Остров страха Грачёв Роман

1

Старики, населяющие хутор Подгорный, что прятался в сосновых лесах Южного Урала недалеко от Кыштыма, не любили рассказывать истории об Озере. Разумеется, при желании можно отыскать пару словоохотливых мужчин или женщин, готовых посидеть с вами на завалинке, выкурить сигаретку и рассказать все, что вспомнится (а вспоминалось большей частью то, чего никогда не случалось и случиться не могло, ибо слишком уж сказочно выглядело), но в основном жители Хутора отмалчивались. История Озера – очень скользкая тема.

Хутор стоял под скалой. В свою очередь, сама Скала имени собственного не имела, ибо не попадала ни в один атлас, да и скалой в обычном понимании не являлась. Это была невысокая пологая гора, спящая под шапками сосен, лохматая и поросшая папоротником. Скалой ее стали называть из-за валунов, в изобилии усеивавших неровные бока. С вершины открывался симпатичный вид – сосны соседних холмов, узкая просека в лесной чаще, по которой едва ли не при Николае Втором проложили одноколейную железную дорогу с невысокой насыпью, и узкая голубая полоска Озера с торчащим вдалеке Островом. Впрочем, никто из местных жителей на Скалу без великой надобности не забирался (чего они там не видели!), а туристов в эти глухие края заносило редко.

Хутор состоял из двух десятков дворов. Старые избы, новые современные коттеджи, сараи, аккуратные поленницы, курятники, большие и маленькие огороды. Дома рассыпались у подножья Скалы как ягоды на торте. Прямо перед Хутором, словно проволока, пролегала уже упомянутая железнодорожная колея. Одним концом железка тянулась по идеальной прямой далеко на северо-восток, а другой почти сразу за Скалой поворачивала на северо-запад и терялась в дебрях. Железная дорога служила Подгорному границей, за которой мрачно темнел густой сосновый лес.

За лесом – Озеро.

С внешним миром деревня соединялась проводами, подвешенными на столбах вдоль железной дороги. Недалеко от старых бетонных плит станционной платформы стоял современный таксофон. Еще один толстый телевизионный кабель тянулся от крыши самого крайнего коттеджа, стоящего на холме, ко всем остальным домам. В означенном особняке жил человек, именуемый Старостой. Никакого другого титула Никите Драгунову, разведенному сорокалетнему хозяину лодочной станции, в этом лесном анклаве не нашлось. У него имелся спутниковый телефон и телевизор с ресивером, сигнал от которого расходился к телевизорам в других домах.

В те долгие часы, когда по железке не проезжали тепловозы, неповоротливые, чадящие, тянущие за собой короткие составы из трех-четырех пассажирских вагонов или грузовых платформ, хутор окружала Величественная Тишина. Лишь лесные птицы иногда оглашали округу криками, да стволы сосен трещали, качаясь на ветру. Если не принимать во внимание факт, что таких мест на земле все еще сохранялось великое множество, хутор Подгорный можно было бы назвать Краем Света, и жили здесь те, кто ни на какие блага цивилизации не променяет этот воздух и ощущение покоя. Вот если бы не Озеро…

…но о нем никто не хотел говорить всуе, а если и говорили, то непременно оглядываясь в сторону леса, укрывавшего Голубую Чашу. Люди боялись, что Озеро услышит.

2

Самым старым жителем Подгорного считался Ключник Егор. Возраст его не поддавался исчислению, ибо документов его давно никто не видел, а немногочисленных родственников, способных подтвердить личность, старик распугал полвека назад. Едва ли кто за пределами деревни помнил о его существовании. Однако происхождение прозвища до сей поры оставалось на слуху. Давным-давно старостой Хутора служил именно Егор Степанович. Когда физическое здоровье позволяло совершать регулярные обходы, а твердая рука обеспечивала уважение и даже послушание, он был лицом Подгорного. Кто-то из местных образованных острословов прозвал его Ключником, по аналогии с холопами высшего сословия, что в средние века на Руси ведали хозяйством, дворней и даже господскими доходами. Егор Степаныч принимал жалобы от населения, пересылая их с оказией в район, заботился об исправности транспортных средств, присматривал за молодежью и стариками, и много лет его внештатная чиновничья должность никого не раздражала.

