На переломе веков Злотников Роман
– Не-а. Только шумит громко и воняет дюже.
– Врешь!
– Вот те крест! – снова перекрестился Митяй и мечтательно добавил: – Я, как подрасту, в город поеду – на энтого… на механика учиться пойду.
– На кого?
– На механика, – снисходительно повторил Митяй, чувствуя себя намного более умным и знающим, нежели два его собеседника из этой глухой тверской деревушки, пусть они и старше.
– Механики – это те, которые за этой самой антанабилей смотрят. Ну навроде как конюхи за лошадьми.
Братья переглянулись в очередной раз, после чего младший насмешливо протянул:
– Так тебя батяня и отпустит!
– Отпустит, – уверенно заявил Митяй, потом подумал, насупился и добавил: – А не отпустит – сам сбегу! От нас до станции всего-то двенадцать верст. За ночь пробежать можно. А там кажин день составы до Магнитогорска идут с углем. Доберусь – и уеду.
На этот раз братья переглянулись уже с уважением и ясно читаемой во взглядах завистью. Им-то до станции было пилить и пилить. Да и незачем им ехать – таких чудес, как волшебная повозка, именуемая антанабилей, никто поблизости не видел. Впрочем, что там оно было в большом мире, братья и не догадывались. Даже в ближайшем к ним городке Весьегонске никто из них не был, чего уж говорить о чем-то более отдаленном…
За столом же, за которым собралось едва не полдеревни, между тем шла своим чередом беседа взрослых. Отец Митяя, небрежно откинувшись на лавке и опершись спиной о стену, степенно окунул гречишный блин в домашнюю сметану и отправил его в рот. Степенно, потому как ясно давал понять окружающим, что совсем не голоден, но хозяйскую закусь уважает. Тем более что закусь поглощалась аккурат под привезенную им четверть «казенной». Да еще какой! Самой что ни на есть «княжеской» – очищенной, на меду и с перцем. Причем сам энтот красный перчик наличествовал, скромно лежа на дне четверти, в количестве полудюжины штучек, как бы подтверждая, что все по-честному и название соответствует содержанию. Из самого Магнитогорска земляк флягу привез. Уважил. Понимать надо!
– Так, говоришь, сколько у тебя землицы-то? – снова задал вопрос Ануфрий, крепкий, кряжистый мужчина сорок годов от роду, приходившийся кумом Никодиму.
– Сто десятин, – степенно отозвался отец Митяя, дожевав гречишный блин и аккуратно отерев рукой бороду и усы.
Собравшаяся за столом честная компания промолчала, переваривая ответ.
– И все твои? – подал голос еще кто-то.
– А то ж!
На сей раз пауза оказалась еще длиннее, чем при первом упоминании этой цифры. Это было невероятно, немыслимо. Здесь, в Тверской губернии, достойным наделом считались три десятины на семью, кто же владел пятью, что означало, что он «прибрал» себе либо купчей, либо чаще всего арендованной у помещика земельки, – уже слыл зажиточным. А тут в двадцать раз больше?!
– А лошадей у тебя сколько?
– Да четыре ноне. Три – битюги, а один – немчиновой породы. Как фершал ветеринарный говорит, першалон именуется, – степенно отозвался гость и с деланой озабоченностью вздохнул: – Овса жруть – жуть просто сколько, зато за один ден тройным плугом ажно три десятины прохожу.
Присутствующие переглянулись. Нет, ну надо ж как поднялся земляк-то – лошадей овсом кормит! Да и лошади-то какие… Что такое немецкий «першалон» – никто здесь не знал, но вот о битюгах Хреновского завода были наслышаны. Лошадь дорогая и силы неимоверной. Не рысак, конечно, но для крестьянского хозяйства – самое то. Да только такого, как обычную крестьянскую лошадку, сеном точно не прокормишь.
– А с чего это ты так разжился-то, Никодим? – наконец задал мучивший всех вопрос кум.
– А ссуду взял, – не стал тянуть всем нервы многозначительным молчанием бывший земляк.
– Ссу-уду! – разочарованно протянули все сидящие за столом.
Ссуда – это понятно, это знакомо. О ссуде все слышали. Да что там слышали – многие и брали. У соседа, у помещика, у мельника. А еще говорили, что в Твери вон даже банк специяльный объявился. Крестьянский. Так у него тоже вроде бы взять можно.
– И под какую долю? – поинтересовался кум, слегка расправивший плечи. Ссуда-то – оно, конечно, хорошо, да только занимаешь чужие, а отдавать-то приходится свои, кровные, потом и жилами заработанные. Так что собравшийся за столом народ слегка расслабился. По сказкам-то у бывшего земляка все вроде складно, от зависти ажно живот сводит, да вишь как оно обернулось-то. По всему выходит – не его это богатство, никак не его, покамест ссуду не отдаст. А отдаст ли, нет – Бог то ведает, человеку же, жизнь повидавшему, лишь гадать приходится, на жизненный опыт опираясь. Жизненный опыт же прямо вещал, что ссуду земляку нипочем не отдать…
– Под двадцать пятую.
– Эх ты! – невольно охнул Ануфрий.
А народ за столом пораженно замолк. Ну да и то, у помещика или зажиточного соседа Никифора можно было занять токмо под пятую долю занятого в год, а мельник вообще драл четверть. А тут такой фарт!
– И где ж под стольки занимают-то?
– Да в княжьей крестьянской кассе.
Все переглянулись.
– А чевой-то у нас никто про енту самую кассу и не слышало ничего? – подал голос Дедюня, не являвшийся ни кумом, ни сватом, ни каким иным родственником ни одному из собравшихся, да и в друзьях ни у кого не числившийся, но без него, так или иначе, не проходило ни одной гулянки во всей деревне. Как ему это удавалось – никто из мужиков объяснить не мог. Вроде не звали, более того, кто иной и вообще побить обещался, а всё одно через некоторое время – глядь, а он тут как тут, сидит на лавке да свою чарку под питие подставляет. Ну бывают такие люди на свете, кому ничего особенно-то не удается, но как где выпить да закусить – никак от них не отвяжешься.
– Так у вас ее и нетути, – отозвался бывший земляк и, потянувшись к четверти, ухватил ее обеими руками и неторопливо, степенно опять же, как и положено солидному человеку, разлил «казенную» по разномастной посуде. – Ну, спаси Господь! – солидно возгласил он, после чего опрокинул в себя очередную порцию и потянулся за новым блином.
Все последовали его примеру.
– А вот скажи, кум, – задумчиво произнес хозяин дома, хрустя моченым яблоком, – много ль занял-то?
– Тышшу рублёв, – ответствовал гость под слитный вздох всех сидевших за столом.
Такие деньжищи всем тут и представить себе было страшно. Не говоря уж о том, чтобы их занять. Да и кто им столько дал бы? Да и полстолька, и четверть столько. И во много-много раз менее тоже. Максимум, сколько кое-кому из присутствующих приходилось занимать, – это пять-шесть рублёв. Семян там прикупить, струмент какой не вовремя сломавшийся справить… И то отдавать их было дюже как трудно. А тут – тышша!
– Токмо я их и не видел, считай. В руки-то всего десять рублёв дали, – продолжил Никодим, – остальное семенами получил, струментом, конями, кирпичом. Конную сеялку справил, сенокосилку оять же, плуги, бороны. Опять же каменщики, что дом строили, из энтих денег оплату получали. За фершала ветеринарного оттуда же оплата идеть, за агронома, за учителя.
– Так у тебя что, и дом каменный? – удивился Ануфрий.
– Ну да, – недоуменно кивнул гость, – а там деревянных-то и нету. Леса-то почитай и нет совсем. То есть ныне-то уже есть, но не лес, а энти… лесополосы.
– Хтось?
Никодим терпеливо пояснил:
– У нас-то, по ссудному договору, положено все точно как агроном и фершал ветеринарный говорят делать. Сеять, что велят и столько, сколько велят.
– Это чтой-то, совсем крестьянину никакой воли нетути? – насупился Ануфрий.
Бывший земляк окинул его снисходительным взглядом, будто тот сморозил что-то совсем уж непотребное, но ерничать не стал:
– Так это ж мне выгодно. Агроном же все по делу, по науке советует. Опять же семена через него закупаю. Вот, скажем, у вас тут в лучшие годы едва сам-семь выходит, а у меня все три года сам-тридцать…
И вновь над столом взвился удивленный гомон, а в твердокаменных крестьянских головах с грохотом защелкали костяшки счетов. Урожай сам-тридцать, да с сотни десятин, да по десять копеек пуд – это ж о-о-ой… Но гость слегка скорректировал эти расчеты.
– Да вы не думайте мужики, – усмехаясь, произнес Никодим, – у меня засеяно токмо пятьдесят десятин, да и не все хлебом. Гречей вон засеваю, опять же горох сею, свеклу и под паром много землицы лежит. Треть почитай. Остальное под подворьем и огородом. Ну и неудобья имеются. Да и семян шибко много не дают.
