Сахар на дне чашки. Повесть, рассказы Каменецкая Мария

Февраль

На перекрестке двух сонных улиц всю зиму простояла, прибитая грязью и льдом, вжатая в землю, машина. Пока ночь была длиннее дня, машина потихоньку темнела. Под зимним ледяным дождем, ветрами, моросью и раз-другой под тихим снегом, машина усыхала и съезжала набок. В новогодние праздники безвозвратно исчезли два колеса.

С тех пор, как под окнами появился автомобиль, Таня выдумала с десяток историй о его потерянном владельце; историй в духе дневных ток-шоу – то дерзко неправдоподобных, то безнадежно трагичных. Она свыклась с автомобилем, как со своей желтой кружкой, подарком матери на день рождения (как можно было всерьез подарить кружку на 19-летие родной дочери – другой вопрос), как с бокалами и пепельными блюдцами, бултыхающимися с вечера в раковине, как с утренним запахом – запахом сырости, пропитавшим кухню.

Где-то к середине февраля, когда началось стремительное, будто бы окончательное, таяние снега, у забытого автомобиля остановился эвакуатор с треугольной наклейкой на корпусе: «Не жди – утилизируй!». Из эвакуатора выпрыгнули двое, приветственно похлопали машину по капоту.

Двое за окном разговаривали. Один по-хозяйски ходил вокруг машины, дергал зеркала, щупал колеса. Второй размахивал руками, как будто кого-то подзывал, оглядывался и шебуршал взглядом по соседним окнам, где каждые несколько секунд мигало спросонья чье-то новое утро. Посовещавшись или поспорив, мужики загрузили-таки сироту на свой эвакуатор, погромыхали и отчалили. На земле осталось темное, глубокое пятно.

Было это ранним утром. Таня стояла у окна, чаем запивала бутерброд с сыром, но без масла. Масло кончилось неделю назад, всё забывали купить…

Дозавтракав, Таня кинет чашку в раковину, расчешет волосы – пальцами, расческа где-то в сумке, лень искать – наденет синюю в белую полоску куртку, которая и на теплую зиму, и на весну. В прикрытую дверь одной из двух комнат, где спит мама, Таня скажет: «Пока». Мама проснется только к Таниной третьей паре: она была у соседки; вернулась, пропитанная пивным и соленым (Тане казалось, что мужским) запахом.

Таня запрёт дверь на два оборота и поедет в институт. А после института – на Обводный канал, к горчичному дому.

Она будет смотреть на четвертый этаж, квартира с окнами на воду. Второе справа – спальня, где гладкое бордовое покрывало на кровати и тяжелый запах духов. Третье окна справа – кабинет, там прекрасный бардак из бумаг и книг, пятна от чашек на столе и копченый от уличной гари подоконник. «Надо поработать. Не могу работать в тишине», – говорил Танин возлюбленный и открывал форточку.

А когда темнота города накроет собой темноту воды, Танино сердце допрыгнет до горла: ведь слияние темноты с темнотой – то же самое, что происходит между людьми.

Апрель

От Адмиралтейства до Загородного – три моста. Три канала. Таня хотела пройтись одна.

– Зая, все окей? – пытала Лана, когда Таня щелкнула очередной банкой коктейля и, чтобы не пролить ни капли, сделала большой глоток.

– Да все окей, хочу прогуляться, – сказала Таня и кивнула в сторону ТЮЗа, – Оттуда до дома по прямой.

После лекций Лана, Таня и Лиза потащились делать бесплатные прически – рекламная акция в новой парикмахерской, перепали приглашения. Лизке сделали косую челку, Лане подравняли концы, Таниными волосами остались недовольны и сотворили пышненькое нечто по уши.

– Ты из-за этой дуры расстроилась, что ли? Брось ты, у тебя чудные волосики, – не отставала Лана.

– Да мне все равно вообще, – ответила Таня. – Говорю – хочу пройтись. Просто.

– Может, погуляем еще? Кофе попьем.

– Да не, мать ждет. Обещала с ней вместе поужинать.

Лана удивилась: Таня никогда не ужинала с мамой и почти никогда в разговорах о ней не вспоминала, – но удивления не выдала, это было бы невежливо.

– Давай я с тобой до Садовой? – предложила Лиза, – Хочу проверить: будут смотреть на мою чёлку или нет.

