Купальская ночь Вернер Елена

– Ладно, двигаем дальше.

Настена нагнулась и подобрала что-то с асфальта.

– Жень, ты уронила.

– Господи, еще и эти!.. – раздраженно зашипела Женя, и схватив протянутую Сойкиной шпильку, с силой швырнула ее в реку.

У парка, уже на другом берегу, оставив позади и мост, и блокпост с бетонным заграждением, компания остановилась. Решали, куда пойти – можно было на трибуны, на стадион, что на краю парка, или вообще на пляж, к старой водонапорной башне и купальне, а можно было бродить по ночному поселку и искать приключений. Решили второе, и двинулись гурьбой. Фонари не горели, окна уже были потушены, но навстречу то и дело попадались люди. Они узнавали друг друга по голосам, кому-то парни жали руки, кто-то даже делился выпивкой. Кате хватило выпитого на берегу, голова казалась ватной и горячей.

В фабричном парке Степе стало плохо, и его долго выворачивало в кустах сирени под громкие шуточки Вани, несмотря на то, что Женя, беспокойно оглядываясь на Костю, уговаривала брата отойти за угол и дождаться Степу там. Переживала она зря – Костя оставался невозмутимым.

– Живой? – только и спросил он брата по возвращении, и получив утвердительный ответ, переключился на рассказ Маркела о последней поездке в город. Улучив момент, когда все слушали Маркела, Степа приблизился к Кате.

– Кать… Ты не думай, я не всегда такой, – стыдливо пробормотал парнишка.

– Степ, что за глупости? – удивилась Катя. – Ничего страшного же… И при чем тут я?

– Нет, ты не понимаешь, – язык у него все еще заплетался. – Просто это случайно вышло. Ты не обращай внимания, что я так… Ну, хорошо? Скажи, хорошо?

– Хорошо, – с улыбкой согласилась девушка. Степа посмотрел на нее грустно и тяжело, вздохнул и отошел.

Катю теперь занимала совсем другая проблема. Аленины босоножки все сильнее терли. На левой ноге – Катя почти видела это – стремительно наливается волдырь, и с каждым шагом становилось все больнее. Вдобавок к этому каблуки шатались, попадая в асфальтовые выбоины, а между пальцев впивались песчинки. Она понимала, что долго так не протянет, и вскоре надо будет возвратиться домой. Но больше всего на свете ей хотелось остаться.

– А знаете примету? – вспомнил Костя на углу улицы 8 марта и Горького. – Если на Иванов день перелезть через заборы двенадцати огородов, любое желание исполнится.

– О-о! Прикол! Тут один огород есть, – радостно начал Ваня. – Вот там, третий справа. Там яблоки чумовые растут! Маркел, помнишь, мы в девятом классе лазили?

– Это когда Калмык летнюю практику сорвал?

– Да, да, точно!

– Да, яблоки там что надо, – подтвердил Маркел.

– Ну так что, погнали? – Ваня уже настороженно оглядывал улицу. – Вроде никого!

Он без лишних раздумий направился в сторону заветного огорода. Костя и Маркел весело переглянулись и двинулись следом, за ними без особого энтузиазма увязался Степа.

– Вы что, серьезно? Эй, народ! – окликнула их Женя. Парни обернулись. Ваня театрально приложил палец к губам.

– Вы совсем уже что ли? Детский сад, вторая четверть? – Женя злилась. Видно было, что и Сойкина с Надей не в восторге от этой идеи. А вот у Кати внутри что-то уже зудело и подсмеивалось, и от этого становилось и страшно, и весело. Она закусила губу, подняла голову и наткнулась на взгляд Кости. Они по-прежнему не говорили друг другу ничего, за целый вечер ни слова, но сейчас, в этот самый момент их глаза организовали заговор, заключили пакт, и Катя улыбнулась, понимая, что выдала ему себя с головой.

– Ну если вы совсем без мозгов, – продолжала Женя, – то давайте, лезьте. А мы тут постоим, посмотрим.

– Будете на стреме! – подвел итог Ваня. Женя надула губы и зыркнула на него с раздражением. Она еще не видела, что Катя отходит к кусту репейника у обочины и скидывает под его листья свои босоножки. О, это было блаженство, стоять в мягкой, как мука, пыли, на еще не остывшем асфальте, и шевелить пальцами.

