Лоллипоп Нёстлингер Кристине

Кристине Нёстлингер

Как Лоллипоп стал Лоллипопом

На самом-то деле его звали вовсе не Лоллипоп Майер. На самом-то деле его звали Виктор-Эмануэль Майер. Виктор по деду и Эмануэль по дяде, который приходился ему крёстным. Но господин Альбрехт - он держит лавку "1000 мелочей" - однажды сказал:

"Виктор-Эмануэль? Да такое имя под стать королю. Итальянские короли страсть как любили этак величать себя!"

Лоллипоп помчался домой, встал перед зеркалом и долго в него гляделся. А потом произнёс:

"Чего нет, того нет. На итальянского короля я, кажется, не тяну. Ну так и Виктором-Эмануэлем оставаться больше не желаю!"

Дело было после обеда, потому столь важное решение он принял в полном одиночестве: мама на службе, сестра на уроке музыки, бабушка в парикмахерской, а дед на том свете - ещё с пасхи.

Если какой-нибудь читатель при перечислении близких недосчитался отца, придётся - раз и навсегда - сказать: у Лоллипопа его не было. То есть не было настоящего отца. Который утром битый час сидит в туалете, дымя сигаретой. Который вечно ищет ключ зажигания от машины. Который брюзжит, что его "совсем заездили". Который ходит на родительские собрания, а потом орёт дома. Который может починить велосипед и любит рассказывать о своём детстве, как в один прекрасный день он удрал из дома, прихватив на дорожку три банки филе из осьминога.

Отец Лоллипопа жил на другом конце города. Жену его звали Амелия. (Упоминаю об этом лишь потому, что Лоллипопу имя казалось потешным.) У них было трое детей. Но каждое четвёртое воскресенье он заходил за Лоллипопом и сестрой. Они вместе гуляли, а в дождливую погоду шли в кафе. Большего об отце знать не нужно, в книге он уже нигде не появится, ибо то, что происходило каждое четвёртое воскресенье, было до чёртиков скучно - Лоллипопу, сестре да и отцу, видимо, тоже.

Единственное, что запомнилось Лоллипопу, так это случай в кофейне, когда в бисквитном рулете обнаружился муравей. Заживо запечённый, разумеется. И как отец отказывался платить.

"Рулет с муравьем во фруктовой начинке, - возмущался он, - считается испорченным и несъедобным!"

Отец долго препирался с официанткой, тем временем Лоллипоп, в глубокой тоске, рулет сжевал.

Кусочек с муравьем он, конечно, есть не стал - обкусал со всех сторон. Но тот, как на зло, упал со стола и куда-то закатился. Отыскать его не удалось. Тогда официантка, не растерявшись, заявила: никакого, мол, муравья и в помине не было. Без доказательств она и мысли допустить не может, что в её фирменном рулете оказался муравей. Пришлось отцу раскошелиться. Видик у него был кислый. Лоллипоп с сестрой всю дорогу гадали, на кого он дуется - на Лоллипопа или на официантку.

* * *

Захотелось, стало быть, Лоллипопу другое имя - раз уж он не итальянский король! Лоллипоп перебрал кучу имён, но потом решил: "Порядок есть порядок! Имена не берутся, а даются!" И он дождался, пока мама пришла с работы, а сестра с урока музыки, а бабушка из парикмахерской. И мама, и сестра, и бабушка изо всех сил старались, только вот фантазии у всех, вместе взятых, было меньше, чем у дряхлого вола. "Пипси", - выдавали они, - "Штрольхи", "Бой", "Майс", даже до "Вуцла" докатились.

Разве это имена для того, кто звался словно итальянский король!

Лоллипоп обошёл весь дом, обзвонил все квартиры. Он мог себе это позволить: жильцы его очень любили. Он просил придумать ему какое-нибудь новое имя, но воображения у жильцов было ничуть не больше, чем у мамы, бабушки и сестры. К тому же кто-то полагал, что менять имена вообще дурной тон, а кто-то - что и Виктор-Эмануэль исключительно подходит для Лоллипопа.

Тогда Лоллипоп отправился к Отто. Магазинчик Отто находился прямо у ворот их дома по соседству с "1000 мелочей" господина Альбрехта. Далеко не просто определить, что же это за магазинчик. Чем-то он напоминал молочную: тут всегда можно было купить масло, сливки и сгущённое молоко; свежим он не торговал. Чем-то он походил и на овощную лавку: у Отто бывала и картошка, и лук, и огурцы, и яблоки; но персики, клубника и бананы у него не водились. Чуточку смахивал магазин и на кондитерскую: на витрине полно прозрачных форм, набитых конфетами - тут и помадки, и карамель с клубничной начинкой, и лимонные дольки, и различные драже. На полках теснятся штабеля коробок с нугой, шоколадные медведи, кренделя с марципанами. А ещё он торговал портновскими иглами и мелками, штампованными пуговицами и резиновой тесьмой. Скорее всего, поэтому над входом в магазинчик на деревянном щите значилось: "Смешанная торговля". Из-за этого, по всей вероятности, многие называли его "Смешанный Отто".

Лоллипоп пошёл к "Смешанному Отто", чтоб хорошенько обмозговать затею с именами. Он уселся на мешок с картошкой, стоявший в углу среди гор стиральных порошков, и взял с полки леденец на палочке. Такой зелёный, с мятным привкусом. На мешке с картошкой, с зелёным леденцом во рту, ему думалось особенно хорошо. Это уж было проверено-перепроверено. На мешке с леденцом он иногда решал самые сложные уравнения. Даже такие, какие они ещё и не проходили!

Зелёные мятные леденцы привезли из Америки. "MADE IN USA" - стояло на коробке. А чуть выше крупными красными буквами на белом фоне: "LOLLIPOP". Так, видать, у американцев леденцы на палочке называются.

