Кровь Заката Камша Вера

СИНОПСИС, ИЛИ ЧТО БЫЛО РАНЬШЕ

В изначальные времена Таррой владели создавшие ее боги во главе с Великим Оммом. Населяло этот мир несколько разумных рас, в том числе и люди, но любимыми детьми богов были гоблины. И случилось так, что Ройгу, бог тумана, лжи и снов, замыслил единолично править миром, но был повержен и развоплощен, а его дух заточен под Корбутскими горами. Однако было предсказано, что рано или поздно бог-отступник освободится, соберет бесчисленные рати и вновь сразится с воинством Омма.

Задолго до назначенного срока в мир Тарры вторглись силы Света, победившие и уничтожившие прежних богов и большинство их слуг. К счастью для Тарры, кровь Омма уцелела – один из сыновей Отца Богов провел ночь накануне битвы со смертной из рода людей по имени Линета. Девушка первой узнала об исходе боя, но не бежала. Ей удалось пройти на Поле Смерти, охраняемое пришедшими вместе со Светозарными эльфами. Залиэль, Лебединая королева, пропустила Линету к умирающему возлюбленному, и она унесла с собой его меч, откованный для битвы с ордами Ройгу. Затем Линета укрылась в горах у гоблинов, единственной из рас Тарры, сохранившей верность прежним богам.

Время разбросало потомков Инты (так называли гоблины возлюбленную сына Омма) по всей Тарре. Старая кровь смешалась с эльфийской в жилах владык Эланда, государства маринеров[1] на северо-западе Арцийского материка. Эландцы не молились никому, но считали своими покровителями Великих Братьев, принимавших облик огромного орла и золотого дракона.

К этому времени Светозарные, предполагая свое поражение и гибель Тарры, покинули ее, взяв с собой эльфов и уничтожив нарождающееся племя магов. Однако двое из семи, Ангес и Адена, Воин и Дева, пошли против братьев и сестер, не желая бросать на произвол судьбы мир, защитники и хранители которого были уничтожены.

Ангес и Адена сделали так, что в Тарре остались два эльфийских клана – клан Лебедя и клан Серебряной Луны, владыкам которых Воин и Дева передали свои талисманы. Эльфы должны были помочь Тарре взрастить собственных магов-защитников, но далеко не все согласились променять жизнь в Свете ради отринутого ими мира. Между «Лебедями» и «Лунными» вспыхнула братоубийственная война, в которой уцелели немногие.

А медлить было нельзя. В своем заточении начинал шевелиться Ройгу, но не это было самым страшным. Сопоставляя реальные события с сурианскими преданиями и тем, что удавалось узнать с помощью магии, Ларэн Лунный король пришел к выводу, что еще до прихода Светозарных и бунта Ройгу в Тарре объявилась некая чужеродная сила, не обладающая божественной природой и могуществом, но странным образом влияющая на мысли и поступки других, в том числе и богов. Ларэн полагал, что Ройгу был не более чем игрушкой в руках укрывшегося в Сером море пришельца, дожидающегося своего часа.

Во время своих странствий Ларэн, поддавшись чувству жалости, спас и вылечил молодого повстанца Эрасти Церну, обреченного на смерть собственным побратимом. Для людей Эрасти погиб и был причислен к лику святых, на деле же он стал учеником Лунного короля, угадавшего в спасенном задатки великого мага. Эрасти не обманул ожиданий Ларэна. Он превзошел по силе своего учителя, став первым истинным магом Тарры. Знамения, предвещающие возвращение Ройгу, были все явственнее, и Эрасти начал действовать. Правда, то, что он проповедовал, шло вразрез с учением Церкви Единой и Единственной. Эрасти был предан анафеме и наречен Проклятым, против него предприняли Святой Поход, но церковное войско было разбито. Однако Проклятый все же был побежден и заточен за Последними горами. Это сделала возлюбленная Эрасти Циала, которая в награду за свой подвиг, на деле являвшийся величайшим предательством, была избрана Архипастырем Церкви.

После смерти Циала была объявлена святой, а учрежденный ею циалианский орден (единственный из церковных орденов, в который вступали женщины) стал одним из самых сильных и влиятельных. По иронии судьбы наиболее почитаемыми святыми в землях, входящих в лоно Церкви Единой и Единственной, стали равноапостольная Циала и великомученик Эрасти.

После поражения Эрасти остатки клана Серебряной Луны покинули Арцийский материк и укрылись на Лунных островах. Ларэн хотел познать природу таящегося в Сером море зла и вместе с горсткой соратников отправился на поиски, откуда никто не вернулся. Уцелевшие эльфы клана Лебедя, которых возглавил старший сын Залиэли Эмзар Снежное Крыло, еще раньше ушли в болота на юго-востоке Арции. Для людей эльфы, гоблины и чудовища прежних эпох стали сказкой, а Первые боги и Светозарные и вовсе были забыты, уступив место понятной людям религии, умело поддерживаемой Церковью. Почти тысячу лет Тарра, мир без богов, жила своей жизнью, ни о чем не вспоминая и ничего не опасаясь.

В 2228 году от Великого Исхода некоронованный владыка Эланда герцог Рене Аррой и бард Роман Ясный (он же Нэо Рамиэрль из Дома Розы, внук Залиэли, эльфийский разведчик в мире людей) оказываются втянуты в круговерть странных событий. Одни еще можно было списать за счет совпадений и политических интриг, но другие объясняет лишь пробуждение древней страшной магии. Рене и Роман понимают, что причиной осязаемых бед является господарь Тарский, Михай Годой, связавшийся со служителями культа Ройгу.

Идя по следу древнего Пророчества, Роман догадывается, что святой Эрасти и Проклятый – одно и то же лицо, и становится обладателем Черного кольца, талисмана, оставленного Проклятым тому, кто сможет понять его послание. Кроме того, эльф-разведчик разгадывает смысл хранящейся в Святом городе Кантиске картины-Пророчества, нарисованной Эрасти.

Оно предупреждает, что судьба Тарры скоро окажется в руках Эстель Оскоры, Темной Звезды, женщины, в чьих жилах течет Старая Кровь. Она даст жизнь младенцу, который после прохождения ряда магических ритуалов станет новым воплощением бога Ройгу. После рождения младенца Эстель Оскора обретет силу, равную силе, которой в этот момент обладает ее супруг и его прислужники.

Вступая в сговор с ройгианцами, Михай Годой поставил условием, что избранницей Ройгу, Эстель Оскорой, будет его дочь Герика, которую он с раннего детства готовил для этой цели. Кроткая и забитая Герика должна была стать послушным орудием в отцовских руках, но жизнь распорядилась так, что полубезумная Герика ускользает от ройгианцев и Годоя и встречает Романа. С помощью эльфийской магии и кольца Эрасти Рамиэрль уничтожает чудовищного младенца и возвращает Герику с порога небытия. Однако вмешавшиеся в игру Великие Братья сделали так, что в тело дочери Годоя вселяется иная душа. Новая Герика, обладая памятью и внешностью прежней и магической силой Эстель Оскоры, по сути является совсем другой женщиной, сильной и гордой, достойной соперницей Михаю Годою.