– Я готова! – Она прикрыла босоножки лопухами и в три прыжка догнала Костю, Маркела и Ваню. Надо было видеть лица девчонок в эту секунду. Надя и Сойкина, озадаченные, все же покачали головами:

– Нет, я в юбке не полезу.

– Я тоже.

Женя оценивала ситуацию. Наконец, она милостиво улыбнулась и подошла к Косте:

– Хорошо, вместе так вместе!

Ваня оглядел обеих девчонок скептически, но предпочел не комментировать. Вшестером они побежали к забору, за которым росли вожделенные яблоки. Степа припал к щели между досками, выглядывая обстановку во дворе, Костя и Маркел одним махом сиганули через забор. Оттуда раздался шепот:

– Чисто, давайте сюда!

Степа наклонился к Кате, шепнул:

– Помочь?

Она покачала головой. Забор был невысокий, с удобным уступом. Перелезть проще простого. Она подхватила подол сарафана, сжала его в кулаке, поставила ногу на уступ, подтянулась, перекинула ногу – и села сверху на забор. Мгновение, и она уже спрыгнула по ту сторону, в темном дворе. Следом за ней перемахнул Степа, а Ваня с Женей замешкались, шепотом препираясь.

Маркел кивнул на проход между хатой и сараем в сад и первым шагнул в тень. Катя оглянулась на забор и заметила уже высунувшиеся над ним головы Жени и Вани, но тут позади раздался оглушительный звон перевернувшегося ведра и тихое чертыхание Маркела. Катя от ужаса приросла к месту.

Костя, не теряясь, протянул руку и сорвал с бельевой веревки сушившееся там темное покрывало.

В хате загорелся свет. Костя тут же накинул на плечи Кате покрывало, и оно полностью скрыло ее белеющий сарафан. Видно, он продумал такую возможность загодя. Все вчетвером ребята медленно пятились, отступая к саду: чтобы вернуться на улицу, нужно было пройти мимо крыльца, этот путь не годился больше – вот-вот выскочит хозяин.

И точно – торопливые шаги по сеням, дверь хаты распахнулась.

– Это там хто? – задребезжал стариковский голос. – Я счас милицию вызову!

Костя мгновенно дернул Катю к себе, и они вместе присели у куста смородины. Маркел метнулся к яблоне, а Степа наполовину скрылся за большой садовой тачкой. Они замерли и слились с тенями в саду. Но тут случилось непредвиденное – над крыльцом вспыхнула лампочка. Она залила желтым светом и двор, и половину сада, и ребята оказались как на ладони.

– Ах же ж стервецы! Окаянные! А вона я вам счас покажу! – заголосил дед. – Щас стрелять буду!

Степа сорвался с места первым, куда-то вправо, длинными большими прыжками. Катя торопливо высвобождалась из бесполезного теперь покрывала.

– Сюда! – Костя дернул Катю за руку, и они поскакали влево, петляя между грядок. Кате казалось, что они превратились в зайцев, по крайней мере, точно так же хотелось трусливо осесть на корточки и прижать длинные уши. Но горячая рука Кости сжимала ее ладонь, тянула вперед, и они неслись к краю огорода и соседскому забору.

Тут грохнул выстрел. Это было так громко и так неожиданно, что девушка чуть не упала – ноги от страха подкосились. Сердце готово было разорваться, больно вколачиваясь в ребра.

– Он нас убьет! – пискнула она.

– Это соль, – на бегу бросил Костя, крепко держа ее. Они благополучно добежали до низенького забора и, не притормаживая, перескочили его. Здесь сразу начались плодовые деревья, но белое Катино платье было слишком хорошо видно в темноте, и они припустили дальше. Только когда весь этот огород, и еще один забор оказался позади, ребята в изнеможении повалились в траву.

Принцип деления земли в Пряслене был такой же, как и везде: вдоль улицы в ряд шли хаты с дворами, а на задах тянулись разделенные оградами, а иногда и просто межой, узкие вытянутые прямоугольники огородов. Судя по всему, этот был ничейный, заросший травой по пояс. Упав в нее, Катя и Костя оказались скрытыми ото всех.