Лоллипоп сосал леденец и размышлял о новом имени. Но сколько ни думал, получалось, что теперь всю жизнь придётся пребывать в итальянских королях: никому в голову хоть одного мало-мальски путного имени не пришло. И когда Лоллипоп совсем было сник, Отто прислонился к стеллажу, сложил руки на животе, взглянул на коробку с леденцами, на Лоллипопа и сказал:

"Ну, Лоллипоп, о чём так тяжко задумался?"

Вот как всё было! Вот как Лоллипоп получил имя. Конечно, приучать людей к новому имени - сложная штука. Дворничиха, весьма преклонного возраста да ещё изрядно тугая на ухо, привыкала особенно плохо.

"Как тебя теперь звать? - спрашивала она то и дело. - Как?"

Лоллипоп каждый божий день по двадцать раз орал ей в левое ухо: "Лол-ли-поп!" (левым она слышала получше). Дворничиха и впрямь старалась вовсю. Но как-то она сказала: "Воллимоп", другой раз "Поллипоп" и "Поллимоп". Пока Лоллипоп не написал ей своё имя на бумажке. Дворничиха носила бумажку в кармане фартука, завидев Лоллипопа, она доставала её, надевала очки и читала: "Привет, Лоллипоп!"

Адского труда стоило приучить к новому имени учительницу. На слух она не жаловалась. Она просто-напросто не желала. Лоллипоп на каждой перемене, до занятий, после занятий твердил ей, что теперь его зовут "Лоллипоп" - и никак иначе. Нашла коса на камень! Она железно называла его "Виктор-Эмануэль". Пока у Лоллипопа не лопнуло терпение. Пока он не перестал откликаться на "Виктора". Пока он вовсе не перестал реагировать, когда она обращалась к "Виктору-Эмануэлю".

Так продолжалось больше двух недель. Даже когда посреди урока математики учительница вдруг сказала: "Виктор-Эмануэль, а у меня для тебя есть наклейка поросёнок Пузик! Редчайший экземпляр!" - даже тогда Лоллипоп не дрогнул. А ведь Лоллипоп - страстный коллекционер поросят Пузиков разных размеров. И того, что учительница вертела перед носом, у него не было. Такого ни в одном магазине не достанешь.

В четверг, на третью неделю, на втором уроке во время чтения учительница сдалась. Читали сказку про Синюю Бороду. Лоллипоп ковырял в носу и глядел в окно. За окном ничего интересного не было. Только небо голубое с тремя белыми облачками. Но и в "Синей Бороде" ничего интересного не было. И тут вдруг учительница сказала:

"Лоллипоп, что ты уставился в окно? Читать надо, а не в носу ковырять, Лоллипоп!"

С этого урока Лоллипоп - в школе - больше в носу не ковырял, из окон не пялился и читал вместе со всеми. А учительница всегда называла его "Лоллипоп". Она до того привыкла к "Лоллипопу", что даже директору на вопрос, всё ли ещё Виктор-Эмануэль лучший гимнаст, с жаром доказывала: в её классе никакого Виктора-Эмануэля нет.

Лоллипопу помогает "Лоллипоп"

Лоллипоп со многими дружил, но Друга у него не было. Лучшего Друга - не было. Исключая Смешанного Отто. Но Отто сильно за пятьдесят. Через год он уйдёт на пенсию. Конечно, без пяти минут пенсионеры и мальчишки могут прекрасно ладить, но порой это утомительно для обеих сторон. Отто хочется то бесконечно говорить, то бесконечно слушать. А Лоллипопу хочется - ну, к примеру, ручные тиски. Он машину мастерит, и без тисков тут не обойтись. Такие тиски можно по дешёвке достать у старьёвщиков, что для Смешанного Отто хуже каторги. Часами рыскать по закоулкам в поисках ручных тисков, ковыряться у каждого старьёвщика в огромных ящиках, доверху набитых хламом, - выматывающее занятие для без пяти минут пенсионера.

Ещё Смешанный Отто недолюбливает комиксы. От них у него голова идёт кругом. Он не отличает кружочков, обводящих речь героев, от кружочков с их мыслями, а дикарский клич "уби-уби-уби!" вовсе считает дружеским приветствием.

Когда Лоллипоп жаловался Смешанному Отто на маму, или на бабушку, или на сестру, Отто не всегда был на стороне Лоллипопа. А Лучший Друг? Был бы! Вот почему Лоллипоп мечтал о Лучшем Друге. Многие приятели Лоллипопа хотели занять это место, но Лоллипоп думал кое о ком другом. О совершенно конкретном!

Каждый вечер, перед сном, Лоллипоп подходил к окну в кухне и глядел в него. Кухонное окно выходило во двор, а за двором был забор, а за забором ещё один двор, а за ним ещё один дом. С окнами кухонь и подъездов и с оконцами туалетов. Почти во всех окнах свет вечерами не горел. Но когда Лоллипоп перед сном подходил к кухонному окну, в том доме, на втором этаже, у освещённого окна всегда стоял какой-то мальчик. Разглядеть его хорошенько Лоллипоп не мог. Но что ему лет восемь, и что у него светлые волосы, и что он довольно-таки худ - видно было.

Лоллипоп мечтал, чтобы этот мальчик стал его Лучшим Другом. Он - и никто другой! Только складывалось всё очень странно. Лоллипоп знал в округе всех ребят. А вот Лучшего Друга, кроме как у окна, не видел ни разу. Ни на улице, ни в школе, ни в парке. Ни даже в универмаге.

Лоллипоп частенько прохаживался около дома, где жил Друг. Даже в подъезд заходил и на второй этаж поднимался. На лестничной площадке он насчитал шесть квартир. Три явно не те - слишком далеко уходят вправо. Оставались: Ходина, Бунзл, Кронбергер.

Лоллипоп был не робкого десятка. Но так вот, запросто, взять да позвонить Ходинам, Бунзлам или Кронбергерам у него духу не хватало. Однажды он решился: была не была! Поднял руку, но... как из-под земли возникла кривоносая старуха с нижнего этажа. Делать ей, видно, было нечего, кроме как подслушивать да подглядывать. В другой раз Лоллипоп стоял под одной из дверей, держа указательный палец у самого звонка, и гадал по пуговицам на курточке: нажать не нажать, нажать - не нажать. И тут старая карга как выскочит к перилам, как заорёт на весь подъезд:

"Нечего шастать по чужим подъездам! А ну, брысь отсюда живо!"

