Черт из тихого омута Романова Галина

Глава 4

– Ма-аа! А молока нет?! – ломающийся тенорок сына заставил Ольгу выйти из ставшего привычным сомнамбулического состояния. – А чё тогда?

– Да, сын, Земля без молока перестанет вращаться, и с неба на нас посыпятся камни. Попей чаю. Там, кажется, где-то был батон… – Ольга стояла у окна в байковой ночной рубашке, которую ненавидела ничуть не меньше своей несложившейся жизни. – Если нет, то надо бы сходить и купить…

– Ма, ты чё, когда мне бежать за хлебом, у меня сегодня зачет! Ма, ну чё делать-то без молока?

Сын определенно требовал к себе внимания и, кажется, не думал отставать от нее, совсем забыв, что сегодня пятница – конец рабочей недели, что она устала и, как всегда, не выспалась. А значит, пребывает с утра в прескверном расположении духа. Ей еще предстоит заставить себя влезть под холодный душ. Потом долго и обстоятельно приводить свое тело и мысли в порядок. А как всем этим заниматься, когда молоко так некстати кончилось!..

– Сын, отстань от меня! Выпей чаю, в конце концов, с печеньем, там осталось с вечера, – огрызнулась Ольга и, пока сын не опомнился, закрылась в ванной.

Там она стянула через голову ночную рубашку и с отвращением зашвырнула ее за корзину с грязным бельем, которая, кстати, была под завязку набита. А что это могло означать? Только то, что выходные она посвятит грязным трусам, носкам и майкам и не выкроит ни единой свободной минуты на то, чтобы…

Тсс-сс, об этом нельзя… Об этом нельзя не только говорить вслух, но даже думать нельзя… Потому что обуревающие ее чувства смогут выплеснуться наружу, и тогда она выдаст себя с головой. А этого пока делать нельзя. Пока… Потом – там видно будет. А пока – тсс-сс…

Ольга тихонько рассмеялась. С тайным злорадством послушала, как беснуется в прихожей сын, рассерженный отсутствием молока. Ничего, переживет. Избаловала все семейство, теперь вот пожинает плоды…

Ледяные струи воды обожгли разгоряченную со сна кожу, и Ольга невольно взвизгнула. Именно так она взвизгнула тогда, когда… тсс-сс, об этом тоже нельзя. Потому что тут же кровь начала обжигать вены, будто ее разбавили кипящей лавой.

Господи, Ольга и представить себе не могла, что в этой жизни можно так сильно чувствовать! Все ее прошлое не шло ни в какое сравнение с тем, что произошло несколько месяцев назад в ее жизни.

Это обрушилось на нее, словно снег на голову. Это будто ударило ей под дых и заставило надолго затаить дыхание. Это было что-то такое, с чем Ольга была не в силах и не смогла бороться…

Она пыталась поначалу как-то это нейтрализовать, затащив в постель закомплексованного на своих прежних бедах Генку. Не давала по ночам спать своему супругу, доводя его своей гиперсексуальностью почти до полуобморочного состояния.

Все было бесполезно. Это вошло в ее кровь и сделало ее больной и слабой. Ольга боялась дать определение своему состоянию, но подозревала, что ее болезнь носит весьма тривиальное название. Любовь…

Она перекрыла воду. Протерла запотевшее зеркало и придирчиво себя осмотрела. Высокая упругая грудь. Хорошо, что она не пошла на поводу у мужа и его разлюбезной мамочки и не стала кормить детей в младенчестве, иначе такого бы не наблюдалось. Живот плоский, талия тонкая, а ноги… Ноги были предметом ее гордости. Ноги у Ольги были не просто красивыми – они были роскошными. Так мало этого, она еще очень умело преподносила эту красоту. Походка, обувь, длина юбок – все было направлено на то, чтобы подчеркнуть их совершенство.

Так ей было об этом и заявлено в тот душный летний выходной, когда Ольга сидела на скамейке в сквере и обмахивалась газетой. Сбоку от ее левой ноги стояла пара сумок с картошкой, капустой, хлебом и прочей дребеденью, которую ей надлежало переработать и превратить в удобоваримый обед и ужин. Была суббота, и народу в сквере почти не было. Все разъехались кто куда. Кто на дачу, кто на реку, кто под душную тень загородных лесов.

Ольге ехать было некуда. Дети отдыхали в детских лагерях. Супруг подался к ненаглядной мамочке, помогать ей чистить вишню от косточек. Очень эти двое уважали вишневое варенье. А Ольге ехать было некуда, она скучала одна. Совершенно одна в душном пыльном городе, с плавящимся асфальтом и тающим мороженым, с раздраженными и одуревшими от жары продавщицами этого самого липкого тающего мороженого.

Она вышла из троллейбуса за две остановки до той, на которой выходил ее муж. Он скользнул по ее щеке быстрым поцелуем, посетовал на занятость и с облегчением помахал ей рукой в троллейбусное окно. Уехал к маме, а Ольга пошла на рынок. Набила сумки овощами. Потом выбралась на тротуар и тут же увязла тонкими каблучками летних босоножек в разогретом полуденным солнцем асфальте. Беспомощно оглянулась и, обнаружив неподалеку уютный скверик со скамеечками в тени огромных тополей, поспешила туда.

Там было славно. Относительно прохладно и безлюдно. Это было как раз то, что сейчас ей требовалось для восстановления душевного равновесия. И она его почти обрела, когда на горизонте появился этот субъект. Они выхватили друг друга взглядом, еще находясь метров за десять друг от друга. Мгновенно обежали глазами с головы до ног объект, привлекший их внимание, и с пониманием дела оба улыбнулись.

Он сел рядом с ней и молчал какое-то время. Потом сказал:

– Привет… Скучаем?

Ольга не ответила, величественно поменяв ноги местами, то есть левую переложила на правую. Полы легкого ситцевого сарафана разъехались в стороны, так как пять последних пуговиц никогда не застегивались. Была у Ольги такая «фишка»: если длинная юбка, то непременно с разрезом либо с незастегнутыми пуговицами.

Ее манипуляции не остались незамеченными и были оценены по достоинству. Мужчина наклонился. Вытянул руку. Коснулся ее щиколотки и медленно, так, что у нее мгновенно перехватило дыхание и взмокла спина в вырезе сарафана, провел пальцами по ее ноге. Пальцы с коротко стриженными розовыми ногтями остановились на уровне ее колена и замерли. Ольга перевела взгляд с пальцев на его лицо. Он смотрел вопросительно. Разумеется, а как же еще! Первый шаг им был сделан, выбор за ней. И тогда она… И тогда Ольга сделала шаг ему навстречу. С совершенно хладнокровным видом она чуть заметно кивнула, поощряя его на дальнейшие действия.

– Такое совершенство мало видеть, – пробормотал он тогда хрипло, двинувшись пальцами в запретное путешествие по гладкой коже ее ноги. – Его надо чувствовать… Его надо…

Он замолчал, глядя ей прямо в зрачки своими азиатски раскосыми и потемневшими, будто грозовая ночь, глазами. Ольга молчала тоже. Все было понятно без слов. Они были сейчас лишними. Тогда он убрал руку с ее ноги. Поднялся, предварительно подхватив с земли ее сумки. Какое-то время смотрел на нее, прищурившись, затем коротко обронил:

– Идем…

И пошел, не оглядываясь, вперед. Он был уверен, что она последует за ним, потому что он знал, кто она. Не в буквальном смысле, конечно, но он точно знал – кто она.

Одна из тех романтических особ, не растрачивающих ждущего блеска в глазах до глубокой старости. Они всегда чего-то обязательно ждали. Будь они трижды счастливы и богаты, они не переставали ждать. Беда была в том, что эти женщины не знали сами, чего ждут. Но это была их беда, не его. И на беде этой дамочки он хотел сыграть. Он еще не знал точно, для чего она ему нужна. Но был уверен в том, что она ему непременно понадобится. Чем больше людей, тем лучше. Больше народу, больше путаницы. А путаница ему была ох как необходима!

Все запутать, замести следы, спрятаться… Какие еще существуют понятия, способные помочь ему избежать возмездия?.. Да мало ли какие. Чем их будет больше, тем лучше. Все перемешать, чтобы никто и никогда не сумел докопаться до правды. Не такие уж они умники, чтобы раскусить его хитрость.

Они сели в такси и в полном молчании доехали до его дома. Ему ни к чему было скрывать свое местожительства. Как раз наоборот…

Выйдя из такси, Ольга беспомощно оглянулась. Что она делает?! У нее муж и двое детей. Пусть не всегда они ее радуют, особенно в последнее время. Но это ее семья, и она ее любит. В конце концов, она всегда только об этом и мечтала. Кто же мог думать, что это так обременительно и прозаично. И все же она не может так поступить с ними, и…

– Идем… – вновь требовательно произнес ее спутник и пошел к подъезду с провисшим козырьком из давно проржавевшего железа.

Парень оказался скуповат на общение. Ни слова по дороге. Полное молчание в лифте. Даже в полутемной прихожей, куда Ольга с опаской ступила следом за ним, он не произнес ни слова. Швырнул небрежно ее сумки почти у самого порога. Тщательно запер дверь. И тут же пошел из прихожей, даже не взглянув на нее.

Честно говоря, Ольга опешила. Ей-то что делать? Продолжать стоять у порога и ждать, когда он проявит наконец чудеса гостеприимства? Но, судя по предыдущим его поступкам, этого не случится. И Ольга пошла в глубь квартиры, не дождавшись приглашения.

Квартира не принадлежала ему до недавнего времени, это было очевидно. Какие-то стеллажи в прихожей, забитые пустыми банками и старой обувью. Два огромных узла она обнаружила уже в комнате.

Огромное окно без штор с широким подоконником. Домашний кинотеатр у самого окна, явно приобретение нового хозяина. Как и широченная разобранная кровать, занимающая большую часть комнаты. Все остальное – тумбочка, черно-белый телевизор на ней, два продавленных кресла – принадлежало, по всей видимости, прежним жильцам. Комната была всего одна, и самым неожиданным открытием для нее было то, что в ней этого типа не было.

Ольга растерянно заморгала и только хотела оглянуться, как сзади ее обхватили его руки и с силой притянули к себе. Тут она, не сумев сдержаться, и взвизгнула. Получилось неловко, некрасиво, как-то не по-женски. Ольга смутилась и покраснела. Ей так хотелось быть неотразимой и сексуальной, а тут…

Но он не обратил на это внимания. Или обратил, но смолчал из вежливости. Осторожно, как фарфоровую, развернул ее к себе лицом. Что-то неслышное выдохнул ей в ухо. И все… Все остальное было настолько новым и невероятным для нее, что все ее чувства слились в одно огромное и неповторимое ощущение обжигающего блаженства.

Ольге казалось, что она сходит с ума. Что так не бывает, так не может быть с человеком, которого видишь впервые в своей жизни! Но так было, было, было… Она умирала и рождалась заново. Она молила о пощаде и просила его взять ее снова и снова…

Потом она долго шла домой. Шла пешком, пытаясь остудить разгоряченное тело и полыхающую душу в теплых потоках закатного воздуха. Вошла в квартиру и, обрадовавшись тому, что супруга все еще нет дома, юркнула в ванную.

Ледяной душ. Только он способен помочь ей снова обрести себя – домашнюю и верную, спокойную и хлопотливую. Но нет, не помог. Ни ледяной душ, ни время. Ничто не спасло ее от дикого зова, который всякий раз гнал ее к нему. Это происходило снова и снова. Это затягивало ее, как омут. И это становилось тем, без чего она уже не могла жить…

Ольга судорожно вздохнула и критично осмотрела себя в зеркале. Хороша! Без ложной скромности можно сказать, что хороша. Теперь еще необходимо правильно подобрать одежду, чтобы после работы сразу уехать к нему, не переодеваясь. Сегодня ей нужно быть неотразимой и в то же время по-деловому подтянутой. Сегодня, в пятницу, двадцать девятого октября, у Ольги важный день. Так, во всяком случае, она решила. День, который в корне изменит всю ее дальнейшую жизнь. День, которого она ждала слишком долго…

Он должен будет позвонить ей во второй половине дня и назначить встречу. Она чуть опоздает. Зайдет купить бутылку шампанского и фруктов. Пусть инициатива сегодня исходит от нее. Пусть это для него явится сюрпризом. Лишь бы сегодняшний день удался. Господи, сделай так, чтобы он удался! Чтобы никто и ничем не испортил ей настроения. И чтобы к нему она пришла такой же свежей и не взвинченной, как в эту минуту.

Все с самого утра пошло не так…

Все словно посходили с ума, заставляя ее нервничать и кричать на них. Орать ей было никак нельзя, потому что, когда она нервничала, лицо покрывалось красными пятнами, которые долго потом не проходили. Но Ольга ничего не могла с собой поделать. Все, начиная с Генки и Володьки Самохина и заканчивая этой бледнолицей дурой из отдела АСУП, словно заключили негласное соглашение, с тем чтобы вывести ее из себя. Она надерзила своему непосредственному начальнику Володьке. Вывела из себя Генку так, что после обеда он отпросился и ушел домой. Ну и, конечно же, не обошла вниманием Перову. Той досталось по полной программе.

Не будут к ней лезть, черт возьми! Ей ни до чего сегодня нет дела! У нее сегодня очень важный день. Очень! И ничто не способно своротить ее с того пути, который она для себя выбрала. И тот факт, что он так и не позвонил ей в эту пятницу, нисколько ее не смутил и не расстроил. Такое случалось и раньше. И причин тому находилось множество. От неработающего телефона до элементарной занятости. Это не помеха. Нет… Только бы дождаться конца рабочего дня и вырваться на волю из этих душных стен.

Ольга рассеянно смотрела в монитор компьютера, совершенно не слушая, о чем ей уже полчаса толкует Володя. Пусть все идут сегодня к черту. Сегодня или никогда!

И тут раздался звонок. За две с половиной минуты до конца рабочего дня он все же позвонил ей. Скороговоркой пробормотал извинения и закончил свою речь немудреным приглашением. И тут же отключился. Но этого было достаточно, чтобы Ольга тут же преобразилась.

И слова Володи обрели какой-то смысл. И бумаги, что он настоятельно просил ее изучить к понедельнику, нашлись на ее столе. Все мгновенно встало на свои места и обрело значимость. Ей бы собраться и уйти тотчас. Ан нет… Решила все же раскрутить свою ненависть к Перовой на всю катушку. Позвонила ей и испортила настроение. Никто не имеет права на счастье сегодня! Никто, кроме нее – Ольги Ветровой. Она его заслужила…

Глава 5

В автобусе было малолюдно. И почти все пассажиры – женщины. Плохой знак. Для него вообще-то много чего в этой жизни служило символами. Этот знак он расценил как дурное предзнаменование. И настроение сразу испортилось. Не нужно было соглашаться. Не хотел ведь, что-то теперь из всего этого выйдет…

– У вас свободно? – миловидная пенсионного возраста женщина стояла рядом с ним и вопрошающе взирала на свободное сиденье у окна. – Вы позволите?

А чего не позволить? Да бога ради, если хочется ей тесниться рядом с ним и пялиться в окно на раскисшее утро последнего дня октября. Пусть себе сидит, не мешает. Хотя все равно странно. Полно свободных мест, а она отчего-то решила сесть именно сюда. Начать волноваться или подозревать ее в чем-нибудь? Нет, не стоит. Мало ли какой у бабы бзик, чего уж так сразу ее заподозрить! Можно подумать, ему нечем занять свои мозги. Тем, например, с чего он начнет свою работу. Или чем он займется, когда ее закончит.

Осядет где-нибудь в деревне. Купит добротный дом-пятистенок. Разведет кур. Женится на доярке. Грудастой такой, розовощекой, пышущей здоровьем и желанием сделать его счастливым. Пойдут дети…

Здесь его рассуждения дали сбой, и он невольно улыбнулся. Дом с дояркой – это, конечно, хорошо, но это все не для него. Его счастью не суждено догнать его на этой грешной земле. Оно где-то точно заблудилось. И вообще – он устал. Устал от этой жизни. Устал от того, как бесславно она завершается. Он знал об этом не понаслышке. Он был творцом этого конца. Это было его ремеслом, которое он выбрал не по призванию и которое не так давно сделалось ему противным.

Нет, не нужно было соглашаться на это последнее дело. Решил ведь уйти! Тогда зачем? Он и сам не знал. Как не знал, почему он вообще выбрал этот путь. Часто он задавал себе этот вопрос, последнее время все чаще и чаще, и не находил ответа.

Его не обижали в детстве сверстники. Не насиловала мать. Не унижали учителя. Он мало в чем нуждался. Одним словом, все было нормально в плане его психики. Тогда почему он стал тем, кем стал? Так мало этого, он стал лучшим из тех, кем стал! Почему?! Ответа не было. Но ведь он же должен был быть! Непременно должен! Тогда кто ему поможет найти его?!

Может, в этом и заключается разгадка его согласия? Может, потому он и едет в этом автобусе? Надеется не только найти парня, который захотел соскочить с крупной партией товара, а еще и ответ на вопрос, который не дает ему спокойно спать все последнее время.

Кирилл скосил глаза влево. Пожилая женщина внимательно изучала струи дождя, медленно ползущие по автобусному стеклу. Или ловила его отражение в нем?.. Нет, вряд ли такое возможно. Да и кто его сможет узнать сейчас? Разве только матушка сумела бы, но ее давно нет. Для остальных Кирилл был теперь трудно узнаваемым. Мастер перевоплощения. Ему бы сам Шерлок Холмс позавидовал, с такой виртуозной ловкостью он изменял свою внешность. Сейчас вот, например, он был бедным студентом.

Поношенная куртка с обтрепавшимися петлями и засаленными карманами. Спортивная, давно потерявшая первоначальный цвет вязаная шапка, надвинутая почти на самые брови. Старомодные очки в грубой черной оправе. И дорожная сумка, которую он еле втиснул на полку под потолком. Широкие черные брюки с заляпанными внизу штанинами.

Таким Кирилл должен был въехать в этот город – безликим и серым. Потом он должен был слиться с людьми и затеряться в городских толпах, таких же безликих и серых, как это последнее октябрьское утро за окном автобуса.

Нет, интересно, что там можно так долго рассматривать! Тетка непременно должна была давно сойти с ума от пейзажа, расстилавшегося за окном. А она – ничего, сидит и спокойно смотрит. И еще что-то нашептывает про себя, беззвучно шевеля при этом губами. Может, песню поет или стишки сама себе декламирует. Пойми их, стариков! Ему таким не быть, это точно. Он просто не доживет до такого возраста. Смерть, которой он так умело управлял все это время, непременно настигнет его…

– Что вы говорите? – вежливо склонил Кирилл ухо к женщине, потому что за секунду до этого она что-то сказала ему.

– Славно как, молодой человек… – мечтательно пробормотала она, не отрывая взгляда от окна. – Вы не находите?

– Что именно? – решил все же уточнить Кирилл.

Мало ли что имелось женщиной в виду. Идти на поводу у случайно оброненной ею фразы он не собирался.

– Жить, молодой человек, славно. Радоваться каждому дню, дарованному нам господом, это ли не чудо?!

Он очень внимательно посмотрел на нее и согласно кивнул. Не объяснять же ей, что порой он сам выступал в роли этого самого господа! И решал за Него, когда и сколько подарить счастливых минут жизни кому-то. Она все равно не поймет. В лучшем случае придет в ужас. В худшем – заорет что есть мочи. А ему шум ни к чему. Ему надо вести себя тихо и незаметно. Сначала проникнуть в этот город. Потом разыскать там одного умника. Тихо и незаметно привести приговор в исполнение. И так же, не поднимая шума, исчезнуть…

– Вы, молодежь, не цените всего этого, – не унималась женщина, продолжая философствовать на тему, которую он уже давно изъездил вдоль и поперек. – Вам кажется, что жизнь бесконечна и что в любой момент можно начать жить заново. Но этого не случится. Это прозрение, настигающее нас в старости, бессердечно валит нас с ног и лишает воли. И знаете, молодой человек, что самое страшное в этом прозрении?

Кирилл вытаращил на нее глаза за толстыми стеклами очков, стараясь, чтобы его взгляд казался попутчице как можно более любознательным.

– Самое страшное – оставить за собой пустошь! – в ее голосе отчетливо зазвучала слеза. – Это открытие убивает похлеще раковой опухоли или выстрела…

Она на минуту замолчала, а он мгновенно насторожился. Что она имела в виду, говоря о выстреле? На самом ли деле ее интересует предмет разговора, или это умелая тактика прощупывания объекта?

– А что же тогда должно сделать человека счастливым? – осторожно произнес он, не спуская с нее глаз. – Что может осчастливить его на пороге смерти?

Не надо было этого говорить! Зачем заговорил о смерти? Каким ликованием загорелись тут же ее глаза! Либо умело поймала его на чем-то, либо… Либо просто обрела в его лице приятного собеседника, которого ей удалось заинтересовать своей старческой трепотней.

– Любовь, молодой человек! – Она даже привстала, настолько чувства переполняли ее. – Только любовь на это способна!

Знать бы еще, что это такое! Об этом можно болтать бесконечно и так и не узнать до конца, существует ли она на самом деле. Точно так же, как нескончаемые споры о существовании потустороннего мира. Он вот ни за что не подпишется под тем, что этот мир существует, хотя неоднократно отправлял туда людей за последние десять лет.

– Вы это непременно поймете, молодой человек, – пообещала ему женщина, когда они уже выходили из автобуса на автостанции города, в котором ему надлежало завершить свою бесславную карьеру. – Как только полюбите по-настоящему, так сразу…

– Что сразу?! – перебил он ее, начиная раздражаться от ее навязчивости.

– Так сразу же и обретете счастье!..

Их тут же разделила толпа встречающих, и больше Кирилл ее уже не видел. Но ее странное жизнелюбие и всепоглощающая вера в любовь засели у него в печенках и не давали покоя еще битых два часа. Он пытался проанализировать причину своего раздражения, которое граничило со странным беспокойством, и в конце концов пришел к ошеломляющему выводу, что он… завидует этой престарелой тетке! Завидует тому, что она способна радоваться такому мерзкому хмурому утру, что она во что-то еще верит, хотя прожила долгую и вряд ли легкую жизнь, и что она знает, что такое любовь. Кирилл – не знал…

Он был машиной для убийства. Профессионалом, не знающим страха и боли. Все, что когда-то им делалось, работало беспроигрышно. За это ему платили. Хорошо платили, щедро. Ему было все равно. Он не любил деньги, как не любил вообще ничего и никого. Даже дело, которому он отдавал всего себя, он не любил. Он просто умел его делать…

Человека, которого ему надлежало нейтрализовать, звали Азик. Почему-то Кириллу не нравилось слово «убрать» или «убить». Нейтрализовать… Всеобъемлюще и корректно. Так вот, этот Азик долго и настырно напрашивался на то, чтобы его нейтрализовали.

Имя Азик не было настоящим. Звали того типа как-то мудрено и труднопроизносимо. Азиком его прозвали за абсолютно азиатскую физиономию. Высокие скулы, пронзительные черные глаза и тонко очерченные, вишневой сочности губы. Смуглый, великолепно сложенный и до неприятного привлекательный. Настолько привлекательный, что бабы млели от одного его присутствия рядом. Кириллу рассказали очень много историй о соблазненных и брошенных Азиком. Были и трагические случаи.

Он был почти уверен, что в этом городе Азик тоже успел наследить. А посему свои поиски ему следует начинать с поиска обиженных им женщин. Таковые непременно найдутся. Кирилл был в этом уверен так же, как в том, что свое последнее дело он завершит безукоризненно.

Глава 6

– Оленька, можно узнать, что с тобой стряслось?

Супруг смотрел на нее с болью и состраданием, и от этого ей было гораздо хуже. Еще хуже, чем в тот момент, когда она…

Нет, об этом нельзя даже думать, не то что говорить вслух! Иначе она непременно взорвется и завизжит. Или, чего доброго, выбросится из окна. Нет, на это ее вряд ли хватит. Она слишком любит себя, слишком любит жизнь, чтобы позволить всяким форс-мажорным обстоятельствам превратить свое совершенное тело в бесформенную груду мяса и костей. Нет, такое не о ней и не для нее. Все, что она могла себе позволить, так это устроить разнос своему семейству в этот воскресный день.

Последний день октября… Чем же он был ознаменован? Не воскресным обедом – нет. И не милой безделицей, которую она всегда преподносила своей дочке в конце месяца, потому что та становилась еще на один месяц взрослее. Ничего этого не было. Были только боль и пустота, в которых ее скукожившаяся израненная любовь плавала, словно в ртути. Все стало вдруг серо-стального цвета и приобрело омерзительный металлический привкус. Все, все. Вся ее жизнь и все ее несбывшиеся надежды…

– Оленька, ответь мне! – Супруг зашел в их спальню, плотно закрыл дверь, щелкнув шпингалетом, и опустился перед ней на колени. – Что с тобой, родная? Ты второй день сама не своя. У тебя неприятности на службе?

Ольга смотрела на его склоненную к ее ногам голову и силилась вспомнить, почему же она именно его выбрала в мужья. Он был обычным. Не выдающимся, не хватающим звезд с неба, даже красавцем он не был. Все, чем он мог похвастаться, так это надежностью. Вот чего ей, наверное, не хватало в тот момент. Этим он ее и взял. Надежностью и незыблемостью. Ее супруг был словно утес, на котором она попыталась воздвигнуть свой собственный замок. Воздвигнуть-то она его воздвигла, но на этом все и закончилось. Ни любви, ни тепла не поселилось в том замке. Холод и пустота… Пустота и нелюбовь…

– Господи, как же мне больно, Саша! – прошептала Ольга чуть слышно, но он услышал и мгновенно насторожился. – Моей боли слишком много мне одной…

Слезы медленно скатились по ее щекам, тяжелыми каплями упали на его волосы и исчезли.

– Поделись со мной, родная… Тебе будет легче, вот увидишь! – он снова поднял к ней бледное лицо с переполненными состраданием глазами. – Мы же семья с тобой, ты помнишь? Я помогу тебе, вот увидишь!

Господи! Чем он мог помочь ей? Чем?! Его надежность и незыблемость здесь не помогут. Интеллигентность и обостренное чувство такта тоже бессильны. Чем тогда еще мог ей помочь любитель вишневого варенья без косточек…

– Оленька…

Супруг поднялся с колен и заходил по их спальне. От окна к стене, от стены к окну и обратно. Ольга сидела в уголке в старом мягком кресле, которое они с Сашей купили на рынке, когда еще только-только обзаводились мебелью. Куталась в байковую ночную рубашку, которую не снимала уже второй день и которую еще в пятницу утром так остро ненавидела, и наблюдала за метаниями супруга.

Он вдруг остановился и очень пронзительно посмотрел на нее. Так, словно пытался прочесть что-то, что сокрыто было от его глаз до сего времени.

– Я все знаю! – сказал он вдруг срывающимся на трагический шепот голосом.

– Что ты знаешь? – Ей стало интересно.

– Я все давно знаю!.. Про тебя и про него!.. – Он почти упал на краешек кровати, уперся локтями в колени и спрятал лицо в ладонях. – Я это почувствовал сразу. Я не мог этого не почувствовать, ведь я так люблю тебя!

– Я не понимаю… – осторожно начала Ольга.

– Да все ты понимаешь, милая, все! Хватит меня дурачить, в конце концов! Пощади меня хотя бы в этом! – Саша отнял ладони от лица и глухо проговорил: – Но я не отпущу тебя к нему, так и знай! Я буду бороться за тебя! Я хороший конструктор, Олька… Мне предлагают работу за границей. Предложили выехать всей семьей. Мы уедем, и ты все забудешь. Слышишь меня? Не молчи, Олька! Только не молчи. Я все выдержу, поверь. Только не твое отсутствие. Я не отдам ему тебя!..

– Успокойся, Саша! – Ей вдруг сделалось так жаль его, что она заставила себя слезть с кресла и, подойдя к кровати, обхватила его голову руками. – Успокойся, Саша… Тебе не с кем меня больше делить… Потому что… Потому что тот человек мертв…

– Как мертв?! – Саша поймал ее руки и сильно сжал ее ледяные ладони в своих. – Что ты говоришь? Он что, болел?

– Нет, наверное… Не знаю… – Ольга позволила ему усадить себя рядом с собой, не воспротивилась, когда он обнял ее и силой прижал к своему надежному и крепкому плечу. – Может, и болен он был… Скорее всего, на голову… Его убили, Сашка!

– Убили?! – эхом повторил он, и она почувствовала, как сильно напряглась его нога, о которую она опиралась левой рукой. – Как – убили?!

– Окончательно и бесповоротно… Я не хочу больше говорить об этом… Ты… – Ольга подняла на мужа заплаканное лицо и с надеждой посмотрела на него: – Ты ведь поможешь мне, Сашка? Ты ведь не оставишь меня? Один на один с моим горем?

Это было бессердечно по отношению к нему, она это знала. Это усугубляло его боль, которую она и без того ему причинила. Но от его ответа сейчас зависела вся ее дальнейшая жизнь. Если… Если и он оттолкнет ее, то ее жизни больше нет…

– Оленька, – Саша осторожно поцеловал ее в лоб. – Я никогда, слышишь, никогда не оставлю тебя… И в радости, и в горе… Помнишь нашу клятву?

– Помню…

Ничего она не помнила. Многое из того, что обещала ему и не исполнила. Но это не было важным сейчас. Важно было то, что он ее муж и он защитит ее. Защитит и никогда, никогда не предаст, не то что…

– Сашка, – позвала она его тихо, почувствовав вдруг сильную необходимость произнести его имя и услышать в ответ свое.

– Да, Оленька, – тут же откликнулся он, продолжая целовать ее в лоб и висок.

– Пойдем пить чай. Ребята что-то притихли. Они вообще-то дома?

– Все дома, милая, – он рассмеялся с облегчением. – Все дома и ждут, пока их мамочка переоденется к чаю.

– Как это?

– У нас все давно готово. Все ждут тебя, родная. Давай быстренько приводи себя в порядок и к столу.

Саша деликатно вышел из спальни. А Ольга встала и подошла к фамильному трюмо красного дерева, доставшемуся Саше от его бабки.

Господи! Как можно так загонять себя в угол?! Волосы растрепаны. Глаза опухли от слез. Вокруг рта – непозволительно глубокие складки. Так же нельзя, в самом деле! Она еще достаточно молода, красива, у нее прекрасная семья. И ей совершенно плевать на то, как закончил свою жизнь этот человек.

Как она могла так вляпаться?! Зачем ей было это нужно? Ведь все в нем было порочным и запретным. И красота, которой наградил его всевышний. И удовольствие, которым он так пленил ее. И сама смерть, которую он принял на взлете, тоже была запретной…

Но думать теперь об этом ей совсем необязательно. Ведь его больше нет, все, что у нее теперь осталось, – это ее семья. Надо постараться сохранить хотя бы это…

Глава 7

Частые капли бойко отстукивали по старой оцинковке подоконника.

Дождь…

Татьяна Ребрикова высунула нос из-под одеяла, зябко поежилась и снова нырнула в спасительное тепло постели. Воскресный день все-таки, имеет она право поспать чуть подольше или нет? А дождь пусть себе идет. Она вчера вместе с мужем предусмотрительно вывесила белье на чердаке. Раскрыла оба слуховых окна так, чтобы был сквозняк. Ничего, при таком ветре все должно быстро просохнуть. И ее ребята завтра поедут в школу в свежевыстиранных и отутюженных брючках. Ее рабочий халат тоже наверняка просохнет, и эта неженка – Сонька Перова – не будет морщить свой аккуратный носик в ее сторону. Ах да, Соньки завтра и быть не должно! Это очень кстати. Хорошо, что додумалась отправить ее в командировку. И знать не знала, что все так кстати придется…

За тонкой перегородкой послышались шорох и следом – сдавленный смешок. Так, сорванцы проснулись. Сейчас начнут просить есть. Ничего, на сей раз она окажется подготовленной. Ей есть чем удивить их этим пасмурным воскресным утром. И пирог успела испечь, когда их лохматые головы уже давно покоились на подушках. Картошка начищена. Котлеты осталось только обжарить. А помидоры с огурцами нарезать на салат – дело трех минут.

Хорошо, что вчера все успела. Сегодня можно будет побаловать себя ничегонеделаньем. Понежиться с книгой, а то и просто так посидеть у раскрытой настежь печки и послушать треск поленьев, она это любила. Сегодня Татьяна могла себе это позволить. Вчера – нет. Вчера ей нужно было непременно что-то делать. Нужно было хоть чем-то занять себя, чтобы не позволить чувствам вырваться наружу. Она очень опасалась, что ее семья что-то заподозрит. Начнет приставать, расспрашивать. Врать им она не могла. Как не могла и сказать им правды. Это бы сломило их, разрушило бы их привычный уклад жизни, который она так долго и тщательно оберегала. Сегодня ей уже чуть легче…

– Тань, – сонным шепотом пробормотал муж и привлек ее к себе теснее. – Ребята спят?

– Не-а, – ответила Татьяна и догадливо улыбнулась. – Ты опоздал…

Последовал разочарованный тяжелый вздох и следом вновь – ровное сонное сопение супруга.

Татьяна выбралась из его объятий, натянула теплый спортивный костюм, из которого не вылезала дома, и, потягиваясь, прошлась по их крохотной спаленке. Три шага от окна до хлипкой двери. Два – от кровати до шкафа. Не велик простор, но Татьяна была и этому рада. На двери защелка, и никто не мог войти в тот момент, когда она переодевается, например. Или не мог застать их, когда муж воровато и жадно целовал ее…

Нет, она любила свой крохотный домик, который многим напоминал избушку на курьих ножках. Татьяна так не думала. Стены есть. Крыша над головой добротная. Печка огромная. Если ее натопить посильнее, то тепла хватало почти на всю ночь. И опять же – не это тепло ее всегда заботило. А то, которое источали любящие сердца ее домашних. Они не могли друг без друга. И им было так хорошо вместе, все равно где, но только вместе.

Неожиданно она остановилась, словно наткнулась на невидимую преграду. Сердце надсадно заныло и затрепыхалось пойманной птицей. Ноги мгновенно сделались ватными, а ладони начало покалывать, что случалось всегда, когда на нее накатывал страх.

Почему она не подумала об этом? Господи! Вдруг ее кто-то видел, когда она выходила из его квартиры?! Нет… Кажется, никого не было. Или был?..

Татьяна подошла к окну, отодвинула штору и уставилась на перекопанную клумбу. Огромные комья чернозема масляно поблескивали, казалось, они плавятся под проливным дождем. Старая ива уныло свесила голые ветви почти до самой земли. Дверь сарая распахнуло ветром, и она теперь неприкаянно покачивалась, скрипя ржавыми петлями.

«Надо было закрыть вчера на дощечку…» – вяло подумала Татьяна, неспешно переводя взгляд с одного предмета на другой. Скамеечку для ног ребята забыли в дом затащить, тоже вымокла теперь…

Что-то будет с ними, если ее не будет в их жизни?! Они же пропадут! Пропадут на второй же день. Муж – ласковый, сердечный – просто большой ребенок. Сыновья – точная его копия. Все держится на ней, как на трех слонах… Нет, она не позволит никакой беде ворваться в этот дом! Она сама защитит эти хлипкие стены от вторжения извне любого горя.

Она непременно что-нибудь придумает. Не зря ее считают хорошим программистом. Свою жизнь она тоже сумеет настроить под программу. Все пойдет по тем виткам, которые она задаст. Ничто не должно начать сбоить. Пока ей это удавалось. Медленно, не такими темпами, как ей бы того хотелось. Но все пока удавалось. От клейма неудачницы и замарашки она избавится. Каких бы сил ей это ни стоило, Татьяна не уступит никому прав на свое собственное счастье. Она его по праву заслужила…

Глава 8

Субботнее утро началось, как всегда, с неповторимого аромата пекущегося пирога и жужжания миксера. Мама взбивала омлет. Она всегда его взбивала миксером, не доверяя никаким другим подручным средствам вроде вилки и их пружинного венчика. И омлет у нее получался необыкновенно пышным, ноздреватым, с аппетитной румяной корочкой. Потом на завтрак должен быть подан еще какой-нибудь легкий салат. Неизменный свежеотжатый сок. Кофе, чай, какао, причем все сразу, потому что каждый член их семьи предпочитал что-то свое. И, конечно же, мамин пирог с ароматной антоновкой и пышной шапкой взбитого белка сверху.

– М-м-м, – промурлыкала блаженно Сонечка и сладко потянулась в своей кровати с накрахмаленным французским постельным комплектом. – Как славно, что сегодня суббота…

Прошедшая неделя была для нее сущим наказанием. Все словно сговорились извести ее именно в канун ее двадцатипятилетия.

Татьяна Ребрикова явилась во вторник на работу туча-тучей и не расцветала уже потом всю оставшуюся неделю. Соню загоняла по пустяковым заданиям, выполнять которые ей было совсем необязательно. Всякий раз, когда Соню требовало к себе начальство, Ребрикова и вовсе странно себя вела. Принималась кричать на нее при посторонних, чего не случалось прежде никогда, и вменяла ей в вину какие-то проступки, о которых Соня и представления не имела.

– Не обращай внимания, у бабы климакс начинается, – хмуро заметил Сонин помощник Виктор Михайлович, выполнявший самую грязную и неблагодарную работу по заправке картриджей. – Или начальство ею недовольно, вот она воду и сливает на нас…

Как бы там ни было, но такое поведение казалось Перовой возмутительным, а претензии – необоснованными.

Ольга Ветрова тоже не добавила позитива, всякий раз при встрече презрительно кривясь в ее сторону и шипя что-то неразборчивое Соне в спину. А в пятницу и вовсе сдурела. Ни с того ни с сего набросилась на бедную Соню едва ли не с кулаками.

– Все из-за тебя, дрянь! – остервенело звенящим голосом выплюнула Ветрова в адрес Сони, когда они вновь столкнулись у умывальника с чайниками и чашками. – Ненавижу тебя!

– По-моему, у вас не все в порядке с психикой, – сделала робкое предположение Перова, пытаясь обойти Ветрову стороной и стараясь как можно скорее выйти из туалета.

– Надеешься обрести с ним счастье, дура?! – Голос Ветровой едва не срывался на визг. – Не надейся! Никому еще это не удавалось, никому! А у тебя уже сердечко в предвкушении заныло, так?! Ничего не выйдет, поверь мне!

Соня и не хотела бы ее слушать, но ничего не смогла поделать с собственным любопытством, которое мгновенно заставило ее приостановиться и выслушать Ветрову до конца.

– Ты не сможешь изменить его! – понизила голос почти до шепота Ольга и, кажется, даже всхлипнула. – Он такой, какой есть, и он не для тебя!

– Но ведь и не для вас, – осторожно заметила Соня, уязвленная последними словами Ветровой. – И с чего это вы так волнуетесь? Если мне не изменяет память, у вас ведь имеется в наличии супруг и парочка детишек… С чего бы вам тогда так переживать из-за чужих женихов?..

Она только потом сообразила, что ляпнула. Ни разу ведь с самого понедельника не подумала о Геннадии как о возможном претенденте на собственную руку и сердце, а тут возьми и скажи такое! Видимо, желание позлить Ветрову оказалось сильнее голоса разума, вот и брякнула невесть что.

Ольга отпрянула от нее, мертвецки побледнев. Потом резко отвернулась и какое-то время наблюдала за тем, как бурным потоком сбегает вода в сток раковины.

– Жених, значит… – обронила она потом глухо. – Ну, что ж… Прими мои поздравления…

– Спасибо, – Соня неизвестно от чего повеселела и даже пожалела бедную Ольгу, гнев которой ей был абсолютно непонятен.

Она вышла из туалета, нарочито медленно закрывая дверь. Все ждала, что Ольга еще что-нибудь добавит, как это она любила – в спину. Но Ольга промолчала. И не догнала Соню. Зато под самый конец рабочего дня, когда Соня мыслями уже перенеслась в свой самый любимый день – первое ноября, Ольга ей позвонила по внутреннему телефону.

– Слушаешь меня, Сонечка? – ласково поинтересовалась она.

– Слушаю, – Перова нетерпеливо бросила взгляд на часы: пошел уже седьмой час, и ей давно было пора сворачиваться и топать домой.

– Так вот слушай меня и запоминай… – последовала трагическая пауза, нарушаемая треском несовершенной связи. – Как бы тебе ни хотелось, дорогая, заполучить его, у тебя ничего не выйдет. Он всегда будет принадлежать…

– Вам? – перебила ее Соня, устав и от Ольги, и от ее назойливой предупредительности.

– Нет, дорогая, он всегда будет принадлежать только себе и своему прошлому. И тебе его никогда не заполучить…

И все. И бросила трубку. И разозлила Соню, расстроила. С чего бы, спрашивается, Соне было так расстраиваться, если Гена до последнего момента ее вовсе не интересовал? А теперь?..

А теперь она затруднилась бы ответить на этот вопрос однозначно. Выходило так, что все выпады и нервозность Ветровой возымели прямо противоположный эффект.

Соня им заинтересовалась. Заинтересовалась настолько, что, когда этим же вечером они выходили из офиса, она принялась отыскивать в толпе служащих его высокую фигуру. А не найдя, огорчилась. С чего бы это? Кто знает…

– Сонечка, детка, – певуче позвала мама из коридора и поскреблась в дверь аккуратно наманикюренным ноготком. – Ты проснулась?

– Да, мама, уже встаю.

Соня выбралась из постели, натянула поверх пижамы домашний халат тончайшего шелка, привезенный папой из очередной командировки, и пошла к родителям.

Они уже расселись за обеденным столом на своих обычных местах и пристально смотрели на дочь, которая спросонья казалась им еще более прекрасной, чем обычно. Смотрели они на нее почему-то настороженно. Это ее озадачило. Не хватало ей еще того, чтобы и ее старики начали что-нибудь менять в ее стабильном и счастливом мирке.

– Привет, – весело поздоровалась Соня, старательно делая вид, что не замечает их озабоченности.

– Доброе утро, дорогая, – поочередно ответили ей родители. Отец перегнулся через стол и чмокнул дочь в упругую свежую щеку. – Как спалось?

– Прекрасно, – Соня взяла в руки стакан с соком. – Все в порядке, как всегда… А что?

Они быстро переглянулись. Мама тут же спрятала глаза и принялась накладывать в папину тарелку омлет с общего блюда. Отец повел себя более решительно и после непродолжительной паузы ошарашил дочь известием.

– Как это?!

– А вот так, – отец ласкающим взглядом обежал фигуру дочери. – Ты у нас девочка завидная, любому приличному человеку составишь выгодную партию…

И он начал долго и пространно ей объяснять причину своей озабоченности и всего остального, что этому предшествовало.

– И вы сочли, что эту выгодную партию мне составит этот очкарик?! – От возмущения родительским вероломством у нее мгновенно пропал аппетит. – Как вы могли?! Это же не Средневековье, в конце концов! Они решили, видите ли! Они имели беседу с его родителями! А со мной?! А со мной кто имел беседу?!

– Соня! – Отец повышал на нее голос раза три за ее жизнь, это был четвертый, и она сразу сникла. – Не смей так разговаривать с родителями. Тебе давно пора выходить замуж. Скоро тебе стукнет четверть века, для девушки это непозволительный возраст! Молодость и красота – зыбкая субстанция, которая минует, не успеешь глазом моргнуть! Скольким претендентам ты ответила отказом, скажи?

Ей было стыдно признаваться, что ни скольким. Что никто и никогда не делал ей предложения выйти замуж. Родители могли строить догадки и предположения, но ей до сего времени такого вопроса ни разу не задали. Теперь же они ее об этом спросили, и Соня не знала, что отвечать.

– Вот! Ты всем давала от ворот поворот, – расценила мама ее молчание по-своему. – И сколько это может продолжаться? Ты всем отказываешь, а годы идут. А Игорек – очень выгодная партия.

– Очень! – фыркнула Соня, припоминая прыщавую, вечно лоснящуюся физиономию сына их друзей. – Такая выгодная, что можно утопиться!

– Как ты смеешь так разговаривать с нами? Мы никогда не лезли в твою личную жизнь, полагая, что ты взрослая серьезная девушка и сама разберешься, что к чему. Но выходит, что мы ошиблись, – отец уже в пятый раз за ее жизнь повысил на нее голос. – И решать теперь будем мы, а не ты!

– Ну почему? – возмутилась со слезами в голосе Соня, зная, как трогают родителей ее слезы.

– Потому что пришла пора, дорогая, – не принял ее «подачи» отец. – И медлить дальше нельзя. А Игорек…

– Нет! – Соня вскочила из-за стола, толкнув его и расплескав сок из стаканов, что было непозволительной грубостью с ее стороны. – Кто угодно, но только не он! Я не могу его видеть! Я не хочу его видеть! И я вообще не хочу его как мужчину, вот!

Она выбежала из кухни, услышав, как возмущенно охнула при последних ее словах мама, закрылась в своей комнате и, не выдержав накала страстей, расплакалась теперь уже по-настоящему.

Что происходит?! Что вдруг случилось с ее прекрасной и удобной жизнью? Почему все начало рушиться так сразу и вдруг? Она же никому не желала зла и ничего не хотела менять в своей жизни, что же всем от нее вдруг понадобилось?..

Игорек! Да она под страхом смертной казни не пойдет с ним к венцу. Ее передергивало от одного его рукопожатия – оно было влажным и вялым, словно в руку ей вложили дохлую рыбину. Где уж тут думать о совместном счастье, если одно его присутствие рядом с ней сводит ее с ума!

Нет! И еще раз нет! Кто угодно, только не он.

А тогда кто?

Ее родители затеяли с ней этот разговор не из простой блажи, она это знала. Отец был сильно озабочен тем, что они с мамой на сей раз уедут вместе, причем надолго. Забрать с собой дочь пока не представляется возможным. Оставить одну они ее тоже не могут. Посему пришла пора выдать дочь замуж, чтобы жила она без них под защитой и опекой верного супруга. Игорек, по их понятиям, подходил на эту роль как никто другой. Но по ее понятиям так не выходило. А посему…

– А посему, дорогая! – строго молвил ее отец спустя пару часов после ее истерики. – У тебя ровно месяц на то, чтобы представить нам твоего избранника! Еще месяц на то, чтобы оформить ваши отношения. А там… А там мы с мамой уедем.

– Но папа!.. – попыталась возразить ему Соня дрожащим от возмущения и обиды голосом.

Никогда прежде с ней так не разговаривали. Никогда не требовали принимать никаких решений, все решая за нее. Ей было так удобно, и она никогда не роптала. Родители знали, в какой институт ей идти учиться. В какую фирму идти работать. Они бы и замуж согласны выдать ее без ее участия, если бы это было возможным.

А Соня вдруг возьми и взбунтуйся…

Выходные прошли в напряженной, натянутой обстановке. Не было любимых всеми вылазок за город. Семейный воскресный обед прошел в полном молчании. Приготовления к Сониному дню рождению скомкали до самого скромного предела. Объяснения были все теми же. Если дочь не хочет выходить замуж за Игоря, значит, не следует звать его семью в гости. Если не звать их, значит, и других тоже. А значит, и торжеств по этому поводу не будет. Все предельно скромно, по-домашнему.

Все рушилось. Рушилось с небывалой скоростью и отчаянным треском. Так, во всяком случае, казалось бедной Соне Перовой, послушной милой девочке, дожившей без горя и печали до двадцати пяти лет. Никогда, ни в одном кошмарном сне ей не могло привидеться то, что ее родители создадут враждебную оппозицию и будут с таким напором давить на нее.