Месяц, худо-бедно освещавший все вокруг, нырнул за быстро и высоко бегущие тучи, и стало совсем темно, как в гудроне. И все, что Катя чувствовала, кроме отчаянно заходящегося от стука сердца, это ладонь Кости, все так же сжимающая ее ладонь.

– Он стрелял по нам… – ошеломленно бормотала Катя. – Стрелял!

– Солью, он стрелял солью.

– Откуда ты знаешь?

– Ну… Я тут живу. Так что я знаю, – в кромешной темноте по голосу Кости было слышно, что он улыбается.

– Я так испугалась… – призналась она.

– Ну что ты… Разве ты такая уж боягузка[2]? – вдруг пробормотал он почти нежно.

Катя осторожно высвободила руку. Луна выплыла из-за тучи и осияла небо.

– Надо наших найти.

– Эй, – послышался чей-то шепот неподалеку. – Вы где?

– Маркел, ты?

– Ну а кто? – Маркел раздвинул бурьян и бухнулся рядом. – Фух! Вот это мы дали стрекача! Ляньте, у меня вон что…

Он с гордостью подкинул и поймал маленькое зеленое яблочко. Громко укусил его, пожевал с мечтательным видом.

– Кислятина, – и запустил яблоком в кусты.

– Ты сегодня спец по ведрам, а не по яблокам, – усмехнулся Костя. – Как ты в него влетел?

– А я знаю? Вообще не видел ведро это чертово! Понаставили… А дедок-то бойкий. Годы идут, а он все с ружейки своей шмаляет.

Катя не поверила своим ушам:

– Так это он что, не впервые?

– Какой там! – махнул Маркел рукой. – Раза три он точно за нами гонялся, стрелял. Один раз Кольке Серому по заднице попал. Ну это ж соль. Больно и обидно.

И Маркел зычно заржал.

– Тихо ты! – цыкнул на него Костя.

– Да ладно, не боись, не пойдет он сюда. Спать уже ушел.

– Тогда надо возвращаться? – уточнила Катя с опаской. Маркел смотрел весело:

– А двенадцать заборов, все дела, забыла?

Катя вопросительно взглянула на Костю. Тот уже нашел какую-то соломинку и деловито покусывал ее.

– А как же наши? – нерешительно спросила девушка.

– А что наши… Наши там, где мы.

Катя поднялась на ноги, парни тут же подскочили.

– В твоем платье только по заборам лазать… – хмыкнул Маркел, чиркая спичкой и подкуривая папиросу.

– Да, неудобно, – кивнула она.

– Да хрен с ним с «неудобно»! Видно! Видать тебя за версту, принцесса!

Он был прав. Белоснежный сарафан сиял даже в кромешной тьме, в нем она была похожа на призрака. Но кто ж знал, что вечер продолжится на задах чьих-то садов.

Они, конечно, продолжили свой променад. Втроем. Костя помалкивал, Маркел травил байки, Катя смеялась, зажимая рот рукой. Ей было весело, ей нравился этот крепенький молодой мужичок-с-ноготок, невысокий, даже ниже ее ростом, широкоплечий, смешливый, с глазами, напоминающими беспокойных черных жуков. Но какая-то часть ее души, глубоко запрятанная, дальняя, страстно желала, чтобы Маркела здесь не было.

Они пересекали огород за огородом. Где-то достаточно было перешагнуть межу, где-то перепрыгнуть плетень из лозы, но попадались и настоящие заборы, деревянные, давно не крашенные. Неудачно спрыгнув с одного из них, Костя ухнул прямиком в заросли крапивы, и Маркел чуть не помер со смеху, потешаясь над ним и хлопая себя по коленям. Босая Катя ощущала и тепло сухой земли, и влагу политой, и шершавые лопухи кабачков с сочными стеблями, за которые иногда запиналась. Она старательно обходила грядки, чтобы не затоптать чего ненароком, но все же один раз оступилась. Терпко запахло томатными плетьми, под пальцами что-то мягко лопнуло, и ступня поползла на скользкой спелой мякоти. Девушка отдернула ногу и украдкой отерла ее об траву.

– У тебя руки еще не болят? Я себе столько скапок позагонял, – потер ладони Костя, спрыгнув с очередного дерябого забора и помогая спуститься Кате.

– Скапки – это что? – не поняла она.

