Лэшер Райс Энн

Теперь Лэшер шел рядом, обняв меня за плечи, и близость его вызывала у меня глубочайшее волнение и трепет. У меня даже возникло желание скрыться в зарослях деревьев и отдаться там его ласкам. Как я уже говорил, к этим бесплотным ласкам я питал неодолимое пристрастие. Однако я сдержался, памятуя, что мне не следует забывать о моей обожаемой несчастной сестре. Она в любую минуту могла проснуться и вновь разразиться рыданиями, решив, что я оставил ее в одиночестве.

— Помни обо всем, что здесь увидел, — вновь многозначительно изрек Лэшер. — Ибо дому этому суждено простоять долго.

Войдя в особняк, я увидел, что Лэшер стоит в дверях, ведущих в столовую. Высокий, суживающийся кверху дверной проем создавал вокруг него некое подобие рамы.

Обернувшись, я заметил, что входная дверь, которую я только что миновал, оставив открытой нараспашку, имеет сходную форму. Непостижимо, но теперь Лэшер — точная моя копия — застыл уже в ее проеме, раскинув руки и упираясь ладонями в косяки.

— Как ты думаешь, Джулиен, тебе суждено жить после смерти? — неожиданно спросил он. — Ты никогда не спрашивал меня о том, что ожидает тебя по окончании земного бытия. А ты ведь колдун. Обычно колдунов этот вопрос очень занимает.

— Ты же сам признался, что ровным счетом ничего в этом не смыслишь, Лэшер, — отрезал я.

— Тебе не следует грубить мне, Джулиен. Тем более сегодня. Я рад оказаться здесь. И задаю тебе важный вопрос: хочешь ли ты жить после смерти? Хотел бы ты навеки остаться в этом мире и скитаться меж живых, не зная отдыха и покоя?

— Не знаю. Впрочем, если дьявол попытается утащить меня в ад, я предпочту остаться в этом мире и, как ты говоришь, скитаться меж живых, не зная отдыха и покоя. Чем гореть в адском пламени, уж лучше превратиться в бесприютную душу, которая странствует по свету и время от времени является ведьмам вуду и спиритуалистам. Полагаю, с подобной ролью я неплохо справлюсь.

С этими словами я бросил недокуренную сигару в пепельницу, стоявшую на мраморном столике, — этот столик и по сей день стоит в холле на первом этаже.

— Ведь ты тоже не избежал подобной участи, Лэшер? — продолжал я. — Сознайся, ты не кто иной, как смертный человек, запятнавший себя многочисленными прегрешениями и после смерти ставший призраком. Призраком, который обречен на вечные скитания и стремится окутать себя чрезмерной таинственностью.

Выражение лица духа слегка изменилось. Он мгновенно превратился в моего близнеца, и губы его тронула едва заметная улыбка. То было отражение моей собственной улыбки — должен признать, безупречно точное. Раньше Лэшер не слишком часто проделывал подобный фокус. Потом он прислонился к дверному косяку и скрестил руки на груди — так, как это обычно делал я. До меня донесся даже легкий шорох одежды, скользнувшей по дереву. Дух явно стремился продемонстрировать свои возможности.

— Джулиен… — изрек он, и при этом губы его действительно шевелились, свидетельствуя об обретенной силе. — Джулиен, вполне возможно, все тайны и чудеса по сути своей — ничто. Возможно, весь наш мир создан из ничего, иными словами — из пустоты.

— А ты, насколько я понимаю, присутствовал при сотворении мира? — осведомился я.

— Не знаю… — Он превосходно воспроизвел мой саркастический тон и насмешливо вскинул бровь — совсем как я. Никогда прежде мне не доводилось видеть его столь сильным.

— Закрой дверь, Лэшер, — попросил я. — Докажи, что ты на это способен.

К немалому моему изумлению, он взялся за медную ручку, сделал шаг в сторону и закрыл за собой дверь с такой легкостью, с какой это проделал бы человек. По всей видимости, потрясающий этот подвиг полностью истощил его. Он исчез. Как обычно, после себя он оставил лишь облако теплого воздуха.

— Восхитительно, — прошептал я.

— Если ты задержишься в этом мире или вернешься в него вновь, — раздался беззвучный голос у меня в голове, — всегда помни об этом доме, запечатлей в своей памяти каждую его деталь, каждый рисунок или узор. В туманном мраке потусторонней вселенной они послужат тебе путеводной звездой, и их сияние приведет тебя домой. Этот особняк простоит века. Он достоин того, чтобы в нем обитали духи умерших. Под защитой его стен ты будешь в полной безопасности: тебя не потревожат ни войны, ни революции, ни пожары, ни наводнения. Когда-то меня удерживали два узора… Два простых изображения: круг и камни в форме креста… Два узора…

Слова эти глубоко запали мне в память как очередное доказательство того, что Лэшер отнюдь не дьявол.

Повторяя про себя наставления духа, я поднялся по лестнице. На этот раз он сказал мне больше, чем обычно, однако смысл его слов так и остался для меня туманным. Но сейчас мне прежде всего надо было думать о Кэтрин.

Сестра проснулась и стояла у окна.

— Где ты был? — спросила она едва слышно, а потом вдруг крепко обняла и припала ко мне всем телом.

Мне показалось, что я ощущаю невидимое присутствие Лэшера. «Убирайся, — мысленно приказал я духу. — Ты ее напугаешь». Я взял Кэтрин за подбородок (жест, весьма характерный для мужчин в обращении с женщинами, хотя, откровенно говоря, мне трудно понять, почему эти нежные создания терпят подобное) и поцеловал.