– А чего своим-то зерном не сеешь?
– Да пробовал у нас в уезде один, так едва-едва самдвадцать вытянул. Токмо те, что через агронома покупаем, добрый урожай дают. – Тут гость слегка посмурнел, вздохнул: – Да и никак иначе-то нельзя. Эвон у нас в соседнем уезде один вздумал было агронома не послушать. По-своему все сделал – не стал чересполосицей засевать, с паром перемежая, как агроном велел, а всё сплошь посеял. На клевер вообще ни клинышка не отвел. Да и лесополосу не высадил скольки указано. Так его быстро за шкирку, десять рублев в зубы и взашей с подворья. Оно же у княжьей кассы в залоге. Покамест долга не отдадим – все не наше. А все, что он за тот год, что на хуторе ломался, заработал – в возмещение ушло. – Никодим опять вздохнул. – Год хутор без хозяина стоял. А ноне там новый хозяин обживается.
Народ за столом, уже начавший прикидывать, как по весне рванет в эти обетованные места, где текут молочные реки с кисельными берегами, а у каждого крестьянина свой каменный дом, несколько лошадей, сеялки, веялки и конные косилки, снова задумался.
– Но ежели ссудный договор в точности соблюдать – так все нормально, – закончил бывший земляк. – С урожая в возмещение токмо половину берут, и с приплоду тож. Остальное твое – трать, как сам пожелаешь. Кто ссуду побыстрее гасит, кто себе еще живности, струмента покупает. У кого работных рук поболее, так землицы себе еще в аренду прирезает. А кто себе уже и дом побольше ладить начал.
– А чегой-то ты там про лесополосу глаголил?
– Так степь у нас там, – пояснил гость, – ветра бывают – жуть какие. Ежели лес не сажать, вообще зерно сдуть может, прежде чем оно примется. Так что кажин год нам агроном наряд дает, где и каких деревьев высаживать.
– За свой кошт?
– Да не, ежели с усердием да умением те саженцы, что агроном выделил, посадить, то оне бесплатно обходятся. А вот ежели какие не приживутся, так те – да, за свой кошт прикупать приходится. – Никодим снова повздыхал. – По первости чуть не треть пересаживать приходилось, но нынче уже приноровились. В этом годе, даст Бог, не более двадцатой части пересаживать будем. Остальные навроде как прижились.
– Эк вас там, – хмыкнул хозяин дома, – примучивают.
– Так свою ж землицу от ветров бороним, – пожал плечами Никодим.
– Да покамест не свою, – сварливо влез Дедюня. – А ну как тебя завтрева взашей с твово хутора, как энтого, о котором ты глаголил. И вообще, чегой-то мы, мужики, насухую сидим? Нешто выпить неча?
– А за что это меня взашей, – удивился бывший земляк, послушно разливая «казенную», – ежели я все по ссудному договору делаю?
– А ну как неурожай какой и ты положенных кассе денег не отдашь?
Никодим расплылся в улыбке:
– Так в договоре все указано. Ежели недород большой и вообче меньше сам-десять урожай вышел, так с нас никто ничего брать не будет. И никакой пени не положено. Всё на будущий год переходит.
– Ишь ты, – изумленно отозвался Ануфрий, – как у вас все складно да ладно выходит. А токмо я отсель никуды все одно не поеду. У меня тута хоть и не твои сто десятин, а всего пять, но оне уж совсем мои. И из избы моей меня никто взашей не выкинет. Вот так-то, земляк.
И все сидевшие за столом поддержали его одобрительным гомоном, не заметив, что гость улыбнулся в бороду. Он своих земляков знал как облупленных. Стронуть их с места, пока не припекло, – оно, конечно, сложно. Но можно. Его рассказ у каждого в башке засел накрепко. Как гвоздь. Так что похорохорятся они сегодня, а завтрева сызнова к нему прибегут да опять расспрашивать примутся. А у него еще на дне щегольского чемодана лежит конверт с десятком фотографий, что ему в лавке вручили вместе с билетом. А на фотографиях – образцовые подворья. Все шесть. Ой не устоят мужики… Не устоят! Не все, конечно, но одного-двоих его рассказы с места сдернут. А еще слухи и по соседним деревням пойдут. Короче, благодетель будет доволен тем, как он его просьбу выполнил. Точно.
Глава 3
– И что, сколько процентов рынка они у нас оттяпали?
– Шестнадцать, – мрачно доложил Гоорт Грауль.
Я покачал головой. Ли-ихо. Согласно докладу Канареева, на момент моего отплытия из Санкт-Петербурга новая Трансваальская оптово-розничная компания только организовывалась, а к моменту прибытия на юг Африки они уже отхватили шестую часть рынка. С учетом того, что абсолютной монополии у нас не было года с 1893-го, когда в Трансваале стали появляться английские, немецкие, французские, голландские и бельгийские компании, получалось, что в данное время мы контролируем всего лишь где-то пятьдесят семь процентов рынка… Да уж, лихо начали ребята. Ну да они считай представляют все руководство страны. Еще бы им не развернуться…
До Трансвааля я добрался только сейчас, к середине декабря 1895 года. Уж больно много хлопот было дома. Сразу после коронации Николая я снова уехал в Магнитогорск, где скопилось дел на вагон и маленькую тележку. Из девятнадцати запланированных к строительству заводов одиннадцать уже работали. Остальные активно строились. И среди них были четыре военных – пороховой, снарядный, по производству стрелкового оружия и артиллерийский. Мне нужна была база, способная в кратчайшие сроки провести перевооружение русской армии, а затем обеспечить оную всем необходимым в мировой войне. Дабы не требовалось покупать необходимое за золото у союзников. Пусть лучше русское золото работает здесь, в стране и на нас самих. А имеющихся мощностей казенных предприятий для подобной задачи было совершенно недостаточно. Хотя я как начальник ГАУ и в них вкладывался активно. Вот только выделяемых на это военным министерством денег было слишком мало. Свои же деньги я в это дело вкладывать не собирался. И не потому, что я жадный или у меня изменились жизненные приоритеты, а просто если России нужна стабильно и эффективно работающая военная промышленность, механизмы ее финансирования и развития должны быть выстроены абсолютно объективно и независимо от воли конкретных личностей. Ибо личности – фигуры случайные. А ну как помрут – так что, военная промышленность полностью остановится? Поэтому переоснащение заводов происходило строго на государственные средства… ну и частично на заработанные самими заводами. Нынче почти три четверти продукции заводов, производящих стрелковое оружие и патроны, прямиком шли на экспорт. В первую очередь в Трансвааль, но также и в Португалию, Латинскую Америку, Сиам, а в портфеле были заказы и еще от нескольких стран. Новые русские магазинные винтовки конструкции Мосина шли на внешнем рынке на ура Правда, сама русская армия ими пока перевооружалась весьма медленно, в связи с чем у меня были постоянные напряги в общении с военным министром Ванновским. Нет, в принципе он, конечно, был прав – прежде всего следовало перевооружить собственную армию. Но… до Русско-японской войны оставалось еще почти десять лет, начаться раньше она вряд ли могла: не успеют японцы перевооружиться, никак не успеют. А ни с кем больше мы до того времени не воевали. Хотя абсолютных гарантий никто дать, естественно, не мог. История-то уже совсем по-другому идет. И промышленный потенциал России к настоящему моменту едва ли не на четверть выше, и супруга у молодого императора не та, и флот у нас не такой, какой был у Российской империи в известной мне истории. По мощности залпа и водоизмещению, возможно, и поменьше будет, я ж строительство броненосцев и броненосных крейсеров прекратил, пока верфи технологии сборки не отработают. А с другой стороны – может, и нет. Ежели в той истории адмиралы свои «таранные» корабли все ж-таки продавили, то мои-то всяко сильнее будут. Раза в полтора…
Однако, поскольку я изо всех сил старался во внешнюю политику не лезть, была у меня надежда, что там пока все идет более или менее по проторенной дорожке. С французами дружим; с немцами тоже еще окончательно не рассорились; австрийцы нас не любят, вероятно ничуть не сильнее, чем в другой истории. Англичане – это да, зубами щелкают куда громче. Но они в одиночку либо с таким слабым союзником, как Австро-Венгрия, на нас по-серьезному не попрут. А более никто за них при современном состоянии дел не подпишется. Да и насчет того, что австрийцы подпишутся, – далеко не факт. Так что все шансы за то, что англичане по своей извечной привычке попытаются делать нам пакости исподтишка, а если в открытую – то чужими руками. В подспорье же у них пока никто, кроме японцев, не просматривается, а тем еще до того уровня, чтоб на нас наехать, – расти и расти. Впрочем, и японцы, как мне доносили, тоже пока не особенно жаждут к англичанам в помощники идти. Нет у них пока ни особенной любви ко всему британскому, ни большой ненависти к нам, русским. Вот я и гнал на правах начальника ГАУ новейшие русские винтовки за границу, используя заработанные на этих поставках средства на переоснащение казенных оружейных заводов и выводя их производительность на новый уровень. Даст бог, году к 1897-му, если все будет нормально, техническое перевооружение Тульского, Сестрорецкого и Ижевского оружейных заводов закончится и они выйдут на такой уровень, что, если присовокупить еще ввод в строй моего собственного завода, мы сможем закончить перевооружение армии всего за пару лет. А потом приступим к накоплению мобилизационных запасов. Для войны с Японией даже в страшном сне нам никакая мобилизация не потребуется – армии мирного времени вполне хватит. Ну максимум – частичный призыв резервистов в восточных округах. А для них вооружение к 1904-му будет. Вернее, даже к 1902-му. Не позднее. Да и русских людишек на Дальнем Востоке к тому моменту будет заметно больше, чем в той истории, которую я знал. А вот у японцев, наоборот, финансовые проблемы обострятся. Потому что теперь их рыбакам приходится платить за право вылова рыбы у русского побережья Японского и в русской части Охотского морей. Что они делают довольно аккуратно. А куда деваться, если их браконьеров вовсю гоняет наша Тихоокеанская эскадра? Всё одно она в основном состоит из донельзя устаревших кораблей, винтовых клиперов типа «Крейсер» постройки 1875 года да иных похожих, которые я собрал и отправил на Дальний Восток, и ни на что более серьезное по большому счету не годится. Вот и плавает эскадра до износа машин и корпуса, заодно тренируя экипажи. Все равно году к 98-му эти корабли надобно будет списывать и экипажи переводить на новые. Те же крейсера «золотой» и последующих серий туда и отрядим. Оставим штуки по четыре на Балтийском и Черноморском флотах, а остальные – туда. Большим эскадрам в запертых лужах Балтики и Черного моря делать особенно нечего. А вот на Дальнем Востоке – вполне есть где развернуться.