– Ну… под кожу забиваются которые, и больно, – пояснил Костя. Маркел хохотнул:

– Занозы, грамотей!

У Кати на душе потеплело, словно это была не простая вежливость, а что-то еще.

Они прошли огород до середины, и тут от сарая донеслось негромкое сонное гавканье.

– Ну что за непруха… – застонал Маркел.

– Она на привязи, наверное… – заключил Костя осторожно, вглядываясь в темное пятно у сарая. Оттуда раздался рык, и вдруг пятно быстро устремилось к ним. – Или нет!

Маркел метнулся к забору, который только недавно перелез, а Костя, снова схватив Катю за руку, бросился в другую сторону. Собака устремилась за Маркелом, и тот в мгновение ока взлетел на забор. Пес залился громким сердитым лаем.

Катя уже понимала, что они сглупили – с этой стороны ограда была из высокой сетки рабицы, закрепленной на толстых ржавых столбах. Перелезть через такую, да еще в сарафане, почти невозможно, а собака скоро сообразит, что непрошенные гости остались на ее территории. Бурное воображение живо нарисовало перспективу быть разорванной, но тут Костя упал на колени и начал шарить по сетке руками.

– Сюда! – он отогнул угол сетки от столба, и Катя тут же юркнула в образовавшуюся дыру. Оказавшись на другой стороне, он опустил сетку и зацепил ее скобой.

На Катю напал смех. Началось с хихиканья, но оно все усиливалось, и вот уже Катя опустилась на корточки, корчась и задыхаясь от беззвучного хохота. Из ее глаз текли слезы.

– Ой не могу! – успевала выдать она и снова сгибалась пополам. – Ой не могу!

Костя терпеливо молчал, улыбаясь краешком губ. Он не пытался успокоить ее, привести в чувство – просто выжидал. Когда она отсмеялась, он протянул ей несколько вишен с растущего рядом дерева. Катя, вытирая слезы, взяла одну и попыталась отдышаться.

– Я не думала, что так бывает, – призналась она. – Это все как будто не со мной.

– А обычно ты не таскаешься по чужим огородам? – уточнил Костя.

– Обычно – нет, – подтвердила она и огляделась. – Откуда ты знал про сетку? Что ее можно отогнуть? Ты уже лазил сюда?

Костя замялся:

– Ну… Вообще-то это я ставил забор.

– То есть? Тебя наняли поставить забор, и ты схалтурил? – снова развеселилась Катя.

– Нет, почему сразу нанял? Это мой забор. И огород мой.

– А…

Катя огляделась внимательнее. Этот огород ничем не отличался от всех остальных, такой же аккуратный, с большой грядой кабачков и тыкв, несколькими плодовыми деревьями, рядами подвязанных на колышки помидоров и огурцов и небольшим полем окученной картошки. Но для нее огород стал особенным, как только Костя назвал его своим. И даже вишня показалась слаще.

– Так ты знал, что там собака? – она кивнула на соседский участок.

– Обычно она сидит на цепи.

Они оба замолчали. Катя развела руками:

– Так что, мы… расходимся по домам?

– А ты хочешь? – и не дожидаясь ответа, продолжил:

– Скоро наверняка Степка притащится. Так что можем идти дальше, пока… его еще нет. Ночь еще не закончилась. Восемь заборов позади. Так что осталось всего четыре.

– Ты считаешь? – искренне изумились Катя. Все это забавляло ее. – Это все так странно. Ну кто сейчас верит в приметы? Ан нет: ты сказал про эти двенадцать заборов, и все тут же ломанулись…

– Я знал, что мы полезем, такой был у меня план, – Костя почесал руку, которую все еще жгло от крапивы. – Ванька все время талдычит про этот огород со сладкими яблоками, и как они с Маркелом туда залезли в девятом классе.

– И ты специально сказал это неподалеку! – ахнула Катя.

– Ванька подпил. Он и так безбашенный, а после этого дела… – Костя выразительно щелкнул себя по горлу. – Странно другое – никто и не вспомнил, что сейчас еще рано для яблок. Это было слабое место в моей идее, но все удалось!

Она все еще не уяснила его главную цель.

– А я просто хотел узнать, полезешь ты с нами или нет, – добавил он.