Еще одной надеждой Тарры остается Эрасти Церна. Роман убежден, что тот жив и его можно освободить, а силы и знаний Проклятого достаточно, чтобы дать бой не только Михаю и Ройгу, но и самому источнику разъедающего Тарру Зла. Но когда Роман добирается до места заточения Эрасти, дорога оказывается перекрытой ройгианскими заклятьями.

Начавшаяся в окраинных королевствах Таяне и Тарске смута постепенно захватывает всю Тарру. Перед лицом смертельной угрозы примиряются, казалось бы, непримиримые враги. Калиф Эр-Атэва Майхуб протягивает руку герцогу Эланда Рене Аррою, эльф Рамиэрль находит союзников среди гоблинов Южного Корбута, а уцелевшие слуги Первых Богов Тарры становятся плечом к плечу с эльфами.

Схватка Годоя и Рене, вошедшая в историю Тарры как Война Оленя, подробно описана в двух предыдущих хрониках. И в жилах Михая, и в жилах Рене текла смешанная кровь. Оба были потомками Омма и эльфов, оба были более чем людьми, хотя долгое время не догадывались об этом. Целью Михая была власть, ради которой он не жалел никого и ничего. Рене же никогда не желал власти, но судьба уготовила ему сначала роль вождя, а потом и императора.

Жизнь сталкивает герцога Рене и Герику Годойю, и Эстель Оскора понимает, что любит Рене и ее место рядом с ним. Именно вмешательство Герики, разрушившей ройгианские боевые заклятья, решает исход войны.

Магия гасит магию, все зависит теперь от силы мечей и искусства полководцев. Несмотря на значительное численное превосходство, армия узурпатора побеждена в генеральном сражении, Михай с помощью магии бежит в Таяну, где находит смерть от кинжала собственной супруги. Под скипетром Рене Арроя объединяются Арция, Эланд, Таяна и Тарска. С гоблинами и атэвами заключен вечный мир, по всем признакам Благодатные земли ожидает золотой век, но самые прозорливые – Рене, Роман, Эмзар, кардинал Иоахиммиус, калиф Майхуб – понимают, что Тар-ра получила не более чем отсрочку, так как не Годой и даже не ройгианцы являются корнем зла. Опасность по-прежнему прячется в Сером море.

Вопреки дурным пророчествам Рене и Роман на корабле «Созвездие Рыси» уходят на поиски врага. Герика следует со своим возлюбленным. По пути, на Лунных островах они встречают эльфов и покинувшую когда-то свой клан и ставшую возлюбленной Ларэна Залиэль. Она предлагает Рене план, с помощью которого появляется возможность победить. Рене соглашается, хотя и понимает, что шансов на победу и возвращение у него практически нет. Однако Залиэль не открывает Рене всей правды. Ее главная цель отнюдь не победа над их таинственным противником, которую Лебединая королева почитает невозможной. Она хочет отослать как можно дальше от Тарры Герику, так как, пока одна Эстель Оскора не нашла упокоение в земле Тарры, другой нет и быть не может, а значит, Ройгу никогда не обретет стойкого материального воплощения.

Залиэли удается обмануть и Герику, которая, полагая, что спасает этим возлюбленного, бросается в магический огонь и покидает Тарру.

По погасшему магическому пламени Роман понимает, что Залиэль погибла, и Рене, вероятнее всего, тоже, но Эстель Оскора теперь недоступна для сил, намеревающихся овладеть Таррой. Эльф не может даже предполагать, сколько времени продлятся ее скитания по иным мирам, но рано или поздно Герика, обретя силы и знания истинного мага, вернется, и он должен ее встретить.

Готовятся к будущей войне и другие. Кардинал Иоахиммиус, опасаясь чрезмерного усиления циалианского ордена, убеждает Архипастыря Феликса в необходимости сохранить для будущих поколений правду о Войне Оленя. Союзником Иоахиммиуса становится калиф Майхуб, по приказу которого в пустыне Эр-Гидал строится более похожая на неприступную крепость обитель, в тайниках которой надежно укрыты реликвии, в том числе и Пророчество Эрасти. В горах Корбута южные гоблины клянутся в своей верности «крови Инты», соратник Рене великий герцог Таяны Шандер Гардани заключает с ними вечный союз, а старый маринер Эрик решается в присутствии Архипастыря Феликса принять Агва Закта, яд, наделяющий умирающего пророческим даром. Старому маринеру не дает покоя проклятие, выкрикнутое ненавидящей Рене старухой перед отплытием «Созвездия Рыси», предрекающее потомкам Арроя кровавую междоусобицу, а самому Рене участь худшую, чем просто смерть. Эрик ценой своей жизни хочет открыть правду тем, кто остается.

Феликсу удается расслышать и записать последние слова Эрика: «Нужно ждать, – ждать, даже когда это будет казаться безумием. Ждать и помнить. В землю упали зерна. Им нужно время. Придет год Трех Звезд, и поднимет меч Последний из Королей. Голубая Звезда канет в море, Алая вернется на небо, Темная не погаснет. Она зажжена Избранным, но озарит путь Последнему, предвещая победу. Не бойтесь Ночи, не бойтесь Дня. Тьма защитит от Тьмы, Свет от Света. Не плачьте об уходящих в бой. „Созвездие Рыси“… Темная звезда… Им не сойтись, но сияние их вечно…»

ВСТУПЛЕНИЕ

Серебрись, бубенчик, на шее вола…

– Девушка из снега, зачем ты пришла?

– На лугу зеленом ищу я цветок,

Всходит ночь по склонам, а луг мой далек.

– Губ твоих сиянье – не свет ли небес?

– То звезда, с которой любимый воскрес.

– Что прижмешь ты к сердцу, в саду покружив?

– Меч, хранимый милым. Он умер, но жив!

– Не любовь ли ищешь, вверяясь судьбе?

Не любовь ли ищешь, Бог в помощь тебе.

Сыщешь ты едва ли того, кто приник

К омуту печали под слоем гвоздик.

Серебрись, бубенчик, на шее вола…

Девушка из снега, зачем ты пришла?

Серебрись, бубенчик, на шее вола…

Родниковой кровью душа изошла.

Ф. Г. Лорка

Ярко горели восковые факелы, заливая светом пиршественный зал. Ольгерд Длинный праздновал совершеннолетие единственного сына – в третьем часу пополуночи Зигмунду исполнился ровно двадцать один год и двадцать один день. Юноша стал мужчиной и отныне должен не только отвечать за себя перед богами и людьми, но и быть готов принять бремя власти, буде отец не сможет его нести. Увы, король не верил, что его отпрыск сможет удержать вожжи, слишком уж тот был изнежен и слаб. Где ему повелевать тысячами суровых воинов, знавших только войну, давать отпор Нижним, глядеть в глаза Горной Ведьме, когда придется просить ее и впредь помогать исскам.

Суровый и подчас жестокий Ольгерд рано потерял жену, и страх за здоровье наследника не позволял ему брать с рожденья слабого ребенка в походы, заставлять его часами бегать взапуски с гончими и стоять на камнях с поднятым мечом, пока усталость не заставит опустить оружие. Король боялся потерять сына – и потерял его. Зигмунд вырос капризным и пугливым. При помощи учителей с Низа юноша выучился читать толстые книжки с пестрыми миниатюрами, бренчать на лютне и слагать непонятные Ольгерду и его воинам вирши, но не был способен заменить на троне отца, к которому относился с приторным почтением, бесившим сурового и прямого исска. Даже Олайя, юная жена короля, которая, как надеялся венценосный супруг, вскоре осчастливит его многочисленным потомством (а что, его собственному отцу Вольфгангу Медвежьей Лапе в год рождения Ольгерда сравнялось полсотни и еще четыре года, а ему нет и сорока пяти!), почитала принца ничтожеством. Стоило тому появиться на отцовской половине, как девочка уходила к себе, презрительно передернув точеными плечиками.