Так что сейчас японцам приходилось изрядно отстегивать нам за право на рыболовство в наших территориальных водах, что, естественно, снижало их доходы и повышало наши. За счет этих их выплат, а также реализации задержанных клиперами японских браконьерских судов в казну ежегодно поступало дополнительно до пяти миллионов рублей. И львиная доля этих средств оставалась в распоряжении приамурского генерал-губернатора генерала от инфантерии Духовского, с которым у меня был очень добрый контакт. Чрезвычайно энергичный был дядька и деятельный. Приезжал даже ко мне в Магнитогорск, не столько посмотреть на передовую промышленность, сколько поинтересоваться моим опытом в реализации переселенческой программы… Ну, передовым я бы свой опыт не назвал, но кое-что Духовский для себя полезным счел. И сейчас вовсю сманивал крестьян из центральных губерний на вольные земли Приамурья и Приморья. До моих темпов ему, конечно, было далеко, но тысяч по тридцать – тридцать пять душ в год он у себя на землю сажал.
Да и Владивосток строился куда более быстрыми темпами. Во всяком случае, полноценная верфь, способная строить корабли водоизмещением до трех тысяч тонн, там должна была появиться уже в следующем году. Даже без моей помощи. И я планировал использовать ее для строительства эсминцев или, как здесь их еще называли, истребителей миноносцев, проект которых сейчас тщательно дорабатывали, испытывая как масштабные модели, так и отдельные образцы машин и механизмов. Хотя, на мой взгляд, они больше тянули именно на эсминцы, поскольку, кроме артиллерийского и торпедного вооружения, несли на себе еще и минное. Причем постановка мин у них была механизирована с использованием разработок лейтенанта Степанова, предложившего проект специализированного корабля, названного им минным заградителем[9].
Я про такие корабли ничего не помнил, поэтому с ходу на него окрысился. На кой хрен нам специальные минные заградители, если, как я смутно припоминал, эсминцы вполне себе нормально осуществляют минные постановки? Но – упс! – оказалось, никаких эсминцев еще не существует, а минными постановками во всех флотах мира занимаются все корабли – от миноносцев до броненосцев. Вот только как они это делают! Сначала корабль должен застопорить машины, потом спустить на воду специальный минный плотик, а уже на него – мину с помощью кран-балки. После чего плотик (часто даже веслами!) выводится в точку установки мины, с него замеряется глубина, в соответствии с которой вручную устанавливается длина якорного троса, а затем, опять же вручную, мина сталкивается в воду. Всё – после часа геморроя мина установлена и можно грести к броненосцу или крейсеру за следующей[10].
Когда у меня прошла оторопь от столь передового и обалдеть какого суперэффективного способа действий, я срочно затребовал проект Степанова и вызвал к себе Кутейникова, коему и поставил задачу разработать проект крупного мореходного миноносца, способного при необходимости осуществить быструю механизированную установку сотни-полутора мин. Задача была нетривиальной, а вернее, в поставленных условиях просто невыполнимой. Минные галереи в корабль с таким водоизмещением не влезали, сколько инженеры над этим ни бились. А корабль, рассчитанный под работу с минными галереями, никаким образом не мог называться миноносцем. Да и военным кораблем я его не назвал бы. Скорее, страшнообразным убоищем водоизмещением почти в четыре тысячи тонн и с весьма посредственной скоростью хода. Попытки урезать понемножку и там, и там привели к тому, что получившийся проект оказался почти без артиллерии, с запасом мин всего в пятьдесят штук и без каких бы то ни было преимуществ даже перед номерными миноносцами.
Я уже готов был свернуть проект, но всё решили два момента. Во-первых, я вспомнил словосочетание «минные рельсы». И во-вторых, было принято решение разрабатывать все в комплексе – и сам корабль, и мины, и способы их постановки, адаптируя под задачи. После чего дело потихоньку сдвинулось с места, и к настоящем моменту эскизный проект был уже почти готов. У нас получился корабль водоизмещением слегка за тысячу тонн, с четырьмя орудиями калибра семьдесят пять – сто семь миллиметров (с этим еще не определились), с парой двухтрубных торпедных аппаратов под новый, принятый в качестве стандартного для русского флота калибр «мин Уайтхеда» – четыреста шестьдесят миллиметров – и двумя минными рельсами, протянувшимися вдоль бортов к корме, на каждом из которых можно было установить по сорок шесть новых сферических гальваноударных мин на минных тележках-якорях конструкции лейтенанта Погребельцева, имеющих заряд в четыре пуда пироксилина. Впрочем, пироксилин использовался только на экспериментальных образцах, серийные должны были снаряжаться тринитротолуолом. Под рельсами была протянута цепь с приводом от вала отбора мощности и редуктора. Причем, поскольку постановка мин могла осуществляться только при скорости хода до десяти узлов и, соответственно, вне видимости противника, удалось добиться вполне приемлемой численности экипажа, за счет того что при постановке мин их подготовку и обслуживание осуществлял состав артиллерийских и торпедных расчетов. Ну и то, что в качестве двигательной установки на этих кораблях должны были использоваться паровые турбины с нефтяным отоплением, также сему изрядно поспособствовало. Одних кочегаров потребовалось на десять человек меньше, чем при угольном отоплении котлов. Ну а как бонус шло то, что без мин на минные рельсы ставилась пара двадцатиместных баркасов, их спуск на воду осуществлялся благодаря тем же легким кран-балкам, с помощью которых на минные рельсы устанавливались мины. Это позволяло использовать истребители миноносцев и в десантных операциях. По прикидкам, на эсминец могло вместиться около роты десантников. Правда, доставить их можно было недалеко и при не слишком сильном волнении. Ну да и на том спасибо…
В Магнитогорске я проторчал почти полтора месяца. И основные напряги у меня на этот раз были связаны не столько со строительством и разворачиванием производства на моих предприятиях, сколько… со взаимоотношениями с отдельными инженерами и предпринимателями, которых я сам в свое время втянул в бизнес. Сейчас они уже оперились, подзаработали денег и начали оглядываться по сторонам, решая, как бы им избавиться от опеки и стать совершенно самостоятельными. Самая сложная ситуация сложилась во взаимоотношениях с Теслой – он, как выяснилось, обладал невероятным честолюбием и уже успел развернуться по полной. В Магнитогорске Тесла владел не только частью капитала гидроэнергетической компании, сосредоточив в своих руках уже треть ее акций, но еще и двумя заводами по производству проводов и электрического кабеля, а также электрического оборудования, которые он построил на взятые у меня льготные кредиты. К тому же он имел долю в предприятиях по производству электрогенераторов и активно лез в капитал «Уральского каскада» – серии гидроэнергетических станций, которые в настоящий момент строились на реке Урал и были предназначены не столько даже для выработки электричества, сколько для создания условий для судоходства на реке Урал вплоть до Магнитогорска. Проект был затратный и не особенно финансово эффективный, но если учесть, что, кроме всего прочего, он имел еще и демографическую задачу по привлечению в эти места русского населения, а также созданию здесь достаточных запасов воды для повышения эффективности и снижения рисков земледелия, я финансировал его недрогнувшей рукой.