Такого признания она не ожидала. Это что, получается, он думал о ней, когда затевал все это? Так может, их побег от остальных тоже заранее спланирован?

– А если бы я не полезла? – осторожно спросила она.

– Ты полезла.

И сразу все стало просто, легко и ясно. Так ясно, что и обсуждать это было незачем.

В молчании они дошли до края огорода.

– Здесь удобней всего, – хлопнул Костя по прибитым перекладинам и перелез первым. Катя взобралась следом, втайне удивляясь, как быстро она наловчилась. Костя уже спрыгнул на землю и, когда она спрыгивала, протянул обе руки и поймал ее за талию. Их обоих качнуло, и Катя оказалась в его объятиях, близко-близко. Она почувствовала его прерывистое дыхание. На миг он показался ей таким большим, что она почти испугалась. Но его руки тут же разжались и выпустили ее.

– Ты… – Катя с трудом искала, что сказать или спросить, и выпалила первое, что пришло на ум:

– Что ты кинул в костер? Там, на лугу, где праздник…

– Все-таки заметила… – кивнул Костя. Он снова смутился, сорвал травинку и сунул в рот. – Это опять примета. Ты, наверное, думаешь, что я как суеверная баба.

Катя терпеливо дожидалась ответа.

– Ну хорошо. Мама в последнее время плохо себя чувствует. Она, конечно, виду не подает, знаешь, какие у нас женщины, до последнего будут хорохориться. Но я-то вижу, что приболела. Я на шабашках подзаработал, ей ночнушку новую купил. В город смотался и купил. А старую забрал и вот, сжег.

– Ты поэтому говорил, что в купальском костре все плохое сгорает?

– Болезни, беды…. Так народ считает. Только не думай, что…

– Да ничего я не думаю, – с жаром перебила его Катя. – Наоборот, молодец! У мамы теперь новая вещь, в любом случае хорошо. А если еще и выздоровеет…

Костя кивнул:

– Вот и я так решил. Хуже-то не будет, верно?

– Приметы родились вперед нас, – согласилась она. – Вот я вроде не верю, ни в черную кошку, ни в тринадцатое число. А когда ложка падает, знаю, что…

– Что скоро придет какая-то женщина, и стучишь по дереву, – закончил за нее Костя, и они переглянулись с пониманием.

Оставшиеся три забора ребята миновали без приключений и спустились к реке. Ночь была тихая, теплая, в кустах дурноклена заливались соловьи, перемежая пение трескучим щебетом. На песке кто-то оставил кострище, среди пепла еще дрожал серо-красный жар и тени. Рядом блестела влажным горлышком пивная бутылка. Мимо торчащих из воды свай старого моста, вязко журча, текла река. Мощенная булыжником дорога, что раньше вела на мост, теперь уходила в воду.

– Смотри, – кивнула Катя на мостовую, – кажется, что дорога сделана не для нас, а для каких-то водяных жителей, чтобы им удобнее из Юлы выходить было.

– Тебе видней, – усмехнулся Костя.

– Почему это?

– Ты у нас мавка, не я.

– Почему ты меня так называешь? Я похожа на злой дух, утаскивающий кого-то под воду? Или я просто выгляжу как утопленница?

– Ты вынырнула прямо перед моей лодкой. Кем еще мне тебя считать? – его улыбка была такая же резкая, как и все лицо. – А сегодня? Эти волосы твои, вьются, сарафан… Ты на огородах как привидение. Надо вернуться, дедка того с ружьем проверить, а то он мог и преставиться от такого явления.

Катя собралась насупиться, но вместо этого хихикнула, не сдержавшись.

– А еще у мавок спина прозрачная, – вспомнил Костя ни с того ни с сего.

– А, ну да, сходство полное, – иронично закивала девушка.

– На Ивана Купалу вся водяная нечисть выходит на берег. Но костры защищают людей. Так что я тебя не боюсь, ты прими к сведению. А если серьезно… Это хорошо, что администрация захотела выделиться. Ну, в смысле праздник такой устроить. До перестройки все по-тихому праздновали, междусобойчиками. А по-хорошему народ должен помнить свои традиции.

