Буддист-паломник у святынь Тибета Цыбиков Гомбожаб

Культ огня у восточных бурят-монголов

Монгольская народность еще на заре своей жизни заботилась о сохранности в юрте огня. Считалось, что он имеет своего хозяина эзэна, которому нужно было воздавать почести в виде поклонения и приношения жертвы. Этот обычай сохранился до наших дней. Каждая хозяйка, имеющая открытый очаг в юрте, утром, разведя огонь и сварив первый напиток в виде чая с молоком, с верхнего слоя (дэжи) готового чая брызгает на огонь. Каждый гость, принимаясь за пищу, предложенную хозяевами, сначала отрезает, отламывает или отделяет маленький кусок, преимущественно содержащий жир, бросает его в огонь и затем уже принимается за еду. Так же поступают и с первой чашкой поднесенной араки (водки): ее немного отливают в огонь, прежде чем выпить.

При всех этих действиях приносящий жертву нашептывает или воображает, что он приносит подаяние с какими-нибудь пожеланиями. Теперь нашептывания и пожелания при жертвоприношении большею частью не совершаются и приношение жертвы обратилось только в простой обряд, совершаемый механически.

Не так было в старину. Домашнее утреннее приношение жертвы огню составляло особую обязанность женщин, из которых впоследствии выделилась жрица-шаманка («удган»). На мысль о появлении из жрицы огня шаманки наводит самое название шаманки (утган, удган, одган, одёган), которое звучит почти одинаково у всех тюркских и монгольских племен, в отличие от названия «шаман» (кам у тюрков и бо у монголов).

Название «удган» происходит от слова ут, от после прибавления к нему, по общему монгольскому языковому закону, ган для образования имени женского рода. Слово же «ут», или «от», – тюркское название огня. Следовательно, название жрицы «удган» произошло от тюркского слова «огонь», и появление его было еще в ту пору, когда эти племена жили вместе. У бурят-монголов есть предание, что первым шаманом была женщина, т. е. «утган»[263]. Слово «ут» в значении «огонь» в монгольском языке исчезло, но оно осталось корнем других слов, причастных огню: утан – «дым» и утха – «происхождение от одного огня-очага, из одной семьи»[264].

«Утан» (дым) – свидетельство поддержания огня в юрте. А «огонь» – эмблема жизненности. Поэтому оставление юрты долго без огня считается ненормальным, неприятным и нежелательным явлением, а поставить юрту с огнем подле своей юрты, т. е. женить сына и видеть дым его юрты (ута xapxa), составляет заветную мечту каждого бурят-монгола. На свадьбе невестка со своими вожатыми, молодыми женщинами, кланяется очагу родителей и оживляет огонь в знак того, что будет поддерживать огонь в юрте новой семьи, членом которой она с этих пор становится.

У шаманистов слово «утха» имеет значение «род», «происхождение», т. е. указывает ту семью, из которой ведет свое начало данный шаман. Так как придается большое значение происхождению шамана, то исчисление «утха» очень популярно.

Кроме того, огонь у всех народов является очистителем. С появлением культуры стали отыскивать разные благовонные вещества и сжигать их как очиститель от всякой нечисти. Все воскурительные свечи и травы восточных народов, ладан европейцев, арца (можжевельник) и жодо (кора пихты) у бурят-монголов – атрибуты культа огня как очистителя. Простой бурят очищает также вещи простым встряхиванием их над раскаленным углем или головешкой.[265]

Цагалган

Обитатели нашей планеты по движению Луны и Солнца в самом начале своей жизни заметили, что через известный промежуток наступает период времени, являющийся буквально повторением предыдущего.

Эти периоды времени были: сутки, месяцы и годы. Ознаменование наступления нового периода могло быть только в конце года, так как этим как бы завершается один целостный период. В течение года совершается известный оборот и в хозяйственной жизни. Поэтому у всех народов рано явился обычай ознаменовывать наступление нового периода празднованием «нового года».

У монгольских племен как народа с кочевым скотоводческим бытом такой праздник происходил в то время, когда скот, принося весной приплод и накопив достаточно жиру за лето, вступал в осень.

В это время монголы праздновали свой новый год, прибавляя год возраста и себе и скоту, так, например тугал (1/2 года) становится бору (1/2 – 1 1/2 года), бору – хаширик (1 1/2 – 2 1/2 года) и т. д.

Праздник этот у монголов назывался цагалган. Название происходит от слова цаган (творог), потому что в это время заканчивалось приготовление впрок молочных продуктов, которые и употреблялись при совершении празднования[266].

Далее, монголы познакомились с китайцами, народом земледельческой культуры, который завершал год хозяйственной жизни позднее, когда дни уже идут на прибыль и чувствуется начало нового астрономического года.

Знакомство монголов с китайцами в XIII в. повлияло и на празднование ими нового года, хотя этот новый год у монголов не был связан с хозяйственным оборотом[267]. Перенеся время празднования нового года с осени на конец зимы, монголы все же оставили название «цагалган» (творожный).

Как известно, по всему Востоку год исчисляется по лунным месяцам и цагалган приходится на 1-е число 1-й весенней луны. Лунный же месяц, имея 29 1/2 суток, отстает от годового оборота Земли вокруг Солнца на 41 целые сутки. Следовательно, если считать 12 лунных месяцев за один год, то времена года не будут соответствовать астрономическим. Поэтому у восточных народов високосные года имеют 13 месяцев, т. е. один лишний месяц.

Ламаизм пользуется теми же лунными месяцами. Как религиозное учение он установил в каждой луне три «великих» дня – 8, 15 и 30 и приспособился и к народному бытовому празднику (цагалгану). Приспособление ламаизма к этому празднику выражается в особых торжественных богослужениях 30 числа последней зимней луны, когда в дацанах читают всю ночь молитву богине Лхаме, «Небесной деве», которая будто бы в эту ночь ревизует вселенную. Также ламы установили сжигание накануне 30-го числа так называемой дугжубы – «эмблемы» всех людских прегрешений за прошлый год. Это послужило поводом считать самый цагалган за религиозный праздник, но это неверно. Напротив, в этот день с рассветом монахи и послушники освобождаются от своих духовных занятий и могут проводить время в развлечениях.