Женщин с кривыми носами Лоллипоп предпочитал обходить стороной. Поэтому всякий раз пулей пролетал мимо старухи.

Смешанный Отто обещал помочь. К нему ведь заходили люди со всего района, и не один любил поболтать с ним.

"Лоллипоп, - сказал Отто, - завтра после уроков будешь знать всё".

Отто записал на бумажке: "Ходина, Бунзл, Кронбергер" - и сунул её под выставленные на прилавке ароматические таблетки для ванной. На следующий день, сразу после занятий, Лоллипоп получил исчерпывающую информацию. Отто начал издалека:

"Госпожа Бреттшнайдер знает всё на свете, она-то и сказала, что Ходина окружной судья, ныне на пенсии, 67 лет, имеет таксу".

"А Бунзл?" - не утерпел Лоллипоп.

"Про Бунзла я знаю от госпожи Зиманек. Бунзл - кондуктор автобуса, женат, две дочери, у обеих косоглазие".

"Ну, а Кронбергер?" - волнение Лоллипопа достигло предела.

"Хм, он самый и есть!" - сказал Смешанный Отто и скрестил руки на груди.

Лоллипоп сел на мешок с картошкой, взял с полки зелёный леденец с мятным привкусом и с дрожью в голосе выдохнул: "Отто, будь человеком, не тяни резину. Кто эти Кронбергеры? "

"Они держат лавку "Яйца - птица", - промолвил Смешанный Отто, - ну, а мальчика, о котором речь, звать Томми!"

Смешанный Отто любил говорить пространно, однако Лоллипоп благодаря своему фантастическому терпению постепенно, слово за слово, выведал, что Кронбергеры-старшие ежедневно в семь утра приходят вместе с Томми в яйце-птичью лавку и что Томми учится в школе неподалёку от неё. Вечером, часиков эдак в восемь, вещал Отто, родители с Томми возвращаются домой. А на выходные Кронбергеры выезжают за город: покупать деревенские яйца. Томми, ясное дело, всегда при них.

"А посему, - заключил Смешанный Отто, - посему его лишь вечером и можно увидеть у кухонного окна!"

Лоллипоп порылся в телефонном справочнике и в разделе "Яйца - птица" обнаружил некоего Р.Кронбергера, Брунненгассе, 4.

"Семь трамвайных остановок, а там первый поворот направо", - подсказал Смешанный Отто.

В кассе городского транспорта Лоллипоп взял льготный детский билет. Проехал на трамвае семь остановок и свернул в первый переулок направо.

В дверь магазинчика "Яйца - птица" было вмонтировано музыкальное устройство. Повернёшь ручку, и оно исполнит: "Ты честность и верность блюди до конца..." За стеклянной витриной, где были выставлены и куриная печёнка, и утиные желудочки, и гусиные шейки, и цыплячьи почки, стоял мужчина в белом халате, густо забрызганном пятнами крови. Если Лоллипоп в жизни чего и не выносил, так это пятен крови на белом халате и птичьего духа. Его едва не вывернуло наизнанку. Он задержал дыхание и, глядя в пол, прошептал: "Одно яйцо, пожалуйста!"

Белый с пятнами крови сунул Лоллипопу яйцо и стребовал два шиллинга. Лоллипоп сунул два шиллинга и вышел на свежий воздух. Меньше всего он хотел тащить яйцо домой. Белый его даже не завернул. А как известно, более нелепого зрелища, чем мальчик, шатающийся по городу с яйцом в руке, представить невозможно.

На улице Лоллипоп увидел здоровую собаку. Он решил шмыгнуть на другую бессобачью - сторону: Лоллипоп всегда делал так, завидев здоровую собаку. Но эта оказалась проворнее. Она подскочила к Лоллипопу и выхватила у него яйцо. Лоллипопа била крупная дрожь. Собаки давно и след простыл, а его всё трясло. На мизинце появился малюсенький кровоподтёк - след от клыка здоровой собаки.

Когда Лоллипоп сгибал мизинец, кровоподтёк чуть увеличивался.

На другой день Лоллипоп купил в лавке "Яйца - птица" шейку гуся. Это обошлось ему в три шиллинга. По дороге домой он, как ни пытался, избавиться от шейки не смог. Дважды он её подбрасывал. Сперва на скамейку в аллее парка, потом на подоконник. Но всякий раз кто-нибудь нагонял его и вручал пакет с гусиной шейкой: "Твоё, парень?"

Мама Лоллипопа сильно удивилась, обнаружив вечером в помойном ведре гусиную шейку. Сестра и Лоллипоп клялись и божились, что о гусиной шейке знать не знают.

"Глупости, - возмущалась мама, - кто-то из вас притащил её!"

Лоллипоп и бровью не повёл, а сестра покраснела до кончиков ушей. Она всегда краснела, когда мама ругалась.

"И зачем врать? Ты ж вся пунцовая, сразу видно, что врёшь, - сказала мама сестре. - Почему правду не скажешь, откуда у тебя эта мерзкая шейка?" допытывалась мама. С пристрастием допытывалась.

Сестра аж побагровела.

"Это не я, ей-богу не я, честное слово!" - проскулила сестра, и лицо её сделалось алее красного перца.

"Ладно, хватит, нечего обезьяний цирк устраивать из-за какой-то дурацкой шейки, - сказала бабушка. - Пусть лучше кто-нибудь вынесет ведро, пока эта гадость не протухла!"

Лоллипоп схватил помойное ведро и мигом снёс его во двор.