– Их и так помнят. Песен вон сколько пели сегодня, – вспомнила Катя. – Я столько никогда не слышала в одном месте. Прямо народный концерт…

– Эти песни… – Костя вздохнул. Он вдруг разволновался, голос стал требовательным. – Они сейчас просто звуки, понимаешь? Их по пьяни поют, да и всё! Еще и шансончиком перемежают. А раньше… Ты когда-нибудь думала, как они возникали? Как рождаются вообще народные песни? Наши, и украинские, и, я не знаю, болгарские, да хоть английские! Я не знаю, что они там растят, как вообще живут сельские жители там… Но ведь живут же! И земледельцы, и мастеровые какие-то, не все ж там небоскребы… Я хочу сказать, что это тяжелый труд – жить на земле. Наверное, самый тяжелый в мире.

– Ну, не скажи. А на заводе? А в шахте…

– Ну… Заводы разные бывают. Если гравий на транспортерную ленту кидать, то конечно. И шахты… Но все равно сельский труд – это ад. Декорации красивые… – он обвел рукой простирающийся пейзаж. – Но ад. Земля, эта жирная, черная… Или сухая, как пыль, да еще с коркой сверху. Лопату на штык не воткнуть. Ее надо обрабатывать, все время, каждый день, с утра до ночи. А если засуха, или все вымокло и сгнило на корню, или саранча поела, жуки… Рехнуться можно. В этих песнях все неприкрытое, понимаешь? На разрыв. Когда работать уже невмоготу. Ты же слышала Маркела… Когда солнце печет, пот льет в глаза, так, что щиплет, и руки ноют, и спина – в наклон же приходится работать… Каждый суставчик горит огнем, а до конца еще ох как неблизко! И они пели. Это мы уже так весело приплясываем: косил Ясь конюшину, поглядел он на дивчину! А на самом деле ты себе представь только: конюшина – это клевер. Ясь, значит, косит клевер, а «дивчина жито жала», то есть рожь, по-нашему. И что, думаешь, до переглядок им было? Другое дело, что человек ко всему привыкнуть может… И народные песни, настоящие, они для того, чтобы прям тут, посередь поля, не завалиться и копыта не отбросить. Их поют, когда уже нет слов.

Он подпер рукой голову и удрученно замолк. Катя думала о сказанном, поражаясь, что такие мысли вообще посещают ее знакомого. Она не была согласна с ним во всем, но… Костя спохватился.

– Я все болтаю. С тобой так просто говорить, о чем думается, – признался он застенчиво. – Просто мне не все равно! Я тут родился, это моя земля. Бывало всякое, но сейчас хуже всего. Все развалилось. Зарплату матушке на заводе пятый месяц задерживают. Разворовали уже все, что можно. А пару лет назад вообще было тяжко, денег не было ни у кого в поселке, даже у Астапенко. Деньги-то Бог с ними, и так протянем, картошки выкопаем – с голоду не помрем. Дело-то не в деньгах… А вот тут, – он постучал пальцем по лбу. – Как этот мост: старый вроде уже смыло, а новый когда еще построят… А, ладно, не бери в голову! Что-то меня занесло.

Он махнул рукой и даже подмигнул, но Катя видела, что сейчас прорвалось то важное и настоящее, что было у него на душе.

– Да нет, мне интересно знать, что ты думаешь, – подбодрила она его.

– Я много чего думаю. Это неинтересно. Но я всего лишь парень из Прясленя, а эта земля знала и других людей, древних воинственных скифов, сарматов… Боюсь, куда более достойных, чем мы… Тогда тоже были путешественники… По берегам жили племена земледельцев, но и в этих племенах находились те, кто стремился узнать, что же там, за горизонтом, какая жизнь, такая непохожая на тяготы их родного селища, идет там, за лесами. Эта река видела настоящие корабли…

Говоря это вполголоса, он вытянул ноги и откинулся на песок, глядя в небо. Вокруг уже светало, месяц уплыл за реку и качался у дальнего леса. Лицо Кости, чуть сглаженное предрассветным сумраком, приобрело мечтательное выражение. И даже речь его изменилась, как будто он вслух зачитывал книгу-невидимку.