– Только молча, – неожиданно согласилась Таня, – Проверяй, только молча.

Лиза радостно закивала. Лана сказала «ну ладно, чмоки-чмоки» и пошла к «Адмиралтейской», не сообразив, что Тане и от «Адмиралтейской» до дома по прямой.

Пять остановок, пересадка, еще остановка – все это время Лана спорила со своей обидой на угрюмую Таньку, которая молчит и ничего не говорит. «Какие у нее могут быть секреты от меня,… ну не будь маленькой, Ланочка», – думала Лана под стук колес, прекрасно зная, что у Тани есть от нее секреты, есть! И обиднее всего было то, что Лана даже пошла бы на свидание с очередным женихом, подосланным мамой, лишь бы их узнать.

Выйдя из метро, Лана зашла кинуть денег на телефон, и случилось так, что в один миг она забыла и про Таню, и про секреты, и про обиды. Мужчина в голубой рубашке и черной служебной жилетке и с бейджиком «Дмитрий. Консультант» улыбнулся Лане.

– Договорились же – молча, – буркнула Таня, когда Лиза принялась вещать о том, что, похоже, ее чёлка не пользуется тем успехом, на который она рассчитывала.

Потом смягчилась – это ж Лизка.

– Просто уже поздно, парней мало на улице, – добавила она.

– Мне кажется, я не умею любить, – ни с того, ни с сего сказала Лиза, – Но у меня как: то одного полюблю, то другого, то пятого-десятого. Со страстью, конечно, влюбляюсь, все дела, но хочется-то, ну не знаю, на одного человека запасть, как-то определиться.

– И что?

Таня остановилась на первом мосту, посмотрела на воду. Убедилась, что лед почти растаял. Поймала свое отражение в воде. Кинула в воду пустую банку из-под коктейля.

– – Ну говорю же – хочу с постоянством любить! – воскликнула Лиза.

– Некого.

– В смысле?

– Некого любить. Моя бабушка говорила: «Настоящих мужчин убили на старой войне». Я ей никогда не верила, но, по ходу, права была бабуля. Всех убило.

Таня резко прибавила шагу. Лиза почти бежала, поспевая за ней.

– Убило? Когда? – Лизина способность удивляться каждому услышанному слову сейчас вдруг показалась Тане милой.

– Я попробовала, короче. Не кого-то там – самого умного мужчину любила. Знаешь, такого, который когда рот открывает – тебе хочется только молчать.

– Не знаю, не знаю! – запричитала Лиза.

– Да забей. Тоже оказался ненастоящий.

Таня курила, смачно выдыхая дым. Почему именно Лизке она рассказывала о своем возлюбленном, вряд ли знала она сама. Почему не Лане, милой доброй, домашней Лане…

«Почему не мне?!» – будет кричать милая Лана через несколько дней, – «Почему тебе, дуре набитой? Я ведь ее лучшая подруга!»

«Откуда же мне знать! – будет пищать и плакать Лиза, – Я ей тоже подруга! Может, я хороший собеседник! Может, я лучше тебя в чем-то понимаю!»

– В общем, все было. У нас в смысле. И все было хорошо. А потом я увидела, как жена с ним разговаривает, и как он с ней разговаривает…

– Жена?!

– Ну конечно, была жена тоже, он же мужчина! – воскликнула Таня, – Причем тут жена вообще. Я не про то, что жена, а про то, что он – он! – был самым умным мужчиной, которому ноги надо целовать, или руки, и руки, и ноги… Я хотела целовать ему и руки, и ноги! Так вот он, даже он, оказался лысым козлом.

– В смысле как, облысел резко? Ноги целовать – это я вообще первый раз слышу… Как-то унизительно, нет? Или как? – трепыхалась Лиза, стремительно пытаясь осмыслить что-то, для ее жизни невообразимое, прогоняя невесть откуда взявшийся страх.

Таня выкинула окурок, достала следующую банку из сумки.

– Все, пока, – она чмокнула Лизу в щеку.

– Танечка, ну я же не сообразила, почему он козел, – взмолилась Лиза.

– Да ладно, потом как-нибудь, – сказала Таня, – Мои тараканы. Завтра идешь учиться?

– Ну дорасскажи, – ныла Лиза, – Вы еще общаетесь или ты его бросила?