Став слабее зрением, Егор оставил «службу». Внешне он к тому времени (а за окном стояла едва ли не самая суровая зима новой России – голодная зима девяносто первого) тянул лет на восемьдесят, но речь имел внятную, ибо все зубы поразительным образом сохранил почти в целости и разум уберег от маразма. Он жил в избе на окраине, где рельсы сворачивали в лес. В двух комнатах с наклонным полом гулял ветер, маленькие окна почти всегда оставались распахнутыми настежь. Во дворе на длинном шесте, торчащем из штакетника, висели старые армейские трусы синего цвета, рядом лениво паслась пара кур. Число птиц всегда оставалось неизменным, хотя Ключник не брезговал куриным бульоном. Люди шутили, что во дворе у загадочного старика работала машина, способная воспроизводить кур без петухов, высиживать яйца и воспитывать цыплят до вкусного мясного возраста.

Уже много лет почти каждый вечер старик усаживался на двуногую скамейку возле железной дороги и курил папироску. Колея огибала угол его двора почти в опасной близости, но Ключник наотрез оказывался передвинуть скамейку. Ему нравилось здесь сидеть вечерами, смотреть на стрелы солнечного света, прорывавшиеся сквозь лесную завесу, и окутывать себя дымом. В эти минуты он становился похожим на древнее языческое изваяние. Летом Ключник удачно вписывался в пейзаж, сливаясь с зеленью и закатным солнцем, зимой же темная согбенная фигура с мохнатой шапкой-ушанкой, заметаемая снегом, выглядела пугающе.

Мало кто из аборигенов решался подходить к Егору во время «вечерних медитаций на скамейке». Один из смельчаков, сорокасемилетний Дровосек Николай, свое прозвище получивший благодаря работе на лесопилке в соседней деревне и страсти к вырезанию из дерева маленьких фигурок, едва не лишился дара речи, когда, будучи слегка навеселе, подошел к Ключнику за папироской. Он не имел злых помыслов и не собирался над стариком подшучивать, но после встречи Дровосек наказал хуторянам не трогать Егора, пока он сидит на своей проклятой лавочке.

«Глаза у него – что хрустальные стаканы, – рассказывал Николай. – Блестят, но пустые. Сидит, о чем-то думает, а из носа и ушей дым валит, как у черта».

Проверять достоверность рассказа никто не решился. Народ в Подгорном, особенно местный женский актив, обильно распространяющий слухи, – Мария Лобова, вдовствующая домохозяйка и мать инвалида Стёпки, ее соседка Оксана Афанасьева, разведенная и пьющая – к подобным вещам относился всерьез. Люди, привыкшие жить в глуши, допускали, что в лесах обитают духи, особенно ближе к Озеру (не говоря уже об Острове!), и не все они бывают добрыми. Возможно, кто-то из духов делит одно физическое тело с Ключником. Старик прожил немало лет и по всем параметрам давно должен кормить червей, однако год за годом в летний зной и в февральскую метель усаживается он на скамейку возле рельсов и дымит папиросой, а две одинокие курицы все так же бегают по двору его покосившейся избенки. Наверняка спутался с нечистой силой.

Так и сидел Ключник Егор на краю хутора, служа семафором для редких железнодорожных составов. Машинисты локомотивов уже привыкли к нему и, завидев издали, давали приветственный гудок. Однако старик не реагировал, только рука подносила к губам папироску и затем плавно опускалась на колено.

3

Однажды негласное табу было нарушено. Нарушителем выступил тот, от кого больше всего и ожидали глупостей, ибо некоторая глупость присутствовала в нем с рождения.

Степка-убогий отважился приблизиться к Ключнику в минуты медитации. Его мать, Марию Петровну Лобову, едва не хватил удар.

