Старьевщица Рой Олег

Воспоминание девятое

Андрей. Речной круиз

Едва он прибыл на стройку — звонок на мобильный. Даша.

— Андрюш, я вот что подумала тут… — зачастила она, словно боялась быть прерванной. — Мне кажется, тебе необходимо отдохнуть. Ты столько всего перенес за этот год, пережил столько стрессов!.. Развод, разорение, новый бизнес… — Андрей наврал ей, что у него новое дело. А как иначе объяснить неожиданное появление большой суммы денег? — Теперь вот это строительство… Любой врач бы сказал, что после такого напряжения нужна длительная реабилитация. Хочешь, я подберу тур, и ты куда-нибудь съездишь?

— Хм-м… Ну, даже не знаю… — замялся он. Отдохнуть можно, почему бы и нет? — А куда? Экстрима мне сейчас вовсе не хочется, валяться кверху пузом на пляже тоже не тянет. А всякие достопримечательности надоели, особенно Европа…

— Ничего, мы найдем что-нибудь подходящее, — профессионально заверила Даша. — У меня есть кое-что на примете. Возможно, тебе понравится…

— Тогда поговорим об этом вечером, ладно, а, Даш? — Рабочие клали плитку в ванной на втором этаже, и ему хотелось удостовериться, хорошо ли будет смотреться выбранный им бордюр.

— А ты во сколько сегодня приедешь?

— Постараюсь пораньше! — Как любой мужчина, не привыкший выглядеть сексуально несостоятельным в глазах женщины, он чувствовал перед Дашей некоторую неловкость и хотел ее загладить. Это, наверно, позже, с возрастом, после многих повторяющихся неудач приходит этакий пофигизм: не вышло — и ладно. А первые разочарования в себе, как правило, даются мужчине весьма тяжело. — Вот что, давай сделаем так: я заеду за тобой на работу — часов в восемь, может быть, в половине девятого, мы поедем ужинать в твой любимый ресторан и там все обсудим. Договорились?

— Конечно! — радостно согласилась Даша.

Вечером они встретились прямо в ресторане. Увидев ее сияющие глаза, Андрей сразу понял: Дашка что-то придумала. Как она ни пытается молчать до поры до времени и сохранять таинственный вид, все, что творится у нее на душе, сразу угадывается. Ему, во всяком случае, это не составляет труда.

— Ну, давай выкладывай, что ты там припасла! — с ходу взял ее в оборот Андрей. — Что у тебя за гениальная идея?

— А откуда ты знаешь, что у меня гениальная идея? — опешила Даша.

— Не первый день замужем, — хохотнул он. — Так что же вы, сударыня, намерены мне предложить?

— Исполнение давней мечты! — с довольным видом торжественно объявила Дашка.

— Да неужели? Любопытно… И о какой же мечте идет речь? У меня их, знаешь ли, много.

— О речном круизе! — Даша радостно улыбалась, предвкушая его реакцию.

— Ну, этим нас не удивишь, — хмыкнул он. — Видали мы и Дунай, и Рейн, и Нил, и Амазонку…

— Верно… А по нашим рекам ты так ни разу не сплавал! Я понимаю — так многие москвичи за всю жизнь ни разу не выбираются ни в Третьяковку, ни в Большой театр, ни в Кремль, а питерцы — в Эрмитаж и в Русский музей… Но ты же столько раз говорил мне, что хотел бы увидеть и Волгу, и сибирские реки… А Карелию? Помнишь, ты мне рассказывал, как у твоей бабушки стояла в кухне доска разделочная, и там была надпись: Кижи, и картинка церквушки… И твой папа тебе рассказывал, как на байдарке сплавлялся… И вообще… помнишь песню? «Долго бууудет Карелия сниииться…»

— Дашка, — вклинился он в поток ее слов, — откуда ты все это взяла? По-моему, ты меня с кем-то путаешь. Какая доска, какие Кижи, какая Карелия? И что за рассказы отцовские про байдарки? Отец ушел от нас. А когда жили вместе, он мной и не занимался… Не помню я такого, чтоб он со мной проводил время…

— Странно… Как ты мог все забыть? — Даша сникла. — Ты же сам мне все это рассказывал. И вот — я помню, а ты нет. Андрюш, ты, наверно, шутишь…

— Ладно, Даша, не бери в голову, — отмахнулся он. — Главное, что твоя идея меня, пожалуй, и впрямь заинтересовала. И куда же ты хочешь сослать меня?

— А это ты сам выбирай! — снова повеселела Даша. — Навигация откроется совсем скоро, в начале мая, так что определяй маршрут. Хочешь — вниз по Волге, хоть до самой Астрахани, хочешь — на Север, через Питер, по Онеге и Ладоге, а хочешь — в Сибирь, например, по Лене или Енисею. Везде комфортабельные теплоходы, везде интересно. А уж красота-то какая! Если хочешь, я тебе дома фотографии покажу, я специально подборку сделала.

— Гм… Надо подумать, конечно, — почесал подбородок Андрей. — Но, похоже, ты меня уговорила.

И он, почитав интернетные форумы, выбрал маршрут Москва — Санкт-Петербург — Москва, через Ладожское и Онежское озера, с заходом в Карелию, Кижи и Петрозаводск и на Валаам. Время — июнь. Во-первых, к тому моменту планировалось закончить основные работы по дому и вплотную заняться садом, где постоянный хозяйский надзор не требовался. А во-вторых, можно было надеяться, что в июне погода на Севере уже установится. Ехать навстречу дождям, холодам и ветрам как-то не очень хотелось.

Рабочие не подвели его. Несмотря на все возможные заморочки и проволочки, каких в этом деле не избежать, к середине июня дом был почти готов и не только отделан, но даже уже были обставлены многие комнаты — мебель он заказал заранее. Так что круиза он ожидал в приподнятом настроении. Но стоило наступить дню, указанному в путевых документах, все резко переменилось.

И началось все уже на Северном речном вокзале, куда они с Дашей приехали. То, что он увидел, сразу резко ему не понравилось. Обветшалое вокзальное здание, давно не ремонтированные ступени лестниц, ведущих к причалам, отвратительный запах воды…

— Ну и воняет же! — не удержавшись, воскликнул он.

Даша принюхалась.

— Я ничего не чувствую…

— У тебя насморк, что ли? Да тут просто разит болотной тиной! Как можно это не чувствовать? Мерзость какая…

Запах показался ему столь неприятным, что даже мелькнула мысль развернуться и, наплевав на круиз, уехать домой. Остановило, наверное, только нежелание расстраивать Дашку. Идя к причалу, он себя уговаривал: бог даст, все как-нибудь обойдется. Может быть, так сильно пахнет только в самом порту, в городе, а когда они поплывут по открытой реке, запах рассеется. Или он принюхается к этой вони и не будет ее ощущать. Ведь научился же он как-то мириться с запахом кофе, который всю жизнь его так раздражает…

— Смотри, Андрюш, вот твой теплоход! — И Даша указала на бело-голубое четырехпалубное судно у ближайшего причала. — Красавец, правда? А огромный какой!