В ту же секунду произошло нечто, выходящее за пределы моего понимания. На Кэтрин был лишь тонкий пеньюар, и сквозь мягкую белую ткань я ощутил тепло ее тела, возбуждающие желание прикосновения напряженных сосков. Я чувствовал, как жар страсти потоком изливается из ее приоткрытых уст. Но когда я, чуть отстранившись, взглянул на сестру, она вновь показалась мне воплощением нежной невинности.

А еще я увидел, что передо мной женщина. Очень красивая женщина. Женщина, которую я любил всю жизнь, но которая восстала против меня и покинула ради другого. Это прекрасное тело было знакомо мне с самого детства, с благословенного времени шумных игр, возни и совместных купаний. Я помнил все его выпуклости и изгибы. Да, я не имел права испытывать к Кэтрин какую-либо иную любовь, кроме братской. И все же рядом со мной стояла женщина, и я сжимал ее в объятиях. Поколебавшись мгновение, я поцеловал ее вновь, а потом еще раз, и еще… В конце концов я принялся осыпать сестру поцелуями, с трепетом ощущая, как кожа ее пылает под моими жадными губами.

Вожделение охватило меня. Я видел, что передо мной Кэтрин, моя маленькая сестренка, но бушующий во мне огонь сладострастия разгорался все сильнее. Я поднял ее на руки, отнес на кровать и опустил на покрывало. Она пристально смотрела на меня, и в дивных темных глазах ее сквозило легкое недоумение. Наверное, в эти минуты она тоже находилась во власти странного наваждения. Возможно, ей казалось, что над ней склонился вернувшийся с того света Дарси.

— Нет, — прошептала она, словно прочитав мои мысли. — Я знаю, это ты, мой Джулиен. Я всегда тебя любила. Всегда жалела о том, что нам не дано соединиться. Понимаю, это грешно, но я, сколько себя помню, всегда мечтала, что мы с тобой поженимся. Воображала, как мы рука об руку идем к алтарю. Только когда появился Дарси, я сумела избавиться от нечестивых мыслей о кровосмешении. Да простит меня Господь.

С этими словам она перекрестилась, села, подтянув колени к подбородку, и потянулась к покрывалу…

Не знаю, что произошло со мной в эту секунду. Волна не то ярости, не то похоти накрыла меня с головой. Глядя сверху вниз на эту маленькую женщину, на прелестное создание со спутанными темными волосами и бледным испуганным личиком, осеняющее себя крестным знамением, я вдруг почувствовал, что в душе моей бушует неистовая буря эмоций.

— Как ты смеешь так играть со мной?! — проревел я и повалил ее на спину. Пеньюар распахнулся и взору моему открылись ее маленькие груди, манящие и возбуждающие.

В следующую секунду я уже срывал с себя одежду.

Кэтрин пронзительно завизжала. Взгляд ее был полон ужаса.

— Нет, Джулиен, нет! — кричала она.

Но я уже подмял свою жертву под себя, раздвигая ее ноги и разрывая ткань пеньюара, мешавшего мне припасть ее телу.

— Джулиен, прошу тебя, не делай этого, — взывала она отчаянным, умоляющим голосом. — Это же я, Кэтрин, твоя сестра.

Но остановиться было выше моих сил. Совершив то, чего требовало мое вышедшее из повиновения тело, я встал с кровати и подошел к окну. Сердце бешено колотилось. Случившееся представлялось мне невероятным, невозможным.

Кэтрин, свернувшись на постели в комочек, тихонько всхлипывала, а потом вдруг вскочила и бросилась в мои объятия.

— Джулиен! Джулиен! Джулиен!.. — едва слышно повторяла она.

Что означал этот жест? Мне показалось, она, как встарь, просит у меня защиты… Защиты от самого себя?

— О, бедное мое дитя, любимое дитя, — прошептал я в ответ. И вновь, не в силах совладать с собой, я принялся осыпать ее поцелуями.

И то, что произошло между нами, повторилось вновь — и еще раз, и еще, и еще…

А через девять месяцев появилась на свет Мэри-Бет.

К тому времени мы все уже жили в Ривербенде, и, должен признаться, даже вид Кэтрин стал для меня невыносим.

Я не осмеливался домогаться ее под крышей родного дома. Впрочем, полагаю, она в любом случае решительно пресекла бы мои посягательства. То, что случилось дождливым летним вечером, навсегда было изгнано из ее памяти. Она не сомневалась, что носит под сердцем ребенка Дарси, и, без конца перебирая четки, молилась о не рожденном еще малыше.

Однако для всех прочих произошедшее между нами отнюдь не осталось тайной. Слух о том, что я обрюхатил родную сестру, распространился с изумительной скоростью. Имя мое стало настоящей притчей во языцех. Бесчисленные наши кузены взирали на меня как на исчадие ада. Из Фонтевро прибыл Тобиас, сын покойного Августина, — исключительно с целью предать меня проклятию и во всеуслышанье заявить, что я — орудие дьявола. Даже те, кто не осмеливался вслух выражать порицание, осуждали меня втихомолку.

Что касается моих приятелей по карточным играм и походам в публичные дома, то они, без сомнения, находили мой поступок совершенно диким, выходящим за всякие рамки. Однако, убедившись, что я не изменяю прежним привычкам и не выказываю ни малейших признаков раскаяния, они предпочли не портить со мной отношений. В конце концов я сделал для себя один весьма важный вывод: какой бы грех вы ни совершили, держитесь как можно невозмутимее, и окружающим останется только примириться со случившимся.