– Чтобы что-нибудь ненужное продать, нужно вначале что-нибудь ненужное купить, – сказала Таня.

– Я ничего не понимаю. И никто ничего мне не объясняет, – ныла Лиза.

Пришлось, однако, чмокнуть Таню и отпустить, а самой побрести к метро, проклиная себя за неумение разговаривать, понимать, думать, чувствовать и любить. Лизе в ту ночь снились кошмары – всю ночь она бежала, а за ней гнались.

А Таня, посмотрев на свое отражение в воде с третьего, последнего и любимого моста, откуда был такой чудный вид на город, направилась к тюзовскому скверу.

Пропажа и начало поисков

На следующий день, в девять утра, скрипкой запиликал мобильный телефон и разбудил Лану Таранту.

– Ланочка? Здравствуй. Это Света. Светлана Игоревна. Мама Тани. Таня не у тебя? А то я что-то не могу найти ее… Дома не могу найти.

Лана оглядела спальню:

– Нет, ее нет у меня.

– Да? – мама, кажется, была разочарована, – А где же она… Ланочка, ты не позвонишь остальным вашим ребятам. Может, у кого-то из них она застряла? Телефон у нее выключен.

Лана кивнула и, не прощаясь, повесила трубку.

Позвонила Мише – не ответил. Позвонила Денису – хрипло прошептал, что вообще-то он на паре, и вообще-то они договаривались прогуливать по очереди, а раз девчонки не явились все сразу, и они с Мишей отдуваются, то у них в запасе будет три прогула.

«Конечно-конечно», – пискнула Лана.

Лиза, спасаясь и убегая от кошмарного сна, наяву вся вымокла, смяла одеяло в ком и, когда заорал мобильный, как раз собиралась броситься с огромного, обвешанного новогодней гирляндой моста.

– Таня у тебя, дай ей трубку, – протараторила Лана, – Дай ей трубку!

– Вы ошиблись номером… Ой, это ты. Нет, Тани у меня нет. Она же гулять пошла.

Лана проорала еще что-то, заставила Лизу проснуться и усердно пытала: где они расстались, что Таня говорила, куда она могла пойти, ты ведь, дура, последняя, кто ее видел – ну, быстро вспоминай!

– Если честно, мне надоело, что вы меня считаете дурой, – сказала Лиза.

– Вспоминай! – гаркнула Лана так, что ее бабушка, которая собиралась попить чаю и послушать музыку по радио, уронила чайную ложку, – О чем вы говорили? Она говорила, куда собирается?

– Говорила… Будет гулять. Что… ну, что-то говорила личное.

– Про любовь, про мужчину? – спросила Лана строго и сухо, отчаянно сопротивляясь слезам. Какой-то Лизке она сказала! А лучшую подругу отправила домой!

– Что-то такое говорила. Упоминала. Честно, я почти ничего не поняла, – сказала Лиза.

«Конечно, не поняла», – сердито подумала Лана.

– И вообще, Таня, может, по секрету сказала, а ты меня пытаешь, заставляешь разбалтывать чужие секреты, – Лиза, наконец, проснулась, смыла с себя ночные преследования и загундосила в обычной манере.

– Ты еще не знаешь, как пытают, – пригрозила Лана, не подозревая сама, что в ней живет маленький тюремщик, – Тани нигде нет, и ты последняя из нас, кто ее видел. Вспоминай. Каждую секунду вашего разговора. Перезвоню.

Лана перезвонила матери.

– И что же мне теперь делать, – недовольно сказала та, – Ты знаешь, где еще она может быть.

«Спроси у Лизы», – подумала Лана.

– Не знаю, – сказала она вслух. – Она говорила, что вы ее ждете к ужину.

– Да? Да, действительно… Я ждала.

– Наверное, надо заявить в полицию, Светлана Игоревна.

– О боже, только этого мне не хватало, – вздохнула Танина мама.

Подождав вечера, потолковав с новым соседом («Сто лет не была в театре, а вы, Вадим?» – «А я тысячу лет не был» – «Не желаете сходить?» – «Далек я от прекрасного» – «Не скромничайте, Вадим, наверняка не так уж далеки!»), Светлана отправилась в полицию. Извиняясь и смущаясь, она составила заявление о пропаже. Она надеялась, ребята в участке скажут что-нибудь смешное и ненатуральное, вроде: «Не боись, мамаша, найдется твоя дочурка». Но ребята в участке ничего не сказали. Они что-то спросили, что-то записали, куда-то позвонили и положили заявление на стол.

