «рекомендациями» Федору Литке суждено совершить еще немало интереснейших путешествий. Но экспедиция на «Сенявине» оказалась последней в его жизни. 1 февраля 1832 г. он получил новое назначение – флигель-адъютантом (с конца года – воспитателем) к великому князю Константину Николаевичу, которого царствующий отец, Николай I, хотел видеть моряком.

С одной стороны – назначение почетнейшее, близость ко двору – милость особая. Федор Петрович отдал воспитанию великого князя 16 лет, и не просто отдал – вложил душу. И, надо сказать, нашел отклик – Константин полюбил море. Под влиянием воспитателя он, возглавив в середине 1850-х гг. Морское министерство, провел целый ряд важнейших реформ. Человек либеральных взглядов, Константин Николаевич сократил срок службы на флоте с 25 до 10 лет и полностью отменил телесные наказания. При нем российский флот из устаревшего парусного быстро превратился в современный паровой и броненосный.

Таким образом, Федор Петрович, пусть и опосредованно, оазал влияние на глобальное развитие флота. Однако возможности Литке – мореплавателя и ученого – в это время были, конечно, ограничены. Впрочем, полностью для науки он потерян не был. Именно в это время Ф. П. Литке стал инициатором создания императорского Российского географического общества (ИРГО). Выступая на первом собрании 7 (19) октября 1845 г., Литке, назначенный вице-председателем ИРГО (председателем стал Константин Николаевич), обрисовал задачи общества:

«Во-первых, собирать новые материалы, преимущественно снаряжением путешествий в страны, недостаточно еще исследованные.

Во-вторых, стараться разрабатывать материалы уже существующие, и находящиеся частью в ведении разных правительственных мест, частью в руках частных лиц, имевших случай производить наблюдения и исследования географические.

В-третьих, извлекаемые из всех таких материалов результаты, до одного ли познания России или вообще до географии относящиеся, сообщать читающей публике не только в пределах отечества, но и в других государствах…»

Федор Петрович руководил работой Географического общества до 1850 г., когда был назначен главным командиром Ревельского порта и военным губернатором Ревеля. Через некоторое время он был переведен на аналогичную должность в Кронштадт. Если раньше ему приходилось проявлять себя в качестве научного организатора, то теперь – военного. И с этой задачей Федор Петрович справился блестяще. В ходе Восточной (Крымской) войны 1853–1856 гг. он организовал оборону Финского залива. В середине мая 1855 г. англо-французский флот появился перед Кронштадтом. Силы союзников превосходили российский Балтийский флот, однако оборона была так прекрасно организована, что они, не предприняв каких-либо активных действий (за исключением 45-часовой бомбардировки Свеаборга, которая, впрочем, также не причинила особого вреда крепости), были вынуждены отступить.

Заслуги Ф. П. Литке оценили по достоинству – он был возведен в чин полного адмирала и назначен членом Государственного совета. Конечно, Федор Петрович мог продолжить военную службу, но, как-только появилась возможность, предпочел вернуться к любимой географии. В январе 1857 г. он снова избран вице-председателем ИРГО. А в 1864 г. Ф. П. Литке возглавил Академию наук. За время его двадцатилетнего руководства Академией было увеличено число и размеры премий за научные достижения, расширены экспозиции и пополнены коллекции музеев, особое внимание уделялось деятельности главной физической обсерватории, метеорологической и магнитной обсерваторий в Павловске.

Ф. П. Литке руководил двумя (в те времена Географическое общество не случайно называли Академией географических наук) главными научными учреждениями страны до 1873 г., когда его на посту вице-президента ИРГО сменил П. П. Семенов (Тян-Шанский). Несмотря на преклонный возраст, Литке никогда не был ретроградом, прислушивался к мнению и активно привлекал к работе молодежь. В 1881 г., после практически полной потери слуха и зрения, Федор Петрович отошел от дел в Академии наук. Он скончался 8 (20) августа 1882 г. в возрасте 85 лет и был похоронен на Волковом лютеранском кладбище Санкт-Петербурга.

* * *

Эталонных жизней не бывает, у каждого свой путь. Не является исключением и Федор Петрович Литке. Он ошибался, не всегда достигал желаемого, был вынужден подчиняться обстоятельствам. Но это была достойная жизнь человека великой чести и долга, ученого, посвятившего себя служению Отечеству и людям. А еще он на всю жизнь остался верен своей первой любви – Арктике. Как писал на склоне лет сам Федор Петрович, ему довелось побывать во многих уголках земного шара, но его сердце навсегда осталось там – в холодных арктических льдах…

Андрей Хорошевский

Ф. П. Литке. ЧЕТЫРЕХКРАТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В СЕВЕРНЫЙ ЛЕДОВИТЫЙ ОКЕАН, СОВЕРШЕННОЕ ПО ПОВЕЛЕНИЮ ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА I НА ВОЕННОМ БРИГЕ «НОВАЯ ЗЕМЛЯ» В 1821, 1822, 1823 И 1824 ГОДАХ ФЛОТА КАПИТАН-ЛЕЙТЕНАНТОМ ФЕДОРОМ ЛИТКЕ

Предисловие

Составив по поручению Государственного Адмиралтейского департамента описание путешествий к северу, совершенных под моим начальством, я обязан предварительно сказать несколько слов о форме, ему данной.

Я начал с обозрения всех совершенных до меня путешествий к Новой Земле. Знаю, что против введений этого рода существует довольно сильное предубеждение, что их почитают вообще сухими только выписками из книг давно известных – выписками, делаемыми единственно для утолщения своей собственной книги. Я счел необходимым составить это обозрение для того, чтобы положить какое-нибудь основание собственному моему описанию, чтобы сделать его вразумительнее, сообщив читателю некоторое понятие о степени наших географических сведений в отношении того края. Мы до сих пор еще не имеем полной истории путешествий в ту сторону.

Хронологическая история Берха[2] написана больше для читающей вообще, нежели для географа, который не находит в ней многих подробностей, для первой – скучных, для него же – необходимых, и, сверх того, никакой критики. Обозрение северных путешествий, приложенное к путешествию брига «Рюрик», конечно, было бы удовлетворительно в этом отношении, если бы почтенный автор описал все путешествия с одинаковой подробностью, но так как предметом плавания брига «Рюрик» был поиск Северо-Западного прохода, то и адмирал Крузенштерн должен был ограничить подробные описания и разбор одними путешествиями на северо-запад, коснувшись остальных только мимоходом, в чем и сознается, обещая со временем сделать обстоятельнейшее описание путешествий на северо-восток[3]. К тому же в обоих этих сочинениях нет нескольких путешествий, которые мне случалось найти в старинных, частью и редких книгах, которыми изобилует библиотека Адмиралтейского департамента, – путешествий, разрешающих многие запутанности как в географии северо-восточного края вообще, так и во многих сочинениях и позднейших путешествиях в ту сторону.

Форма журнала, данная всей книге, может и должна многим не понравиться. Но я сохранил ее, считая обязанностью отдать перед публикой такой же отчет в моих действиях, какой был отдан мной моему начальству. В мореплавании вообще, а тем более в морях ледовитых, где к обыкновенным трудностям этого дела присоединяются никаким расчетам не подчиненные препятствия ото льдов и суровости климата, один потерянный час, одно обстоятельство, пропущенное без пользы, без внимания, могут причинить невознаградимые потери и даже конечный неуспех предприятия. И потому, в оправдание свое, я должен был дать читателю отчет в каждом моем шаге, представить ему полную, простую, без прикрас, картину всех моих действий, чтобы дать ему возможность быть моим судьей. Я надеялся этим показать, что более причиной невеликого успеха моих плаваний были препятствия физические, нежели недостаток рвения или решительности с моей стороны.

Подробности мореходные в морских путешествиях были постоянным источником жалоб со стороны некоторых читателей. «К чему эти NO и NW?» – говорят они. На это отвечаю: я никогда не мог надеяться сделать книгу мою общезанимательной, не имея ни новости предметов, как Форстер[4], ни необычайности положения, как Парри[5], а еще менее ученых исследований первого и важных открытий последнего.

Единообразное, по большей части неуспешное плавание, страна, бедная во всех отношениях, – вот предмет моей книги. Итак, я должен был ограничиться старанием быть полезным. Я пытался достигнуть этого изложением всего, что может служить руководством будущим мореплавателям, и дать полное по возможности понятие о гидрографии этой страны. Обыкновенному читателю трудно поверить, как важно бывает иногда для морехода самое, по-видимому, маловажное обстоятельство, и какую пустоту оставляет прохождение некоторых подробностей с намерением сделать рассказ быстрее и приятнее. Я решился лучше подвергнуться опасности быть скучным, нежели неясным или недостаточно точным.

1826 Ф. Литке

Глава первая

Критическое обозрение путешествий к Новой Земле и берегам, ей прилежащим, до 1820 года. – Состояние карт в это время.

Большая часть важнейших географических открытий сделана была случайно. Сбитый бурей с пути своего норманский морской разбойник доставил первое сведение об Исландии[6]. Колумб, искавший ближайший морской путь в Восточную Индию, открыл Новый Свет; последователи его, искавшие того же, открыли мириады островов, рассеянных по пространству Великого океана; мореплаватели, старавшиеся проникнуть туда через север, обрели Шпицберген; наконец, искавшие Северо-Восточного пути к Великому [Тихому] океану, открыли больший из всех островов, лежащий в Северном Ледовитом море, – Новую Землю.

Говоря об открытии Новой Земли, я разумею первые достоверные сведения о ней, достигшие народов просвещенной тогда части Европы. В пространнейшем смысле первыми открывателями этой земли были, без сомнения, россияне, обитатели Двинской области. Настоящее ее название, которого никогда и никто у нее не оспаривал, достаточно это доказывает. Замечательно, что ни одному из мореплавателей XVI и XVII веков, имевших особенную страсть давать свои имена землям и местам, уже прежде открытым и названным (что они доказали на материке и островах, прилежащих к Новой Земле), не пришло в мысль переименовать по-своему и эту последнюю. Самые первые из них говорят о ней, как земле, о которой они уже прежде слышали. Они находили на отдаленнейших к северу ее берегах кресты со славянскими надписями, развалины жилищ и прочее. Русские мореходы, им встречавшиеся, указывали путь, давали наставления. Все это доказывает, что россиянам в половине XVI века все берега Северного океана были подробно известны, следовательно, мореходствовать по нему начали они уже несколькими веками ранее.

Но к какому времени следует отнести начало мореплавания русских по Северному океану? Когда именно стала им известна Новая Земля? Вопросы, которые, по своей вероятности, навсегда останутся неразрешенными, по причинам весьма естественным. Еще и ныне мы не можем похвалиться множеством писателей, посвятивших себя похвальному труду передать потомству отдельные деяния и подвиги своих соотечественников. Могли ли они существовать в непросвещенные века, предшествовавшие XVI, когда и искусство письма немногим еще было известно? История первых попыток россиян в Ледовитом море и постепенных открытий всех мест, им омываемых, представила бы, конечно, не меньше удивления и любопытства, чем подобная история норманов; но все это скрыто от нас непроницаемой завесой неизвестности. Нет памятников того времени, нет преданий; и едва ли есть на чем основывать догадки, сколько-нибудь достоверные.

Летописцы повествуют, что обитатели страны, лежащей между Двиной и Печорой, которых Нестор[7] описывает под именем заволоцкой чуди, в первой половине IX века были уже данниками славян новгородских. С течением времени завоеватели эти, переселяясь мало-помалу в покоренную ими область, ввели с христианской верой язык и обычаи свои и изгладили даже следы первобытных обитателей. Следы эти находим мы теперь только в некоторых названиях рек, островов и прочего[8]. Но когда начались эти переселения новгородцев к северу, столь же малоизвестно, как и многие другие обстоятельства из истории Средних веков. Кажется, что в половине IX столетия не было еще их на реке Двине. Прославившийся странствованиями своими норвежец Отер, или Охтер, доходивший около того времени до устья этой реки, нашел там народ, говоривший на одном языке с финнами; о славянах же он не упоминает вовсе.

Весьма жаль, что предприимчивый норманн, устрашась многочисленности биармийцев, не решился вступить на их землю. Исследования его объяснили бы, может быть, до некоторой степени тогдашние отношения этого народа к новгородским славянам. Следует думать, что переселения последних в двинскую сторону начались по водворении в России князей варяжского племени. Новгородцы, призывая их, имели в виду уменьшение внутренних беспокойств своего отечества и безопасность его от внешних врагов. Мятежные по характеру и по привычке, хотели они иметь протекторов, а не властелинов. По привычке их к самоуправлению не мог им нравиться новый порядок вещей, введенный Рюриком, который требовал от них подчиненности. Предпочтение, оказываемое иноплеменными князьями прибывшим с ними вельможам, оскорбляло их самолюбие. Все это рождало мятежи; за усмирением мятежей следовали казни и опалы, а они влекли за собой бегство и переселение.