Бурят-монголы в цагалгане имеют свой бытовой праздник – новый год. Что он празднуется разновременно, например в 1926 г. 11–12 февраля, а в 1927 г. 2–3 февраля, всецело зависит от всеобщего на Востоке исчисления времени по лунным месяцам.[268]

Шаманизм у бурят-монголов

Статья была написана в 1927 г. в виде доклада для антирелигиозного сборника, который так и не был издан.[269]

На заре своего развития, вступив в борьбу с окружающим миром, человек встретился со множеством вопросов, не разрешимых неразвитым умом. Он стал объяснять все происходящее воздействием сверхчувственных сил и «нашел» свое место по отношению к ним. Он занял как бы зависимое от них положение, а потому, чтобы поддерживать свою жизнь, должен был уговаривать, умолять грозные силы природы помочь ему. Если же принять точку зрения, что все в природе может внять человеческим просьбам, то следует признать, что природа имеет те же чувства, какими наделен сам человек. Отсюда у человека появляется воззрение, что все в природе одушевлено, как и он. Такое воззрение называется анимизмом[270].

Все земное имеет душу, земля находится в зависимости от других сил, местопребывание которых человек находил на небе. Поэтому у всех первобытных людей в большом почете небо. Человек стал считать землю за женское рождающее начало, а небо – за мужское производящее начало. Он также рано осознал, что каждый индивидуум есть явление скоротечное. Кратковременная его жизнь не имела бы никакого смысла, если бы не существовало чего-то бессмертного. Это бессмертное он нашел в другом «я», в душе, которая «вечна». Отсюда появляется вера, что человек как физическая личность умирает, но остается его дух, душа. Души людей могут помогать или вредить своей семье или роду.

Самой близкой стихией, от которой семья получала много пользы, был огонь. Культ огня развился у народов в очень раннюю пору их существования. Также и монгольские племена весьма рано стали чтить владыку огня (гал-ун эзэн), считая, что огонь очищает все нечистое. На этой почве происходили недоразумения в ханской ставке с русскими князьями, над которыми хотели совершить обряд прохождения их между кострами перед ханской аудиенцией. Те, называя это идолопоклонством, отказывались от обряда, приводя в ярость прислужников хана.

Огонь, очевидно, был почитаем монголами еще в эпоху, когда монгольские и тюркские племена жили вместе и вели одну хозяйственную жизнь[271]. Доказательством служит слово «огонь», по-тюркски – ут, или от. От этого слова получило название и лицо, которое служило огню. Лицо это называется во всех тюркских и монгольских языках одинаково – утган, отган, удган, одоган и другими однокоренными словами. В пользу того, что огонь был главным предметом почитания бурят, говорит тот факт, что старшим на общественных охотах являлся галши («огоньщик»).

У бурят существует предание, что первой шаманкой была женщина, она различала и видела злых и добрых духов. Считать женщину царицей огня было естественно, так как в первобытных условиях, когда пропитание отыскивалось охотой, требовавшей от мужчины постоянной отлучки, женщине приходилось оставаться дома и поддерживать огонь, столь трудно добываемый в те времена.

Появление же жреца-мужчины приписывается тому же охотничьему быту бурят. Для поддержания огня и молитвы о благополучной охоте стали со временем подыскивать людей, которым, по общему мнению, лучше удавалось исполнить такие обязанности. Охотничья удача или неудача приписывалась хорошему или дурному отношению духов к галши поэтому при неудаче нужно было сменить его, а при удаче оставить в «должности». Переменчивая судьба не давала возможности какому-нибудь шаману укрепить свою власть над сородичами, иными словами, в истории не находим случая, чтобы какой-нибудь шаман прославился в племенном масштабе[272].

Более позднее появление жреца-шамана может быть доказано еще тем, что разные племена, имеющие для жрицы-шаманки одно название, шамана называли различно, о чем будет сказано ниже.

Из них монгольское название шамана бо, по-видимому, произошло из слова ву, которое в китайском языке сначала обозначало жрицу, а затем жреца и жрицу вместе. Допустимо предположение, что в пору знакомства с этим китайским словом монголы имели уже установившееся название для шаманки – «удган», следовательно, им пришлось принять новое слово только как название для шамана[273].

Первобытный человек, признав существование души, считал, что она остается в теле умершего или недалеко от места его захоронения.

Дух, почитаемый после смерти носившего его тела, называется онгон [274]. Теперь же у бурят «онгонами» называют души умерших известных шаманов[275], которые в зависимости от того, были они служителями добрых или злых духов, становятся «онгонами» с теми или другими наклонностями. Некоторые из этих «онгонов» настолько сильны, что становятся распорядителями судеб людей, иначе дзаянами или дзаячинами. Души же людей малоизвестных остаются под общими именами бохолдоев. Они не приносят вреда или пользы, однако среди них встречаются и такие, что вредят. Их называют ада, муу шубуун и дахуул. Вредить они могут живым родственникам и даже роду, но случаев, чтобы «муу шубуун» или «дахуул» считались «всенародными духами», нет. Правда, есть между «онгонами» духи (это бывает очень редко), которые почитаются всеми бурятами.

Когда человек живет благополучно, он не обращает внимания на этих духов, но несчастия в жизни вызывают в нем подозрения о действии сверхъестественных сил. От вреда, причиняемого низшими духами, человек ищет защиты у духов высших. Это предполагает иерархию в системе сверхъестественных сил. Над земными духами, или онгонами, стоят духи более высших рангов, или эзэны («хозяева»).

Каждый предмет, каждое явление природы, например: огонь, горы, леса и т. д., имеют своего духа – своего «эзэна». Есть «эзэн» и всей земли, он должен подчиняться еще чему-то более высокому, недосягаемому. В порядке подчиненности одной силы другой создавался многочисленный пантеон духов.

Владельцы земли и отдельных предметов природы, «эзэны» или вообще земные духи зависят от небесных. Зависимость эта в большинстве случаев родственная, земные «эзэны» являются иногда сыновьями и внуками небесных духов. Быт духов таков же, как и у людей.

Позже «эзэны» стали именоваться, как и людские начальники, ханами и нойонами. Вместе с этим земные правители пожелали видеть свою власть, освященную небом. Так, монгольские ханы считали себя «определенными небом» (тэнгри заяту).