При мысли о жене сердце владыки потеплело. Он и вообразить не мог, что дочь одного из Нижних, отданная ему в заложницы, покорит его сердце. Тем паче Олайя совсем не походила на его первую жену, наделенную богами внешностью валькирии. Дочь рагайского короля Меридита была грациозным миниатюрным созданием, резвым и горячим, как огонь в камине. А как она его любила! Уж в этом-то Ольгерд не сомневался, недаром, когда переговоры с Меридитом и его союзниками были благополучно завершены и заложники могли вернуться, девушка ударилась в слезы и, нагрубив присланному за ней вельможе, выскочила из комнаты. Отправившийся за ней по долгу гостеприимства Ольгерд не поверил своим ушам, когда среди всхлипываний и жалоб, перемежаемых яростными нападками на собственного отца, сначала отдавшего ее, а потом забирающего, прорвались слова любви.

Решенье созрело немедленно. Ему нужен еще один сын, а то, что рагайка еще и знатна, лишь прибавит веса исскам, владыки которых войдут в круг венценосных семей Двадцати Королевств. И потом, девушка была красива, куда лучше его последней любовницы, чьи прелести королю начинали приедаться. Правду сказать, Олайя сначала слегка испугалась его слишком варварского проявления чувств, но через мгновенье она, забыв о слезах, вовсю хохотала, прижимаясь огненной головкой к груди Ольгерда. То, что жена едва доставала ему до воротника, умиляло, хотя король всегда думал, что любит рослых женщин. Наверное, потому, что до появления в своей постели рыжего котенка никого не любил. Ильда, подарившая ему неудачного сына, была дочерью отцовского соратника и подругой детства, они слишком рано узнали, что предназначены друг другу. Отчаянья это не вызвало, но и радости тоже. Ильда была хорошей женой и достойной королевой, но она умерла семнадцать лет назад. Больше он не женился: ночных подруг хватало, но ни любви, ни государственной надобности не было. И вот теперь Олайя. Только бы у девочки все прошло благополучно, уж слишком узкие у нее бедра… Надо же! Он, похоже, боится расплескать еще не наполненный кувшин, ну да рано или поздно он наполнится. Может быть, даже этой ночью.

Король, сглотнув, отвернулся от жены, одетой в золотисто-зеленое платье, красиво оттеняющее безупречно белую кожу и огненные волосы. Он должен сегодня пировать до зари и остаться на ногах, провожая последнего гостя. Чтобы никто, не приведи боги, не сказал, что Длинный сдает или, того хуже, обабился и держится за женину юбку. Что ж, пить так пить! Для начала ему предстоит в одиночку осушить рог, поданный наследником. Король, слегка поморщившись – не о таком сыне мечталось, поднялся во весь свой немалый рост. Принц, от волнения побледнев (о боги, какая бестолочь!), обеими руками поднял оправленный в золото рог и, улыбаясь словно бы приклеенной улыбкой, подошел к отцу. По традиции, как только король выпьет, бочка, из которой налито вино, будет выплеснута в огонь в честь богов, после чего в зал внесут зажаренного целиком горного кабана, и начнется настоящий пир.

Ольгерд легко одной рукой поднял тяжеленный сосуд, подождал, когда стихнет одобрительный гул, и поднес ко рту. Выпить он не успел. Намертво запертые Черные Двери, ведущие на галерею, распахнулись, как распахиваются ставни крестьянской халупы от порыва ветра, хотя сдвинуть с места огромные, обитые позеленевшей бронзой створки было под силу разве что урагану, а на улице стояла тишь позднего лета. И хозяева, и ошалевшие гости с удивлением и ужасом уставились на высокую женщину в черном, чья рука опиралась на холку огромной снежной рыси. Горная Ведьма почтила своим присутствием пиршественный зал!

Ее узнали все, хотя видели немногие. Вопреки титулу Облачных Владык, вот уже шесть поколений передававшемуся в роду Ольгерда, истинной владычицей Черных гор была именно она. Никто не знал, кто она и откуда пришла, но когда согнанный со своих земель немилосердными соседями и взбесившимся морем народ иссков был прижат к горам, к ним вышла женщина со снежной рысью и указала дорогу. Преследователи же оказались погребены под снежными лавинами. С тех пор люди и Ведьма жили рядом.

Исски не забыли добра и, хотя она ничего и никогда не требовала, считали своим долгом в День Спасения устраивать в ее честь празднование с плясками между костров и сбрасыванием в ревущий горный поток подношений. Чтили Ведьму и Облачные Владыки. Когда новый король принимал Венец и Меч из рук жрецов, он поднимался по едва заметной каменистой тропе к Рысьей горе, в одной из бесчисленных пещер которой, по слухам, она и обитала. Иногда Ведьма показывалась сразу, иногда приходилось ждать несколько дней, но она всегда появлялась. Даже Слуги Ветра не знали, о чем она говорит с наследником, но лишь после встречи с Ведьмой он становился Облачным Владыкой.

Исские жрецы попытались ставить в ее честь храмы и собирать десятину, но она воспротивилась этому весьма решительно. Здания и жертвенники, не успев подняться, оказывались расколоты молниями или сброшены в пропасть. Наиболее ретивые, присвоившие право говорить от имени Ведьмы, лишались языка или сходили с ума и начинали лопотать вздор. Исски поняли, что Ведьма не терпит посредников и не желает поклонения. С этим смирились. Ее побаивались и вместе с тем на нее надеялись.

Случалось, отчаявшиеся отправлялись в горы в поисках защиты или помощи; чаще всего эти походы заканчивались впустую, но некоторым везло. И тогда случалось всякое. Ведьма не была доброй, но она была справедливой, и если уж вмешивалась, то наказание часто превышало провинность. Чаще всего она приходила под утро к дому виновного, никто не видел, как это было, но серые утренние лучи высвечивали две цепочки следов – женских и рысьих, а на двери появлялся словно бы выжженный отпечаток узкой ладони. Это было предупреждение, после чего клеветник брал свои слова обратно, нелюбимый жених расторгал помолвку, вор возвращал краденое. Сначала так поступали не все, судьба невнявших была страшной и странной. Вот уже двести сорок весен никто не осмеливался перечить Ведьме, но никогда еще она не появлялась в Облачном Замке, никогда не вмешивалась в дела исских владык.

В огромном переполненном зале воцарилась тишина, прерываемая лишь треском сгоравших в камине огромных бревен. Все смотрели на Ведьму, а она смотрела на короля. Это была высокая женщина с бледным, совсем еще молодым ли-цом. Голову ее несколько раз обвивала светлая коса, из которой выбивалось несколько разноцветных прядок, словно бы колеблемых несуществующим сквозняком. Рука с длинными тонкими пальцами бездумно перебирала серебристый рысий мех, крупный чувственный рот был плотно сжат, а слегка прищуренные серые глаза смотрели жестко и спокойно.