Вообще, американский опыт сильно повлиял на Теслу. Если подавляющее большинство инженеров, которых я привлекал – не только русских, но и немцев, чехов, бельгийцев, французов, – все-таки относились ко мне с пиететом, в глазах Теслы я был всего лишь кем-то вроде Джона Дэвиса Рокфеллера или Джона Пирпонта Моргана. То есть в лучшем случае старшим партнером, а то и конкурентом. Поэтому Кац время от времени прибегал ко мне с жалобой на «этого разбойника»… Но никаких санкций я к Тесле применять не собирался. Еще не дай бог уедет из России. А мне такой Тесла, какой у нас тут получился – то есть не только талантливый инженер и изобретатель, но еще и довольно богатый делец и предприниматель, – нигде, кроме как в России, был не нужен. Пусть здесь работает, на благо страны, а не где-то там, против нее…
С Теслой мы пообщались несколько раз за эти полтора месяца, после чего я сделал ему предложение, от которого он, если уж вспоминать «Крестного отца», отказаться вполне мог, но все-таки после серьезных раздумий его принял. Я предложил ему сосредоточиться на том, чтобы стать монополистом в производстве продукта, который в настоящий момент в мире производился в мизерных количествах, но имел серьезнейшие рыночные перспективы. А именно – алюминия. Если учесть, что в покинутое мною время самым распространенным способом получения алюминия являлся электролизный, требующий огромных затрат энергии, Тесла подходил для организации такого производства больше, чем кто бы то ни было. Уж в электричестве он разбирался едва ли не лучше всех в мире. И я предложил ему построить алюминиевый комбинат и большую гидроэлектрическую станцию для него в районе Красноярска – там имелись и богатые залежи бокситов, и река Енисей, на которой можно было устроить могучую гидроэлектростанцию, опыт сооружения и эксплуатации каковых у Теслы уже имелся. Я же обещал ему полную организационную и значительную финансовую поддержку. В случае успеха, в котором ни я, ни Тесла не сомневались, он становился не одним из младших партнеров великого князя Алексея Александровича (о котором уже ходили легенды, что он чуть ли не реинкарнация царя Мидаса и что буквально все, чего он ни коснется, превращается в золото), а вполне себе самостоятельной и влиятельной фигурой. Причем как в России, так и в мире. Это заметно сняло напряженность в наших с Николой отношениях, зато побудило еще несколько серьезных фигур среди моего персонала высшего уровня обратиться ко мне с просьбой о содействии в разворачивании их собственных проектов. Желающие нашлись не только среди русских подданных, но и среди нанятых мною иностранцев, решивших попытать счастья в пределах огромной и, как им казалось отсюда, из Магнитогорска, бурно развивающейся России. Что ж, хотя и было жаль их отпускать, но ничего другого я не ожидал. Большинство из волевых, амбициозных и умных людей, то есть как раз таких, которые и способны успешно продвинуть наиболее сложные и прорывные проекты, рано или поздно решают покинуть привычную нишу наемного работника и начать собственное дело. Не все, конечно, но большинство. И удачи им в этом. Пусть в России возникнет как можно больше новых производств, возглавляемых талантливыми руководителями. Это только усилит страну. Для чего и работаю, в конце концов… Тем более что я уже знал, кем заменить уходящих.
Программа Общества вспомоществования в получении образования сиротам и детям из бедных семей уже охватывала более одиннадцати тысяч человек, так что количество молодых русских инженеров, химиков, оптиков, металлургов, архитекторов, ежегодно вливающихся в мои предприятия, неизменно росло. Первые же выпускники этой программы были вполне способны заменить покидающих мои проекты людей. Ну, или очень скоро станут способны. Блестящее образование, предоставленные возможности для роста и развития и бешеная мотивация отлично делали свое дело. Тот жуткий кадровый голод, с которым я начинал свои промышленные проекты, теперь остался в прошлом. Не окончательно, конечно, но во многом. К тому же теперь ко мне рвались не только питомцы этой программы, но и выпускники университетов и институтов. И выбор для должностей инженерно-технического персонала был… Теперь мне скорее не хватало специалистов среднего звена – мастеров, технологов, квалифицированных рабочих. Больше половины этих должностей у меня все еще занимали иностранцы – немцы, бельгийцы, чехи, шведы, но и русская поросль постепенно подрастала.
Переселенческая программа также двигалась довольно успешно. Вокруг Магнитогорска и вдоль железнодорожных веток Магнитогорск – Николаевск – Акмолинск – Степной – Павлодар – Барнаул уже осели около полутора миллионов человек. Еще тысяч триста обустроились вдоль дороги Николаевск – Свинцовая гора, как назывался городок при руднике и медно-свинцовом обогатительном комбинате, расположенном в районе, где в мое время стоял казахский город Джезказган. В настоящий момент переселенческая программа полностью перешла на самофинансирование. То есть прием новых переселенцев осуществлялся за счет тех сумм, которые выплачивались уже принятыми ранее и посаженными на землю крестьянами в погашение полученных ими ссуд. Нет, девяносто процентов первоначальных расходов я не вернул и не верну уже никогда, но вот текущие закрывались вполне себе нормально. Даже с запасом. Поток поселенцев, утихший на второй-третий год программы, теперь, после кое-каких предпринятых мною мер, снова набрал силу и составлял около трехсот тысяч душ в год.
Кстати, Магнитогорском мои поездки теперь не ограничивались. И дело было не в одних переселенцах. Мои заводы нынче располагались не только в Магнитогорске, но и в других городах. Например, в Николаевске был возведен медеплавильный. В Павлодаре – завод строительных и мостовых конструкций, который поставили именно там, поскольку в ближайшие десять лет его основным рынком все равно будет Транссиб. Завод же сельскохозяйственного оборудования и инвентаря построили в Акмолинске. Кроме того, сейчас на нескольких станциях вышеупомянутых железнодорожных веток строилось аж несколько десятков достаточно крупных элеваторов самой современной конструкции, а при них еще и скотобойни, и промышленные холодильные базы, оснащенные холодильным оборудованием с компрессорами системы Карла фон Линдэ суммарной загрузкой на сто пятьдесят тысяч тонн мяса. Что позволяло полностью переработать весь отдаваемый переселенцами в счет погашения ссуды скот и не торопясь продать его на внутреннем и мировом рынках. Ставка на урожайность целинных черноземов меня не обманула, и я уже диктовал на внутреннем рынке цены на зерно, мясо и масло, да и на цены в Европе моя торговая компания также оказывала заметное влияние.
Однако большую часть времени я проторчал в Магнитогорске. Основной заботой был военно-промышленный сектор моего холдинга. С пороховым заводом все было в порядке. Он сразу строился под менделеевскую технологию пироколлоидного пороха, на который должны были в скором времени перейти и казенные пороховые заводы. Так что мы уходили от производства гигроскопичного пироксилина и переходили на более стойкий и технологичный пироколлодий. Тем более что серной и азотной кислоты для его производства под боком было достаточно – чай металлургическое производство рядом… И к настоящему моменту на нем уже устанавливалось оборудование. На оружейном же и артиллерийском заводах еще только строились корпуса. Причем на артиллерийском одновременно со стройкой вовсю шли опытно-конструкторские работы.
Дело в том, что я наконец-то решил пустить в ход все свои прошлые знания и сейчас собранная мною группа молодых офицеров-артиллеристов и инженеров с технологами занималась разработкой артиллерийских орудий в рамках конкурса, объявленного мною же по праву начальника Главного артиллерийского управления. Так называемая «прогрессивная» пресса уже объявила этот конкурс фарсом, а его итоги предопределенными, но мне было на это наплевать. Ну да, мои орудия с почти стопроцентной вероятностью выиграют, но вовсе не потому, что я сам буду определять победителя, а потому что они совершенно точно будут самыми лучшими, ибо конструкторскую группу подпираю я, опираясь на опыт следующих ста лет развития артиллерии. Пусть мой опыт неполон, не всеобъемлющ, да еще и непонятно, как его использовать при современном уровне развития технологий, но у других нет и такого. И кто что может этому противопоставить? Да и многое доступно уже сейчас. Например, та же грабинская ЗиС-3, на базе которой и разрабатывался наш начальный образец, собиралась в условиях войны руками полуголодных пацанов и женщин, то есть не слишком квалифицированного персонала, и при ее изготовлении практически не применялись высококачественные легированные стали. Вот и здесь как-нибудь приспособимся.