* * *

На другой день Лоллипоп купил три куриных печёнки. Через день - куриный желудочек. А потом чашку столового жира. И каждый раз он видел лишь какую-то часть Томми и никогда всего. Дело в том, что дверь за прилавком была всегда приоткрыта. Из-за двери доносились голоса - женский и детский. Однажды женский голос произнёс:

"Томми, сначала поешь, а потом сделай домашние задания!" Детский голос проканючил: "Не хочу я супу!" Как-то Лоллипоп увидел ногу Томми. Она болталась из стороны в сторону. А однажды он узрел половину Томминой головы. Неожиданно Томми выглянул, что привело Лоллипопа в смятение. Лавка "Яйца-птица" поглощала все карманные деньги. А в конце недели Лоллипоп попал в страшный переплёт.

Сестра сказала маме:

"Мам, я сама видела! Лоллипоп каждый день после школы куда-то уезжает на трамвае!"

Маме во что бы то ни стало захотелось узнать, куда он каждый день мотается. А переупрямить маму не под силу и Лоллипопу.

"Лоллипоп, мне просто надо знать, что ты делаешь", - сказала мама.

"Нет", - сказал Лоллипоп.

"Да", - сказала мама.

"Да нет же!" - гаркнул Лоллипоп. Его уже не на шутку разобрало.

"Ну, сам посуди, - сказала мама, - шеф диктует мне письмо с иностранными словами в каждой строчке, а я всё время думаю, куда ездит мой Лоллипоп на трамвае, и тут же делаю семь опечаток; шеф глядит тигром и к рождеству не повышает мне жалованье!"

Чего-чего, а этого Лоллипопу никак не хотелось. И тут он рассказал маме про друга по имени Томми, и про гусиную шейку, и даже про яйцо и здоровую собаку, которая ему чуть мизинец не прокусила. Мама же над собакой и яйцом только посмеялась. Лоллипопа это задело. Минуту назад мама говорила, будто так из-за него переживает, что письма кишат опечатками, а сама смеётся, когда его мизинец подвергся жуткой опасности!

* * *

Вечером мама тоже подошла к кухонному окну и помахала Томми. Томми ответил. Сестра сказала:

"Напиши ему письмо, проще не придумаешь!" Но Лоллипоп писать не любил. Из-за ошибок. Бабушка предложила:

"Подойди к его подъезду пораньше, около семи!" Но вставать в такую рань Лоллипоп тоже не любил. В семь утра он ещё был как варёная курица. Еле языком ворочал и слышал хуже тугоухой дворничихи. В семь утра Лоллипоп ни под каким видом не мог предложить незнакомому мальчику подружиться - в птичьей лавке и то лучше.

В запасе оставалась единственная возможность, к которой он прибегал редко, потому что от неё делалось как-то не по себе: взгляд через зелёный леденец. Лоллипоп открыл это в один прекрасный момент совершенно случайно. Для сего требовался долго сосущийся зелёный леденец марки "LOLLIPOP. MADE IN USA". Его следовало тщательно обсосать с обеих сторон, так, чтобы он не уменьшился в размере, но стал совсем тонким. Таким тонюсеньким - аж прозрачным. И когда Лоллипоп подносил тонкий, прозрачный "Лоллипоп" к одному глазу, а другой прищуривал и впивался в кого-нибудь взглядом, тот, на кого леденец был направлен, делал всё, что хотелось Лоллипопу. При этом Лоллипоп не произносил ни слова!

Он пользовался этим приёмом лишь в самых крайних случаях. А сейчас был крайний случай. Лоллипоп помчался к Смешанному Отто, сел на мешок с картошкой, достал леденец и обсосал его на совесть. Тот стал не толще волоска и прозрачный, как стёклышко. После чего он двинулся к трамвайной остановке.

* * *

"Салют, малыш, - сказал Белый с пятнами крови, когда Лоллипоп вошёл в магазин. - Что будем брать сегодня?"

Дверь в заднюю комнату на этот раз была закрыта. Лоллипоп зажмурил левый глаз, поднёс "Лоллипоп" к правому и уставился на Белого, который стал светло-зелёным.

"Хм, хм, - хмыкнул Светло-зелёный, - скажи-ка... я тебя ещё вчера хотел спросить: не ты ли тот самый мальчик, который живёт напротив нас, которого наш Томми каждый вечер видит в окно? Который ещё машет ему?"

Лоллипоп кивнул.

"Как же, как же, он самый!"

Лоллипоп снова кивнул.

"Ну, проходи, раз так, Томми будет рад. У него ведь ни одного друга нет!" - сказал Светло-зелёный.

Лоллипоп сунул в рот леденец и прошёл за прилавок. Белый открыл дверь в заднюю комнату. На табуретке сидел Томми. Он разглядывал комиксы с приключениями Микки-Мауса и ковырял в носу.

"Давай с тобой дружить", - сказал Лоллипоп. "Давай, раз тебе хочется!" сказал Томми. А потом они сыграли в домино и пролистали дюжину комиксов про Микки-Мауса.

Госпоже Кронбергер Лоллипоп понравился. Она позвонила маме Лоллипопа на работу, и обе мамы договорились, что Лоллипоп будет приходить к Томми по вторникам, а Томми к Лоллипопу - по пятницам. Так оно и вышло.

Правда, оказалось, что Томми, кроме "давай, раз тебе хочется!", почти ничего не говорит, ни во что, кроме домино, не играет и ничего, кроме историй про Микки-Мауса, не читает.

"Чудак человек, - ворчала сестра каждую пятницу, как только за Томми захлопывалась дверь, - чудак человек, и что ты только нашёл в этой рохле?"

"У парня чурбан вместо головы, ноги из свинца да ещё вата в ушах", сказала бабушка.

"Он мой друг, - сказал Лоллипоп. - Я его наконец нашёл!"

Всё же, если была не пятница и не вторник, Лоллипопу с утра дышалось легко, а к кухонному окну - по вечерам - он не подходил вообще.

Лоллипоп и бабушкина работа

Бабушка Лоллипопа работала уборщицей в конторе электрофирмы. Там она убирала ежедневно - кроме суббот и воскресений - по три часа. С пяти утра до восьми. Естественно, пятнадцать рабочих часов в неделю бабушку обеспечить не могли. Но она получала ещё пенсию за умершего дедушку. На пенсию и на уборщицкие деньги можно было жить вполне сносно. Она даже частенько давала маме Лоллипопа разные суммы, потому что у мамы с деньгами было туго.

