Против Рубена Волфа Зусак Маркус
Простите, миссис Волф.
За все.
Ты еще будешь нами гордиться.
Обязательно.
Так должно быть.
– Вы ж понимаете, – говорит миссис Волф, – мальчики, вы должны друг друга выручать.
На этих словах я понимаю, что вот этим враньем, самое забавное, мы и выручаем друг друга. Но вот ее-то, в конце концов, подводим. От этого нам и не по себе.
– Есть какие успехи с работой? – спрашивает отца Стив.
А я слышу. Они в гостиной разговаривают.
– Неа, не особо.
Я жду, что они начнут старую свару про пособие, но нет. Стив больше не трогает эту тему, ведь он тут больше не живет. Он только делает значительное лицо и прощается. По его глазам я понимаю, что он думает: «Со мной такого не будет никогда. Я не допущу».
В пятницу той недели утро, с виду обычное, таит в себе важное событие.
С утра мы с Рубом на пробежке и возвращаемся почти в семь. Мы, как всегда, одеты в старые фуфайки, треники и кроссы. День одет в небо с тучами-валунами и ярко-синий горизонт. У ворот нас встречает Сара.
– Отца не видали? – спрашивает она. – Исчез, слышь.
– Нет, – отвечаю я, не понимая, из-за чего переполох. – Он последнее время стал прогуливаться.
– Не в такую рань.
Выходит мать.
– Его костюма нет, – сообщает она, и в один момент мы всё понимаем. Он там. В очереди. Пошел за пособием.
– Нет, – говорит кто-то.
И еще раз.
Вопреки надежде, что это не так.
– Не может быть, – и я понимаю, что говорит не кто иной, а я сам, потому что морозный утренний пар катится у меня изо рта вслед словам. – Нельзя допускать. – Не потому что нам стыдно за отца. Нам не стыдно. Просто мы знаем, как долго он сопротивлялся этому, и понимаем, что для него это – отказ от собственного достоинства.
– Пошли.
А это сказал Руб, и он тянет меня за рукав. Он кричит маме и Саре, что мы скоро вернемся, и мы бежим прочь.
– Куда мы? – выдыхаю на бегу, но ответ знаю, всю дорогу до Стивова дома. Задыхаясь после рывка, мы стоим под его окном, собираясь с силами, потом орем.
– Эй, Стив! Стивен Волф!
Люди выкрикивают из окон, чтоб мы заткнулись, но скоро Стив в трусах появляется на балконе. Его лицо говорит: вот гады. А голос:
– Так и знал, что это вы, пацаны.
А следом пронзительно и сердито:
– Вам чего надо? Семь утра, мать его!
– Что там, блин, происходит? – вопит какой-то сосед.
– Ну? – Стив требует ответа.
– Да вот… – Руб запинается. – Отец.
– Что отец?
– Он… – черт, до сих пор дыхание срывается. – Он там. – Я дрожу. – Выписывает пособие.
У Стива на лице облегчение.
– Ну, давно пора.
Однако мы с Рубом не отрываясь смотрим на него, и Стив понимает. Мы его умоляем. Мы взываем к нему. Мы воем: «На помощь!» Вопим, что сейчас нужны мы все. Нужны…
– А, черт бы драл! – Стив выплевывает слова. Через минуту он с нами, бежит рядом, в старой футбольной форме и в своих классных кроссах.
– Не можете поскорее? – досадует он на бегу, мстя нам за то, что вытянули его из постели и опозорили перед соседями. И еще бросает сквозь зубы: – Я вам отплачу, увидите.
Мы с Рубом бежим молча и, когда добегаем до дома, мать и Сара уже одеты. Они готовы. И мы. Мы все готовы. Идем.
Через пятнадцать минут показывается биржа труда. У входа сидит человек, и этот человек – наш отец. Он нас не видит, но мы все шагаем к нему. Вместе. Как один.
У миссис Волф на лице гордость.
У Сары на глазах слезы.
У Стива в глазах – отец и понимание – наконец, – что он сам упорствовал бы так же.
Руб перечеркнут когтями пыла.
А я, я смотрю на отца, как он там сидит, один, и представляю, насколько он переживает свое поражение. Черный костюм ему коротковат, и под брюками видны лодыжки в футбольных носках.