Кроме того, на мою победу в конкурсе должно было сработать и то, что я собирался представить не просто один-единственный образец, а… комплексную систему полевой артиллерии. В принципе конкурс проводился именно на легкую полевую пушку. Причем калибром ее был избран восьмидесятисемимиллиметровый. По поводу калибра я думал долго. Очень. В конце концов, мое решение определит магистральную дорогу развития русской артиллерии на ближайшие лет пятьдесят. Так что поразмыслить надо было крепко. Нет, не будь у меня артиллерийского образования, я бы, вероятно, особенно не задумывался. Чего тут думать-то? Самым массовым калибром полевого орудия русской армии на протяжении обеих мировых войн оставались три дюйма, то есть семьдесят шесть и две десятых миллиметра. Так что бери и пользуйся. Чем плохо-то? Самое массовое орудие во всей истории артиллерии – знаменитая грабинская ЗиС-3, которую я и избрал в качестве прототипа, – обладало именно таким калибром и отлично себя проявило. Но… скажем, осколочно-фугасный снаряд у орудия калибра восемьдесят пять миллиметров весит девять килограммов против шести с половиной у трехдюймовки и имеет в полтора раза больший заряд взрывчатого вещества. Да, больший калибр означает меньший возимый боезапас и более тяжелую конструкцию, но русские артиллеристы и до этого года, и после, например в начале Первой мировой, имели проблемы с боезапасом, которые никак не были связаны с весом снарядов. Что же касается тяжелой конструкции, я считал вполне возможным даже с имеющимися технологиями удержать вес орудия в боевом положении в пределах одна и три – одна и четыре десятых тонны. Русская же трехдюймовка образца 1903 года, как я помнил из занятий по военной истории, весила приблизительно столько же. Так что здесь, будем считать, получается равенство. А фугасное и осколочное действие восьмидесятисемимиллиметрового снаряда куда мощнее. Тем более что, скажем, во Вторую мировую нам пришлось прямо в процессе боевых действий менять калибр и зенитных, и танковых орудий с семидесятишести– на восьмидесятипятимиллиметровый, а немцы со своим восьмидесятивосьмимиллиметровым спокойно прожили всю войну. Так чего не помочь потомкам? Разворачивать массовое производство орудийных стволов нового калибра – не очень-то тривиальная задача даже в мирное время. Вот я, основываясь на том, что главным полевым орудием русской армии в настоящий момент являлась полевая легкая пушка образца 1877 года калибром в три и сорок пять сотых дюйма, то есть восемьдесят семь миллиметров, и объявил новый конкурс на новую пушку того же калибра, но уже под унитарный патрон с бездымным порохом.
Вся система полевой артиллерии, по моим прикидкам, должна была состоять из двух дуплексов, о принципах разработки которых в это время никто пока даже не подозревал. Первый будет из двух орудий – пушки уже упоминавшегося калибра в восемьдесят семь миллиметров и максимально облегченной короткоствольной гаубицы калибром сто семь миллиметров, использующих один и тот же лафет. Эти орудия должны стать массовыми и состоять на вооружении, начиная с уровня дивизий. А может, даже и полков. Конечно, калибр сто семь миллиметров для гаубицы несколько маловат, но немцы обе мировые войны прошли со стопятимиллиметровой гаубицей в качестве основного полевого орудия. Так что и мы справимся. Если денег хватит. Зато выигрыш в унификации лафетов получается значительный. А более крупный калибр потребует утяжеления лафета, иначе тот окажется недостаточно прочным и надежным.
Второй дуплекс также состоит из пушки, но калибром сто двадцать миллиметров, разработанной на базе морского орудия Канэ, и гаубицы калибром сто пятьдесят два миллиметра. Он предназначен для вооружения корпусной артиллерии и отдельных артполков более высокого подчинения. Все эти калибры в русской армии уже существовали, но орудия под них были очень разнобойными – от современных, образца 1877 года разработки Круппа, до переделок чуть ли не из медных гладкоствольных пушек.
Вообще, что касается условий конкурса ГАУ, на меня было вылито очередное море грязи. Сейчас все артиллерийское сообщество было буквально очаровано французской идеей «универсльной пушки». Французы предложили изничтожить разнообразие калибров полевой артиллерии и создать одну-единственную, но совершенную пушку. Легкую, скорострельную, мобильную и делающую на поле боя всё! С одним-единственным, но совершенным снарядом, в качестве которого они выбрали шрапнель со взрывателем, устанавливаемым как «на подрыв», так и «на удар». В последнем случае шрапнельный снаряд должен был играть роль фугасного. А что, мощность используемых в артиллерии зарядов и зарядов для снаряжения снарядов с переходом на бездымные порохи резко возросла – значит, те же самые задачи, для которых ранее использовались более тяжелые пушки, можно выполнить меньшим калибром. При меньшем калибре пушка получится легче и скорострельней. За счет скорострельности же можно добиться успеха и там, где калибр будет недостаточным. А сколько выигрышей сулит возможность производства только одной пушки и одного типа снарядов! Да это просто фантастика!..
Это было то самое очень красивое, простое, всем понятное неправильное решение, которые все мы так любим. Но ошибочность этой концепции, как оно и произошло в известной мне истории, проявит только большая война. Пока же все умозаключения выглядели вполне убедительно. Поэтому мне пришлось выдержать чудовищный прессинг по поводу условий конкурса на новое артиллерийское орудие. Со всех сторон раздавались голоса, призывающие меня и уменьшить калибр, и отказаться от «идиотского и устарелого разнотипья снарядов», и вообще поступить так, как делают все «цивилизованные державы». Но я выдержал…
Кроме того, я планировал через некоторое время, поближе к Первой мировой, объявить конкурс на разработку еще одного дуплекса, уже относящегося к осадной артиллерии, калибром от двухсот трех – двухсот тридцати миллиметров до двухсот восьмидесяти – трехсот десяти миллиметров и этим закрыть большую часть номенклатуры ствольной артиллерии как армии, так и флота. Если мне удастся все задуманное, самые массовые стволы армии и флота у нас будут изготавливаться на практически серийной оснастке и по относительно дешевым технологиям, что обещает снижение и стоимости, и трудоемкости производства. Да еще и на считаных серийных вариантах лафетов. А это уже обещает огромный выигрыш и по стоимости, и по скорости производства в сравнении с любой другой державой. Впрочем, изобретения в военной области никогда не оставались надолго привилегией одной страны. Если, конечно, другие страны обладали технологиями, позволяющими повторить их. Так что я не обольщался. Если и будет у России выигрыш, то ненадолго…
После возвращения из Магнитогорска я поприсутствовал на заседании Государственного совета, в котором принял участие чисто формально, а затем на два дня заперся с отцом Иоанном. Еще до смерти брата мы с племянником активно обсуждали церковную реформу, а в более широком масштабе и вообще изменение всей системы взаимоотношений между государством и религиозными организациями. В первую очередь с Русской православной церковью. В настоящий момент она являлась для империи чем-то вроде идеологического отдела КПСС, то есть государственной структурой, организационно и идеологически включенной в систему государственного управления. И финансируемой им же. Я же считал это огромным недостатком, ибо вследствие подобного подхода Русская православная церковь с течением времени неминуемо приобретала все недостатки крайне бюрократизированной, громоздкой управленческой машины империи. И полностью разделяла с ней ответственность за случившийся в 1917 году крах… Кое-какие шаги для изменения этой ситуации мы с племянником наметили, но предпринимать их, пока обер-прокурором Святейшего Синода оставался всесильный доверием к нему Александра III Победоносцев, было бесполезно. Тем более что и воззрения самого Александра III также шли вразрез с нашими мыслями. Сейчас же, когда вся полнота власти оказалась в руках Николая II, пришла пора переходить от общего планирования к конкретному, а затем и к практическим действиям. И первым из них должно было стать разворачивание общецерковной дискуссии о восстановлении поста Предстоятеля Русской православной церкви и об отделении церкви от государства. Инициатором этой дискуссии, по нашим мыслям, и должен был выступить отец Иоанн Кронштадтский.
Выслушав меня, отец Иоанн впал в некоторую задумчивость, вызванную не самой идеей – ее он полностью поддерживал, – а сомнениями в том, что ее можно воплотить в жизнь в данной ситуации. Но когда я заявил, что, несмотря на отделение, финансирование Русской православной церкви со стороны государства сохранится в прежнем объеме, Иоанн слегка воодушевился. Ибо основной проблемой для нашей идеи он считал как раз прекращение финансирования, которое напугает клир. Для меня же ключевым моментом в финансировании было именно «сохранение в прежнем объеме». Доходы казны росли, инфляция тоже не дремала (хотя ее уровень был совершенно не сравним с тем, который я оставил в покинутом мною будущем), и соответственно, рос уровень финансирования церкви. Мы же, в случае успеха реформы, его заморозим, одновременно получив и снижение государственных расходов, и дополнительный стимул для церкви перестать почивать на лаврах и активнее работать, доказывая людям свою необходимость. А то в 1917 году она рухнула вместе с государством. Я смутно припоминал, что, когда после Февральской революции для солдат отменили обязательное присутствие на службах в полковых храмах, их посещаемость упала сразу в пять-шесть раз. Ну и куда это годится?