Степке весной исполнилось восемнадцать. Непригодность к армейской службе, да и к какой-либо активной деятельности вообще, стала очевидна еще в детстве. Во-первых, парень хромал, припадая на правую ногу и подтаскивая левую; во-вторых, в его бездонных голубых глазах мыслей таилось едва ли больше, чем у стареющего хуторского мерина Федяки, на котором когда-то возили молоко и мясо в районный центр; в разговорах с людьми Степка оперировал исключительно короткими простыми предложениями, от него никто никогда не слышал стихов или подробных пересказов увиденного фильма – только «снег падает», «чаю дай» или «спать пойду». Так он и крутился всю жизнь подле матери и отца. Правда, отец вскорости умер, простудившись во время опрометчивого купания в октябрьском Озере, и присмотреть, кроме матери Марии Петровны, за пацаном было некому.

Рос парнишка диковатым, помогал Марии по хозяйству, насколько позволяли физические кондиции и интеллект, учился писать и читать по методическим пособиям с помощью девчонки Насти, дочери Дровосека Николая. Когда Настя выросла и уехала в Челябинск учиться на экономиста, Степка одичал совсем. В свободное от хозяйства время рыскал по лесам в поисках ягод и грибов или сидел с удочкой на каменистом берегу Озера к юго-западу от Хутора. Но оставался вполне безвредным и добродушным.

Однажды Степка присел на скамейку рядом с Ключником. Только что прошел поезд, запыленный пассажирский состав из трех вагонов, следующий из Кыштыма до Тупика. Старик Егор, как и прежде, не подавал признаков жизни, лишь молча поднимал и опускал руку с тлеющей папиросой. Остекленевшие глаза смотрели вперед, на молчаливый лес за железной дорогой. Присутствия потенциального собеседника он, кажется, и не заметил.

Впрочем, молчание, нарушаемое лишь щебетаньем птиц, длилось недолго. Ключник сказал всего одно слово:

– Проснулся…

Рука с папиросой поднялась, но замерла в нескольких сантиметрах от губ.

Поначалу бесхитростный Степка ничего не разобрал – настолько странно звучал голос старика, похожий на карканье вороны.

– А? – на всякий случай уточнил мальчик.

Но ответа не последовало. Ключник механическим движением отбросил окурок, сложил руки на коленях и продолжил изучать лес. Неизвестно, сколько бы они еще так просидели, думая каждый о своем, но старик заговорил снова – выбирая каждое слово тщательно и аккуратно, будто вынимая его изо рта, как отколовшийся зуб:

– Проснулся… и проголодался. Я давно за ним наблюдаю… и вот что скажу…

Степка подобрался.

– Если доберешься до Острова, будет тебе… много чего… но никто не доберется… а я там был…

Он повернулся к Степану, и стало ясно, что он вполне осознает, где находится.

– Не знал? – Глаза его светились торжеством. – Да, откуда ж ты можешь знать, когда не знает никто… я дошел до Острова… почти…

Степану так отчаянно хотелось услышать продолжение, что он не замечал ползущей по подбородку слюны.

– Я зашел дальше всех. – Егор вздохнул, потер колени. Потом обернулся к Хутору, оглядел готовящиеся к ночи избы и заговорщически подмигнул.

– Хочешь знать?

Степан поймал слюну языком.

Егор поднялся со скамьи, бросил еще один тревожный взгляд на свой дом. Если бы его могли видеть взрослые жители Хутора – те, что считали старика спятившим – они были бы потрясены. Глаза Ключника пылали огнем, морщины стали разглаживаться, кожа лоснилась и блестела в лучах заходящего солнца.

– Идем, – сказал Егор.

Степан с опаской посмотрел на лес за железной дорогой. Там, во тьме, за соснами и папоротником, скрывалось Озеро. Нескольких трагических историй оказалось достаточно, чтобы навсегда отбить у хуторян охоту бродить по берегу вечером и ночью. Кстати, отец Степки поплатился именно за то, что решил войти в воду после захода солнца!

– Идешь? – Предложение Ключника не предполагало отказа.

– Ну…

– Идем, идем, всё узнаешь.

Ключник направился к насыпи. Солнце уже спряталось за вершинами холмов, на хутор опустилась тень. Ключник поставил правую ногу на рельс. Казалось, он сбросил лет двадцать своего загадочного возраста.

– Догоняй!

Старик переступил через колею и оказался на той стороне. Перешагнул Границу, расскажет потом Степка своей матери, а та с помощью заклятой подруги Оксаны разнесет по всему Подгорному. Ключник не оборачивался, будто был уверен, что Степан не устоит перед искушением.

Так и вышло. Степка тоже взглянул на окна своего дома, стоящего чуть выше на холме, и сделал шаг в сторону железки. На другой стороне вечером он еще не бывал, хотя подробно изучил в округе все овраги и пригорки. Старики говорили, что вечером Озеро живет иначе, и берега его погружаются во мрак и ужас.

Перед рельсами он остановился, облизнул пересохшие губы. Силуэт старика мелькал между деревьями. Ключник уверенно двигался вглубь, забыв о своем попутчике. Если Степан его потеряет, он точно не сделает дальше и шагу.

И парень больше не колебался, перепрыгнул рельсы и побежал. Он едва не споткнулся о груду старых шпал, сваленных по другую сторону. Он старался не упустить из виду фигуру Ключника. Старик – его единственный шанс побывать на вечернем Озере и благополучно вернуться домой. Если Егор не врет и ему действительно удалось предпринять относительно успешную попытку добраться до Острова, то и Степка сумеет вернуться назад невредимым.

«Вечером Озеро живет иной жизнью».

Это мягко сказано! Вы даже не представляете, насколько иной.

Едва Степан спрыгнул с противоположной стороны насыпи и ступил на мягкую траву, с его органами чувств сделалось что-то странное. Ему словно натянули на голову тонкий и полупрозрачный полиэтиленовый пакет, зрение и слух притупились, однако каждой клеточкой своего тела парень чувствовал пульсацию этого места. Оно било в нем, стучало внутри. Степан не видел, куда бежит, но словно незримые радары аккуратно вели его мимо сухих берез, перенося через пни, пригибая к земле под вездесущими паутинами. Нужды торопиться за Ключником уже не было – проклятое место приглашало парня в гости и не собиралось отпускать.

От железной дороги лес простирался всего на пятьсот метров, и днем путь к побережью занимал минут пять: две отчетливые тропы огибали деревья и валуны, прочерчивали стрелами небольшие поляны и вели вниз по склону. Дневная прогулка к Озеру определенно доставляла удовольствие, но вечером… Степан не узнавал это место нынешним вечером. Едва солнце в последний раз блеснуло за западным холмом и исчезло, Озеро преобразило свои владения. В изобилии появились сучья, похожие на крючковатые руки, раскинулись толстые паутины, появились новые тропы, уводящие в темноту. Однако Степан ничего этого не боялся, его вели нежно и аккуратно к конечной цели прогулки.

И вот она, конечная цель. Лес резко закончился и остался за спиной. Впереди, за узкой песчаной линией пляжа…

…простиралась Вечность.

Степан остановился как вкопанный с раскрытым от восхищения ртом, потом рухнул на колени. Слюна снова потекла изо рта. Он бывал в этих местах тысячу раз, однако не решался пересечь Границу после захода солнца. И, как выяснилось, совершенно напрасно.

Справа неслышно подошел Ключник. Помолодевший на полвека, никак не меньше, мужчина улыбался и смотрел на далекий, казавшийся недосягаемым, горизонт.

– Да, здесь все и случилось.

4

Он был значительно моложе. Ему случалось пересекать Волгу вплавь на очень широком ее участке, недалеко от Куйбышевского водохранилища, а тут всего-то два с лишним километра на лодке по спокойной воде! То, что рассказывают об Озере и Острове местные тунеядцы – чушь, нужно быть идиотом, чтобы верить россказням людей, многие из которых не способны отыскать в темноте собственный нужник. Даже если что-то из этих баек и правда – что ж, Егор станет живым опровержением. Он первый дойдет до проклятого куска растительности посреди Озера, вернется и расскажет остальным, что ничего ужасного там нет.