– Она была полноводная, широкая и оживленная, эта река, по ней купцы попадали в Десну и Днепр, а вместе с ними увязывались и те, кто хотел странствовать. Крепкие деревянные ладьи, просмоленные, расписные, с задранными вверх носами, вспенивали на рассветах и закатах гладь воды, у которой еще не было этого имени – Юла. В их трюмах тускло поблескивали меха, шелестело зерно, линяли от речной влаги ткани, созданные укутать собой тела самых невероятных красавиц и алтари самых суровых богов. На них плыли хмурые бородачи в грубых многослойных одеждах, богатые купцы и нищие странники, которым нечего было терять и ничто нигде не держало.

Однажды здесь появился и этот мужчина издалека. При нем был его меч – единственная драгоценность, друг, спутник и защитник. Не раз меч спасал его от коварного удара злобного кочевника или алчного проходимца. Воин немало повидал на своем веку, но неведомые земли все равно манили и обещали большее. А у него было все, что требовали эти земли взамен – отвага, сила, терпение. Днем он был воином, огромным и бесстрашным, и не раз доказывал свою храбрость в бою. Но по ночам, когда звезды тонули в речной воде, с него спадала эта маска. Всего лишь мужчина – вот кем он был на самом деле. И звезды, и соловьиные трели тревожили его влюбленное сердце. По ночам оно ныло и не хотело странствовать, его тянуло туда, где черноволосая дева после долгого дня, полного тяжкой работы, расчесывала и сплетала свои косы, и наигрывала на флейте из лебединой кости простую, но трогательную мелодию. Она не пела – песня могла бы выдать ее думы родным и соседям. Но флейта, подаренная ей самым прекрасным воином на свете, касалась ее губ, и ей чудилось, что это ее воин целует их. А ему эту мелодию напевал ветер. И вся его душа стремилась обратно, туда, где дом и она.

Путешествие подходило к концу, на растущей луне он собирался вернуться, и все чаще радостно думал об этом. Он вспоминал родные места, сидя на корме и перекидываясь словами с земляком, который отправился странствовать вместе с ним. Здесь, на реке, где встречались разные люди, говорящие на разных наречиях, поговорить с земляком было особенно приятно. Но и ему воин не рассказывал о самом сокровенном образе, являвшемся во снах. Пока не наступил тот самый день. Воина не мучили предчувствия, не являлись предзнаменования. Когда ладья пристала к высокому берегу, он выбрался и зашагал в лес, дыша ароматами диких трав. И не заметил, что нога его ступает на камень, на котором пригрелась змея. Один миг – и все было решено. Он, хромая и превозмогая огонь, растекающийся по венам, добрался до ладьи, но ни его спутники, ни знахарь из ближайшего поселения ничем не смогли помочь. Воина уложили на берегу, и он смотрел в небо, на старый, съеденный наполовину месяц, и знал, что узенького и нарождающегося ему уже не увидеть. Как не увидеть темноглазую деву, плетущую косы на утесе у реки. Никогда. Он просил своего земляка найти ее и сказать, что видел во сне только ее, всегда только одну ее. И земляк обещал. На следующем закате тело воина предали огню, а кости захоронили, положив рядом верный меч и поставив возле черепа слепленную накануне глиняную чашу. Таков был обычай. И ладья поплыла дальше. А земляк спустя несколько лун вернулся в родные земли, нашел черноволосую красавицу и поведал, что воин решил остаться в чужой стороне, где незакатное солнце и вечное лето. И уже сам стал по вечерам приходить к девушке и рассказывать о своих удивительных странствиях и приключениях, половины из которых, конечно, и вовсе не было. Скоро девушка стала его женой. И в утро свадьбы, заливаясь горючими слезами, выбросила с утеса, на котором расплела девичьи косы, свою лебединую флейту…

Катя сидела, стиснув руками колени, не в силах проронить не звука, и глядела на луга за рекой. Костя тронул ее за плечо, легонько, мимолетно.

– Эй.

Она увидела, что каштановый локон прилип к его вспотевшему лбу.

– Откуда ты все это знаешь? – хрипло пробормотала она. – Прямо песнь о вещем Олеге. Это местная легенда?

– Вполне могла бы быть!

– То есть это неправда?

– Правда – то, что знает наша Юла. Но она не секретничает даже с мавками, – усмехнулся Костя.

Рассказанная история была довольно банальной, а что действует на девушек в семнадцать лет лучше, чем банальности?

– Но ведь почему-то ты решил, что такая история была? – не сдавалась Катя.