Король опомнился первым и решительно шагнул навстречу незваной гостье с древним приветствием.

– Моя жизнь принадлежит той, кто спасла иссков. Скажи мне умереть, и я умру.

– Мне не нужна твоя жизнь, владыка, – голос Ведьмы был хрипловатым и негромким, – но она нужна исскам. Я пришла предупредить тебя. Те, кто живут внизу, но любят горное золото и ищут дорогу к морю, на рассвете подойдут к Серой Стене. Их много, они долго готовились и уверены в победе.

– Этого не может быть! – Чудовищность известия заставляла забыть о том, кто его принес.

– Это так, король, их видели орлы, их чуют рыси, а они не ошибаются. И я тоже их видела. Они идут ущельем эдельвейсов.

– Меч и доспехи! – загремел Ольгерд.

– Не спеши, – Ведьма улыбнулась, став похожей на свою четвероногую спутницу, – время терпит, сейчас они не выше Рысьего Когтя. Я не хочу, чтобы они здесь были, и горы помогут тебе. Те, кто все же поднимется, твои, сколько бы их ни было. Но сначала тебя ждет другое дело, куда менее приятное, чем честная битва. Речь идет, – глаза Ведьмы холодно блеснули, – о предательстве.

Шестеро твоих предков дарили мне свои жизни, они были мне не нужны, но верность вызывает взаимность. Я не хочу, чтоб твою жизнь прервали те, кому ты доверяешь. Я пришла за предателями, Ольгерд. Им не место в твоем доме. Отдай их мне.

– Карать предателей – долг короля, но… – Он осекся. – Я клялся служить тебе. Они твои, но кто они?

– Я не обретаю счастья, карая, король, но ты нравишься мне. Ты мне кого-то напоминаешь, кого-то, кого я некогда знала… Я не хочу, чтоб ты оказался между молотом и наковальней. Не понимаешь? Оглянись.

Ольгерд рывком обернулся и встретился с сотнями побледневших лиц. Одно лицо было особенно белым, и это было лицо его собственного сына…

– Зигмунд! Ты…

– Он, – спокойно кивнула Ведьма, – в кубке яд, который подействует на рассвете. Воспользовавшись суматохой, он хотел открыть ворота.

– Ты, – повторил король, глядя в перекошенное лицо сына, – ты вправе ненавидеть меня и желать короны. Ты знал, что я не хотел оставлять ее тебе! Ты мог убить меня, но впустить в свой дом рокайцев?! Выродок! Пей! Пей свою отраву!

Король сгреб сына за шиворот, сунув ему в лицо кубок. Наследник извивался всем телом, как нашкодивший кот, которого тычут мордой в его безобразия, но Ольгерд был неумолим.

– Венд, Ораг, держите его! – Двое дюжих воинов кинулись вперед.

– Стой, владыка иссков, – Ведьма говорила все так же ровно. – Ты отдал его мне.

– Прости, – король перевел дух, – ты заберешь его?

– Обоих. И его, и ее…

– Ее?

– Твою королеву.

– Олайя!! Это неправда!

– Правда, король. Спроси сам.

– Отец, – принц заговорил хриплым баском, сорвавшимся на визг, – отец! Это все она! Она всегда хотела меня… Я не хотел, но она угрожала мне… Она заставила меня… Заставила…

– Олайя!

– Он лжет. – Королева владела собой. – Ты должен мне верить, Оле, – большие глаза глядели с чарующей искренностью, – я люблю тебя. Только тебя. Твой сын лжет, это он хотел меня, но я отвергла его. Я виновна, что не сказала об этом, но я не хотела причинять тебе боль.

– Это она! – визжал принц. – Первый раз ЭТО было, когда ты уезжал к Сосновой вершине. Она сказала, что, если я не возьму ее, она скажет тебе, что я ее изнасиловал… Она заставляла меня водить к ней гонцов ее отца, она дала мне яд…

– Ничтожество, – женщина гневно сдвинула брови, – тебе не удастся оклеветать меня. Король справедлив.

– Да, король справедлив, – хрипловатый голос Ведьмы поражал спокойствием, – но вы оба принадлежите мне.

– Госпожа! – В возгласе короля слышались все муки ада. – Госпожа, ты ошибаешься!

– Я не ошибаюсь, король, – вздохнула Ведьма, – Олайя виновна, она была конем, а твой сын – лишь телегой. Но хватит. Я забираю обоих.

– Прости, – король склонил голову, – забери мою жизнь, но верни мне их. Я покараю их, страшно покараю, но я не могу их отдать…

– …ведьме, – за него окончила она, – что ж, я хотела облегчить твою совесть, но, если хочешь нести эту ношу сам, неси.

– Взять их! – В голосе Ольгерда звучал металл. – Мы выступаем немедленно. Хватит прятаться за Стеной! Пусть Нижние узнают силу наших мечей, а эти… Пусть выпьют свой яд поровну. Влейте им его в глотку.

Принц продолжал вырываться и что-то блеять, затем его вытошнило прямо на мозаичный пол, и он безвольно повис на руках стражников, но королева была из другого теста. От ее лица отхлынула кровь, яркие рыжие волосы лишь подчеркнули бледность кожи. Женщина с ненавистью, невероятной для столь хрупкого и изнеженного существа, глядела на короля.

– Варвар! Грубый варвар! Животное! Я презираю тебя… Насильник, ублюдок. – Поток оскорблений не оборвался, даже когда стражники выволокли осатаневшую женщину вон, ее затихающие вопли еще долго доносились с лестницы. Когда же все стихло, Ольгерд оглядел замерший зал и рявкнул:

– Все вон! Собираться во дворе с мечами.

Воины и придворные, толкаясь, бросились из зала. Вскоре в нем остались лишь король и Ведьма.

– Я должен благодарить тебя, – с трудом произнес он.

– Но ты меня ненавидишь, – закончила она, – не будь ты королем, лишившимся сегодня наследника, ты мог бы умереть или позволить себя убить, но права на это ты больше не имеешь.

– Не имею, – согласился он. – Кто ты, госпожа? Ты странно говоришь и еще более странно делаешь.

– Неважно. – Ведьма опустилась в одно из кресел и замерла, словно прислушиваясь. – Если ты хочешь битвы, то тебе пора выступать. Скоро к Когтю подойдет рокайский отряд. Его вождь оказался слишком глуп и самовлюблен, он не повернул, хотя его предупреждали. Ты должен его встретить.

– Встретим, – кивнул король, – я еще помню, кто я. И я помню свои клятвы. Я виноват перед сыном, виноват, что вырастил из доброго семени ядовитую траву. Но перед ней я чист. Клянусь тебе, она лжет. Я любил ее.

– Я верю, – серьезно кивнула Ведьма.

– Клянусь, – повторил король, – я НИКОГДА НЕ НАСИЛОВАЛ ЖЕНЩИН.

В устремленных на него серых глазах вспыхнула ослепительная искра. От бесстрастности его странной собеседницы не осталось и следа. Горная Ведьма смотрела вперед невидящим взглядом только что разбуженного человека. Затем ее губы шевельнулись, и король разобрал: «…никогда не насиловал женщин… Великий Орел! Тарра… Рене!»

ПРОЛОГ

Все выше, все выше – высот

Последнее злато.

Сновидческий голос: Восход

Навстречу Закату.