Двинская страна, изобиловавшая дорогим пушным товаром и населенная мирным народом, открывала обширное поле деятельности для беспокойного духа новгородцев. Счастливые успехи первых искателей приключений и слухи о богатстве обретенной ими страны должны были возбудить и в других врожденную страсть к жизни наезднической[9], которая воображению их говорила более, нежели безусловное повиновение наместникам княжеским. Невоинственная заволоцкая чудь сделалась легкой добычей предприимчивых новгородцев; из них зажиточнейшие и знатнейшие осели и стали владеть покоренным народом и землями под законами Новгорода, на основании половников[10]; беднейшие же, или не имевшие права владеть землями, должны были продолжать свои странствования и, следуя течению рек, скоро достигли моря[11].

Хотя отчизна их лежала и в отдалении от него, но сношения с варягами, единоплеменными норманнам, которые в Средние века слыли первейшими мореходами, а потом и непосредственные сношения с последними, после Охтера неоднократно посещавшими берега Биармии, могли им в короткое время дать нужные сведения об искусстве строить мореходные суда и управлять ими. Изобилие лесов по рекам, текущим в Северный океан, давало все необходимое для их построения. Море, изобилующее рыбами и зверями, возбуждало вместе с любопытством желание и надежду наживы. При их предприимчивости, чтобы стать мореходами, нужен был один только шаг.

Таков был, по всей вероятности, ход событий, изменивший совершенно первобытный вид Двинской страны и ознакомивший россиян с Северным океаном. В начале XII века существовал уже при устье Двины Заволоцкий монастырь Архангела Михаила, из чего можно заключить, что поморье Двинское еще в XI столетии было заселено россиянами, и что не позже этого времени началось и мореплавание их по Северному океану. Но как далеко доходили мореплаватели в разные времена, об этом даже и догадок делать нельзя. Летописцы оставляют нас в этом случае в совершенном неведении, хотя некоторые писатели в их темных и неопределенных сказаниях, пытались увидеть доказательства того, что в XI веке уже известен им был путь на Новую Землю.

В русских летописях упоминается о каком-то походе новгородцев за «Железная врата» при великом князе Ярославе.

Историограф Миллер, основываясь на некоторых местах российских летописей, полагал, что под этим названием следует разуметь не каспийские железные ворота (Дербент), которые от новгородцев были слишком отдалены, но хребет Верхотурских, или Уральских гор, который прежде назывался Югорским, и заключал, что, может быть, этим походом сделан был первый опыт к покорению Пермии и Югории. Мнение это сочинителю исторических начатков о двинском народе Крестинину казалось несправедливым. Полагая, что пролив между Новой Землей и островом Вайгач носит название Железные Ворота, он думал, что означенное место новгородской летописи должно отнести к этому проливу и заключал из этог, что новгородцы в XI веке знали уже Новую Землю. Мне это мнение кажется неосновательным, во-первых, потому что означенный пролив называется не Железными, а Карскими Воротами, или просто Воротами, как я уверился из согласного показания новоземельских наших мореходов, которых я нарочно об этом расспрашивал.

Неизменность, с которой в той стране данные однажды названия переходят из рода в род, убеждает меня, что он и в старину так не назывался. То же доказывают и сведения, собранные Крестининым: так как где просто показания кормщиков приводятся, там и пролив называется просто Воротами, и кажется, что только это место в летописях навело его на мысль назвать этот пролив Железными Воротами. Есть такого названия пролив и на Новой Земле, но далее к северо-западу. Но если и предположить, что место это в XI веке действительно называлось Железными Воротами, то и тогда будет сомнительно, о нем ли повествуют летописцы, так как невероятно, чтобы о таком подвиге своих соотечественников они стали говорить так кратко, что даже не упомянули, на судах ли или сухим путем был он совершен. В какую землю за Железными Воротами пришли? И зачем туда ходили? Мы имеем в Белом море два пролива такого названия: между северной оконечностью Мудьюжского острова и материковым берегом и между островами Соловецким и Муксалмы. Мне кажется правдоподобнее, что новгородцы, поселившиеся около этого времени в устье реки Двины, делая набеги для покорения жителей берегов Белого моря, переправлялись через эти проливы и, что летописцы разумели какой-нибудь из этих походов.

По содержанию древних изустных преданий народа здешних стран, достигнувших даже до нынешнего времени, на Новой Земле, в окрестностях губы Серебрянки, новгородцы добывали чистое серебро. В выноске к этому месту сказано: «Покойный И. И. Фомин сказывал мне, что во время молодых лет его жизни уверял его старый и постоянный подьячий Архангелогородской Губернской Канцелярии Алексей Ступинцов, что есть старинное письменное дело Губернской Архивы об отправлении повелением государя царя Ивана Васильевича рудокопов искать на Новой Земле серебряную руду по примеру новгородцев. Такое свидетельство надлежит почитать уже погибшим, ибо вся Архива здешней Губернской Канцелярии в 1779 году сгорела». Свидетельство «сгоревшей Архивы» ничего не доказывает; притом же покойный академик Лепехин был в Архангельске прежде этого несчастного случая, и если б слышал об этом любопытства достойном деле, то, конечно, не оставил бы розысков его. В «Двинском Летописце» читаем мы следующее: «В лето 6999 года князь великий Иван Васильевич послал на Печору руды искать Ивана да Виктора, а с ними послал Андрюшку Петрова да Василья Иванова, сына Болшина, да грека Манойла Лариева сына. И той же осени пришли с Печоры и сказаша великому князю, что они руду нашли медную на реце на Шилме, не доходя Коемы реки за полдни, и от Печоры реки за 7 дней». Место это показывает, что летописец не пропускал без внимания подобных предприятий и, верно бы, упомянул и о поисках на Новой Земле, которые не могли ему быть неизвестны, если б только действительно были предприняты. Не эта ли выдержка составляла содержание того сгоревшего дела? Ступинцов мог смешать в памяти своей Новую Землю с Печорой, ч. 31, с. 3: «Между извлекаемыми из внутренности земли по нуждам человеческим богатствами запримечены на Новой Земле: 1) серебро, 2) каменное уголье. Знаки первого состоят в одних изустных преданиях старины». Там же, с. 59–60: «Губа Серебрянка, по имени своему и по старинным преданиям народа, скрывает в своих берегах драгоценный металл, серебро, которое, по прежним запрещениям и по приказным опасностям, частные люди, без позволения правительства, боятся отыскивать. Неутомленное человеческое старание к снисканию серебра, может быть, переменило бы Митюшевскую пустыню в главное Новоземельское становище, если бы вольность была дана нашим поморцам промышлять в тамошних горах серебро…»

(Крестинин В. В. Новые ежемесячные сочинения, ч. 19, с. 43–44)

Не находя в летописях ничего о первых путешествиях россиян по Северному океану, тщетно стали бы мы надеяться найти в них что-либо к объяснению предания, существовавшего в Двинском крае, о том, что новгородцы добывали некогда на Новой Земле серебро. Предание это, сделавшееся известным в конце прошедшего века через Крестинина и подавшее в позднейшие времена повод к снаряжению в тот край особой экспедиции, о которой будет упомянуто ниже, не подтверждается ни в каких исторических памятниках и едва ли имеет какое-нибудь основание. Открытие новых рудников – событие важное; особенно таковым должно оно быть в те века, когда количество дорогих металлов в обращении было гораздо менее, чем ныне.

Нет сомнения, что в разработке их приняло бы участие и правление Новгородское, тем более что операция эта в стране ненаселенной и за морем лежащей сопряжена была с большими затруднениями и требовала больших издержек. Отправления судов на Новую Землю были бы многочисленны, назначение их общеизвестно; предприятие это повлекло бы за собой другие, оно вошло бы в связь со многими другими гражданскими делами и прочее. Как же объяснить, что обо всем этом не упоминается ни в одной летописи, ни в одной наказной или уставной новгородской грамоте, ни одним современным историком[12], что не дошло это ни до одного из путешественников, в XVI столетии на Новой Земле бывших? Да и на самой Новой Земле не осталось никаких тому следов.

Крестинин намекает, что мореходам нашим и в его еще время известны были эти места, где серебро выходило на поверхность земли в виде некоторой накипи, но что они не добывали его по каким-то запрещениям. Мы не знаем ни о каких запрещениях по этому делу, разве они были секретными. Но если бы в самом деле и сделано было такое запрещение, то мог ли бы страх какого-нибудь приказного следствия удержать от обогащения людей, которые для умеренного заработка ежечасно подвергают жизнь свою опасности? Название губы Серебрянки приводят в доказательство истины этого предания. Но не вероятнее ли заключить, что последнее обязано происхождением своим первому? Мореходы наши не слишком разборчивы в распределении названий местам, ими открытым. На Лапландском берегу есть губа, называемая Золотой потому, что она окружена песчаными берегами. Что-нибудь подобное могло доставить и этой губе название Серебряной.

Сказки словоохотливых мореходов не доказывают ничего; они повторяют только без разбора слышанное ими. Людям непросвещенным свойственно принимать за золото все то, что блестит; им родственна страсть к таинственности и к преувеличению; им приятно возбуждать удивление рассказами о богатстве стран, ими посещаемых. Во всех веках и во всех странах одинаковые заблуждения производили одинаковые предания; американская басня о богатстве Дорадо[13] повторилась и на нашей Новой Земле.

Итак, мы не имеем ни одного прямого свидетельства о том, что Новая Земля в Средние века была уже открыта нашими единоземцами, но, читая писателей и путешественников других народов, не можем мы в том сомневаться. Случай этот весьма сходен с теми, какие нередко встречаются и в наше время, а именно: о собственных своих открытиях узнаем мы впервые через иностранцев.

Мавро Урбино (Mauro Urbino), итальянский писатель, живший в начале XVII века, говорит следующее: «Россияне из Биармии (по уверению Вагриса (Wargries), плавающие по Северному морю, открыли около 107 лет назад остров, дотоле неизвестный, обитаемый славянским народом и подверженный (по донесению Филиппа Каллимаха папе Иннокентию VIII) вечной стуже и морозу. Они назвали остров этот Филоподиа; он превосходит величиной остров Кипр и показывается на картах под именем «Новая Земля»[14]. Вот прямое известие, что Новая Земля в начале XVI века была не только открыта, но и населена славянами. Что касается последнего обстоятельства, то в нем позволительно усомниться, равно как и в том, что русские мореходы назвали Новую Землю Филоподией. То и другое есть, может статься, прикраса писателей, передававших это известие. Как бы то ни было, оно доказывает, что и иностранные авторы приписывают открытие Новой Земли россиянам. Это, впрочем, единственное положительное известие, которое мне случилось встретить у иностранных писателей.

Путешествия, ознакомившие Европу с Новой Землей, имели цель отыскание ближайшего пути в Восточную Индию.

Важные открытия, сделанные португальцами и испанцами в конце XV века, великие богатства, бывшие плодом их и излившиеся в Португалию с Востока, в Испанию с Запада, возбудили соревнование и в других торговых и мореходных народах. Единственным средством сравняться с ними казалось открытие нового ближайшего пути в Китай, Японию и на Пряные острова[15]. Британцы, во все века отличавшиеся как предприимчивостью, так и настойчивостью в подобных предприятиях, первые стали подвизаться на этом поприще. После нескольких безуспешных попыток на северо-западе решились искать этот путь на северо-востоке.

1553. Виллоуби. Себастьян Кабот, прославившийся уже путешествиями и открытиями своими и возведенный в степень Великого Штурмана Англии (Grand Pilote of England), начертал план этого предприятия. Общество купцов, соединившихся под председательством Кабота для открытий неизвестных стран, снарядило для этого в 1553 году три корабля: «Bona Esperanza» («Добрая Надежда») в 120 тонн, «Eduard Bonaventura» («Эдвард Удалец») в 160 тонн и «Bona Confidentia» («Добрая Доверенность») в 90 тонн. Начальником всей экспедиции и первого корабля был Гуг Виллоуби; вторым командовал капитан Ченслер, а третьим – Дурфорт.

Они отправились из Ратклифа 20 мая; в июне месяце достигли Галголанда, места рождения Охтера; потом дошли до Лафота (Лоффоден) и Сейнама. Вскоре после этого их застигла буря, в продолжение которой капитан Ченслер с адмиралом разлучился. Последний, продолжая свой путь, открыл землю на широте 72°, в расстоянии 160 лиг на OtN от Сейнама[16]. Не будучи в состоянии пристать к ней из-за льда и мелководья, возвратился он к западу и зашел на берег Лапландии в небольшую гавань при устье речки Арзина (Arzina), где и остался зимовать по причине позднего уже времени года.

Несколько раз отряжал он людей внутрь земли в разных направлениях, но не находил ни обитателей, ни следов жительства. Наконец от холода или голода, или от обеих причин вместе, погиб он вместе с экипажами судов в числе 70 человек. Они были найдены следующей весной лопарями; снаряды и товары с обоих судов доставлены в Холмогоры и по царскому повелению возвращены англичанам, которые только через это узнали об участи погибших единоземцев своих. Капитан Ченслер, укрывшись после разлуки с адмиралом в Вардгоусе, ждал его тщетно семь дней. Поплыв опять к востоку, вошел он в Белое море и прибыл наконец в западное устье реки Двины, к Никольскому монастырю. Этим положено было начало торговли России с Англией.

