Плацдарм по бросовой цене Дышев Андрей

Глава 42

– Дружище! – крикнул я с удивлением, вмиг забыв об Анне. – Ты что здесь делаешь?

Красиво перепрыгнуть через забор из кустов не удалось. Нога запуталась в колючих ветвях, и я грохнулся на тропинку.

– Стоять! – предупредил охранник Дика и покрутил на пальце револьвер.

– Этот лис опять меня перехитрил! – кричал Дик. – Видит бог, мое терпение лопнет! А ты какими судьбами здесь? Я видел здесь Нику! Ты упадешь с дерева, когда я тебе обо всем расскажу!

– Тебя что, ведут на расстрел? – спрашивал я, поднимаясь на ноги и отряхивая джинсы.

– Я спрашивал, он не говорит, – отвечал Дик. – Они все тут какие-то молчуны. А дерутся плохо! Мне стыдно за Гонсалеса!

– Прикрой рот! – вяло пригрозил охранник.

– Ты когда им попался? – спросил я, приблизившись настолько близко, что охранник, растерянно глядя то на меня, то на Анну, закрыл Дика от меня своей грудью.

– Вчера взяли. В камере душно, – жаловался Дик. – Кормят одной рыбой.

– По тебе не видно, что тебя содержали в плохих условиях, – ответил я.

Наш непосредственный разговор обескуражил охранника. Он не вмешивался и не угрожал револьвером, потому что не понимал, имеет ли Анна какое-либо отношение к пленному Дику и в какой мере я могу пользоваться властью Анны. Я не обращал на охранника внимания, что было лучшим способом продемонстрировать свои полномочия, подошел к Дику и крепко обнял его. Сам не знаю, искренним был этот порыв или же я хотел продемонстрировать Анне свое отношение к человеку, который ни разу не обманул и не предал меня.

Мы хлопали друг друга по спине. Вакуэро скользнул своей щетиной по моему плечу и хриплым голосом заметил:

– А ты здесь, кажется, неплохо обосновался.

– Нет, – ответил я так, чтобы Анна могла меня слышать. – Это тебе так кажется. Я, как и ты, мечтаю унести отсюда ноги.

– Правда? – не совсем доверчиво спросил Дик.

– Эй! – крикнула Анна. К кому это «эй» относилось, я понял не сразу, но обернуться посчитал ниже своего достоинства. – Отведи обоих к выходу, и пусть уходят!

Охранник в отличие от меня все понял правильно. Он развел руками, с удивлением посмотрел на Анну, затем на Дика и вежливо возразил:

– Но господин Гонсалес будет…

– Я решу этот вопрос с Гонсалесом сама! – жестко оборвала Анна. – Делай, что тебе приказывают!

Я добился своего, и Анна поняла, что в моей шкале ценностей этот вакуэро стоит намного выше, чем она. Повернувшись, я хотел встретиться с Анной взглядом и поблагодарить ее, но увидел только ее спину и опущенные плечи. Она быстро уходила в парковые заросли, и мне показалось, что она плачет.

– Ничего не пойму, – подумал вслух охранник, глядя на нас.

– Что здесь непонятного? – Дик тотчас занял позицию обвиняемого, которого суд оправдал, и повысил голос: – Во-первых, верни мой револьвер. Во-вторых, проводи нас к выходу. Да смотри, чтобы по дороге с нами ничего плохого не случилось. И сигаретку мне, пожалуйста, потому как твой коллега при обыске очистил все мои карманы.

Я видел, как у моего друга чесался язык, как ему хотелось побыстрее рассказать мне о своих злоключениях, и пока мы шли до ворот, которые поднимались над аркой на манер средневековых решеток при въезде в крепостной барбакан, он изливал проклятия в адрес «хитрого лиса».

– Это хорошо, что ты меня вызволил, Кирилл! – выпалил Дик, как только нас выпустили за пределы базы и по крутой тропе мы пошли к причалу. – Я вырою в лесу берлогу, потом сделаю подкоп, дождусь возвращения этого поганого Гонсалеса и откушу ему оба уха! Видит бог…

– Ты не дождешься его здесь, – ответил я. – Потому что он сюда не вернется. И вообще, сегодня ночью мы отсюда уплывем.

– Уплывем? – переспросил Дик. – Разве ты не останешься в этом раю со своей роскошной женщиной?