 М. Цветаева

Vivos voco, mortuos plango, fulgura frango[2]

– Вы посмели?!

– Вот как ты заговорил, милосердный и всепрощающий, когда дело коснулось тебя? Впрочем, брат меня предупреждал…

– Оставь ее!

– Кого?

– Не лги! Ты знаешь, о ком я говорю…

– Знаю, а вот знаешь ли ты? Впрочем, она в любом случае свободна в своем выборе и сделает то, что считает нужным!

– Что ты сделал с ней?!

– С кем?

– Прекрати изворачиваться.

– Я не изворачиваюсь. Да, я знаю, кем стала та, о ком ты говоришь, но ни я, ни ты, ни кто другой никогда не узнает, та ли это, о ком ты думаешь. Но кто бы она ни была, я с ней ничего не сделал, только дал ей право вернуться…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Vim vi repellere licet[3]

Одна из всех – за всех – противу всех!

М.Цветаева

Эстель Оскора

Я вдыхала холодный горьковатый воздух, пропитанный запахом осенних костров и полыни. Вечерело, по усыпанному крупными звездами небу порывистый ветер гнал редкие неопрятные облака. Звезды свидетельствовали – это Тарра. Или почти Тарра. Я узнавала очертания созвездий, но с ними было что-то не так, они изменились, как меняется проволочный узор, если его немного растянуть.

Послышался топот, и я поспешно отступила в темноту. Конечно, бояться мне было не то чтобы нечего (и в мирах, через которые я прошла, и в междумирье хватало чудищ, с которыми мне бы не хотелось встречаться), но лошадиный топот уж точно не нес ничего такого, что могло бы причинить мне неприятности. Другое дело, что сначала следовало оглядеться. Я не знала ни времени, ни места, в котором очутилась, а изменившиеся созвездия наводили на тревожные размышления. Хотя чего следовало ожидать, если в последнем из миров, где я чуть было не осталась навсегда, устав от бессмысленных скитаний, перед моими глазами прошло шесть колен Облачных Владык, а сколько всего было до этого…

И все равно я надеялась, сама не знаю на что. Я должна была вернуться. Чтобы найти Рене, какова бы ни была его судьба, или узнать, что его больше нет. Нигде. В конце концов, его могло точно так же вышвырнуть за пределы Тарры, как и меня, но поиски следовало начинать здесь, в Арции. Даже если все окажется бессмысленным, прежде чем покончить со всем разом (а это, судя по всему, для таких, как я, дело непростое), придется довести до ума то, что начали Рене и Залиэль. А потом я отыщу и прикончу ту тварь, которая его погубила, если она все еще здесь. Прикончу и умру.

…Из-за поворота вырвалось несколько конных с факелами, за ними попарно проскакало десятка полтора воинов, за которыми следовали карета и две закрытые повозки, а замыкали процессию еще несколько десятков вояк. Все это безобразие, немилосердно грохоча и лязгая, быстро удалялось на юго-запад. Меня не так уж и занимало, куда торопится честная компания, пусть их едут, хотя, если они не дадут через час-полтора лошадям роздых, те начнут падать. Поражало другое: воины были в доспехах, весьма напоминавших железяки, бывшие в ходу при Анхеле Светлом, когда самым страшным оружием был арбалет. И эти изменившиеся звезды! Неужели я попала в прошлое?! Но этого не могло быть: по всем Законам, явным и тайным. Время не имеет обратного хода, в него нельзя войти снова, как нельзя войти в одну и ту же реку. Да, где-то оно течет быстрее, где-то медленнее, где-то и вовсе почти стоит, но нигде не идет вспять. Это невозможно, как невозможен дождь, идущий снизу вверх. Но откуда тогда эти нагрудники, налокотники, шлемы, которых в той Тарре, которую я знала, не носили уже лет двести?

От размышлений меня отвлекло мягкое, прохладное касание. Еще веселее! Меня искали, и искали с помощью магии. Заклятье было сильным и умелым… Впрочем, каким бы сильным себя ни полагал искавший меня маг, я была сильнее. Много сильнее. Я могла поймать нить его волшбы и выдернуть его сюда, как затягивает в воду нерадивого рыбака хитрая рыбина. Я не сделала этого только потому, что пошел бы такой астральный звон, что мое присутствие стало бы очевидным всем синякам Тарры. Я же чем дальше, тем больше не желала себя обнаруживать. По крайней мере, пока не пойму, что здесь творится и не ошиблась ли я, не попала ли в мир, невозможно похожий на Тарру, но отстающий от нее лет на триста…

Но сначала следовало разобраться с унюхавшим мое появление колдуном. Вряд ли он искал именно меня – о том, что я вернусь, не знали даже Великие Братья, но мое появление вызвало, не могло не вызвать изрядного астрального возмущения. Неудивительно, что кто-то пытается выяснить, что же произошло на этой дороге. Ну что ж, играть так играть. Оставаясь на месте, я довольно легко удерживала вокруг себя мельчайшие магические корпускулы, надолго прилипающие к тому, кто возмутил сей мир спонтанным появлением. Теперь оставалось ждать, а ждать я могла долго. Однако не прошло и пары о[4] (созвездие Агнца над горизонтом не успело смениться созвездием Иноходца), как тишину вновь разорвал стук копыт – на сей раз всадник был один и ехал крупной рысью, как нельзя лучше подходящей для ночной дороги. Вскоре появился и сам наездник, лунный свет засеребрился на его шлеме. И этот туда же! Они что тут, про мушкеты вовсе позабыли, только стрел берегутся? Ладно, посмотрим, но сначала следует заняться путешественником. Возможно, я причиню ему большие неприятности, но чем-то или кем-то всегда приходится жертвовать. Я приготовилась и, когда путник (отчего-то мне подумалось, что это гонец) поравнялся со мной, мысленно произнесла Слово.

Как всегда, вокруг меня что-то стремительно обернулось и встало на свое место. Бедняга, так ничего и не почувствовав, проследовал своей дорогой, унося с собой приклеившийся к нему намертво мой астральный хвост, я же направилась в противоположную сторону. Теперь я могла спокойно разузнать, что же здесь творится. Пока я не захочу, меня не обнаружит никто…

2850 год от В.И.

26-й день месяца Зеркала.

Арция. Мунт

– Не люблю Мунт, – сероглазый всадник обернулся к своему спутнику, темноволосому атлету, – как попаду сюда, так хочется бежать куда глаза глядят. Суета, вранье, взгляды какие-то липкие…

– А что ты хочешь, Шарло? Столица, одно слово…

– Наверное, – названный Шарло пожал плечами, – не понимаю, как кому-то нравится здесь копошиться, тут и дышать-то нечем!

– Сейчас ты заговоришь об Эльте, – хмыкнул темноволосый, – уж с тамошними ветрами точно не задохнешься.

– Да я и в Ифрану не прочь вернуться, – Шарло весело и открыто засмеялся, – там хоть и юг, но все просто. Война, мы, враги… Если грязь, то только под ногами.

– Повезло с тобой Лумэнам[7], – атлет вздохнул и комично развел руками. – Другой бы на твоем месте…

– Рауль, друг мой, я тысячу раз все слышал. Я знаю, что мне скажешь ты и что думает твой отец, но это бессмысленно. Я не собираюсь выдергивать трон из-под Пьера.

