Мое простое счастье Дейв Лаура

1

Наверное, сперва нужно рассказать правду о том, с чего все началось. Когда жизнь становится ужасной, сложной и запутанной, до правды докопаться нелегко, верно? Люди стараются ее смягчить, представить в выгодном свете или исказить. Словно от этого жизнь станет менее ужасной, сложной и запутанной! Но такую правду не смягчишь, и вот она: я сама во всем виновата. Во всем, что произошло потом и составило целый год моей жизни. В конце концов, я и никто другой совершила тем утром роковой поступок, прекрасно зная, к чему он может привести – к чему он не раз приводил в прошлом. Не снимая огромной пижамной куртки Ника, я вошла в гостиную, закуталась в одеяло и включила DVD-плеер. Как будто все так просто! Как будто «Римские каникулы» – обычный фильм, а не бомба, способная разорвать мою жизнь на куски.

Вообще-то я не суеверна – обычно, по крайней мере, – но нельзя же закрывать глаза на факты. Первый раз я посмотрела «Римские каникулы» в семь лет. Мы с родителями провели вечер перед телевизором, а на следующий день они сообщили, что разводятся. Второй раз был в шестнадцать. После просмотра мама объявила, что мы опять переезжаем – девятый переезд за девять лет, – на этот раз из Сан-Франциско, где я успела найти себе парня, настоящего друга и еще одного потенциального друга, в крошечный городок на северо-востоке Северной Дакоты. Когда мы там обосновались, в нем проживал триста пятьдесят один человек, а мой выпускной класс состоял из трех учеников.

Через пять лет я окончила колледж и устроилась репортером в газету «Нью-Йорк сан» – на самое низкооплачиваемое место, но зато репортером! И не где-нибудь, а в Нью-Йорке! Собирая вещи, я наткнулась на запись «Римских каникул» и подумала: «Я же взрослый человек, свободный от детских суеверий. Почему бы нет?» А вот почему: на следующее утро мой несостоявшийся работодатель прислал мне имейл: «В связи с сокращением штата мы временно приостанавливаем набор персонала…» – и так далее. На то, чтобы выехать из квартиры, у меня было меньше сорока восьми часов. Мой долг по образовательному кредиту составлял сто пять тысяч долларов, а все сбережения я потратила: внесла залог за единственное жилье, которое могла себе позволить, – квартиру-студию площадью триста квадратных футов рядом с Вестсайдским шоссе. И никакой работы – ни-ка-кой.

Четвертый раз пришелся на двадцать семь. Мы с Ником только что отметили наш первый год вместе и собирались перебраться на другой конец страны – в Лос-Анджелес. Ник пытался пробиться в киноиндустрию, поэтому и решил переехать. Я не возражала и была даже рада. Я вела еженедельную колонку о путешествиях в одной филадельфийской газете и все равно по двести дней в году ездила в командировки, поэтому начальство охотно отпустило меня в Лос-Анджелес.

Итак, я включила «Римские каникулы», твердо уверенная и в своей работе, и в отношениях с Ником, и в решении перебраться на Запад. Пожалуй, в глубине души мне даже хотелось доказать себе, что фильм не может ничего испортить в моей жизни.

Но на середине фильма зазвонил телефон – на сей раз судьба даже не стала дожидаться конца. Дом в Венисе[1], этой американской Венеции, куда мы собирались переехать, – дом, в который мы уже перевезли восемьдесят процентов вещей, – сгорел дотла. Никто не знал почему. Одна я знала.

И что же я делаю четыре года спустя, за тридцать два дня до своего тридцать второго дня рождения? Неужели у меня так и не выработался рефлекс, как у собаки Павлова? Этот фильм не раз причинял мне боль, или, по крайней мере, за ним всегда следовали самые неприятные события моей жизни. Как можно не связать одно с другим? Почему я упорно продолжала его смотреть? А вот почему: он мне нравился. «Римские каникулы» для меня то же, что «Когда Гарри встретил Салли» для некоторых моих подруг или «Поле его мечты» для Ника.

Этот фильм помогает мне расслабиться. Мама однажды призналась, что назвала меня в том числе и в честь героини Одри Хепберн – принцессы Анны. Разве может молоденькая девушка увидеть Одри и не сделать ее своим идеалом? Но я любила «Римские каникулы» не только поэтому. Прежде всего, я, как и Брэдли, работала репортером – вела рубрику о путешествиях. Моя колонка «Сто открытий» представляла собой путеводитель по самым интересным и экзотическим местам на земле – живописным столицам, особенным городам, крошечным островкам посреди Индийского океана, которые сложно оценить неподготовленному туристу. Нетрудно догадаться, что первую статью я посвятила Риму. По правде говоря, она больше походила на оду «Римским каникулам» – истории о том, как принцесса Анна и репортер Джо Брэдли (Грегори Пек) сбегают от реальной жизни и осматривают Вечный город. Это и нравилось мне в работе журналистки – возможность посмотреть мир и ненадолго сбежать от реальности. Наверное, в глубине души я тоже хотела уснуть на скамейке в незнакомом городе, а проснувшись, прожить один день той жизнью, о которой всегда мечтала.

