Фуа-гра из топора Донцова Дарья

Глава 7

На сей раз я учла все свои ошибки. Схватила близнеца и полотенце в руки, в зубы взяла чистый памперс, в мгновение ока доставила весь набор в ванную, ловко раздела дитя… и увидела совершенно сухую и чистую розовую попку.

– Ну, и чем ты недоволен? – спросила я, торопясь назад в детскую. – Хорошо поел, штанишки сухие. Назови хоть одну причину для капризов!

Но малыш продолжал рыдать. Я начала ходить по комнате и укачивать Злобненького. Спустя минут десять он успокоился и вроде заснул, но стоило мне положить крикуна в кроватку, как оттуда раздалось сердитое:

– И-и-и!

Это очнулся другой близнец. Следующие полтора часа были заполнены одинаковыми действиями. Я убаюкивала одного кроху, переводила дух и тут же слышала вопль второго. Злобненький, правда, не пачкал памперс, зато его братишка старался за двоих. В конце концов, когда я впала в ступор и забыла, как меня зовут, вдруг наступила восхитительная тишина.

Боясь поверить в собственное счастье, я прокралась на кухню, ожидая услышать очередную арию из оперы «Близнецы, или Безумный день». Но нет, детишки спали.

Я плюхнулась на диван. Ноги-руки дрожали. Голова не держалась на шее прямо, заваливалась то вперед, то назад, и в ней не было ни единой мысли. Потом в мозгу появился вопрос: каким образом Крокодиловна ухитряется сохранять здоровой психику? И она успевает еще справиться с кучей разных домашних дел. Да, скачущий конь и горящая изба ерунда по сравнению с близнецами.

По кухне пролетел тихий стон. Я подпрыгнула, как испуганный заяц. Уже проснулись? Пожалуйста, не надо! У меня только-только перестали дергаться ноги, а руки еще ходят ходуном.

Звук повторился. Но он был слишком тихим для деток, – те орут почище сирен президентского кортежа – и явно исходил от обеденного стола. Я повернула голову и ахнула – прямо на заботливо отглаженной Эммой Гавриловной скатерти сидела Лючия. Я совершенно забыла про йорка, за которым должна приехать мать соседки Насти.

Собачка иногда остается у меня, она милая, никаких хлопот не доставляет, ну разве что выклянчит кусок сыра. Но сейчас терьериха выглядела весьма странно. Крохотное тельце раздулось в боках и напоминало бочонок, маленькие лапки скрючились, голова моталась из стороны в сторону.

– Эй, что с тобой? – всполошилась я.

Лючия издала хрюкающий звук, упала на живот, растопырив четыре ноги и стала похожа на волосатую черепашку без панциря. Я вскочила и приблизилась к собачке. Теперь мне стало понятно, что мордочка Лючи перепачкана чем-то белым, а спустя мгновение я поняла, в чем дело.

На столе стояла открытая банка со смесью «Бэбиням», и еще недавно она была почти полной, сейчас же совсем пустая. Опорожнен и ковшик, куда я вылила воду, чтобы подогреть ее. Лючия проголодалась, попросила у меня перекусить, я, занятая детьми, отмахнулась от нее, и она решила свою проблему самостоятельно: слопала сухую смесь, а затем запила ее. Порошок, соединившись с водой, разбухает, получается субстанция, напоминающая кашу. Я насыпала в бутылочку для младенцев по полторы крошечных ложечки, наливала туда чуть-чуть водички и видела, как раствор густеет, поднимается, увеличивается в объеме. А Лючия угостилась целой банкой и выхлебала около двух стаканов жидкости. Как только в нее все это влезло?

Я бросилась к телефону и соединилась со справочной. Поиски ветеринарной «Скорой помощи» заняли минут пять, наконец, из трубки раздалось:

– Лечебница «Четыре лапы».

– Девушка! – закричала я. – У меня близнецы, мальчики, они едят…

– Поздравляю, – донеслось в ответ, – но мы не лечим детей, обратитесь к педиатру.

В ухо полетели частые гудки.