Тем временем до появления ребенка на свет остались считанные дни. Вся семья ожидала этого события, затаив дыхание.

А Лэшер? Всякий раз, когда мне случалось его увидеть, он оставался спокойным и бесстрастным. Невидимый для Кэтрин, он постоянно держался поблизости от нее.

— Это все его проделки, — заявила мать. — Уверена, это он толкнул Кэтрин в твои объятия. Так что тебе не о чем терзаться. Да, твоя сестра осталась вдовой, но она должна еще рожать. Всем известно, что она обязана произвести на свет дочь. Так почему бы отцом девочки не стать тебе — с твоим-то колдовским даром? По моему разумению, идея отнюдь не плоха.

Я предпочел более не касаться сей щекотливой темы в беседах с матерью.

В отличие от нее я вовсе не был уверен, что ответственность за совершенный кровосмесительный акт лежит на Лэшере. Не уверен я в этом и по сей день. Одно могу сказать точно: ни за одно удовольствие из всех, что довелось мне испытать в жизни, я не заплатил так дорого, как за обладание Кэтрин. Я, Джулиен Мэйфейр, не знавший прежде угрызений совести даже после многочисленных убийств, терзался от сознания собственной низости, жестокости и развращенности.

Еще до рождения Мэри-Бет рассудок Кэтрин помутился. Однако никто не замечал этого.

Как я уже упоминал, после того, что произошло тем страшным вечером в особняке на Первой улице, сестра без конца бормотала молитвы, перебирала четки да вела бесконечные разговоры об ангелах и святых, причем лепет ее по наивности своей годился лишь для маленьких детишек.

Но вот наступила ночь рождения Мэри-Бет. Начавшиеся схватки были столь болезненными, что Кэтрин кричала, почти не переставая. Я не выходил из ее спальни, где помимо меня толкалась пропасть всякого народа: доктор, темнокожие повивальные бабки, Маргарита и множество слуг.

Наконец, испустив последний душераздирающий вопль, Кэтрин разрешилась от бремени. Мэри-Бет явилась на свет — восхитительное, прелестное дитя, даже в час рождения поразившее всех своей недетской женственностью. Головку девочки покрывали густые черные кудри, крошечные ручки и ножки удивляли изяществом. Под пухлой верхней губкой даже сверкал один зуб. Очаровательное создание сообщило о своем приходе в мир громким, требовательным, но на удивление благозвучным и мелодичным плачем.

Старый доктор подал мне малышку.

— Eh bien, мсье, вот она, ваша племянница, — торжественно провозгласил он.

Любуясь новорожденной дочерью, я краешком глаза заметил колеблющиеся очертания Лэшера, моего злого духа. На этот раз он предпочел не принимать видимого обличья, дабы никто из собравшихся в комнате Кэтрин не мог его разглядеть. Он стоял за моим плечом, прозрачный и расплывчатый, и прикосновения его рук были нежны как шелк.

И тут я с изумлением увидел, что новорожденная малышка пристально смотрит на Лэшера. Вне всяких сомнений, она тоже его видела! Прелестный ротик тронула улыбка.

Теперь она уже не плакала. Крошечные кулачки сжались и разжались. Я коснулся губами ее нежного лобика. Сомнений не оставалось: на моих руках лежала могущественная ведьма. Исходивший от нее аромат сверхъестественной силы можно было уподобить лишь аромату духов.

И тут в голове моей прозвучал голос духа, и слова, им произнесенные, были исполнены угрозы и зловещего смысла.

— Ты поработал на славу, Джулиен. И в полной мере выполнил свое предназначение.

Я замер, точно громом пораженный. Каждый слог, каждый звук этой похвалы словно медленно оседали в моем сознании и тяжким бременем ложились на душу.

Правая моя рука медленно скользнула под белоснежные кружевные пеленки и коснулась слабой шейки ребенка. Большой и указательный пальцы крепко прижались к нежнейшей коже по обе стороны этого хрупкого стебелька. Никто из присутствовавших не замечал моих манипуляций.

— Нет, Джулиен! — раздался предостерегающий голос в моем сознании. — Ты этого не сделаешь!

— Послушай, — мысленно обратился я к своему тайному собеседнику, — не кажется ли тебе, что я тебе еще нужен? Нужен для того, чтобы впредь оберегать и лелеять это дитя. Оглянись вокруг, призрак. Посмотри на все с мудростью человека. Ведь тебе в отличие от пустоголовых ангелов не занимать проницательности. Что ты видишь? Старую каргу, выжившую из ума несчастную женщину и крошечную девочку. Кто научит новорожденную ведьму тому, что ей необходимо знать? Кто защитит ее и направит на верный путь, когда она начнет проявлять свои колдовские способности?

— Джулиен, но я вовсе не намеревался причинить тебе хоть какой-то вред. И ты об этом знаешь.

В ответ я расхохотался. Окружающие подумали, что меня забавляют гримасы новорожденной. Меж тем девочка явно не сводила глаз с того, кто стоял за моим плечом и по-прежнему оставался невидимым для остальных. Я отдал малышку нянькам, и они распеленали ее, чтобы искупать и отнести к матери.

Я вышел из комнаты вне себя от ярости. Итак, я «вполной мере выполнил свое предназначение ». Возможно, мне с самого начала было суждено служить лишь орудием в руках Лэшера, средством для достижения им своих определенных целей. Все прочее не более чем игра. И я прекрасно сознавал это.

Но я знал кое-что еще. Вокруг меня расстилались бескрайние земли, на которых жила огромная процветающая семья. То были люди, которых я любил, и которые платили мне тем же — по крайней мере, до того как я совершил свое отвратительное деяние. Люди, которые полюбят меня вновь, если я сумею заслужить их прощение. А в комнате за моей спиной находилось крошечное новорожденное дитя, успевшее завладеть моим сердцем, — мой первый ребенок, плоть от плоти моей!

В жизни слишком много хорошего, думал я, слишком много. А этот докучливый призрак, от которого я никак не могу избавиться, пусть убирается в ад.

Но разве я имел право жаловаться? Разве я имел право сожалеть о чем-то? Имел право раскаиваться? Да, я с самых ранних лет позволил этому созданию поработить меня и не противился его власти, хотя отлично понимал, до какой степени он вероломен, эгоистичен и капризен. Я превратился в игрушку в его руках и разделил участь всех ведьм нашего рода… Да что там — всех членов нашей семьи.

И теперь он позволит мне жить лишь в том случае, если я смогу быть ему полезен. Каких услуг он ожидает от меня? Конечно, мне предстоит передать свои знания Мэри-Бет. Но не только. В конце концов, призрак и сам чертовски хороший наставник и вполне способен обойтись без моей помощи. Так что, скорее всего, мне придется сыграть иную роль, причем существенно важную. Необходимо пустить в ход все свои колдовские способности и срочно придумать что-то.

Пока я предавался тревожным размышлениям, в Ривербенде собралось едва ли не все семейство. Родственники, узнав о свершившемся событии, ликовали, радостно галдели, хлопали в ладоши и едва не пускались в пляс.

— Девочка! Девочка! — доносилось до меня со всех сторон. — Наконец-то Кэтрин родила девочку!

Неожиданно я оказался в плотном кольце прибывшей на торжество родни. Каждый хотел сжать меня в объятиях и наградить поцелуем. Судя по всему, они простили мне насилие, совершенное над сестрой, ибо результат его оказался столь благим для всех без исключения Мэйфейров. Вполне вероятно, впрочем, что они просто решили, что на мою долю выпало уже достаточно остракизма. Так или иначе, стены Ривербенда сотрясались от криков восторга. Пробки из бутылок с шампанским взлетали вверх одна за другой, музыканты играли без умолку. Ребенка вынесли на галерею, чтобы показать осчастливленным родственникам. С реки доносились длинные гудки. Таким образом капитаны проплывавших мимо судов приветствовали наш праздник, не желая оставаться в стороне от охватившего всех буйного веселья.

Среди всеобщей радости лишь я один оставался погруженным в мрачные мысли. «Господь великий и милосердный, — думал я, — что ожидает меня в будущем? Я погряз в пучине зла, погряз безвозвратно. Как же мне спасти собственную жизнь и уберечь от гибели это крошечное существо?»

Глава 15

Мир сотрясался от песен отца; мир сотрясался от его смеха. Своим резким пронзительным голосом отец повторял:

— Ты должна быть сильной, Эмалет. Ты должна получить все, что тебе принадлежит по праву. Возможно, мать попытается причинить тебе вред. Сражайся, Эмалет, сражайся за то, чтобы быть со мной. Помни о горной долине, помни о солнечном свете, думай о наших будущих детях.

Перед глазами Эмалет проходили дети — тысячи детей, похожих на отца и на нее саму, хотя Эмалет еще не имела представления о собственной внешности. Плавая в околоплодных водах, которые по-прежнему оставались средой ее обитания — миром, носящим короткое название Мать и с некоторых пор ставшим для Эмалет слишком тесным, — она не могла видеть ни свои тонкие пальцы, ни длинные конечности, ни густые волосы…

А отец смеялся и смеялся. А еще он танцевал, и Эмалет видела это, точно так же, как это видела мать. Песни, что он пел ей, были длинны и прекрасны.

Комната утопала в цветах. Их расставили повсюду. Благоухание лепестков смешивалось с исходившим от отца ароматом. Мать билась в рыданиях, и отец привязывал ее руки к столбикам кровати. Мать пинала его, отец осыпал ее ругательствами, и небеса содрогались от грома.

«Прошу тебя, отец, не обижай маму. Будь с ней добр», — беззвучно молила Эмалет.

«Да, я буду с ней добр. Вот увидишь, буду, дитя мое. — Голос отца звучал в голове Эмалет. — Скоро я вернусь и принесу твоей матери поесть. Эта пища поможет тебе стать сильнее, Эмалет. А когда придет твой час, бейся за жизнь. Прорывайся на свет сквозь все преграды! Сражайся с теми, кто будет тебе мешать!»

Мысль о предстоящей борьбе повергала Эмалет в печаль. С кем она должна сражаться? Уж конечно не с матерью. Ведь они с ней составляли единое целое. Сердце Эмалет было неразрывно связано с материнским сердцем. Когда мать страдала, Эмалет тоже ощущала боль, словно кто-то прикасался к ней, проникая сквозь стены мира, который являла собой мать.

Мгновение назад мать осознавала, что внутри ее зреет новая жизнь, — в этом Эмалет могла поклясться. Да, наконец-то, пусть и ненадолго, существование Эмалет перестало быть для матери тайной. А потом между отцом и матерью вновь вспыхнула ссора.

Теперь дверь в комнату была плотно закрыта, запах отца развеялся, и лишь цветы по-прежнему благоухали, медленно покачиваясь в лунном свете. До слуха Эмалет донеслись рыдания матери.

«Не плачь, мама, пожалуйста, не плачь. Когда ты плачешь, мне так грустно. Когда ты плачешь, печаль заполняет весь мой мир без остатка», — заклинала Эмалет.

— Неужели ты действительно слышишь меня, милая? — с сомнением в голосе спросила мать.

Значит, она все-таки ощущала присутствие внутри себя ребенка. Эмалет принялась крутиться, толкаться, совершать какие-то иные движения — в той мере, в какой позволяло ей делать это давно ставшее тесным пространство материнской утробы. В какой-то момент она вдруг услышала тяжелый вздох матери.

«Да, мамочка, да, я здесь, я тебя слышу. Пожалуйста, поговори со мной, произнеси мое имя так, как делает это отец. Эмалет. Меня зовут Эмалет. Позови меня!»

— Эмалет… — повторила мать. А потом вдруг заговорила, торопливо и страстно: — Послушай меня, моя маленькая девочка. Я попала в беду. Я больна и слаба. Я умираю с голоду. Ты находишься в моей утробе и, слава Богу, получаешь то, что тебе необходимо, истощая мою кровь, разрушая мои кости, мои зубы. Но я слабею с каждым днем. Он снова связал меня. Ты должна мне помочь. Что мне сделать, чтобы спасти нас обоих?

«Мама, он любит нас, — беззвучно отвечала Эмалет. — Любит тебя и любит меня. Он хочет заполнить мир нашими детьми».

Мать в ответ лишь застонала.

— Не шевелись, Эмалет, — взмолилась она некоторое время спустя. — Мне больно. Мне очень плохо.

Она корчилась на кровати, руки ее и ноги были привязаны к четырем столбикам, а навязчивый аромат цветов вызывал тошноту.

Эмалет оставалось лишь плакать. Печаль, охватившая мать, пронзала ее невыносимой горечью. Она видела мать так же отчетливо, как видел ее отец, видела ее осунувшееся, изнуренное лицо. Темные круги под глазами делали мать похожей на сову. И Эмалет видела сову в дремучих зарослях леса.

— Дорогая, послушай, — вновь обратилась к ней мать. — Ты не можешь находиться во мне вечно. Скоро ты появишься на свет, а я, скорее всего, умру. Эмалет… Мгновение твоего рождения станет мгновением моей смерти.

«Нет, мама, нет!»

Всем своим существом Эмалет воспротивилась этим словам. Мысль о смерти матери ужаснула ее. Она знала, что такое смерть. Она ощущала аромат смерти. Она видела, как стрела пронзила летящую сову и та упала наземь. Деревья испуганно зашелестели. Эмалет знала смерть так же хорошо, как она знала окружавшую ее со всех сторон воду. А еще она знала свою собственную кожу и волосы, которых она касалась пальцами и прижимала к губам. То, что умерло, не может жить. Ей вспомнились длинные рассказы отца — истории о прекрасной горной долине, куда они отправятся вместе и где обретут силу.

«Помни, — сказал как-то отец. — Люди, населяющие этот мир, не знают пощады к тем, кто не похож на них самих. И ты тоже должна быть беспощадна. Ты, моя дочь, моя жена, моя маленькая мать».

«Не умирай, мама. Ты не можешь умереть. Не умирай!»

— Я делаю все, что в моих силах, моя дорогая. Но послушай. Твой отец одержим безумием. Мечты, которые он лелеет, ужасны. Когда ты родишься, ты должна бежать отсюда. Должна освободиться от него и от меня и найти тех, кто сумеет тебе помочь.

И мать вновь залилась слезами. Раздавленная горем, она безутешно рыдала, сотрясаясь всем телом.

Отец вернулся. Эмалет услышала, как поворачивается в замке ключ, ощутила запах отца и чего-то съестного.

— Погляди, что я принес тебе, моя драгоценная, — раздался его голос. — Апельсиновый сок, и молоко, и много всего вкусного.

Он опустился на кровать рядом с матерью.

— О, ждать осталось совсем недолго! — воскликнул он. — Я вижу, как она шевелится. И груди твои наполняются молоком.

Мать ответила ему пронзительным криком. Отец зажал ей рот ладонью, и она попыталась укусить его за пальцы.

Эмалет тихонько плакала. Все это было так ужасно. Непроглядная темнота окружала ее. Каков он, мир, сулящий столько страданий? Мир этот пугал ее и отталкивал. Ей хотелось, чтобы отец и мать замолчали, чтобы уста их перестали извергать потоки ненависти. Она отчаянно упиралась в крышу своей тесной обители. И представляла, как появится наконец на свет, наберет охапку листьев и заткнет рты матери и отца, лишив их возможности обижать и оскорблять друг друга.

— Нет, ты все-таки выпьешь молоко, ты выпьешь апельсиновый сок, — требовал отец, и голос его дрожал от ярости.

— Если ты хочешь, чтобы я это сделала, развяжи меня. Я буду есть, если только смогу сидеть на кровати.

«Прошу тебя, отец, не обижай маму, — молила Эмалет. — Сердце ее полно печали. А поесть ей необходимо. Она голодна. Силы ее на исходе».

«Хорошо, моя дорогая девочка, я сделаю все, что ты просишь».

Отец был испуган. Он не мог вновь бросить мать, запереть ее в комнате без воды и пищи.

Он послушно перерезал веревки, стягивающие лодыжки и запястья матери.

Наконец мать получила возможность хоть немного размяться. Она спустила ноги с кровати, встала и принялась ходить по комнате, а вместе с ней и Эмалет — туда-сюда, туда-сюда… Они направились в ярко освещенную ванную, наполненную множеством сверкающих металлических вещей. Там пахло водой и ароматическими средствами для мытья.

Мать закрыла дверь и сняла увесистую крышку с бачка унитаза. Эмалет понимала, зачем она это делает, потому что мать понимала это; но все же кое-что оставалось для нее неясным. Мать была чем-то испугана. Она с трудом удерживала тяжелую керамическую крышку в высоко поднятых руках. Крышка казалась зловещей, точно надгробный камень.

Отец резким толчком распахнул дверь. Мать повернулась и с силой обрушила крышку на его голову. Отец вскрикнул.

Боль пронзила Эмалет.

«Мама, не надо! Не делай этого!»

Отец тихо опустился на пол. Ни стона, ни жалобы более не сорвалось с его губ. Он закрыл глаза, словно погрузившись в мирную дрему, и мать своим смертоносным орудием нанесла еще один удар. Кровь хлынула из ушей отца и потекла по полу. Веки его оставались плотно сомкнутыми. Казалось, отец просто крепко спал. Всхлипывая, мать отступила на несколько шагов и уронила керамическую плиту.

Однако уже в следующее мгновение мать охватили радостное возбуждение и надежда. От слабости она едва держалась на ногах и все же нашла в себе силы переступить через неподвижно лежавшего на ее пути отца и выбежать из ванной. В комнате она с лихорадочной поспешностью вытащила из стенного шкафа свою одежду. Там же нашлась и сумочка — да, конечно, у нее была сумочка. Не тратя времени на то, чтобы обуться, мать босиком помчалась по длинному коридору. Эмалет подбрасывало и качало в разные стороны, и она раскинула руки, стараясь удержать равновесие.

Они с матерью вошли в маленький лифт, который понес их вниз. Ощущение, которое испытала при этом Эмалет, показалось ей на редкость приятным. Вместе с матерью она наконец-то выбралась из тесной комнаты в другой, большой мир. Прислонившись к задней стене лифта, мать торопливо одевалась. При этом она беспрестанно бормотала что-то себе под нос и смахивала со щек непрестанно лившиеся слезы. Натянув через голову красный свитер, мать с трудом втиснулась в юбку, но застегнуть ее не смогла, поэтому ограничилась тем, что одернула пониже свитер.

Эмалет недоуменно гадала, куда они сейчас направятся.

«Мама, что случилось с отцом? Куда мы идем? Мама, ответь, пожалуйста!»

— Отец хотел, чтобы мы ушли. Мы должны уйти. Успокойся и веди себя тихо. Потерпи.

Мать говорила неправду. Эмалет ощущала, как где-то вдалеке отец зовет ее. Шепотом произносит ее имя.

Мать остановилась в дверях лифта. Боль становилась все сильнее и сильнее и не давала ей идти. Эмалет затаила дыхание и сжалась в комочек, стараясь не причинять матери новых страданий. Мир ее становился все более маленьким и неудобным. Мать тяжело вздохнула, прикрыла глаза ладонью и прислонилась к боковому краю дверного проема.

«Только не падай, мама! Не падай, прошу тебя!»

Мать надела туфли и побежала, сумочка, болтавшаяся у нее на плече, ударилась о стеклянную дверь, когда мать выскочила на улицу. Но убежать далеко мать не сумела. Она была чересчур слаба. Слишком отяжелела. Запыхавшись, она остановилась, обхватив руками живот, словно обнимая Эмалет и успокаивая ее.

«Мама, я тебя люблю».

— Я тоже люблю тебя, моя дорогая. Очень люблю. Но я должна добраться до Майкла.

Мать подумала о Майкле, и он сразу встал у нее перед глазами — темноволосый, крупный, с добрым лицом и открытой улыбкой человек, так не похожий на отца. Майкл — это ангел, который нас спасет, сказала мать. Мысль о Майкле позволила матери немного успокоиться, породила в ее душе надежду. Эмалет почувствовала, как радость матери наполняет и ее.

Впервые за всю свою жизнь Эмалет ощутила, что мать счастлива. Воспоминание о Майкле сделало ее счастливой.

Но блаженные мгновения длились недолго. Эмалет снова услышала зов.

«Мама, отец проснулся. Я слышу его. Он зовет меня».

Не ответив, мать двинулась дальше по улице. До Эмалет доносились гудки машин и рев грузовиков. Мать бросилась к огромному грохочущему грузовику, который резко остановился перед ней подобно стене из сверкающей стали. Кабина его напоминала звериную морду с выдающимся вперед носом и жадной пастью.

«Нет, моя дорогая, отец нас не догонит», — мысленно твердила мать.

С отчаянным усилием мать вскарабкалась на высокую ступеньку и открыла дверцу кабины.

— Пожалуйста, возьмите меня! — взмолилась она. — Мне все равно, куда вы едете! Я должна уехать из этого города! — Мать тяжело опустилась на сиденье и захлопнула дверцу. — Во имя Господа Бога, поехали! Я всего лишь одинокая женщина и не сделаю вам ничего плохого.

«Эмалет, где ты?» — раздался вдалеке голос отца.

— Послушайте, леди, вам, похоже, нужно в больницу. Я вижу, вы нездоровы, — заметил водитель, однако нажал на газ.

Мотор заработал, и мир наполнился ревом и рычанием. Мать подбрасывало на сиденье, от тряски и вибрации к горлу подкатывала тошнота. Боль то ненадолго затихала, то возвращалась с новой силой и пронзала ее насквозь. Голова матери безвольно упала на спинку сиденья.

«Эмалет, твоя мать меня ударила», — опять послышался отцовский голос.

«Мама, он зовет нас!»

— Дорогая, если ты меня любишь, не отвечай ему.

— Леди, пожалуй, я отвезу вас в Хьюстон, в Центральную больницу, — подал голос шофер.

«Умоляю, не делайте этого, — хотела ответить мать. — Увезите меня как можно дальше отсюда».

Но она не могла перевести дыхание, язык плохо повиновался, а во рту стоял отвратительный привкус тошноты и чего-то еще — кажется, крови. От боли темнело в глазах. Боль, мучившая мать, пронзала и Эмалет.

Голос отца стал еще более далеким. Эмалет даже не различала слов, лишь понимала, что он зовет.

— Новый Орлеан… — наконец выдавила из себя мать. — Я там живу… Я должна туда вернуться… Там мой дом… Дом Мэйфейров… На углу Первой улицы и Честнат-стрит…

Эмалет знала все то, что было известно матери. Она знала, что в этом доме жил Майкл. Эмалет хотела бы сама поговорить с водителем грузовика и все ему объяснить. Но это было невозможно. А матери становилось все хуже. Похоже, ее вот-вот вырвет, и тогда мир заполнит неприятный запах.

«Успокойся, мама. Я больше не слышу отца», — старалась утешить ее Эмалет.

— Майкл Карри, из Нового Орлеана, — лепетала мать. — Я должна добраться до него. Он вам заплатит. Очень хорошо заплатит. И я тоже вам заплачу. У меня есть деньги… Мне надо позвонить ему… Давайте остановимся у телефонной будки. Нет, лучше потом, когда выберемся из города. Посмотрите, сколько у меня денег.

И действительно, она извлекла из сумочки деньги, толстые пачки денег. Водитель уставился на нее округлившимися от изумления глазами. Он хотел помочь этой странной женщине, хотел избавить ее от мучений, хотел выполнить ее просьбу, потому что она была молода, красива и беззащитна.

— Мы едем на юг? — спросила мать. Тошнота вновь подкатила к горлу, мешая ей говорить, а внутри все сжималось от боли.

И внутри у Эмалет тоже.

«О-о-о-о», — беззвучно стонала она. Никогда прежде Эмалет не испытывала подобных страданий.

Она билась о стены своего тесного мира. Но вовсе не хотела усугублять муки матери.

Голоса отца уже давно не было слышно — его заглушил рев несущихся по шоссе машин.

— Да, леди, мы едем на юг, — сказал водитель. — Мы едем на юг, не сомневайтесь. И все же, думаю, мне лучше доставить вас в больницу.

Мать утомленно закрыла глаза. Сознание ее померкло, голова склонилась набок. Она дремала и видела сны. Деньги лежали у нее на коленях, часть купюр рассыпались по полу кабины, поверх педалей. Водитель осторожно поднимал их, одну за одной, не сводя при этом глаз с дороги. Машины, фонари, дорожные знаки, указатели… Шоссе вело на юг. В Новый Орлеан.

— Майкл… — произнесла мать, не открывая глаз. — Майкл Карри. Новый Орлеан. Хотя… Знаете, я думаю, что в телефонной книге нужный номер значится под фамилией Мэйфейр. Фирма «Мэйфейр и Мэйфейр». Позвоните по этому номеру, прошу вас.

Глава 16

Судя по всему, выкидыш у Алисии, Си-Си Мэйфейр произошел около четырех часов дня. Когда Мона зашла проведать мать, та уже три часа как была мертва. Разумеется, к ней заглядывали и до этого. Но сиделка просила не зажигать свет, из опасения разбудить больную. И Энн-Мэри заходила в комнату как до смерти Алисии, так и после.

Больше никто не переступал порог палаты. Она была сугубо частной, и посторонним входить туда строго воспрещалось.

Лесли-Энн Мэйфейр обзвонила всех женщин семейства, чтобы сообщить им горестную весть. Райен тоже не отходил от телефона. И его секретарша, Карла, не выпускала трубку из рук.

Выдержав целый шквал соболезнований, родственных поцелуев и объятий, Мона заперлась в своей комнате. В досаде она сбросила белое платье и сорвала с волос ленту.

Разумеется, она не могла позвонить Майклу, рассказать ему о случившемся и попросить приехать. Телефон был постоянно занят, и о том, чтобы пробиться к нему, не приходилось и мечтать.

Оставшись лишь в бюстгальтере и трусиках, Мона принялась рыться в шкафу в поисках более подходящей к случаю одежды. Однако ничего не находилось. Тогда Мона отперла дверь, пересекла коридор и проскользнула в спальню мамы. Ее никто не заметил. Снизу доносился ровный гул голосов. То и дело хлопали дверцы подъезжающих машин. Где-то в голос рыдала Старуха Эвелин.

Вот он, шкаф Си-Си. Рост Си-Си составлял всего пять футов один дюйм, и сейчас Мона почти ее догнала. Она перебирала висевшие на плечиках платья, жакеты и костюмы, пока не наткнулась на мини-юбку. Без сомнения, мама заявила бы, что юбка слишком коротка. Что ж, как раз то, что надо, решила Мона. Будет отлично смотреться с одной из тех вычурных, украшенных бесчисленными оборками блузок, что Си-Си носила каждое утро, между девятью и одиннадцатью часами. После ленча она обычно облачалась в пеньюар и устраивалась в гостиной перед телевизором — смотреть дневные сериалы.

Увы, Си-Си так и не узнает, чем там все закончится. Голова у Моны слегка кружилась. От вещей в шкафу исходил запах матери. Ей вспомнился странный запах, стоявший в воздухе тогда, в больнице. Нет, здесь он не ощущается, совсем не ощущается. Иначе Мона непременно бы его учуяла.

Мона взглянула на себя в зеркало и осталась довольна увиденным. Теперь она выглядела как взрослая женщина, ну или почти как взрослая. Она взяла щетку и зачесала волосы назад — в точности так, как это обычно делала Си-Си, — и закрепила их большой заколкой.

И вдруг ей на мгновение — всего лишь на мгновение — показалось, что она видит в зеркале маму. Мона даже застонала. Ей отчаянно хотелось, чтобы это было правдой. Но наваждение быстро рассеялось. Осталось лишь ее собственное — правда, очень повзрослевшее — отражение с зачесанными назад волосами. На туалетном столике лежала помада Си-Си, ее любимая, нежно-розовая. Она терпеть не могла яркие оттенки в макияже, говорила, что они делают ее похожей на клоуна.

Мона осторожно накрасила губы.

Отлично, сказала она себе. Теперь можно пройти обратно по коридору, вернуться в свою комнату, запереть дверь и включить компьютер.

Большой экран засветился, на нем возникли привычные строчки меню. Мона нажала несколько клавиш, создавая новую директорию WS/MONA/HELP [37].

Потом она создала новый файл, который озаглавила HELP, и вошла в него.

«Это Мона Мэйфейр, — набирала она, торопливо щелкая клавишами. — Сегодня 3 марта. Пишу для тех, кто будет жить после меня. Я хочу, чтобы они знали, что происходит с нами. Какая-то опасность тяготеет над женщинами нашей семьи. С ними начинают происходить странные вещи, которые все принимают за симптомы болезни. Но это не болезнь. Это намного хуже болезни и может всех ввести в заблуждение. Я хочу предостеречь женщин семьи Мэйфейр».

Мона нажала клавишу, чтобы сохранить написанное и закрыть файл. Машина безмолвно поглотила строчки. Мона сидела в темной комнате перед сияющим экраном, и блики играли на ее лице подобно отблескам костра. Шум, доносившийся с улицы, становился все громче, вытесняя тишину. Как видно, там, внизу, возникла пробка. Кто-то постучал в дверь.

Мона отодвинула засов и распахнула дверь. На пальцах у нее остались следы краски.

— Извините, я ищу Мону. О, Мона, это ты! Я тебя не узнала. — На пороге стояла тетя Беа. — Боже милосердный, детка, как я поняла, ты первая увидела маму, после того как… то есть…

— Да, — пришла ей на помощь Мона. — Я первая увидела маму мертвой. Не волнуйся, со мной все в порядке. Но будет лучше, если ты сама позвонишь всем нашим.

— Мы сейчас как раз этим и занимаемся, дорогая. Пойдем, я провожу тебя вниз. Все ждут. Позволь мне обнять тебя. Ты не должна оставаться одна.

— Никто не должен оставаться один, — пробормотала Мона. — Я одна, а никто из нас сейчас не должен быть один.

Мона прошла мимо Беатрис и направилась по коридору к лестнице.

— Никто не должен оставаться один! — выкрикнула она. Длинный холл первого этажа был буквально забит Мэйфейрами.

Клубы сигаретного дыма поднимались к потолку. В воздухе стоял аромат кофе. Отовсюду доносились всхлипыванья и приглушенные рыдания.

Появление Моны не осталось незамеченным.

— Мона, лапочка, не хочешь печенья?

— Так это ты первой узнала, что она умерла, Мона?

— Вот она, Мона, бедное дитя!

— Они же всегда были как близнецы — Си-Си и Гиффорд.

— Ничего подобного, уверяю тебя, все было совсем не так.

— Это вовсе не болезнь, — громко и отчетливо произнесла Мона. Тетя Беа крепко сжала плечо Моны. Вид у нее был печальный и озабоченный.

— Да, я знаю, об этом говорил Эрон. О том, что мы должны предупредить всех женщин нашей семьи. Даже тех, кто живет в Нью-Йорке и Калифорнии.

— Да, абсолютно всех.

— ГосподиБоже, — проронила тетя Беа. — Карлотта была права. Нам следовало сжечь этот дом. Зря мы ее не послушали. Ведь все зло исходит от него, правда?

Страницы: «« ... 1415161718192021 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Данная книга посвящена исследованию повседневной жизни Западной Европы и охватывает период с античны...
В настоящем томе представлено новое исследование российского философа и культуролога, профессора Нац...
Книга предназначена для детей от 2 лет.Добрые и смешные стихи с иллюстрациями, порадуют ваших малень...
Сон – это неотъемлемая часть жизни каждого человека, но, несмотря на вековые изучения, сны остаются ...
Среди всех изменений, которым мы подвергаемся в эпоху цифровых технологий, есть одно, которое вряд л...
«Воспитывай наблюдая» – уникальный метод взаимодействия родителей с маленькими детьми. Дебора Соломо...