Ранним религиозным представлениям монголов был свойствен дуализм, т. е. представление о том, что всюду существуют два начала: доброе и злое, белое и черное и т. д. Духи также делятся на добрых и злых. Число тэнгри (99) состоит из 55 добрых и 44 злых духов[276]. Я где-то читал заметку, что дифференциация на западных добрых и восточных злых духов находится у бурят в прямой зависимости от соотношения народов запада и востока. Западные племена оказались сильнее, они победили в борьбе, поэтому победители были признаны чистыми, белыми, а кто терпит поражения, тот уже тускл, злобен, черен. Земные соотношения двух народностей буряты, по-видимому, перенесли на небо и назвали западных духов «белыми», восточных – «черными тэнгриями».

Что же касается названий всех этих многочисленных «тэнгриев», то перечисление их мы находим у М. Н. Хангалова и В. Юмсунова[277].

Слово «шаман» заимствовано русскими от тунгусов, говоривших на одном из диалектов маньчжурского языка. Другие народности Сибири и Центральной Азии называют жрецов по-разному, например: алтайские тюрки – кам, якуты – ойун, буряты и монголы – бо и т. д. Примечательно, что и алтайские тюрки, и якуты, и буряты называют шаманок утган, удган, одёгон, о чем мы уже говорили выше.

Как всякое верование, шаманизм развивался в течение веков, но в меньшей степени, чем другие верования, так как народы, исповедывающие его, оставались на низкой культурной ступени. К тому же народы эти в большинстве своем вплоть до самого последнего времени оставались без письменности, а без письменных памятников трудно проследить подробно эволюцию шаманизма. Все религиозные народные традиции существуют лишь в устной передаче самих служителей культа[278].

В истории монголов на заре возникновения великой империи находим упоминание о шамане при основателе монархии Чингисхане[279]. Шаман этот имел большое влияние на народ, чем воспользовался знаменитый завоеватель для провозглашения себя монархом, предопределенным небом (тэнгри-эцэ заяту хан). Спустя некоторое время после церемонии освящения своей власти шаманом властолюбивый хан уловил замысел шамана влиять на него самого, следовательно, и на государственные дела. Чингисхан организует убийство честолюбивого жреца. Народу объявили, что само небо, видя недостойные происки шамана, лишило его жизни. После этого мы не находим у монголов особо влиятельных шаманов, хотя первые ханы все еще придерживались шаманских верований.

В дальнейшем шаманы вообще не достигали при жизни особых почестей, везде являлись только местными жрецами и учителями молодых шаманов[280].

Бурятское слово утха я считаю происшедшим от слова ут – «огонь», следовательно, оно означает «имеющий один огонь», «из одной семьи».

Шаманы могли получать свое звание по наследству от отца и матери, а также «по определению свыше». Первые называются бо утхатай, вторые – нэрьеэр, или бумал утхатай. И то и другое означает «призвание». Оно подтверждается каким-нибудь случаем, например галлюцинациями, снами, болезнью и т. д. В случае вышеуказанных явлений будущий шаман обращается к сведущему шаману с вопросами о причинах и способах избавиться от этих явлений. Опытный шаман призывает своего духа, задает ему в экстазе те же вопросы и дает ответ от имени духа. Если дух «посоветует» вопрошаемому посвятить себя шаманскому служению, следует посвящение. Для этого устраивается особая церемония шанар или, по-монгольски, чинар. Слово «шанар» в прямом смысле означает «сущность». Таких посвящений для одного и того же шамана может быть несколько, но не больше девяти. Большею частью ограничиваются тремя, реже шестью церемониями.

До сих пор шаманские церемонии требуют значительного числа людей, совершаются под открытым небом и вблизи деревьев. Деревья рубят и втыкают комлем в землю. Но при посвящении в шаманы дерево выкапывают с корнем и садят на месте церемонии. Все это, а также привешенные к дереву во время обряда шкурки зайцев, горностаев, белок и хорьков подтверждает мысль, что шаманизм родился в лесах и рощах во время охотничьих сезонов. Но бывают случаи, когда шаманское молебствие совершают в доме или юрте больного. Тогда церемония происходит у постели больного, рядом с которой, если позволяет устройство жилища, кладут комель специально привезенного дерева, выставив его остальную часть снаружи юрты.

Касательно одеяния при служении духам нужно сказать, что особую одежду в полном наборе шаманы надевают при больших церемониальных служениях, а в других случаях имеют при себе только порби (трости), хэсэ (бубен) и хуур (музыкальный инструмент).

Я спрашивал у западных товарищей, насколько употребительно так называемое толи (зеркало). Мне ответили, что «толи» встречается очень редко, но в старину, очевидно, их было больше. Надо сказать, что «толи» делается из меди и для его производства нужно особое мастерство. Полагаю, что медные зеркала производились в Китае[281]. В позднейший период, когда большинство монголов приняло ламаизм, производство «толи» прекратилось, они исчезли и у бурят-шаманов. Зато почти у каждого из них имеется валдайский колоколец.

Про другие части шаманского костюма (оргой – плащ с подвесками, майхабчи – железная корона) и украшения не буду говорить, так как они почти одинаковы у всех шаманов.

У монголов и бурят встречены четыре религиозных учения: буддизм, христианство, магометанство и конфуцианство. Из этих религиозных учений буддизм, реформированный в Тибете (ламаизм), оказался очень приспособленным к быту и воззрениям монголов и бурят. Наблюдая теперь обряды того и другого исповедывания, т. е. шаманства и ламаизма, можно поразиться сходству между ними, хотя последний, конечно, есть продукт более высокой материальной и духовной культуры. Шаманы и ламы пользуются одними и теми же культовыми предметами. Например, вместо шаманского хэсэ – одностороннего барабана ламы имеют хэнгэрэг – двусторонний барабан, вместо железной короны майхабчи – шапку, сделанную из материи, вместо плаща с привесками оргой – красно-желтое духовное одеяние и т. д. и т. п. Примитивных онгонов, изготовленных из жести и хранимых в войлочных сумках, заменили скульптурные и живописные изображения, причем последние вставлены в киоты или рамки.

Что касается содержания культа, то ламаизм признает существование шаманских «хозяев мест» (но только назвал их тибетским словом сабдаг), говорит о присутствии у каждого человека пяти тэнгриев – органов чувств. Что касается анимистических представлений, то ламаизм одушевляет лишь живые существа, утверждая, что души переходят от одного живого существа к другому, т. е. переселяются. Вследствие такого воззрения ламаизм отверг специальные кровавые жертвоприношения духам, но все же оставил жертвоприношение в виде частей туши животного (ноги, кишки и т. п.).