Разозлившись на наглую администраторшу, не дослушавшую меня, я опять набрала тот же номер.

– Лечебница «Четыре лапы».

– Девушка, у меня близнецы, мальчики, они едят…

– Советую позвонить в районную поликлинику, – отрезала дурочка и снова швырнула трубку.

Ну, погоди! Я опять вцепилась в телефон и похолодела. Из детской полетел двухголосый плач, к которому присоединился жалобный стон Лючии. Я замерла, и тут – вот оно, счастье! – из прихожей донесся голос:

– Буянят безобразники?

Из моей груди вырвался вопль:

– Эмма Гавриловна! Вы вернулись! Как я вас люблю!

– Что случилось, Танечка? – бодро осведомилась няня, появляясь на кухне.

Я начала путано рассказывать.

– Не стоит беспокоиться о пустяках, – улыбнулась Крокодиловна, когда речь зашла о йорке, схватила Лючию и понесла в коридор.

Я побежала следом.

– Что вы собираетесь делать с собачкой?

– Вылить из обжоры детскую смесь, – пояснила Эмма Гавриловна, наклоняя песика над унитазом и сжимая его бока. – Дел на минуту. Вот и все. Думаю, сегодня не стоит кормить Лючию, пусть пьет одну воду. Слышите? В дверь звонят, наверное, пришли за гурманкой. Идите отдыхать, Танечка, я открою.

Сил ответить ей не было, я побрела в свою спальню и рухнула на кровать. И только спустя час вышла на кухню. Увидев Крокодиловну, мирно вяжущую крохотную шапочку, я пробормотала:

– Почему у вас детки помалкивают, а у меня вели себя отвратительно?

– На то было несколько причин, – деликатно ответила няня. – Умненький с Веселеньким поняли, что ими занимается новый человек, поэтому возмутились. И еще…

Крокодиловна опустила глаза на вязание и принялась считать вслух петли.

– Что еще? – спросила я.

Няня положила спицы на колени.

– Танюша, вы два раза покормили Веселенького, поэтому кишечник у него заработал с необычайной частотой и слегка заболел. Умненькому ничего не досталось, он хотел кушать. Первый бунтовал от обжорства, второй от голода.

Мои щеки начали раскаляться.

– Я дура… – только и удалось выдавить из себя.

– Что вы, конечно, нет! – замахала руками Крокодиловна. – Малыши ведь действительно очень похожи. Знаете, большинство молодых мамочек понятия не имеет, как справиться с одним новорожденным, а вам досталось сразу два ребятенка.

– Это мало утешает, – пробормотала я.

– Танечка, а какое маслице вы использовали для косметических целей? – задала вопрос Эмма Гавриловна.

Я ответила:

– Как вы велели, взяла бутылочку с полки, что висит сбоку от холодильника. Выбрала бутылку от бабушки.

Лицо Крокодиловны не изменило добродушного выражения.

– То-то Веселенький пахнет, как щедро заправленный овощной салат.

Я упала на стул.

– Я взяла не то масло?

– Ничего страшного не случилось, – принялась утешать меня няня. – В советские годы мы обо всяких изысках не слыхивали, мамочки пользовались для смягчения кожи деток подсолнечным маслом. Только сначала стерилизовали его. Сейчас же полно детской косметики. Вон там, слева от морозильника, на полке стоит азуленовое масло, специально для новорожденных.

– Слева, – вздохнула я, – не справа. Черт.

– Ей-богу, льняное маслице очень хорошее, – сказала Крокодиловна, – сама подумывала его использовать. Вы молодец!

– И последнее, – промямлила я. – Простите, но я не выполнила ваше указание про суслика. Не поняла, как он держит своего ребенка, и не смогла придать малышам нужную позу. Очень хотела сделать правильно, перерыла весь «Гугл», но нигде не нашлось снимка грызуна с детенышем в лапах.

Крокодиловна рассмеялась.

– Ох, простите, Танечка, это я сглупила, не так выразилась. Видели, как стоит суслик – этаким столбиком, на задних лапках, а передние перед грудкой держит?