Еще мне нравится, как показаны чувства Анны и Брэдли: пылкость и очарование их отношений, счастье, которое они излучают. И, будучи человеком рациональным, я убедила себя, что такой романтичный, полный надежды фильм не может причинить мне вреда – только не в этот раз.

И вот я, взрослая женщина, самоуверенная и сонная, в очередной раз внушаю себе, что ничего не случится. Мы с Амелией остались дома одни. Амелия (сокращенно – просто Мила) – это моя умная и красивая собака, а назвали мы ее так в честь выдающейся путешественницы и исследовательницы Амелии Эрхарт. Ник был на работе – снимал свой второй фильм, триллер о вампирах, напавших на Вашингтон. Первый фильм, в котором обошлось без единого вампира, хорошо приняли на каком-то важном кинофестивале, и Ник почувствовал вкус славы. Я радовалась за него – вернее, за нас обоих. Я помнила, как все только начиналось и он снимал на улице короткометражки со мной в качестве помощника оператора и главной героини, своей сестрой в качестве продюсера и нашей собакой Милой… в качестве собаки Милы.

И все же меня немного утомляло, что Ник говорил теперь только о работе, которую называл не иначе как «моя работа». Я понимала: этот период обязательно пройдет, но мне хотелось, чтобы он прошел поскорее. К тому же последний месяц выдался особенно тяжелым: весь август я колесила по Мексике, Доминиканской Республике и Аргентине, собирая материалы для колонки, и только-только вернулась домой. В общем, я решила рискнуть и немного себя побаловать. Когда Мила устроилась у меня на коленях, я включила DVD-проигрыватель и нажала кнопку воспроизведения.

И фильм начался: четкие белые титры, звуки оркестра, на заднем плане – знаменитые достопримечательности Рима. Ватикан, Витториано, древние руины. Потом возникает надпись «Специальный выпуск новостей», и появляется она – великолепная Одри Хепберн, машущая подданным из окна кареты, самая печальная принцесса на свете.

Когда высветилась надпись «Конец» и последние титры пересекли экран, я оглядела наш дом, который мы подыскали на смену сгоревшему и где жили с тех пор, как переехали в Лос-Анджелес. Вазы и фотографии не посыпались на пол, тостер не взорвался, даже тюльпаны, купленные за три доллара девяносто девять центов на рынке на Аризона-авеню, не завяли в мгновение ока, а продолжали стоять – поникшие, но еще живые.

Я почесала Миле затылок. Она подняла голову и посмотрела на меня влюбленным взглядом.

– Кажется, пронесло, – заметила я.

И тут в замке повернулся ключ.

Ник пинком открыл дверь, стараясь удержать в руках термос, выпуск «Лос-Анджелес таймс» и мобильник. В надетой задом наперед бейсболке и неизменной рубашке с воротником на пуговицах он выглядел скорее на шестнадцать, чем на тридцать шесть. Другими словами, Ник выглядел как обычно, только очень изможденно: темные круги под глазами, на подбородке – четырехдневная щетина.

Ник указал на телефон, давая мне понять, что занят, потом сделал пальцем круговое движение – пора бы, мол, заканчивать разговор. Кем бы ни был его собеседник, намек он, похоже, понял, потому что уже через минуту Ник закрыл мобильник и подошел ко мне, как попало побросав вещи на кресло.

– Привет! Давно не виделись, – сказал Ник и поцеловал меня, положив одну руку мне на затылок.

– Привет-привет, – ответила я, не сразу давая ему отстраниться. Мы привыкли подолгу не видеться, но в последнее время нам приходилось особенно тяжко – моя колонка, фильм Ника… Его запах, его нежность стали в моей жизни скорее исключением, чем правилом.

Ник опустился на колени и почесал пушистые бока Милы, шепча ей на ухо:

– Привет, малышка…

Потом он сел рядом со мной на диван и закинул руки за голову. Вблизи Ник выглядел еще более измученным. Глаза у него покраснели и слезились от долгих съемок и контактных линз – он только недавно купил их на смену старым проверенным очкам в проволочной оправе, которые носил с тех пор, как я его знаю.

Я решила пока не говорить ему ни о линзах, ни о звонке из турагентства. В декабре мы собирались поехать в Лондон: Нику нужно было туда по работе. Я сняла крошечный домик в Баттерси, вполне нам по средствам, и уже предвкушала, как буду исследовать любимые уголки любимого города: ходить в театры, гулять по старинным блошиным рынкам, зависать в книжных магазинах – и даже близко не подойду к Тауэру. Турагент попросил внести оставшуюся сумму за дом, и я хотела выяснить, все ли идет по плану в королевстве вампиров и хватит ли у нас денег. Но это подождет.

– Что смотришь? – спросил Ник.

– Уже досмотрела. – В доказательство я выключила телевизор. – Просто фильм. «Римские каникулы»…

– А разве он у нас есть? Сто лет его не смотрел. Если честно, не понимаю, что все в нем находят.

Я никогда не рассказывала Нику о «Римских каникулах». Я вообще никому не рассказывала, кроме своей лучшей подруги Джордан. Ник бы решил, что я сошла с ума. Оно и понятно: я бы на его месте подумала то же самое.

– Как все прошло? – спросила я.

Ник потряс головой, словно говоря: «Даже рассказывать не хочется», но все-таки рассказал. В книжном магазине в Пасадене, где снимали кульминационную сцену, возникли неполадки с электричеством. Важно было, чтобы съемки прошли гладко, но увы…

Закончив рассказ, Ник прикрыл глаза и произнес:

– Ну что, Аннабель Адамс…

Я невольно рассмеялась. Ник не называл меня полным именем. Он звал меня Энни, а когда мы ссорились или он бывал особенно нежен – Адамс. Странно, если задуматься: Ник обращался ко мне Адамс только в наши лучшие и худшие минуты.

– Что, Николас Кэмпбелл? – шутливо ответила я.

Я дотронулась до его лица, и он склонил голову набок, зажав мою руку между щекой и плечом.

– Мне нужно с тобой кое о чем поговорить, – начал Ник. – Вообще-то, я давно собирался, но ты была в командировке, и потом я не знал, как тебе сказать…

– Хорошо…

На прошлой неделе, когда я была в Пунта-Кане, психолог в какой-то местной передаче советовал не смотреть в глаза мужчине, если он пытается сказать нечто важное. Мужчины воспринимают это как агрессию и сразу настраиваются на войну, а не на любовь. Странный совет. Но я ему последовала: прижала колени к груди, натянула на них пижамную куртку и отвела взгляд.

– Видишь ли, – продолжил Ник, – мой психотерапевт говорит, что нам лучше на время расстаться.

– С кем расстаться?

Да-да, именно это я и спросила, словно последняя идиотка: «С кем расстаться?» А сама-то я как думала? Но в тот момент мне казалось невероятным, что мы можем расстаться друг с другом.

– Она говорит, что мне нужно побыть одному – пожить какое-то время без тебя.

Я повернулась к нему. Есть слова, которые невозможно взять назад. Неужели он только что их произнес? Пять лет… мы прожили вместе пять лет… Разве после такого срока не принято объявлять о разрыве как-то по-другому? Разве обе стороны не должны быть хотя бы одеты?

– Почему? – спросила я.

– Она говорит, что я люблю тебя. А еще что я стараюсь тебя любить и слишком часто ставлю интересы других на первое место.

Я следила за выражением мордочки Милы. «Я чего-то не понимаю?» – безмолвно спросила я у нее.

Она тоже посмотрела на меня: «Кажется, пора немножко вздремнуть».

А Ник все продолжал говорить, но слова до моего сознания не доходили: в горле стоял комок, и я не могла слушать и одновременно пытаться его проглотить. Я обвела взглядом наш дом, который сама оформляла, обставляла и на девяносто пять процентов прибирала. Возможно, хозяйка из меня никудышная. Даже не возможно, а точно – слишком редко я бываю дома, доказательство чему – до сих пор не распакованный чемодан у дверей. Но если уж на то пошло, разве это не я вечно ставлю интересы других на первое место?

– Она говорит, что мне нужно разобраться, чего я на самом деле хочу.

«Она говорит», – все время повторял Ник. «Она говорит», – уже триста раз, если я не сбилась со счета. Возможно, он понимал, что иначе его слова звучали бы слишком жестоко. Это была моя первая ясная мысль. Вторая оказалась тягостнее: «Что я сделала не так? Почему он хочет от меня уйти?»

И тут Ник наконец-то сказал нечто похожее на правду.

– Возможно, – проговорил он гораздо тише, – есть еще кое-что.

По крайней мере, у него хватило мужества в этом признаться.