Лоллипопу и сестре куда как удобно, что бабушка работает в такую рань. В начале девятого она снова дома. Моет оставленную после завтрака посуду, бегает по магазинам, прибирает, готовит обед. Когда Лоллипоп возвращается из школы, на столе стоит яблочный сок и чистые тарелки. Так что у Лоллипопа, положа руку на сердце, было ощущение, будто его бабушка вообще на работу не ходит.

Но потом электрофирма, где работала бабушка, начала расширяться: старого корпуса не хватало.

"Конторские-то сидят друг у друга прямо на головах, как бременские музыканты", - рассказывала бабушка.

Пришлось, значит, электрофирме новый корпус возводить, повместительнее. Но этот новый корпус выстроили не "в двух шагах за углом", а в другом районе города.

Такую махину за один день не отгрохаешь. Два года ушло на строительство нового корпуса. Последние два года бабушка время от времени приговаривала: "Переезжать будут без меня! Не тратить же час в один конец ради трёх часов работы. Да и не такие уж они мёдом мазанные!" И она заявила: "Как только они переберутся, подыщу себе другое место!"

Лоллипоп считал, что бабушка права. Ещё он считал, его это никакой стороной не касается. Даже когда бабушка объявила: час пробил, переезд назначен на первое число следующего месяца, Лоллипоп ничуть не взволновался. И что она просматривает объявления в газете, не трогало его. Потом, правда, стали слегка досаждать регулярные хождения к доске объявлений о найме на работу. Во-первых, она отлучалась ежедневно - вместо того, чтобы сидеть дома и делать ему бутерброды с ветчиной, а во-вторых, вечера напролёт она обсуждала с мамой различные варианты с работой. У Лоллипопа от этих разговоров уши вяли. "Чистый заработок", "общий размер жалованья", "отпускные"... Даже такое условие, как "пропорциональная скидка с отпускной суммы", упоминалось бабушкой. К лешему "пропорциональную скидку"! Пусть лучше играет с Лоллипопом в "морской бой", или в "слова", или в "поддавки". В конце концов, бабушка нашла верное место.

Лоллипоп облегчённо вздохнул. Он рассуждал: "Слава богу, теперь всё пойдёт по-старому! Хорошего понемножку!" Сам себе он казался удивительно кротким и славным: с таким смирением выдержать безумную говорильню и беготню вокруг нового бабушкиного места! Это оказалась вовсе не какая-нибудь контора, а семья. Гофштеттеры - так их звали. Там бабушка за час работы получала намного больше, чем в электрофирме. К тому же она сказала:

"Мне вообще Гофштеттеры по душе. У нас с самого начала взаимная симпатия".

Лоллипоп удивлённо спросил:

"Скажи-ка, бабуля, разве они встают так рано, что в пять уже можно начинать?"

"Отнюдь, - сказала бабушка, - здесь я буду начинать только в одиннадцать. Оно и к лучшему. Хоть высплюсь наконец. Я ведь не от хорошей жизни поднималась ни свет ни заря".

"Порядок", - решил Лоллипоп.

Дело всё ещё казалось безобидным. Он даже рад был за бабушку. Но когда она сказала: "Зато работаю до шести!" - Лоллипоп взревел, как раненый лев.

"А мой обед?" - рычал он. Лоллипоп придавал очень большое значение спокойному, вкусному обеду в уютной обстановке. "А домашние задания?" - рычал он. Лоллипоп любил, чтобы бабушка сидела за столом и вязала, пока он строчит многоэтажные, безошибочные уравнения или куцые, усеянные ошибками сочинения. Ещё Лоллипоп поскандалил из-за бутербродов с ветчиной. Из-за того, что дома всегда должен находиться кто-то, кто мог бы пришить пуговицу. И вообще, ревел он, ему нужен хоть кто-нибудь, с кем можно пообщаться. Сестрица подчас чудовищно тупеет, с ней особенно не наговоришься. Унять Лоллипопа было невозможно.

"Ты только прикинь, - вразумляла бабушка, - я ведь зато к Гофштеттерам всего три раза в неделю хожу. А четыре полных дня - дома!"

Но даже этот довод был слабым утешением для Лоллипопа. Он здорово обозлился и надулся.

"Потерпи хоть немного, - сказала мама, - всё будет не так страшно, как тебе кажется!"

Лоллипоп и злился, и дулся, и терпения набирался, но всё вышло ещё страшнее, чем казалось. Мало того, что три раза в неделю он бабушки вообще не видел. Им ещё хотелось, чтоб он делал кошмарнейшие вещи! Сразу после уроков он должен как угорелый нестись домой, вставать к плите и разогревать картофельный суп, медленно помешивая в кастрюле. После еды он должен ставить тарелки в раковину и напускать в неё воду.

И ещё он должен ходить к Смешанному Отто - не посидеть на картошке и пососать леденец, а со списком.

С длинным списком, состоящим из скучнейших предметов, как-то: мука, стиральный порошок, сахар, рис. Вдобавок ему вменялось в обязанность получать у сапожника обувь и относить в чистку скатерть!

Но самое возмутительное - никому, кроме Лоллипопа, это возмутительным не казалось. Смешанный Отто даже рассмеялся, когда Лоллипоп поведал о своём горе. И учительница его не поняла. Когда Лоллипоп объяснил, что не мог дома писать сочинение, так как должен был вытащить бельё из стиральной машины и развесить его в ванной, она cказала: "Смешно, Лоллипоп, это отнимает каких-то две-три минуты". Причём она имела в виду возню с бельём, а не сочинение. Один человек понял его. Эгон, сосед по парте.

"Лоллипоп, - задумчиво сказал Эгон, - разве у тебя нет сестры? Такой длинной, белобрысой, года на два тебя постарше?"

"Само собой", - сказал Лоллипоп.