Некоторые полагали, что земля, виденная Виллоуби, есть Шпицберген. Это в высшей степени невероятно, потому что в таком случае должен бы он ошибиться в широте на 5° слишком; притом же положение этой земли от Сейнама было бы в таком случае около NNW, а не OtN, как говорит Гаклюйт. Румб этот и вышепоказанное расстояние[17] заставляют полагать, что Виллоуби видел Новую Землю. Предположение это подтверждается еще и тем, что последняя на широте 72° действительно окружена опасными каменными рифами. На некоторых старинных картах показывалась на широте 72° земля под названием Willoughby’s Land, но ныне достоверно известно, что земля эта не существует. Место, где Виллоуби зазимовал и погиб, есть, без сомнения, речка Варзина, впадающая в море по W сторону острова Нокуева на широте 68°23' и долготе 38°39' от Гринвича.

Адмирал Крузенштерн весьма справедливо замечает, что река Варзина по мелкости своей не могла принять судов Виллоуби[18]. Может быть, река Варзина в XVIII веке была глубже, но вероятнее, что Виллоуби зазимовал или в Круглой, или в Нокуевской губе, находящихся поблизости от этого места. Довольно странно, что двинский летописец не упоминает, в каком именно месте найдены были английские корабли. Имя Arzina передали нам англичане, которые, в свою очередь, могли его узнать только от россиян. Барро присовокупляет, что она лежит неподалеку от гавани Кегор. Такой гавани по всему берегу Лапландии нет. На старинных картах название это прилагалось к NW оконечности острова Рыбачий; это есть изломанное российское название мыса Кекурского.

Хотя по возвращении Ченслера в Англию внимание всех устремлено было преимущественно на вновь основанную торговлю с Россией, но поиски Северо-Восточного прохода также не были выпущены из виду. Та же купеческая компания снарядила в 1556 году пинку «Искатель» («Searchthrift») под начальством капитана Бурро, который служил в звании мастера в первое путешествие Ченслера. Бурро отправился из Грейвсенда 29 апреля; 23 мая обогнул Нордкап, названный им так в первое путешествие, и 9 июня прибыл в реку Колу, широту которой определил 65°48'[19]. Тyт следует разуметь, вероятно, Кольскую губу, которая и в новейшие времена называлась иногда весьма несправедливо рекой.

В Коле познакомился он со многими русскими мореходами, из которых большая часть шла к Печоре на ловлю моржей. Один из них, Гаврила, предложил ему плыть вместе, обещая оберегать его от всех опасностей в пути. Бурро согласился и впоследствии не мог нахвалиться услужливостью этого Гаврилы и его товарищей. Они проплыли мимо Канина Носа и остановились в лежащей от этого мыса на ONO (вероятно, OSO) в 30 лигах гавани Моржовец, широта которой 68°20'[20]. Выйдя из Моржовецкой гавани и проплыв на О 25 миль, увидели они остров Колгуев на NtW в восьми лигах; наконец, миновав Святой Нос, прибыли 15 июля в Печору.

Продолжая путь к востоку, встретил Бурро на широте 70°15' много льда. 25 июля пришел к острову, лежащему на широте 70°42' и названному, во имя святого того дня, островом Св. Иакова (St. James’s Island). Здесь встретил он кормщика по имени Лошак, с которым виделся в Коле и который сказал ему, что видимая впереди земля называется Новой Землей. Из этого следует, что остров Св. Иакова есть какой-нибудь из лежащих у южного берега Новой Земли. Погрешность в широте, определенной англичанами, будет около 10' избыточная. Этот Лошак рассказывал ему еще, что на Новой Земле есть гора высочайшая в свете, и что Большой Камень (Gamen Boldshay) на Большой Печоре не может с ней сравниться.

31 июля прибыл капитан Бурро к острову Вайгач, где установил постоянные сношения с русскими, от которых узнал, что народ, живущий на Больших островах, называется самоедами. Выйдя на берег, нашли англичане кучу самоедских идолов, числом по крайней мере до 300, изображавших мужчин, жен и детей, весьма грубой работы и большей частью с окровавленными глазами и ртами. Иные из идолов были простые палки с двумя или тремя зарубками. В описании этом узнаем мы, несомненно, мольбище на Болванском Носе острова Вайгач, которое штурман Иванов нашел в 1824 году точно в том же виде, как описывает его Бурро.

Северо-восточные ветры, которые, по замечанию Бурро, к востоку от Канина Носа дуют чаще всех прочих, множество льда и наступившие темные ночи лишили его надежды в чем-либо успеть в этом году, почему и решился он плыть обратно; 10 сентября прибыл в Холмогоры, где и остался зимовать[21].

Аделунг[22] говорит, что Бурро доходил до широты 80°7'[23]. Но, рассматривая путь этого мореплавателя, легко увериться, что известие это несправедливо, тем более что не упоминают об этом ни Форстер, ни Барро, который касательно английских путешествий черпал свои известия, конечно, из полнейших и достовернейших источников.

В следующем году Бурро надеялся продолжать свое путешествие, но был послан отыскивать погибшие Виллоубиевы суда. Он вышел в море Березовым баром (the barre of Berzova), на котором и в то время глубина была только 13 футов; возвышение прилива 3 фута. Вот названия, которые дает он некоторым приметнейшим местам берегов Белого моря:

Мыс Каменный ручей – Foxe nose;

Остров Сосновец – Grosse Island;

Мыс Воронов – Cape good Fortune;

Святой Нос – Cape Gallant;

Иоканские острова – S. John’s Islands.

О Золотице и трех островах упоминает он под настоящими их названиями.

Бурро определил широту острова Сосновца 66°24' и трех островов 66°58'30''. Обе только на 5–6' меньше новейших определений. Он останавливался на якоре за тремя островами и за Иоканскими; от мыса Ивановы Кресты (Juana Creos) перешел он прямо к Семи островам (S. George’s Islands), не остановившись у острова Нокуева, и от этого не успел в своем деле, поскольку за этим островом нашел бы искомые им суда. Проплыв мимо Большого Оленьего острова (S. Peter’s Islands), Гавриловских островов (S. Paul’s Islands), Териберского мыса (S. Sower beere), острова Кильдина (С. Comfort), Цып-Наволока (Chebe Navoloch), мыса Кекурского (С. Kegor), прибыл он в Вардгоус, откуда возвратился в Холмогоры[24].

1580. Пет и Джакман. Неудачи, встреченные англичанами на северо-востоке, заставили их на некоторое время обратиться к северо-западу. Но так как три путешествия Фробишера[25] в эту сторону были также совершенно безуспешны, то и решились они снова испытать счастье свое в восточной стороне. Общество, имевшее привилегию торговать с Россией, снарядило в 1580 году два малых судна (Barks) «Джордж» и «Виллиам» под начальством Артура Пета и Карла Джакмана. В инструкции, данной им от директора этой компании, упоминается о проливе Бурро (Burrough’s Streits), под которым разумеется так называемый Вайгатский пролив, открытие которого приписывали они капитану Бурро. Пет и Джакман отправились из Гарвича 30 мая и 23 июня прибыли в Вардгоус.

Ветры между NO и SO задержали их тут до 1 июля. Продолжая затем путь свой к востоку, «встретили они много льда, а 7 июля увидели на широте 70° берег, льдом окруженный, который считали Новой Землей; продержавшись около него до 14-го, поплыли они к юго-востоку и 18 числа прибыли к острову Вайгач, где запаслись пресной водой и дровами. Пройдя Карское море, нашли они там такой густой лед, что 16 или 18 дней были им совершенно затерты среди густого тумана. Пробравшись к 17 августа с трудом обратно в Югорский шар, решили они возвратиться в отечество и 22 числа разлучились. Пет, проходя остров Колгуев, стал на песчаную мель (без сомнения, на Плоские Кошки); 27 августа прошел он мыс Кегор (Кекурский); 31-го обогнул Нордкап, а 26 декабря прибыл благополучно в Ратклиф. Джакман, прозимовав в одном норвежском порту к югу от Дронтгейма, на следующий год отправился в Англию и пропал без вести[26].

Аделунг[27] к этому путешествию прибавляет два любопытных письма: одно от славного того времени географа Меркатора к не менее славному Гаклюйту, другое к Меркатору от некоего Балаха. Письма эти изображают нам понятия ученых того века о положении северных стран, а последнее сверх того свидетельствует, что россияне в XVI столетии помышляли уже вступить вместе с другими народами на поприще морских открытий. По этим причинам поместил я в конце этого обозрения сокращенный его перевод.

Новая неудача надолго отклонила помыслы англичан от Северо-Восточного прохода. Нельзя не удивиться, что неуспешные поиски его в узком и неглубоком проливе, каков есть Югорский Шар, где льды необходимо должны часто спираться, так скоро лишило их всей надежды, и что никому не пришла мысль попытаться обойти с запада и севера новооткрытую ими землю, где море несравненно глубже, просторнее и, следовательно, успех должен бы быть вероятнее. Причиной тому были, без сомнения, как недостаток средств, так как все совершенные доселе путешествия снаряжены были на средства частных людей, так и то, что подобное предприятие на северо-западе обещало лучший успех. Соперники англичан на море, голландцы, только что освободившись из-под утеснительного правления Филиппа II, принялись за это дело с большей основательностью.

1594. Най и Баренц. Еще в 1593 году некоторые миддельбургские купцы, между которыми главнейший был Балтазар Мушерон, составили Общество для снаряжения на этот предмет одного корабля. Примеру их последовали энкгейзенские купцы, с помощью Генеральных Штатов и принца Мавриция Нассавского, как генерал-адмирала; а потом и амстердамские, побуждаемые к тому славным того времени космографом Планцием[28]. Миддельбургским кораблем «Лебедь» командовал Корнелис Корнелиссон Най, бывший некоторое время в России по поручениям Мушерона; ему приданы были для переводов купец Франц Деладаль, знавший хорошо русский язык, и некто Христофор Сплиндлер, урожденный славянин. Энкгейзенский корабль «Меркурий» вверен был Брандту Исбранту (иначе Брандт Тетгалес); на нем был суперкаргом[29] Иоанн Гуго фон Линшотен, описавший подробно плавание этих судов.

Капитаном амстердамского корабля «Посланник» был Виллем Баренц фон дер Схеллинг, гражданин амстердамский, искусный и опытный мореход; ему дана была еще небольшая шеллингская рыбачья яхта. Путешествие последнего описано Герритом де Веером. Экспедиция эта должна была действовать раздельно. Первым двум судам под начальством Ная положено было по примеру англичан искать проход между островом Вайгач и материковым берегом, а Баренц с другими двумя должен был плыть севернее Новой Земли по совету Планция, считавшего, что этим только путем есть возможность обрести Северо-Восточный проход.

5 июля 1594 года Най со своим отрядом отправился из Текселя в море, назначив Баренцу, который еще не совсем был готов, встречу за островом Кильдиным. Первый прибыл сюда 21-го, а последний 23 июня. 29 июня Баренц отправился в путь к северо-востоку. 4 июля усмотрел он землю, «называемую россиянами Новой Землею», а ночью прибыл к ровному, далеко от берега выдающемуся мысу, который назвал Langenefs. По «восточную сторону этого мыса, в большой губе, выезжал он на берег, но не нашел людей, а только следы их пребывания. Широта этого места 73°15'. Отсюда поплыл он далее и, миновав мыс Lagenhoeck (пo другим источникам – Саро Вахо), от Лангенеса в четырех милях[30] лежащий, достиг губы Lomsbay, пятью милями находящуюся далее и названную так по птицам, по-голландски называемым Lommen[31], которых найдено тут великое множество.

Птицы эти довольно велики, но имеют столь малые крылья, что нельзя понять, как они могут держаться в воздухе. Они вьют гнезда на отрубах скал, для безопасности от зверей, и кладут только по одному яйцу; людей они так мало боятся, что когда одних берут из гнезд, то другие спокойно остаются сидеть на местах. В этой большой губе под западным берегом есть безопасная гавань глубиной шесть, семь и восемь сажен. Голландцы выезжали в ней на берег и поставили знак из старой мачты, тут же ими найденной. Широта Lomsbay 74°20'. Между западной оконечностью Lomsbay и Langenefs нашли они две губы. От Lomsbay к северу открыли остров Адмиралтейства, восточная сторона которого окружена мелями. Остров этот следует обходить на большом расстоянии, потому что вблизи него глубины весьма переменны: вслед за 10-саженными оказываются 6-саженные, потом опять 10–12 и более. 6 июля в полночь прибыли к Черному мысу (Swartenhoeck), лежащему на широте 75°20'. Около восьми миль далее нашли остров Вильгельма, на котором было много выкидного леса и моржей – престранных и сильных морских чудовищ (seer wonderbare en stercke Zeeronsters). Баренц измерил в этом месте большим квадрантом высоты олнца и нашел широту места 75°55'.

9 июля стали они на якоре за островом Вильгельма в губе, названной ими Beeren-fort. 10 числа подошли к Крестовому острову (Kruys Eylant), названному так по двум большим крестам, стоявшим на нем; в острове есть небольшая заводь, где гребным судам можно приставать. Остров этот совершенно гол; лежит слишком в двух милях от материкового берега и имеет длины около полумили с запада на восток. От обеих его оконечностей простираются в море рифы. Около 8 миль далее лежит мыс Нассавский (Hoeck van Nafsau), низменный и ровный, которого также следует опасаться. Проплыв отсюда к OtS и OSO пять миль, увидали они к NOtO берег. Полагая, что это какой-нибудь остров, различный от Новой Земли, легли они в ту сторону, но ветер внезапно усилился так, что они 16 часов должны были дрейфовать без парусов. В эту бурю потеряли они гребное судно, которое залило волнами. 13 числа встретили столько льда, сколько только с марса видеть можно было.