Устранение массового закалывания животных ради жертв духам, без сомнения, благоприятно отразилось на хозяйственной жизни верующих, что, в свою очередь, расположило народ к ламаизму[282]. Не нужно забывать и активности ламаизма. Найдя первых прозелитов в лице монгольской аристократии, тибетские ламы стали вести острую борьбу против шаманизма, который не мог устоять перед более культурным мировоззрением, тем более что ламы имели богатый опыт борьбы с народными верованиями еще на тибетской почве (делая им уступки и поглощая их буддийским вероучением).

Среди монгольских лам также были очень энергичные борцы против шаманизма, например, в Южной Монголии – Нэйчжи-тойн, в Западной – Зая-пандита, а более мелких имен борцов, конечно, и не перечтешь. Такие воинственные ламы не исчезли до сих пор. Доказательством служит одна молитва, записанная П. П. Баторовым[283] у аларского ламы, где шаманское камлание переделано на ламский лад, а буддийское божество Махакала объединено с шаманским Гужир-тэнгри.

Кроме того, ламаизм принес с собой в Монголию тибетскую медицину, которая в значительной мере, хотя и не окончательно, помогла вытеснить шаманизм. Пришедшее позднее и насильственно прививаемое правительством христианство, признавая единого творца вселенной и могучего распорядителя судьбами людей, не имело возможности проникнуть в народную массу, напротив, встречаются факты, когда православные, в иных местах приходя в соприкосновение с ламаистами и шаманистами, обращаются к ним за содействием, например в случае болезни, потери животных и т. п[284].

Мусульманство собственно к монголам не проникло, но его последователи обратили в свою веру некоторых монголов, которые попали под их влияние, однако шаманские пережитки все же остаются у последних, например в Восточном Туркестане, который считается мусульманской страной.

Конфуцианство, основывающееся на культе предков, не могло привиться у монголов как бродячего и кочевого народа. У таких народов, принужденных делать частые переходы, старики являлись большой обузой. В старину, как сказывают, существовал даже обычай умерщвлять старцев, давая им проглатывать жирный курдюк. Обычай сохранился в символическом обряде поклонения невесток, которые во время свадьбы, придя в дом жениха, бросали кусочки курдюка в рот родителям и другим старшим родственникам. Родители, а также и старшие родственники давали молодым свои иролы (благопожелания). Так трансформировалась традиция насильственного устранения стариков в обычай поклонения им и выслушивания их благословения. Возможно, в данном случае сказалось влияние конфуцианства, хотя в других случаях его влияние не прослеживается[285].

Шаманизм в монгольских условиях не сумел развиться до письменно зафиксированных догматов и норм[286]. Вследствие этого ему до последних дней приходится основываться на устной традиции. Мы же знаем, что устная передача мыслей может сильно изменить их форму и содержание.

Монголы с потерей политической самостоятельности стали подчиняться другим народам. Эти народы, стоявшие на более высокой социальной и культурной ступени, всячески стремились приобщить монголов к своей культуре, и, таким образом, для первобытных народных верований наступило время сильного натиска новых религиозных систем. Как в быту человек легче склонен принимать новое, если оно имеет старую форму, так и в делах веры он лучше приемлет то, что понятно и что приспосабливается к его прежним воззрениям. В большей степени сохранил влияние шаманизм в Западной Бурятии.

Восточные буряты чтут так называемых арайн арбан гурбан ноён («тринадцать северных нойонов»). Имена их можно найти у В. Юмсунова, о котором я имел уже случай упомянуть. Эти нойоны суть опустившиеся с неба сыновья высших богов и «эзэны» разных замечательных мест вокруг Байкала, о которых созданы целые легенды. Например, о скале на острове Ольхон, об истоке Нижней Ангары, Нарин-Зулхэ, о тункинской горе Мундорга и баргузинской горе Барагхан, о хозяине города Иркутска Эмнэк-Цаган нойоне. У добайкальских бурят, в свою очередь, чтутся «заяны», прибывшие из-за Байкала и известные под именем хорин хоёр заян. Они представляются как девушки, вытесненные с родины пришельцами-ламами.

Добайкальские буряты приютили и хордутов, шаманов, изгнанных, согласно легенде, со своей родины. Следовательно, все гонимое на почве шаманских верований нашло убежище у добайкальских бурят.

Таким образом, давняя связь между монгольскими племенами и забайкальскими и добайкальскими бурятами, основанная на общности шаманского верования, существовала до недалекого прошлого. Связь же, основанная на буддийской вере, установилась более 100 лет тому назад, когда были основаны два ламаистских дацана: Тункинский и Аларский. Некоторые забайкальские ламы проникают к западным, где ведут борьбу с шаманизмом при помощи тибетской медицины и буддийских проповедей.

Не поддерживаемый административно наравне с другими религиозными учениями, шаманизм доживает свой век в самых неблагоприятных условиях, опираясь всецело на народные традиции. Если бросим взгляд на монгольскую и бурятскую национальности в целом, то фактически подавляющее большинство официально исповедует ламаизм, меньшинство – шаманизм и другие исповедания. Но у всех монгольских племен есть остатки шаманских верований и носители старого культа – шаманы и шаманки. Степень их популярности не одинакова и число невелико. В некоторых частях Монголии шаманы нерешительны в своих священнодействиях, совершают служение тихим, подавленным голосом, не входя в экстатическое состояние.

В других местах, например в Восточной Бурятии, шаманы, хотя численность их уменьшилась до минимума, камлают по-прежнему энергично.

Существо шаманизма как верования одинаково у всех народностей. Например, у алтайцев и якутов, как и у бурят, духи бывают двух родов: «чистые» (ару, айыы, цаган) и «нечистые» (кара, абасы, хара). Количество духов разное, но почти у всех народов преобладает число 9 и 7. Девять – вообще мистическое число у монголоязычных племен. В историческую эпоху мы находим 9 урлуков, 9 сулдэ (знамен), 9 «белых» подношений, представляемых в знак принятия подданства, и т. п.

