Поломанные Константы Крыховецкая Ирина

От автора

История первая. Человечество 666

Однажды мир замер. Наш мир, тот, в котором мы спокойно жили и не задавали вопросов. В нем все было плавно и размеренно, не было тайн и не было возможности даже представить, что есть еще что-то кроме того, о чем нам говорили и внушали с колыбели. И вот мир, который был утопией, остановился, как испорченные часы. И тут же на нас обрушились целые ливни вопросов, которые задавали до нас канувшие цивилизации и хмурые философы. Вопросы задавались нам. В один миг, когда смыло все запреты утопии, в которой мы жили, мы стали теми, кто живет на пике стрелы времени, запущенной в далекую вечность из не менее далекого, невидимого для мысли истока прошлого. Конечно, мы растерялись, разнервничались, попытались ответить, но у нас не было даже сил для пробуждения памяти в кипящей и горящей крови. Мы думали, что ответов нет, что мир таков, как мы увидели его сейчас и каким его нарисовали ушедшие поколения. Но потом началась метель. Это была метель ответов и новых чувств. Над нами бушевали стихии и звездное небо с вечными угрозами маленькому миру, встряхнули в нас Душу, дабы мы узрели истоки свои и будущее, которые беспредельны.

И мир, заторможенный паузой эволюционного отката, стал тихо набирать скорость и стремиться из бесконечности к точке. Мы впервые услышали себя, мы впервые оглянулись на Бога. И Нечто, чего не постиг пытливый человеческий разум, проникло шелковой каплей в наш мир и растворилось в пространстве, в наших жизнях и в наших бессмертных Душах.

И где-то за краем былых запретов мы увидели свой дом – эту реальность. Мы приняли тех, кого скрывали тысячелетние талмуды, и дали им право на жизнь среди нас, мы старались быть справедливыми и делали много ошибок, потому что усвоили: наша Душа спала не просто так – наши души и память обрекли на летаргию. Но пора просыпаться. Пора!

Москва, XXI век. Автор констатирует для себя. Потому что для меня все началось очень давно, в 80-х годах прошлого века, с раннего детства. И как бы мне ни хотелось прыгнуть сейчас в самолет, уносящийся далеко к Черному морю, но в паре фраз попытаюсь пояснить смысл рассказанного. Потому что здесь остается моя подруга, которая каждый день борется с новыми хлесткими пощечинами реальности и твердо знает – все неспроста. Конечно, нет. Разве бывает так, чтобы мешались времена года, стихии обрушивались на людей, и, вполне вероятно, невидимое Нечто – плохое ли, хорошее не дает нам успокоиться. Ведь мы не ответили на вопросы, не выиграли битву предыдущих цивилизаций. И вновь всплывают мрачные фигуры прошлых преданий; мысли, над которыми мы раньше шутили, обретают плоть и действуют против нас. И мы начинаем ждать, что мир даст нам глоток свежего воздуха, заступится за нас. Не научно-технический прогресс, а эволюция Души толкает нас вперед и вперед. Рождает печальников земли моей, превращает ангелов в демонов, мешает и ломает константы, творя чудовищ и спасителей. И даже если вы реалист в белом халате, давший однажды клятву оберегать человеческую жизнь, вы все равно столкнетесь с выбором и поймете, что главная терапия для человечества – это сохранить Душу и правильный порядок, заповеданный нам Богом…

– Ты уверен в своих действиях? – большая полярная Сова[1] покрутила головой, осматриваясь. Она удобно устроилась на широком плече Дила[2], зорко всматривающегося в глубины космоса.

– Как никогда, – ровно ответил Дил.

– А как же твое стремление вернуться домой, к Отцу?

– Не до этого сейчас. Ты хочешь, чтобы я упустил столь благодатное время?

– Но ты проигрываешь, твой горизонт событий уже ничтожно мал и твоих кораблей все меньше, – Сова прищурилась.

– Это не знаки, Сова, – отмахнулся Дил, – это всего лишь астрономическое событие: сжимается звезда, у которой я вел бой с братом. Горизонт событий уже ясен, посмотри. Окончание боя.

– Но там погибли создания твои. Тебе не жаль их?

– Нет, – Дил словно отрезал. – Это даже хорошо, что все погибли, может, и меня посчитают погибшим, мне это лишь на руку.

– Тогда зачем ты здесь? Тебя могут увидеть.

– Сова, ты из столь далеких миров, что тебе не понять причин моей битвы за эту планету. Я жду того, кто уцелеет.

– Но кто может уцелеть в аду сжимающегося до горизонта событий солнца? – удивилась Сова. – В огне катастрофы и смерти небытия?

– Лишь самый крепкий. И если такой останется, я восстановлю его, дам больше сил и возьму его суть с собой в мир моего человечества.

– Твоего?

– Моего, – отчеканил Дил, всматриваясь в некую точку космоса, где плавились пространство и время.

– Я вижу все наперед, не забывай, – прошептала Сова.

– Оставь свою уверенность при себе! В этот раз я изменю будущее…

– Это невозможно, вариант последующих событий давно рассчитан, еще до Истока!

– Реликтовое излучение. Фон мира номер ноль… – Дил опять улыбнулся.

– Ты не посмеешь, – Сова словно окаменела.

– Еще как посмею! Я вмешаюсь в дела Отца. И через пару мгновений после большого взрыва Вселенной у меня будет целых одиннадцать секунд до современного времени порядка! Одна Константа. Я изменю лишь одну Константу Отца в хаосе квантовой эпохи сразу после Создания!

– Ты не посмеешь, – угрожающе повторила Сова.