Лавируя между этим льдом и берегом Новой Земли, подошли они 26 июля к мысу Утешения (Troosthoeck), 29 числа были на широте 77°, и тогда севернейший мыс Новой Земли, называемый Ледяным (Yshoeck), лежал от них прямо на восток. Тут попались им на берегу камешки, блестевшие, как золото, которые по этой причине и были названы золотыми (Goutsteen). 31 июля достигли они островов Оранских. Видя, наконец, что невзирая на все труды невозможно им будет пробраться сквозь окружавший их лед и что, сверх того, и люди становятся беспокойны и недовольны, решился Баренц возвратиться с тем, чтобы, соединясь с другими судами, узнать от них, не нашли ли они в той стороне прохода.

1 августа поплыли они обратно к западу; миновали Ледяной мыс, мыс Утешения, Нассавский и прочие места, прежде виденные ими, и 8 числа подошли к небольшому островку, около полумили от берега лежащему, который они по причине черной его вершины назвали Черным (het Swarte Eylant). Тут обсервовал Баренц широту 71°20'. За островком был большой залив, по мнению Баренца, тот самый, куда прежде его заходил Оливьер Беннель (Olivier Bennel) и который называется Constint Sarck (по другим источникам – Constant Serack). В трех милях от Черного островка нашли они низменный мыс с крестом, названный по этой причине Крестовым (Kruyshoeck); 4 мили далее другой низменный же мыс, названный Пятым, или мысом Св. Лаврентия (Vyfde of S. Laurent’s hoeck), за которым находился большой залив.

Еще тремя милями далее открыли мыс Schanshoeck, к которому вплоть лежит низменный черный камень, а на нем крест. Тут съезжали они на берег и нашли зарытые шесть кулей ржаной муки и кучу камней и заключили, что в этом месте должны были быть люди, убежавшие от них. На фальконетный выстрел оттуда стоял другой крест, а возле него три деревянных дома, построенных по образу северных жителей, в которых лежало множество разобранных бочек, из чего они заключили, что тут должна была производиться ловля семги. Тут же стояли на земле пять или шесть гробов возле могил, наполненных каменьями, и обломки русского судна 44 футов длиной по килю. Находящейся в этом месте, безопасной при всех ветрах гавани дали они название Мучной (Meelhaven) по причине найденной муки.

Между этой гаванью и мысом Schanhoeck лежит губа Св. Лаврентия, столь же безопасная при северо-восточных и северо-западных ветрах. Широта этого места 70°45'. Проплыв 10 милями далее, прибыли они 12 августа к двум островкам, названным островками Св. Клары (S. Clare), из которых крайний лежит в одной миле от берега. Встреченный тут в большом количестве лед заставил их удалиться к SW. 15 числа определил Баренц широту места 69°15'; проплыв после того к востоку 2 мили, пришел он к островам Матвееву и Долгому (голландцы пишут Matfloe en Delgoye), где встретился с отрядом Корнелиса Ная, который в тот же день прибыл от Вайгача и думал, что Баренц обошел вокруг всей Новой Земли.

По нынешним нашим сведениям о Новой Земле нетрудно нам будет следовать шаг за шагом по пути Баренца. Первый пункт берега, им увиденный, – мыс Langenefs – может быть только Сухой Нос, лежащий на широте 73°46', поскольку южнее, на пространстве слишком 60 миль, т. е. до мыса Бритвина, нет ни одного мыса, который бы можно было назвать ровным, далеко выдающимся в море, а севернее нельзя его искать потому, что погрешность в широте, простирающаяся и теперь до половины градуса, была бы тогда еще более. Что широта Langenefs в повествовании Девера показана слишком малой, явствует из самого повествования: широта Lomsbay определена 74°20'; расстояние от Langenefs девять миль; отнеся все это расстояние на широту, выйдет широта Langenefs 73°44', все еще 29 минутами большая указанной в повествовании. То же доказывает и карта, к этому приложенная, на которой Langenefs означен совершенно в одной широте с Сухим Носом.

Большая губа по восточную сторону Лангенеса есть губа Софронова.

Lomsbay есть губа Крестовая, лежащая на широте 74°20' и в 8 немецких милях от Сухого Носа. На южном ее берегу есть гора с несколькими уступами, на которых ютится множество всякого рода морских птиц. Все это совершенно соответствует показаниям Баренца.

В острове Адмиралтейства, по расстоянию его от Lomsbay, а тем более по мелям, его окружающим, нельзя не узнать острова Глазова или Подшивалова, промышленников наших.

Остров Вильгельма есть один из Горбовых островов, a Beeren-fort – Горбовое становище. Широта острова Вильгельма определена в 1822 году 75°45', 10' меньше Баренцевой.

Остров Крестовый и мыс Нассавский под этими же названиями нанесены на новейшей нашей карте. Первый весьма легко было узнать по обстоятельному описанию Баренца. Он принадлежит, может быть, к островам, называемым промышленниками Богатыми. Широта последнего определена 76°34'.

Существование земли, будто бы виденной голландцами к востоку от мыса Нассавского, весьма сомнительно. Они сами о ней слегка только, а в следующее путешествие и совсем не упоминают. Может статься, видели они какой-нибудь выдавшийся мыс Новой Земли, а еще вероятнее, что скопившийся туман приняли за землю.

Ледяной мыс должен быть тот самый, который промышленники Ледяным же, иначе Орлом, называют. Расстояние его от северо-восточной оконечности Новой Земли (которую россияне Доходами, голландцы мысом Желания именуют), по рассказам промышленников – 100 верст, по голландским картам – 110 верст. Большие ледники (glaciers) на нем могли быть причиной того, что как голландцами, так и русскими дано ему одно название.

Оранские острова, как дальнейшие к северо-востоку, есть, без сомнения, остров Максимков, русских промышленников, лежащий близ Доходов. Остров Максимок, расположенный на аделунговой карте на широте 74° и перешедший с нее на многие другие карты, в том числе и на русские, есть, по всей вероятности, не что иное, как этот Максимков остров. Витсен говорит о нем: «Остров Максимко, или Максимок, лежащий в виду Новой Земли, есть дальнейшее место из посещаемых россиянами для звериных промыслов». Это доказывает, что мнимый остров Максимок есть точно остров, лежащий против мыса Доходы. Далее: «Некоторый русский мореход рассказывал мне, что он во время сильной бури от О в трое суток придрейфовал к Иоканским островам, а двоих товарищей его в то же время принесло к острову Нагелю (Нокуеву)»[32]. Этого не могло бы случиться, если б остров Максимок лежал действительно по восточную сторону Новой Земли.

Черный остров Баренца есть остров Подрезов, лежащий в северном устье Костина Шара. Широта его 71°28', восьмью минутами большая найденной Баренцем; величина его, положение от берега и наружный вид в точности соответствуют описанию Баренца. После этого само собой объяснится, что следует разуметь под названиями: Constint Sarck, Constant Serach, Costine Sarca и прочее, над которыми разные писатели столько ломали себе головы. Аделунг считает это островом. Форстер нисколько не сомневается, что Bennel был англичанин и что Constint Sarch есть не что иное, как Constant Search (постоянный поиск); но признается в неведении, когда и зачем Bennel туда приходил. За Форстером и Барро говорит утвердтельно же, что англичанин Brunell открыл и назвал губу Costine Sarca; думает только, что это должно быть Coastin Search (прибрежный поиск). Витсен, прилежный собиратель сведений о северо-восточном крае, слышал, вероятно, настоящее название Костина Шара, но смешав Шар и Царь, называет пролив сей Царем Константином![33]

Крестовый мыс есть Междушарского острова мыс Шадровский, лежащий в трех милях (немецких) от острова Подрезова; на нем и ныне стоит крест. Мыс Св. Лаврентия есть или Бобрычевский, или Костин Нос, лежащие в 4 милях от Шадровского. За этим мысом простирается южное устье Костина Шара, которое есть упоминаемый голландцами большой залив.

Schanshoeck есть Мучной Нос, лежащий в 2 милях от Костина Носа и составляющий западную оконечность губы Строгановской; Meelhaven – Васильево становище, вдающееся из этой последней к северо-востоку, а губа Св. Лаврентия есть губа Строгановская. В губе этой находятся поныне следы строений, в которых, по преданиям, обитали некогда новгородцы Строгановы, от которых и происходит название губы. Нет сомнения, что строения эти те же самые, которые были найдены голландцами. Строгановы, по всей вероятности, тогда уже не существовали.

Островам Св. Клары соответствуют острова Саханинские. Они лежат от Мучного Носа в 10 милях; расстояние крайнего из них от берега равно одной миле; все совершенно так, как нашел Баренц.

Вынесенные, как и ныне весьма часто бывает, из Карских ворот великие массы льда, остановив его в этом месте, не допустили до южнейшей оконечности Новой Земли и заставили плыть к островам Матвееву и Долгому.

Достойно примечания, что на обратном пути Баренц миновал пролив, простирающийся прямо к востоку, открытие которого было бы по этой причине для него весьма важно, я говорю о Маточкине Шаре. В 1821 году узнали и мы на опыте, что пролив этот и в умеренном от берега расстоянии весьма трудно приметить, но Баренц, сверх того, между широтами 74 и 72° плыл, кажется, в расстоянии от берега больше обыкновенного, потому что от Langenefs до Черного острова не упоминает ни об одном мысе, ни об одной губе, ни об одном острове. На карте его берег между этими пунктами простирается почти прямой чертой, хотя он в самом деле образует тут два обширных залива. Как бы скорбел Баренц, если б знал о своей ошибке!

Обратимся теперь к плаванию Ная.

Расставшись с Баренцем, остался он еще четыре дня за островом Кильдином (голландцы пишут Kilduyn). Вместе с ним лежали там на якоре два датских судна. Начальник одного из них, выдававший себя за датского офицера, требовал от них паспорта, но, получив отказ, оставил их в покое. Россияне были уже тогда господами того края и имели там чиновника, собиравшего пошлины на царя. Чиновник этот, ожидая тщетно от голландцев подарки за право ловить рыбу, хотел им это запретить; это подало повод к несогласиям, которые однако же были окончены дружелюбно. Россияне и лопари в то время, подобно как и ныне, приезжали туда только на лето; осенью же возвращались, первые в Белое море, последние – в свои тундры[34].

Широта этого места определена 69°40'.

2 июля снялись Наевы суда с якоря и направили путь к востоку. 5-го встретили весьма много льда и несколько раз принимали скопившийся туман за берег; широта по наблюдению 71°20'. Солнце находилось на SSW, прежде нежели достигало наибольшей своей высоты. 7 числа увидели они канинский берег. В следующие два дня встречали опять множество льда, который выплывал из губы, лежащей между Каниным и Святым Носом (Чешская губа), и спирался у острова Колгуева, а особенно на мелях, от южной его оконечности к OtS простирающихся (Плоские Кошки), где он большими грудами был нагроможден. 9 числа подошли они к берегу Святого Носа и, продолжая путь к NO, остановились 10-го на якоре за островом Токсаром. В этом месте встретились они с одной русской ладьей, шедшей в Печору, к которой на другой день присоединились еще три.

Мореходы, бывшие на этих ладьях, уверяли голландцев, что у Вайгача встретят они непреодолимые препятствия: одни говорили, что пролив мелок и всегда почти покрыт льдом, что он усеян множеством камней, делающих проход невозможным; другие утверждали, что хотя пройти этим проливом и можно, но что множество в нем китов и моржей часто окружают и разбивают корабли; что недавно еще, по повелению царя, посланы были туда три ладьи, которые, не сделав ничего, погибли во льду со всеми почти людьми, кроме весьма немногих, которым удалось спастись на берег с этим печальным известием. Голландцы не верили этим рассказам, считая их выдуманными для того только, чтоб отклонить их от предприятия.

Широту острова Токсара определили они 68°30'.

Поставив на пригорке крест с надписью в знак своего пребывания, голландцы оставили остров Токсар 16 июля и поплыли далее. Погода была так тепла, как в Голландии в каникулы, и комары беспокоили их чрезвычайно. Следуя вдоль берега, низменного и песчаного, простиравшегося к О и OtN, миновали они речку Колоколкову (Colocolcova), узкую и извилистую. Русские рыбаки, плывшие с ладьей, взялись показать им дорогу, и 17 июля вошли вместе с ними в речку Песчанку (Pitzano), которая оказалась также мелкой и неудобной. Тут узнали голландцы, что до реки Печоры на расстоянии 11 миль встретят они много мелей, но, миновав их, найдут большую глубину, а у острова Варандея, который на картах называется Олгейм (Olgijm), хорошую гавань, 18 числа вошли они в Печору и бросили на 6 саженях глубины якорь, чтобы переждать сильную бурю от О.