Затем я снова совершил забег по верфям, слегка поскрипел зубами и решился-таки запустить строительство еще одной партии крейсеров, являющихся развитием «золотой» серии. Правда, куда девать аж двадцать четыре крейсера со схожими характеристиками, я пока представить себе не мог. Но уж больно серьезные изменения должны были произойти с шестью верфями, которые сейчас занимались производством крейсеров, на следующем шаге. После скрупулезного разбора ситуации с моими ревизорами и руководством всех верфей выходило, что, сделав этот шаг, мы сможем подтянуть кораблестроение вплотную к английскому и немецкому уровню. А то и превзойти их. Во всяком случае, если производство орудий и броневых сталей достигнет нужных нам объемов, сроки строительства броненосных крейсеров, разработка проектов которых вступала в решающую стадию, сократятся едва ли не до двух лет. Броненосцев же, проект которых только разрабатывался, – максимум до двух с половиной. А что делать с такой толпой близкотипных крейсеров – сообразим. На худой конец просто заплачу в казну стоимость половины серии. Денег хватит. Хотя… есть такая пословица: если хочешь разорить небольшую страну – подари ей крейсер. А я ведь этими двадцатью четырьмя не обойдусь. Ой, думать надо…
Последним, что я сделал перед отплытием в Трансвааль, была инспекция полка морской пехоты Черноморского флота. До Севастополя я добрался всего за три дня на личном поезде. Полк «отстрелялся» нормально, сдав и стрельбы, и марш, и десантирование, и абордажную подготовку. Это означало, что система боевой подготовки в полку отработана вполне приемлемо. Так что можно было разворачивать полки морской пехоты в Кронштадте и Севастополе в бригады, а батальон, базирующийся во Владивостоке, – в полк. Но денег на это в бюджете флота не было. Всё съедали эти чертовы крейсера, строившиеся сумасшедшими темпами…
А вот стрельбы броненосной и крейсерских дивизий Черноморского флота меня совсем не порадовали. После подсчета числа попаданий я пришел в оторопь. Уж чего-чего, а статистики у меня накоплено было достаточно, и согласно ей, процент попаданий на дистанциях эффективного огня из артиллерийских орудий главного и среднего калибра по стандартной цели с использованием системы управления огнем никак не мог быть ниже четырех с половиной процентов. Здесь же корабли показали два.
Расследование, проведенное по горячим следам, установило, что половина (!) командиров кораблей просто игнорируют электромеханические системы управления огнем производства фабрики Однера – Давыдова. Мол, главное – глаз матроса-комендора, а все эти механические штучки – генерал-адмиральская блажь…
Да-а-а, такого разноса лот, похоже, еще не видывал. Сняты были аж шесть старших командиров – от командующего флотом до двух командиров дивизий. Два адмирала были отправлены в отставку, причем один из них осмелился даже подать прошение на имя государя с нижайшей просьбой разобраться с допущенной по отношению к нему несправедливостью. Вот сволочь!
Так что на борт флагмана моей «золотой» эскадры, крейсера «Алмаз», я взошел только 6 ноября. Естественно, из-за потери времени все мои планы по пути заскочить в Бельгию, Голландию и Португалию полетели псу под хвост, и три корабля, составлявшие крейсерский отряд, двинулись сразу же в Лоренсу-Маркиш…
В Преторию Филадельфию я прибыл перед самым Рождеством, предварительно основательно разобравшись с тем, что творится в высших эшелонах власти Трансвааля, и наметив план действий. Вернее, изначально планов было несколько. Один из них, разработанный Гоортом Граулем, в случае успешной реализации обещал если не полное восстановление, то существенное увеличение доходов. Другой, предложенный Петром Горлохватовым, который нынче являлся главой моей службы безопасности в Трансваале, должен был на достаточно долгое время обезопасить меня в этой стране от любых попыток на ходу менять правила игры и отбирать у меня бизнес. Я же выбрал третий…
Новый год в Трансваале, как, впрочем, и в большинстве стран, в конце XIX века не являлся таким уж значимым праздником, в отличие от Рождества. (А что тут праздновать-то? Подумаешь – календарь перелистнули. Так, может, и первое число каждого месяца отмечать?) Поэтому человек, появившийся на пороге моего дома 1 января, был одет совсем не празднично. Возможно, дело было в том, что он являлся фанатичным приверженцем протестантизма и не только не позволял себе, но и гневно осуждал всякие попытки как-то украшать тело и ублажать его деликатесами. Хотя против изысканного обеда я от него никаких возражений не услышал, и приготовленным моим поваром супу из сушеных грибов и телятине с картофелем и спаржей он отдал должное. А также принесенным в конце обеда дижестиву и сигарам. Как бы там ни было, когда подали коньяк и сигары, настало время переходить к серьезному разговору.
Я сделал небольшой глоток и задумчиво уставился на визави. Многим мой сегодняшний выбор собеседника показался бы удивительным. Лука Мейер был одним из влиятельнейших членов правящий партии и… одним из моих наиболее последовательных противников. Никому и в голову не пришло бы, что я способен привлечь его на свою сторону. Крюгера или там Жубера я еще мог бы попытаться переманить, но даже если бы мне это не удалось, сам факт встречи со мной им поставили бы в вину. А вот Луке Мейеру подобного обвинения бросить никто не осмелится. Он был моим врагом с момента моего появления в Трансваале. И оставался таковым до сих пор. Поэтому на личную встречу со мной согласился совершенно спокойно – для него это было нечто вроде разведки боем в стане неприятеля.
Да-а, задачка убедить его принять мои предложения – нетривиальная. Но куда деваться? Можно сказать, во многом ради этого разговора я и влез в Трансвааль. Если, конечно, вывести за скобки золото…
Гость приступил к серьезной беседе первым:
– Я, конечно, как вежливый человек должен поблагодарить вас за обед, но… не буду этого делать. В конце концов, пообедать я мог и дома. Причем той пищей, к которой привык и которую люблю. Поэтому позволю себе поинтересоваться – зачем вы хотели меня видеть?
Я мысленно поморщился. Экий он ощетинившийся! Ни обед, ни дижестив не помогли…
– Что ж, уважаемый господин Мейер, я готов перейти к делу. – Я сделал короткую паузу, а затем спросил: – Не соблаговолите ли поделиться со мной вашим видением перспектив дальнейшего развития вашего государства?
Лука Мейер насупился:
– Они достаточно просты. Мы и далее будем во славу Господа нашего обрабатывать свою землю, отвергая прелести отступивших от заветов Его.
Я усмехнулся:
– И меня вы относите к таковым?
– Да! – Ответ был прям и резок.
– А, скажем, маркиза Солсбери?
Глаза Мейера полыхнули. Да уж, англичан он ненавидел сильнее всех на свете. Однако его ответ был максимально, я бы сказал, политкорректен:
– Вы одинаковые.
– Вот как? – Я рассмеялся. – Не думал, что и я, и лорд Гаскойн-Сесил одинаково опасны для Трансвааля.
– Вы оба одинаково отвергаете заветы Господа нашего… – гневно начал Мейер, но я резко прервал его. Невежливо, грубо, даже опасно для всего дальнейшего разговора, но если я хотел, чтобы гость начал слушать то, что я ему говорю, следовало для начала вывести его из равновесия. Иначе наша беседа превратится в спор немого с глухим.
– Не передергивайте! Я говорю не об этом. Ваши усилия по организации Трансваальской оптово-розничной компании не имеют никакого отношения к заветам Господа нашего и направлены в первую очередь против меня. А Торговая компания Капстаада и Наталя, являющаяся прямым проводником интересов англичан в Трансваале, наоборот, одарена вами существенными льготами.
– А-а-а, так вот как вас зацепило! – торжествующе вскричал Мейер, но я снова прервал его:
– Мне на это плевать! Я ни в малейшей степени не намерен добиваться каких бы то ни было эксклюзивных преференций для теперь уже ставшего – вашими усилиями – практически моим единоличным Русско-Трансваальского торгово-промышленного общества по отношению к любым другим иностранным компаниям. Но я хотел бы справедливости. А также понимания вами того факта, что, как только вы выдавите меня из Трансвааля, его немедленно попытаются захватить англичане.
Мейер удивленно вскинул брови, а затем на его губах заиграла пренебрежительная усмешка. Он открыл рот, собираясь бросить мне в лицо что-то очень саркастическое, но я вновь не дал ему этого сделать:
– Однако я совершенно согласен с вами в том, что, если я останусь в Трансваале на любых, даже самых льготных условиях, это, во-первых, не остановит англичан, и во-вторых, не заставит Российскую империю прямо вступиться за Трансвааль, если, или, вернее, когда англичане решат подгрести его под себя.
Мейер, уже набравший в легкие воздух, шумно выдохнул и удивленно уставился на меня. По его разумению, я только что признался в страшной лжи, которой иезуитски опутал буров, заставив их плясать под свою дудку и с которой он так долго и непримиримо боролся. Но Мейер был политиком и знал, что такой человек, как я, никогда подобных признаний не сделал бы. Даже один на один. Я же не книжный злодей, который, прежде чем убить и… съесть положительного героя, выкладывает ему все свои самые страшные тайны. А значит, если это произошло, он, Мейер, чего-то не понимает про всю ситуацию.