Я кивнула.

Эмма Гавриловна улыбнулась.

– Малышей после кормления надо недолго подержать в таком же положении, чтобы они избавились от проглоченного во время еды воздуха. Мне надо было написать не «суслик», а «столбик», и вы бы тогда разобрались.

На следующее утро я, не заезжая в офис, отправилась к Варваре Борисовой, бывшей горничной Кауф.

Люди, у которых по дому ходит прислуга, очень быстро перестают ее замечать и ведут при ней весьма откровенные разговоры. Кроме того, в своей квартире человеку хочется расслабиться, перестать что-то из себя изображать, стать таким, каков он есть на самом деле. Поверьте, горничные, шоферы, няни знают о своих нанимателях очень много всякого-разного. Большинство работников не хочет потерять службу, поэтому крепко держит язык за зубами. Но вот если помощницу по хозяйству рассчитали, тогда другой расклад. Борисова ушла от Кауф год назад, причем со скандалом: судя по словам Ванды, «ее уволили за плохое поведение». Надо постараться правильно построить разговор, тогда Варвара сообщит мне массу интересного.

В подъезде пятиэтажки было грязно, на подоконниках маячили банки из-под растворимого кофе, набитые окурками. Пол затоптан, перила лестницы изрезаны ножом.

Дверь во владение Борисовой выглядела проще некуда, деревянная с облупившейся краской. На филенке ярко-красным фломастером кто-то написал не совсем приличные выражения. Коврик у двери напоминал грязную тряпку, на нем громоздился полиэтиленовый пакет из дешевого сетевого магазина продуктов, набитый отбросами. На звонок мне открыла худенькая женщина с синяком под глазом и быстро произнесла:

– Миши нет дома, ушел на работу. Всю ночь спал в своей комнате. Честное слово.

Я так и не успела раскрыть рта. Из прихожей послышался резкий, визгливый голос:

– А не ври-ка! Кто там? Полиция?

– Нет, нет, – испугалась тетка, – соседка заглянула, не волнуйся, Леночка, пожалуйста…

Договорить она не успела, ее оттолкнула к вешалке щекастая девица с выкрашенными в почти белый цвет волосами.

– Вы из какой квартиры? – забыв поздороваться, заголосила она. – Не верьте мамане, вечно своего сыночка покрывает. У вас машину со двора угнали? По адресу пришли. Это моего любимого братца работа. Мишка со вчерашнего обеда дома не показывался, в своей постели не дрых, где сейчас находится, неизвестно. Но не на службе точно, потому что постоянной работы у него нет. Напишите заявление в полицию, пусть его наконец посадят.

– Леночка, как ты можешь! – простонала хозяйка квартиры. – Мишенька твой единственный брат, другого нет.

Дочурка скрестила руки на груди.

– Вот и ладно, что других не имеется, легко бы и без Мишки прожила. На фиг нам воры и негодяи?

– Лена, – всхлипнула мать, – нельзя быть такой злой.

– Зато ты слишком добрая, – огрызнулась дочь. – Представляете, вчера я домой вернулась, а у нее фингал. И откуда, спрашивается?

– Голова закружилась, я шла, шла и тюкнулась лицом об угол стола, – соврала родительница.

– Мама, думай, о чем говоришь, – вдруг вежливо произнесла Елена. – Разве ты карлик, чтобы глазом на край стола наткнуться?

Потом она снова обратилась ко мне:

– Так напишете заявление?

Я достала из сумочки удостоверение.

– Вау! Полиция сама пришла! – обрадовалась девушка. – Ну все, капец Мишке.

– Не трогайте мальчика! – закричала мать. – Он болен! На него все клевещут!

Мне наконец-то удалось вставить слово в диалог матери и дочери:

– Здравствуйте, я Татьяна Сергеева, пришла поговорить с Варварой Семеновной Борисовой о Ксении Кауф.

– Ничего не знаю, – быстро сказала хозяйка квартиры.

– Может, разрешите войти? – улыбнулась я.

– Нет, – живо вмешалась Лена. – У нас не убрано, хотите потрепаться, устраивайтесь на лестнице. Нечего нам полы пачкать.

Борисова-старшая безропотно вышла за дверь и показала на подоконник:

– Можем там сесть. Весна уже, совсем тепло, не простудимся.

– Строгая у вас дочка, – произнесла я, прислоняясь к стене.

– Леночка техникум после школы окончила, теперь директор автобазы, хорошо зарабатывает, – начала хвастаться Варвара. – У нее под началом в основном мужчины, приходится быть жесткой. В душе она тихая и ласковая, но жизнь заставляет зубы показывать. Зачем вы пришли? Уже год, как я у Ксении Львовны не работаю.

– А почему уволились? – мгновенно поинтересовалась я и услышала тихий скрип.

Дверь в квартиру Борисовой чуть-чуть приоткрылась. Может быть, ее сдвинул сквозняк, но я почему-то сразу подумала про Елену, которая решила послушать, о чем толкуют ее матушка и незваная гостья.

– Нашла службу с большим окладом, – как-то неуверенно ответила Борисова, – в супермаркете, кассиром. День чеки бью, два отдыхаю, очень удобно. А к Кауф приходилось шесть раз в неделю ездить, да еще за город. Правда, недалеко, десять минут на маршрутке от конечной станции метро, но все равно уставала.

– Варя, – укоризненно покачала я головой, – в семье, где вы служили, другая версия вашего увольнения. Например, у Ванды. Вы с ней дружили?

Борисова отшатнулась и ударилась затылком о стекло.

– Комиссарова всех ненавидит, она очень злая. Из-за Ванды ни одна прислуга у Кауф не задерживалась. Я довольно долго проработала только потому, что все ее подначки игнорировала. И я уверена, это Ванда что-то придумала, из-за чего Ваню арестовали.

Я сделала вид, что понимаю, о ком идет речь.

– Ну, Иван сам виноват.

Варвара округлила глаза.

– Это вам Ванда наплела? Брехня! Она все затеяла, чтобы своего сыночка с Беатрисой свести.

– У Комиссаровой есть ребенок? – не сумела я скрыть удивления.

– Ага! Не знали! – возликовала Варвара. – Сейчас вам всю правду выложу, поймете, какая она лгунья. Ни одному слову ее верить нельзя!

Глава 8

Нанявшись на работу к Кауф, Борисова сразу поняла, кто в доме хозяин. Владимир неустанно подчеркивал, что главой семьи является его жена, но реально правила там Ванда. Ксения-то Львовна с утра до ночи сидела у рояля, извлекая из него жуткие, на вкус Борисовой, звуки. Горничная не могла понять, каким образом эта какофония потом превращается в прекрасные мелодии.

Варваре на половину Ксении заходить запрещалось, там убирала Комиссарова. Она же командовала всем хозяйством, сама ездила закупать продукты, оплачивала счета и общалась с рабочими, которые чинили что-нибудь в саду или в доме.

В десять утра Кауф спускалась на кухню, где ее ждали кастрюлька с геркулесовой кашей и чашка зеленого чая. Ксения перекладывала овсянку в пиалу, нарезала туда кусок сыра, ставила еду на поднос и уносила к себе на второй этаж.

Когда Борисовой объяснили, что ей нужно приготовить для первой трапезы хозяйки, она чуть не расхохоталась. Богатая тетка, живущая в особняке стоимостью в много миллионов, лопает дешевый геркулес? Неужели не могут купить для нее нечто вкусненькое: осетринку, ветчину, импортные йогурты? Вроде у семьи нет нужды экономить.

Но Ксения Львовна за все годы работы Вари в доме ни разу не изменила своего рациона: овсянка и сыр по утрам, в полдень чай с сухофруктами, на обед часа в три крохотный кусочек лосося с овощами, в шесть вечера чай с двумя ломтиками подсушенного зернового хлеба и на ночь несколько слив. Иногда, крайне редко, в обед рыба заменялась гречкой с ароматным деревенским растительным маслом. Ни шоколадных конфет, ни печенья, ни колбасных изделий, ни деликатесов Кауф не употребляла. И еще. В тот момент, когда она спускалась на кухню (что происходило исключительно по утрам, обед, полдник и ужин хозяйке относила Ванда), там не должно было быть людей. Варе предписывалось исчезнуть. Поэтому горничная ни разу не разговаривала с Кауф – она просто не имела такой возможности.

Ксения Львовна практически не высовывалась из дома, очень редко ее можно было увидеть гуляющей по саду. Владимир, наоборот, почти каждый день катался в Москву. А Беатриса ездила на занятия в институт. В отличие от матери дочка была человеком компанейским, она даже ссорилась с отчимом, который не разрешал ей приглашать домой друзей.

Варвара мысленно была на стороне Беатрисы – жизнь в особняке смахивала на монастырскую, разве что не молились с утра до ночи.

Ничто не должно было волновать Ксению. Ей старались не рассказывать о новостях, особенно о печальных. Когда от старости, благополучно прожив много лет, скончался кот Мартин, которого Кауф завела, еще будучи нищей учительницей, Резников тайком похоронил общего любимца в саду и в тот же день принес из приюта для брошенных животных трехгодовалого «дворянина», похожего на Мартина как две капли воды. Новый жилец быстро освоился в особняке, оказался ласковым и сразу завоевал сердца Ванды, Владимира, Беатрисы и Алины. А что Ксения? Она не заметила подмены! Варвара все изумлялась: неужели Кауф настолько глупа, что не понимает – коты не могут жить вечно? Или Ксения Львовна забыла, сколько лет назад взяла в дом Мартина?

Но потом произошло событие, утаить которое от хозяйки оказалось невозможно – Беатриса влюбилась в паренька по имени Иван. Хотя нет, правильнее будет сказать, что девушка не собиралась скрывать свое чувство. И представила избранника матери. Как ей это удалось?

Однажды утром, когда Ксения накладывала себе овсянку, за ее спиной раздался радостный голос Триси:

– Мамочка, это мой жених Ваня. Мы очень любим друг друга и скоро поженимся.

Кауф вздрогнула, обернулась и произнесла:

– Очень рада. Мне так приятно вас видеть. Сейчас Ванда сварит кофе.

Вари в тот момент на кухне, естественно, не было, горничная, как ей приказали, находилась вне поля зрения хозяйки. Но уши-то Борисова не затыкала, поэтому слова Беатрисы, а также ответ матери услышала. И весьма удивилась. До сих пор Ванда твердила, что Ксения Львовна терпеть не может никаких гостей, якобы появление в доме посторонних нанесет ей эмоциональную травму, у хозяйки может случиться нервный срыв. Но сейчас-то Кауф вполне дружелюбно отреагировала на визит Вани. Она не кричала, не закатывала истерику, а вполне гостеприимно предложила юноше кофе.

Конечно, странно, отметила для себя горничная, что мать столь спокойно отнеслась к заявлению Беатрисы о предстоящем замужестве, но Кауф вообще женщина с левой резьбой. И, похоже, она равнодушна к дочери. Ксения даже не догадалась спросить у Триси, каким образом молодой человек очутился в доме в столь ранний час. Не самое ведь подходящее время для первой встречи с будущей тещей.

Зато прислуга мигом поняла, как девушка обстряпала дело, когда пришла застилать ее постель и увидела, что на кровати явно спали двое. Очевидно, Триси поздним вечером открыла окно, и Ваня влез в ее комнату. Беатриса отлично понимала, что у нее есть всего одна возможность легализовать Ивана: познакомить его с матерью. Ясно же, что отчим, заикнись она о замужестве, категорически запретит ей даже думать на эту тему, как всегда, скажет:

– Ксюша нас содержит. Мы с тобой трутни, живущие за счет трудолюбивой пчелки. Хочешь, чтобы семья стала нищей? Если нет, не нервируй маму. Да и какая свадьба в твоем возрасте? Лучше учись усердно.

Но теперь ни Резников, ни Ванда, ни Алина, ни врач Виктор Маркович не могли ничего поделать. Ксения увидела Ивана и не расстроилась.

Варвара с интересом наблюдала, как события разворачивались далее.

Триси ходила с видом победительницы, а Ванда, брат и сестра Резниковы были здорово обозлены, но старательно маскировали свои чувства под светскими улыбками. Иван воспользовался случаем и почти поселился у Кауф. Парень часто оставался ночевать в гостевой комнате, у него в доме завелись личный халат, тапочки, зубная щетка. Потом в шкафу появились рубашки, обувь. Молодой человек медленно, но верно укоренялся в особняке, и в конце концов это сподвигло ближайшее окружение композитора на активные действия. Борисова сначала и не поняла, что стала участницей виртуозно разыгранного спектакля, а между тем, сама того не желая, исполнила в нем чуть ли не центральную роль.

Как-то раз Ванда велела горничной:

– Ступай в кладовку и принеси серебряное блюдо. Оно на полке, слева.

Варя поспешила исполнить приказ, а в спину ей полетел сердитый голос Комиссаровой:

– Ничего попросить нельзя, еле-еле шевелится, ног от пола не отрывает.

Домработница не понимала, по какой причине Ванде так спешно понадобилось блюдо, которое доставали исключительно на Пасху, но сильно занервничала. Борисова влетела в чулан, кинулась к полкам, но обо что-то споткнулась и упала, задев стоявшую рядом табуретку. Свалившись с последней, приземлилась у ее носа… фарфоровая фигурка балерины. Послышался, характерный звук – у статуэтки отломилась голова.

Позже, многократно прокручивая в мыслях произошедшее, Варвара начала удивляться. Почему Ванда неожиданно потребовала серебряное блюдо? После того, как со статуэткой случилась неприятность, Комиссарова про него и не вспомнила. С чего вдруг в чулане появилась табуретка из кухни? Ее там отродясь не было. Кто и зачем притащил сюда хрупкую барышню в пачке и водрузил на табуретку? И главное – обо что она, Варя, споткнулась? Вечером того же дня, принимая дома душ, Борисова увидела на ноге чуть повыше щиколотки тонкий порез. Такой бывает, если с размаха налетишь на тонкую, туго натянутую проволоку или леску. Но откуда бы им взяться в кладовке?

Все эти вопросы возникли потом, а в первый момент, глядя на осколки статуэтки, Варя окаменела от ужаса и тут же услышала возмущенный голос Ванды:

– Что ты, косорукая растяпа, наделала? Раскокала самую дорогую вещь из собрания Ксюши! Фарфор восемнадцатого века! Куплен на аукционе! Теперь до конца дней не расплатишься, корова безмозглая!

Горничная начала рыдать.

– Да уж, только реветь тебе и остается, – бросила Комиссарова и ушла, собрав осколки злополучной статуэтки.

Домработница слышала, что Ксения Львовна очень трепетно относится к своей коллекции изделий из бисквита [5], хранит ее в специальном шкафу в кабинете, и никого не подпускает к ней. Варе было предельно ясно: сегодня ее последний день работы у Кауф. Ее выгонят, не заплатив ни копейки. Хорошо, если не заставят возместить ущерб…

И тут в чулане появилась Алина.

– Знаю про твою беду, – начала певица с порога. – Перестань лить сопли. Быстро езжай вот по этому адресу к Александру Кошмарову. У него замечательные руки, так склеит статуэтку, что никто и не поймет, в каком месте она была разбита. Говори что хочешь, но упроси парня срочно приехать сюда со всем необходимым инструментом. На, держи деньги на такси.

Ошеломленная добротой поп-звезды Варвара, забыв сказать ей «спасибо», побежала ловить машину.

Александр оказался дома и почти сразу согласился отправиться в Подмосковье. Лепеча слова благодарности, Борисова села в крошечную иномарку своего спасителя и всю дорогу назад осторожно рассматривала мастера на все руки. Парень был волшебно красив! Такому бы сниматься в кино, играть в театре, ходить по подиуму, а не фарфоровые безделушки клеить.

Но специалистом Александр показал себя отменным. Он заперся в комнате Ванды, прихватив изуродованную балерину, и через полчаса статуэтка была как прежняя.

Комиссарова отнесла вещицу на место и предложила мастеру чаю. Едва красавец взял в руки кружку, как в столовую впорхнула приехавшая с занятий Триси. За ней шагал мрачный Иван. Было похоже, что парочка поругалась. Надо сказать, у Беатрисы не самый легкий характер, она из-за любой ерунды может взлететь на реактивной метле.

– Познакомься, солнышко, – защебетала Ванда, – с нашим гостем. Он взялся починить комод в гостиной. Ну тот, что с фарфоровыми медальонами.

Мастер встал и чуть наклонил голову.

– Александр.

– Триси, – кокетливо представилась Беатриса, словно забыв про Ивана. – А вы столяр?

– Нет, – смутился красавец, – художник. И мои картины хорошо продаются. Реставрация мебели мое хобби, я берусь только за очень интересные вещи.

С того дня Александр наезжал в особняк Кауф постоянно. С комодом он возился не спеша, вдумчиво, зашкуривал поверхность со скоростью черепахи по сантиметру в день. Варваре стало понятно, что ему очень нравится Беатриса. Девушка не обращала внимания на попытки живописца завязать с ней дружбу, а тот старался изо всех сил – предложил написать ее портрет, пригласил на свою выставку, позвал на день рождения, где должны были присутствовать многие из тех, чьи фото мелькали в гламурной прессе. Но Триси вежливо отказалась от всех предложений, сославшись на учебу.

Как-то раз Варя пошла в бойлерную покурить. В доме Кауф строго-настрого запрещалось дымить, но в помещении с отопительным котлом работала мощная вытяжка, и домработница тайком нарушала запрет.

Не успела Варвара достать сигареты, как до нее донесся голос Ванды:

– Ничего, сыночек, попытайся еще.

– Мама, дело дохлое, – ответил мастер.

Горничная замерла. Потом сообразила, что с внешней стороны дома, впритык к всегда приоткрытому, как требует инструкция, окну бойлерной, стоят Комиссарова и Александр.

– Не надо опускать руки, милый, – сказала Ванда. – Я объясняла тебе, насколько важно заинтересовать Триси. Если не ты, то кто?

– Не знаю, мама, кто, – чуть раздраженно отреагировал живописец, – но точно не я. Похоже, у них с Иваном настоящая любовь.

– Это невозможно! – отрезала Ванда. – Ты обязан ее отбить.

– Прямо вот так? Обязан? – хмыкнул Александр.

– Да, – отрубила Комиссарова. – Оцени, какая отличная партия: симпатичная девушка, семья прекрасная, денег в достатке, Ксения – идеальная теща, никогда в личную жизнь дочери не полезет, хозяйство в доме веду я. Владимир с Алиной тебя на руках носить будут, если ты спасешь их от катастрофы по имени Иван.

– Мама, я не намерен жениться. Сразу ведь предупредил: я готов уложить Триси в койку, но на этом все. И ты согласилась, сказала: «Нам бы только от Ваньки избавиться, остальное неважно». А теперь разговор в другую степь заворачивает? – возмутился Александр.

– Потому что я понимаю, как будет для тебя лучше, – парировала Ванда. – Все равно когда-нибудь придется семьей обзаводиться. И кого ты найдешь? Нищую свиристелку? А Кауф зятю поможет, у тебя всегда будут деньги на выставки. Наймем пиарагента, о Кошмарове заговорит пресса. А через несколько лет ты разведешься. И тогда станешь свободным, но уже известным и обеспеченным.

– Я не готов продаться за бабки, – сердито возразил реставратор.

– Однако согласился же за гонорар отбить Триси у Ивана, – напомнила Ванда.

– Верно, – после паузы признал Александр. – Потому что предполагал, что дело обойдется одноразовым сексом. Иван узнает, что невеста ему изменила, и уйдет. А я брошу Беатрису. Она похнычет и утешится в объятиях кого-то другого. К женитьбе я решительно не готов. И считаю, что пора закрывать лавочку. Ваню и Триси связывает настоящая любовь, их надо оставить в покое.

– Нет, сыночек, это невозможно! – запричитала Комиссарова. – Я так на тебя надеялась! Обычно женщины штабелями к твоим ногам укладываются.

– Значит, не всем я прихожусь по вкусу, – засмеялся Саша. – Кстати, почему ты взъелась на Ивана? Оставь беднягу в покое. Что в нем тебя не устраивает? Бедность? Провинциальное происхождение? Сама пару секунд назад ты сказала, что денег Кауф хватит на десятерых. И я, между прочим, тоже не коренной москвич. Зачем разбивать счастье девчонки? Ну, выйдет она замуж за Ваньку, родит ребенка. Ничего ж плохого. Разведутся? Подумаешь, Триси с младенцем по миру не пойдет. Останутся они навсегда вместе? Флаг им в руки.

– Ой, замолчи, – зашипела Ванда, – ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Если Триси распишется с Иваном, случится непоправимая беда. И не дай бог, у них дитя родится.

– Какая еще беда? – засмеялся Саша.

– В общем, слушай внимательно, сынок. Если ты сумеешь переманить Триси, чтобы Иван навсегда исчез из ее жизни, Владимир заплатит тебе двести тысяч долларов, – пообещала Ванда.

Воцарилось молчание. Потом Александр пробурчал:

– Ну, раз так… Хорошо, я попытаюсь.

– Деточка, ты не пытайся, а сделай, – потребовала Комиссарова. – Помоги маме. Столько нервов я потратила, чтобы тебя в дом внедрить вроде как случайно.

Глава 9

Варвара откинула голову назад, опять стукнувшись о стекло, и с обидой в голосе продолжила:

– Они ушли, а я закурила и думаю: «Лохушка ты, Борисова. Ванда все с фигуркой балерины подстроила!» Так меня жгло, что на следующий день, пока Ксения утром в свою кашу сыр резала да зеленый чай заваривала, я схватила лупу и пошла в кабинет хозяйки. Понимаете, да?

Рассказчица уставилась на меня немигающим взглядом.

– Конечно, – кивнула я. – Вы решили внимательно изучить балерину, склеенную Александром. Не побоялись, что Ксения застанет вас в неположенном месте? Ранее говорили, что домработнице запрещалось заглядывать в покои Кауф.

– Верно, запрещалось, – подтвердила Варвара. – И когда я там очутилась, поняла, почему. А поймать меня в своей комнате Ксения Львовна не могла – она же копошилась на кухне.

– Вы рисковали, – покачала я головой. – Вдруг бы ей неожиданно захотелось что-то взять из кабинета? Пошла бы Кауф наверх, а там посторонний человек…

– Ой, только не она! – рассмеялась Борисова. – Вы просто не знаете, какой пунктуальной была хозяйка. Электричка отдыхает! Да что там электричка, она частенько из расписания выбивается… Ксения Львовна же настоящий робот. Подъем ровно в семь. Через десять минут она на кухне, всегда в розовом халате. В кладовке таких хранилось десять штук. Все одинаковые. Уж не знаю, где их ее родня раздобыла, я подобных сто лет не видела: байковые, с двумя карманами и простыми белыми пуговицами. Давным-давно, в конце восьмидесятых – начале девяностых ими на рынках торговали. И тапочки Кауф носила из той же эпохи – искусственный темно-зеленый бархат, помпон плюшевый, задника нет. Спустится хозяйка к плите и возится там ровно полчаса, ни больше ни меньше. Кашу всегда перекладывала в пиалу с азиатским рисунком. Ложечка из мельхиора, чайная чашка фаянсовая, красная в белый горох, ценой три копейки. И этой посуды у Ванды большой запас имелся. В доме полно шикарных сервизов из тонкого фарфора и столовых серебряных приборов, а сама Кауф барахлом пользовалась.