У алтайцев представителем злых духов является Эрлик, у бурят – Эрлик-хан. У Эрлика, по одним алтайским сказаниям, 7 сыновей, по другим – 9, у Ульгеня – 7 сыновей.

У тех и других при обряде посвящения требуется 9 мальчиков, а у якутов еще 9 девиц.

Шаманизм, возникший в эпоху родового строя и основанный на первобытном мировоззрении, создал пантеон духов, разделяющихся на доброжелательных и причиняющих людям зло. Но фантазия шаманистов не выработала образ бога-наставника, указывающего смысл жизни[287].

Каждый домохозяин, каждый улус и род знают определенный круг духов, которым приносят благодарственную или просительную жертву и обращаются с молитвой. Божествам делают воскурения, сжигая душистые растения, такие как можжевельник, вереск, богородская трава, услаждают их слух звоном колокольцев и ударами бубна, привлекают их зажженными светильниками.

Благодарственные жертвоприношения даже не требуют непременного присутствия шамана: они до сих пор совершаются самими верующими, старыми и молодыми. Но просительные молитвы по поводу несчастных случаев заставляют приглашать шамана, который выступает как бы посредником между духами и людьми.

Некоторые благодарственные жертвоприношения, в частности тайлаганы, или тахилы, сопровождаются играми, борьбой, конскими бегами, вечеринками и т. п.

На тех и других жертвоприношениях собственно духам приносится очень немного мяса и вина, большая часть продуктов и напитков идет на угощение участников жертвоприношения.

Таким образом, древний обряд жертвоприношения превратился в обычный народный праздник.

При разделении духов на добрых и злых первобытному человеку трудно было решить вопрос, когда ему станет жить лучше и легче: при почитании ли только добрых духов или при просьбах и молениях злым. Бурят-шаманист на всякий случай обращается к тем и другим. Но когда приходится умилостивлять духов недобрых, он прибегает к помощи посредника между духами и человеком – к шаману, или удагану.

Какие же люди шаманы? Выше было сказано, что шаманами становятся по призванию. Призвание может быть наследственное, поскольку болезненная, нервная эксцентричность большей частью передается по наследству. Но встречаются люди, которые под впечатлением от того или иного [видения] чувствуют себя призванными служить духам.

Этнографы справедливо считают, что среди шаманов много шарлатанов, эксплуатирующих темный народ, но они не отрицают и того, что есть среди них люди, искренне верующие в свои сверхъестественные силы и признающие шаманские силы других.

В общем, шаманов делят на настоящих, средних и лживых. Настоящие и отчасти средние шаманы чистосердечно верят в силу своих молений и заклинаний. Они – люди нервные, экзальтированные, нередко подверженные эпилептическим припадкам и кликушеству. Все это действует известным образом на малокультурный народ и возбуждает в нем веру в силы шаманов. Конечно, ритуальные церемонии очень утомительны для самого шамана, и он совершает камлания неохотно, без всякого материального расчета[288]. Про ложных шаманов нечего и говорить.

Но между шаманами, хотя и редко, встречаются умеющие совершать в экстазе необычайные действия, они лижут языком раскаленное железо, бегут по горячим углям и т. п. Попадаются и делающие так называемое хобопо – вонзание в собственное тело более или менее массивного ножа, шила и т. д. Путешественники разоблачали обман шаманов: оказывалось, что иные из них держали под мышкой кишку с кровью и при известных действиях вонзали в нее нож. Но многие проделки или фокусы шаманов необъяснимы, и именно они создают основу для мистики.

Чтобы быть шаманом, нужна и предварительная тренировка. Молодые шаманы учатся у старых и принимают от последних посвящение.

Являясь, по существу, людьми неуравновешенной психики, настоящие шаманы не гонятся за наживой, чем и объясняется то, что большинство из них не имеет устойчивого хозяйства, но, конечно, есть много хитрецов, обративших свое искусство и народную темноту в источник доходов.

Шаманизм, как верование, созданное самим народом, может быть уничтожено только им самим. Единственное средство для этого – просвещение и насаждение культуры, основанной на данных науки[289].

О национальных праздниках бурят

(Тезисы лекции)

Тезисы лекции написаны, судя по содержанию, в 1929 г. С этой лекцией автор, по-видимому, выступал в дни празднования шестой годовщины Бурятской АССР.[290]

1. Многие из вас, товарищи, может быть, задают себе вопрос: зачем национальности при социализме, который мы начали строить и к которому должно прийти в конце концов все человечество? И еще один вопрос: к чему поощрять или допускать национальные праздники?

Мудрейшими актами о нацменьшинствах, несомненно, были постановления партии и декреты Советской власти о предоставлении им национальной автономии.

У нас в Восточной Сибири были образованы две автономные республики (Бурят-Монгольская и Якутская) и одна автономная область на Алтае (Ойратская), вошедшие в состав РСФСР[291].

2. У коренных народов Сибири, как и у других народов России, сохранился традиционный косный старый быт, основанный на религиозных предрассудках, в частности на христианских, ламаистских и шаманских. При вящей народной темноте, нойонатство, кулачество и прочие элементы в общем и целом были помехой на пути освобождения трудящихся рабочих и крестьян.

Советская власть, освободив национальности от угнетения, борется посредством законодательно-административных мер с нойонатством и кулачеством, борьба же с культурной отсталостью ведется не только административным воздействием, но и путем агитации и мероприятий культурного характера.

3. Одной из важных мер является изменение характера национальных праздников, сказать о которых несколько слов входит в мою задачу сегодня. Национальных праздников в Бурреспублике два. Один – это традиционный новый год цагалган, который теперь неправильно зовется «белый месяц». Второй праздник, установленный для всей республики после революции, – это сурхарбан («стрельба из лука»). В Верхнеудинске в нынешнем году данный праздник проводится по новой программе и приурочен к шестилетию республики. Начался он вчера и продолжается сегодня, 15 июля, а в случае ненастной погоды будет перенесен на следующий понедельник.

Цагалган в старину считался праздником молочных продуктов и праздновался осенью, соответствуя по времени примерно старому русскому Покрову, теперешнему Дню урожая. К этому времени подрастал молодняк скота, становилось прохладно, и, как бы прощаясь с привольной летней жизнью и обилием молочных продуктов, кочевники делали визиты друг к другу и допивали последний, по-видимому, продукт своего молочного хозяйства – араку. Памятником осеннего нового года остался обычай прибавлять год возрасту всего скота, хотя приплод нового года едва прожил к этому времени полгода. Затем, очевидно, не без влияния других восточных культур, цагалган был перенесен на начало весны.