– Она вообще-то хорошая девочка, – сказала Светлана Игоревна, – Она в институте учится. Не какая-то там наркоманка.

– Да кто ж спорит, – сказал один из ребят, с розовыми щеками и светлым чубом, как с экрана сошедший, – Все хорошие.

– Так когда вы найдете Таню? – спросила Светлана Игоревна уже на пороге, – Что мне делать?

– Не мешать нам работать, – очень спокойно сказал розовый полицейский.

В тот же вечер, когда Светлана Игоревна сообщила Лане, что заявление она подала, а что теперь делать, она не знает, Лана, Лиза, Миша и Денис встретились в парке рядом с институтом Лесгафта. Они встретились у скамейки номер пять, если считать от входа.

После зимы парк еще был полон неприглядного страдания. Всклокоченные деревья, грязь и бумага вперемешку с ржавыми лопатами. Дворники в желтых жилетах пили пиво на скамейке, а рядом играли их лохматые и грязные, под стать парку, дети. Местные жители бродили в тапочках на босу ногу и бормотали друг другу приветствия. Появилось несколько новых разбитых окон, а парочку окон, наоборот, залатали в стеклопакеты. Кошка Дуся родила и растолстела, а кошка Маша исчезла.

– Убью ее, когда увижу, – сказал Денис, – Это ж надо так – никого не предупредить, уехать…

– Куда уехать? – удивилась Лиза, – Она мне ничего не говорила.

Лана гневно зыркнула на нее, всезнающую, и строго спросила:

– Откуда у тебя такая информация, Денис? Об отъезде? Я же всех просила рассказать все, что может оказаться важным.

– Так у меня и нет никакой информации, – удивился Денис, – Просто предположил. А куда она еще могла деться? Уехала, наверное.

Как обращаться со стариками или с теми, кто прикидывается стариками, Денис научился неплохо. Что делать, когда исчезает твоя подруга, он совершенно не знал и был поражен, что Лана знает.

– Короче, чтобы ее убить, вначале нужно ее найти. Я возьму на себя ментов. Они сами не почешутся, это понятно, – командовала Лана, – Надо достать распечатки звонков. Обзвонить всех знакомых, всех. Потом – социальные сети, сделать группу поиска. Кто возьмется? Дальше. Волонтеры. Листовки. Прочес территории.

Она посмотрела на друзей. Миша сидел развалившись, делая вид, что он тут случайный посетитель. Лиза постелила на скамейку пакет, чтобы не запачкать пальто, и, как ненормальная, трясла чёлкой. Денис был серым и хмурым – точь-в-точь апрельский парк, – и без конца курил. Лана расхаживала перед ними, шумно листала блокнот и давала указания.

– А ты что командуешь? – сказала Лиза, – Тебя просил кто-то?

– Я не вижу, что кто-то, кроме меня, способен принимать решения в стрессовой ситуации, – грозно сказала Лана.

– Не иначе, где-то вычитала, Таранта, – рассмеялся Миша, – Стрессовые ситуации! Я считаю так: сама исчезла – сама отыщется.

– А мама Тани что говорит? – вспомнила Лиза.

– Без толку, – отмахнулась Лана.

– Светлана Игоревна – дама не без странностей, – попытался поддержать Денис.

– Мягко говоря, – заметила Лана.

– Но, Тарантуша, может, рано мы паникуем?

– Телефон у нее по-прежнему вне зоны. Сама никак не проявлялась. Если кто-то не хочет участвовать в поисках, он может встать сейчас и уйти.

Выждала секунду. Никто не пошевелился. Лана сама хотела бы уйти и поплакать. В самом деле, она чуть не плакала – хотя бы из-за того, что Таня пропала в самое неподходящее время – в счастливое для Ланы время; из-за того, что она не знала раньше, что может вот так – не плакать, а командовать, когда хочется зарыться под одеяло. Из-за того, что командирской бодрости в ней осталось на донышке, а они ведь только встретились, и ничего еще не предприняли, и остальные, похоже, вообще ничего не понимают.