Он выбрал самую надежную лодку из имеющихся в распоряжении лодочной станции. В те относительно сытые советские годы лодочная станция, облюбовавшая симпатичный песчаный мыс в полукилометре к юго-западу от Хутора, обслуживала сразу несколько баз отдыха и пионерских лагерей в этой части побережья. На станции было все, что требовалось для активного отдыха на воде: рыбацкие снасти и надувные матрацы, оборудование для подводной охоты, два десятка крепких весельных лодок, несколько резиновых и моторных. Отвечал за функционирование станции давний приятель Ключника Федор Заратустра, обязанный своим прозвищем природной немногословности и, как следствие, исключительной весомости всего, что ему доводилось произносить. Федор мог молчать целый день, выдавая весла и спасательные жилеты отдыхающим, а вечером сесть на скамейке на понтоне, закурить трубку и произнести с неброским житейским пафосом: «И никуда не течет вода из этого Озера, и ниоткуда в нее вода не впадает, и так было испокон веков. Вот ведь жопа».

Заратустра без лишних разговоров подобрал для Егора надежную лодку, оснастил ее лучшими веслами, бросил на корму спасательный жилет, от которого Ключник поначалу высокомерно отказывался, но под упругим взглядом лодочника передумал. Прежде чем отдать концы, Федор почесал затылок и произнес фразу, едва ли не самую длинную, что Ключнику когда-либо доводилось от него слышать:

– Значит, глупый человек, все-таки решил идти, несмотря на все мои предостережения?

– Ага.

– И не передумаешь?

Ключник покачал головой.

Заратустра вздохнул. Еще не старый мужчина, недавно получивший в свое безраздельное владение лодочную станцию, он, тем не менее, мог похвастаться большим количеством историй о смельчаках, отправлявшихся к Острову и разворачивавших лодки в километре от берега. Те, что возвращались, не могли объяснить, что с ними произошло.

Но хвастать знаниями Федор не любил.

– Ладно, – молвил он, поднимая цепь. – Только послушай один совет: когда пойдет высокая волна…

Егор слушал не очень внимательно, глядя вдаль на Остров, но совет Заратустры неведомым образом запал в его голову и остался там, чтобы всплыть в самый нужный момент.

Свою речь Федор закончил словами:

– Ну, с Богом… хотя мне иногда кажется, что Он тут не ночевал.

И Ключник взял курс на Остров. Обогнул длинный понтон лодочной станции, проплыл в опасной близости от гигантского буя, и дальше уже налег на весла, как раб на галерах. Песчаный берег постепенно удалялся, фигуры становились мельче, пришвартованные к понтонам лодки казались игрушечными. Егор почувствовал, что вместе с берегом от него удаляется жизнь, если уж не физическая, то, по крайней мере, привычное ему бытие со всеми его маленькими радостями.

Когда лодка отошла от берега на пресловутый километр, Егор остановился, опустил весла в воду, которые сразу послушно понеслись вслед за волной. Со лба Ключника ручьями тек пот, рубашка прилипла к спине, и прохладный озерный ветер тут же принялся облизывать ее ледяным языком. Солнце исчезло, словно его и не было, хотя небо вокруг оставалось девственно голубым. Егор поднял голову. Все верно, солнце спряталось за тучу, маленькую черную подушку, невесть как очутившуюся на пути светила. И Егор готов был поклясться, что туча замерла на месте.

Тот самый километр. Точка обязательного возврата. Или НЕвозврата. Егор боялся обернуться к Острову, смотрел на родной берег и боролся с нарастающим страхом. Без всякого удивления путешественник отметил, что волны становились выше, темные воды беспокоились, все сильнее и сильнее били о правый борт. Сама лодка потихоньку разворачивалась, меняя курс на сто восемьдесят градусов. Егор приподнял руки, как бы говоря: «Я ничего не трогаю, даже не пытаюсь!», – но доказательства здесь, вдали от берега, никому не требовались. Озеро само все прекрасно знало.