На рассвете поднялся северный ветер, и они продолжали путь свой к востоку, а 21 числа, по счислению в 30 милях от Печоры, увидели берег острова Вайгач; море было покрыто множеством плавающего леса, между которым видны были целые деревья. Морская вода была так мутна, как в канаве (als dat van de Slooten in Hollant). Приблизясь к берегу, простиравшемуся между N и NNW, усмотрели они у самой воды два креста, которые, как после оказалось, были русские. В этом месте останавливались они на короткое время на якоре на 10 саженях глубины и нашли широту 69°45'. 22 числа пришли к другому мысу, в 5 милях к SO от первого, против которого лежали четыре или пять островков, на одном из которых стояли два креста. Тремя милями далее открылся им пролив около мили шириной, посреди которого лежал остров. Линшотен утверждал, что это тот самый пролив, который отделяет Вайгач от твердой земли. Но адмирал Най, хотя и не мог прямо ему противоречить, приказал исследовать берег еще далее к югу, чтобы более в том увериться. Проплыв в ту сторону 10 или 11 миль до широты 69°13' и найдя, что берег уклоняется к западу и глубина становится менее, возвратились они к прежде найденному проливу. В этот день (23 числа) солнце в первый раз закатилось на NNO, но вскоре потом опять взошло на NOtN.

Войдя в пролив, нашли они глубину от 10 до 5 сажен, почему стали на якорь и послали вперед гребные суда для промера, которые возвратились с радостной вестью, что далее к востоку глубина более, вода синее и солонее, и, следовательно, нет сомнения, что в той стороне найдут они открытое море. В надежде этой утверждало их также и сильное течение с востока, приносившее с собой множество льда, который подвергал суда их немалой опасности. Убедившись, что находятся в проливе, дали они ему название Нассавского (De Straet van Nafsouw); в честь принца Мавриция Оранского южный берег пролива назвали Новой Вестфризландией, а остров Вайгач – Енкгейзенским островом. На берегу последнего нашли они до 400 деревянных болванов весьма грубой работы, которые должны были изображать мужчин и женщин.

Полагая, что местные жители изображениям этим поклоняются, назвали они то место мысом Идолов (Afgodenhoeck). Широту определили здесь 69°43'. Другому мысу, лежащему от него в двух милях к востоку, дали они название Крестового, потому что на нем найден большой крест; еще один мыс, лежащий в трех милях от Крестового, назвали Спорным (Twisthoeck) по причине спора, происшедшего между ними о том, кончается ли тут пролив или нет. Оконечность материкового берега, лежащую против этого мыа, на которой была поставлена бочка, назвали по этой причине Бочечной (Tonhoeck), а небольшой островок поблизости ее назвали Мальсон по имени одного из главных снарядителей экспедиции. 1 августа продолжали они путь по проливу, и в тот же день вышли из него в обширное море, которое назвали Новым Северным (hieuwe Noort Zee).

Проплыв около четырех миль, встретили они множество льда, с которым двое суток боролись с великой опасностью, и уже решились возвратиться назад, как открыли островок, за которым могли на пяти саженях глубины безопасно лечь на якорь. Остров этот, лежащий около четырех миль от острова Мальсона, назвали они островом Штатов (het Staaten Eylant); длина его около мили, расстояние от берега с полмили. Они нашли на нем, подобно как и на острове Мальсон, много горного хрусталя, которого некоторые кусочки походили на шлифовальный алмаз. После того как простояли шесть дней они за этим островом, показалось им море свободнейшим ото льда, почему и решились они 9 августа снова пуститься в путь. Выйдя из-за острова и удалясь от берега на восемь миль, нашли они глубину 132 сажени, грунт илистый.

Вскоре повстречался им опять лед, который они, однако же, миновали благополучно и продолжали плыть между OtN и OtS. Пройдя в эту сторону 37 или 38 миль, увидели они низменный и ровный, как будто по шнуру отрезанный, берег, простиравшийся с северо-запада на северо-восток; глубина была только семь сажен. К югу от них лежал залив, в который должна была впадать большая река, а в пяти милях от нее другая; эти две реки назвали они по именам судов своих «Меркурий» и «Лебедь». Наиболее далекий берег, видимый к северо-востоку, находился от пролива Нассавского не менее как в 50 милях, из чего и заключили они, что упомянутая большая река не могла быть иная, как Обь; что берег простирается прямо к мысу Табину (Tabijn) и от него без всяких изгибов прямо к Китаю; и что, следовательно, им ничего более открывать не остается. А так как сверх того приближалось уже осеннее время, то и решили они, с общего совета, возвратиться с этой доброй вестью в отечество, назвав берег, между Нассавским проливом и рекой Обь заключенный, Новой Голландией.

На другой день, 12 августа, наблюдали они широту 71°10'. 13 числа на том месте, где прежде остановил их почти непроходимый лед, не видели они, к удивлению своему, ни одного куска; 15-го прошли опять сквозь Нассавский пролив и к западу от него в 11 или 12 милях нашли три острова, у которых, как выше сказано, встретились с отрядом Баренца. Северный из этих островов назвали они в честь принца Оранского островом Мавриция; средний в честь принца Вильгельма Оранского островом Оранским; а южный, о котором не знали точно, остров ли это или материковый берег, Новой Вальхеренской землей (Nieuwe landt van Walcheren). Берега первого покрыты были выкидным лесом; они нашли там обломки русской ладьи, около 38 футов длиной, и целые деревья по 60 футов длиною; также множество крестов, из которых один с удивительным искусством украшен был русскими письменами (soo kunstigh met Rufsche letteren verciert, dat het een wonder kan strecken). 18 числа оба отряда начали вместе обратный путь в Голландию. 20-го корабли «Лебедь» и «Меркурий» набежали на мель (вероятно, на Гуляевы Кошки) и едва избегли крушения; 24-го прибыли в Вардгоус, а 16 сентября в Тексель.

Частые сношения голландцев в продолжение плавания с русскими мореходами и прибрежными жителями, от которых они узнавали названия мест, посещенных ими, дают нам возможность следовать с точностью по пути их. В самом деле встречается только затруднение в названии острова Токсара. Между Святым Носом и Колоколковским могли они лежать на якоре только за островом Простым, и потому нет сомнения, что остров этот есть тот самый, который они называют Токсаром. Последнее название, вероятно, основано на каком-нибудь недоразумении. Пролив, отделяющий остров этот от берега, называется Межшарье; оба устья этого пролива называются Шарами; возможно, что голландцы, расспрашивая русских мореходов об острове, услышали слова: тот Шар, тож Шар и т. п. и, приняв это за имя острова, составили свой Токсар[35]. Небольшие речки Колоколкова, или Колоколковица, и Песчанка находятся между островом Простым и устьем реки Печора.

Мыс острова Вайгач, у которого они в первый раз стояли на якоре, судя по расстоянию его от Югорского Шара, есть, вероятно, Нос Лемчек, за которым простирается обширная Лемчекская губа. Широта этого мыса нам достоверно не известна, но взяв со старинных наших карт разность широты между ним и Югорским Шаром и приложив ее к известной широте последнего, получим 69°45', точно ту же широту, какую нашли голландцы.

Мыс Идолов (Afgodenhoeck) есть, без сомнения, Болванский Нос, на котором был и Бурро в 1556 году; найденное тут самоедское мольбище существует и поныне. Широта этого мыса только на 3' менее против определения голландцев.

Пролив, названный голландцами Нассавским, есть Югорский Шар; в последние времена известен он был вообще под именем Вайгацкого, Вайгатского, или Вайгата. Имя это, подобно как и название Шпицбергенского и Гренландского Вайгата, производили от голландских слов waaien – «дуть» и gat – «ворота», утверждая, что оно дано проливу этому потому, что ветры дуют в нем с великой силой. Другие вместо слова waaien принимали weihen – «святить», и делали таким образом из Вайгата Святой пролив. Неосновательность того и другого словопроизведения нетрудно доказать тем, во-первых, что настоящее название есть Вайгач, а не Вейгат, и что оно принадлежит одному только острову, а не проливу; и, во-вторых, тем, что оно было уже известно за 40 лет до первого путешествия голландцев к северо-востоку.

Слово Вайгат принято было уже позднее, когда пришло в мысль сделать его голландским; первые же мореплаватели все без исключения писали Вайгац (Waigatz). Они русское «ч» переменяли обыкновенно в «tz». Печора – писали Pittzora; Песчанка – Pitzana и т. п. Итак, если б нам и неизвестно было настоящее название, то по аналогии следовало бы принять Waigatz за Вайгач. По острову называли они и пролив, отделяющий его от материка, Вайгацем; упоминают, однако же, что на месте называется он иначе. Нет сомнения, что это иное название, упоминаемое ими, есть то же самое, какое употребляется и ныне, а именно Югорский Шар. Итак, те самые мореплаватели, которым приписывали изобретение слова Вайгач, доказывают нам, что пролив Вайгацкий, или Вайгат, не существовал в XVI веке, подобно как и ныне не существует. Невзирая, однако же, на то, некоторые российские писатели, которым хорошо известны были настоящие названия обоих проливов, омывающих остров Вайгач, покорствуя обыкновению, принимали название Вайгачского пролива, разумея, однако же, под ним все пространство моря, Новую Землю от материка отделяющее, и разделяя пролив этот на два рукава: Ворота и Югорский Шар. Но допуская столь произвольные положения, вводится бесконечная запутанность в гидрографической номенклатуре, так как столь же справедливо можем мы назвать пролив, отделяющий Ютландию от Швеции, Зееландским, а Зунд и Бельты – его рукавами, и т. д.

Форстер, сколько мне известно, первый отверг голландское происхождение слова Вайгач, или Вайгац, потому что Бурро в 1556 году такое уже знал. Но, не довольствуясь тем, хотел он еще объяснить настоящее его происхождение. Мыс Идолов (Afgodenhoeck) облегчил ему этот труд. «По-славянски, – говорит он, – ваять значит резать, делать идолов; следственно, Ваятый Нос будет значить Резной мыс, мыс Идолов; и вот, кажется, истинное начало слова Вайгац, которое по-настоящему есть Ваятельствой пролив, пролив Идолов». Форстер был так уверен в истине своей догадки, что в другом месте говорит утвердительно, что русские Afgodenhoeck называют Ваятый Нос. Столь чудное толкование слова Вайгач нашло, однако же, последователей не только между иностранными, но даже и между русскими писателями[36]. Если б нужно было опровергнуть его, то довольно бы сказать, что русские мыс Afgodenhoeck никогда не называли Вайгат, но именуют Болванским.

Откуда же происходит слово Вайгач? Вопрос этот решить столь же трудно, как и подобные о словах Колгуев, Нокуев, Кильдин, Варандей и множестве других названий, которые есть, вероятно, остатки языков, истребившихся вместе с народами, которые говорили ими. Витсен пишет, что остров Вайгач называется так по имени некоего Ивана Вайгача. Это весьма вероятно; жаль только, что он не уведомляет нас, кто был этот Вайгач и по какому случаю остров назван его именем.

Крестовый мыс (Kruyshoeck) есть, без сомнения, Сухой Нос; Спорный мыс (Twisthoeck) – Кониной Нос или Конь-камень; остров Мальсон – Сокольи Луды.

Остров Штатов есть Мясной остров, лежащий по карте лейтенанта Муравьева в двух милях от устья Югорского Шара. Кроме этого острова, нет другого на всем пространстве от Югорского Шара до реки Кары, за которым бы можно было лежать на якоре.

Судя по направлению берега, малой глубине и широте, обсервованной 12 августа, то, что голландцы приняли за реку Обь, была Мутная губа. Какие реки назвали они по именам судов своих, отгадать трудно по неполноте их описания.

Остров Мавриция, найденный и названный ими на обратном пути, есть остров Долгий. План его, приложенный к их путешествию, не оставляет в том сомнения. Остров Оранский есть Большой Зеленец, а Новая Вальхеренская Земля – низменный берег Мединского Заворота, который им не мудрено было почитать островом. Следственно, Матвеев остров был им (по крайней мере Линшотену) в это время неизвестен. Широта Долгого острова, найденная Баренцом, совершенно сходна с новейшими определениями.

В этом последнем путешествии встречаются два любопытных обстоятельства в физическом отношении. 5 июля мореплаватели пеленговали солнце на SSW по компасу прежде еще прихода его на меридиан. 23 июля находилось оно на полуночном меридиане между NNO и NOtN. Если б на наблюдения эти, впрочем сходные, можно было совершенно положиться, то следовало бы из них, что в конце XVI столетия между Каниным Носом и островом Вайгач склонение компаса было от 2 до 2 румбов западнее, и что с тех пор переменилось оно около 3 румбов к востоку. Законы вековых изменений склонения магнитной стрелки нам столь мало еще известны, что необыкновенного этого вывода нельзя решительно приписать недостатку компасов или наблюдений голландцев.

1595. Най, Тетгалес и прочие. Известие, привезенное в Голландию экспедицией Ная, а особенно историографом ее Линшотеном, о несомненной возможности плаваний в Китай через северо-восток, принято было с восторгом и до такой степени возбудило предприимчивость голландцев, что в следующем году (1595) собрался для этого новый флот, состоявший из семи кораблей, в снаряжении которого участвовали и Генеральные Штаты, и принц Мавриций Оранский. Адмиралом этого флота был по-прежнему Корнелис Най, вице-адмиралом – Брандт Тетгалес, капитанами остальных судов – Вильгельм Баренц, Ламберт Оом, Томас Виллемсон, Гарман Янсон и Генрих Гартман. Обер-комиссарами со стороны Генеральных Штатов были Линшотен и де-ла-Даль, а от разных купеческих компаний, сверх этих двух, еще Гемскерк, Рип и Бейс (Buys). Переводчиком – упомянутый выше славянин Сплиндлер.

