Против Рубена Волфа Зусак Маркус
– И все на свете, – я не замолкаю. Я по-прежнему вареный. Порожний. – Я ее видел пару минут назад, выглядывал в щель.
Руб отходит.
– Господи Иисусе. – Он отходит и возвращается. Теперь он спокоен. – А ты выйди, и все.
– Ладно. – Но никакого движения.
Руб, все еще спокойно:
– Иди.
– Хорошо.
И я понимаю, что должен встать.
Я поднимаюсь, Руб распахивает дверь пинком, и мы выходим. В зале все люди на одно лицо. Это она. Стефани.
Все расплывается.
Все путается.
Перри Коул – орет.
Рефери.
Без грубостей, парни.
Бой по правилам.
Ладно.
Давай.
Держись на ногах.
Упал – подымайся.
Гонг, кулаки, бой.
Он начинается, и первый раунд – смерть.
Второй раунд – гроб.
Третий – похороны.
Соперник у меня не такой уж крутой боец, просто я не могу включиться. Я не здесь. Я так боюсь оказаться на полу, что смиряюсь с этим. Я согласился с этим, почти как если бы решил не сопротивляться, чтобы не усугублять.
– Вставай, – слышу я искаженный крик Руба, оказавшись на полу первый раз. Кое-как встаю.
Второй раз только взгляд в его глаза заставляет меня подняться. Ноги ноют, я шатаясь, отступаю к канатам. Опереться. Повиснуть.
В третий раз я вижу ее. Вижу ее, и остается только она. Остальные растворились, в зале – только Стефани, смотрит. Зал пустой, она одна. Ее глаза переполняются красотой, а стоит она так, что я рвусь к ней, чтобы она помогла мне подняться.
«Я хожу только из-за собак, они чудесные», – слышу я ее слова.
«Какая странная фраза», – думаю я и тут понимаю, что слышу сказанное вчера. А сегодня она стоит молча и с торжественными, плотно сжатыми губами следит, как я пытаюсь подняться на ноги.
В четвертом раунде я дерусь. Я воспрянул.
Я увожу голову от столкновения с кулаками противника и сам наношу несколько ударов. Кровь наполняет мои грудь и живот. Проникает под трусы.
Песья кровь.
Чудесный пес?
Как знать, ведь в пятом раунде меня отправляют в нокаут, причем я не просто не могу встать. Нокаут такой, что я вырубаюсь, теряю сознание.
Пока я в отключке, меня заполняет она.
Я вижу ее, мы на бегах, только мы с ней на трибуне, и она меня целует. Льнет ко мне, и у ее губ такой славный вкус. Это нестерпимо. Я: одна рука легко гладит ее лицо, другая нервно теребит ворот ее рубашки. Она: губами касается моих губ, ладонями гладит меня по ребрам, медленно. Легко, так легко.
Ее губы.
Ее бедра.
Ее пульс – в моем.
Так легко, еще легче.
Еще…
– Легче, – слышу я голос Руба. – Полегче с ним.
Проклятье, я очнулся.
Опозорился и очнулся.
Еще немного, и я снова стою, но обвиснув на плечах Руба и Бугая, любезно сиганувшего через канаты нам на помощь.
– Оклемался, паря? – спрашивает Бугай.
– Да, – вру я в ответ, – оклемался. – И Руб с Бугаем выносят меня с ринга.
В зале стало темней, а мое зрение в параличе. Сегодня стыд течет у меня по боку, а флуоресцентные лампы лупят по мне. Выцарапывают мне глаза. Слепят.
Спустившись с ринга, я останавливаюсь. Так надо.
– Что? – пытает меня Руб. – Что такое? Пошли, мы тебя доведем в раздевалку.
– Нет, – отвечаю я, – сам дойду.
Руб обшаривает взглядом мое сознание, и что-то происходит. Он отпускает руки и кивает так серьезно, что и я киваю, едва заметно, в ответ. Этот миг встряхивает меня, проворачивается во мне, и я иду.
Мы идем.
Я шагаю, Бугай с Рубом по бокам, а публика молчит. Кровь подсыхает у меня на коже. Ноги несут меня вперед. И раз. И раз. «Шагай, не останавливайся, – говорю я себе. – Выше голову. Выше голову, – твержу про себя, – но не забывай о ногах. Не упади».