"Тогда я здесь чего-то не улавливаю", - сказал Эгон. И у него есть мать, она тоже работает; а бабушки у него вообще нет. Но всеми делами по дому занимается сестра. "Во-первых, потому, что она старше, - сказал Эгон, во-вторых, потому, что домашние заботы - женские заботы!"

В этот день Лоллипоп шагал из школы в отличном настроении, хотя был "безбабушкин" день. Дорогу к дому он выбрал не самую короткую. Первым делом заглянул в парк, где малость погонял мяч, потом пошёл провожать Эгона до дома, где разглядывал коллекции марок, а после завернул в кафе-мороженое - съел клубничный пломбир. И лишь тогда направился домой.

У сестры занятия кончались на час позже, но когда Лоллипоп явился, она уже была дома. И вне себя. Лоллипопу поручили, как только он придёт из школы, включить духовку. В духовке стояла картофельная запеканка с дольками нарезанной ветчины. Бабушка ещё с утра сделала её и слегка пропекла. Не хватало лишь поджаристой корочки. А сейчас запеканка, понятное дело, была холодной.

"Явился бы вовремя, - выговаривала сестра, - запеканка была б уже горячая, с хрустящей корочкой!" Лоллипоп ни слова в ответ. "А я голодная как зверь!" ругалась сестра. Она заглянула в духовку: "Теперь законно минут десять жди, пока будет готово!" Лоллипоп вытянулся во всю длину на кухонной кушетке и скрестил руки на груди.

"Зажигать духовку, равно как и разогревать запеканку - женское дело, о почтеннейшая сестрица", - изрёк он.

"Ты спятил, Лолли", - сказала сестра.

Лоллипоп замолчал и больше не шевелился. Даже когда сестра позвала: "Не сочти за труд - встань и накрой на стол. Запеканка готова".

Он молчал и не пошевелился, даже когда сестра сказала: "Лоллипоп, садись за стол да прихвати, будь уж так добр, яблочный сок из холодильника".

Тогда сестра подошла к кушетке и чего только не наговорила. И что он рехнулся, и что она всё равно в тысячу раз больше него делает. И что он ведёт себя как султан в гареме. И что он смесь барана с чемоданом, да к тому же несусветный лентяй. Она даже заехала ему со злости в живот. Очень прилично. Он снёс это беззвучно. А голод его не мучил. Клубничного пломбира хватило бы семью накормить.

Лоллипопу казалось, что он целую вечность валяется с закрытыми глазами и скрещёнными руками, когда он вдруг вспомнил: да ведь сегодня вторник, Томми давно ждёт его в комнате за прилавком. Он встал и хотел было выйти, но сестра загородила проход.

"Только через мой труп! - сказала она. - Сначала вымой посуду!"

"Я ничего не ел", - сказал Лоллипоп.

"Не играет роли", - сказала сестра.

Тут Лоллипоп лягнул её ногой. Сестра схватила его за волосы. Лоллипоп отступил на шаг, а поскольку сестра и не думала его отпускать, то и она отступила от двери на шаг. Лоллипоп врезал ей в солнечное сплетение. Сестра отпустила волосы, чтоб закрыться, и Лоллипоп очутился за дверью.

Так теперь у них пошло-поехало - чуть ли не в каждый "безбабушкин" день. Да и вечерами было уже не то, что раньше: сестра жаловалась на Лоллипопа маме и бабушке. А мама с бабушкой как-то сказали, что Лоллипоп их сильно огорчает, другой раз, что Лоллипоп негодный мальчишка, и ещё раз, что Лоллипопу пора браться за ум. В любом случае ничего приятного они ему не говорили.

Сестре он показывал язык, бабушке строил за спиной гримасы, а маме заявлял: "Отстань от меня!"

Да и дни, когда бабушка оставалась дома, были для Лоллипопа ничуть не лучше. Если вчера цапались и точно известно, что завтра опять поцапаются, то и сегодня особого желания любезничать нет.

Лоллипопа такая жизнь тяготила. Он считал - положение должно измениться. И чем скорей, тем лучше.

От сестры ничего путного ждать не приходилось. Она беспрестанно твердила: во-первых, она ещё ребёнок, а не женщина. И заявление насчёт домашней работы, которая якобы исключительно женская, бред сивой кобылы. А бабушка до небес превозносила новое рабочее место. Когда она начинала про "своих Гофштеттеров", Лоллипоп зубами скрипел. Часто же приходилось ему скрипеть зубами!

"У Гофштеттеров, - говорила бабушка, - работа в радость!" Она перечисляла все их кухонные аппараты и расписывала пылесосо-подметально-выбивальный комбайн, словно ей поручили составить рекламный проспект для подметально-выбивально-пылесосной фабрики. Она нахваливала посудомоечную машину, а про бельевую электросушилку говорила так, будто сама её изобрела.

Да плюс к тому бабушка влюбилась в гофштеттеровское дитя. Которое либо сидело в манеже, либо ползало на четвереньках. Стоило ей войти в комнату, как дитя - по словам бабушки - светилось от счастья. И наоборот, рыдало, когда бабушка выходила. Госпожа Гофштеттер не уставала повторять: "Даже не знаю, как мы без вас жили, бабусечка!"

Охи и ахи вокруг гофштеттеровского младенца и гофштеттеровских машин были Лоллипопу просто противны. Но то, что Гофштеттеры позволяли говорить его бабушке - "бабусечка", это уж дальше ехать некуда!

"Лоллипоп, не будь таким зловредным, - сказала мама, - порадуйся хоть немного за бабушку: ей так повезло!"

Лоллипоп и не думал радоваться. Нисколечко. А сестру он теперь лягал всё чаще. Потому что она тоже помешалась на этих Гофштеттерах. Хоть из дому беги! Сестра навещала бабушку у Гофштеттеров, она вывозила гофштеттеровское чадо в коляске на прогулку. Гофштеттеры подарили сестре плюшевый свитер в зелено-красную полоску для загородных прогулок. Господин Гофштеттер помогал ей по английскому. И сестра часами напролёт распространялась о том, где у Гофштеттеров стоит цветной телевизор, как развешаны колонки от японского стереомагнитофона и какие платья висят во встроенном шкафу в холле.