По причине разных препятствий не успели они отправиться в море прежде 2 июля; 7 августа обогнули Нордкап, а 17-го встретили множество сплошного льда. Они считали себя тогда на широте 70° и в расстоянии 12–13 миль от Новой Земли. Пробираясь сквозь него с великой опасностью, прибыли они на другой день к острову Долгому, а 19 числа к Югорскому Шару, который совершенно был затерт льдом. Они вынуждены были укрыться под берегом острова Вайгач, где простояли шесть дней. Тут видели две русские ладьи, из которых одна была из Пинеги. Мореходы с нее рассказывали им, между прочим, что из Холмогор ежегодно несколько ладей ходят в реку Обь и далее до реки Гиллиси (Енисей)[37], где торгуют сукном и другими товарами; что жители этой реки, подобно им, греческие христиане, и прочее. Самоеды, с которыми им после встретиться случилось, подтвердили известие это. 25 числа попытались голландцы проплыть несколько к востоку, но встретили столько льда, что вынуждены были с поспешностью возвратиться на прежнее место. 2 сентября лед несколько разнесло; они опять под парусами вошли наконец в Новое Северное море, но тут встретили еще сильнейший лед и едва успели укрыться за островом Штатов (Мясным), где их совершенно окружило льдом.

8 числа собран был совет из главнейших особ во флоте, на котором адмирал и большая часть других решили, что, по причине непреодолимых препятствий и позднего времени не остается им ничего иного, как возвратиться в отечество. Один Баренц был против этого; он думал, что следует сделать попытку пройти к северу от Новой Земли или же, оставшись, прозимовать на месте и продолжать плавание в следующем году. Ему сказано было, что если он хочет, то может исполнить это один и на собственную свою ответственность. Кажется, что смелое предложение его весьма не понравилось прочим. Следуя большинству голосов, решили они отправиться в обратный путь; и едва к 10 числу могли войти снова в Югорский Шар. 11-го решились сделать еще одну попытку, которая была также безуспешна. Наконец 15-го собран был опять совет на адмиральском корабле, где составлен и подписан всеми, кроме Баренца, акт, по которому весь флот немедленно направился в отечество. После многих опасностей, изнуренные трудами и цингой, благополучно прибыли они туда все в разные времена, с 26 октября по 10 ноября.

Второе путешествие это, предпринятое со столь большими средствами и обещавшее так много, кончилось совершенно безуспешно: голландцы не открыли ни одного прежде не виданного пункта берега. Правительство их не решалось более делать попыток на общественные средства, но обещало, однако, частным людям значительное вознаграждение за открытие искомого пути.

1596. Гемскерк и Pun. Поощренный этим амстердамский магистрат решился снарядить в 1596 году два корабля. Капитаном одного и комиссаром от купечества был Яков Гемскерк; обер-штурманом у него Баренц. Другим кораблем начальствовал Корнелий Рип. 10 мая отплыли оба корабля из Амстердама, а 18-го – из Флиланда. 4 июня изумились они, увидя около солнца несколько других солнц, соединенных радугами. Это были парагелии. Они находились тогда на широте 71°. Тут начались разногласия между Рипом и Баренцем[38], окончившиеся впоследствии разлучением обоих судов. Последний утверждал, что они слишком далеко находятся к западу и должны плыть восточнее, но первый возражал, что он не имеет намерения плыть к Вайгачу. В следующие дни встречали они множество льда, сквозь который с трудом пробирались; 9 числа открыли они высокий остров, лежащий на широте 74°30'. Удачная охота на огромного белого медведя дала им мысль назвать этот остров Медвежьим[39].

В этом месте произошел опять жаркий спор между обоими обер-штурманами о выгоднейшем для них пути. Баренц должен был уступить Рипу, и они, снявшись 13 июня с якоря, поплыли к северу, 19-го на широте 80°11' открыли высокую землю, впоследствии названную Шпицбергеном. Голландцы думали, что это часть Гренландии. Лед заставил их возвратиться к югу. 1 июля находились они опять у острова Медвежий и, все еще расходясь во мнениях, решили, наконец, разлучиться. Рип надеялся отыскать проход к востоку от найденной им земли, а Баренц направил путь к Новой Земле, которую усмотрел 17 июля на широте 74°40'. 18 числа миновал остров Адмиралтейства, а 19-го стал на якорь под островом Крестовым, ибо лед не позволял продолжать путь. 5 августа, не видя более льда, вступил он опять под паруса; 7-го прошел мыс Утешения (Hoeck van Troost) и, встретив лед, привязался к огромной льдине, углублявшейся на 36 сажен и возвышавшейся над водой на 16 сажен.

Беспрерывно борясь со льдом, достиг он 15 числа Оранских островов, а 19-го – мыса Желания (Hoeck van Begeerte). Отсюда направил курс к SO; 21 числа лед вынудил его укрыться в Ледяной гавани (Yshaven). Одна льдина в этом месте, более 10 сажен вышиной, покрыта была землей на которой найдено было до 40 птичьих яиц. В следующие дни старались они всячески выбраться из этой гавани, но тщетно. 24 числа нанесло еще более льда, которым сломало руль и раздавило шлюпку. 25-го вынесло течением большую часть льда из гавани; они поспешили поднять паруса, надеясь, что возможно будет, обогнув мыс Желания, возвратиться в отечество, но на другой день их опять совершенно затерло льдом, так что они вынуждены были остаться тут зимовать.

Корабль их в скором времени совсем раздавило льдами. К счастью, нашли они на берегу множество выкинутого леса, из которого смогли кое-как построить себе хижинку. Они ее обили досками от внешней обшивки своего корабля. Посреди сделали очаг, а в крыше – отверстие для выпуска дыма. С корабля удалось им спасти некоторую часть припасов, инструментов и оружия, так что жалкое существование их на продолжительную зиму было несколько обеспечено. Но чего не должны были перенести в это время эти страдальцы? Жестокие морозы и ужасные вьюги, которыми хижинку их совершенно заносило, не позволяли им выходить на воздух по целым неделям, а когда они и могли покидать свою темницу, то подвергались великой опасности из-за белых медведей. Термометрических наблюдений они не делали, и потому нельзя определить с точностью степень холода, испытанного ими. Повествуется только, что крепчайшие вино и пиво у них в комнате замерзали. Постели покрывались льдом на два пальца толщины; часы остановились и вынудили их замечать время по 12-часовой склянке[40]. Они поддерживали беспрерывный огонь в очаге; дрова для этого должны были собирать по берегу на большом расстоянии.

Однажды, чтобы избавиться от этой тягостной работы, решились они употребить каменный уголь, оставшийся на корабле; но чад от него едва многим из них не стоил жизни. 4 ноября скрылось солнце за горизонт, и их окружила безрассветная ночь; вместо этого луна, имевшая тогда большое северное склонение, светила им некоторое время беспрерывно. Белые медведи с заходом солнца уснули зимним сном; вместо них появились в великом множестве песцы, которых голландцы ловили в западни; мясо их с удовольствием употребляли в пищу, а шкурами одевались. Добытые медведи доставляли им сало на освещение их хижины и теплые покрывала. Печень животных этих находили они вкусной, но вредной пищей. Евшие ее делались больными, и кожа их сходила после струпьями. По предписанию лекаря брали они часто теплые ванны в приготовленной для того винной бочке, которые заметно подкрепляли их.

Невзирая на бедственное положение свое, сохраняли они свойственную мореходам твердость духа, нимало не предаваясь отчаянью; когда только погода позволяла выходить им на воздух, упражнялись они в бегании, стрельбе в цель и т. п.; иногда даже веселились и шутили на счет своего положения: разительное доказательство того, что, как ни скоро, с одной стороны, привыкает человек к неге, лени и бездеятельности, столь же, с другой стороны, легко делается способным переносить величайшие бедствия, недостатки и страдания, как физические, так и нравственные. Нет сомнения, что эта постоянная деятельность и веселый дух, которым мы удивляемся, предохранили голландцев от страшнейшего в их положении врага, которому они едва ли бы в состоянии были противостоять, – цинготной болезни. Замечательно, что в повествованиях о долговременных их страданиях не упоминается о ней ни одного раза и что из 17 человек умерло на Новой Земле только двое[41].

24 января 1597 года Гемскерк, Девер и еще третий с ними, прогуливаясь по берегу, увидели неожиданно край солнца на горизонте и поспешили сообщить радостную весть своим товарищам. Баренц им не верил, говоря, что солнце может появиться не ранее как через две недели; однако же известие это оказалось справедливым, так как 27 числа, когда опять была ясная погода, увидели они полный круг светила.

В каждый из зимних месяцев видели они по нескольку раз море открытым, иногда же совершенно от льдов свободным; 9 марта, когда погода была необыкновенно ясна, показалась им сверх того к востоку земля небольшими холмами, как она обыкновенно издали выглядит.

Широту места своего определяли они пять раз, измеряя астрономическим кольцом меридиональные высоты светил: 14 декабря 1596 года звезды на плече Ориона; 12 января 1597 года – Альдебарана; 19 февраля, 2 и 21 марта высоты солнца. Все эти наблюдения дали согласно широту 76°. В конце апреля и начале мая очистилось море совсем ото льдов, и голландцы стали помышлять о возвращении на отчизну.

Корабль их исправить не было никакой возможности, и потому единственное к тому средство представляли шлюпки. Исправление их стоило ослабленным странникам великих трудов. Начальники должны были употребить все влияние свое, чтобы поддержать их дух. Наносимый по временам северо-восточными ветрами лед лишал их иногда всей надежды. Наконец в первых числах июля привели они к концу приготовление судов своих, а 14-го отправились в море с скудным запасом, оставшимся от зимы. Перед отправлением краткое описание их приключений Баренц спрятал в трубе хижины; составлен был также за подписями всех акт, в котором изложены причины, заставившие их покинуть корабль, и прочее. На каждое судно дан был один экземпляр этого акта на тот случай, если одно из судов погибнет, чтобы на оставшихся не падало несправедливое подозрение.

Голландцы избрали путь по-прежнему около оконечности Новой Земли. Более месяца подвергались они неимоверным трудностям. Плавание в небольших, открытых судах и по чистому морю есть предприятие гибельное, тем более под утесистыми, льдом окруженными берегами и в бурном море. 20 числа, находясь против Ледяного мыса, лишились они Баренца и одного матроса, которые давно уже были больны. Потеря первого была им особенно чувствительна, поскольку на опытность и искусство его возлагали они главнейшие свои надежды. 23-го достигли мыса Утешения и определили широту места 76°30'. На другой день обогнули мыс Нассавский, а отсюда до Крестового острова (расстояние не более 15 немецких миль) плыли 25 дней; это была труднейшая часть их пути, в которую потеряли они еще одного матроса. 20 числа оставили Крестовый остров, 21-го миновали мыс Лангенес (Сухой Нос), а 22-го укрылись от льда в заливе, на широте 73°10' лежащем, где должны были пробыть четыре дня. Тут находили много блестящих камешков, которые, по их мнению, должны были заключать в себе золото.

Залив этот был так обширен, что, пустившись в путь в полдень 26 числа, вышли они из устья его не ранее полуночи. Продолжая пробираться между льдов, прибыли они 28-го к губе Св. Лаврентия (Строгановской), где встретили два русских судна. Мореходы наши, услышав о несчастном состоянии голландцев, старались оказать им всяческую помощь, снабдили их хлебом, копченой дичью и прочим. Последние все более или менее страдали уже скорбутом, поэтому ложечная трава (Cochlearia), которую они здесь нашли в изобилии, весьма их обрадовала; они ели ее, сколько могли, и тотчас чувствовали облегчение. 3 августа решились переправиться на материковый берег, который увидели на другой день около Печоры. Продолжая путь далее, встречали они часто русских, которые указывали им дорогу и всячески помогали. 18-го прошли они Канин Нос, 24-го прибыли в семь островов, где услышали, что в Коле находится один голландский корабль; известие это подтвердили им на другой день россияне у острова Кильдина. Это побудило их послать туда через лопарей письмо.

Через четыре дня посланные возвратились с письмом же от капитана Рипа, того самого, с которым они в прошедшем году разлучились у острова Медвежий; а вскоре потом прибыл и сам Рип, привезший им всего, в чем они могли нуждаться. Можно вообразить себе, как обрадовала обе стороны эта радостная встреча. Одарив русских чем было за их гостеприимство, прибыли они 2 сентября к кораблю Рипа, а на нем 1 ноября благополучно в Амстердам, к радости и удивлению своих соотечественников, считавших их давно погибшими.

Достопримечательная зимовка голландцев в Ледяной гавани сохранилась в преданиях наших новоземельских мореходов. Место их зимовки они называютСпорый Наволок[42].

Но находил ли кто-нибудь остатки жительства голландцев, совершенно неизвестно.