– Пьера, – хмыкнул Рауль, – да Пьер тебя от своего любимого хомяка не отличит… Можно подумать, ты не знаешь, что всем Фарбье вертит.

– А можно подумать, ты не знаешь, что я знаю, что ты скажешь, – отмахнулся Шарло. – Ладно, хватит об этом. Раз уж нас занесло в этот город, давай хоть отдохнем. К королю я сейчас точно не пойду, устал!

– Я так и вовсе бы к нему не ходил…

В словах, сказанных Раулем, был свой смысл, так как спутником его был не кто иной, как Шарль Тагэре[8], герцог Эльты и дважды правнук короля Филиппа Третьего Арроя, имевшего счастье или несчастье пережить своего старшего сына, так и умершего наследником короны. Престол перешел к внуку коронованного старца Этьену. Второй сын короля, Лионэль, герцог Ларрэн, пережил это довольно спокойно, зато третий, Жан Лумэн, счел, что на троне пристало сидеть его собственному отпрыску, а не племяннику. Этьен был свергнут и вскоре умер, то ли сам, то ли с помощью заботливых родичей, и на престоле обосновались Лумэны.

Первый Лумэн, правивший под именем Пьера Четвертого, был хоть и не самым приятным человеком, но сносным правителем. Его сын, опять-таки Пьер, полагал себя великим воином, но, прежде чем погибнуть при очередной осаде Авиры, довел страну до нищеты. Наследник горе-полководца Пьер нынешний, а по счету Шестой, унаследовал корону еще в колыбели, но оказался слабоумным. Арцией, по сути, правил незаконный дядя короля Жан Фарбье[9] Второй, а дела на затянувшейся почти на сто лет войне с отделившейся от Арции Ифраной шли хуже и хуже. И не потому, что арцийцы не умели воевать, а потому, что в самой стране творилось Проклятый[10] знает что. Неудивительно, что и знать, и купцы, и крестьяне все чаще и чаще посматривали в сторону Шарля Тагэре, «дважды Арроя» и к тому же отменного воина и человека, думающего сначала об Арции, потом о друзьях и лишь затем о себе.

Именно поэтому Рауль имел все основания говорить, что Шарлю Тагэре нечего делать в Мунте. Под стрелами ифранских лучников красавцу герцогу и то было безопаснее, но Шарль, носивший титул лейтенанта всей Ифраны, счел уместным принять приглашение короля. Отказ означал бы открытое неповиновение короне. Вообще-то, многие арцийцы только бы обрадовались, заяви Тагэре о своих правах, но сам Шарль пока подобных стремлений не выказывал. Да, в Мунт он не хотел, но развязывать гражданскую войну не хотел еще больше. И герцог поехал, взяв с собой всего две дюжины всадников и оруженосца.

Рауль ре Фло, один из друзей герцога, увязался с ним чуть ли не насильно и всю дорогу отговаривал Шарля от визита. Не помогло. Вечером 26-го дня месяца Зеркала они въехали в столицу некогда простиравшейся от Последних гор до Старого моря империи, а ныне раздираемого на части интригами и склоками королевства. Город, впрочем, выглядел мирно и благополучно. Из открытых дверей харчевен вырывался вкусно пахнущий пар, по улицам сновали укутанные в теплые суконные накидки горожане, на многочисленных иглециях[11] звонили к вечерней службе.

Тагэре никогда не любили столицу и так и не озаботились построить собственный дворец. Эльта, город на суровом северном берегу, недалеко от покоящейся нынче на дне Сельдяного моря Гверганды, и для деда и отца Шарля, и для него самого была лучшим местом на земле. Первый Тагэре, отказавшись поддержать брата-узурпатора, покинул Мунт добровольно, а его сыновья и единственный выживший внук отнюдь не стремились вернуться в столицу. А раз так, зачем им особняк, тем паче Тагэре всегда могли отдохнуть под крышей Мальвани. Нынешний маркиз был ближайшим другом Шарля и Рауля и, как и все в этом роду, прирожденным полководцем. Анри, получивший в прошлом году, после смерти своего отца, титул маршала[12] Арции, порывался ехать вместе с друзьями, но Шарль встал на дыбы. Тагэре полагал, что нельзя оставлять армию на милость Конрада Батара, который, возможно, и неплохой военный, но слишком много думает о маршальском жезле и слишком мало об Арции. Мальвани скривился при упоминании бывшего приятеля, а теперь соперника, как от зубной боли, но остался в армии, предоставив друзьям в полное распоряжение родовое гнездо, помнящее еще героев Войны Оленя[13]. Впрочем, строить с той поры в Арции лучше не стали, скорее наоборот.

Шарль и Рауль намеревались провести вечер вдвоем за стаканом атэвского вина, но не вышло. Не успело стемнеть, как с черного хода постучали. Наладившийся было прогнать не понимающего благородного обхождения ремесленника, мажордом склонился в почтительном поклоне перед командором[14] Мунта бароном Обеном Трюэлем, явившимся засвидетельствовать свое почтение герцогу. Нельзя сказать, чтобы Тагэре был от этого в восторге, но деваться было некуда. Трюэль, хоть и играл с упоением роль недалекого солдафона, был умен и прекрасно осведомлен о том, что творится во вверенной ему столице. Ни господин начальник Тайной Канцелярии, ни канцлер Арции, ни всемогущий королевский родственничек Жан Фарбье, не сомневаясь в способностях барона, вынужденно принимали его игру. Трюэля это, видимо, забавляло, но как выглядит командор славного города Мунта без своей обычной маски, знала разве что его сестра.

Увидев визитера, Шарль поднялся ему навстречу:

– Не скажу, что так уж рад видеть вас, барон. Мы только что с дороги, как вы, вероятно, знаете, и очень устали.

– Не сомневаюсь, – Обен, крупный, чтобы не сказать толстый, мужчина лет сорока с лицом обжоры и выпивохи пожал могучими плечами, – но лично я посоветовал бы вам промучиться в пути еще ночку. Чем дальше вы будете к утру, тем лучше для вас, да и для меня. Ловить Шарля Тагэре мне не улыбается, потом по улице не проедешь, тухлыми яйцами забросают.

– Вы хотите, чтоб я уехал? – Шарль поднял темную бровь, странно контрастирующую со светло-золотистыми волосами.

– Хочу, – не стал отпираться барон, подходя к столу и самочинно наливая себе вина, – вы даже не представляете, как хочу.

– Иными словами, – встрял в беседу Рауль ре Фло, – герцогу грозит опасность.

– Хуже, – изрек Обен, – опасность грозит мне. Поддерживать порядок в городе во время покаяния Шарля Тагэре? Увольте! Легче сразу пойти и удавиться.

– Вот даже как? – Герцог не казался ни удивленным, ни встревоженным. – Значит, Бэррот все же решился…

– Бэррот-то как раз ни при чем, это Жан с Дианой разыгрались. Ну и сволочная же баба, я скажу… Хоть бы кто ее прикончил, я бы Проклятому за это душу отдал. А Вы бы, монсигнор[15], прежде чем в Мунт соваться, справились бы о здоровье кардинала! Он, между прочим, совсем плох.