– Итак, – вздохнула Лана, – Я видела статистику по пропажам. Шанс есть, если не терять время. Я возьму на себя ментов, с ними надо подружиться. Кто может заняться соцсетями?

Денис поднял руку.

– Волонтеры? Листовки? Миша? Лиза?

– Дай шаблон – сделаю, – Миша зевнул.

– Прогугли «пропал человек» – будет тебе шаблон, – сказала Лиза.

– Я могу сходить домой, – предложила Лиза.

– Куда?

– Домой, к Тане. Может, дома у нее что-то есть… Ну, подсказки какие-нибудь.

– Хорошая идея, – сказала Лана, – Спасибо.

В сотый, наверное, раз за последние дни Лана подумала о том, что есть в этой Лизке какая-то особая чувствительность, которая так бесит и притягивает одновременно.

– Обзванивать знакомых будем все мы. Всех, кого знаем, – сказала Лана, – И кого не знаем.

Она выдержала паузу:

– Прежде всего я говорю об этом… человеке. О ее возлюбленном. Лиза, она называла тебе его имя?

Лиза мотнула головой.

– Она и мне не называла, но я знаю, кто это. Немножко наблюдательности – и нет никаких тайн, – лениво заметил Миша. – Я тебе за полчаса найду все пароли-явки. Телефон, имя, привычки… Что ты хочешь знать?

Лане стало так неуютно, будто она проглотила огромный кусок льда. Почему Танины тайны для остальных – глупости и не очень-то интересно, и только она холодеет от обиды и страха, холодеет до ледяной корки внутри. Почему так настойчиво стучит в желудке: «Предательница, предательница», – и Лана не может понять, о ком это слово.

– Я хочу знать все, – сказала Лана, – И я хочу знать, зачем она исчезла именно сейчас. Завтра предлагаю каждому отчитаться о том, что удалось сделать.

Вдруг Лана вспомнила, что завтра вечером у нее свидание с Димой-Димочкой. Отменять свидание? Невозможно. Дура Таня. Везучая Лана.

– Лучше послезавтра. В 17.00, – предложила она, капельку помечтав о Диме-Димочке.

Слава небесам, никто не возражал.

– Ты, Таранта, не зришь в корень, – сказал Миша, когда они уже спрыгнули со скамейки, отряхнулись, как собачонки, и потрусили к выходу, – Ты все «зачем да зачем». А ты мне другое скажи. Кто такая Таня?

– В смысле – кто? – дернулась Лана, а вместе с ней и Лизка напряглась, – Наша подруга и однокурсница, кто же еще?

– Ну вот что ты о ней знаешь? – настаивал Миша, – Я вот про каждого из вас, ну хорошо, из нас, могу что-то сказать. Нетривиальное, скажем так. Вот ты, Лизка, истеришь, потому что тебе кажется, что ты от этого взрослеешь… У тебя мать, что ли, истеричка?

Лиза, наверное, хотела ответить, но вместо слов получились только вздохи и скрипы, как воды нахлебалась. Миша ничего не заметил и спокойно продолжал:

– Дениска наш боится что-то сделать не так. Или подумать не так. Не даешь слабины себе, парень. Мегаответственность – слышал о такой штуке?

– Слышал! – почему-то с гордостью ответил Денис.

– Ну вот, это о тебе… Ну и Ланочка, конечно… Я продам почку, если через три года – максимум! – Лана не выйдет замуж за мальчика из приличной семьи (на последних словах Миша показал воздушные кавычки).

– Ты придурок, Степанов, просто придурок, – сказала Лана, – Иди в лес со своими предсказаниями. Да, и можешь уже начинать.

– Что начинать? – рассмеялся Миша.

– Продавать почку!! – заорала Лана, – Может, тогда поумнеешь! Мне-то пофиг, а Лизка, вон посмотри, едва дышит. Сейчас устроит тебе образцово-показательную истерику! Да, Лизончик?

Та молча пинала камни и захохотала, когда камень едва не попал в голубя. Денис сосредоточенно смотрел в небо.

– Вы что, обиделись?! – искренне удивился Миша, – Я ж не к тому, что вы какие-то не такие. Я к тому, боже-ты-мой, что про Таньку даже я, человек наблюдательный, ничего не могу сказать. Не понимаю, не вижу. Помните, когда на дне рождения она пустоту изображала? Ну помните же. Я тогда еще подумал, что это она какое-то сообщение хочет передать нам… Чтобы мы ее… его… – не знаю! – чтоб поняли. Потом я думал-думал – ничего не надумал. Не понял!

Миша был расстроен: в кои-то веки поделился с друзьями сокровенным, а они не то что не оценили – обиделись!

– Вот и с пропажей то же самое, – все-таки закончил Миша, жалобно скривив рот, – Не понимаю.

Они быстро дошли до Театральной площади: Лиза под ручку с Ланой, мальчики сами по себе, – и там распрощались.

– До завтра, – сказал Миша. Девочки демонстративно промолчали.

– Спать хочется, – невпопад сказал Денис и ободряюще потряс Мишину руку, – Надо набраться сил.

Все четверо зевали безостановочно, как если бы надышались свежим воздухом и теперь срочно нужно было спать-спать.

Было уже темно; к Мариинке начали подъезжать такси. Первые весенние краснощекие роллеры прошуршали мимо. Рабочие со стройки пили пиво на канале. На фасаде очередного дома, закрытого на ремонт, болталась реклама нового чудо-сиропа, незаменимого авитаминозной весной.

Лиза, беспомощная и всемогущая

Лиза рано научилась плавать, причем сразу стала плавать так ловко, что мама немедленно записала ее в спортивный бассейн, увлеклась соревнованиями по синхронному плаванию («Ты посмотри, какие стройные! Какие шапочки!») и рассчитывала, что и из ее девочки вырастет симпатичная пловчиха.

Когда выяснилось, что Лиза никакая не спортсменка – ни по физическим данным, ни по характеру, а просто умеет быть в воде и не тонуть, мама была разочарована. «Я знаю кое-что еще, что в воде не тонет», – сказала мама.

А Лиза как жила без опоры, побалтываясь туда-сюда, так и плавала.

Мама многого ждала от дочери. Очень многого. Фактически Лиза должна была искупить то, что она в принципе появилась на свет и тем самым загубила мамину красоту, молодость и прочее.

Родители Лизы, понятно, жили не очень дружно. Они, скорее всего, не жили бы вместе вообще, если бы не Лиза. Отец работал водителем-дальнобойщиком, поэтому дома обычно спал. Мама обычно нигде не работала. Она любила смотреть телевизор, ходить на рынок, говорить по телефону, красить волосы и печь пироги. Летом она сидела на даче, выращивала какой-то лук и жаловалась на гнилую почву. И еще, конечно, она любила мечтать и рассуждать о том, чем должна заниматься Лиза и каким человеком ей следует быть.

Она говорила: «Хотя бы ты живи, как человек, если матери не удалось!», – одновременно жалобно и торжественно.

Несколько раз за всю жизнь мама устраивалась на работу: однажды нянечкой в детский сад, еще разок – в бюро добрых услуг (что-то вроде), чтобы разносить еду пенсионерам и лежачим больным, один раз – уборщицей в детдом, один раз, как будто в отчаянии, – в агентство недвижимости. Нигде мама не задерживалась надолго, разочаровываясь, в основном, людьми, которые были не так благородны, как могли бы быть в «таких полезных местах». Но в те периоды, когда мама-таки работала, Лиза слышала другой текст: «Посмотри на мать! Как старается она жить! Работать! А ты чем занята?»

Вообще-то Лиза была занята ровно тем же самым, что и мать: она металась, истерила и постоянно, без продыху, как какой-то ошалелый грибник, искала людей, которые ее признают и одобрят. То Лиза примеряла костюм гота, красила губы в черный цвет и таскалась на кладбищенские сходки, то наряжалась в розовые рюши и листала девичьи журналы. Увлекалась: латино танцами, лошадьми, бездомными собаками, драматическим театром (с посещением актерской студии), турпоходами и панк-роком, – перегорая за пару месяцев и забывая любимое занятие, будто и не было его никогда.

В школе Лизу ценили за отзывчивость, ругали за ленивость и рисовали тройки-четверки. Выпускные экзамены выпали на время, когда Лиза жила без увлечения. Чудом, фактически угадав правильные ответы, она сносно окончила школу и поступила в институт.

Лиза боялась маму и совсем не понимала, зачем нужен отец – ей казалось, что не было ни разу, чтобы они с папой вместе сели (встали, поели, погуляли) и о чем-то поговорили.