Мы подходим, и он поднимает голову. Он симпатичный мужик, мой отец, хотя нынче утром он побежден. Сломлен.
– Думал, приду пораньше, – говорит он, – в это время я обычно начинал работать.
Мы все стоим вокруг.
В конце концов заговаривает именно Стив.
– Привет, па.
Отец улыбается.
– Привет, Стивен.
И все. Больше никаких слов. Не то, что вы могли бы ожидать. Больше никто ничего не делает, только все мы знаем, что не пустим его на биржу. И отец знает.
Он встает, и мы возвращаемся в бой.
На обратном пути Руб вдруг останавливается. Я тоже. Мы глядим, как удаляются остальные Волфы.
Руб заговаривает.
– Видишь, – говорит он, – это Рубака Клиффорд Волф, – Руб показывает, – это Рубака Миссис Волф и Рубака Сара Волф. Черт побери, сейчас даже Стивен Волф – Рубака. А ты – Рубака Камерон Волф.
– А ты? – спрашиваю я брата.
– Я? – Он задумывается. – Это меня так назвали, но я не знаю. – Он смотрит мне в лицо и признается: – У меня тоже есть свой страх, Кэм.
– Страх чего?
Разве он чего-то может бояться?
– Что я стану делать, когда случится бой, который я могу и проиграть?
Вот так.
Руб – победитель.
Он не хочет им быть.
Он хочет быть бойцом.
Как мы.
Вступать в бой, зная, что может проиграть.
Я отвечаю ему – чтобы ободрить:
– Ты будешь драться все равно, как и мы все.
– Думаешь?
Но ответа не знаем ни он, ни я, потому что бой ничего не стоит, если заранее знать, что победишь. Себя проверяешь в схватках, которые посредине. В тех, где есть вопросы.
Руб до сих пор не вступал в схватку. В настоящую.
– Когда это случится, смогу ли я подняться? – спрашивает он.
– Не знаю, – признаюсь я.
Он бы предпочел тысячу раз быть бойцом в стае Волфов, чем хоть раз стать победителем.
– Ну скажи, как это делается, – упрашивает он. – Расскажи.
Но мы оба понимаем, что есть такое, чего не рассказать, чему не научить.
Боец может быть победителем, но это не делает победителя бойцом.
– Эй, Руб.
– Ну.
– Почему тебе мало быть победителем?
– Что?
– Что слышал.
– Не знаю. – Он передумывает: – Хотя, нет, знаю.
– Ну?
– Ну, во-первых, если ты Волф, ты должен уметь драться. Во-вторых, побеждать бесконечно не выйдет, всегда найдется кто-то сильнее. – Руб переводит дух. – А вот если ты умеешь драться – не отступишь, даже когда тебя собьют с ног.
– Если только не сдашься сам.
– Да, но из победителей тебя может выкинуть любой. И только ты сам можешь перестать биться.
– Наверное.
– По-любому… – Руб решает довести разговор до конца. – Бойцом – труднее.
15
Как я уже сказал, остается четыре недели, и я выйду против брата. Против Рубена Волфа. Интересно, как это будет, что я буду чувствовать. Каково оно – драться с ним не дома во дворе, а на ринге, под яркими прожекторами и в окружении толпы, глазеющей, гикающей, ждущей крови? Надо думать, время покажет, или по крайней мере покажут эти страницы.
Отец сидит один в кухне за столом, но уже не с тем побитым видом. По нему видно, что он снова в игре. Он дошел до края, но не сорвался. Думаю, когда ты поступаешься гордостью, пусть на секунду, тут же понимаешь, как много она для тебя значит. В его глазах снова появилась сила. Его кудри падают на лоб.
Руб последнее время тихий.
Он немало времени проводит в подвале, который, как вы знаете, освободился после Стива. Мама в конце концов предложила занять его – если кто хочет, но ни один из нас туда не переселился. Мы сказали, что нам в подвале ужасно холодно, но на самом деле, как мне кажется, оставшиеся в доме Волфы просто чувствуют, что в это время стоит держаться вместе. Я это уловил сразу после Стивова отъезда. Конечно, я бы ни за что не сказал этого вслух. Нипочем бы не признался Рубу, что не переехал в подвал из-за того, что мне без брата одиноко. И что я бы там скучал по нашим разговорам и по его замашкам, которые меня так бесят. И, как бы постыдно оно ни звучало, я бы скучал даже по запаху его носков и по его храпу.