Андрей пожал плечами, не очень понимая, чем тут особенно восторгаться. Корабль как корабль, весьма скромных размеров, до океанского лайнера далеко. И состояние теплохода оставляет желать лучшего — вон на борту пятно грязное, на поручнях краска облупилась…

Народу на теплоходе оказалось неожиданно много, Андрей и не думал, что судно может вместить столько пассажиров. И соотечественники, и иностранцы, все с чемоданами, огромными сумками, все толкаются, орут, дети носятся, путаются под ногами… Черт, он как-то и не подумал, что в круизе может оказаться столько детей. Неужели все две недели ему придется с утра до ночи терпеть их беготню и вопли?

Разумеется, его каюта оказалась на самой последней палубе и в самом дальнем конце коридора. Пока они добрались до нее по узким коридорам и крутым лестницам, Андрей, несший тяжелые вещи, весь взмок.

— Что ж ты запихнула меня в самый дальний угол? — выговаривал он Дашке, пока они пробирались наверх.

— Но как же? — растерялась та. — У тебя ведь каюта-люкс, они обычно находятся ближе к носу и на верхней палубе, это лучшие места на теплоходе…

Мимо прошли, громко смеясь, две молоденькие девушки, одна из них, та, что пониже ростом, кокетливо стрельнула глазками в Андрея. Даша с неприязнью поглядела на нее, а Андрей только усмехнулся про себя. Дурочка, она небось думает, что он во время круиза будет трахаться направо и налево, вроде как что еще делать на теплоходе? Не понимает, глупая, что ему это сейчас на фиг не надо. Неизвестно почему, но в последнее время Андрею отчего-то вообще не хотелось смотреть на женщин, не говоря ни о чем другом.

Чем внимательнее он приглядывался к интерьерам, тем меньше ему тут нравилось. Эх, зря он, наверное, послушался Дашку, уверявшую, что по комфортабельности теплоход не уступает четырехзвездочному отелю. Еще не ступив на борт, Андрей уже начал в том сомневаться, а войдя в каюту, убедился окончательно. Тесно, неуютно, телевизор в гостиной допотопный, мебель как будто осталась от советских времен — какая-то нелепая «стенка» с расставленным по полкам дешевым сервизом. Да и спальня ничуть не лучше, зеркало мутное, кровать жесткая, покрывало на ней и занавески на окнах совершенно жуткой расцветки, на стенах картины, которым было бы самое место где-нибудь в колхозном санатории… Но Дашка не замечала ни этого, ни его недовольной физиономии, а только и знала, что щебетала, как тут здорово, красиво и замечательно и как она ему завидует, что он отправляется в такое чудесное путешествие. Зависть тут, конечно, была ни при чем. Андрей отлично понимал: Дашка хоть и не подает виду, но все же страшно огорчена, что он едет один, а не они вместе. Ей явно этого очень хотелось. Но Андрей не предложил ей поездки в том числе потому, что, отправляясь в круиз, первым делом хотел отдохнуть от нее, что-то в последнее время в его жизни ее стало слишком уж много. Ее забота, стремление угодить ему и жажда его опекать раздражали. Он даже начал побаиваться, что однажды сорвется. Впрочем, к чести Даши надо отметить, что повела она себя в этой ситуации вполне достойно. Не только не стала канючить, просясь вместе с ним, как поступили бы многие женщины на ее месте, но даже сделала, как говорится, хорошую мину при плохой игре — притворилась, что сама не смогла составить ему компанию, потому что на работе не получается взять отпуск на это время.

К моменту отплытия, когда теплоход, сопровождаемый с берега напутственным маршем «Прощание славянки» в исполнении небольшого духового оркестра, отошел от пристани, Андрей был почти уверен: скоро он пожалеет о том, что согласился на этот, будь он неладен, круиз… Собственно, уже пожалел! И его весьма изумляло просветленное настроение пассажиров. Чем они так восхищаются? И наши, и иностранцы — все эти немцы, итальянцы, японцы (или китайцы? — он слабо их различал). Уже на второй день пути Андрей стал избегать разговоров с попутчиками. Ему круиз показался кошмаром, оставалось лишь удивляться, почему он все-таки вытерпел две недели, а не сошел с теплохода на какой-нибудь из стоянок и не вернулся домой поездом или самолетом.

Из круиза Андрей вернулся не просто разочарованным, а прямо-таки разозленным. Ему не понравилось все, решительно все! Он и раньше знал, что отечественный сервис значительно уступает зарубежному, но не думал, что все настолько плохо. Еда в ресторане обычно холодная, то полусырая, то подгоревшая, жесткая и невкусная. Ассортимент напитков в барах весьма ограничен и подобран весьма неудачно — но при этом ни в одном из баров никогда не найдешь свободного места, настолько они тесные и явно не рассчитаны на такую толпу пассажиров. Шезлонги и стулья на палубах неудобные, и вечно их не хватает, бассейн грязный и маленький, годится лишь для детей. Про развлечения и говорить нечего — дурацкие концерты, нелепые дискотеки, сеансы показа фильмов, которые он видел по нескольку раз, идиотское караоке…

Впрочем, на берегу Андрею нравилось еще меньше. Что ни день, погода была мерзейшая, дул холодный ветер, постоянно накрапывал дождь, и везде, везде донимали тучи кусачих насекомых. Все прибрежные города показались ему на одно лицо, все донельзя провинциальные, страшно запущенные, нищие и населенные сплошным быдлом. Экскурсии были отвратительно организованы и абсолютно неинтересны, да и смотреть, как он заключил, было нечего: ах, «царственная красота природы Валаама с его могучими соснами и многочисленными живописными островами и островками»! ах, «уникальный карельский водопад Кивач, низвергающийся бурным потоком из совершенно спокойного, невозмутимого, как зеркало, озера»! ах, фонтаны Петергофа! ах, разведение петербургских мостов в белую ночь… А уж эти Кижи… Тут просто и слов нет. Крошечный островок, запруженный толпами туристов — негде шагу ступить. И всех-то достопримечательностей — полтора серых невзрачных деревянных домишка. Что все так носятся с ними?

Дашка, разумеется, не утерпела, «села на хвост» Васильичу и вместе с ним прикатила встречать его на Речной вокзал. В ожидании, пока теплоход пришвартуется, прыгала по пирсу, махала рукой, что-то кричала…

Андрей, разглядев ее на берегу, поморщился. Как ни рвался он домой, встреча с Дашей не вызвала в его душе никакой радости. Он так устал за этот «отдых», что сейчас ему не хотелось никого видеть. И вообще ничего не хотелось. Разве что съездить взглянуть, как поживает его новый дом. Да и этого, если честно, хотелось не так чтобы очень…

— Андрюша, ну, слава богу!.. — кинулась к нему Дашка. — А я уже извелась вся! Думала, не случилось ли с тобой чего-нибудь? Ты не звонишь, как я тебя ни наберу — вечно недоступен… Зарядку для телефона, что ли, забыл?

— Ничего я не забыл, — буркнул Андрей, забрасывая вещи в багажник джипа. — Поехали скорее отсюда.

— Ну как? Как тебе? Понравилось? — затараторила она, едва он сел в машину и джип тронулся с места. — А что больше всего понравилось?

Андрей только хмыкнул в ответ:

— Ну, уж спасибо тебе, Дарья! Удружила так удружила! Знаешь, я этот отдых на всю жизнь запомню. У меня еще никогда ничего подобного не было. И очень надеюсь, что больше и не будет.