Лоллипопа осенило: помочь тут может лишь великолепно обсосанный, прозрачно-зелёный "Лоллипоп"! С великим тщанием готовил он леденец. Получился самый прозрачный, самый зелёный "Лоллипоп", из всех когда-либо им изготовленных.

Лоллипоп оставил "Лоллипоп" наготове в большой комнате на журнальном столике. Он дождался, когда бабушка с мамой убрали посуду после ужина и засели за телевизор. Сестра сидела перед ними прямо на полу. Она вязала шапочку из светло-коричневой шерсти для гофштеттеровского ребёночка. Хотела преподнести ему шапочку на день рождения. Лоллипопу она шапок сроду не вязала!

Лоллипоп взял леденец и приложил к правому глазу, а левый сощурил. Он посмотрел на бабушку. Он посмотрел на сестру. А бабушка смотрела на экран. А сестра смотрела на спицы. Лоллипоп довольно долго продержал "Лоллипоп" у правого глаза, потом поднёс его к левому, а правый прикрыл. И опять глядел не отрываясь.

"Hoc у него чересчур большой, чтобы нравиться женщинам", - сказала бабушка маме. Она имела в виду мужчину в телевизоре, который заигрывал с яркой блондинкой.

"Ещё раз прибавить шесть петель?" - спросила сестра и протянула маме шапочку.

"Да, прибавь ещё шесть", - сказала мама. При этом она смотрела вовсе не на вязаную шапочку, а на мужчину с чересчур большим носом.

Чтобы "Лоллипоп" подействовал, они должны обратить на меня внимание, смекнул Лоллипоп. Он начал кашлять. Ужасно кашлять, натужно вбирая воздух и с присвистом и хрипами выдыхая. Когда Лоллипоп был совсем маленьким, он заработал хронический бронхит. И потому прекрасно знал, как надо кашлять, чтобы отвлечь людей от телевизора и вязальных спиц.

Бабушка, мама и сестра повернулись к нему.

"Лоллипоп! - вскричали они испуганно. - Лоллипоп, солнышко!"

"Попались, голубчики, - думал Лоллипоп. - Сейчас бабушка скажет, что больше не пойдёт к Гофштеттерам".

Бабушка не сказала ни полслова. А так как Лоллипоп кашлять перестал, она отвернулась к экрану.

"Ладненько, ладненько, - думал Лоллипоп. - Пусть! Уж сестра-то признается: "Я лишь сейчас осознала, что домашняя работа - удел женщин. Отныне всё по дому буду делать я, поскольку я женщина, да к тому же старше Лоллипопа. Бутерброды с ветчиной я ему тоже буду готовить!" Однако сестра уже снова вязала, повернувшись к Лоллипопу спиной, и считала петли. Только мама подошла к Лоллипопу. Она спросила, не простыл ли он, не хочет ли водички. Лоллипоп сердито мотнул головой.

С огромным удовольствием он вышвырнул бы зелёное стёклышко. Но вместо этого побрёл с ним в ванную. "Ну почему, - спрашивал он себя, - ну почему оно сегодня не действует? Ведь это стопроцентный крайний случай! Всегда же действовало! Знать бы, что стряслось с упрямой ледышкой! Может, она недостаточно прозрачна?" Лоллипоп подошёл к большому зеркалу, висящему в ванной, поднес леденец к правому глазу, а левый закрыл. Нет, леденец просвечивал лучше некуда. Лоллипоп ясно видел перед собой светло-зелёного Лоллипопа. Светло-зелёный глядел из зеркала, а Лоллипоп через "Лоллипоп" - в зеркало.

"Чёрт побери, разбери и собери, - проворчал Лоллипоп, - кончай вредничать - сделай что-нибудь!"

Заклятье Лоллипопа было обращено к леденцу. Но за леденцом-то был зеркальный Лоллипоп. И зеркальный Лоллипоп в ужасе передёрнулся.

"Ой, мамочки! - прошептал Лоллипоп. - Ну и дела!"

Однако было поздно. Леденец сработал. Лоллипоп опустил руку с "Лоллипопом", глубоко вздохнул и поплёлся в кухню. Там он взял грязные тарелки, стоявшие на столе рядом с мойкой, составил их в раковину и пустил горячую воду. Потом тряпкой стёр с кафельной стены семь красных пятен от гуляша. Потом собрал посеревшие, свернувшиеся колечком картофельные очистки и выбросил в помойное ведро. А затем побрызгал душистым моющим раствором на тарелки и отмыл их до блеска. Даже слегка веником в кухне прошёлся. При этом он всё время бубнил под нос: "Кончай вредничать - сделай что-нибудь".

Лоллипоп малость куксился на "Лоллипопа". А потом в кухню пришли мама с бабушкой и сказали, что он замечательный парень, просто умница-разумница. И что они всегда верили в его сознательность. Преувеличивали - жуть как. Не так уж много он сделал, говоря по совести. Но похвала его приободрила, и даже очень. А потом сестра подошла и спросила, не связать ли и ему шапочку. Такую голубенькую в бело-зелёную полосочку. Лоллипоп заказал голубую в красно-жёлтую полоску.

Сестра и впрямь связала шапку. Получилось - загляденье. Хоть и маловата немного. Лоллипопу приходилось всё время натягивать её на уши. Но она упорно сбивалась на затылке в гармошку. Лоллипопу она всё равно дико нравилась. Никому из его одноклассников сестры шапок не вязали. С тех пор он врезал сестре значительно реже.

Обшибка Лоллипопа

Лоллипоп и сестра получали на мелкие расходы от мамы. От бабушки тоже. Мама давала по понедельникам. Бабушка по воскресеньям. Поэтому бабушка называла карманные деньги "выходными". Каждое воскресенье она вручала Лоллипопу пятишиллинговую монету. А сестре - десятишиллинговую.

"Она ведь старше, - говорила бабушка, - чем старше ребёнок, тем больше ему нужно!"

Мама возражала:

"Абсолютно неверно. Маленьким детям нужно не меньше, просто им другое нужно! - И добавляла: - Для меня "нужно" вообще не указ, я детям даю не сколько им нужно, а сколько у меня остаётся!"

Случалось, она говорила: "На этой неделе, увы, придётся платить за свет и газ!" Тогда Лоллипопу с сестрой почти ничего не перепадало. В другой раз она сообщала:

"Мне заплатили сверхурочные!" И Лоллипопу с сестрой доставалась приличная сумма.

До сих пор Лоллипопу денег хватало. Было их побольше - он покупал двойную порцию клубничного, цветные наклейки и новый красный фломастер. Было их поменьше - он пользовался фломастером сестры, ел пломбир, если с ним делились, а цветных наклеек вовсе не покупал.

Денежные проблемы возникли у Лоллипопа после того, как учительница их с Эгоном рассадила: слишком много они на уроках болтали и хихикали. Эгона она определила на первую парту. Соседкой Лоллипопа стала Эвелина.

В классе Эвелйна считалась красавицей номер один. А может, и во всей школе. У неё были золотисто-русые локоны, изящный носик и глаза цвета пармских фиалок. Лоллипоп чувствовал себя на седьмом небе - ведь рядом сидела прекрасная Эвелина.

На первой же перемене она сказала:

"Слушай, Лолли, рванём после школы за мороженым?"

Лоллипоп ещё больше обрадовался. Это был редчайший знак внимания. Обычно Эвелина после уроков ходила только с Красавчиком Петером из четвёртого класса. За мороженым тоже.

Лоллипоп думал, что мороженое они купят по дороге домой, либо в универсаме, либо в кондитерской. Но Эвелина сказала: "В итальянском кафе-мороженом - в самом начале центральной улицы - пломбир в миллион раз вкуснее!" И Лоллипоп пошёл с Эвелиной в итальянское кафе-мороженое. Там он опять-таки подумал, что они съедят по стаканчику прямо у стойки. Но Эвелйна сказала: "Сидеть в зале и кушать из вазочки в миллион раз приятнее!" И они сели за невысокий мраморный столик у окна, завешенного тюлем. Подошла официантка. Лоллипоп думал, что сейчас они закажут по скромной порции клубничного. Но Эвелина сказала: "Солнечное затмение" с сиропом, пожалуйста!"

Пришлось и Лоллипопу заказать "Солнечное затмение" с сиропом. До этого дня он понятия не имел, что подобное существует. "Солнечное затмение" - это ванильный кругляш, а на нём половинка персика, а сверху сбитые сливки, и по краям вишенки в красном соусе с ароматом ликёра.

"Солнечное затмение" тоже ничего, но клубничный пломбир куда вкуснее, думал Лоллипоп. - Да и есть его проще. Персик затвердел, а кругляш всё больше подтаивал. Персик кувыркался в сливках с мороженым, и пока Лоллипоп, обливаясь потом, делил его на кусочки, мороженое капало через край на скатерть.

"Солнечное затмение" - полный люкс", - выдохнула Эвелина. И больше не проронила ни слова. Она в таком темпе работала ложкой, что на разговоры времени не оставалось. С каменным персиком она расправилась в мгновение ока. Видимо, она ела "Солнечное затмение" не в первый раз. Проглотив последнюю ложечку мороженого и слизнув последнюю каплю сливок с ободка вазочки, Эвелина допила красный сироп. Потом вскочила.

"Чао, Лолли, - проворковала она, - бегу, мамочка ждёт с обедом".

Не успел он ответить - её уж и след простыл. А Лоллипоп-то рассчитывал, что Эвелина сама заплатит за "Солнечное затмение" с сиропом. Ровно один шиллинг остался у него после расчёта с официанткой. А был только вторник, к тому же вчера он получил от мамы сверх нормы. Да ещё от бабушки на рисовальный набор. Лоллипоп затосковал.

Но когда на другой день Эвелина одарила его взглядом фиалковых глаз и сказала, что он её славный-преславный зайчик и что она очень просит одолжить ей три шиллинга на новую линейку, Лоллипоп тут же отдал последний шиллинг, ещё два занял у Эгона и тоже отдал.

Так с тех пор и повелось. То Лоллипоп водил Эвелину в кондитерскую и покупал кулёк карамелек, то снова всплывало кафе-мороженое; потом ей понадобились деньги на общую тетрадь, потом на комиксы, потом на карандаши. Кстати говоря, завтраки, которые Лоллипоп приносил из дома, съедала она.

Через две недели Лоллипоп задолжал уже четырнадцати одноклассникам. На переменках только и слышалось:

"Лоллипоп, когда денежки вернёшь?" Или: "Лоллипоп, если завтра же не отдашь, скажу твоей маме! Будь спок!"

Эвелина, конечно, всё это слышала, но она была девочкой либо страшно глупой, либо страшно подлой. Она продолжала тянуть из Лоллипопа мороженое, деньги, сладости. Когда он как-то сказал: "Не сердись, Эвелиночка, у меня сегодня, честно, ни полшиллинга!" - её глаза-фиалки превратились в узкие синие щёлочки, а голос стал звонким и сварливым.

"Что ж, придётся опять с Красавчиком Петером пойти", - отчеканила она звонко-сварливым голосом.

"Тогда я тебя больше не люблю", - говорил прищуренный взгляд. Лоллипоп ходил как потерянный. Посоветовался со Смешанным Отто. Отто сказал:

"Пусть пташка летит на все четыре стороны, она из тебя дойную корову сделала!"

Спасибо за совет - это Лоллипоп и сам знал. Он ещё в своём уме.

А потом в один из дней, когда бабушка была у Гофштеттеров, сестра на уроке музыки, а Лоллипоп в кухне, случилось вот что. В дверь позвонили. Лоллипоп пошёл открывать. На площадке стоял Эгон с протянутой рукой. Сурово глядя исподлобья, он отрезал:

"Гони монету! С тебя двадцать четыре шиллинга. У мамы сегодня день рождения!"