Из всех случаев, встретившихся голландцам, наибольшего внимания заслуживает раннее появление солнца. На широте 76° (приняв во внимание астрономическую рефракцию) должно это светило совершенно скрыться за горизонт 1 ноября и опять появиться 6 февраля нового стиля, т. е. при южном склонении около 15°. Но первое явление случилось тремя днями позже, а последнее 13 днями ранее, т. е. тогда, когда солнце находилось в большем склонении в первом случае на 1°, а в последнем на 3°. Феномен этот, изумивший самих наблюдателей, послужил поводом после их возвращения в Европу ко многим толкованиям со стороны ученых. Некоторые считали такую аномалию в природе, которая будто бы уничтожала выпуклость земли и неба, невозможной и объясняли загадочное это явление тем положением, что голландцы в продолжительную, скучную ночь, убивая время сном, проспали на 13 или 14 дней более, нежели думали, и считали 24 января, когда уже в самом деле наступило 6 февраля.

Между прочим, некто Роберт Ле Каню, учитель Гемскерка, Девера и Рипа, старался доказать это в длинном письме к Виллему Блау[43] (W. F. Blaeu), которое сын последнего поместил в своем Большом атласе[44]. Но предположение это едва ли не страннее самого явления. Девер вел журнал свой с возможной точностью и подробностью, а следственно, как им, так и ожиданием, когда обрадуют их опять лучи солнца, побуждался вести верный счет дням; мы видели, что когда часы их от холода остановились, то они замечали время по 12-часовой склянке; от невнимательности приставленных к ней могла, конечно, произойти некоторая погрешность, но невозможно, чтобы она дошла в 12 недель до 14 дней. Вероятнее было бы это, если б голландцы большую часть времени действительно проводили во сне. Но мы имеем явное доказательство противному не только в журнале Девера, но и в благополучном окончании зимовки их, к которой они нисколько не были приготовлены, – окончании, которое и в наше время и с нашими средствами не сочлось бы неудачным. И от чего же по возвращении их в отечество не различалось их счисление времени от тамошнего?

Мне кажется невозможным, чтобы такое различие, если б оно действительно существовало, не сделалось гласным и не дошло до сведения тех, которые старались уличить их в сонливости. Но кроме этих отрицательных доказательств имеем мы и положительное: ранний, против ожидания, рассвет привел и голландцев сначала на мысль, не проспали ли они несколько дней. Для проверки себя прибегли они к Иосифовым эфемеридам[45], напечатанным в Венеции в 1589 году. В них указано было соединение Луны с Юпитером 24 января в 1 час по полуночи; то же явление случилось и у них и того же числа в 6 часов утра, когда обе планеты лежали по их компасу на NtO. Чтобы не верить этому, следует подозревать добросовестного Девера в умышленной неправде; по моему мнению, это было бы в высочайшей степени несправедливо.

Другие думали, что голландцы погрешили в определении широты своей и зимовали там же, где 170 лет после них зимовал штурман Розмыслов, потому что и последний увидел в первый раз солнце 24 января. Но кроме того, что сходство выводов пяти различных наблюдений не позволяет сомневаться в определенной голландцами широте, упомянутое заключение потому уже неосновательно, что Розмыслов держался старого стиля, а голландцы нового, между которыми в XVI веке было разности 10 дней. Скорее следовало бы заключить, что голландцы зимовали еще южнее Розмыслова. Но мы ниже увидим, что и последний потерял из виду и увидел вновь солнце не тогда, когда по вычислению математическому надлежало ожидать.

Из писателей новейших времен большая часть приписывает это явление действию рефракции[46], и, кажется, последняя достаточна к объяснению его и делает ненужными всякие другие предположения. Нам мало еще известны пределы, в которых заключается соединенное действие астрономической и земной рефракции в обремененной парами атмосфере полярных стран; пределы эти, может быть, гораздо обширнее, нежели мы думаем. Новейшие путешествия представляют нам разительные тому примеры: капитан Парри видал берег в расстоянии 90 итальянских миль, капитан Скоресби видел в воздухе перевернутое изображение судна, находившегося от него в 32 итальянских милях.

После этого, конечно, не покажется невероятным, что снижающиеся светила могут при некоторых обстоятельствах быть подняты рефракцией на 3 и 4°. Что преждевременное появление солнца произведено было действительно необычайной рефракцией, доказывают нам и наблюдения голландцев. 19 февраля, т. е. через 26 дней по появлении верхнего края солнца на горизонте, обсервовали они меридиональную высоту этого края 3°. Следственно, меридиональная высота светила возросла только на 3° в то время, как оно приближалось к возвышенному полю слишком на 8°. Этого нельзя ничему иному приписать, кроме уменьшения рефракции с возвышением светила.

Залив, в котором голландцы останавливались 22 июля, есть, без сомнения, устье Маточкина Шара; широта и описываемая величина его доказывают то неоспоримо. Если бы светило их, Баренц, был еще жив, то важное открытие это, конечно, не было бы оставлено без внимания и, вероятно, послужило бы поводом к новым экспедициям. Но мысли упавших духом занимало одно только возвращение в отечество. Они и не мечтали, что находятся в проливе, простирающемся прямо на восток.

После стольких опытов, частью только безуспешных, частью и несчастных, протекло столетие, прежде нежели сделана была опять решительная попытка к отысканию Северо-Восточного прохода. Правда, и в это время не был он совершенно выпущен из вида, но все плавания, в ту сторону совершенные, можно считать только попытками.

Через семь лет после путешествия Гемскерка и Баренца говорили было в Голландии о повторении этого предприятия, но предложение это, как несбыточное, было оставлено без внимания.

1608 и 1609. Гудсон. Генрих Гудсон, прославившийся впоследствии открытиями и несчастьями своими, не имея успеха в 1607 году в отыскании прохода прямо через север, решился в следующем году испытать счастье на северо-востоке. Он отправился из Темзы 22 апреля на небольшом судне, снаряженном за счет Английской Российской компании. Он плыл на северо-восток и 9 июля на широте 75° встретил лед. Стараясь пробираться сквозь него в разных местах, приблизился он к Новой Земле и 25-го остановился у нее на якоре, на широте 72°12'. На берегу в этом месте найдено было много оленьих рогов, также птиц и яиц птичьих. Вообще вид Новой Земли понравился Гудсону; довольно высокие горы частью были покрыты снегом, частью же зеленью, на которой паслись олени. Он посылал исследовать большую реку, текущую с востока, в надежде, не будет ли найден в этом месте искомый проход; но отряд его возвратился без успеха, дойдя в реке до одной сажени. После этого решился Гудсон искать путь мимо Вайгача и реки Обь, но, не имея и здесь успеха, пустился в обратный путь и в конце августа прибыл в Англию.

Гудсон останавливался, вероятно, в какой-нибудь из губ, находящихся в заливе Моллера; но что следует разуметь под рекой, которую он посылал исследовать, решить трудно. Барро не верит ему, что он видел на Новой Земле оленей; приняв за истину, что там водятся только плотоядные животные, полагает он, что Гудсон ошибся. Но нам достоверно известно, что на Новой Земле живут олени, даже за широтой 74°, следственно, рассказы Гудсона совершенно справедливы. Довольно странная мысль, что какое-нибудь другое животное можно было принять за оленя или какую-нибудь другую кость за олений рог!

Это путешествие Гудсона в особенности примечательно первыми в высоких широтах произведенными наблюдениями над наклонением магнитной стрелки[47]. Выводы их были следующие: на широте 64°52' наклонение сосавляло 81°; на широте 67° – 82°; на широте 69°40' – 84°; на широте 74°30' – 86°.

Кажется, что все эти наклонения пятью или шестью градусами больше истинных. То же заставляет думать и последнее его наблюдение, произведенное на широте 75°22', показывавшее, что магнитный ноль находится почти на средине между островом Медвежий и Новой Землей, поскольку нам известно теперь, ноль этот лежит гораздо далее к западу. Может статься, стрелка, употребленная Гудсоном, имела какую-нибудь постоянную погрешность.

Не потеряв, вероятно, еще надежды успеть в отыскании пути на северо-востоке, плавал Гудсон в ту сторону и в 1609 году на яхте Голландской Ост-Индской компании, не найдя, по-видимому, в отечестве своем охотников употребить на то свои капиталы. Впрочем, из-за неполноты описания нельзя сказать утвердительно, какова цель этого путешествия. Известно только, что он отправился из Текселя 25 марта старого стиля; 25 апреля миновал Нордкап; оттуда поплыл к Новой Земле, берег которой нашел 4 мая совершенно затертым льдами[48], почему и решился плыть к американскому берегу.

1612. Фан-Горн. В 1612 году голландский шкипер Ян Корнелиссон Фан-Горн сделал попытку пройти к востоку севернее Новой Земли. От острова Кильдина взял он курс прямо к берегу последней, которого достиг 30 июня; проплыв вдоль него к N до 8 июля, встретил он сплошной лед, к нему примыкавший; он следовал направлению этого льда к NW до широты 76° и возвратился оттуда к Новой Земле; 29-го, поплыв снова вдоль льда к NW, достиг он широты 77° и вторично возвратился к берегу, откуда без всякого успеха отправился в отечество.

Неизвестно, на чьи средства совершено было это путешествие. Оно подтверждает то, что впоследствии нашел капитан Вуд, а именно, что спирающиеся льды образуют иногда между Новой Землей и Шпицбергеном непроходимую стену.

1625. Босман. Основанная в Голландии в 1614 году Северная, или Гренландская, компания снарядила в 1625 году корабль для новой попытки пройти в Китай Северо-Восточным путем. Корабль этот под начальством Корнелия Босмана отправился из Текселя 24 июня; 24 июля миновал остров Колгуев, а 28-го увидел берег Новой Земли на широте 71°55' и множество льда, с которым боролся до 3 августа, когда успел укрыться в губу, в которой было 12–13 островов. Отсюда освободились они не ранее 7 августа; 8-го испытали сильную грозу – явление в тех сторонах весьма необыкновенное; 10-го вошли в Нассавский пролив (Югорский Шар), а 12-го из него в Карское море, где встретили такое множество льда, что с великой опасностью должны были опять вернуться в пролив.

21 числа пришли туда же на ладье русские промышленники, рассказывавшие голландцам, что Югорский Шар не ежегодно, но через два года в третий от льдов совершенно очищается, что три судна несколько лет назад пытались проплыть далее к востоку, но два из них погибли, а третье, претерпев великие опасности, возвратилось через год без всякого успеха. Кажется, что россияне, подозревая голландцев в каких-нибудь намерениях на страну, которую почитали своей, неохотно принимали посещения их и старались в рассказах своих всячески увеличивать опасности плавания в том море. 24 августа началась ужасная буря с востока, которой голландский корабль сорвало с обоих якорей и вынесло в море, так что он поневоле должен был продолжать путь в Голландию, куда и прибыл 15 сентября.

Это было последнее путешествие голландцев к Новой Земле, предпринятое с целью открыть Северо-Восточный проход в Индию; постоянные неудачи побудили их ограничиться дальним, но верным путем через Южное полушарие. Китоловные же их суда и после того несколько раз посещали Новую Землю; это продолжалось, однако, до того времени, пока узнали, что киты водятся преимущественно у Шпицбергена и Гренландии; тогда и Новая Земля оставлена была вовсе.

Но прежде, нежели будем говорить об этих плаваниях, следует по порядку упомянуть о путешествии Ламартиньера[49], которое по содержанию своему принадлежит к числу таких путешествий, как Мюнхгаузеново и т. п., следовательно, места здесь не заслуживало бы, но не должно быть пройдено молчанием потому, что ввело в заблуждение многих писателей, и в том числе уважаемых всеми, каковы Витсен, Бюффон, де Бросс и прочие.

1653. Ламартиньер. Компания, учрежденная в 1647 году Фридериком III, королем датским, выслала в 1653 году три корабля для торговли на северных берегах Европы. На одном из этих кораблей де Ламартиньер отправился в должности лекаря.

Отплыв из Копенгагена, останавливались они в Христиании, Бергене и Дронтгейме. На полярном круге встретил их штиль, но они избегли его, купив у прибрежных жителей, которые все слывут волшебниками, за 10 крон и 1 фунт табаку в трех узелках ветру до мыса Руксвелла. Ветер из первого узелка сопроводил их 30 лиг за ужасный Мальштром; второй узелок снабдил их до мыса Руксвелла; от магнитных гор на этом мысу компас их перестал действовать, и они вынуждены были двое суток править с помощью одной только карты. Когда развязали третий узелок, то настала столь ужасная буря, что казалось, будто небо хочет на них обрушиться и наказать их за то, что имели дело с волшебниками. Корабль их бросило на камень и проломило, и они с великим трудом спаслись в Вардгоус; а как тут чинить его было неудобно, то перешли в Варангерское море к селению Варангер.

В Вардгоусе датчане имели крепостцу и чиновника для сбора пошлины с судов, идущих в Архангельск или из Архангельска.

Пока судно их починялось, ездили они для торгов в Мурманское море (Mourmanskoi more), землю Киллопов и Русскую Лапландию и из Колы возвратились опять в Варангер. Жители Мурманского моря, по уверению Ламартиньера, говорят иным языком от варангерских; килоппы суть род лапландцев, более других дики. Все они ездят на оленях, которым нужно только шепнуть что-то на ухо, чтобы они стрелой понеслись, куда следует. Русские лопари, подобно самим россиянам, николаиты[50] (Nicolaites de Religion). Датские лопари, хотя и лютеранской религии, но все волшебники и держат домашних дьяволов в виде черных кошек. В Лапландии вся дичина белая: медведи, волки, лисицы, зайцы; и даже вороны белы, как лебедь, имея только клюв и лапы черные.

Описав все подобным образом, Ламартиньер продолжает к востоку свой путь, на котором, как обыкновенно, сопровождают его страшные бури. 4 июля усмотрены были к востоку высокие горы, к которым датчане хотели пристать, но шторм заставил их укрыться под берегом Борандая (Boranday), где, по счастью, нашлась безопасная гавань глубиной 12–13 сажен. Тотчас послана была партия для отыскания жителей и заведения с ними торговли, состоявшая, между прочим, из двух человек, знавших северный и русский языки (la langue du Nord & le Rufse), и де Ламартиньера. Они скоро нашли селение борандейцев, вступили с ними в торговлю и наняли из них проводников с оленями до Сибири за два пучка табаку и четыре пинты водки.

Несколько дней ехали они по Борандаю, скупали во всех селениях рухлядь и прибыли, наконец, в местечко Вичору (Vitzora). Отсюда отправили они меха на лодке к кораблю своему, а сами отправились на лодке же в Печору (Potzora) – городок, лежащий на берегу озера (d’une petite mer) одного с ним названия, куда прибыли через 15 часов. Отправив купленные тут меха по-прежнему водой к кораблю, поехали они на оленях в Сибирь. По дороге настигли они пять человек, одетых в медвежьи шкуры, а lа Moscovite. Это были ссыльные. Между ними нашелся старый приятель Ламартиньера, дворянин лотарингский, русский полковник, который между тем, как путешественники потчевали этих несчастных, успел рассказать своему приятелю все, что он знал о России. Достопримечательное описание это содержит 12 печатных листов. Тут все есть. История и статистика России, нравы и обычаи россиян, религия их и обряды, описание Сибири, Татарии, народов, населяющих Россию; и даже грибам, в России растущим, посвящена особая глава.

Этот эпизод приносит особенную честь плодовитому н выдумки воображению Ламартиньера[51]. Простясь с ссыльными, продолжает он свой путь, переплавляется через горы, отделяющие Борандай от Сибири, и через 10 часов после отъезда из Печоры приезжает в Папиногород, лежащий на реке того же имени. Посетив губернатора этого места, накупив мехов и имея еще в остатке много табаку и денег, решились датчане ехать к кораблю через Самоессию (Samojessie) и должны были переправляться для этого через Рифейские горы. Наконец, скупив у самоедов всю рухлядь, возвратились они в Борандай к своим соотечественникам. Тотчас по приезде их снялись они с якоря и поплыли к Новой Земле, куда прибыли на другой день. Тут нашли они жителей, поклоняющихся солнцу и идолам, называемым ими Фетицо (Fetizo). Новоземельцы (les Zembliens), если б они существовали, могли бы оскорбиться описанием, которое им делает Ламартиньер, а еще более изображениями, к нему приложенными.

Простояв у Новой Земли 16 дней, поплыли они к проливу Вайгач (Vaygatt), чтобы через него пройти далее к востоку; по дороге промышляли моржей (которые у Ламартиньера изображены с орлиным носом и рогом на голове); в проливе остановили их льды и покрытые вечным снегом горы, называемые Патерностер (Patenstres), и вынудили возвратиться[52]. Но прежде обратного выхода в море успели они захватить на берегу двух мужчин и двух женщин новоземельских. От Новой Земли датчане пошли к Гренландии, потом в Исландию и, наконец, прибыли в Копенгаген. Ламартиньер заключает книгу свою географической диссертацией, достойной всего предыдущего. Он утверждает, что Новая Земля соединяется с Гренландией, так что если б не препятствовали снега и морозы, то можно бы свободно из одной земли перейти в другую; что пролив Вайгет имеет длины 35 немецких миль и загорожен горами Патерностер, которые Ламартиньер сам видел и из которых нижайшая имеет высоту пол-лиги, и что, следственно, все рассказы голландцев о плавании их через этот пролив в Татарское море – басни, что тут царствует вечная зима, подобно как в земле Попугаев, что в Антарктическом полюсе, вечное лето, и прочее.

Вот путешествие, которое в свое время было в немалом уважении и из которого Бюффон черпал сведения свои о землянцах и борандийцах, а Витсен о Патерностере, борандайцах, Папиногороде, Вицоре и прочее[53]. В нем встречается такое странное смешение названий и вещей и истины с вымыслами, что, наконец, невозможно почти отличить одну от другой. Можно назвать это путешествие сказкой, основанной на истинном происшествии.

Варангерское море, где датские корабли останавливались, есть известный Варангский залив (Waranger Fiord). Селение Варангер на его северном берегу находим мы на некоторых старинных картах, но на новейших его нет. Мне кажется, что оно есть то же, что Вадсе, потому что это последнее селение есть единственное в Варангском заливе, имеющее безопасную корабельную гавань.

Мурманским морем россияне именуют часть океана, омывающую берега Лапландии. Ламартиньеру заблагорассудилось обратить его в часть этой последней. Киллопы его есть дикие лопы, или дикие лопари. Во многих старинных книгах говорится о лопарях, или лопах, которых россияне будто бы называют дикими; из этого немецкие писатели делали Dikiloppen, а Ламартиньер, приняв, вероятно, Di за член, вывел своих киллопов.

Загадочный Борандай, или Борандей не сомневаюсь я принять за остров Варандей, лежащий под большеземельским берегом, в 68 итальянских милях к востоку от устья реки Печоры. Ламартиньер, который вдобавок к страсти говорить неправду был еще не морской человек, легко мог название одного острова распространить на всю прилежащую землю и ее жителей. Его могли также ввести в заблуждение и карты того времени: на всех почти надпись, принадлежащая острову Варандей, Bolsoy Boranday, продолжена на материковый берег, так что и в самом деле не легко догадаться, что она относится к острову. Итак, борандийцы его суть, конечно, не что иное, как самоеды и россияне, выезжавшие на промыслы к острову Варандей. Он, правда, пишет, что в Печору ехали они с западным ветром, следственно, корабли их должны были бы находиться не к востоку от этой реки; но это может быть ошибка, происшедшая от одного источника с прочими.

Кажется, что в путешествии своем по Борандаю не удалялись они много от берега, поскольку могли товары свои отправлять к кораблям на лодках. Город Печору Ламартиньер взял также с карт XVII века, на которых на правом берегу реки Печора, у большого озера, показан город того же имени, который, по-видимому, должен изображать Пустозерский острог. На некоторых из них находится и Папин, или Папинов город, но только не в Сибири, а близ реки Печоры. Об этом месте упоминают и некоторые писатели, как, например, Герберштейн[54], и потому может статься, что и существовало в то время какое-нибудь урочище этого имени, но теперь оно вовсе неизвестно. Жители Новой Земли, которых датские мореплаватели, исполняя волю короля своего, везли с торжеством в отечество, были, без сомнения, самоеды. Фетиши, их идолы, как мы уже несколько раз упоминали, целыми грудами лежат на Болванском Носу острова Вайгач, а поклонение солнцу – прикраса автора. Горы Патерностер есть или восточный берег Югорского Шара, или плод воображения Ламартиньера.

1664. Фламинг. Но пора нам обратиться к путешествиям более дальним. В 1664 году одно голландское китоловное судно под начальством шкипера Фламинга из-за неуспешного улова в западной части моря направилось в сторону Новой Земли и, не встречая нигде льдов, прошло вдоль северного ее берега и около мыса Желания до высоты того места, где зимовал Гемскерк. Оттуда плыло оно к OSO до широты 74° и, не видав ничего, кроме открытого моря, возвратилось в Голландию опять около северо-восточного же мыса Новой Земли. От Оранских островов к северу и северо-востоку нашел Фламинг каменные грунты; чем далее от берега, тем глубины менее, а в расстоянии 70 миль не более семи и пяти сажен, грунт илистый, так что, по его мнению, поблизости от того места должна существовать земля. К юго-востоку от Гемскеркова зимовья нашел он глубины 80 и 70 сажен, грунты, подобные зюйдер-зейским; чем далее от берега, тем покойнее и мельче было море. Из чего и заключил он, что материк Тартарии находился от него недалеко, а некоторым из матросов его казалось даже, что они видят берег. Это подало повод Дирку Ван Ниропу поместить на своей карте в той стороне землю под названием Иельмеровой (Ielmerland), по имени боцмана Иельмера, Фламингу сопутствовавшего, которая потом перешла и на другие карты.

Путешествие это достойно внимания во многих отношениях. Оно доказывает чрезвычайное различие в количестве льдов, встречаемых в разные годы в том же месте, и заставляет предполагать почти несомненно существование земли к северо-востоку от Новой Земли на широте 81° и долготе 79°. Нельзя не заметить, что некоторые обстоятельства этого сомнительны, так как трудно поверить, чтобы столь удачное путешествие, открывшее необыкновенную безледность Ледовитого моря, не было обнародовано в то же время и не возбудило снова охоту к возобновлению попыток на северо-востоке. Витсен писал, конечно, со слов самого Фламинга, и нет никакой причины подозревать кого-либо из них в неправде, но описание путешествия сделано много лет спустя после совершения его, и притом весьма поверхностно, так что не упомянуто даже, в каких месяцах было оно совершено. Это заставляет думать, что Фламинг журнала не вел, а говорил только с памяти. Таким образом, могли в повествование вкрасться многие неверности, но в главных обстоятельствах, как, например, в существовании островов или мелей к северо-востоку от Новой Земли, хотя, может быть, не в таком расстоянии, кажется, сомневаться нельзя.

Это путешествие объясняет также происхождение Ельмерской Земли, обозначенной на карте России, составленной Газием. Земля эта, существованием которой объяснялась невозможность мореплавания вдоль берега Сибири, есть не что иное, как эот самый берег (или берег Тартарии, как говорит Витсен), нанесенный на карты по неопределенным рассказам Фламинга и его спутников.

1675. Сноббегер. В 1675 году приставал к Новой Земле китоловный же шкипер Корнелис Сноббегер. В горах, лежащих на широте 73°, нашел он блестящие камни, которые, по его мнению, должны были содержать дорогие металлы, поэтому, нагрузив ими корабль свой, поспешил он возвратиться в Голландию в надежде находкой своей обогатиться. Но он ошибся в расчете. Привезенная им руда содержала в ста фунтах только два лота серебра, ценой на три гульдена, следственно не могла оплатить отделения его.

Витсен прибавляет, что кроме этой руды получал он с Новой Земли куски мрамора, одни розового цвета с белыми жилками, другие совершенно черные с блестящими золотыми крапинками, годные на столы, полы и тому подобные работы: некоторые из последних содержали минеральную землю и были весьма горючи. Пережигая эти камни, нашел он, что сто футов дают серебра один лот и золота пол-лота и что, следственно, руда эта не стоит добывания. Эти упоминаемые Витсеном камни были, по всей вероятности, куски кварца и сланцы, из которых, как ныне известно, состоят все горы Новой Земли и которые изобилуют серным колчеданом. Руда, найденная Сноббегером, была, может быть, также серный колчедан, которого около Маточкина Шара, т. е. на широте 73°, находится очень много.

1676. Вуд и Флаус. В последней половине XVII столетия, после многих неудачных путешествий к северо-западу, в Англии стали снова помышлять о Северо-Восточном пути. Разные известия, большей частью не весьма достоверные, о безледности Арктического моря и путешествиях, совершенных голландскими кораблями в высокие широты и даже под самый полюс и на несколько сот миль к востоку от Новой Земли; мнение Баренца о том, что в расстоянии 20 миль от берега море должно быть свободно ото льдов, и, наконец, собственные рассуждения убедили королевского флота капитана Вуда (John Wood), морехода опытного и искусного, что проход этот будет непременно найден, если только искать его посередине между Шпицбергеном и Новой Землей. Решась посвятить себя этому предприятию, представил он в 1676 году королю и герцогу йоркскому записку, в которой семью причинами и тремя доводами старался доказать справедливость своего мнения. Оба признали это основательным, и первый приказал поручить капитану Вуду фрегат «Спидвел» («Speedwell»), а последний, соединясь со многими вельможами, купил для сопутствования «Спидвелу» пинку «Проспероз» («Prosperous») и назначил на нее капитаном Флауса (William Flawes). Оба судна были снабжены всем необходимым на 16 месяцев[55].

Страницы: 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Когда красавица и молодой филолог Полина Рыжик решает сбежать из жестокого Нью-Йорка, не найдя там п...
Их было восемь. Восемь представителей коренных рас, населявших бескрайнюю империю, восемь избранных,...
Ты живешь спокойной размеренной жизнью девушки из тридцать первого века. Все здорово, только скучно....
Меня зовут Теодосия, и мне 11 лет. Мои мама и папа – египтологи и работают в лондонском Музее легенд...
Большая компьютерная энциклопедия является удобным и грамотным справочником по использованию совреме...
Возраст Озера, затаившегося в лесах Южного Урала, насчитывает миллионы лет. В центре обширного водно...