— А что такое, Андрюша? — оторопела Дашка. — Что случилось? Условия были плохие? Но я вроде видела твою каюту, она очень приличная…

— Приличная? — прорычал он. — Вот сама бы и пожила две недели в таких «приличных» условиях!

— Знаешь, Андрей, я и не в таких жила, — начала было Даша, — а гораздо…

Он не дал ей договорить.

— Чтобы я когда-нибудь еще хоть раз стал отдыхать в Рашке! С нашим отличным советским сервисом!.. с нашей публикой… Да лучше умереть! Но ты, Дарья, тоже хороша! Такую свинью мне подложила… Признавайся — ты решила мне за что-то отомстить? Таким вот оригинальным образом?

— Андрей, ну что ты такое говоришь? — ахнула Даша. — Честно сказать, я не ожидала, что тебе не понравится. Да еще настолько… Мне всегда казалось, что этот круиз один из самых интересных в России…

В глубине души Андрей понимал: надо проявить великодушие, давно стоит прекратить этот пустой разговор, ничем хорошим он не закончится. Но, как говорится в бессмертном литературном произведении, Остапа несло… Он вышел из себя и не мог остановиться, так хотелось сорвать на ни в чем не повинной Дашке всю накипевшую за две недели досаду и злость. И он с ядовитой вкрадчивостью сказал:

— А даже так! Ты считаешь этот круиз одним из лучших… И после этого еще имеешь наглость думать, что ты профессионал в своем деле? Тогда я не понимаю, как тебя столько лет держат в твоем турагентстве! Я бы из своей компании давно бы погнал такого «работничка» пинком под зад!..

— Сергей Васильевич! — обратилась к водителю Даша, по щекам ее ручьем текли слезы. — Остановите, пожалуйста, машину, я выйду…

— Да как же я тебе ее остановлю-то посреди дороги? Дай хоть припарковаться… — ответил тот, а сам через зеркало заднего вида слегка покосился на шефа, не будет ли каких-то других распоряжений? Но Андрей, отвернувшись, уставился в окно и сделал вид, будто ни взгляда водителя не заметил, ни просьбы Даши не услышал. Через некоторое время джип, не без труда перестроившись в правый ряд, тормознул около троллейбусной остановки. Даша поблагодарила водителя и выскочила из машины, громко хлопнув дверью, не только не попрощавшись с Андреем, но и не взглянув в его сторону. Автомобиль покатил дальше.

Всю дальнейшую дорогу Васильич молчал, весьма, впрочем, красноречиво. Андрей не спешил нарушать молчание. А что тут скажешь? Ему вдруг стало не по себе. Стыдно, что он позволил себе поступить столь некрасиво и так сильно обидеть единственного, по сути, человека в мире, кто по-настоящему хорошо к нему относится. К тому же обидеть абсолютно зазря. Уж кто-кто, а Дашка никак не виновата в том, что ему этот круиз стал поперек горла. Она, бедняжка, изо всех сил старалась ему угодить… Обязательно нужно будет позвонить ей и попросить прощения. Только не сейчас, попозже… Или завтра утром. Да, он обязательно позвонит ей, поблагодарит… И скажет, что не так плох был этот круиз… Черт его знает, а может, он и впрямь был не так уж плох? Всем остальным понравилось, и даже очень, Андрей точно знал это — он не глухой, разговоры вокруг себя слышал прекрасно… Получалось как в старой армейской поговорке: вся рота не в ногу, один он в ногу. Может, и правда всему виной его дурное настроение?

Когда миновали железнодорожный мост у «Войковской», Андрей коротко бросил водителю:

— Отвези меня на Сокол.

Вошел в бар — Старьевщица. Сидит, ждет его — впервые за время их знакомства не он ее ждет, а она его. Сидит за его любимым столиком и с задумчивым видом подносит к губам чашку с зеленым чаем. Как всегда, безупречная внешне во всех мелочах. Она и головы не подняла при его появлении и, казалось, была погружена в свои мысли. Но стоило ему приблизиться к столику, она проговорила, все так же не глядя на него:

— С приездом! Как отдохнул? — В ее голосе слышалась нескрываемая ирония. — А вообще я должна сказать тебе, что сегодня ты пришел напрасно. Воспоминание об этом круизе я у тебя не куплю. Если ты помнишь, меня интересуют только хорошие воспоминания.

— Перестань издеваться, и без тебя тошно, — буркнул Андрей и отхлебнул сразу полпорции виски.

Старьевщица подняла голову и удостоила его взглядом.

— А ведь ты сегодня ничего не собираешься продавать. Ты пришел просто поговорить. Так?

— Ну, допустим, что так…

— Так говори…

Однако Андрей продолжал молчать. Как выразить ей словами то муторное состояние, что вдруг охватило его? И проклятый круиз тут был ни при чем, все началось раньше, гораздо раньше… Ему хотелось, чтобы она объяснила, что с ним происходит, поскольку — и он отлично это понимал, — одна она была в курсе того, что с ним творится. Знала точно…

— Ладно, ты только не раскисай, — вздохнула Старьевщица, видимо, поняв, что все равно ничего от него сейчас не дождется. — Если хочешь знать мое мнение, то я считаю — ты просто слишком долго засиделся без дела. А для мужчины, тем более такого, как ты, это смерти подобно. Но ничего, мы это исправим. У меня есть кое-какие идеи на этот счет, и на днях я ими с тобой поделюсь.

— Ты тоже считаешь, что мне нужно начать новый бизнес?

— А почему бы и нет? Надо же тебе чем-то заниматься. Строительство дома уже почти закончено…

После разговора с нею Андрею стало несколько легче. А когда он на другое утро съездил поглядеть на свой новый дом, то и вовсе повеселел.

Старьевщица как в воду глядела — работы близились к завершению, и недалек был тот день, когда можно будет переехать сюда и поселиться здесь навсегда. На радостях Андрей даже задумался о том, чтобы справить новоселье.

И решил, что первыми обязательно пригласит Пановых — Костю и Катю.

Воспоминание десятое

Катя. Несложившаяся семейная жизнь

Выйдя замуж за Костю, поначалу Катя очень старалась быть хорошей женой. Наладила замечательные отношения с его родителями, много общалась с ними, постоянно созванивалась, дарила подарки на все праздники и просто так, охотно ездила к ним на дачу, никогда не отказывалась, если свекровь просила ее что-то сделать, и безропотно следовала всем ее советам и наставлениям.