– Ну и какой в этом случае прок нам от того, что вы загребаете себе большую часть нашего золота? – сумрачно осведомился он спустя некоторое время, как видно, так и не придя ни к какому выводу и решив просто подождать – а ну как я проговорюсь еще о чем-то, что сможет прояснить для него положение вещей.
– Выигрыш времени, – спокойно ответил я. – Если вы выдавите меня – нападение последует немедленно, если же нет – вполне возможно, у вас есть еще десять – пятнадцать лет, чтобы получше приготовиться.
Мейер упер в меня напряженный взгляд.
– Значит, десять – пятнадцать лет? – усмехнувшись, произнес он.
– Мне достаточно десяти, – спокойно ответил я, – после чего мне будет даже более чем достаточно быть твердо уверенным в том, что трансваальское золото не достанется англичанам.
Мейер недоверчиво качнул головой. Похоже, он совсем не ожидал от меня ничего подобного.
– Я вам не верю, – заявил он мне спустя несколько минут напряженных раздумий. – Отринувшие заветы Его никогда не отказываются от проклятого металла.
– Верить мне или нет – решать вам, – сухо отозвался я. – Я же могу в подтверждение моих слов сообщить вам, что все это время я тратил добытое здесь золото не на балы и любовниц, а на строительство у себя в стране заводов, рудников, железных дорог и переселение крестьян на новые земли. Проверить мои слова просто – обо всем, что мною сделано, широко известно у меня на родине. Пошлите кого-нибудь либо езжайте сами. Посмотрите, пощуайте. Заводы, рудники и железные дороги – это трудно не заметить… К настоящему времени они построены и приносят доход. Так что трансваальское золото мне по большому счету уже не сильно нужно. Все свои дальнейшие планы я смогу осуществить и за счет тех денег, которые заработаю у себя в стране.
– Ну и зачем же вам десять лет?
Я пожал плечами:
– Ну… как говорят у нас в России, запас карман не тянет. К тому же эти десять лет в первую очередь нужны вам, а не мне. Мне же они в первую очередь потребны для того, чтобы вы смогли как следует подготовиться для встречи англичан.
Мейер насмешливо фыркнул:
– Англичане… Да в тысяча восемьсот восьмидесятом мы…
– В этот раз, – холодно прервал я его, – они привезут сюда армию, которая будет в несколько раз больше, чем все население Трансвааля и Оранжевой республики вместе взятые. С детьми и стариками.
– А чего ж они не сделали этого в…
– Золото, – кратко подвел я итог нашей дискуссии. И это был аргумент, против которого нечего было возразить. Да, во время первой англо-бурской войны трансваальское золото еще не было открыто.
Мейер снова замолчал, меряя меня испытующим взглядом.
– Значит, враг моего врага… – усмехаясь, протянул он.
– На дружбу я не претендую, – усмехнулся я в ответ, – тем более на вашу. Мои предложения не только никак не поколеблют вашего реноме как одного из самых больших и последовательных моих ненавистников, но и приведут к тому, что, несмотря на мое богатство и на то, что я обладаю многочисленным боеготовым отрядом в Трансваале, ваша страна довольно скоро станет значительно сильнее меня. Так что вы сможете контролировать то, как я буду соблюдать условия нашего с вами соглашения, опираясь на силу, а не на доверие ко мне. – Тут я снова усмехнулся. – Тем более что ничего подобного у вас ко мне и нет…
На этот раз Лука Мейер молчал долго. Очень долго. А затем нехотя произнес:
– Ладно, я выслушаю вас…
Глава 4
– Ты опять скоро уедешь? – прошептала мне в ухо Эшли.
– Да, – еле слышно отозвался я. Вопрос был риторический, но мне захотелось ответить.
– И опять надолго?
Я кивнул. Мы некоторое время помолчали, а потом Эшли оперлась на мою грудь и села на кровати, обхватив плечи руками и уставившись в окно. Я молчал.
– Я старею, – внезапно произнесла Эшли.
Я не выдержал и хмыкнул.
– Да! – Она развернулась ко мне и ожгла меня гневным взглядом. – Между прочим, мне уже тридцать три!
Я не выдержал и захихикал. Эшли несколько мгновений ошеломленно смотрела на меня. А затем схватила подушку и с яростью врезала мне по голове. Я заржал во весь голос:
– Хватит, хватит! Забьешь еще старика, как мамонта!
– Как кого? – озадаченно спросила Эшли, прекратив яростно избивать меня подушкой.
– Мамонта. Был такой зверь, – пояснил я, переводя дух. – Большой. Как слон. Только весь в шерсти.
– Никогда о таком не слышала, – после пары секунд размышлений отозвалась Эшли.
– Он давно был. А сейчас вымер. Старый был, наверное… Ну не как ты, конечно, но… Ой! Все-все, больше не буду. И вообще, это не гуманно – избивать человека, который старше тебя больше чем в полтора раза.
Эшли опустила подушку и посерьезнела.
– Ты – другое дело. И вообще, для вас, мужчин, внешность – не главное. Вы и в старости прекрасно себя чувствуете. А вот для нас, женщин, каждая морщинка – это трагедия. А у меня их уже… – Тут она оборвала свою горячую речь и погрустнела.
Я тоже сел, наклонился к ней и обнял ее за плечи.
– Хм, – усмехнулась она спустя некоторое время, – закатила тебе скандал как какая-то добропорядочная жена. Смешно…
– Ну, скандал – не страшно. Я вообще где-то слышал, что женщины способны сделать из ничего три вещи – прическу, салатик и скандал.
Эшли засмеялась, а я закончил:
– Главное, чтобы скандал не перерос в войну…
Тут мисс Лоутон оборвала смех и, резко отстранившись, уткнула в меня требовательный взгляд:
– Да, кстати, кое-кто обещал мне войну. Ну и где она?
– Будет, – убежденно заявил я. – Непременно будет. Потерпи еще чуть-чуть.
– Терпи-терпи… Я все время терплю. Эти твои долгие отлучки, наши редкие встречи… Ты-то там развлекаешься, ворочая своими сотнями миллионов, а я? Я так и перебиваюсь одиннадцатью миллионами долларов, которые успела заработать до встречи с тобой. Разве это честно? Поманил девушку обещаниями и совсем не торопишься их выполнять. Все вы мужчины одинаковы, – фыркнула она.
Я усмехнулся и ласково провел рукой по ее волосам. Она на мгновение прильнула ко мне, а затем скинула ноги с кровати и, вскочив, скомандовала:
– Одевайся! Уже светает.
Когда я подошел к двери (лазать в окно теперь не было необходимости), Эшли внезапно окликнула меня:
– Алексей…
Я остановился, не оборачиваясь. Что-то в ее голосе вызвало у меня большие сомнения насчет того, что я захочу ответить на вопрос, который она собирается задать, глядя ей прямо в глаза.
– Да?
– А ты не хотел бы, чтобы у нас с тобой был ребенок?
Ну я ж так и знал!
– Нет, – глухо ответил я и, распахнув дверь, вышел из комнаты.
Вот ведь женщины, всегда задают самый неудобный вопрос в самый неудобный момент. Впрочем, этот вопрос был для меня неудобным, пожалуй, в любой момент времени. Ну не хотел я никаких детей в преддверии тех потрясений, которые ожидали мою страну в будущем. Ну ладно, возможно ожидали, поскольку моя деятельность здесь вполне могла, да и, скорее всего, уже как-то изменила будущее. Но достаточно ли было этого изменения для того, чтобы десятки миллионов русских в уже совсем близком ХХ веке не погибли бы как на своей земле, так и во множестве иных краев, – я не знал. И потому не собирался обзаводиться потомством. Ибо если грядущие потрясения все-таки придут в Россию, защитой от них не послужит ничего – ни статус и принадлежность к высшим слоям общества, ни богатство, ни образование и желание честно трудиться. Царскую семью вон полностью уничтожили. Да не одну, а со всеми домочадцами. Среди которых, кстати, был и вылечивший меня в Москве Евгений Сергеевич Боткин, в 1918 году являвшийся лейб-медиком семьи Николая II и последовавший за бывшим императором в ссылку в Екатеринбург. Господа революционеры и его грохнули за компанию. А еще за время Гражданской войны из-за террора, эпидемий и эмиграции Россия потеряла по разным отраслям от семидесяти до девяноста процентов инженерных кадров. Отчего Сталину и потребовалось восстанавливать старые и открывать десятки новых институтов. Нужно же было хоть как-то утолить жесточайший кадровый голод возрождающейся промышленности. Только уровень подготовки у них, понятно же, был аховый. Потому что даже учить некому было. В результате аварийность на производстве в стране просто зашкаливала. Но нельзя же обвинять «новых, передовых советских инженеров» в технической неграмотности. Вот и начали их напропалую сажать за «вредительство» вкупе с последними остатками грамотных технарей, получивших образование еще в царское время. Что отнюдь не ускорило индустриализацию, которая на протяжении первой пятилетки, то есть конца 1920-х – начала 1930-х годов полностью, а на протяжении второй и третьей – в существенной части была лишь восстановлением того, что Российская империя уже имела к 1913 году.