Никто не хлопает.
Просто люди, смотрят.
И Стефани, где-то среди них, смотрит.
И гордый взгляд Руба, Руб шагает рядом…
– Дверь, – говорит он Перри, и тот отворяет ее перед нами. За дверью я снова валюсь с ног, глотаю кровь и переворачиваюсь на спину, ухмыляюсь в потолок. Он обваливается и плющит меня, потом взлетает и снова падает.
– Руб, – зову я, но до него многие мили. – Руб… – уже ору. – Руб, ты здесь?
– Я тут, брат.
Брат.
От этого я улыбаюсь.
– Спасибо, Руб, – говорю я. – Спасибо.
– Все хорошо, брат.
Вот опять «брат».
Снова улыбка у меня на губах.
– Я победил? – спрашиваю я, потому что сейчас ничего не чувствую. Я сливаюсь с полом.
– Нет, чувак. – Руб не станет врать. – Тебе довольно серьезно влетело, слышь.
– Да ну?
– Угу.
Постепенно я собираю себя по кусочкам. Умываюсь, смотрю за поединком Руба сквозь щель приоткрытой двери. Бугай заменяет меня у Руба в углу, хотя моему брату он не нужен. Я вижу Стефани, она качается в лад с толпой и наблюдает, как Руб посылает соперника в нокдаун во втором раунде. Я вижу ее улыбку, и она прекрасна. Но это не улыбка с собачьих бегов. Не улыбка для меня. Я утонул в этих глазах. Растворился в небе. Вот он я, вспоминаю, что она на самом деле не любит драк…
Схватка кончается в этом же раунде.
Девушка кончается двумя минутами позже.
Она кончается, когда Руб идет мимо, и она ему что-то говорит. Руб кивает. Я не могу понять. «Может, она спросила, как там Кэмерон? Может, хочет меня увидеть?»
Но штука в том, что понять я могу. Эти ее глаза не могут быть для меня.
Или могут?
Мы скоро это узнаем, потому что во время следующего боя Руб выходит в заднюю дверь, и прислушиваясь, я понимаю, что он говорит с ней. Разговаривает со Стефани.
Я близко. Слишком близко, но удержаться не могу. Мне надо слышать. Начинает голос Руба.
– Пришла узнать, как там мой брат?
Молчание.
– Ну, так?
– С ним все хорошо?
На какой-то миг я в ее голосе, даю ему покрыть меня, окутать, но вот Руб все видит четко. И говорит твердо.
– Тебе плевать, как он, правильно?
– Конечно, нет!
– Тебе плевать, – Рубу уже все ясно. – Из-за меня пришла, точно? – Зазор. – Да ведь?
– Нет, я…
– Послушай, вот есть умные девочки – где-то они есть, только не здесь. Их не увидишь тут, на задах, чтобы обжимались со мной, потому что думают, какой я крутой, клевый, сильный! – Руб злится. – Нет уж. Они сидят дома и мечтают о Камероне! О моем брате мечтают!
Ее голос мозжит меня.
– Кэмерон недотепа.
Мозжит больно.
– Ну да, – продолжает Руб, – только знаешь, что? Этот недотепа вчера проводил тебя, когда мне было вообще наплевать. Избили бы там тебя, изнасиловали – мне вообще до лампочки. – Его голос больно бьет ее, я это чувствую. – А вот Кэмерон, мой брат, да он рад сдохнуть, только бы тебе угодить и не обидеть. – Руб загоняет ее в угол. – И, знаешь, он бы и сдох. Он бы за тебя кровью истек и дрался бы за тебя даже без рук. Заботился бы, уважал, а любил бы – до умопомрачения. Понимаешь?
Тишина.
Руб, Стеф, дверь, я.
– Так что, если хочешь заняться этим здесь со мной… – Руб опять бьет ее. – … давай. Меня ты примерно стоишь, но ты не стоишь его. Моего брата ты не стоишь…
Вот, он обрушил на нее свой последний словесный удар, и я чувствую, как они там стоят. Воображаю: Руб смотрит на нее, а Стефани – куда-то в сторону. Хоть куда, лишь бы не на Руба. Вскоре я слышу ее шаги. Последний звучит, как будто что-то разбилось вдребезги.