У себя дома Катя поддерживала почти что идеальный порядок, штудировала кулинарные книги, норовя чуть ли не каждый день удивлять мужа каким-нибудь новым вкусным блюдом, доставала через маминых знакомых спекулянтов модную одежду для своего Костика, нередко делая это в ущерб собственным интересам… Словом, заботилась о муже, как могла. А он принимал все как должное, будто иначе и быть не могло. Сначала благодарил, хвалил Катю, отмечая, какая у него хорошая жена, потом постепенно стал делать это все реже и реже. Ни разу, даже в первые годы их совместной жизни, ему не пришло в голову предложить ей помощь по хозяйству. Костя был ярым сторонником теории, что домашняя работа четко разделена на мужскую и женскую, как это было заведено у его родителей. Женская — ходить в магазин, готовить, мыть посуду, убирать, стирать, гладить. Мужская — отремонтировать кран, заменить патрон в люстре, прочистить засор в раковине и проследить за работой маляров, которые пришли белить потолок. Делать все это он умел, спасибо отцу, научившему сына всем этим премудростям, и делал неплохо. Однако, повесив в ванной купленное Катей новое зеркало, Костя с чувством выполненного долга укладывался на диван смотреть телевизор, спокойно предоставляя жене убирать мусор, мыть кафель и тащить старое, весьма, надо сказать, нелегкое, зеркало на помойку. И очень скоро в голову Кати невольно закралась мысль, что для современной действительности теория ее мужа не так уж и справедлива, очень уж неравное распределение сил получается. Одно дело, когда живешь в частном доме, там действительно мужской работы хватает, а в городской квартире все несколько иначе. Маляры-то приходят белить потолок раз в несколько лет, а есть хочется каждый день, притом по три раза, в завтрак, в обед и в ужин. Стало быть, хочешь не хочешь, а иди в магазин, стой в очереди, покупай продукты, приноси домой, приготовь, подай, убери, помой… И все одна, как говорила Гюльчатай, героиня знаменитого фильма «Белое солнце пустыни». Когда Катя думала об этом, то на ум, совершенно против ее воли, снова приходил Андрей, вспоминалось, как они вместе проводили время на кухне, работая в четыре руки. Поскольку он был профессионалом в кулинарии, Катя в основном выступала у него на подхвате, только помогала, что называется, ассистировала, и он, смеясь, называл ее своим поваренком. А еще он ни разу за все время их отношений не позволил ей поднять ничего тяжелее двухтомного словаря, всегда, когда был рядом, носил тяжелые сумки сам…

Но Катя тотчас гнала от себя подобные мысли. Что без толку травить душу, все равно Андрей далеко, и вместе им никогда не быть. Он женат на своей Надюхе, а она, Катя, замужем за Костей. И прилагает все усилия к тому, чтобы ее брак был удачным. За несколько месяцев семейной жизни Катя сумела убедить не только всех вокруг, но и прежде всего себя, что вполне счастлива с Костей. И долго просто не позволяла себе замечать, как медленно, но верно меняется отношение к ней супруга. Вскоре после свадьбы быстро сошли на нет красивые слова, цветы и милые сюрпризы, канули в прошлое те чудесные моменты, когда Костя неожиданно вел ее после учебы в ресторан или писал ее имя на сугробе под окном. Но Катя утешала себя тем, что это обычное явление, в жизни часто только так и бывает, романтика уходит, остается привязанность. И многие подруги, та же Людка Малофеева, были с ней согласны.

С самого начала замужества, несмотря на то, что оба они еще учились в своих институтах, Катя начала задумываться о ребенке. Правда, Костя, когда она заговаривала на эту тему, только отшучивался, мол, дети, конечно, цветы жизни, но на могиле родителей, так что пусть они цветут в других садах, а не в его. Но Катя отчего-то была уверена, что говорит он все это несерьезно, лишь до тех пор, пока вопрос о ребенке еще не стоит конкретно. А как только к этому подойдет, он, конечно же, переменит свое отношение…

И вот этот момент настал. Примерно через полгода после свадьбы, Катя предположила, что может быть беременна. Она так обрадовалась, что решила пока никому ничего не говорить, чтобы не сглазить, даже мужу. И себе самой пыталась запретить думать об этом, пока все окончательно не подтвердится. Но действовал самозапрет плохо, целыми днями Катя только и делала, что представляла себе будущего малыша. Интересно, кто у нее родится, мальчик или девочка? Ей было все равно. Она представляла себе, как он будет любить ее, а она его — или ее, — просто потому, что они будут мать и малыш. На кого он будет похож, какого цвета у него будут глаза, волосы? Какой характер? Он будет спокойным? подвижным? веселым или задумчивым? Гуляя по улицам, она с любопытством поглядывала на мам с колясками, на малышей на детских площадках, решала, как будет растить и воспитывать своего сына или же дочь — о! у них будет совсем другое детство, не как у нее! — и мучительно подбирала имя для мальчика и для девочки. И вот наконец настал долгожданный момент, врач в женской консультации подтвердила: она беременна, срок около шести недель. Домой она не шла — летела. Костя, к счастью, уже вернулся и сидел за письменным столом, обложившись тетрадями и учебниками.

— Ну, где это ты шастаешь? — пробурчал он, не обернувшись. — Я жрать хочу, как сто китайцев!

— Костенька, послушай, у меня новость, я беременна, — сообщила она, сияя.

— Черт, только этого не хватало! Что за день сегодня такой… Одно за другим… Я зачет по политэкономии завалил.

— Ты что, не понял меня? — Она растерялась. — Я сказала, что жду ребенка.

— Да слышу, слышу, не глухой! — Костя в сердцах отшвырнул ручку, встал из-за стола. — И как тебя угораздило залететь-то? Ты что, не предохранялась?

— Нет, не предохранялась, — растерявшись, ответила она. — Я всегда считала, что контрацепция для любовников. Или для тех, у кого уже есть ребенок. А семью люди заводят специально для того, чтобы иметь детей.

— Катька, ну ты совсем рехнулась! — Муж глядел на нее в полном недоумении. — Как же ты могла не предохраняться? О чем ты думала? Только ребенка мне не хватало!

— Я не предохранялась, потому что всегда хотела детей! — Она начала закипать: не такой, ох, не такой реакции ждала она от мужа. — А раз ты так против, почему же не позаботился сам? Мне казалось, что, если ты тоже ничего не делаешь, значит, ты, как и я, не против ребенка.

— Я не предохранялся, потому что привык, что девчонки сами об этом беспокоятся, — ляпнул Костя. — Это же прежде всего вам надо, не нам…

Катя закусила губу. Такого цинизма она не ждала.

— Слушай, так, может, ты и пойдешь к этим своим девчонкам? — не сдержалась она. — Зачем тебе я, если у тебя есть они?

— Ладно, Катюша, не заводись, — вздохнул муж. — Ты и меня тоже пойми. Ну сама подумай, какие у нас с тобой сейчас могут быть дети? Нам обоим еще учиться целый год, потом дипломы защищать. Пока работать начнем, пока на ноги встанем… Да и для себя пожить еще хочется. А ярмо на шею надеть всегда успеем, дурное дело нехитрое.

— Но я уже настроилась родить ребенка сейчас, — возразила Катя. — И обо всем подумала. Я могу взять на год академический отпуск, пока ты закончишь учебу, а потом…

— Нет и еще раз нет! — перебил ее Костя. — Никаких спиногрызов, по крайней мере, сейчас. Мое слово твердое. Если тебе так приспичило рожать — рожай. Но только без меня. Учти это. Я уйду, а ты будешь растить своего отпрыска одна. Ну, может, мама с папой тебе помогут, они же у тебя великие педагоги…

Последние слова явно были сказаны с целью ранить ее побольнее. Конечно, она обиделась, конечно, не осталась в долгу, высказала все, что думала…

Словом, тот разговор закончился крупной ссорой, первой их ссорой за всю не только их семейную жизнь, но и за все их знакомство. В ту ночь супруги впервые легли спать в разных комнатах. А утром ни свет ни заря, видно, Костя сообщил ей новость по телефону, примчалась свекровь и начала промывать Кате мозги. Используя более мягкие выражения, чем ее сын, она тем не менее убеждала Катю в том же, в чем и Костя. Мол, торопиться с ребенком не надо, что жизнь сейчас очень трудная, что они еще слишком молоды, чтобы быть хорошими родителями, что сами они пока ничего не зарабатывают, живут на Катину стипендию, случайные Костины приработки да помощь мам и пап… Разговор затянулся на несколько часов. После ухода свекрови она долго плакала, но в глубине души не могла не признать, что свекровь во многом права. Если не во всем. И получилось так, что Катя оказалась одна против целого мира. Даже лучшая подруга Людка, которая уже успела родить дочку, и та посоветовала не спешить. Дети — это ведь не только радость, но и постоянные заботы. Бессонные ночи, режущиеся зубки, капризы, болезни, грязные пеленки, бесконечные очереди за детским питанием и в молочную кухню… Все это еще можно потянуть, когда у тебя есть поддержка, в том числе и финансовая. А когда еще учишься, живешь на одну стипендию и предки совсем не жаждут помогать с дитем — то на фиг, на фиг… Прекрасно можно несколько лет подождать с потомством, ничего страшного в этом нет.

И Катя волей-неволей вняла звучащему со всех сторон, точно из стереофонических колонок, голосу рассудка и «здравого» смысла. Довольный, Костя проводил ее в больницу на аборт. Оттуда она вернулась совершенно разбитой и опустошенной. Было такое чувство, что вместе с той маленькой жизнью, которую уничтожили в ней с ее же согласия, врачи вырвали из нее и значительную часть ее собственной жизни, ее души…

С той поры отношение Кати к мужу изменилось. Обманывать себя, убеждая, что она любит его, не было ни сил, ни желания. Некоторое время она всерьез подумывала о разводе. Но мысль, что она снова будет жить в холодном своем одиночестве, возвращаться в темную и пустую квартиру, приводила ее в ужас.

И Катя смирилась. Она сделала все, чтобы снова наладить совместную жизнь с Костей, и преуспела в этом. Прошло много лет, прежде чем она смогла признаться себе, что все эти годы их семья удивительно напоминала вазу с трещиной. Вроде заклеили, замазали, на вид ваза как ваза, а из нее все равно капает, и цветы в нее не поставить — быстро завянут. Пользоваться такой вазой нельзя, она годна разве что для того, чтобы без дела стоять на полке, пылиться. Ну, разве что кто-нибудь в гости придет и по незнанию заметит: «Ах, какая красивая ваза!..» А ты ему ответишь с толикой гордости: «Да вот, есть у нас такая…»

Но тогда казалось, их жизнь постепенно входит в нормальную колею. Они получили дипломы, стали работать. Костя после Бауманки увлекся компьютерами. Сначала занимался «железом» и установкой программного обеспечения, потом, с распространением в России Интернета, одним из первых занялся разработкой, оформлением и поддержкой сайтов. Это занятие его очень устраивало, так как позволяло работать по свободному графику и только на себя, а при этом иметь более или менее приличные доходы — но, конечно, далеко не такого уровня, как у ставшего чуть ли не олигархом Андрюшки Шелаева.

Катя по окончании своего любимого историко-архивного института так и осталась в нем, сначала методистом на кафедре, потом преподавателем. Работа ей нравилась, она с удовольствием общалась со студентами, но зарплата, увы, оставляла желать лучшего. Иногда, такое случалось примерно через каждые пару лет, Катю посещала идея все-таки начать нормально зарабатывать. В этом ее активно поддерживал Костя, и тогда Катя устраивалась куда-нибудь в коммерческие структуры — однажды в банк и два раза в торговые фирмы, один раз секретарем и пару раз менеджером по продажам. Но, немного потрудившись на новом месте, она вскоре уходила оттуда, убеждаясь, что это совсем не ее, и снова возвращалась в любимый институт, который уже стал к тому времени гуманитарным университетом.

А вот детьми Пановы так и не обзавелись. Когда, спустя лет десять после Катиного аборта, Костя наконец решил, что можно подумать и о ребенке, выяснилось, что забеременеть у Кати уже не получается. И, скорее всего, не получится. Врачи, как они говорили, «не исключают возможности», что это последствия сделанного в молодости аборта. Сама же Катя была на сто процентов уверена, что именно так все и есть. Сколько же слез она пролила, жалея о совершенной ею когда-то ошибке! Но исправить уже ничего было нельзя. Проплакав всю ночь в подушку, та, которую называли когда-то Царевной-Лебедью, забывалась неверным сном только под утро. И ей снился один и тот же повторяющийся кошмар — будто она подходит к окну в какой-то незнакомой квартире, с трудом открывает разбухшие створки, встает на подоконник, делает шаг вперед — и камнем падает вниз…

За долгие годы совместной жизни уклад их семьи давно стал рутинным, чем-то привычным и незаметным — так не замечаешь старых выгоревших обоев на стенах: особенно не раздражают, и ладно. Психологически близкими, по-настоящему родными людьми они так и не стали, но общий быт наладили и научились подстраиваться под привычки друг друга. Катя подозревала, что Костя никогда не был ей верен, несколько раз она натыкалась на весьма недвусмысленные улики, но старалась не обращать на это внимания. И не только потому, что давно из наивной девочки, с юношеским максимализмом делившей весь мир на черное и белое, превратилась в зрелую мудрую женщину. Главная причина такой терпимости крылась в ее безразличии. Их браку шел второй десяток лет, но Катя так и не сумела вызвать в себе любовь к мужу.

При всем при том ее жизнь совсем не была серой и скучной. И став взрослой, Катя сохранила привычки молодости, много читала, следила за новинками театра и кино, старалась не пропускать ни одной интересной выставки. И вернулась к увлечению рисованием. Купила этюдник, краски и все остальное и в свободное время стала писать — чаще всего акварелью, изредка маслом. Не на продажу, не для известности, не для того, чтобы где-нибудь выставить эти работы — нет, она оценивала себя трезво, ее уровень был средний… Но ей очень нравилось рисовать просто так, для души. Это была ее отдушина, отрада, спасение от скуки будней. Когда она обмакивала кисточку в краску и проводила ею по бумаге или холсту, накладывая мазок, она забывала обо всем на свете и чувствовала себя совершенно счастливой.

Так и текла ее жизнь — спокойно, словно заболоченная, заросшая тиной и камышом река по равнине. К тому времени, как ей исполнилось тридцать восемь, Катя поставила на себе крест. Нет, она не перестала следить за собой — хороший вкус не давал ей такой возможности. Да и внешне она ничуть не подурнела. Но яркий огонь жажды жизни в ее душе начал затухать — а это, как известно, первый признак старости. Если человеку нравится жизнь, если он способен получать удовольствие от каждой минуты, если умеет находить для себя радости в мелочах, если не боится ничего нового, то он молод, какие бы цифры ни значились в его паспорте. Но когда ничего этого нет — человек стареет, окукливается, пусть ему нет и сорока.

И вдруг в считаные дни все кардинально изменилось.

…Они познакомились двадцатого марта. Этот день, следующий за ее днем рождения, Катя отчего-то не любила с самого детства. Ведь дня рождения всегда долго ждешь, и когда он наступает, как бы ты его ни проводил, хоть буднично, хоть на работе, без всяких вечеринок, все равно есть ощущение праздника. Тебе звонят друзья и знакомые, поздравляют, желают всего хорошего, говорят теплые слова, дарят цветы и подарки. И ты чувствуешь себя нужным, любимым, хорошим, на душе тепло от сознания, что ты приятен и дорог стольким замечательным людям… Но — увы! — этот день проходит — и все возвращается на круги своя, все вновь становится обыденным и рутинным настолько резко, что начинаешь сомневаться — а был ли он вообще, этот чудесный вчерашний день, или только приснился тебе? Двадцатого марта Катя каждый раз чувствовала себя Золушкой. Бал кончился, ничего волшебного не случилось, и вот она после полуночи ковыляет из замка домой в одном башмачке, в лохмотьях и с тыквой под мышкой.

А этот день к тому же выдался трудным, сначала дела допоздна задержали ее в университете, а затем нужно было заехать к приболевшей матери, завезти продукты, лекарства. После пятидесяти пяти Марина как-то очень резко начала сдавать и, не смущаясь, требовала от Кати все больше и больше внимания. «Ты же не откажешься помочь маме!» — повторяла она, не беря в расчет своего прошлого.

Словом, Катя возвращалась усталой и, выйдя от матери — та жила в Переделкино, — решила взять такси. Что ни говори, это гораздо удобнее, чем дожидаться маршрутку, а потом толкаться в метро с двумя пересадками. Времени на дорогу, конечно, уйдет больше, но особенно спешить ей все равно некуда. Тот период, когда она торопилась домой, давным-давно миновал.

Она проголосовала у обочины, договорилась с водителем первой остановившейся машины, села на заднее сиденье и наконец-то, впервые за этот суматошный день, позволила себе расслабиться. В салоне негромко звучало радио, но передавали, к счастью, не шансон или какую-нибудь попсу, а новости, причем новости культуры. Женский голос рассказывал о начинающейся с завтрашнего дня в Музее изобразительных искусств выставке Амедео Модильяни, и Катя, слушая рассказ директора музея о художнике, тут же подумала: неплохо бы сходить. Ей очень нравился этот художник, незамысловатость и угловатая грация его портретов, таких простых по форме и в то же время удивительно глубоких и психологически точных. «Пойду обязательно!..» — решила она. Дело оставалось только за тем, чтобы найти компанию. Имелась у Кати такая особенность — она терпеть не могла ходить куда-нибудь одна. После спектакля, концерта, выставки или фильма ей очень важно было обменяться с кем-то впечатлениями, да и во время просмотра ей всегда нравилось, чтобы кто-то был рядом. А если еще учесть, что выставка Модильяни устраивается в России впервые и наверняка на нее выстроится огромная очередь, тем более очевидно, что лучше идти в компании или с кем-то вдвоем. Так что Катя решила, вернувшись домой, тут же обзвонить всех подруг. О том, чтобы предложить сходить на выставку мужу, не было и речи. Последнее время Костя еще больше охладел к ней, иногда у нее появлялось такое чувство, что он не помнит, как ее зовут. Они все еще продолжали по инерции жить в одной квартире да изредка выбираться вместе на встречу с общими знакомыми, вроде Андрея Шелаева, но окончательно стали чужими людьми, у которых нет ни физической, ни психологической близости, ни общих интересов, ни общих тем для разговора… Костя отчего-то совершенно охладел к искусству. Когда-то ей нравилось обсуждать с ним книги и фильмы. Но теперь он стал интересоваться лишь боевиками и компьютерными играми, проводил чуть ли не дни напролет за монитором и почти ничего не читал…

— Гм, выставка Модильяни! — тем временем заметил водитель. — Очень любопытно. Надо бы сходить.

— Вы любите Модильяни? — из вежливости спросила Катя и почему-то вспомнила повесть любимого автора юности Франсуазы Саган. Историю большой любви, начавшейся с заурядной фразы «Любите ли вы Брамса?..».

— Да, мне он нравится, — кивнул водитель. — Какой-то он… искренний, что ли. Без понтов, без демонстрации, без претензий. Он, конечно, очень оригинален, но это не из желания быть оригинальным, а, по-моему, из самой сути таланта. Никакого скрытого смысла, ложной многозначительности, внешних эффектов, которые так любят многие современные «деятели искусства», — в его последних словах прозвучала ирония. — И при этом очень здорово чувствует человека. Вроде изображено только то, что изображено… А приглядишься — изображена вся душа.

— Вы художник? — спросила Катя, приглядываясь к собеседнику. Симпатичный мужчина приблизительно ее возраста, может быть, чуть постарше, темноволосый, с небольшой аккуратной бородкой, делавшей его похожим на героя туристских песен шестидесятых годов.

— Я? — Он засмеялся, и Кате понравился его смех, она всегда считала, что у плохого человека не может быть приятного смеха. — Нет, что вы! Я в типографии работаю, заведующий производством. Просто люблю искусство — живопись, скульптуру… Это нам с сестрой мама привила, она все детство нас по музеям водила, про картины рассказывала… Так что на Модильяни я обязательно схожу, надо только найти с кем. Признаться, терпеть не могу бывать где-то один, в кино ли, в музее ли…

«Надо же, какое совпадение!..» — отметила про себя Катя.

— А вы сестру возьмите, — с улыбкой предложила она.

— Рад был бы, — с улыбкой же вздохнул водитель. — Только Маруська уже восьмой год в Штатах живет, вышла замуж за потомка российских эмигрантов первой волны…

По одному этому имени — Маруська, по той интонации, с какой оно было произнесено, сразу стало ясно, как тепло он относится к своей сестре. И Катя всей душой позавидовала этой незнакомой ей женщине. Как она сама мечтала в детстве о брате…

— Извините, а можно я задам вам нескромный вопрос? — деликатно осведомился водитель.

— Извиняю, задавайте, — снова улыбнулась Катя. Этот человек нравился ей все больше.

— Скажите, а вы случайно не учитель?

— Почему вы так решили? — удивилась она.

— У вас такая манера говорить…

— Занудная, что ли? — теперь она откровенно веселилась.

— Нет, что вы, нисколько! — с жаром возразил он. — Просто вы так четко выговариваете слова, будто что-то кому-то объясняете.

— Вы почти угадали, — не стала отпираться Катя. — Я преподаватель в университете. А при современных студентах вузовский препод мало чем отличается от учителя.

— А что вы преподаете?

— Историю искусств в РГГУ.

— Здорово!..

Они проговорили всю дорогу, занявшую из-за пробок почти полтора часа, и у Кати возникло такое чувство, будто она знакома с этим Иваном — так он представился — очень давно: настолько ей было легко и приятно с ним, настолько хорошо они понимали друг друга. И когда его автомобиль свернул в ее переулок, она остро пожалела, что сейчас придется им распрощаться. Но что поделаешь…

— Сколько я вам должна?

И Катя и вдруг услышала в ответ:

— Один совместный поход на выставку Модильяни. Вы же специалист по искусству, я считаю, что не должен упускать такой шанс — посетить выставку в компании персонального гида. Если вы не против, конечно.

— Я только «за», — ответила она, скрывая бурную радость. — Не поверите, но я тоже ломала голову, с кем бы пойти туда…

Воспоминание одиннадцатое

Андрей. Новый бизнес

К концу июня дом был совсем готов, и он собирался переезжать со дня на день. В самое ближайшее время должны были привезти мебель для спальни — он заказал ее в Италии и Англии по каталогу, — и как раз к тому времени истечет срок аренды съемной квартиры.

В тот день Андрей решил заняться делами пораньше, был понедельник, и планов наметилось великое множество, а хотелось успеть если не все, то как можно больше. Но загад не бывает богат. Едва он вышел из подъезда и направился к джипу, ожидавшему его неподалеку с верным Васильичем за рулем, как услышал знакомый женский голос. Кто-то окликнул его по имени.

— Ты? — удивленно воскликнул он, оборачиваясь.

В нескольких шагах от него стояла Старьевщица. Несмотря на то, что с утра было нехолодно, а днем и вовсе обещали жару, на ней были черные брюки и темно-синяя шелковая блузка с длинным рукавом.

— Не ожидал встретить меня здесь? — как обычно, она усмехалась своей прохладной ироничной усмешкой.

— Не ожидал, — честно сознался Андрей. — Я привык видеть тебя только в том баре…

— То есть, по-твоему, я могу появляться лишь в одном месте, как призрак оперы? — ее позабавило его изумление. — Ошибаешься, дорогой, я перемещаюсь так же, как все остальные люди… И пользуюсь транспортом, а вовсе не летаю по воздуху, не прохожу сквозь стены и не телепортируюсь, возникая из ниоткуда… И сейчас специально приехала за тобой, чтобы кое-куда тебя отвезти.

— Куда это? — без особенной радости осведомился Андрей. Он относился к типу людей, кому трудно бывает быстро перестроиться и кто крайне неохотно меняет свои планы.

— А ты забыл? — наигранно изумилась Старьевщица. — Мы с тобой договорились начать общий бизнес.

— Неужели? — в свою очередь удивился он. — Что-то я не помню, чтобы у нас шла речь о совместном бизнесе…

— Что ж, тогда самое время начать этот разговор, — улыбнулась она. — Поехали, отвезу тебя к себе в офис.

Он замялся. Отказываться от намеченного на этот день ему не хотелось. Но соблазн посмотреть на ее офис и выслушать предложение (что еще за такой общий бизнес она придумала?) перевешивал. В конце концов, покупка цветов для холла первого этажа, спортивных тренажеров и плазменной панели во вторую гостиную может и подождать. Ему предоставляется возможность узнать кое-что об этой загадочной женщине! Шанс упускать нельзя…

— Ладно, уговорила, — как бы нехотя согласился он. — Поедем на моей машине или на твоей?

— На моей, — и она кивком указала куда-то в сторону. Андрей повернулся и только сейчас заметил на другой стороне двора, чуть наискосок от своего джипа, белоснежный «Бентли». Вот так. Что называется, простенько и со вкусом.

Он отпустил Васильича, и они уселись в «Бентли». Хозяйка обратилась к водителю.

— В офис, — коротко приказала она, и роскошный автомобиль тронулся с места.

Им удивительно повезло — больших пробок каким-то невероятным образом удалось избежать. И это несмотря на то, что их путь пролегал по центру, по Садовому кольцу, через Крымский мост, в один из тихих переулков Замоскворечья в районе Пятницкой. Плавно покачиваясь, автомобиль въехал в ворота и остановился у дверей неприметного двухэтажного особняка, прятавшегося от посторонних глаз за узорными воротами и небольшим, но тенистым палисадником, сплошь заросшим высокими ветвистыми деревьями. Водитель вышел из машины, чтобы открыть пассажирке дверь. Андрей мельком взглянул на него и невольно отметил выражение его лица… Точнее, полное отсутствие какого-либо выражения. Лицо водителя скорее напоминало застывшую маску.

В отличие от подавляющего большинства превращенных в офисы особняков, в этом явно не делали модного евроремонта и не набивали его современной мебелью. Здесь бережно сохранялся дух старины, причем именно дух, а не его имитация с помощью всяческих подделок. Андрею, который после строительства собственного дома стал считать себя если и не специалистом, то, по крайней мере, не полным «чайником» в вопросах ремонта, показалось даже, вся отделка помещений, от лепнины до паркета и обоев, полностью аутентична. В холле перед неширокой лестницей из белоснежного мрамора им встретилась невзрачная коротко стриженная мужеподобная особа в строгом деловом костюме. То, что это женщина, можно было понять лишь по юбке, никаких других признаков пола в ее фигуре не наблюдалось. Она равнодушно, без всяких эмоций, поздоровалась с ними голосом, напоминающим голос автоответчика, и тотчас скрылась за какой-то дверью. Старьевщица не обратила на нее внимания.

— Пойдем в мой кабинет, это туда, — пригласила она, указывая на лестницу.

Поднявшись следом за ней на второй этаж, Андрей принялся с изумлением озираться. Уж что-что, а на кабинет руководителя эта комната была похоже меньше всего. Скорее она напоминала нечто среднее между складом реквизита где-нибудь на киностудии и лавкой ростовщика, какими их любят изображать на иллюстрациях к книгам или показывать в фильмах. Помещение, занимавшее весь второй этаж, было сплошь заставлено, чтобы не сказать завалено, старыми вещами. Открытые, застекленные и закрытые шкафы вдоль стен, иногда в несколько рядов, как стеллажи в библиотеке, полки до самого потолка, этажерки, горки, столы, столики, какие-то ящики и коробки… И все это было в полном смысле слова набито битком. Чего здесь только не было! Разнообразная мебель, многочисленные вазы, детские игрушки, посуда, статуэтки, картины, одежда, украшения, связки писем, открытки, часы, зеркала, книги, тетради, фотографии, засохшие цветы… Даже конфеты и коробки из-под них, даже какие-то флаконы, пустые бутылки и банки… Многие предметы являли собой неизвестно что и неизвестно для чего были предназначены. Во всяком случае, Андрей не мог понять этого. И все — от старинных, сделанных много веков назад вещей, вроде вон того массивного расписного сундука в углу, до совсем современных, таких, как стоящий на крышке этого сундука плоский жидкокристаллический монитор, — беспорядочно хранилось здесь. Особенно поразила Андрея резко бросавшаяся в глаза разница в стоимости предметов. Новенькие мужские часы от «Vacheron Constantin» соседствовали с грязным спичечным коробком, старинное кольцо прекрасной работы с огромным, чистейшей воды изумрудом в обрамлении россыпи бриллиантов лежало на выцветшей почтовой карточке. А за раму картины кисти Огюста Ренуара (подлинника!) был небрежно заткнут криво вырванный из блокнота клочок бумажки в клеточку с парой наспех нацарапанных карандашом неровных строк.

— Ну, и как тебе мой офис? Впечатляет? — поинтересовалась, оглядывая свое хозяйство, Старьевщица.

— Оригинальный. И даже очень, — дипломатично ответил гость. — Ни разу не видел ничего подобного…

— Типичная лавка старьевщика, правда? Точнее, Старьевщицы… — Они осторожно шли по узенькому проходу, пролегавшему сквозь рукотворное нагромождение, как по тропинке сквозь густую лесную чащу. — И тем не менее у меня вполне процветающая компания. Даже, я бы сказала, более чем процветающая. Кто знает, может быть, когда-нибудь я продам тебе свои акции, и ты сам в этом убедишься… Да, кстати об акциях! Именно об акциях я и хотела с тобой поговорить. У меня на твой счет появилась идея. Я решила, что, пожалуй, не буду больше расплачиваться с тобой наличными, это как-то слишком уж скучно… Да ты садись, садись! — Тонким пальцем с блестящим ногтем она указала на обитый кожей диван начала прошлого века, а сама опустилась в стоящее напротив плетеное кресло-качалку, покрытое клетчатым пледом. — Слушай, что я придумала. Я решила помочь тебе с новым бизнесом…

— Интересно узнать, в какой области?

— Да в любой! — собеседница почему-то весело рассмеялась. — Хочешь — металлургическое производство, хочешь — шоу-бизнес, хочешь — банковское дело, хочешь — торговля фармацевтическими препаратами. А хочешь — все это сразу и плюс еще множество разных направлений. Сейчас бушует кризис, множество компаний и организаций разоряются, лопаются, как мыльные пузыри, акции и доли в бизнесе продаются буквально за бесценок. Их можно очень выгодно приобретать… Если знать, когда, где и у кого.

— Дело за малым — раздобыть такие сведения, — иронически хмыкнул Андрей. — Что-то я с трудом себе представляю, как захожу с улицы в какую-нибудь нефтяную компанию и вежливо так интересуюсь: «Вы мне, случайно, половину своих акций по сорок копеек штука не продадите?..»

— Смешно, — согласно кивнула Старьевщица без тени улыбки.

— Хотя, если серьезно, в твоей идее что-то есть, — задумчиво продолжил Андрей. — На самом деле раздобыть информацию несложно, проблема в другом…

— Не волнуйся, добывать информацию и обивать пороги разоряющихся фирм тебе не придется, — перебила Старьевщица. — Этим займутся специалисты. И сейчас я как раз хочу познакомить тебя с одним из них. С минуты на минуту он подойдет сюда. Это мой… сотрудник. Один из моих сотрудников.

Едва она договорила, из-за массивного буфета с искусно вырезанным на дверце барельефом, изображающим древнерусский пир — настоящего произведения искусства, — тихо появился мужчина в сером костюме. При виде его Андрею отчего-то пришла на ум фраза из Чехова, которую в былые времена любила цитировать Катюша: «девица примечательна тем, что ничем не примечательна…» Столь безликого человека — с удивительно невыразительной внешностью — встретишь нечасто. Среднего роста, среднего возраста, средней комплекции, с блеклыми серыми волосами и бесцветными глазами и абсолютно заурядным, малоподвижным лицом. «Вот это тип… Ему бы в разведке работать…» — мысленно усмехнулся Андрей. Следуя правилам вежливости, он встал с дивана, протянул руку и представился.

— Очень приятно, — без всяких эмоций в тусклом голосе откликнулся собеседник, не выражая никакого желания назвать в ответ свое имя. Андрей, не привыкший общаться в подобной манере, не выдержал:

— Простите, а как мне обращаться к вам?

— Можете называть меня просто брокер, — прозвучал безучастный ответ. — И, если не возражаете, давайте перейдем к делу.

Состоявшийся далее разговор произвел на Андрея странное — двоякое впечатление. Беседа велась на удивление профессионально — все, что было высказано его собеседником, говорилось с отличным знанием дела и по существу, кратко и четко, ничего лишнего. Причем настолько четко, что Андрея не покидало ощущение, будто он имеет дело не с живым человеком, а с хорошо отлаженным автоматом, каким-то говорящим механизмом вроде тех, что вмонтированы в некоторые банкоматы. «Опустите купюру в купюроприемник — введите номер — нажмите кнопку — возьмите ваш чек…»

— И как тебе понравился твой новый партнер? — спросила Старьевщица, когда брокер, быстро обсудив все нюансы, сразу же покинул комнату, которую она называла своим кабинетом.

— Знаешь, — задумчиво проговорил Андрей, — тебя окружают очень странные люди. Твой водитель, этот брокер, та женщина в вестибюле… Все они больше похожи не на живых людей, а на каких-то замороженных зомби… Или биороботов. Скажи, по какому принципу ты подбираешь свой персонал?

— Ты так до сих пор и не понял? Все эти люди — мои бывшие клиенты.

— Бывшие клиенты? — Андрей чуть не привстал от неожиданности.

— Ну да. А ты думал, ты у меня один? Нет, дорогой мой, ты далеко не первый, с кем я заключила сделку на покупку воспоминаний. А люди так устроены, что раз почуяв легкие деньги, уже не могут остановиться. И продают все до самого донышка. У многих просыпается азарт, они начинают гнаться за новыми впечатлениями, ездят в путешествия, ищут неизведанных ощущений в наркотиках, алкоголе, сексе… И не потому, что хотят заполнить и разнообразить свою жизнь, а лишь затем, чтобы приобрести новое воспоминание, которое они опять смогут продать мне.

— И ты покупаешь у них все воспоминания? До последнего? — Ему отчего-то вдруг сделалось не по себе.

— Обычно да, — невозмутимо ответила Старьевщица. — Исключение я делаю лишь для настоящих профессионалов, таких, как этот брокер или мой водитель. Им я оставляю кое-какие воспоминания о работе, о деле, которое они умеют делать по-настоящему хорошо. Из таких вот бывших клиентов получаются великолепные работники, потому что кроме работы их больше ничто не интересует.

— Такое чувство, что вместе с воспоминаниями ты покупаешь душу, — пробормотал Андрей. Ему хотелось, чтобы его слова прозвучали шутливо, но это не вышло, голос выдал его волнение.

Собеседница смерила его взглядом.

— Какие вы все-таки все одинаковые! Если бы ты знал, сколько раз в своей жизни я слышала эти слова… Смешно, право!.. Ну что вы все привязались к этой душе, которую сами и выдумали? Что это за непонятная субстанция, с которой все так носятся? Вот ты — ты можешь мне объяснить, что такое душа?

— Ну… Это не так-то просто… — замялся Андрей. Он никогда не был силен в формулировках. Вот была бы здесь Катя — она бы мигом все объяснила, четко, конкретно и понятно. — Это внутренний мир человека, его духовные ценности, его представления о добре… Честность, порядочность, совесть, в конце концов. Во всяком случае, то, что не дает идти на сделку с ней.

— То есть, по твоей логике получается, что каждый, кто совершает что-то осуждаемое обществом, продал свою душу? — подняла брови Старьевщица. — Каждый солдат, убивающий на войне, каждый хирург, делающий женщинам аборт, и даже каждая из женщин, решившаяся на подобный шаг?.. Ты разве сам не замечаешь, как нелепо это звучит? Нет, мой дорогой, вынуждена развеять твои наивные представления. Никто никаких душ не продает и не покупает — потому что ее нет, этой самой вашей души, это все красивые выдумки священников и поэтов… Впрочем, хватит лирики, давай лучше перейдем к делу. Тебя устроил план, предложенный брокером?

— Да, вполне, — уверенно кивнул Андрей, в нем тотчас заговорил бизнесмен. — Во всяком случае, на первый взгляд. В дальнейшем, конечно, нужно будет уточнить некоторые детали…

— Ну, это вы уже решите с ним, в процессе, — отмахнулась Старьевщица. — Сейчас главное — начать.

— С чего?