– Сочувствую, – нагнул голову Шарль Тагэре, – мне Его Высокопреосвященство нравится, не хотелось бы, чтоб кардиналом Арцийским стало какое-нибудь надутое чучело, но при чем…

– А при том, что Евгений никогда не позволил бы схватить Тагэре и тем более не отдал бы его в руки Скорбящих, но сейчас бедняга лежит в занавешенной комнате, к нему никого не пускают. Короче, мерзко все, Ваша светлость, так что прикажите седлать коней!

– Пойду распоряжусь. – Ре Фло сделал попытку подняться.

– Садись, Рауль, – махнул рукой герцог, – никуда я не поеду. Благодарю, барон, но Тагэре от королей не бегают, тем более от таких. Тагэре вообще не бегают.

– Ну, хозяин – барин, хочет – живет, хочет – удавится. – Командор выдул еще кубок и поднялся. – На всякий случай запомните. Улица Сэн-Ришар этой ночью совершенно безопасна, а привратника в ее конце зовут Гийом-Прыщ. Ну а я, само собой, вас не видел. Если вам хочется лезть в это болото змеиное, лезьте, но я бы подождал, пока гадюки друг дружку не пережалят.

– Спасибо, – снова улыбнулся Тагэре, протягивая Обену руку, которую тот и пожал с недовольным видом, пробурчав: «И все же нечего вам делать во дворце. Атэвы говорят, что гиены, если их много, могут загрызть льва, а гиен сейчас в Мунте о-го-го…»

Рауль дождался, пока слуга доложил о том, что Трюэль покинул дворец, и только после этого повернулся к Тагэре:

– Я был прав, Шарло, но сейчас не до этого. Ты должен бежать.

– Я уже сказал, что не побегу!

– Да слышал я, но это твое благородство здесь не к месту.

– Это не благородство, Рауль. – Герцог задумчиво посмотрел бокал на свет. – Надо же, какое красное, я и не замечал раньше. – И повторил: – Это не благородство и не смелость, потому что я боюсь, очень боюсь того, что творят в Замке Святого Духа. Только выхода у меня нет. Я ДОЛЖЕН завтра пойти к королю.

– Должен? Ничего не понимаю.

– Тут и понимать нечего. Согласен, я свалял самого большого дурака в своей жизни, когда сунулся в Мунт, но мы уже здесь. Не знаю, пришел ли Обен сам по себе или его кто-то послал, но то, что мы в столице, знает не только он и его люди. Синяки[16], те наверняка следили за нами с самой границы. Нас или убьют при попытке к бегству или схватят, но тайно, и объявят, что мы подались за Проклятый перевал[17]. Может быть, ты был не так уж не прав, когда советовал поднять восстание, войска бы пошли за нами, только вот Жозеф[18] под шумок оттяпал бы от Арции еще кусок. Не хочу и не могу превращать войну с самым мерзким врагом, который был у Арции за последние шестьсот лет, в смуту. Да и что я сказал бы людям? Что хочу стать королем? Но я не хочу…

– Лучше быть королем, чем покойником, – Рауль ре Фло нехорошо улыбнулся, – но ты прав. Живыми уйти трудно, даже если Обен не станет нас ловить, а я ему отчего-то верю.

– Я тоже. Этот винный бочонок нам не враг. Но нам от этого не легче. Мой единственный шанс, Рауль, – делать то, чего от меня не ждут. Если Трюэль подослан, от меня не ждут, что, узнав обо всем, я все же пойду завтра к королю, а я пойду.

– А если не подослан, и о его визите никто не знает?

– Нас выследят в любом случае. А если меня схватят, то пусть это будет при всем честном народе. От меня ждут буйства, а я сопротивляться не стану. И попытки к бегству не будет. А вот ты уедешь, но не сейчас, а утром. В ливрее одного из твоих людей, якобы с письмом в Эльту.

– Если они поднимут на тебя хвост, я запалю такой пожар…

– Хорошо бы обойтись без этого, мне отнюдь не хочется изображать из себя жертву.

А барон Обен Трюэль был недоволен. В порядке исключения он не преследовал никакой далеко идущей цели, а просто хотел, чтобы Тагэре убрался из Мунта. Герцог ему не поверил и имел на то веские основания. Обен и сам бы себе не поверил, и все же, все же Тагэре нравился ему много больше полоумного короля и его обнаглевшего родича. Фарбье вел себя так, словно у него на гербе не кошачьи следы[19], а, самое малое, Великий Тигр[20], это не могло не бесить.

Трюэль был человеком циничным и равнодушным, но Шарль его чем-то тронул, и барон, посмеиваясь над своей чувствительностью, написал сестре в Фей-Вэйю. Он не собирался рисковать собой и своим положением, но и не предпринять вообще ничего отчего-то тоже не мог.

2850 год от В.И.

26-й день месяца Зеркала.

Арция. Постоялый двор «Веселый горшок»

Эстела ре Фло со вздохом отодвинула тарелку с истекающими маслом пирожками. Есть не хотелось, ей вообще ничего не хотелось, даже жить. Все, что было хорошего, все надежды, все радости остались в родном Фло, а ее продали. Продали. Чтобы спасти владения и обезопасить братьев, племянников, сестер, кузенов. Воспитанница! Ха! Ей никогда не выйти из монастыря, уж циалианки[21] об этом позаботятся. Она примет постриг, и ее жизнь мало чем будет отличаться от заключения. Эста и раньше слышала, что Лумэны при помощи бланкиссимы[22] Дианы берут в заложницы девушек из знатных семей, но не представляла, что именно ей уготована подобная участь. Сначала воспитанница, через два года – послушница, затем – монахиня, которой если и разрешат увидеть родичей, то лишь через решетчатое окошечко в монастырской приемной. Эстела помнила, как много лет назад они навещали сестру деда, и бледная женщина в белом тихо и монотонно говорила внучатой племяннице, что нужно молиться святой Циале и слушаться папу с мамой, а Эсте отчего-то было страшно.

А ведь когда Вивьен увезли из дома, ей было столько же лет, сколько сегодня самой Эстеле. Уж лучше сразу умереть, чем заживо гнить всю жизнь, без солнца, без родных и… без Шарля Тагэре. При мыслях о внуке первого герцога Тагэре Эстела вовсе расклеилась, и доселе сдерживаемые слезы вырвались наружу. Девушка разрыдалась, уже не заботясь о том, что на нее смотрят и ее эскорт, и все, кто находился в зале придорожной гостиницы.

Валентин Рузо, сопровождавший Эстелу ре Фло в Мунтскую обитель святой Циалы, не был злым человеком, к тому же у него тоже были сестры. Белый рыцарь понимал, что девушкам всегда тяжело отрываться от дома, эта же, по мнению Валентина, вряд ли приживется в монастыре. За свои сорок с лишним он повидал немало благородных девиц, поначалу плакавших, затем молчащих, а в конце концов решительно поднимавшихся вверх по ступенькам циалианской иерархии.