– Черт, – пробормотал Егор, смахивая пот со лба. – Неужели правда?

Лодка уже стояла носом к восточному берегу и продолжала разворачиваться. Егор мог видеть маленькие крошечные автомобили вдали, несущиеся по шоссе в том месте, где оно проходило очень близко к воде. Еще минута, и Егор увидит Остров, а это значит, что Озеро отправляет его назад.

Он примет его волю? Или отважится на борьбу?

Егор опустил голову, послушал сердце, точнее, тот барабанный бой, что сотрясал его грудь. Времени на принятие решения оставалось не так уж и много, лодка разворачивалась, далекое шоссе на восточном берегу уже перемещалось влево. Еще немного, и Остров станет центром пейзажа.

– Нет уж, – фыркнул Егор и налег на весла. Нескольких уверенных взмахов отдохнувшими руками оказалось достаточно, чтобы вернуть лодку на прежний курс. Уключины отчаянно скрипели, сопротивляясь выпавшим на их долю испытаниям. «А ведь говорил, что лодка самая лучшая, самая крепкая!» – мелькнула мысль. Впрочем, сомневаться в честности лодочника не приходилось, а это значит, что Озеро приняло вызов.

– Нет уж, – повторил Егор и начал грести. Он не станет оборачиваться, не станет слушать неразборчивый шепот в голове и смотреть на темные воды… Он просто будет грести, грести и грести, пока не отвалятся руки, пока колючий ветер не застудит его вспотевшую спину, пока лодка не получит пробоину и не наберет воды столько, что уже не сможет продолжать последний путь и пойдет ко дну. Он будет грести, и посмотрим, чья возьмет…

5

Ключник умолк. То ли расхотелось рассказывать дальше, то ли горло осипло, но история оборвалась. Степан так и остался стоять с раскрытым ртом. Слюни бахромой висели на подбородке.

– А? – только и сказал парнишка. Ключник не удостоил его ответом.

На Озеро опустились сумерки. Кажется, мужчины простояли здесь несколько часов, хотя прошло всего минут двадцать, не больше. Озеро стало очень беспокойным, высокие волны накатывали на песчаный берег и нехотя отползали обратно.

Внезапно справа мелькнул свет. Ключник повернулся. В зарослях западного побережья в километре от того места, где они стояли, кто-то развел костер. Всего маленькая желтая точка появилась вдали, но Ключник без труда определил ее происхождение.

– Еще один, – произнес он хриплым голосом.

Далекий костер, будто услышав его слова, разгорелся сильнее.

Ни слова не говоря, Ключник взял парнишку за локоть и повел назад, к Хутору. Обратный путь ничем не отличался от обычных прогулок по побережью. Озеро позволяло своим гостям убираться восвояси, не чиня препятствий.

Неоконченную историю Ключника в неказистом изложении Степки назавтра узнали почти все местные жители. Кроме того, весь Подгорный облетела и новость, что на берегу в километре от Хутора, на заброшенном колодце, поселился человек.

1

«О, эти девяностые, благословенные девяностые! Сколько ж можно отдать, чтобы вернуться к вам хотя бы на недельку!

Противоречивое было время, диковатое, не спорю, но в дикости есть стихия, а в стихии – жизнь.

В те странные годы писалось, читалось и слушалось. Не было этих чертовых гаджетов, была бумага – книги, газеты, брошюры. Были кассеты и компакт-диски. «Ace Of Base» со своим «Овощевозом», звучащим из каждого ларька на рынке, казался откровением. Деньги таскали мешками и коробками из-под ксерокса, по телевизору с утра и до ночи имели в хвост и в гриву Президента Великой Страны, а президент, вместо того чтобы закатать критиков в асфальт, насупливался и со вздохом переключал канал… где его снова имели и имели.

Черт возьми, на канале MTV была музыка, а не познавательные программы из разряда «покрась выхлопную трубу в оранжевый цвет»!