Буквально прошлой ночью я пытался растолкать Руба, потому что его жуткий храп решительно пагубен для моего здоровья. Депривация сна, говорю вам. Ну, пока этот храп не устаканится в ритм маятника и не убаюкает меня. Ха. Загипнотизировался храпом Рубена Волфа. Понятно, безнадега это все, но привыкаешь же. И без привычного диковато, будто ты – это больше не ты.
Как бы там ни было, заняла подвал сама миссис Волф. У нее там теперь что-то вроде кабинета, где она подсчитывает налоги.
Однако в субботу вечером я там обнаруживаю как раз Руба, он сидит на столе, поставив на стул ноги. Это вечер накануне его схватки с Головорезом Хэрри Джоунзом. Я вытягиваю стул у него из-под ног и сажусь.
– Удобно устроился? – Он свирепо зырит на меня.
– Да, удобно. Хороший стул, а че.
– Ты за мои ноги не волнуйся, – продолжает Руб, – хотя они теперь из-за тебя болтаются.
– Ой, бедняжка.
– Вот-вот.
Клянусь.
Братья.
Мы странные.
Тут он мне не уступит ни дюйма, но в большом мире будет защищать меня до смерти. Страшновато, что и я такой же. Кажется, мы все таковы.
Воздух зияет молчанием, потом мы начинаем разговор, не глядя друг на друга. Лично я рассматриваю пятно на стене и размышляю: «Что это такое? Что там за дрянь?» А Руб, чую, поставил ноги на стол и упирается коленями в подбородок. Его взгляд, как представляется мне, устремлен вперед, на старые цементные ступени.
– Головорез Хэрри, – заговариваю я.
– Ага.
– Думаешь, он достойный соперник?
– Может быть.
Потом, прямо посредине всего этого, Руб сообщает:
– Я им расскажу.
Перед этими словами нет паузы. Руб говорит все ровно, на одном дыхании. Поверить, будто он это только что придумал, никакой надежды. Это решено давно.
Трудность тут одна: я вообще не врубаюсь, о чем речь.
– Расскажешь кому что? – осведомляюсь я.
– Ты что, правда такой тупой? – Он поворачивается ко мне, рожа свирепая. – Родакам, дуболом.
– Я не дуболом.
Терпеть не могу, когда он меня так зовет. Дуболом. Пожалуй, даже хуже педика. Сразу представляется, будто я жру чипсы и дую «Горькую Викторию», и у меня пивное пузо размером с Эверест.
– Короче, – нетерпеливо продолжает Руб, – я расскажу предкам про бокс. Мне надоело прятаться по углам.
Я замираю.
Обдумываю.
– И когда ты им скажешь?
– Прямо перед нашим с тобой поединком.
– Рехнулся?
– А что такого?
– Он не пустят нас драться, и Перри нас убьет.
– Пустят. – У Руба есть план. – Мы пообещаем, что это будет последний раз, когда мы деремся между собой. – Может, это от его тоски по настоящей схватке? Сказать родичам? Рассказать им правду? – Да они все равно не смогут нас удержать. Зато увидят нас, что мы такое.
Что мы такое.
Я повторяю это про себя.
Что мы такое…
Потом спрашиваю.
– Что мы такое?
И тут тишина.
Что мы?
Что?
Странность этого вопроса в том, что совсем недавно мы точно знали, что мы такое. Трудность с тем, кто мы такие. Мы были хулиганы, домашние драчуны, пацаны – и все. Мы знали, что означают эти и подобные слова, но слова «Рубен и Кэмерон Волфы» оставались загадкой. Мы понятия не имели, куда идем.
А может, все не так.
Может, кто ты – это и есть, – что ты такое. Не знаю.
Я знаю одно: вот сейчас мы хотим, чтобы нами гордились. В кои-то веки. Мы хотим ввязаться в эту битву и подняться над ней. Охватить ее, прожить и вынести. Положить в рот, распробовать на вкус и никогда его не забывать, потому что этот вкус делает нас сильнее.