4. Другой праздник, как уже сказано, был установлен после революции и называется сурхарбан, что буквально означает «стрельба в сур», т. е. кожаную мишень, хотя он сопровождается и другими традиционными, а также новыми играми и представлениями. Я остановлюсь здесь подробнее на трех национальных играх: собственно сурхарбане, конских бегах и борьбе. Почему именно эти национальные виды спорта включены в программу праздника и почему он носит антирелигиозный и культурно-бытовой характер?

Сурхарбан проводится в начале июля. Это время, когда сельское бурятское население свободно от хозяйственных работ в земледельческих районах: посев уже прошел, приготовлены впрок пары, а в скотоводческих районах скот принес приплод и начал нагуливать «жир», сенокос же еще не начался. В это время устраиваются ламские и шаманские молебствия с привлечением широкого круга верующих: обо тахилга, тайлаганы и хуралы. В противовес им и в целях отвлечения народной массы от этих религиозных церемоний устраивается повсюду однодневный республиканский праздник сурхарбан (в бурятском произношении – hyp харбаан).

5. Эта игра пришла из древности, когда монголы и буряты вели охотничий образ жизни, а орудием стрельбы был только лук, умелая стрельба из которого весьма ценилась. Известно, что Хасар, брат Чингисхана, был меткий стрелок, попадавший в цель на расстоянии 200 саженей, а сын его Исунке стрелял на 277,5 саженей, что записано даже на камне[292].

С появлением огнестрельного оружия значение лука как боевого оружия утратилось и стрельба из него сделалась спортивной игрой.

Теперь стрельба из лука у бурят обыкновенно происходит на расстоянии 30 м (20 луков, или алданов). Ставятся суры (мишени) горизонтальной «колбасой» (1 м 77 см) к стреляющим и через расстояние, измеряемое длиной лука, сзади и спереди проводятся черты. Стрела не должна падать ближе передней черты и выбивать городки за черту. Стреляют поочередно по две стрелы, но когда остается по городку на каждого из участков, то выпускают по одной стреле.

6. У охотников-коневодов очень популярны конные скачки, на которых определялись индивидуальные качества коня-мерина. На республиканских скачках наряду с меринами теперь допускаются производители и кобылицы.

На религиозных празднествах тоже устраивались бега лошадей, но из двух меринов, пришедших первыми, один подносился в дар старшему ламе, а второй – старшему нойону. Имя владельцев лошадей-победителей даже не объявлялось. Теперь на республиканских играх хозяева лучших лошадей получают приз и поощрение к улучшению породы.

7. Третий вид национального спорта на празднике – борьба. На ламаистских праздниках тоже устраиваются соревнования по борьбе, но там ей предписан религиозный этикет: борцы перед схваткой подходят к ламе под благословение, а после нее победитель подносит ламе часть своего ничтожного приза. Теперь же борцы воочию видят, что победа и поражение отнюдь не зависят от благословения ламы, а от силы и ловкости его самого. Призы борцам-победителям вместо хадаков заменены какой-нибудь полезной вещью и жетоном в память победы.

Как много значат эти праздники для развития национальной культуры.

Монгольская письменность как орудие национальной культуры

Доклад Г. Ц. Цыбикова на первом республиканском совещании по культурно-национальному строительству в Бурятии, состоявшемся в Верхнеудинске в 1926 г., был опубликован в виде брошюры под названием «Монгольская письменность как орудие национальной культуры» в 1928 г.[293]

Под словом «язык» в лингвистике понимается главным образом звуковое выражение мысли. Историки культуры различно говорят о появлении у человека языка, но в теориях их в последнее время преобладает мнение, что язык появился у человека как обозначение его действий в подражание звукам, коими сопровождаются эти действия[294].

Но мы не будем заглядывать в такую старину, а обратимся к поздней сравнительно эпохе, когда человек имеет появившийся и развивающийся язык, иными словами, когда у человека появилась уже культура. Одним из первых и наиболее важных элементов в этой культуре был язык народности[295]: он выражал ее культурность, в то же время служил орудием для общения с другими и орудием высших форм мышления[296].

Современная филология, напротив, направляет свои исследования на отыскание общего праотца современных языков, и в этом отношении она достигла и достигает значительных успехов. Установлено несколько генеалогических групп языков, которые являются отличительной чертой не рас, а народностей и национальностей.

Национальность получает свой язык из семейного языка, и насколько развивается культурное состояние этой национальности, настолько развивается и ее язык. Так как нельзя мыслить языка одного человека, то язык уже из этого только положения есть явление групповое, общественное, иначе социальное[297]. Человеческое общество, смотря по состоянию своей культурности, изобрело письменность, которая в своих зачатках не имела такого большого отношения к языку, как впоследствии, когда она стала принадлежностью отдельных языков. Например, знаки, ставившиеся первобытным человеком на деревьях и камнях, способ отмечать события посредством узелков, конечно, не относятся к отдельному языку.

Изобретение письменности, в свою очередь, самым чувствительным образом повлияло на развитие культуры вообще и языка в частности.

Язык с изобретением письменности делится уже на два вида: устный, или разговорный, и письменный, или литературный. При этом, конечно, письмо есть служанка разговорного языка, оно сохраняет и укрепляет законы того языка, для которого служит. Однако нужно еще заметить, что и письменный язык живет своей самостоятельной жизнью и имеет свои отличительные от разговорных форм черты. Поэтому у каждой культурной национальности нужно признать существование двух языков или разновидностей одного языка: разговорный и письменный.

Все вышесказанное относится и к монгольскому языку, но следить за языком монголов можем с той поры, когда монгольская народность проявила себя как национальное целое со своим единым языком. […]

Переходя к рассмотрению монгольского языка и письменности, упомянем, что монголы выдвинулись на историческую арену в начале XIII в. Они тогда объединились и образовали одно государство из монгольских и родственных племен.

В этом государственном образовании основную ячейку составляли монголы. Они-то, без сомнения, имели свой язык, который стал государственным.