– Еще кое-что? – повторила я. – Может, уточнишь у своего психотерапевта, что именно?

Ник скорбно посмотрел на меня:

– Это жестоко.

Может, и жестоко, но, по-моему, он сам напросился. Его так называемая психотерапевт была не настоящим терапевтом, а скорее экстрасенсом или «консультантом по будущему», как значилось на ее голубой шелковистой визитке. Ник в жизни не интересовался ничем подобным, но кто-то из коллег порекомендовал ему к ней обратиться. Она выслушивала человека, рассказывала, что видит в его будущем, и помогала достичь этого или избежать. За, ни много ни мало, шестьсот пятьдесят долларов в час.

И тут я поняла, что именно Ник старательно пытается от меня скрыть.

– Кто она? – спросила я, хотя сама уже догадывалась кто. Мишель Брайант, бывшая девушка Ника. Они оба учились в Университете Брауна, все четыре года встречались, а на старших курсах жили вместе. После выпуска они еще два года снимали вдвоем живописный дом в Бруклине. Мишель работала детским нейрохирургом в Университете Калифорнии в Сан-Франциско, а потом, как будто «нейрохирург» звучало недостаточно эффектно, стала специальным консультантом ФБР, изучающим особенности мозговой активности у склонных к агрессии детей. Кстати, я уже упоминала, что Мишель умопомрачительно красива? Разве могла я винить Ника в том, что он до сих пор хочет с ней встречаться? Да я сама хотела бы с ней встречаться!

– Мишель? – сказала я скорее утвердительно, чем вопросительно.

– Нет! Я же говорил: тут тебе бояться нечего.

На секунду Ник позабыл о своей скорби и с довольным видом посмотрел на меня. Как будто мне легче от того, что он уходит не к женщине, которая вызывала у меня подозрения, а к кому-то другому…

– Это кто-то из съемочной группы «Непокоренного»?

Так назывался фильм Ника – в честь одноименного стихотворения Уильяма Эрнеста Хенли, которое мы вставили в рамку и повесили рядом с холодильником вместе с другими любимыми стихами. Обычно мне нравилось это название, но только не сейчас…

– Да нет же… – пробормотал Ник и для убедительности покачал головой. – Мы просто друзья…

– Просто друзья?

– Подружились, еще когда я жил дома, – кивнул он. – Клянусь, пока между нами ничего не было.

Об этом Ник сообщил тоже с явным облегчением, хотя меня слабо утешало, что он уходит к женщине, с которой ни разу не переспал… пока. Неужели он думал, будто я услышу что-нибудь кроме случайно оброненных им слов: «Подружились, еще когда я жил дома»? Получается, здесь для него не дом…

– Энни, мне очень жаль, но если уж говорить начистоту…

Ник замолчал, словно сомневался, продолжать или нет, и все-таки продолжил:

– Если уж начистоту, Адамс, я тебя почти не вижу.

– Другими словами, она появилась только потому, что не было меня?

– Другими словами, мой уход мало что меняет. Ты все равно почти не бываешь дома, и я не уверен, хочешь ли бывать.

И тут мое сердце разбилось, прямо в груди.

Пять лет… мы прожили вместе пять лет… Он же сам говорил, что я могу на него рассчитывать, когда объяснял, что не уверен насчет брака. Но мы, я и он, будем больше чем женаты – «сверхженаты», сказал тогда Ник. «Кому, в конце концов, нужна какая-то бумажка?» Сейчас я могла бы припомнить ему эти слова в доказательство, что он не имеет права просто взять и уйти.

И еще я могла бы добавить, что он путешествует ничуть не меньше моего. Но вряд ли бы Ник услышал: он внимательно изучал свои руки и выковыривал грязь из-под ногтей. Казалось, он не пытается от меня отгородиться, а действительно поглощен этим занятием. Вид у него был сосредоточенный и усталый.

Когда Ник наконец посмотрел на меня, его взгляд говорил: «Ну что, мы закончили?» Я знала этот его взгляд. Я знала все его взгляды. Мы прожили вместе пять лет…

Я молча посмотрела на него: «Нет, пожалуйста, не так скоро. Мне нужно во всем разобраться».

Еще вчера мы сидели здесь же, на этом самом месте. Я приехала из аэропорта совершенно измотанная, но не пошла спать – хотела провести несколько минут с Ником, прежде чем он уйдет на работу. Он приготовил персиковую шарлотку, и я помогла ему переделать последнюю сцену фильма – самый последний эпизод. Ник был доволен тем, что у нас получилось, и ужасно благодарен мне за помощь. С широкой улыбкой он наклонился ко мне – наклонился (еще вчера!) и сказал: «А ты знаешь, что тебе просто цены нет?»

И этот момент, от которого нас отделяло меньше суток, был полной противоположностью моменту настоящему. Тогда я еще не знала, что всегда можно найти такую идеальную минуту прямо перед тем, как все разваливается на куски. Поэтому я и сказала, словно предъявила улику в свою защиту – в защиту, как мне тогда представлялось, любви:

– Но ты же… ты же вчера сказал, что мне цены нет.

Ник наклонился, дотронулся до моего лица, и я подумала, что сейчас он ответит: «Так и есть! Так и есть, и я люблю тебя, а та женщина всего-навсего вскружила мне голову. Так и есть, и мне просто нужно в этом убедиться – вспомнить, что мы принадлежим друг другу». Но ничего подобного не произошло. Я до сих пор не верю, что Ник себя слышал – слышал, как ужасно звучат его слова, – но факт остается фактом: он их произнес.

Ник наклонился, дотронулся до моего лица и ответил:

– Так и было.

2

Прелесть колонки «Сто открытий» и секрет ее мгновенного успеха состояли в том, что она вызывала у читателей иллюзию, будто все происходящее находится у них под контролем. Они получали список впечатлений, которые может подарить им то или иное место: живописный вид («Полюбуйтесь на Тадж-Махал из окна отеля “Оберой Амарвилас” в Агре»), необычное блюдо («Попробуйте тушеные бамбуковые роллы – ими славится знаменитый ресторан “Тан Корт” в центре Гонконга») и, наконец, нечто особенное, чего больше нигде не найти («Не забудьте купить пачку только что изготовленной бумаги на единственной бумажной фабрике в Амальфи – она работает с 1592 года!»). Читатели выполняли мои рекомендации, получали удовольствие, фотографировались на память, и у них возникало ощущение, что они не только познакомились с новым местом, но и порвали на время связь со своей настоящей жизнью.

Мой редактор Питер Шеперд, престарелый англичанин лет ста и один из моих любимых представителей человеческого рода, недавно заметил: «Говоря словами Стейнбека…» (с тех пор как Питер пишет роман, который сам он называет британской версией «Квартала Тортилья-Флэт», он пользуется малейшим предлогом, чтобы процитировать Стейнбека). Так вот, как сказал Питер, «…путешествие похоже на семейную жизнь. Вы непременно попадете впросак, если будете думать, что тут все зависит от вас»[2].

И, нравится мне это или нет, Питер в чем-то прав. «Сто открытий» были своего рода обманом, а ощущение контроля – лишь иллюзией. Чтобы испытать на себе магию Биг-Сюра, например, нужно целый день сидеть на камнях рядом со зданием почты и слушать, как за спиной шумит океан. Но у большинства людей нет ни времени, ни желания целый день торчать без дела у здания почты. Зато у них наверняка найдется пятьдесят минут на то, чтобы съездить к мосту Биксби-Крик – удивительно живописному месту, где скалы встречаются с морем, – и с чувством удовлетворения вычеркнуть этот пункт из списка.

Я всегда старалась вызвать у читателей чувство, что они сбегают от реальности, вырываются из тисков повседневной жизни, выходят за привычные рамки. Отражали это и названия рубрик: раздел о достопримечательностях назывался «Открой глаза», а раздел, в котором я призывала сойти с проторенной дорожки, – «Выйди не в ту дверь». И я никогда не рассказывала ни об избитых достопримечательностях вроде статуи Свободы, ни о банальных блюдах вроде фирменного пирога в закусочной «Рэйс Пицца» в Вест-Виллидж. Но самое большое значение я придавала последней рубрике – «Найди изюминку». Она должна была не только заинтересовать, но и создать у читателей ощущение, что теперь они видели все и можно спокойно возвращаться домой.

В первые дни после ухода Ника меня преследовала одна и та же мысль: если бы он писал статью обо мне в колонку «Сто открытий», что бы он в нее включил? И что бы поместил в последнюю рубрику? Этот вопрос мучил меня больше всего: в какой момент Ник осознал, что теперь знает обо мне все и может двигаться дальше?

Ник ушел сам – слабое, но все-таки утешение. В тот же день он уехал к родителям. Или к своей новой девушке. А может, к чертовой бабушке – он не уточнил, а я не спрашивала. Зато Ник сказал, что не станет ни приходить, ни звонить, ни пытаться разделить наши сросшиеся жизни (общий банковский счет, дом, машины, компьютер), пока я не буду готова. А когда я буду готова, когда мы оба исцелимся, я могу сама ему позвонить. Именно это слово он и употребил – «исцелимся». Удивительно, как я не дала ему пощечину…

Я была слишком потрясена, чтобы злиться. Поначалу я даже не ощущала боли. А потом ощутила. Я не могла ничего делать – просто лежала в постели целую ночь, да и большую часть дня, и слушала, как скрипят половицы. Сердце словно переместилось в груди, и я постоянно чувствовала его, неродное и отяжелевшее.

А на десятый день ко мне в дом, таща за собой трехлетнюю дочку Сашу, ворвалась моя лучшая подруга Джордан, она же Джордан Алиса Райли, международный адвокат, сногсшибательная красотка и неисправимая командирша. Пришла Джордан без предупреждения, а дверь открыла своим ключом, так что о ее приходе меня известило только громкое: «Вот и мы!»

Мы с Джордан подружились еще на первом курсе – в первую же неделю. В соседки по комнате ей досталась полоумная девица, помешанная на сериале «Спасенные звонком». Я жила через стену, и уже на второй неделе Джордан практически переселилась ко мне. Остальное – наша история. Наша чудесная, трогательная история. Мы знали друг друга по-настоящему, как можно узнать человека только в ранней молодости, пока жизнь не обрастет сложностями, а разбираться в себе не становится одновременно легче и тяжелее.

Мы знали друг друга настолько хорошо, что утром десятого дня я встала с постели, приняла душ и надела джинсы и сиреневый топ. Джордан даже не позвонила, но я чувствовала: она придет. Мне хотелось показать, что со мной все в порядке, о чем и должен был сигнализировать сиреневый топ: люди, которым плохо, не носят сиреневое. Они носят черное. Ну, или зеленое.

По той же причине я сидела за кухонным столом и делала вид, будто работаю, – ради Джордан, чтобы она поменьше обо мне волновалась. К тому же я была бы не против, если бы она рассказала Нику о том, в каком состоянии меня нашла.

Ведь Джордан – сестра Ника.

Мы с ним познакомились на нашем с Джордан выпускном. Ник утверждал, будто влюбился в меня в тот же день, но я в этом сомневаюсь. Во-первых, встречаться мы начали только через несколько лет. А во-вторых, студенческий берет и мантия еще никого особо не красили.

Джордан остановилась на пороге кухни, уперев руки в бедра, и окинула меня критическим взглядом.

– Что же, – констатировала она, – во всем есть свои плюсы. Ты похудела фунтов на шесть, а может, и больше…

Я подошла и обняла подругу, крепко обвив ее шею руками, а Саша прижалась к моим ногам. Джордан плакала – плакала сильнее меня, а ведь обычно она чувствительностью не отличается. Правда, о каждой моей статье Джордан писала письмо редактору, поэтому я верила, что в глубине души она человек чуткий и нежный. И все же за неполных пятнадцать лет нашей дружбы я видела ее слезы ровно два раза, и это был второй из них.

– Итак, – сказала Джордан, отстраняясь и вытирая глаза. – Я зашла в веганский ресторан в Пасифик-Палисейдс и купила того отвратительного салата из капусты кале, который тебе так нравится.

– Правда?

– Да. Пахнет там почему-то индейкой. В общем, я купила целый фунт этого безобразия и еще канистру твоего любимого кофе. Первым делом мы сядем за стол, и ты поешь.

Это был скорее приказ, чем предложение.

– Хорошо, – согласилась я.

– И прямо сейчас, а то капуста станет еще холоднее и жестче. Это первый пункт нашей программы.

– А второй?

– Увидишь.

Когда мы все устроились за столом, Саша тут же уткнулась носом в раскраску про Чудо-женщину. Мы с Джордан сели рядом, и она поставила между нами салат. В окна ярко светило солнце, и в его свете капуста кале напоминала криптонит – радиоактивный кристалл с планеты Супермена.

Пока я наливала себе кофе, Джордан осторожно взяла кусочек капусты, обнюхала и положила обратно.

– В общем, я покорно ждала, пока ты позвонишь, – заговорила она. – Но завтра я улетаю по делам в Италию, так что дольше ждать не могу.

Я отхлебнула кофе и задумалась, как же ей объяснить.

– Я не хотела, чтобы ты оказалась между двух огней.

– Между двух огней? – Джордан наклонилась ко мне, чтобы встретиться со мной взглядом. – Каких еще огней? К твоему сведению, я ненавижу брата за то, что он сделал.

– К твоему сведению, прямо сейчас я тоже от него не в восторге.

– Он определенно спятил. Бросить тебя, и ради кого? Ради этой Перл?!

Перл. Оказывается, у нее есть имя. И это имя – Перл.

Джордан откинулась на спинку стула и покачала головой:

– Она мне не нравилась, даже когда мы были знакомы. Мы в детстве жили на одной улице. Ник тебе говорил?

– Не напрямую. – Я немного помолчала. Мне не хотелось спрашивать, но и не спросить я тоже не могла. – Что она собой представляла?

– Сто лет тому назад? Главный чирлидер. Королева бала на встрече выпускников. Ходячий кошмар любой девчонки, у которой не успела вырасти грудь.

– Замечательно.

– Ну и что? – с отвращением сказала Джордан. – А еще она командирша почище меня! И вообще, что это за имя такое – Перл? Ты знаешь кого-нибудь с таким именем? Девяностолетние старушки не в счет.

– Кажется, в кофейне «Люкс» работает бариста по имени Перл, а ей где-то двадцать с хвостиком… ну, максимум тридцать…

Джордан подняла руку, чтобы меня прервать:

– Суть в том, что Ник – полный придурок, если думает, будто я стану это терпеть. Он спросил, не хочу ли я поужинать с ними в следующее воскресенье, и я ответила: «Отлично! В мире, где “отлично” значит “худшее приглашение в моей жизни”».

Я рассмеялась. Саша подняла голову и с улыбкой посмотрела на меня. Улыбалась она точно так же, как Джордан, – тот же изгиб нижней губы, тот же легкий смешок. Странно, учитывая, что на самом деле Джордан приходится ей мачехой. Хотя, с другой стороны, ничего странного тут нет, ведь она любит Сашу, как родную дочь. Когда я видела слезы подруги в первый раз, она плакала потому, что Саймон повез Сашу в гости к своим родителям на остров Мартас-Виньярд, а ей пришлось остаться дома по работе. Больше Джордан не расставалась с Сашей никогда.

– Вывод? Будь моя воля, я бы дала этому с-у-к-и-н-у сыну ровно пять минут на то, чтобы о-д-у-м-а-т-ь-с-я.

Я посмотрела на Сашу, которая снова занялась раскраской.

– А зачем ты произносишь по буквам слово «одуматься»?

– Сама не знаю, – вздохнула Джордан. – Увлеклась.

Я сжала ее руку.

– Меня все это просто бесит, – снова заговорила она. – И поверь, я его не защищаю. Но сегодня, когда от любого человека на земле тебя отделяет всего пара кликов, верность заключается не только в том, чтобы не увлечься кем-то новым, но и в том, чтобы не найти на «Фейсбуке» бывшую пассию и не начать рыдать: «Ой-ой-ой, мы созданы друг для друга»… Понимаешь, о чем я?

– Не особо, – призналась я.

– Я говорю, что грешники вконец измельчали. Все эти шуточки в чатах называются у них теперь любовью… где же старые добрые времена, когда измена была действительно изменой?

Я собрала со стола тарелки и поставила их в раковину.

– Джорд, выслушай меня, хорошо? Ник любит тебя больше всех на свете. Ты ведь не только мой, но и его лучший друг. Пожалуйста, не надо на него сердиться. В сущности, он не сделал ничего плохого. Думаю, он и ушел-то, чтобы не сделать. И это честно – неприятно, конечно, но честно. И потом, меня тоже есть в чем упрекнуть. Я практически не бывала дома, как он тебе с готовностью сообщит.

– Что-что?

– Просто хочу сказать, что Ник в чем-то прав. Трудно строить отношения с человеком, которого нет рядом. Я ведь всегда такой была – мне еще восемнадцати не исполнилось, когда я переехала в двенадцатый раз, а теперь по полгода путешествую по работе. По-моему, за всю свою жизнь я не прожила на одном месте больше недели.

Джордан широко раскрыла глаза, как будто что-то поняла.

– То есть ты сама виновата, что мать у тебя – чокнутая бродяжка, а у Ника случился преждевременный кризис среднего возраста? Все это на твоей совести, да?

Прежде чем я успела ответить, Джордан принялась беспокойно оглядываться вокруг.

– А где собака? – спросила она.

– А это тут при чем?

– Энни, ты что, отдала этому паршивцу с-о-б-а-к-у?

– Ты не то слово произнесла по буквам.

– Ты же любишь Милу так, что смотреть противно!

– Ник ее тоже любит.

Джордан потрясенно уставилась на меня, но я отвернулась, понимая, что не смогу ей объяснить. Даже после того, как Ник сделал мне больно, я не хотела отвечать ему тем же. В конце концов, разве не это называется любовью?

Джордан покачала головой и повернулась к дочке:

– Саша, можешь себе такое представить? Твоя тетя предана мужчине, несмотря на его сомнительный моральный облик. Никогда так не делай. Если какой-нибудь парень будет плохо с тобой обращаться, просто хлопни дверью и уйди. Поняла меня?

Саша продолжала раскрашивать картинку, с улыбкой глядя на творение своих рук – ярко-оранжевый костюм Чудо-женщины.

– Просигнализируй, что слышишь меня, деточка.

– Сигнализирую, мамочка.

Саша взяла оранжевый карандаш другого оттенка и принялась за волосы Чудо-женщины.

Джордан отвела со лба дочери мягкие кудряшки и поцеловала ее – сначала один раз, потом другой.

– Вот что я думаю, – сказала она, поворачиваясь ко мне. – И сразу предупреждаю: возражения не принимаются.

– Это просто возмутительно, – улыбнулась я, садясь на место.

– Ты поедешь с нами в Венецию, пока все как-нибудь не утрясется. Я там выступаю по делу о растрате имущества, продлится оно месяца три. Жить мы будем в замечательном доме рядом с лучшей в мире кофейней. До моста Риальто рукой подать. А главное, эта американская Венеция останется на другом конце света.

– Звучит заманчиво.

– Отлично! Значит, решено.

Я покачала головой:

– Мне же надо работать.

– А что, в Италии нет компьютеров?

Достойного ответа у меня не нашлось, но согласиться на ее предложение казалось невозможным.

– Не могу я просто взять и сбежать от жизни.

– Энни, по-моему, она сама от тебя сбежала.

Я метнула на нее негодующий взгляд.

– Не то ляпнула? Извини. Утешитель из меня никакой. Просто я не хочу, чтобы ты дошла до ручки.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я, хотя прекрасно знала, что она имеет в виду. Я не из тех женщин, которые легко оправляются после разрыва: через неделю уже заводят нового мужчину и смотрят на старого совершенно другими глазами. У меня этот процесс проходит немного сложнее. Сначала я долго виню себя во всем, что было не так, а потом и во всем остальном.

– Поехали в Венецию, Энни! Блажь эта у Ника пройдет. Все будет как раньше. Ну а пока мы устроим себе каникулы. Давай, решайся! Стань своей противоположностью!

Последняя фраза Джордан прорвала окружавший меня туман. Стать своей противоположностью? Шел уже десятый день после ухода Ника, и это были первые слова, похожие на план – план, как жить дальше.

– И потом, ты бы очень меня выручила, – продолжала Джордан. – Мы с Саймоном смогли бы немного побыть вдвоем, устроить романтический ужин, погулять вместе… – Она помолчала. – Видишь? Это даже не ради тебя. Я нагло использую тебя в качестве няньки.

Я рассмеялась:

– Даже не знаю…

– Нет, знаешь. – Джордан посмотрела прямо на меня. – Мы обе знаем, что Ник к тебе вернется. Это просто кризис пятого года. Страшная вещь! Я свой планирую провести в Марокко. Кстати, ближе к делу посоветуешь мне хороший отель? Что-нибудь со спа?

– Все не так просто, – ответила я.

– Ошибаешься. Хотя, надо признать, ваш кризис пришелся на самое неудачное время. Ник почувствовал вкус славы и забыл, что он просто ботаник, который… – внезапно глаза у нее расширились, словно она только теперь что-то осознала, – …который бросил носить очки!

– Ну и что?

– А то! И почему я ничего не заподозрила, когда он начал носить линзы? Куда я только смотрела? – Джордан сокрушенно покачала головой. – Похоже, вместе с очками он лишился и мозгов, как Хрюша в «Повелителе мух».

– У Хрюши очки вроде бы разбились, – заметила я.

Джордан только отмахнулась:

– Ты не понимаешь главного.

– А именно?

– Ник тебя любит. Он любит тебя настолько, что я уверена: с Перл у них ничего серьезного не будет. Просто иногда у мужчин случается амнезия. Со временем они забывают о том, что имеют, – забывают ценить. И пока Ник вспоминает, ты не должна страдать. Я этого не допущу. И потом, чем скорее ты перестанешь страдать, тем скорее он вернется. Так уж устроена жизнь.

С последним ее замечанием я не могла не согласиться. Вселенная устроена очень странным образом: как только начинаешь хотеть чего-то чуточку меньше, как только перестаешь отчаянно за это что-то цепляться, тебе дают второй шанс.

Я прижалась лбом к ее лбу:

– Я люблю тебя, если ты вдруг не в курсе.

– Тогда поезжай со мной в Венецию. И хоть раз в жизни позволь кому-нибудь о тебе позаботиться.

– Твой брат говорит, что он обо мне заботился. И даже чересчур.

– Перестань, пожалуйста, так его называть, – вздохнула Джордан.