Стреляли? Да. Взрывали? Еще как! Но парламент был местом для дискуссий и никто не искал в ЖЭКе по месту жительства агентов западного влияния…

И люди еще умели удивляться и удивлять.

Все исчезло ныне. Мы стали прагматичными, приземленными, мелкими, разучились видеть мир и потеряли интерес к его исследованию. Все стало слишком доступным – Анталия, Шарм-Эль-Шейх, пять звезд, «все включено». Весь этот гигантский, бескрайний, загадочный и неповторимый мир, на исследование которого у наших дедов и отцов уходила вся жизнь, полная взлетов и падений, отныне можно хранить на обычной флешке с миллионом цифровых фотографий и носить в заднем кармане штанов, с чувством триумфатора опуская на него отъевшуюся задницу.

А может, я просто старею…

Ладно, ребята, я не прощаюсь, но сейчас у меня мало времени и плохо со связью. Я в компании хороших людей, в числе которых известный вам фоторепортер и мой постоянный напарник Стасик Гисыч, еду по южноуральским лесам. Тут, конечно, потрясающе красиво, дорога тянется крученой лентой, вдоль нее стоят сосны, похожие на деревянных солдат Урфина Джюса, но с Интернетом – швах. Мой модем работает с перебоями, так что подробного онлайна о своем заслуженном отдыхе на озере обещать не могу. Как получится.

Всем пока, не скучайте!».

2

Наталья Ростовцева захлопнула крышку ноутбука и посмотрела на человека, сидящего справа на переднем пассажирском кресле «логана». Стасик Гисыч слишком долго изучал карту местности, водя по ней пальцем.

– Мы едем или как?

– Терпение, мой друг, я почти нашел, – пробубнил Стасик. – Вот смотри: здесь нам надо будет свернуть на грунтовку. Вот сюда смотри! Тут как раз и место для лагеря подходящее.

Наташа с улыбкой кивнула. Улыбка получилась покровительственной, но парень этого не заметил. Когда он был чем-то увлечен, ни на что другое предпочитал не обращать внимания. Наташа отложила ноутбук на заднее сиденье и включила первую передачу.

Стасик Гисыч постоянно сверялся с картой. Он купил в киоске озерную карту Южного Урала с очень приличным масштабом, позволяющим разглядеть и дороги, в которых он периодически терялся, путая повороты и направления, и большие озера с указанием баз отдыха и пансионатов, и даже маленькие лужицы с квакающими по заросшим берегам лягушками. Стасику настолько понравилась эта карта, что он, уступая место за рулем своей приятельнице и коллеге Наташе Ростовцевой, практически не отрывал от нее глаз, водя пальцем по линиям, как прилежный ученик начальной школы по букварю.

Жена Стасика сидела на заднем сиденье и медленно закипала. Олеся Гисыч не ревновала своего мужа к Наталье, этой пресловутой Рыжей Бестии, вовсе нет. Когда она познакомилась с будущим мужем, фоторепортером, снимки которого неоднократно занимали призовые места на различных конкурсах, Ростовцева уже много лет носила статус его близкого друга, без которого не обходятся никакие мало-мальски значимые праздники. Но иногда Олесе действительно хотелось порвать их обоих на мелкие лоскуты. Она даже физически ощущала, как руки от кончиков пальцев до плеч наливаются злобной силой, она тянется к их шеям, смыкает пальцы на горле сначала Ростовцевой, потом своего благоверного, стучит головами друг о друга, наслаждаясь звуком, а потом разбрасывает в разные стороны.

Конечно, она не ревновала. Совсем не ревновала. Но наблюдать, как ее тщедушный Стасик, вечный мальчик от горшка два вершка и с жиденькой интеллигентской бородкой, старается манерами и прихватами походить на свою рослую рыжую подружку, уже не было никаких сил.

– Скоро мы приедем? – решила она подать голос, когда почувствовала, что о ее присутствии забыли. Стасик нехотя обернулся.

– Осталось несколько километров. Что ты нервничаешь?