По степени своей культурности это был народ, стоящий на грани между звероловами и скотоводами, и, надо полагать, с преобладанием звероловства, что доказывается обилием сказаний об общественных облавах, устраиваемых в то время. Да и все военное искусство, проявленное монголами того времени, было выработано в общественно-охотничьем быту.

Когда народность жила на своей территории своим, так сказать, кругом, то язык ее был очень беден, но когда монголы стали сталкиваться с новыми племенами и народами, то жизнь их уже вышла из обычной колеи. Вместе с этим и язык их стал приобретать новые понятия, иными словами, стал обогащаться.

Вообще же культурность народа в языковом смысле доказывается фактом существования письменного языка, о чем уже упомянуто выше. Письменность, или письменный язык, придает устойчивость этой культурности. Кроме того, она служит орудием его дальнейшего развития и объединяет гораздо крепче, чем язык разговорный, который подвержен большой подвижности и переменам.

Когда же явилась письменность у разных народов, в том числе и у монголов? Зачатки письма возникли у человечества в незапамятные времена. Затем явилось уже письмо в современной форме у немногих народов около 4000–5000 лет до христианской эры.

Остальные народы уже разновременно заимствовали у них письмена, приспособляя их к своему языку. Так, исследователи говорят, что столь известные теперь латинский и греческий алфавиты, послужившие затем праотцом, если можно так выразиться, письмен всех европейских народов, были переняты из финикийского, который, в свою очередь, был заимствован у египтян. Это же финикийское письмо послужило началом европейского, арабского и сирийского письмен.

От последних были новые заимствования. Например, из сирийского письма было заимствовано согдийское (Согдиана – государство, существовавшее в нынешнем Туркестане), а из согдийского – уйгурское.

Это-то уйгурское письмо послужило началом письма, про которое и будет дальнейшая речь.

Всякая бесписьменная народность с развитием своей жизни и при условии самостоятельности национальной культуры ищет для практических целей, сношений и передачи своих мыслей уже более прочное и культурное достояние для своего языка, а именно письменность.

Так и монголы в самом начале своей истории столкнулись на западе от своих кочевий с уйгурами, народом, стоявшим на другом уровне культуры, а именно на скотоводческо-земледельческом, кочево-оседлом, и отличавшимся языком хотя и родственным, но более культурным и имевшим уже свою письменность, о происхождении которой только что сказано. Историки рассказывают, что хан, выведший монголов на мировую сцену, будто узнал о существовании уйгурского письма только при пленении хранителя государственной печати. Это, по-видимому, рассказ для некоторого умаления монгольского завоевателя, но верно то, что в то время у монголов не было своего письма.

Поэтому монголы переняли уйгурское письмо сперва в чистом виде. Во время беспрерывных военных походов им, в сущности, некогда было заниматься окончательной переделкой этого письма для своего языка.

Вместе с письмом они познакомились с новым языком, который был гораздо богаче тогдашнего языка чистых скотоводов-звероловов.

Когда же кончились военные походы при Чингисхане и его преемниках, то в руках монголов оказалась почти половина тогдашнего мира и жизнь стала переходить на мирное положение.

Тогда внук основателя монгольского государства Хубилай счел неудобным для победоносного монгольского народа заимствованное письмо и приказал тибетскому Пагба-ламе составить для монголов оригинальное письмо. Этот тибетец составил так называемое квадратное письмо, введенное затем в употребление в канцеляриях для официальной переписки. Это письмо продержалось до смерти хана Хубилая, затем постепенно исчезло и теперь уже забыто народом.

Смерть долго царствовавшего Хубилая как бы избавила монгольский народ от квадратного письма, которое уже начало проводить к ним китайскую культуру, как письмо, очень приспособленное для транскрипции китайских слов.

Монголы снова возвратились к уйгурскому письму, вытесненному в канцеляриях, но оставшемуся у народа вместе с новыми понятиями чужой культуры.

Теперь монголы могли остаться при культурных заимствованиях от родственного по крови и быту уйгурского народа[298], в том числе и письменности.

Но когда язык и культурные потребности монголов стали развиваться, тогда почувствовалась недостаточность уйгурского письма для монгольского языка, и тибетскому ламе Чойджи-Одзэру в 1310-х годах пришлось произвести реформу в уйгурском письме согласно требованиям монгольского языка[299]. Так появилось монгольское письмо, полученное путем переделки заимствованного уйгурского письма.

До этого времени монголы пользовались собственно уйгурским письмом. Памятников этого письма осталось немного, и то только благодаря тому, что письмена были или высечены на камне, или воспроизведены на металлах, или попали к оседлым, более культурным народностям, как европейцы и китайцы. Условия кочевой жизни, конечно, не благоприятствовали ни распространению, ни сохранению письменности. Памятники периода уйгурского письма для монгольского языка следующие:

1) так называемый Чингисов камень;

2) письма хана Гуюка к римскому папе;

3) письма иль-ханов Персии – Аргуна и Ульзэйту – королю Франции Филипп у IV Красивому;

4) пайцзы золотоордынского хана Абдулы и др. мелкие памятники.

Затем, к таким же произведениям на монгольском языке, но уйгурскими буквами относилась и летопись «Юань-чао-ми-ши», написанная около 1240 г.[300] Подлинник этой летописи пока не найден, но сохранились транскрипция и перевод ее на китайском языке.

Возвратившись к уйгурскому письму после задержки его развития Хубилай-ханом, монголы приспособили это письмо к своему языку, как уже сказано, в начале XIV в. Этот век, как известно, был свидетелем падения монгольских династий во всех завоеванных странах. В самой же коренной Монголии еще оставался великий хан, который едва удерживал разваливавшееся единство монгольских племен. Поэтому конец этого и весь XV в. можно считать эпохой междоусобных войн между отдельными князьями.

В конце же XV в. вся Монголия объединяется под властью одного хана – Даяна, и мирная жизнь, восстановленная этим ханом, продолжается и при его преемниках, хотя к концу своего царствования Даян-хан разбил Монголию на уделы, раздав их своим сыновьям, которых было до 11 чел. (середина XVI в.) Монголы теперь обратились к своему хозяйственному быту, который, впрочем, оставался таким же, как и раньше, и только местами они переходили к земледельческим формам.