Руб один.
Он по ту сторону двери. Я – по эту.
Он говорит сам с собой:
– Всегда на меня. – Молчание. – А чего ради? Я ведь даже не… – Он смолкает.
Я открываю дверь. Вижу его.
Выхожу и приваливаюсь к стене рядом с ним.
Я понимаю, что мог бы ненавидеть его или ревновать, что Стеф хотела его, а не меня. Я мог бы с горечью вспоминать ее вчерашний вопрос. «Руб так хорошо дерется, как о нем говорят?» – вот как она спросила. Но я не чувствую ничего плохого. Чувствую лишь сожаление, что мне не хватило духу ответить ей тогда иначе. Надо было сказать: «Хорошо дерется? Не знаю. Но хорошо умеет быть мне братом».
Вот как надо было ответить.
– Привет, Руб.
– Привет, Кэмерон.
Мы стоим, привалившись к стене, и солнце на горизонте вопит от боли. Горизонт медленно заглатывает его, пожирает целиком. Все это на глазах у города, в том числе – у меня и Руба.
Разговор.
Я говорю.
– Ты думаешь, правда есть где-то девочка, как ты говорил?. И ждет меня?
– Может быть.
По далекому небу размазаны огонь и кровь. Я наблюдаю за ним.
– Правда, Руб? – спрашиваю я. – Ты думаешь?
– Должна быть… Может, ты чумазый и не крутой, и не особо удалый, но…
Он не заканчивает фразу. Стоит и смотрит в вечер, и мне остается только догадываться, как он мог бы продолжить. Надеюсь, там осталось «но у тебя большое сердце» или «но ты джентльмен».
Ничего, впрочем, не говорится.
Может, молчание и есть слова.
14
Когда привалишься к стене, а солнце садится, бывает, просто стоишь и глазеешь. Чувствуешь вкус крови, но не шевелишься. Как я и сказал, даешь говорить тишине. А потом возвращаешься в склад.
– Двадцать баксов чаевых, – сообщает мне Перри после матча, подавая пакет.
– Ха, – фыркаю я, – подачка от жалости.
– Нет, – предупреждает меня Перри.
Он всегда говорит так, будто предупреждает. В этот раз он как бы советует мне заткнуться и принять комплимент.
– Это подношение от гордости, – говорит Бугай. – Так пройти сквозь толпу. Они оценили это выше моей победы, выше Рубовой, выше всех побед вместе взятых.
Я беру деньги.
– Спасибо, Перри.
– У тебя еще четыре боя, – говорит Перри, – потом твой сезон окончен, понял? Думаю, ты заслужил передышку, – он показывает нам с Рубом листок бумаги, на котором у него турнирная таблица. В другой руке он держит календарь матчей. В таблице он показывает, где сейчас Руб: – Глянь, ты начал с опозданием на три боя, но по-прежнему на первом месте. Ты единственный ни разу не проиграл.
Руб тыкает в следующее имя.
– Кто это, Головорез Хэрри Джоунз?
– Ты с ним дерешься на будущей неделе.
– Хорош он?
– Ты его запросто уделаешь.
– А.
– Сюда смотри: у него два поражения. Одно – от того парня, с которым ты дрался сегодня.
– Да ну?
– Стал бы я иначе трепаться?
– Нет.
– Вот и помалкивай. – Перри ухмыляется. – Полуфиналы через четыре недели. – Усмешка сползает с его лица. В миг. Он теперь серьезен. – Но вот…
– Что? – спрашивает Руб. – Что?
Перри отводит нас в сторонку. Говорит медленно и от души. Я никогда не слышал, чтобы он так разговаривал.
– Только одна небольшая проблемка – в последней неделе перед полуфиналом.
Мы с Рубом рассматриваем календарь.
– Видите? – Перри тычет пальцем в «Неделю 14». – Я решил побыть немного сволочью.
Тут я вижу, о чем речь.
И Руб тоже.
– Ну, ты… – комментирую я, потому что вот на странице «Недели 14» в графе легковесов написано «Волф – Волф».
Перри поясняет:
– Извините, парни, но я тут ничего не мог поделать. Если братья дерутся, в этом всегда что-то особое, а я хотел, чтобы последняя неделя перед полуфиналом вышла памятной, – он по-прежнему говорит естественно. По-деловому. – Помните, я говорил, есть слабый шанс, что так получится. Вы сказали: не проблема.