– А почему бы и нет? У нас в окрестностях раньше частенько находили курганы и селища, стоянки древних людей. За Лисановкой, в Марфино… Тут кипела жизнь. А однажды, когда хлебозавод в 60-е строили, копали фундамент и там нашли захоронение с мечом и чашей. Воин, видимо. То, что чаша слеплена была небрежно, говорит о спешке. Своего так не похоронили бы, значит – чужак. А дальше…

– А дальше ты все придумал.

– Правду об этом воине мы не узнаем в любом случае. Захоронение быстренько сровняли с землей и продолжили строить хлебозавод.

Костя невесело усмехнулся и цокнул языком:

– А ты говоришь – песни… Какое кому дело до песен, когда не хранят и кости?

Катя медленно опустилась на спину, устроившись на песке рядом с ним. Они вдвоем глядели в светлеющее небо. Их плечи случайно соприкоснулись. Катя почувствовала жар, идущий от его сухой кожи. От этого прикосновения она покрылась мурашками под своим легким батистовым сарафаном.

Они очнулись от самого утреннего из всех звуков, бодрого петушиного крика. Ночная пелена спала, и оказалось, что уже рассвело, от воды тянет свежестью, которая исчезнет с первыми лучами июльского солнца. Птицы сменили томные напевы на звонкое чириканье. И наперекор утреннему пробуждению природы, на Катю наплыла дремота. В теле, в каждой косточке, почувствовалась ломотная усталость.

– Ты спишь совсем. Пойдем, – Костя опять сжал ее руку. Они встали, наспех отряхивая мелкий песок.

Как не хотелось расставаться! Всю дорогу до калитки Катя поглядывала на своего спутника, стараясь разобрать в его чертах хоть намек на такие же переживания. Но Костя был спокоен и умиротворен. Может быть, эта долгая прогулка не произвела на него впечатления? Или он сотню раз водил девушек на берег и заучил эту сказку про воина, чтобы впечатлить их? Катя не хотела признавать, что вообще-то такие разговоры не свойственны ее знакомым парням. Так может, это тщательно отрепетированная роль, чтобы выгодно от них отличиться и произвести эффект? Она нахмурилась.

Костя вдруг улыбнулся:

– Когда ты хмуришься, ты похожа на ежа. Только надо еще сердито сопеть. Вот так.

И он стал быстро втягивать носом воздух. С этим шутливым сопением улетучились и все ее страхи. В такое чистое, умытое росой утро, когда все остальные спали в своих кроватях, а мир встречал солнце, не существовало ничего дурного. Тем более что все дурное только недавно сгорело в кострах.

– Желание-то загадала? – вдруг вспомнил Костя, останавливаясь у калитки ветлигинского сада, и Катя даже не удивилась, что он знает дорогу к ней. – Двенадцать наших заборов…

– Да! – соврала она.

– Ну и хорошо. Спокойной ночи…

С едва заметной заминкой он отступил и побрел прочь. Катя зашла в сад, но тут же встала на цыпочки и заглянула за калитку, чтобы глазами проводить его сутулую спину. Она поняла, что всю ночь была так увлечена его присутствием, что даже не рассмотрела его толком. Он только что ушел, а она не могла вспомнить его лица, но помнила каждое мимолетное ощущение, что он пробудил в ней. Они провели вместе целую ночь, одни. Интересно, что скажет мама, когда узнает об этом?

Катя охнула. Она начисто забыла, что на свете вообще есть Алена, которая просила не задерживаться допоздна. Не дай Бог она не спит, и если посчитает Костю виновником е такого позднего возвращения, то…

– Если примета про заборы работает, то пусть Костя понравится маме, – второпях взбираясь на холм, на котором раскинулся их сад, пробормотала Катя.

Когда она зашла в дом, вставало солнце. От бессонной ночи и переживаний, таких острых, почти болезненных, все вокруг приобретало радужные оттенки. Она видела маслянистый ореол вокруг каждого предмета в комнате, и вглядывалась в обстановку до рези в глазах, как будто все это происходило уже во сне. Казалось невероятным, что в этом доме все по-прежнему, и пол, и потолок, и расположение комнат, и все-таки спящая Алена, потому что ничего прежнего в Катином мире не осталось.

Все изменилось за эти пять часов купальской ночи.