У монгольской аристократии осталось только одно средство приобрести популярность, а именно насаждение среди народа буддизма в форме ламаизма и культивирование письменности, но развитие последней задерживалось общим застоем хозяйственной жизни и не допусканием тибетским языком, языком ламаистской учености и молитв, монгольского языка и письменности в духовных школах и молитвах. В конце XVI в. отдельные князья соперничают между собою в деле распространения буддизма. Так, известны туметский Алтан-хан и халхаский Абатай-хан.

Письменность же монгольская достигла больших успехов у чахаров, у коих в начале XVII в. появляется перевод и издание буддийского канона Ганчжур, т. е. «слова Будды».

В первой половине того же XVII в. на исторической сцене появляется народность, обитавшая по соседству с монголами, а именно маньчжуры. Они при своем выступлении были народностью не особенно высокой культуры и не имели даже своей письменности. Монголам было предложено мирное сотрудничество с ними, на что и пошли они. Оказал сопротивление маньчжурам только чахарский хан, который погиб в борьбе с ними в 1634 г. Маньчжурам нужны были монголы, во-первых, для помощи в предпринятом ими походе против Китая и, во-вторых, чтобы обезопасить свой тыл. Вслед за покорением ближайших к великой стене монголов маньчжуры направились к главной цели своего движения – завладели Китаем и продержались там как господствующая народность более 250 лет.

Свежая, но малокультурная национальность вступила в управление древним Китаем, имевшим своеобразную культуру. Националистический энтузиазм подсказал маньчжурам изобрести собственное письмо. Письмо это было заимствовано с монгольского, но переработано для маньчжурского языка. Это заимствование сопровождалось значительной переделкой, так как маньчжурская народность составляла тогда одну монолитную группу с одним наречием, так что для нее потребовалась большая определенность букв, чем для монгольского языка. У последних родственные звуки передавались одинаковыми буквами вследствие существования многих наречий среди отдельных племен, поселившихся в разных углах их обширной территории.

Такая разбросанность монголов в связи с их скотоводческо-кочевым хозяйством служила одним из важнейших тормозов в движении их культуры вообще. Пока у монголов преобладает скотоводческо-кочевое хозяйство, приобщение к культуре передовых народов будет встречать постоянное препятствие.

Мы знаем, что культура побежденного народа взяла перевес над культурой народа-победителя, и через какие-нибудь 250 лет маньчжуров как национальности не стало: они исчезли в китайской массе, но литература и письменность их остались. Я неоднократно слышал от русских синологов отзыв, что для уразумения очень трудной китайской классической литературы громадным пособием может служить маньчжурский перевод их.

Маньчжурский язык в письменном виде гораздо дальше сохранялся у монголов по той причине, что маньчжуры заставили ввести свой язык в канцелярскую переписку. Затем, создавая для монголов разные учебники и словари, маньчжуры во многих случаях заставляли употреблять маньчжурское письмо для монгольского языка. Это маньчжурское письмо, в свою очередь, невольно должно было отражать какое-нибудь монгольское наречие вследствие упомянутой выше дифференциации графических знаков.

В силу отмеченного обстоятельства маньчжурская письменность не привилась к общемонгольскому литературному языку, который остается до сих пор при своей полифонной письменности.

Не будет преувеличением сказать, что при маньчжурских императорах развитие маньчжурского и монгольского письменных языков достигло своего апогея[301].

Последующий период был эпохой постепенного упадка разговорной маньчжурской речи до почти полного ее исчезновения. В этот период сохранился только литературный маньчжурский язык, оставшийся в письменной форме, но монгольский язык до сих пор имеет своих носителей, хотя разговорная речь некоторых из монгольских племен, например южных, уже отличается сильным влиянием китайского языка, зато у всех их сохранился единый письменный язык, за исключением добайкальских бурят, остававшихся без собственной письменности.

В общем, какие же литературные произведения имеет монгольская литература? От периода расцвета монгольского литературного языка остались два грандиозных памятника, это – Ганчжур, изданный при императоре Энке-Амгулане (1661–1722) в 108 томах, и Данчжур, изданный при императоре Тенгрийн-тетхэксэне (1736–1796) в 225 томах, а также историческая и изящная литература, отчасти переводная.

К этому нужно прибавить многочисленные словари – многоязычные и двуязычные: маньчжуро-монголо-китае-тибетские, маньчжуро-монгольские и тибето-монгольские.

Все сказанное выше относится к языку и письменности у монголов, долго остававшихся и частью остающихся под властью маньчжур-китайцев, но есть иная часть монгольского мира, которая находится под властью другого государства, а именно русского.

Связь русских с метрополией была постоянная и беспрерывная, ведь метрополия служила хорошей базой, от которой они получали помощь людьми и оружием. Говорить же о каком-нибудь культурном влиянии, развитии грамотности и т. п. не приходится[302]. Вместе с русскими пришло и православное духовенство, которое стало ставить своей задачей, помимо духовной «пастьбы», еще распространение православия у бурят при помощи администрации, но рассмотрение этого вопроса не входит в мою задачу. В Забайкалье дело шло иначе. К здешним бурятам в конце XVII в. начали проникать буддизм и письменность тибетская и монгольская[303].

Следовательно, литературный язык монголов теперь есть достояние не только собственно монголов, но и бурят-монголов пока Восточной Бурятии.

В то же время культура монгольских народов под влиянием соседей и развивающейся жизни шла, конечно, вперед, сначала медленными шагами, но в последние десятилетия конца прошлого века уже очень интенсивно.

В конце прошлого века железная дорога со всех сторон приблизилась к монгольским народностям, а также к тибетцам, с которыми монголы связаны многовековыми сношениями. Вспомним Сибирский железный путь, который прошел среди бурят-монголов, а далее через Баргу-Горлос и по соседству с другими монгольскими аймаками, затем китайскую железную дорогу, дошедшую до Калгана и Куку-хото, английскую, доведенную до пограничного с Тибетом города Дарджилинга, а также приближение к Монголии семипалатинской дороги и т. п. Это обстоятельство уже положило начало усиленным сношениям Монголии с Европой и Центральным Китаем.

Усиление сношений с другими, более культурными народностями вносит очень много перемен в жизнь, а так как язык и письменность всегда связаны с жизнью, то, следовательно, эти сношения должны дать новые языковые элементы. Сношения монгольских племен с европейцами особенно усилились за последние десятилетия.