– Она уже не моя, Дик, – ответил я. – И в этом раю я никому не нужен.

– Грустные слова ты говоришь, – произнес Дик, прыгая с камня на камень. – А мне что прикажешь делать? Где теперь искать Гонсалеса?

– Он очень скоро погибнет в автокатастрофе, – вырвалось у меня.

– Что?! – Дик остановился и повернулся ко мне. – Ты сказал, что он… Проклятие!! Я не могу этого допустить! Он должен умереть от моей пули, иначе я потеряю Марию! Ромэно, конечно же, узнает об автокатастрофе из газет и телевидения и скажет мне: «Ты проиграл, дружище Диего! Гонсалес ушел из жизни без твоей помощи!» Где?… На чем мы поплывем?… Отправляемся в Эквадор немедленно!

Я опустил ему руку на плечо.

– Мы поплывем на весельной лодке, – ответил я. – Наберись мужества, Дик. Женщины – это, конечно, прекрасная цель, но они бывают так непостоянны, как погода в океане, и не стоит ставить на них свою жизнь.

Дик дернул плечом и нахмурил брови. Мои слова ему не понравились.

– Ты плохо меня знаешь, дружище! – объявил он. – Если я сказал, что отправлю Гонсалеса на тот свет, значит, так оно и будет!

Я не мог заставить себя поверить словам Дика, как бы мне этого ни хотелось. Он это заметил, обиженно отвернулся и буркнул:

– Где лодка?

– По берегу километров пять, – ответил я и попытался перевести разговор на другую тему: – Ты обещал мне рассказать что-то интересное про Нику.

– Я видел ее на базе, – ответил Дик. – Она надела на себя шмотки «мамочки», которую мы выловили в море, обрезала себе ножом волосы и смешалась с лысыми женщинами в таких же голубых костюмах. Правда, я так и не понял, зачем она это сделала. Я сидел в кустах и выжидал момент, когда можно будет двинуть охранника булыжником по балде и влезть в дом Гонсалеса. И в это время Ника с «мамочками» проходила мимо меня. Я цапнул ее за ногу и притянул к себе. Что ты, говорю, делаешь здесь, дурында? А она давай рот мне затыкать и шипеть, чтобы я ее не выдавал и вообще не мешал ей решать свои проблемы.

– Какие у нее могут быть проблемы на базе?

– Спроси что-нибудь попроще. Мне показалось, что она кого-то искала. Я ей предложил: давай, говорю, шумни в сторонке, чтобы отвлечь внимание охранников, пока я буду Гонсалесу уши обрезать, а Ника – веришь, нет? – кулак мне под нос сует и говорит: я тебе шумну, беду на меня только нагонишь. Я спрашиваю: а ты вообще ноги уносить отсюда собираешься или будешь лысиной сверкать? А она мне: поживем, дескать, увидим.

– И вы расстались?

– А что мне с ней было делать? На себе тащить в дом Гонсалеса? Я к самым стенам ползком пробрался, револьверчик подготовил, вскочил на ноги и выбил собой окно. Влетел в комнату – она пустая. Я ногами и головой дверь в щепки превратил и вбежал в другую. И там пусто. Поднялся на второй этаж – никого. А время идет. На шум дистрофики в униформе сбежались, стали мне ультиматум предъявлять. А я выбрался на крышу, разрядил весь барабан, только для себя последний патрон оставил и спрыгнул вниз. Догнали, засранцы, руки скрутили, по затылку чем-то твердым ударили, а очнулся я уже в подвале. Ну, остальное ты знаешь.

– А как ты вообще на базу проник?

– Через забор, – усмехнулся Дик.

– А колючая проволока?

– А что мне проволока, если я поверх нее пончо накинул? Да это не преграда, а так, баловство одно… Ну и жарища, а ты у своей женщины не догадался водички попросить.

Мы сели у воды передохнуть. Из-за скалы неожиданно вылетел вертолет и, разрывая тишину грохотом лопастей, понесся над берегом в сторону базы. Я обратил внимание, что он оставляет за собой черный дымный шлейф.

– Что это он так коптит? – спросил Дик, провожая вертолет взглядом и прикрывая глаза ладонью.

Тут мы одновременно вскочили на ноги. Сверкнув на солнце пластиковым корпусом, геликоптер вдруг резко накренился, и его повело в сторону моря. Редуктор вспыхнул ярким пламенем, рокот двигателя сменился ужасным скрежетом, и, взбив, как в миксере, лопастями волну, вертолет камнем рухнул в воду. Фонтан брызг взметнулся в воздух, и тотчас все стихло.

– Вот это пилотаж! – воскликнул Дик, хватая меня за локоть. – Кажется мне, что эту птичку подстрелили!

– Да кто ее тут подстрелит? – с сомнением произнес я и вспомнил Хосе, единственного обитателя леса. – Из охотничьего ружья вертолет ведь не завалишь?

Гадать нам над этим вопросом долго не пришлось. С той же прытью, с какой вскочили на ноги, мы повалились на песок и уронили подбородки на его шершавую поверхность. Из-за скалы, закрывающей от нас перспективу береговой полосы, беззвучно выдвинулся стальной нос скоростного катера, а затем показалось все судно. Его мышиная раскраска и наличие на борту безоткатных орудий убедительно говорили о его принадлежности к государственным силовым структурам.

– Полиция! – сдавленно крикнул Дик, еще сильнее вжимаясь телом в песок.

Я не понял, какое преступление совершил вакуэро, чтобы так сильно испугаться появления полицейского катера, но на всякий случай тоже постарался не выдать своего присутствия.

Катер на малом ходу шел вдоль берега. Волна, поднятая им, накатила на берег и плюнула нам с Диком в лица. Судно было так близко, что я отчетливо различил стоящих на носу бойцов армейского подразделения. Они были одеты в рыжий камуфляж, их лица были вымазаны тонированным кремом в тон формы и прикрыты козырьками кепи. Опершись о перила борта, они смотрели вперед, на базовый причал, держа американские скорострельные винтовки наизготове.

Снижая скорость, катер проплыл еще несколько десятков метров, подставляя нам для обзора корму.

– Ты что-нибудь понимаешь? – вдруг взволнованно произнес Дик и начал медленно вставать на корточки. – Это что же такое? Это кого же благодарить за такой подарок? Значит, он, голубчик, сам ко мне пришел?

Я думал, что Дик говорит о комиссаре Маттосе, который стоял на кормовой палубе и, отстраненно глядя на пенный след позади катера, курил сигару. И, удивляясь реакции Дика, пробормотал:

– Этого следовало ожидать. Кому, как не комиссару полиции, плыть на полицейском катере?

– Я не о Маттосе!! – вскричал вакуэро. – Я о Гонсалесе! Смотри! Там, в шезлонге!

Только тогда я заметил, что посреди палубы, в полосатом шезлонге, закинув ногу на ногу, сидит Гонсалес. Казалось, он дремлет, хотя глаза его были открыты и взгляд обращен к берегу.

Не совладав с чувствами, Дик вскочил на ноги и принялся исполнять какой-то каннибальский танец.

– Сам ко мне пришел! – кричал он. – Сам! Значит, есть на свете высшая справедливость! Прощайся с ушами, красавчик!

Автомобильной катастрофы не получилось, подумал я. Не будучи уверенным в том, что солдатам понравится танец Дика, я на всякий случай повалил вакуэро на песок.

– Погоди ты со своими ушами! – сказал я ему, с тревогой наблюдая, как катер, нацелившись носом на пирс, со скоростью черепахи движется вперед. – Я думаю, что Гонсалес приплыл сюда не для того, чтобы удовлетворить твою месть. Он продал полиции Августино.

– Кого? Августино?

– Они не поделили власть… Да ладно, об этом долго рассказывать. Давай-ка поближе подойдем. Не уверен, что обойдется без стрельбы.

– Ты, дружище, меня прости, – сказал Дик, расшнуровывая ботинки и стаскивая их с ног. – Я обязательно помогу тебе спасти твою женщину. Но сначала я должен отрезать у Гонсалеса уши.

Я понял, что удержать Дика не смогу никакими уговорами. Разувшись, он подошел ко мне и крепко пожал руку.

– Даст бог, свидимся.

Мысли о судьбе Анны до предела заполнили мое сознание, и я не слишком хорошо понимал, о чем говорит и что делает Дик. И когда он, пригнувшись, зашел в воду, я вдруг интуитивно почувствовал, что живого вакуэро уже не увижу.

Кидая взгляды на его черную голову, мелькающую среди волн, я побежал по сыпучему склону вверх, к воротам, из которых мы с Диком вышли час назад. Мои ноги увязали в рыхлом песке, перемешанном с камнями, корни кустарников, за которые я хватался, рвались, как гнилые веревки. Я проклинал себя за свой скверный характер, за то, что ушел с базы один, оставив там Анну. Что сейчас может произойти? – думал я. Маттос потребует, чтобы Августино открыл ворота и впустил подразделение на базу. Августино будет тянуть время. Он вряд ли знает о том, что на борту катера находится Гонсалес и все его тайны раскрыты. Седой Волк начнет вести долгие переговоры, убеждать комиссара, что он законно арендует часть острова у владелицы, где занимается благотворительной медицинской помощью женщинам. А что потом? Комиссар прикажет брать базу штурмом?

Обливаясь потом, я вышел на тропу, ведущую к тыльным воротам базы, обратив внимание на то, что охранников рядом с ними уже нет. Ворота были закрыты наглухо, словно в осажденной крепости, готовящейся к штурму.

Я несколько раз ударил по воротам ногой. Они загудели, как высоковольтные провода.

– Эй! – кричал я глухой стене. – Откройте!

Нет ничего более глупого, чем кричать неизвестно кому и при этом не быть уверенным, что тебя слышат.

База затаилась в ожидании штурма. Я не был ей нужен, и никто не собирался принимать во внимание мои проблемы. Подняв с земли камень, я швырнул его в ворота и быстро пошел по тропе, ведущей к морю. Это была единственная тропа, свободная от мин.

Если Маттос хоть что-то соображает, думал я, то не станет стрелять вслепую. Гонсалес, какой бы сволочью он ни был, все-таки должен был предупредить, что на базе находится больше сотни женщин.

Тропа повела меня вверх, по голым белым камням, и на ребре большой базальтовой плиты я остановился и бросил взгляд на базу. Отсюда была видна часть парка с флигелем Августино и посадочной площадкой для вертолета. Территория словно вымерла – ни «мамочек», которые привидениями ходили по дорожкам, ни охранников, скучающих на вышках вдоль стены, ни медиков в белых халатах.

Ниже, под склоном, разбивались о пирс зеленые волны. Катер стоял в нескольких десятках метров от него, не приближаясь и не маневрируя. Гонсалес продолжал сидеть в шезлонге на корме, а комиссар стоял по левому борту с женщиной в шляпе, похожей на располневшую Шапокляк. Они о чем-то оживленно спорили. Женщина махала рукой в черной перчатке в сторону пирса, а Маттос, глядя на нее, часто затягивался сигаретой.

Я пытался увидеть плывущего Дика, но между берегом и катером море было пустынным; лишь вспенивались гребешки волн, которые накатывали на борт катера и прибрежные камни.

Маттос с женщиной зашли в рулевую рубку, и через полминуты я услышал голос комиссара, доносящийся из динамика:

– Августино! Прикажи своим людям сложить оружие, открыть ворота и впустить солдат спецподразделения!

Маттосу пришлось долго ждать ответа. Я думал, что Седой Волк мысленно пошлет куда подальше комиссара и не станет с ним разговаривать, но со стороны базы неожиданно прозвучал голос Августино:

– Здравствуй, дорогой Маттос! Давно не встречался с тобой! Какими судьбами занесло тебя на этот забытый богом клочок суши?

– Я прибыл с инспекторской проверкой.

– Разве вооруженное до зубов спецподразделение уполномочено проводить инспекторские проверки в частной зоне?

– Мне не нравится это перекрикивание через мегафоны, Августино! – сказал комиссар. – Отвори ворота, и мы нормально поговорим с тобой.

– Я согласен, Маттос! – отозвался Августино. – Садись на шлюпку, причаливай к пирсу. И я выйду к тебе.

– Условия здесь ставлю я! – рявкнул Маттос. Комиссар начинал нервничать. – Ты откроешь ворота через пять минут, или же я прикажу открыть огонь!

– Дорогой Маттос! – спокойным голосом ответил Августино. – Для инвалида пять минут – слишком мало. Я не успею даже спуститься с узла связи.

– Ты много болтаешь! Предупреждаю, что время уже пошло. Если ты не откроешь ворота, то через пять минут мои люди начнут штурм базы.

– Комиссар, а ты знаешь, что здесь много беременных женщин? Как, интересно, отреагирует пресса, если узнает о твоем сражении с будущими матерями?

– Я знаю о «мамочках», Августино. Я знаю намного больше, чем ты предполагаешь… Напоминаю: осталось четыре минуты.

Катер отнесло течением в сторону, и ему пришлось разворачивать корму к берегу и возвращаться, чтобы причалить к пирсу. На базе не могли не заметить присутствие на корме Гонсалеса – тот сидел в вызывающей позе и не думал прятаться.

Катер мягко коснулся бортом амортизаторов, и на кнехты полетели швартовочные петли. Солдаты спешивались на пирс через борт катера; гремели тяжелые кованые ботинки, позвякивала амуниция. Спрыгнув с катера, они толпой побежали на берег. Веером, влево и вправо, подразделение рассредоточилось по берегу. В одно мгновение все передвижения прекратились. Солдаты замерли, слившись с буро-желтой окраской прибрежного песка и камней. Черные стволы были направлены в сторону базовых ворот.

Матрос в серой робе помог сойти на пирс даме в шляпе. Шапокляк смотрелась здесь нелепо. Может быть, она была членом правительства Эквадора или представительницей ООН, тем не менее в этой ситуации ей лучше было остаться на материке.

– Осталась одна минута, Августино! – в последний раз предупредил комиссар, вышел из рулевой рубки и спустился на пирс следом за дамой в шляпе.

Осталась минута, мысленно повторил я. Августино ворота не откроет. Этот безумец будет упрямиться до конца, даже если на базе польется кровь рекой. Что я могу сделать? Или умереть под пулями вместе с Анной, или уговорить Маттоса не открывать огонь. Выбора у меня нет.

Мне показалось, что я положил свою жизнь на ладонь и взвесил ее. Все в ней спуталось, все сместилось с привычных мест. Кто теперь для меня Анна? Кто я для нее? Зачем я здесь?

Только инерция и неосмысленное желание остановить всякое движение на этом острове, как и движение времени, толкали меня вниз, к воротам базы. Но я не успел сделать и шагу. За моей спиной лязгнул затвор, и ствол уперся между моих лопаток.

Никаких команд не последовало, и я медленно обернулся. Улыбаясь во весь рот, за мной стоял Влад.

Глава 43

– Знаешь, какую поговорку больше всего любила моя мама? «Избавь меня, господи, от друзей, а с врагами я как-нибудь сам справлюсь», – произнес он. – Здравствуй, дружочек! Не ждал?

– Не ждал, – ответил я, поворачиваясь к Владу лицом, и ствол винтовки прочертил от спины до груди невидимую линию.

– А почему не радуешься? – спросил Влад. По его лицу катился пот, и Влад все время тряс головой, как конь, который сгоняет мух.

Где-то рядом, за кустарником, треснула сухая хворостина, качнулась ветка, и, к своему изумлению, я увидел Марию, которая на большой рогулине пристраивала снайперскую винтовку. Она уловила мой взгляд и приветливо кивнула. Появление этой девушки словно повернуло время вспять. Все это – обстановка и состав – напоминало тот день, когда мы штурмовали виллу Гонсалеса в сельве.

– Вы откуда? – произнес я, пытаясь понять другое: для чего они здесь? По ком намерена стрелять Мария, не сделавшая в своей жизни ни одного промаха.

– От верблюда, – ответил Влад. Он вел себя по-дурацки. Как плохой клоун, который неестественно веселится перед оскорбленной его бездарностью публикой. – Дик с тобой?

Мария с щелчком пристегнула к винтовке магазин и, широко расставив ноги, посмотрела в оптический прицел. Плотно обтягивающие фигуру брюки с бахромой из кожи, короткая замшевая куртка, украшения в стиле инков из глины и дерева на шее и запястьях, черные волосы, туго стянутые на затылке шнурком, и уверенные движения сильных рук. Амазонка, полуженщина-полувоин.

– Твой бродяга где? – повторил вопрос Влад.

– Мой бродяга, – ответил я, глядя Владу в глаза, – добивается сердца и руки Марии.

Влад неестественно громко рассмеялся.

– Ты думаешь, что Мария будет ждать вечно, когда этот засранец выполнит условие пари? – спросил он, сплевывая под ноги и выпячивая живот. – Кто не успел, тот опоздал, понял?

– Почему же опоздал? – с сомнением произнес я и взглянул на катер. Гонсалес уже не восседал на шезлонге. Шезлонг был опрокинут, а из-под него выглядывал край черной штанины. Я снова повернулся к Владу: – Я думаю, что Дик выполнил условие.

– Что он выполнил? Условие? – уточнил Влад и оскалил зубы. Глаза его излучали насмешку. – То есть убил Гонсалеса? А ты уверен, что он убил его?

– Уверен, – ответил я.

– Ты всегда был слишком самоуверенным, а потому проигрываешь в мелочах, которые вырастают в крупные проигрыши, – назидательно сказал Влад. – Гонсалес жив!

Я с удовольствием кивнул на катер:

– Видишь шезлонг на корме?

Влад даже не повернул головы. Он продолжал насмешливо смотреть на меня и чавкать жвачкой.

– Ты такой же лопух, как и он. Вы оба попались на дешевую приманку. Гонсалес не такой идиот и слишком себя ценит, чтобы подставлять свою голову под дурную пулю. Его нет на катере. В шезлонге сидело чучело. Восковой двойник! Понял, боец невидимого фронта?

Я был растоптан своим бывшим другом. Перед глазами поплыл туман, в ушах зазвенело, словно меня медленно опустили под воду. Сейчас я его убью, подумал я и ужаснулся тому, что был готов это сделать.

– Что ж, – произнес я не своим голосом, – теперь вы с Гонсалесом союзники?

– В общем-то, да, – кивнул Влад. – Время конфликтов прошло. Он дал согласие работать на полицию.

– И комиссар простит ему все те преступления, которые он совершил?

– А что он совершил? – заморгал Влад. – Лично он никого не убивал, пираньям никого не скармливал. Все это делали другие.

– Значит, ты уже забыл, как глотал воду в полузатопленном трюме и прощался с жизнью? У тебя такая короткая память?

– Ну не надо, не надо сентенций! – поморщился Влад. – Все, что было, – все в прошлом. А мы живем настоящим. От мертвого Гонсалеса никакой пользы, а от живого – много. Логика и здравый разум убеждают: он должен жить и работать на правосудие, искупая свою вину. Только за то, что он рассказал Маттосу про беременных монстрами «мамочек», ему можно смело дать Нобелевскую премию. Теперь этих тупых свиноматок, готовых за деньги рожать кого угодно, поголовно стерилизуют сразу по прибытии в Гуаякиль. Там уже ждет специальная команда врачей. Августино размножиться не удалось, дружище.

– Мы с тобой не понимаем друг друга, – сказал я.

– А мне твое понимание как собаке пятая нога.

Мы замолчали. Со стороны берега донеслись щелчки выстрелов. Низко пригибаясь, бойцы комиссара пошли на штурм базы. Мария замерла у прицела, выискивая цели, а затем несколько раз подряд выстрелила. Охранники в бежевой униформе посыпались с белой стены, словно сосульки с карниза, сбитые снежками. Первый, второй, третий, четвертый… Мария продолжала стрелять, плавно водя из стороны в сторону стволом винтовки, и каждый выстрел безошибочно снимал с бастиона человека.

– Влад! – крикнул я, переполненный отчаянием. – Если ты можешь как-то повлиять на комиссара, то останови стрельбу! Я попытаюсь поговорить с Августино! Там женщины!

Влад смерил меня тяжелым взглядом.

– Не надо корчить из себя гуманиста, – ответил он. – Тебя вовсе не волнует судьба «мамочек». Ты думаешь только об одной женщине. А мне, по большому счету, наплевать, что с ней будет.

Я понял, что убеждать его в чем-либо бесполезно. Худшие из его качеств – твердолобие и упрямство – проявились в этот момент с особой силой. Вне себя от ярости, я ударил Влада ногой между ног, словно по мячу, забивая победный гол в ворота противника, и, когда Влад сложился пополам, жестко приложился тыльной стороной ладони к его носу – снизу вверх. Я успел услышать хруст и сдавленный вопль и под аккомпанемент выстрелов Марии кубарем покатился по камням и кустам вниз. Кусты, как колючая проволока, вцепились в мое тело шипами и стали рвать его на части. Не чувствуя боли, я бежал вниз и не щадил себя, словно хотел, чтобы на берег выбежал мой скелет с остатками рваного мяса на костях и своим видом посеял в рядах бойцов панику. Невыносимо больно было от предательства друга, а себя, преданного им, было совсем не жалко; я обесценился в собственных глазах, как залежалый и бесполезный товар.

К воротам, уже распахнутым настежь, я выбежал в рваной майке и истекающий кровью. Комиссар, прикрывая револьвером грудь, подпирал спиной створку и, не показывая головы, громко кричал:

– Августино! У тебя еще есть шанс остаться живым и сохранить свое потомство! Прикажи охране сложить оружие и выведи «мамочек». Я даю слово офицера, что по отношению к ним не будет применено насилие и все они по прибытии в Эквадор будут отпущены. А тебе и всему персоналу я обещаю жизнь.

Маттос лгал в отношении «мамочек». Должно быть, это была ложь во спасение, но я не очень-то верил, что Августино клюнет на нее. Какой-то разукрашенный дебил преградил мне путь, но я оттолкнул его от себя и схватил комиссара за руку.

– Остановись! – крикнул я ему, оставляя кровавые мазки на его скользком от пота запястье. – Я смогу его уговорить. Прикажи, чтобы не стреляли! Августино послушает меня!

– Это ты? – не сразу узнал меня комиссар, скользнув по мне взглядом, и нахмурился. – Что ты можешь?

Он подал знак, и стволы, нацеленные мне в голову, опустились.

– Я поговорю с Августино, – повторил я. Воздуха не хватало. В голове пульсировала кровь. Широкое лицо Маттоса плыло перед моими глазами. Я оперся рукой о горячий металл створки. Во рту появился металлический привкус крови.

– А кто ты такой, чтобы он тебя стал слушать?

Его вопрос требовал очень долгих и бесполезных объяснений. Все равно я не смог бы ничего прояснить насчет своих отношений с Августино. Они замыкались на Анне, о которой я не мог сказать ни слова.

– Поверь мне, – произнес я. – Ты ничего не потеряешь, если пропустишь меня на базу.

– Да, ничего не потеряю, – согласился Маттос. – Твоя жизнь мне не нужна. – Он повернул голову и крикнул: – Августино! К тебе напрашивается гость. Он утверждает, что ты будешь счастлив его видеть. Можешь принять его как моего парламентера… Хотя я на этом не очень настаиваю.

Комиссар дернул головой, и жесткая щетина на шее заскрежетала о тугой воротник.

– Иди!

Я сделал шаг и вышел из-под прикрытия ворот. Широкая аллея вела к лаборатории. За мохнатыми стволами пальм тускло отсвечивали тонированные стекла. С обеих сторон от меня тянулись жилые корпуса «мамочек», окна которых были закрыты жалюзи.

Пот струйкой стекал у меня между лопаток, пытка щекоткой была невыносимой, но я не рисковал делать какие-либо движения руками и, сжав зубы, медленно пошел вперед. Я чувствовал направленные в меня стволы винтовок и обезумевшие взгляды уцелевших после снайперского огня охранников; аллея покачивалась перед моими глазами, словно я шел по палубе попавшего в шторм корабля, и изогнутые стволы пальм казались мне спусковыми крючками, на которых дрожали влажные пальцы стрелков. Наверное, со стороны я напоминал сильно пьяного человека и своей нетвердой походкой мог вызвать раздражение у людей, чьи нервы были натянуты до предела. Но с того момента, как я расквитался с Владом, ощущение, что я нахожусь на кончике мушки, не оставляло меня ни на минуту, и к этому аморфному состоянию перехода от жизни к смерти я успел привыкнуть.

Я перешел линию фронта и уже видел краем глаза лежащих под кустами живых и мертвых охранников в бежевой униформе. Мертвые были неподвижны, лежали на траве, раскинув ноги и руки. Живые сопровождали меня взглядами, медленно поворачивая головы и стволы.

Страшное напряжение постепенно отпускало. Я пошел быстрее, ступил на крыльцо лаборатории, и под моими ногами хрустнули осколки стекол.

Я распахнул изрешеченную пулями дверь. Белая штора за ней взвилась, словно крыло лебедя. По обе стороны темного коридора стояли вооруженные люди в масках. Никогда еще на меня не было направлено такое количество огнестрельного оружия.

– Руки! – крикнул один из охранников и, толкнув меня к стене, быстро обыскал.

У меня не было с собой ничего.

– Отведи меня к Августино, – сказал я.

– Августино не принимает! – с неуместной шуткой ответил охранник и замахнулся на меня прикладом.

– Пропустите его! – вдруг раздался из крайнего кабинета голос Седого Волка.

Приклад винтовки застыл перед моим лицом.

– Черт с тобой! – вроде как сделал одолжение охранник.

Я прошел по липкому полу в кабинет. Это была небольшая комната без окон, вся отделанная белым кафелем. Посреди пола, полого опускающегося к центру, чернело сливное отверстие. Вдоль стен стояли носилки на колесах, прикрытые грязными простынями, и металлические столы. Я внутренне содрогнулся. Кабинет напоминал морг или разделочную на скотобойне.

В дальнем углу на своем троне с колесами, в окружении телохранителей восседал Августино. Вид его был ужасен. Не поднимая глаз, он едва разомкнул напряженные губы:

– Зачем пришел? Я же тебя отпустил!

– Августино, – могильным голосом произнес я, – Гонсалес тебя предал.

– Я знаю! – коротко ответил Седой Волк. – Что еще?

– С тыла по базе стреляет снайпер…

– Что еще?! – крикнул Августино.

– Маттос обещает, что отпустит всех «мамочек», как только перевезет их на материк.

– Ложь!!

Я никогда не видел Августино таким подавленным и злым. Он с трудом сдерживал себя. Его желваки безостановочно бегали по скулам, словно он катал во рту крепкий орешек, тщетно пытаясь его разгрызть, ноздри были широко раскрыты, крючковатый нос свешивался на грудь, а на воротник оранжевой рубашки скатывались капли пота.

– Твой Маттос уже вызвал нефтяную баржу с пустыми емкостями для «мамочек», хотя почти все они хотят остаться на острове! Комиссар от бессилия опустился до банального геноцида! Но его не будут судить в трибунале. Я собственноручно выдавлю пальцами ему глаза и сожру его печенку!.. Ты все сказал?

– Августино, – упавшим голосом произнес я. – Если ты не отпустишь женщин, ты проиграешь. У тебя не останется наследников. Маттос намерен сжечь базу вместе с людьми. У него огромные полномочия.

– У него не может быть полномочий убивать беременных женщин! – прошипел Августино, комкая костлявой рукой плед, и поднял на меня страшные черные глаза. – Я уже сообщил всему миру о том, что здесь происходит. Сюда уже направляются корабли с миротворческими силами и журналисты со всех стран. Никто не посмеет поднять оружие на женщин! Ты понял?! Никто!!

Я разговаривал с безумцем, который убедил себя в том, что занимался благим делом. Его надо было отрезвить правдой, ложью – чем угодно, но заставить отпустить женщин и Анну.

– Ты еще не все знаешь, Августино, – произнес я. – Гонсалес представил экспертам вещественное доказательство выращивания на острове безголовых эмбрионов.

Августино вскинул седую голову.

– Что?

– Он привез на материк недельный эмбрион, – лгал я и чувствовал, что бегу по минному полю: один неверный шаг, и я погиб. – В нем легко определили генетическое отсутствие головного мозга.

– Он не мог довезти эмбрион в пробирке! – лающим голосом ответил Августино. – Тот бы протух за сутки!

– Он его высушил и привез на препаратном стекле, – вышел я из положения, как из крутого пике. – Поверь мне, теперь у Маттоса есть моральное право не считаться с беременностью заложниц. Безголовый ребенок – не ребенок. Он отравит твою базу психотропным газом. А потом вынесет тела и погрузит на баржу.

Я попал в цель. Лицо Августино менялось прямо на глазах, все больше напоминая мумию.

– Негодяй! – прошептал он. – Два десятка «мамочек» беременны полноценными детьми! Моими детьми!! А он намерен травить их газом?!

От избытка ненависти Августино попытался вскочить, но лишь слабо дернулся в каталке, затем откинулся на спинку и прикрыл глаза ладонью.