– Ты не можешь подхимичить? – спрашивает Руб. – Переделать?
– Нет – да я и не хочу. Один хороший момент есть: матч будет здесь, дома.
Пожатие плеч.
– Ну что, все честно. – Брат смотрит на меня. – Тебя не смущает, Кэм?
– Да нет.
– Вот и ладно, – подводит черту Перри. – Я знал, что могу на вас рассчитывать.
После сборов Перри, как обычно, предлагает нас подвезти. Его голос мне как молотком по мозгам: мне еще довольно хреново после взбучки.
– Не, – Руб отказывается: – сегодня нет. Думаю, мы лучше прогуляемся. – И спрашивает меня: – Кэм?
– Ладно, чего б нет.
Хотя я думаю: ты, блин, рехнулся? У меня башка, по виду, попала в блендер. Но молчу. Мне кажется, будет здорово прогуляться с Рубом до дому.
– Без вопросов. – Позиция Перри. – Ну, до воскресенья, ребятки?
– Ясное дело.
Прихватив сумки, выходим через заднюю дверь, сегодня здесь никто никого не ждет. Тут нет ни Стеф, ни кого бы то ни было еще. Только город и небо, да облака, что вихрятся в густеющих сумерках.
Дома я прячу свою избитую рожу. У меня фонарь под глазом, опухла скула и порвана губа. Гороховый суп я ем в укромном углу гостиной.
Следующие несколько дней проталкиваются мимо.
Руб отпускает щетину.
Отец, как обычно, в поисках найма.
Сара ходит на работу, а кроме этого – только к подруге Келли, раз-другой в неделю. Домой приходит трезвая, а по средам – с карманом, оттопыренным доплатой за сверхурочные.
Раз приезжает Стив – погладить рубашки.
(– У тебя что, утюга нет? – спрашивает его Руб.
– А как ты думаешь?..
– Похоже, нету.
– Именно. Нету.
– Так, может, пойти да купить, сквалыга ты?
– Ты кого сквалыгой называешь, малый? Как насчет пойти побриться…
– У тебя не хватает на утюг? Выходит, это отдельное житье – не сахар.
– А то, блин. Конечно, не сахар.
Однако штука в том, что вот они ссорятся, Руб со Стивом, а сами постоянно смеются. Сара смеется с кухни, и я ухмыляюсь на свой малолетский манер. Вот занятие, в котором мы спецы.)
Миссис Волф наконец взяла отгул на работе.
А это означает, что у нее есть время заметить заживающие на моем лице раны и синяки. Она загоняет меня в угол на кухне, где я сижу ем хлопья. Я смотрю, как она смотрит на меня.
И выкликает.
Одно слово.
Вот какое:
– Руб!
Негромко. Без паники. Лишь с осознанным нажимом, безоговорочно предполагающим немедленное появление.
– Это тренировки в спортзале? – спрашивает она.
Руб садится на стул.
– Нет.
– Или вы, ребятки, опять тузите друг друга во дворе?
Он признает вранье.
– Да. – Он совершенно спокоен. – Есть такое.
Она только вздыхает и верит нам, и это самое паршивое. Всегда ужасно, если человек тебе верит, а ты знаешь, что не должен бы. И хочется выкрикнуть это ему, сказать, мол, не верь, не надо, чтобы дальше тебе жить с собой чуть полегче.
Но молчишь.
Не хочешь расстраивать.
Не можешь принять себя таким сачком и объяснить, что ты не достоин доверия этого человека.
Не можешь признать, что настолько малодушен.
Дело в том, что мы и впрямь деремся во дворе, но только это тренировка перед настоящими боями. И, в общем, Руб, строго говоря, не соврал, но и правды не сказал.
Но вот-вот. Я чувствую.
Я скоро не выдержу и расскажу ей всё. Про Перри, про матчи, про деньги. Про всё. Меня сейчас останавливает лишь одно – склоненная голова моего брата. Глядя на него, я вижу, что он куда-то движется. Он на каком-то пороге, и я ни за что не смогу взять и захлопнуть перед ним эту дверь.
– Прости, мам.
– Прости, мам.