И тут Руб вскрывает меня.
Он рассекает мое сомнение от горла до бедра.
Он повторяет вопрос и отвечает.
– Что мы такое? – Короткий смешок. – Поди знай, что они себе увидят, но если придут и посмотрят, как мы деремся, они поймут, что мы – братья.
Вот оно!
Вот это мы такое – может, единственное, в чем я могу не сомневаться.
Братья.
Все хорошее, что в этом есть. И все плохое.
Я киваю.
– Ну, значит, рассказываем? – Теперь Руб смотрит на меня.
Я его вижу.
– Ага.
Решено, и, должен признаться, лично я этой мыслью одержим. Хочется тут же побежать и рассказать всем. Просто чтобы выпустить наружу. Вместо этого я стараюсь думать о том, что мне предстоит прежде. Мне предстоит выдержать три своих боя и посмотреть, как дерется Руб, и как действуют против него соперники. Мне нельзя допускать те ошибки, которые допускают они. Мне надо продержаться до конца, и ради Руба я должен дать ему настоящий бой, а не подарить очередную победу.
В следующей схватке я, к собственному удивлению, побеждаю – по очкам.
Сразу после меня Руб отправляет Головореза на койку – в середине четвертого раунда.
Через неделю я проигрываю в пятом раунде, а последний перед схваткой с Рубом бой выдается хорошим. Деремся в Марубре, и, вспоминая свой первый матч, я на этот раз выхожу на ринг и бью без малейших колебаний. Я больше не боюсь огребать. Может, я привык. А может, просто знаю, что для меня все скоро закончится. Парень, с которым мы боксируем, не выходит на последний раунд. У него ватные ноги, и я ему сочувствую.
Я знаю, каково это – когда не хочешь выходить на последний раунд. Знаю, каково это – изо всех сил стараться просто устоять, куда там даже подумать о том, чтобы бить самому. Я знаю, каково это – когда страх сильнее физической боли.
Позже, наблюдая за поединком Руба, я кое-что замечаю.
Я обнаруживаю, почему никто не может его побить и даже не имеет шансов. Просто никто из соперников и не думает, что может его победить. Не верит в это и не хочет этого с нужной силой.
Чтобы выстоять перед Рубом, нужно верить, что можешь его побить.
Проще сказать, чем выполнить.
– Эй, Кэм?
– Пора бы уже.
– Что пора?
– Тебе начать разговор.
– У меня есть что сказать, кое-что важное.
– Ну?
– Завтра сознаемся.
– Ты уверен?
– Да, уверен.
– А когда?
– После ужина.
– Где?
– На кухне.
– Заметано.
– Ладно. А теперь заткнись. Я хочу спать.
Позже, когда он принимается храпеть, я говорю ему:
– Я собираюсь тебя уделать.
Но в душе я не слишком в это верю.
16
Деньги лежат на кухонном столе, и мы все смотрим на них. Мать, отец, Сара, Руб и я. Тут вся наша казна. Банкноты, монеты, всё. Мать приподнимает Рубову долю: примерно понять, сколько там.
– Всего около восьми сотен, – поясняет Руб. – Вместе с Кэмероновыми.
Ма хватается за голову. Такой вечерок четверга – не по ней, она встает и идет к раковине.
– Меня, кажется, сейчас вырвет, – говорит она, наклоняясь над раковиной.
Отец встает, шагает к ней, обнимает.
Безмолвных минут через десять они возвращаются к столу. Клянусь, этот стол видел, наверное, все. Все важное, что только происходило в нашем доме.
– Ну и сколько это уже продолжается? – отрывисто спрашивает отец.
– Ну, давно. Где-то с июня.
– Это правда, Кэмерон? – Теперь мама.
– Да, правда. – Смотреть на нее я не в силах.
Миссис Волф, однако, на меня смотрит.
– И эти все синяки оттуда?
Я киваю.
– Да.
И продолжаю.
– Мы и во дворе боксовались, но только ради тренировки. Когда начали, мы решили, что нам всем нужны деньги…
Читать бесплатно другие книги:
