За все грехи Као Ирэне

Томмазо кивает, с восхищением смотрит на нее и говорит:

– Знаешь, что ты похожа на женщину с картины?

– С какой картины? – спрашивает Линда.

– «Русалка» Джона Уильяма Уотерхауса, – отвечает Томмазо с идеальным английским произношением. Пока она несет бокалы, пытается вспомнить это имя и поражается, насколько разносторонни познания Томмазо.

– Он из прерафаэлитов?

– Умничка, – говорит Томмазо.

– Имя знакомое. Мне нравится романтическая атмосфера на картинах прерафаэлитов, я их хорошо знаю, но эту картину не помню. Какая она?

– На ней – русалка, для меня это одно из самых очаровательных изображений женщины в искусстве, – отвечает Томмазо. – Она нежная, но в то же время излучающая жизненную энергию, солнечная и вместе с тем грустная. – Линда ничего не говорит, немного смутившись и опустив глаза. Она протягивает Томмазо бокал и тоже делает глоток, смакуя кисловато-фруктовый вкус медового напитка. Растекающаяся внутрь прохлада усиливает контраст теплой воды, обволакивающей их. Между ними – зыбкая близость, скрытая полумраком, освещаемая лишь отблесками светильника.

Неожиданно Таня, стоящая у двери, произносит мягким голосом:

– Если желаете, мы с Марком готовы сделать вам парный массаж.

Томмазо оборачивается к Линде.

– Хочешь массаж? – спрашивает он вполголоса, проводя рукой по ее волосам. Ей так приятна эта ласка.

– Если нам будут делать его одновременно, конечно, хочу, – с готовностью отзывается она.

Томмазо машет рукой Тане, и та кладет два халата на шезлонг перед ними. Они выходят из ванны и погружаются в ночную тьму. Ничего не видя, Линда натыкается на Томмазо. Он заключает ее в объятия. Томмазо берет халат и накидывает ей на плечи.

– Вот так. – Его голос согревает. –  Замерзла? – спрашивает он, слегка растирая ее руки.

– Да нет.

Линда действительно дрожит, но это совсем другая дрожь, идущая изнутри, от новых ощущений.

– А вот и неправда. А я ведь тебя просил вести себя здесь хорошо… Не то запру в погребе, помнишь?

Томмазо смеется и крепко обнимает ее, прижимая к себе. На мгновение она перестает дышать. Это не просто объятия – это слияние двух душ, созвучие двух сердец. Внезапно она осознает, что за этими объятиями скрывается что-то важное, что ждет своего часа, чтобы раскрыться полностью.

Вскоре они уже лежат на соседних кушетках в кобальтовом зале, наполненном мягкой восточной музыкой. Таня делает массаж Томмазо, а Марк – Линде.

Их смазывают ароматным маслом и мягко разминают умелыми руками. Ступни, лодыжки, ноги, ягодицы, спина, плечи, до самого затылка, потом – вниз: затылок, плечи, спина, ягодицы, ноги, лодыжки, ступни.

Этот массаж физически приятен и одновременно раскрывает сознание и, кажется, воздействует на каждую клеточку тела. Линда и Томмазо видят свои отражения в зеркальном кафеле, в слабом свете свечей.

Когда Таня и Марк тихо удаляются, Томмазо поворачивает голову к Линде и убирает прядь волос за ухо.

– Никогда не предполагал, что скажу это женщине, но когда я думаю, что через два часа нам придется расстаться, мне становится так грустно, почти больно… малышка моя.

– Мне тоже, – отвечает Линда, его слова согревают ей сердце. – Нам действительно пора, если тебе надо быть утром в Риме. Во сколько у тебя рейс?

– Я не на самолете, – Томмазо придвигается к ней, а может быть, они одновременно придвинулись друг к другу. – В десять часов за мной пришлют дипломатическую машину. Я поеду вместе с депутатом Галли.

Когда я думаю, что через два часа нам придется расстаться, мне становится так грустно, почти больно…

Вид у Томмазо не очень-то веселый.

– Нужно обсудить важный финансовый проект для Европейского сообщества.

– Значит, пора вставать.

Линда собирается встать с кушетки, но Томмазо, положив ей руки на плечи, заставляет вернуться на место. Так они лежат, расслабленные, бесконечно долго, освещаемые свечами. Потом обнимаются и касаются друг друга теплыми губами. Прижавшись крепко, они дышат в унисон. Эта необыкновенная ночь объединила их и спрятала ото всех.

Почти на рассвете Томмазо отвез Линду домой, и на пороге они снова целовались – так долго, что неизвестно, сколько длился этот поцелуй. Потом он вернулся в машину расстроенный тем, что приходится уезжать и нельзя побыть с Линдой подольше.

Она ворочалась в постели, в голове крутились разные мысли и слова. Линда слышала его голос, представляла серо-синие глаза, руки, губы, объятия. А потом вдруг – словно вспышка – Надин и ее совершенство, Надин и ее уверенность в себе, Надин – его официальная женщина.

Но эта неприятная мысль рассеивается, и она снова думает о Томмазо. Переворачиваясь с боку на бок, она не может принять правильную позу, чтобы заснуть и успокоить разум и тело. Когда, наконец, ближе к семи утра она почти заснула, на тумбочке зазвонил телефон.

Линда не могла не ответить, увидев на дисплее имя Алессандро.

– Алло? – ответила Линда.

– Привет… это я, знаю, что рано, – голос Алессандро бил по ушам, словно молот. – Просто хотел попросить кое о чем, это очень срочно.

– Ну, если я могу… – ответила она спросонья, не вполне его понимая.

– Ты не могла бы после обеда подвезти меня в аэропорт Венеции?

– Как?! – только сейчас она проснулась.

– Мне нужно ехать.

– Как это – ехать?

Линда подскочила на кровати, потом без сил упала на подушки.

– Да, во Вьетнам. Рейс в пять.

– Что? И ты вот так мне об этом говоришь?

Линда еще что-то пробормотала, но Алессандро не дал ей договорить – его волновал только этот внезапный отъезд. Неожиданно Линду осеняет мысль – похоже, ее друг решил вернуться в самое сердце циклона.

– Я тебе потом все объясню. Не волнуйся. Главное – приезжай в два.

– Але, не знаю, во что ты ввязался на этот раз, но так и быть, я за тобой заеду. Как всегда.

Слова даются ей с трудом, как в замедленном действии – она ужасно устала.

– Увидимся позже.

– Отлично! Я знал, что ты не подведешь и на этот раз. Спасибо огромное, – ответил он с волнением в голосе.

Она завершила звонок и швырнула телефон в угол кровати. Совершенно разбитая, она сунула голову под подушку и погрузилась в сон, в котором как-то странно чередовались лица Алессандро и Томмазо.

Свет струится сквозь стекла, и в окна дует ветер.

Который час?

Девять?

Десять?

Надо вставать. К тому же – о, черт! – нужно еще заехать утром к Бози, но ей ужасно хочется еще поваляться в постели. Она открывает глаза, но не может стряхнуть с себя окутавшую ее дымку.

Ну же!

Раз-два-три.

Наконец, встала.

Чудо свершилось.

Томмазо тоже не сомкнул глаз. Сейчас он бреется перед зеркалом служебного туалета. Когда он вернулся, Надин уже спала. Вдруг в нем проснулось беспокойство. Она наверняка провела ночь не дома и неизвестно, с кем. Ему горько осознавать, что всего за несколько дней они так отдалились друг от друга и даже не пытались что-то предпринять. Томмазо проводит лезвием по намыленному подбородку, стряхивает пену в умывальник, потом споласкивает станок под краном. Он думает, что произошло и куда делось их влечение друг к другу, а с ним – доверие и уважение. Он не понимает этого, но теперь нужно думать о другом.

В холле старинные часы с маятником отбивают половину десятого. Нужно торопиться, если он не хочет, чтобы его застали неодетым, когда приедет машина с депутатом.

То, что произошло между ним и Линдой, перевернуло все вверх дном.

Он был уверен, что может сохранять дистанцию и не позволит себе испытывать к женщине сильные чувства. Ему до тошноты противно от того, что отношения с Надин теперь превратились в жалкую смесь условных рефлексов. Но с тех пор, как в его жизни появилась Линда, годы упорного труда над собой пошли прахом и все возведенные барьеры дали трещину. С самого начала, с первых взглядов, с первых слов, что они сказали друг другу. Счастье от этого легкого помешательства захватило его с такой силой, что он не был к этому готов.

Ему до тошноты противно от того, что отношения с Надин теперь превратились в жалкую смесь условных рефлексов.

Его внутреннее равновесие нарушилось. Он это допустил и теперь спрашивает себя: как такое могло случится с ним, человеком, который никогда не искал любви и даже перестал в нее верить? Эмоциональная дамба, которую он старательно возводил всю жизнь, разрушилась, и наружу вышло все самое потаенное, до этого дремавшее в самых дальних уголках его сердца. И теперь Томмазо не знает, что предпринять: бежать от этого чувства или наслаждаться им. Он ни в чем не уверен, только знает одно, что хочет видеть Линду, а не отправляться в длинную и скучную поездку в Рим.

Мысли о ее теле, их близости, эмоциях, чувствах – и сердце бьется неровно. Довольно. Нужно прийти в себя. Но какой он теперь на самом деле?

Уже позвонили в домофон калитки, а он еще не одет. «Ну что ж, подождут», – думает Томмазо. Наверное, впервые за все время он опаздывает.

Ровно в два часа Линда подъезжает к дому Алессандро. Он уже ждет ее на крыльце, в черной футболке, брюках защитного цвета и ботинках, фотокамера Reflex в чехле перекинута через плечо, на земле лежит рюкзак, будто приготовленный для арктической экспедиции.

Не выходя из машины, она жестом показывает, чтобы он положил багаж на заднее сиденье. Алессандро резко встает, поднимает рюкзак, забрасывает его назад и неуловимым движением прыгает на пассажирское кресло рядом с ней.

– Давай-давай, надо быстрее ехать, у меня не получилось зарегистрироваться из дома из-за пересадки в Лондоне, – говорит он на одном дыхании, чмокнув ее в щечку.

– Успокойся и пристегни ремень, please!

Линда трогается с места, выжав газ по максимуму. Алессандро откидывается на сиденье, но видно, что он немного напряжен.

– Ты тоже успокойся, – он крестится при виде стрелки спидометра, которая всего за несколько секунд прыгнула с тридцати до ста километров в час. Потом хохочет, но смех получается какой-то нервный.

– Я успокоюсь, только когда ты мне подробно расскажешь, какого черта ты вдруг решил отправиться во Вьетнам, – она неодобрительно качает головой. – Ты, наверное, рехнулся! – Она легонько тычет его кулаком в коленку. –  А я – еще более ненормальная, если тебе помогаю.

Но она и сама знает, что так надо.

– Я еду выручать своего друга-блоггера, который попал за решетку, – говорит Алессандро. – Не могу сидеть здесь сложа руки.

– Замечательно! Но я надеюсь, ты хотя бы все продумал? – в ее голосе слышится не упрек, а искреннее беспокойство.

– Я получил сообщение из надежного источника. Знаю, что готовится акция протеста в его защиту.

Алессандро говорит так воодушевленно, будто бы он уже находится там и выкрикивает лозунги против вьетнамской полиции и за освобождение друга.

Истинный идеалист, никогда не знающий покоя. Вечно ищущий правду и борющийся с несправедливостью. Так уж он устроен, чувство справедливости для него на первом месте, а все остальное – привязанности, любовь, личная безопасность – отходит на второй план. В любом конфликте – большом и маленьком – для него очень важно определиться, на чьей он стороне.

– Смотри там, как бы тебя не убили. Не то мы тут в Италии со скуки помрем без твоих новостей, – Линда взволнована, живот скрутило, будто в узел, и она не может расслабиться.

– Дурочка! Ты же знаешь – я сама осторожность…

– Нет, Але, – она с силой хлопает ладонью по рулю. – Я не шучу – на этот раз я правда переживаю.

– И совершенно безосновательно, – старается он ее ободрить.

– Вовсе нет. Ты уже однажды рисковал жизнью, вот и теперь лезешь прямиком в волчью яму.

– Со мной ничего не случится, успокойся. Это всего лишь твои фантазии.

Алессандро смеется. Он вовсе не недооценивает ситуацию, просто хочет немного разрядить напряженность.

– Правда, – наконец произносит он.

Линда вздыхает, улыбается и шарит пальцем по приборной панели, пытаясь включить радио.

– Давай-ка включим музыку, хватит уже играть в мамочку…

– Я включу, а ты следи за дорогой.

Алессандро берет ее руку и бережно кладет на коробку передач, после чего начинает шарить в бардачке, где вперемешку свалены старые кассеты, которые Линда, наверное, не слушала уже сто лет – если, конечно, они вообще рабочие.

Он ставит сборник «Beatles» – звук отличный, – и некоторое время они сидят молча, слушая слова. Но когда начинается припев «Come Together», они уже не сдерживаются и начинают подпевать во весь голос. Эта песня всегда занимала почетное место в списке их любимых композиций.

Они поют все громче – Линда с ее абсолютным слухом подтрунивает над Алессандро, у которого дела обстоят хуже, – и они смеются, чтобы отогнать мрачные мысли. Линда раскачивается взад и вперед, держа руки на руле, Алессандро играет на воображаемой гитаре.

– Надо закачать эту песню в iPhone – буду ее слушать и думать о тебе.

– Романтик ты мой…

Линда на мгновение поворачивается к нему и улыбается. Но он серьезен и смотрит на нее, будто хочет запечатлеть ее образ в памяти и сделать фотографию. Самую красивую. В салоне воцаряется странная атмосфера, в которой витают неданные обещания и неисполненные желания. Они говорят друг с другом без слов.

«Мы могли бы дать друг другу больше за то время, что были вместе, но почему-то не дали. Может быть, из страха, робости или нерешительности. Как бы то ни было, сейчас уже слишком поздно. Нужно смотреть в будущее».

– Когда ты собираешься обратно? – спрашивает Линда, нарушая тягостное молчание.

– Когда придет время. Как всегда.

И снова обстановка становится осязаемо плотной и тяжелой.

«Мы могли бы дать друг другу больше за то время, что были вместе, но почему-то не дали. Может быть, из страха, робости или нерешительности. Как бы то ни было, сейчас уже слишком поздно. Нужно смотреть в будущее».

Наконец они приехали, и необходимо торопиться. Они паркуют машину на первое же свободное место и бегут в аэропорт. К счастью, очередь к стойке небольшая, и Алессандро быстро проходит регистрацию. Они еще успевают зайти в бар на верхнем этаже зала вылетов. Заказав кофе, они поднимаются по эскалатору и садятся за свободный столик.

Линда не опрокидывает кофе одним махом, как обычно.

– Последний кофе в Италии, – произносит Алессандро, попивая с наслаждением. У кофе странный горьковатый вкус прощания.

Он быстро достает свою «Reflex» и фотографирует Линду.

– Ну не делай такие грустные глаза, – приказывает Алессандро, взяв ее за подбородок. – И перестань злиться.

Вдруг Линде показалось, будто она перенеслась на несколько лет назад. Алессандро впервые улетал из Венеции, а она его провожала – тогда она только-только получила права и едва научилась сдавать назад.

Алессандро давно ждал этой возможности. Получив аттестат зрелости, он принял важное решение: уехать из страны. Чем будет заниматься, он и сам не знал, да его это и не особенно волновало. Немного деньжат, фотоаппарат, билет до Лимы и полный рюкзак мечтаний. Разлука была болезненной: последние годы они жили в полном симбиозе, как брат и сестра, два любящих друга, зная, что этот момент когда-нибудь настанет. Тогда-то Линда и попросила его присылать открытки или фотографии из каждой страны, где он будет находиться, – так он точно ее не забудет. И он сдержал свое слово.

Линда помнит, каким мучительным было это прощание, – совсем как сейчас, хотя теперь они уже взрослые, но до сих пор важные слова так трудно произнести. Объявляют посадку на рейс Алессандро, и Линда возвращается в реальность. Они встают из-за стола и спускаются на первый этаж, она провожает его до контрольного пункта. Время пришло. Снова.

– Ну, давай прощаться, – Алессандро обнимает ее и целует в обе щеки.

– Счастливого пути, – Линда крепко прижимает его к себе – эти секунды кажутся ей бесконечными и такими быстротечными.

– Обещай мне, что будешь осторожен.

– Обещаю.

Он смотрит ей в глаза.

– Я буду скучать. Правда. Но это не новость.

– Я тоже.

Алессандро поправляет ремешок камеры, делает три шага, потом вдруг поворачивается и возвращается к ней. Линда думает, что он что-то забыл и хочет спросить, но он опережает ее, страстно целуя ее в губы. Она так удивлена, что не знает, как реагировать. Своими сильными руками Алессандро нежно охватывает ее голову, будто читая ее мысли.

– Теперь – пора, – говорит он, все еще держа ее голову в ладонях.

– Да, – отвечает, Линда, потрясенная его неожиданной страстью.

Алессандро сжимает ее ладони и целует в лоб.

«Я всегда буду с тобой», – будто говорит он.

Они оба знают, что это прощание не навсегда.

Глава 13

Привет, девочка. Наконец-то я могу тебе написать!

У меня для тебя отличная новость: сегодня освободили Хуана, моего приятеля-блоггера.

Я был вместе с активистами, которые протестовали десять дней перед государственной тюрьмой.

Это незабываемо, не могу перечислить, сколько потрясающих людей я встретил, смелых безумцев с удивительным чувством справедливости…

Когда нас прогнали с улицы перед тюрьмой, мы построили баррикады у Президентского дворца и стояли там, пока нас не выслушали. Наконец вьетнамское правительство было вынуждено уступить. Ято, конечно, был в этой истории последней шестеренкой, но если бы не мое свидетельство в защиту Хуана, может быть, его освобождение затянулось бы на несколько месяцев. К сожалению, только я мог это сделать, потому что у меня были доказательства его невиновности – фотографии. А они никогда не лгут. Я так счастлив, что помог свершиться правосудию. Давно так не радовался. Когда его выпустили, я смог снова его обнять и был растроган, как ребенок, даже разрыдался (а ты-то знаешь, что я никогда не плачу).

Теперь он здесь, рядом со мной.

Я пишу тебе из местечка неподалеку от Ханоя.

Никто не знает, где мы, лучше какое-то время оставаться в укрытии…

Ведь история на этом не закончилась. Теперь – самый важный момент, и нас больше никто не остановит!

Мы готовы продолжить нашу борьбу с коррумпированными предпринимателями, эксплуататорами и сукиными детьми, сотрудничающими с местной мафией. Сегодня мы с Хуаном сделали несколько быстрых снимков, пока никто на нас не обращал внимания (но не волнуйся, риск был минимальным, все под контролем). Скоро мы их опубликуем, нужно только дождаться подходящего момента. Думаю, что переберусь пока в Хошимин, самый крупный центр, где эти грязные преступники нанимают детей, чтобы заставлять их работать в нечеловеческих условиях. Материала для компромата хватает, поверь мне, международное сообщество должно узнать об этом безобразии. Я обещаю тебе, что буду осторожен.

Не волнуйся, если я какое-то время не буду писать, здесь это не так легко… к тому же пока – чем меньше я буду оставлять следов в сети и звонить по телефону (ты не представляешь, как мне хочется тебя услышать!), тем лучше. Я постоянно думаю о тебе и не могу дождаться, когда снова смогу тебя обнять.

Спасибо, что проводила в аэропорт.

Спасибо, что ты есть.

Этой победой мы немного обязаны и тебе.

Люблю тебя – и ты это знаешь.

Але

«Я тоже тебя люблю», – думает Линда.

Она сохраняет письмо в папке «Важная почта» и улыбается: какое облегчение знать, что с ним все в порядке, он сделал доброе дело и счастлив! Прошел уже месяц, как Алессандро уехал, и от него не было вестей. Линда поняла, что для него было важно добиться освобождения Хуана. И теперь энтузиазм Алессандро передался и ей. Конечно, она не верит ни единому слову о безопасности: он врет, чтобы ее успокоить. Есть ли там вообще безопасность? И во что еще он ввяжется? Линда хорошо его знает: Алессандро ни перед чем не остановится, когда речь идет о защите правого дела.

Она кладет телефон на деревянный столик под зонтиком и возвращается на удобную лежанку. Уже почти шесть, бассейн «Азоло Гольф-Клуба» постепенно пустеет, холмы озаряются прекрасным светом, который можно увидеть только в это время. Томмазо привез Линду в это чудесное место, и это их первое воскресенье вместе. Ему удалось выкрутиться перед Надин, сказав, что поехал на важную рабочую встречу. Линда думает: что это могут быть за встречи? Наверное, на них решаются судьбы Европы, и он обязан там присутствовать.

Ради того, чтобы побыть с Линдой, он стал лгать, и теперь он делает это довольно часто.

Ради того, чтобы побыть с Линдой, он стал лгать, и теперь он делает это довольно часто.

Линда поворачивается на бок, протягивает руку Томмазо и касается пальцем его плеча.

– Сколько у нас часов разницы с Вьетнамом?

Лицо у него отстраненное, но отвечает он сразу:

– Если не ошибаюсь, пять, – он чешет в затылке. – А что? – спрашивает Томмазо, чуть спустив с носа очки «Lozza» в деревянной рифленой оправе.

Линда закусывает губу, поправляя топ небесно-лазурного бикини.

– Алессандро сейчас там и только что написал мне письмо.

– А…

Томмазо возвращает очки на место.

– Как он?

– К счастью, в порядке. – Линда вздыхает. – Он добился освобождения своего друга-блогера, которого несправедливо посадили в тюрьму.

Томмазо кивает – он отлично знает, о чем она говорит.

– Там свобода печати – пока недостижимая мечта, которая дается порой ценой крови.

Она испытывает какое-то странное чувство, и это заставляет его задать ей вопрос:

– Ты по нему скучаешь?

– Немного, – отвечает Линда, склонив голову набок.

С Томмазо она не может лукавить. Линда пытается улыбнуться.

– Знаешь, между нами всегда была глубокая связь, с юности.

– Это видно…

Линда садится.

– Что с тобой, ты случайно не ревнуешь? Нет-нет-нет… Для Господина «У меня все эмоции под контролем» – это настоящее нарушение закона!

– Я? Ревную? – Томмазо качает головой, но видно, что его только что поймали с поличным. – Ну что ты! Вовсе нет.

– А вот и да… – Линда внимательно смотрит на него, подходит и садится на краешек его шезлонга. –  Ты ревнуешь, признавайся.

Она тычет ему в грудь кулачком.

– Ну, может быть, – Томмазо опускает глаза. Он не хочет признать, что потерял равновесие.

– О боже, поверить не могу! – теперь Линде становится смешно. – Томмазо Белли, великий дипломат, который занимается урегулированием международных конфликтов, признается, что ревнует?

– Ни в чем я тебе не признавался, крошка. Это только ваши умозаключения, синьорина Оттавиани. – Томмазо улыбается. –  Иди сюда, негодница.

Он притягивает ее к себе и целует.

– О, да! – Линда покрывает его лицо мелкими поцелуями и вытягивается поверх его тела.

– Я так люблю к тебе прижиматься…

Томмазо гладит кончик ее носа с такой нежностью, которую и не подозревал в себе. С Линдой все происходит как-то само собой, спонтанно, разум не в силах отфильтровать эмоции и настроить их так, как ему это удавалось раньше.

– А знаешь, сегодня утром ты неплохо играла.

– Зато ты совершенно не умеешь врать.

Линда смеется, вспомнив уроки гольфа от Томмазо.

Ей казалось непостижимым запомнить тысячу названий клюшек, все это «дерево» и «железо», «паттеры», «драйверы», «санд-веджи»…

Если бы перед ней сейчас их разложили, она не смогла бы отличить одну от другой.

Не говоря уж о динамике игры: все эти лунки, число ударов, этот чертов пар – она потратила час на то, чтобы усвоить это.

А Томмазо все сыпал терминами – «дабл-игл» – то, «тройной буги» – се, а еще «берди», «альбатрос» и «кондор».

Надо признаться, что она так ничего и не поняла, но позволить ему вести ее было невероятно возбуждающе, особенно когда он становился сзади и помогал держать клюшку или когда объяснял, как придать силу удару.

– Правда, – подтрунивает над ней Томмазо. – Ты была моей самой многообещающей ученицей.

– Конечно, потому что я наверняка была единственной, учитывая, что как учитель ты… скажем так, назойливый.

Теперь Томмазо искренне смеется.

– Я не шучу, по-моему, у тебя большой потенциал. Еще пара уроков, и как только ты набьешь руку, будешь мен обыгрывать.

– Вот на это я бы не рассчитывала…

Хотя тяги к соревнованиям Линде не занимать. Ее будоражит мысль о состязании с ним, ведь он был победителем на нескольких турнирах.

– Ну, попробовать стоит. На твой страх и риск.

Томмазо гладит ее по голове.

– Мне нравится, когда ты выпускаешь коготки…

Потом он нежно целует ее в лоб.

– Что будем делать? Поужинаем сегодня тут?

– Если можешь, давай.

На мгновение Томмазо вспомнил о Надин. Синьоре, конечно, это все не понравится, хоть они и привыкли жить каждый своей жизнью…

Но Линду это не касается, с этой проблемой пусть разбирается Томмазо. Ее возбуждает мысль об ужине при свечах – может быть, после расслабляющего массажа.

И раз уж представился случай побыть с ним, не прикладывая к этому никаких усилий, Линда не видит повода от него отказываться.

Страницы: «« « ... 678910111213 » »»