Да что тут так уж мудрствовать-то… До всех этих революций в России уже было несколько автомобильных заводов – «Руссо-Балт», «Лесснер» и другие, с объемом производства, вполне сравнимым с объемами производства многих иностранных заводов того времени, и они уже выпускали не только лицензионные модели, но и собственные оригинальные конструкции, многие из которых к тому же оснащались и моторами своей разработки. А первый советский автозавод – ГАЗ – появился только в 1932 году. Через двадцать лет! Причем и конструкция, и технология производства как автомобилей, так и двигателей были тупо куплены у «Форда». То есть в 1932 году в СССР просто повторили то, с чего первые русские автозаводы начинали в году этак 1900-м.
К началу Первой мировой войны в России было и несколько авиационных заводов – «Дукс», тот же «Руссо-Балт», – серийно производивших самолеты и оснащавших их в том числе и двигателями собственной разработки. Недаром Россия вступила в Первую мировую с самым большим воздушным флотом среди всех воюющих держав и единственная на тот момент имела на вооружении тяжелый бомбардировщик. А первый советский самолет был построен только в 1924-м. Более, чем через одиннадцать лет!
За время Первой мировой войны русские корабельщики построили и передали флоту семь (!) линкоров, то есть кораблей, сосредоточивших в себе все самые высшие достижения науки и техники того времени. СССР за время своего существования так полностью и не восстановил технологии постройки таких кораблей. Да, он попытался. Да, помешала война. Но все семь линкоров царской России также достраивались во время мировой войны. И были достроены!
Вот такую Россию разрушили революция и Гражданская война… Так вот я не хочу оставлять даже шанса моим потомкам попасть в эту мясорубку. Пусть лучше их вообще не будет. А заводы, рудники, железные дороги, институты и фабрично-заводские училища – будут. Они-то и станут моими детьми, которым суждено жить в моей стране, какой бы режим в ней ни правил и какой бы строй в ней ни установился. Да даже если все пойдет как в той истории, о которой я знал, и Россия опять потеряет девяносто процентов инженеров, всё же десять процентов, оставшиеся от тридцати – сорока тысяч и, скажем, от миллиона, – это же очень разные десять процентов…
До штаб-квартиры я добрался к обеду. Там меня уже ждали Грауль и Горлохватов. Перед отъездом к Эшли, у которой я провел на этот раз целых три дня (для пары ее самых близких и верных слуг наши отношения уже не были секретом, а иных она в загородный дом не брала), я поставил им задачи, вытекающие из наших договоренностей с Лукой Мейером. И похоже, у них уже было о чем отчитаться.
С Мейером мы проговорили долго, очень долго. Он все пытался понять, где и как я хочу его обмануть. И так до конца мне и не поверил. Жаль. Я говорил ему правду. Мне действительно уже не так нужно было трансваальское золото. Нет, если будет – отлично! Тем больше у меня появится возможностей для маневра. Глядишь, замучу еще какую-нибудь переселенческую программу, уже для Сибири и Дальнего Востока. Но сейчас для меня главным в Трансваале было уже не золото. Главным было сделать так, чтобы оно не досталось англичанам… а если даже и досталось, то после таких затрат и в таком состоянии приисков, восстановить и окупить которые они не смогут еще лет тридцать – сорок. Так что по большому счету недоверие Мейера ничего не решало. Более того – он все равно начал бы делать то, что я предложил, просто потому, что был патриотом Трансвааля. Не всё, не сразу и не полностью, поскольку не обладал сходным с моим объемом информации и не владел теми навыками анализа, которыми владел я, но то же самое. Ибо такова была внутренняя логика развития ситуации. К тому же я не просил ничего из ряда вон выходящего. Да собственно, вообще ничего не просил – ни сделать, ни даже отменить. Мне нужно было только одно – стабильность.
– Вижу, есть что доложить, – усмехнулся я, усаживаясь в кресло в столовой. После бурной ночи и двух часов скачки верхом жрать хотелось сильно.
– Это-о так, – наклонил голову Грауль. А Горлохватов лишь усмехнулся.
В принципе обо всех планируемых бурами изменениях я узнал еще до встречи с Мейером. Частично от Горлохватова – его информация содержалась в докладе, предоставленном мне Канареевым, – частично из письма Эшли. Вернее, из письма Эшли я узнал намного больше, чем смог разнюхать Горлохватов. Она переправила мне копии не только всех планируемых к принятию законов, но и полный текст доклада, который был прочитан перед верхушкой буров и в котором обосновывалась необходимость принятия данных законов в изложенном виде. Это был блестящий доклад, несколько тенденциозный по отношению ко мне, но достаточно точный, с графиками, таблицами и математическими формулами… Ну дык, поскольку эти изменения в первую очередь били по мне как по самому крупному и влиятельному иностранному предпринимателю в стране, естественно, сведения о них более всего берегли именно от моих структур. Поэтому наказывать Горлохватова я не собирался. Он и так сделал все, что мог, учитывая уровень оказываемого ему противодействия.
А Мейер был очень неприятно удивлен, когда я выложил ему весь планируемый расклад по повышению акцизов на добычу золота и введению дополнительных налогов на все товарно-денежные операции компаний с иностранным участием. Похоже, в руководстве Трансвааля не сомневались, что им удастся сохранить все в тайне вплоть до ключевого заседания парламента… Но еще сильнее Мейер удивился, когда услышал от меня, что я не требую отказаться от этих планов и что все мои громогласные протесты и кое-какие финансовые уловки, которые я буду применять, – не более чем ритуальные шаманские пляски. И что я готов даже время от времени подкидывать ему информацию о том, как можно поймать моих людей на каком-нибудь шельмовстве, чтобы усилить его собственные позиции в руководстве страны.
– В этом нет необходимости, – гордо заявил Мейер в ответ на мое предложение. – Мне достаточно того авторитета, коим уже одарил меня Господь!
– А я считаю, что нет, – весьма нагло заявил я ему в ответ. Его глаза яростно полыхнули, но я снова успел раньше, чем он разразился гневной отповедью. – Скажите, а все эти законопроекты разработаны, случайно, не Жубером, ну или кем-то из его прогрессистов?
Мейер запнулся, несколько мгновений сверлил меня напряженным взглядом, затем с подозрением спросил:
– А почему вы этим так интересуетесь?
– Просто, когда я ознакомился с законопроектами, а особенно с докладом, обосновывающим необходимость их принятия… блестящий, кстати, доклад, поздравляю… то сразу понял, что здесь чувствуется очень серьезная экономическая проработка, которую, увы, здесь у вас никто обеспечить не может. А уж когда я узнал, что полтора года назад Уильяму Каннингему[11] был заказан расширенный анализ экономики обеих бурских республик…
Мейер еще больше нахмурился. Похоже, тот факт, что я знаю не только общее содержание планов, но еще и знаком с полным текстом законопроектов и с докладом, обосновывающим их принятие именно в предложенном виде, его окончательно добил. Настолько, что он попытался увести наш разговор в сторону от этой неприятной темы… задав именно тот вопрос, которого я ждал:
– Кто такой Каннингем?
– Британский экономист, – спокойно пояснил я, – очень большой специалист в этой области. Вероятно, самый большой на данный момент. Я собираюсь отправить к нему на стажировку несколько своих людей, поэтому собираю о нем подробные сведения. – Я помолчал и, слегка добавив в голос яду, осведомился: – Скажите, Лука, вы действительно думаете, что англичане совершенно бескорыстно подсунули прогрессистам великолепно проработанные проекты законов, направленных на резкое увеличение доходов вашей страны и… создание серьезных проблем для бизнеса иностранным предпринимателям, среди которых есть подданные британской короны?
– Я вам не верю, – спустя минуту твердо произнес Мейер.
– В чем? – удивился я. – В том, что эти законы проработаны так хорошо, как здесь, у вас, проработать невозможно? Ну нет у вас экономистов столь высокого уровня, и с математиками тоже не слишком хорошо. Или в том, что это сделали англичане?
Мейер насупился и промолчал. А что тут можно было ответить? Тексты всех планируемых к принятию законопроектов, а также великолепный доклад, обосновывающий их принятие, он помнил, вероятно, ничуть не хуже меня. Да еще и, возможно, гордился тем, как все скрупулезно рассчитано и как четко, логично изложено. Мол, знай наших! И даже не задумывался, кто и как все это рассчитал и выверил…
– Все равно я не буду выступать против принятия этих законов, – твердо заявил он после нескольких минут раздумий над полученной информацией.
Читать бесплатно другие книги:
