Твердыня тысячи копий Ричес Энтони

– Можешь не беспокоиться, все по-честному. Мы первыми ворвались в становище, когда рухнул частокол. А едва синеносые дали деру, как моя когорта гребенкой прошлась по ихнему холму, заглядывая в каждый шатер, каждый шалашик, выковыривая тех, кто попрятался. Рабы получатся что надо! Так вот, в одном из шатров нашел я какого-то варвара, вернее, его труп. Дротик из нашего стреломета прошиб его насквозь. Должно быть, ему поручили присматривать за этим ожерельем, но досталось оно мне с ребятами. Короче, что ты можешь предложить за такую славную вещицу?

Интендант выставил ладонь, с усмешкой наблюдая, до чего неохотно ауксилий расстается с тяжелым золотым украшением. Осмотрев витую гривну под светом масляной плошки, он одобрительно кивнул:

– Замечательно. Искусная резьба, явно подлинник. А если сюда добавить какую-нибудь романтическую историю вместо тупого пересказа об обыске трупа, то удачно подобранный коллекционер отвалит за нее небольшое состояние. Тебе же я могу предложить не больше пятисот монет… – Актуарий вернул гривну и лишь дернул плечом на гримасу, которую состроил пехотинец, потерявший дар речи от возмущения. – А чего ты ожидал? Десять тысяч золотых и ночь любви с самой крутобедрой кобылой нашего эскадрона? – Он устало вздохнул, будто изложение прописных истин укрывательства военных трофеев было самым обычным и давно наскучившим делом. Маний лишь сузил глаза, чувствуя, что ничего не может противопоставить превосходно отработанной технике облапошивания простаков. – Ты пойми, Безымянный, такие вещицы сами себя не продают. Первым делом я сбагрю ее одному скупщику, что живет на юге провинции. Понятное дело, не в убыток себе. Он, в свою очередь, перешлет ее в Рим знакомому купцу и тоже с этого кое-что поимеет. А уже купец найдет нужного барышника, который специализируется по редким и опасным сокровищам.

Видя, что тунгр в замешательстве, актуарий покачал головой. Мягко улыбнувшись, он продолжил:

– То, что ты затеял, – противозаконно. Найденный торквес ты был должен отдать своему сотнику, а он, в свою очередь, примипилу когорты, и так далее. Прямо сейчас этой безделушке полагалось бы сверкать на столе наместника, и тот потирал бы уже руки, сочиняя пышные приветствия, с которыми отправил бы дорогой подарок императору. А вместо этого ты как тать в нощи крадешься по лагерю в поисках покупателя, да еще зовешь меня в подельники. Римскому перекупщику вмиг свернут шею, стоит только начальству пронюхать об этом дельце. А как иначе? Он же лишает престол законной доли военной добычи! Нет, понятное дело, мы все так или иначе греем на войне руки, но стоит попасться, и эта красота обернется смертным приговором любому из описанной мной цепочки. За такой риск каждый из них захочет получить немаленький кусок пирога. Вот почему барышник в Риме заработает пятьдесят тысяч, а человек, который доставит ему гривну, – только двадцать пять. Мой знакомый с юга получит десять, я – если повезет – пять. Причем самый большой риск падает именно на меня. Ведь это я должен найти деньги на самом краю света, чтобы рассчитаться с тобой, плюс придумать способ передать товар моему человеку на юге, то есть через всю провинцию, где полыхает восстание. Это мне обойдется в тысячу, если не меньше. – Он вновь вздохнул, качая головой и вскидывая ладони, как бы сдаваясь. – А впрочем… Предчувствия говорят мне, что не надо бы, но я, так и быть, дам тебе тысячу. Сколько из твоего контуберния осталось в живых?

– Пятеро.

– Ну? Видишь? По две сотни на брата! Поди плохо? Жалованье за пару лет, к тому же без вычетов. С такими деньгами умный человек сумеет далеко пойти. Итак, что скажешь?

Помрачневший пехотинец уже понимал, что выбор невелик.

– Ладно, по рукам. Отсыпай золотишко, и разбегаемся.

Актуарий замотал головой.

– Прямо сейчас у меня всего-то сотня-другая. Остальное придется занять у… неважно. Оставь мне вещицу, а уж я позабочусь, чтобы с тобой расчет был сполна.

Тунгр ошеломленно вытаращился.

– Ага, так я тебе и сказал, как меня зовут и где искать. – Он сунул гривну под плащ и развернулся на выход. – Приду завтрашней ночью, так что готовь монеты. Вздумаешь тянуть, цена удвоится. За мой риск, раз уж приходится вещицу для тебя придержать.

Он поднырнул под входной полог и скрылся в ночи, опасливо петляя по лагерю. Интендант же, убедившись, что пехотинца не видно, расплылся в ухмылке от уха до уха и потянулся за плащом.

Отослав примипилов с приказом готовить когорты к завтрашнему походу на север, Скавр расправил затекшие конечности и, откинув завесу в дверном проеме, позвал Арминия:

– Заходи, мой друг, тебе тоже не помешает отдых. Завтра снова в дорогу, и ты мне нужен для ратных дел. Так, постой… Где у нас Первая когорта расположилась?

Не двинувшись с места, могучий германец скрестил на груди исполосованные рубцами руки и подарил своему трибуну неодобрительный взгляд.

– И ты еще хочешь, чтобы я ложился спать? На себя посмотри.

Скавр недоуменно вздернул бровь, затем вдохнул побольше воздуха, собираясь хорошенько отчитать ординарца, но захлопнул рот, когда великан наклонился, чтобы негромко добавить:

– Помнишь тот день, когда ты меня полонил? Когда Тунараз – разрази его самого гром! – бросил с облаков не только свой взгляд, но и несколько молний, даровавших тебе победу в момент неминуемого поражения, а моему народу – позор и рабство? Я тогда говорил и сейчас повторю, что буду сражаться и даже готов умереть за тебя, готов почитать твоего Митру, – но не жди, что я буду скрывать мое мнение. Так вот, я считаю, что тебе надо отоспаться и что совершенно ни к чему принимать личное участие в подготовке войск к боевым действиям, тем более нынешней ночью.

Ответ трибуна был столь же спокойным, однако ничуть не менее твердым:

– Арминий, есть один человек, которому требуется моя помощь.

Германец покачал головой:

– Нет. Ты олицетворяешь собой власть, а центурион Корв никогда и ни за что не склонится перед властями, пока на него смотрит голова лучшего друга. Предоставь мальчишку мне, а сам ложись. Если моя задумка не удастся, одному Митре известно, к каким средствам придется прибегнуть…

Скавр устало кивнул, дружески – чуть ли не ласково – похлопал великана по плечу, затем отвернулся и задернул за собой входной полог. Арминий еще пару минут молча глядел на тканую завесу, после чего решительным шагом направился в сторону расположения Первой когорты. В районе первого сторожевого поста ему навстречу вышли двое легионеров со вскинутыми копьями, чьи наконечники глянцево отсвечивали под факелами.

– Стой! Пароль!

Германец хохотнул и шагнул вперед, чуть ли не упираясь кольчужной рубахой в острия копий.

– Да вы что, уроды, совсем спятили? Какой еще пароль? Я битый час простоял в дозоре у шатра трибуна, и мне недосуг играть в ваши игры. А теперь прочь с дороги, или я отниму копья и засажу их вам, куда солнце не заглядывает.

Пехотинцы нерешительно переглянулись, однако их дальнейшим раздумьям помешал Юлий, который уже торопился навести порядок:

– Так, быстренько его пропустили. Он все равно слишком туп, чтобы запоминать пароли.

Арминий шагнул навстречу, обмениваясь крепким рукопожатием с местным центурионом.

– А-а, Юлий! Рад, что ты выбрался в целости и сохранности из сегодняшней заварушки.

Сотник показал ему длинный, хотя и неглубокий, свежезатянувшийся рубец в мясистом предплечье.

– Не в такой уж и целости. Новое пополнение моей коллекции шрамов. Если так пойдет дело, я и тебя обгоню. Ну а синеносый, который осмелился меня поцарапать, сейчас размышляет о собственной участи на шпиле моей палатки. По крайней мере, этим занята его башка… Итак, чем мы обязаны столь высокому, но припозднившемуся визиту?

Германец поморщился.

– Говорят, у вас тут один офицер засел в собственной палатке и напрочь отказывается выходить: дескать, нельзя мне, а то еще кто-нибудь погибнет. Что, есть такое?

Юлий перестал улыбаться.

– Есть… Я уже пробовал его урезонить, так он мне чуть котелок не снес. Надо что-то придумать, а то ведь с рассветом в поход. Что ж его, позади оставлять прикажешь?

Арминий с мудрым видом покивал.

– Ладно, я сам им займусь.

Юлий усталым взглядом проводил широкую спину германца, пока тот шел по дорожке между палатками, затем обернулся к дозорным и презрительно фыркнул.

– На случай, если появится еще один умник без пароля, но с громким голосом, следуйте золотому правилу. Когда сомневаешься, работай сначала копьем, а уже потом языком. И вы еще называете себя легионерами?..

Нужного ему человека Арминий нашел без особого труда. В то время как тунгры разбивали свои палатки вдоль прямых линий, навесы и шалаши их вотадинских союзников скучились тесным кольцом вокруг шатра предводителя. Германец не стал пересекать невидимую, но недвусмысленную границу, а предпочел крикнуть командным голосом:

– Мартос!

Через пару секунд из шатра выглянул варвар, в котором Арминий признал одного из телохранителей вотадинского князя. Ратник неторопливо приблизился, не сводя с германца спокойного взгляда. Большие пальцы его рук были заткнутны за пояс, в непосредственной близости от пары боевых ножей.

– Ты почему выкликаешь нашего воеводу так, словно он, а не ты оказался у латинян в рабстве? Почему не выказываешь уважения князю, предводителю свободных людей?

Германец мрачно усмехнулся и упер руки в боки, самоуверенно выпятив грудь.

– Когда-то, может, вы и были свободными. Но после предательства, которое устроил Кальг, вы все до единого столь же покорны Риму, как и я. Ну да что с тобой лясы точить, ты сам-то кто такой? Иди теперь и скажи своему хозяину, что мне надобна его помощь. Это насчет центуриона Корва.

Несколько долгих мгновений вотадин не сводил с Арминия жесткого взгляда, затем развернулся и скрылся среди множества шалашей. Еще через некоторое время из своего шатра появился Мартос. Пока германец пробирался к князю, тот разглядывал сияющие искры в угольно-черном небе, полной грудью вдыхая холодный ночной воздух. Подойдя ближе, Арминий встал напротив, и воевода повел свою речь, не отрывая взгляда от звездных россыпей.

– Мой человек передал, будто ты хочешь со мной поговорить. И еще очень просил разрешить вспороть тебе брюхо, как зайцу. Конечно, он расстроен, как и все мои воины, что им не дали поохотиться на Кальга, когда перебили его дружину. Думаю, впрочем, мои ратоборцы еще найдут, чем утешиться. Коль скоро эта падаль почти лишилась людей, которые захватили нашу столицу. Итак, с чем пожаловал? Что такого срочного приключилось, что не может подождать до утра?

С этими словами он остановил свой взгляд на Арминии, который уважительно склонил голову.

– Князь Мартос! Наш общий друг сотник Корв не желает выходить из палатки, а чуть ли не в обнимку сидит с головой своего соратника по имени Руфий и заявляет, что больше не хочет отправлять друзей на смерть. Конечно, не он первый, не он последний, но, думаю, мы оба понимаем, к чему это может привести.

Мартос кивнул.

– За ним охотится римское правосудие. Без поддержки тунгров его быстро обнаружат. И тогда заодно призовут к ответу трибуна и примипила этой когорты – дескать, объясните-ка нам, как вы допустили, чтобы в вашем подразделении укрывался преступник и отщепенец? Так что медленная и мучительная смерть уготовлена не одному ему – если, конечно, власти пронюхают, кто он на самом деле. Ну да мне-то какое до этого дело? Пусть он мне и симпатичен, но коли так настроился самому себе перерезать глотку, чем я могу его остановить? А что касается Фронтиния и Скавра, то по мне, если честно, все эти латиняне друг дружки стоят, и хрен редьки не слаще.

Арминий торопливо возразил, не забывая, впрочем, держать голос негромким на случай чьих-то любопытствующих ушей:

– Завтра в поход, будем освобождать столицу твоего племени, где засели люди Кальга. Мой хозяин сочувствует лишениям, которые несет твой народ, зато если Корва схватят, на место Скавра наверняка поставят римского аристократа, которому наплевать и на тебя, и на любого другого «дикаря». Мало того, я даже подозреваю, кто именно это будет. Судя по тому, чему я был сегодня свидетелем, в нем смелости ни на грош, так что не видать твоему народу спокойной жизни, если войско, от которого зависит выживание вотадинов, вверят законченному трусу.

Мартос пытливо всматривался в глаза германца.

– Руки мне выворачиваешь? Либо мы возвращаем нашего сотника в строй, либо теряем офицера, который из всех латинян искреннее всего желает моему племени свободы ценой как можно меньшего кровопролития… – Он вздохнул. – В который раз меня втягивают в совершенно чужие дела, в то время как я хочу только одного: пусть мне дадут спокойно поохотиться на Кальга… Что ж, германец, пойдем, поглядим, что можно сделать.

Они быстро зашагали к палаткам Девятой центурии. На ходу Мартос жестом отогнал встревоженных телохранителей.

– Любой, кто способен одолеть меня на пбру с этим страхолюдным верзилой, заслуживает наши головы.

Палатки Девятой были разбиты в полном согласии с уставом, измученные за день солдаты уже спали, хотя возле палатки центуриона до сих пор маячило с полдюжины встревоженных ауксилиев. Завидев двух приближающихся варваров, Кадир с Циклопом отослали всех остальных отдыхать, а сами уважительным кивком поприветствовали вновь пришедших. Оба воина знали, что лишь вмешательство Мартоса спасло когорту во время рубки на Красной Реке, а про Арминия давно ходили слухи, что с ним вообще лучше не связываться.

– Ну что, Циклоп, он так и сидит там будто привязанный?

Начальник караула кивком показал на занавешенный вход в палатку.

– Господин не желают ни нос наружу показать, ни крошки перекусить, ни даже выпить. Сидят себе и глаз не сводят с мертвой головы.

Мартос мягко подвинул тессерария в сторону.

– Ясно. Ну тогда мы попробуем…

И мужчины шагнули внутрь, где обнаружили чуть ли не полный мрак, поскольку масло в плошке почти все выгорело. Мартос бросил взгляд на Арминия, тот кивнул и, высунувшись наружу, приказал принести светильного топлива.

Марк сидел на походном тюфяке, голова убитого друга по-прежнему глядела на него со стороны противоположной стенки из промасленной холстины. В палатке воняло загнивающей кровью и несвежим путом, руки Марка и его доспехи до сих пор были покрыты запекшимися бурыми потеками, на щеке пламенела полученная утром рана.

– Я вижу, твой друг Руфий погиб. Жаль. Пусть я и не так уж хорошо его знал, могу сказать, что славный был рубака. В моем племени принято, что, когда собрат-воитель находит свою смерть в сражении, мы пьем за прожитую им жизнь, а его дух провожаем к богам, молясь, чтобы и наш уход был столь же доблестным. Я слышал, он перестал дышать на груде поверженных врагов. А еще я слышал, что ты, центурион Корв, порубил еще дюжину, чтобы отобрать его голову у наших взаимных недругов. У вас, латинян, есть свои обычаи провожать героев в последний путь, так же как есть и свои правила отмщения… но то, что я вижу, ни в какие ворота не лезет.

В палатку вернулся Арминий с еще одним светильником и принялся делать вид, будто очень занят подливанием масла в первую плошку. Мартос тем временем молча разглядывал смертельно усталого и павшего духом человека напротив. Наконец он шагнул ближе и, присев перед Марком на корточки, внимательно посмотрел в его воспаленные глаза.

– Итак, центурион, у тебя есть выбор. Пойдем с нами прямо сейчас, оставь прошлое позади и смотри с надеждой в будущее. Пойдем с нами, и мы поднимем чаши за подвиги твоего друга, совершенные как сегодня, так и в минувшие дни. На пути к богам его будут сопровождать слова нашей благодарности за то время, что он нам подарил на этой земле. Или, если хочешь, оставайся здесь, упивайся собственным горем, а завтра мы уйдем в поход и оставим тебя на попечение других легионов. Пары дней не пройдет, как выяснится, что ты беглец от правосудия.

Он смерил понурого римлянина прищуренным взглядом, явно что-то прикидывая, затем продолжил:

– Руфий спас тебе жизнь, я не ошибся? Когда твоего отца казнили по приказу императора, уничтожили всю семью, Руфий помог улизнуть от тех, кто за тобой охотился?

Марк кивнул, слабо улыбаясь при воспоминании о тех деньках.

– Никто не назвал бы его величайшим воином из всех, но это был настоящий солдат. Еще толком не зная, кто я такой, он дважды стоял со мной плечом к плечу. Да, это он привел меня в когорту, убедил сменить имя, так что теперь я не Валерий Аквила, а Трибул Корв…

Молодой сотник покачал головой, перебирая в памяти события того холодного весеннего утра.

– Стало быть, ты обязан ему жизнью дважды. Так вот почему ты прыгнул в самую гущу рубки сегодня? Ты должен был погибнуть через секунду, но то ли сам Митра вмешался, то ли твои люди особенно хорошо поработали… Словом, в результате ты уничтожил с дюжину врагов, если не больше, и вышел из битвы живым, да еще отобрав то, что осталось от твоего друга. Сейчас твое имя у всех на устах – благодаря минутному помрачению рассудка. С каждым пересказом история только обрастает новыми слухами, и с такой же скоростью растет число тех, кто знает про ненормального латинянина в рядах когорты ауксилиев. Завтра мы выступаем, и если утром ты не выведешь своих людей из лагеря, очень скоро кто-то наконец сложит кусочки головоломки вместе, и ты очутишься в кандалах. Будешь сидеть и ждать, пока плотники сколачивают кресты – для тебя и всех тех, кто тебя спасал, потому что их тоже ждет лютая смерть.

Марк встал и потянулся, выгоняя ломоту из суставов.

– Хочешь сказать, что, если я не возьму себя в руки, окружающие будут втянуты в мое личное царство Гадеса? Ну а если я все-таки поведу людей в завтрашний поход? Сколько еще пройдет времени, прежде чем на моих глазах изрубят очередного друга?

Он с вызовом уставился на обоих мужчин. Ему ответил Мартос. От сдерживаемых эмоций голос вотадинского князя прозвучал глухо:

– Как быстро это случится? Кто знает… Мы – воины, друг мой Марк. Мы все сожительствуем со смертью. Никто не радуется, теряя друга, но что тут поделаешь? Отец ознакомил тебя с искусством сражений, принял меры, чтобы ты научился владеть мечом. Привил навыки убирать любого, кто встанет поперек пути. Мало того, благодаря ему у тебя есть и сметливость, и цепкая хватка за жизнь, так что налицо все шансы отомстить за друга, когда наступит подходящий момент. Но тебе не выжить, если отказываться смотреть в лицо смерти, и порукой тому сегодняшние события. Твои друзья, Марк, будут и впредь погибать, таков закон жизни. Я тоже терял друзей и братьев по крови. А спроси Арминия, скольких потерял он!.. У тебя лишь два выхода, центурион: либо ты научишься принимать жизнь такой, какая она есть, либо иди сдавайся властям. Так ты хотя бы не погубишь тех, кто рядом.

Арминий приблизился к измученному сотнику и с мрачной улыбкой тихонько похлопал его по вымазанной кровью кольчуге.

– Какой бы выбор ты ни сделал, решение надо принимать прямо сейчас. Если завтра на рассвете тебя не окажется в строю, это будет означать смертный приговор человеку, которого я поклялся защищать даже ценой собственной жизни. И его гибели я не допущу.

Марк закрыл глаза и молча постоял несколько секунд, слегка покачиваясь от изнеможения. Затем разом распахнул веки и совершенно будничным тоном сказал:

– Ладно. Вы оба неплохие люди, и я вам верю. Вот мое решение: я сам разберусь со своим горем и не предам тех, кто еще жив – хотя бы во имя памяти погибших.

Мартос ласково потрепал его по плечу, затем легонько подтолкнул на выход из палатки.

– Вот и славно. Жизнь существует для живых, Два Клинка, и чем больше смертей ты видишь, тем глубже осознаешь эту истину. Давай-ка скидывай кольчугу, смой с себя чужую кровь, и мы втроем отнесем голову Руфия на костер, который не даст воронам пировать на наших мертвецах. Там он воссоединится со своими братьями по оружию. А после… Я так скажу: нам всем надо выпить и заодно почтить светлую память солдата, который остался здесь на веки вечные.

Добравшись до нужного места в лагере Петрианы, интендант Октавий обнаружил, что человек, которого он планировал сделать своим партнером в афере с золотой гривной, куда-то подевался. Расспросы о нынешнем местонахождении декуриона Кира натыкались либо на полнейшее безразличие, либо на неприкрытую враждебность, к которой, впрочем, актуарий успел привыкнуть за время службы. Наиболее полезный ответ он получил от солдата, пришедшего менять меч. Давно уже чувствуя, с какой досадой, если не сказать злобой кавалеристы относятся к своему интенданту, которого не без оснований подозревали в казнокрадстве и барышничестве на нуждах простого солдата, Октавий заменил меч за очень скромную мзду, и этот дальновидный шаг принес плоды.

– Декурион Кир? Да он за обваловкой, сторожевые посты обходит. Еще днем начальник караула получил стрелу в грудь, так что Кир решил лично убедиться, как дупликарий[10] Силий справляется с новой должностью. Если хочешь, могу проводить…

Заинтригованный взгляд солдата заставил Октавия насторожиться. Вся ала[11] знала, что интендант и декурион Кир спелись на почве общих своекорыстных интересов, а именно на приобретении богатства и всех тех привилегий, которые за ним стоят. По слухам, несмотря на отнюдь не высокую должность командира турмы, Кир был богат настолько, что не только сослуживцы, но и старшие офицеры кавалерийского крыла ему в подметки не годились. А еще поговаривали, будто с полгодика назад ему подфартило наткнуться на припрятанное варварами золото, которое почти все прилипло к его рукам благодаря стратегически розданным взяткам. Что же касается извечной проблемы воришек и грабителей, то зловещая репутация декуриона, слывшего скорым на расправу со всяким, кто только мог показаться ему угрозой, не позволяла даже помыслить о том, чтобы поживиться золотом из походного сундучка Кира. А вот Октавия люди Петрианы хоть и презирали, но ничуточки не боялись. Даже небольшой шанс погреть руки мог заставить их взяться за нож: чтобы распороть стенку интендантской палатки и взять, что плохо лежит, либо вовсе перерезать актуарию глотку, коли этого потребует необходимость.

– Ничего-ничего, дело несрочное, я потом сам его разыщу.

Мысленно разразившись проклятиями, интендант побрел назад. Впрочем, вряд ли войска выйдут на марш в ближайшие пару дней. Ведь полагалось принести благодарственные жертвы многочисленным богам, собрать оружие убитых, отправить раненых в тыловые лазареты, сжечь трупы… Наместник не станет дергать утомленных недавними сражениями солдат без очень серьезной на то причины. Время переговорить с компаньоном еще будет, а пока надо закончить текущие дела.

Тот факт, что Арминий не дал любопытным ушам приблизиться к палатке командира во время совещания со старшими центурионами, на целый час задержал распространение невеселых новостей среди пехотинцев тунгрийских когорт. Хотя к утру не осталось ни одного человека, который не находился бы в курсе дела, вовсю обсуждая сложившуюся ситуацию.

– Говорят, на Валу сожгли все форпосты до единого! Женщины и дети изнасилованы и зарезаны, седобородые головы насажены на колья, на радость воронью…

Морбан раздраженно замотал головой, услышав возбужденный шепот трубача, и, ухватив молодого солдатика за тунику, дернул к себе. Несмотря на малый рост и кривые ноги, сигнифер был плотно сбитым, мускулистым мужчиной, к тому же весьма опасным в гневе.

– Коли так, сиди и молчи, понял? Слухи, они и есть слухи. И вообще, нечего панику разводить. У кого-то из наших там и вправду остались жены и дети. Бери-ка лучше свою вонючую трубу и готовься к утреннему смотру.

Он сердито выскочил из палатки, окутавшись облачком пара изо рта – и едва не наступил на мальчишку, который с полнейшим презрением к холоду сидел у входа и точил свой нож на оселке. Ребенок на мгновение вскинул глаза на родного деда, но тут же вновь погрузился в свое занятие.

– Ага. Я так и думал, что это ты, Волчонок. – Морбан присел на корточки напротив и выставил ладонь. Внук с неохотой вложил ему в руку нож, после чего выжидающе замер, пока Морбан проверял кромку. – Великий Коцидий! – воскликнул дед, когда лезвие оставило у него на пальце кровавый след. – Смотри-ка, и впрямь острый! Ну, знаешь, еще с полгодика таких упражнений, и ты его начисто сточишь. – Он вернул оружие, одобрительно кивнув, когда Волчонок со знанием дела убрал его в ножны на поясе. – Послушай, вовсе не обязательно точить клинок каждодневно. Так не делают… – У него дрогнул голос. Морбан знал, что никакие его слова не подействуют на мальчишку, который угрюмо пялился в землю.

– А вот Антенох меня учил, что я всегда должен заправлять кромку!

Морбан кивнул, попутно смаргивая невольные слезы, что в любую секунду грозили покатиться по щекам. Этот парнишка, которому не исполнилось и тринадцати, уже успел подрезать поджилки какому-то варвару в битве у Красной Реки, мстя за своего друга Антеноха. Сигнифер за подбородок приподнял лицо мальчишки и заглянул ему в глаза.

– Я знаю. Мне тоже нелегко. Он и мне был добрым товарищем, к тому же присматривал за тобой, когда я был занят. Вот ведь какое дело…

Ребенок расплакался, и Морбан сгреб его в объятия, тесно прижимая к груди. Всхлипы, сотрясавшие тело Волчонка, лишь усугубили мучения бывалого солдата. Через несколько минут, когда мальчик успокоился, сигнифер осторожно оторвал его от груди и, держа за плечи вытянутыми руками, заговорил:

– Ну пойдем, что ли, нам еще утренний смотр организовывать. Хотя я и сам в толк не возьму, пожалует ли к нам центурион Корв, или…

Будто в ответ на эти сетования Марк показался из соседней палатки и стал осматриваться. Глаза его покраснели от усталости, доспехи до сих пор были покрыты чешуйками запекшейся крови, которая понемногу отшелушивалась при каждом его движении, зато в лице, заострившемся от утомления, читалась твердость. Морбану хватило одного взгляда, чтобы тут же развернуться в сторону солдатских палаток и зычно крикнуть:

– Кадир! Два Клинка опять с нами!.. Ну а ты, постреленок, быстро хватай кувшин с водой, щетки – и за работу. Твой командир должен явиться на смотр при полном параде!

Октавий добрался до декуриона Кира лишь после завтрака. В лагере отчего-то царила суматоха, и будущий компаньон был по горло в делах. Успев отхватить несколько часов сна, интендант сейчас с изумлением озирался: кавалерийская ала вовсю сворачивалась, разобранные палатки грузились на вьючных животных, конники хлопотали вокруг своих скакунов или проверяли снаряжение – и у каждого на лице читалось отрешенно-торжественное выражение человека, идущего на битву.

– В чем дело? Что происходит? Как можно выступать в поход, когда с поля боя даже не собрали оружие?!

Оскалив зубы в безрадостной улыбке, Кир покачал головой.

– Что, Октавий, до тебя, как всегда, в последнюю очередь доходит? Не видишь разве, весь лагерь снимается с места? Оба легиона повернуты на юг, будут усмирять бригантов. А нам поручено идти на север, дабы отсечь убегающих вениконов от их родных земель, что лежат за брошенным Валом. И когда я говорю «нам», это означает, что кое-кому приказано также идти на северо-восток вместе с ауксилиями, отбивать какую-то крепость, которую удерживает Кальг.

В широко распахнутых глазах интенданта читался ужас. Он безотчетно вцепился декуриону в рукав.

– Постой, тут такое дело намечается…

Кир бесцеремонно стряхнул ладонь актуария и процедил спокойно, но зловеще:

– Не здесь. Не видишь, как на нас пялятся?

И действительно, пара-тройка человек бросала в их сторону взгляды, полные плохо скрываемого любопытства. Декурион повернулся спиной, как бы проверяя подпругу, и негромко бросил через плечо:

– Так что там у тебя горит?

– Ко мне заходил какой-то пехотинец, вроде из тунгрийских когорт, и предложил во-от такой золотой торквес! Говорит, будто им владел туземный вождь. В Риме за подобную находку можно выручить не меньше сотни тысяч, а с ним мы сошлись на одной тысяче. Думаю, с тобой мы могли бы заработать тысяч двадцать, если не больше, только мне нужно еще пятьсот монет, чтобы выкупить вещицу…

Повернувшись к собеседнику, Кир взял в руки копье и принялся делать вид, будто показывает интенданту наконечник.

– Для начала, мой друг, имей в виду, что я ни за что на свете не полезу в свой кошель на глазах вот этой банды жуликов и лодырей. А во-вторых, обеим тунгрийским когортам предписано идти на северо-восток в компании поганого аристократишки Феликса с его шестью турмами. Что-то насчет гнезда синеносых, которое им поручено вычистить. Сдается мне, ожерелье вот-вот уплывет у тебя из-под носа.