Такой была нынешняя Предстоятельница[23] ордена Виргиния, такой будет и юная Моника Бэррот, весной принявшая обет послушания, но вот эта темноволосая девочка, задыхающаяся от страха и обиды на судьбу… Рыцарю было жаль Эстелу, но помочь он не мог, да и права не имел. Ре Фло были могущественным семейством, а явная дружба нынешнего графа и его младшего сына с Шарлем Тагэре, столь выгодно отличавшимся от сидящего на престоле слабоумного Пьера, была занозой для всех, кто сделал ставку на Лумэнов. Тагэре в отличие от родоначальника новой династии не запятнали себя свержением законного короля и братоубийством. Лумэнов терпели, потому что на их стороне была Церковь, и потому что у баронской оппозиции не было головы, но наметившийся союз двух могущественных фамилий мог стать для них роковым. В лице Шарля Тагэре и Старого Медведя[24], Этьена ре Фло, оппозиция получала сразу двух вождей. Если же Эстела станет герцогиней Тагэре, то ее дети, особенно если наследуют отвагу и красоту Тагэре и честолюбие и ум владетелей Фло, могут не только потребовать корону, но и завоевать ее. Нет, бланкиссима Диана права, девушка должна стать циалианкой, это, возможно, удержит ее отца и братьев от мятежа.

Валентин подозревал, что заложниками Лумэны не ограничатся, и в глубине души был рад, что его миссия – только доставить девочку в монастырь. Куда печальнее, если бы его заставили поднять меч на Тагэре. В глубине души циалианский рыцарь не то чтобы сочувствовал Шарлю, но слишком уж тот выигрывал в сравнении с жалким полоумным юнцом, превратившим арцийскую корону в шутовской колпак. И это он, Валентин, не один десяток лет верой и правдой служащий бланкиссиме Диане и в ее лице равноапостольной Циале! Что же тогда говорить о других нобилях[25]. Пьера большинство нобилей презирает и за глаза называет не иначе как дурачком, а Тагэре любят, а от такой любви до гражданской войны один шаг. Нет, бланкиссима правильно поступила, потребовав юную Эстелу, хоть и жаль ее, но покой в государстве и святое дело дороже.

Рыцарь покачал головой и потребовал старого чинтского. Несвоевременные мысли лучше всего запить. Скоро ему придется позабыть о вине – рыцарям Оленя пить не то чтоб запрещалось, но замеченные в этом могли забыть о продвижении вверх, сегодня же он еще не в обители, а в дороге, причем среди его людей, как ему кажется, доносчики отсутствуют.

Трактирщик принес кувшин и поспешно ретировался: простолюдины недолюбливали Белых рыцарей, хотя те и служили божьему делу. Нобили тоже предпочитали по возможности не иметь дел с теми, кто посвятил себя святой Циале, так что в уютной комнате с Эстелой и ее эскортом оставались лишь трактирщик с подавальщиками да маленькая серая кошка, в отличие от людей и не думавшая бояться воинов в белом. Валентин с умилением наблюдал, как зверушка деликатно доедает предложенное ей угощение. Затем киска подняла головку, так что стал виден аккуратный белый треугольник на шейке, и, коротко мяукнув, вспрыгнула рыцарю на колени, несколько раз обернулась вокруг себя и улеглась. Грубая мужская ладонь коснулась мягкой шерстки, кошка прищурила желто-зеленые глаза и замурлыкала. Доверие слабого всегда умиляет, и рыцарь с сожалением ссадил разнежившееся животное на пол, когда пол-оры спустя его вызвали на улицу. Гонец от Ее Иносенсии молча передал свиток, и, развернув его, Валентин ахнул.

Им предписывалось везти девушку прямо в Фей-Вэйю, минуя Мунт. Значит, юная Эстела понадобилась самой Виргинии! Что случилось, посланник не объяснил, возможно, сам не знал, но Валентин родился не вчера, объяснение могло быть лишь одно: Ее Иносенсия не намерена оставлять в руках арцийской бланкиссимы, слишком часто заглядывающейся на рубины Циалы, такой козырь, как дочь Рауля ре Фло.

Скрипнув зубами, рыцарь отдал необходимые распоряжения воинам и поднялся в зал расплатиться. Хозяин гостиницы, узнав, что гости его покидают, с трудом скрыл вздох облегчения. Теперь предстояло забрать девушку. Та, к счастью, немного успокоилась, чему поспособствовала все та же трактирная кощенка. Валентин был, в сущности, незлым человеком и ничего не имел против, когда его подопечная захотела взять киску с собой. Трактирщик и вовсе лишь плечами пожал, но от дополнительной серебряной монетки, на которую можно было купить и прокормить дюжину мурок, не отказался. Вскоре опасные гости покинули гостиницу «Веселый горшок«, и сразу же общая зала наполнилась смехом и разговорами.

2850 год от В.И.

27-й день месяца Зеркала.

Арция. Мунт

Обычно в эту пору в Мунте было теплее, но на этот раз осень взялась за дело раньше, чем обычно, до срока сорвав с деревьев разноцветную листву. Канцлер Луи Бэррот был человеком смелым, но иссиня-черные скрюченные стволы каштанов, лишившихся пышного летнего убранства, с детства вызывали у него безотчетный страх. Впрочем, для мерзкого настроения нынче были куда более серьезные основания, чем просто плохая погода. Жан Фарбье, заклятый друг и фактический правитель, не посоветовавшись, захватил Шарля Тагэре. Бэррот считал это чудовищной ошибкой, но он был в одной лодке с Лумэнами и бланкиссимой Дианой и понимал, что тонуть придется всем вместе, а тонуть сорокапятилетний нобиль ну никак не хотел. Он только весной закончил постройку нового особняка на Собачьей улице и поселил там очаровательную рыжую кошечку, чьим родичам пришлось дать хорошего отступного. Бэррот собирался провести осень и зиму в милых развлечениях, а эти уроды сделали все, чтобы страна заполыхала!

– Он не сопротивлялся? – Канцлер с трудом сдерживал раздражение, но командор Мунта, одновременно являющийся и начальником городской стражи, был не виноват в том, что получил идиотский приказ, а ссориться с ним было себе дороже.

– Нет, Тагэре не только не трус, но и не дурак. Вырваться из Мунта он все равно не смог бы. Я знаю, что его предупредили, но он решил, что ему не уйти. И правильно решил, между прочим, – маленькие глазки барона задержались на лице Бэррота, и тому стало не по себе, – синяки и капустницы[26] караулили на всех дорогах, его бы прикончили, разве что Проклятый бы помог…

– Кому он отдал шпагу? Вам?

– Никому.

– То есть?

– Красавчик Шарло переломил клинок о колено, бросил обломки за спину, скрестил руки на груди и, насвистывая, направился за синяками. Мое участие не понадобилось, чему я донельзя рад. Этот парень мне нравится. И не только мне. Молодые нобили, ошивавшиеся в королевской приемной, от его выходки были в восторге.

– Этого еще не хватало. Он в Замке[27]?

– Где же еще… Диана с этим поганым Домиником добычу из рук не выпустят. Они хотят, чтоб Шарло сказал на площади то, чего он на самом деле знать не знает.

– Я бы предпочел быть в курсе всех дел.

– А как они могут обстоять? Жан с Дианой как тот чудак из притчи, который хотел и яичницу слопать, и цыплят осенью продать. – Обен разразился довольно-таки неприятным смехом. – Если им нужна правда, герцога следовало бы отдать палачам. Может, он что и сказал бы, хотя вряд ли… Заговоры не по его части, тут скорее нужно старика ре Фло потрясти, а Шарло, тот все больше воевать любит да к женщинам в окна лазить. К тому ж беднягу придется предъявить народу, так что калечить его нельзя, а то мунтские бабы Лумэнов в клочья разорвут.