– О, еще как! – Дил развел руки в стороны. – У меня будет одиннадцать секунд после сотворения этого Мироздания, целых одиннадцать!

– Ты сам можешь погибнуть. Сгинуть в хаосе.

– Я слишком силен. Посмотри на эту гибнущую звезду вдали, она сжалась до горизонта событий от вмешательства лишь малой части моей силы!

– Смотри туда! – перебила его полярная Сова.

Из самого центра катастрофы, из сжимающегося солнца вылетел камень.

– Болид! – прошептала Сова. – Но как он противостоял такому чудовищному сопротивлению материи? Как он вырвался из черной дыры?

– Потому что он – тот, кого я жду, Сова. Именно суть этого существа, выбравшегося из ада такой смерти, я заберу с собой.

– Но он достоин свободы! – возразила Сова.

– Свободы достоин раб, – Дил усмехнулся. – А подобная сила к жизни достойна самого лучшего господина.

Сова слетела с плеча Дила, и рядом с ним возникла девушка в доспехах.

– Что, сестрица, надоело быть Совой? – рассмеялся Дил.

– Хочу смотреть на твоего победителя глазами Высшего Существа, а не птицы.

– Ты мудра, как всегда, – Дил пожал плечами. – Что скажешь, Род?

– Мне не нравится твоя новая затея и не нравится то, что летит сюда.

– Тогда лети прочь, не смотри.

– Нет уж, я дождусь того, кто должен меня бояться и знать в лицо. Мне не нужен случайно встреченный враг, лучше пусть это будет слуга…

Дил лишь рассмеялся и шагнул навстречу летящей огненной молнии.

Сова, прищурившись, наблюдала, как по стенам, выложенным грубо отесанным камнем, стекает кровь. Дил сидел на краю каменной огромной купальни и смотрел, как закипает кровь, заполнившая купальню почти до краев.

– Это отвратительно, братец, – обронила Сова.

– Я не звал тебя, – Дил оскалился в усмешке. – Я закаляю его.

– Вряд ли он что-то понимает после взрыва звезды. У него нет прежнего разума.

– А прежнего и не надо. Надо безумие превратить в одержимость служения мне, этим я его и наделю, – Дил закатал рукава белой атласной рубашки. – Твоя кошка пришла, учуяла?

В каменную мрачную купальню, осторожно ступая мускулистыми лапами по окровавленному полу, вошла огромная краснокоричневая львица. Она оскалилась и зарычала на Дила.

– Она пришла ко мне, – улыбнулась Сова. – Зрелищно у тебя сегодня. Чарлет[3], сядь рядом, понаблюдай за этим творением.

– Надо же было так зверюгу древнюю назвать, – хмыкнул Дил. – Ты мне так и не скажешь, где ты ее нашла, где гнездо первородных таких?

– Не скажу, – они не должны служить твоей тьме.

– А в твоих сумерках лучше?

– Мои сумерки похожи на рассвет, Дил.

– Конечно, куда мне! – Дил запустил руку в купель, погружая ее в кровь все глубже и что-то нащупывая.

Вспыхнуло пламя, загорелась кровь, пламя стало лизать руку Дила, его лицо и волосы, искажая черты: в них проступило отчетливое выражение горечи и печали, хотя лицо оставалось исполненным решимости. Как алхимик. Только вместо компонентов – души, жизни и противостояние.

– Не жжет? – спросила Сова.

Дил лишь состроил гримасу, огонь его не беспокоил. Наконец он что-то нащупал и с силой рванул вверх из купели. Он держал за волосы человека, бледного как он сам, с безумно открытыми черными глазами. Человек задыхался и пытался вырваться.

– Хорош! – прорычал Дил, а Чарлета ощетинилась.

Дил повернул к себе лицо с безмолвно открывающимся ртом и пальцем, словно огненной стрелой, написал на лбу слово «жизнь». Кровь потекла по лицу человека, и он закричал, страшно и дико, словно это были не муки перерождения, а нечто более чудовищное и невероятное. От его крика, переходящего в нечеловеческий рев, стали крошиться серые камни купальни, а древняя львица еще больше напряглась.

Сова, поджав губы, надменно смотрела на рождение монстра. Ледяную непроницаемую маску ее лица изменяли лишь кроваво-красные отблески огня…

– Я нарекаю тебя Алексис! Алексис Ганари[4]!! Да будет так!

Человек сорвался на еще более страшный рев, перерастающий в бульканье и клокотанье, из его рта полилась кровь. Дил еще раз взглянул в его лицо и вытер кровь со слова «жизнь» на лбу Алексиса. Надпись исчезла, а Алексис Ганари задышал чаще и спокойнее, словно чудовищное напряжение и боль покинули его тело и сознание.

– Ты знаешь, кто я? – спросил Дил.

– Да, повелитель, – Алексис склонил голову.

– Отдыхай, – Дил встал с края купальни, а Алексис откинулся в ванне крови, наслаждаясь и вдыхая поднимающийся пар.

Сова сидела в огромном бархатном кресле у камина и лениво переворачивала поленья. За спиной Совы в сумрачной комнате, освещенной лишь огнем камина, было пусто.

– Чарли! – позвала Сова, и огромная львица плавно, подобно волне, выскользнула из высокого старинного зеркала, покрытого пылью. Обнюхав настороженно зеркало, Чарлет угрожающе зарычала.

– Это всего лишь старый дом на Земле, Чарлет, – заговорила с львицей Сова. – То, что произошло сегодня, – очень плохо. Мне придется уйти, а ты останешься там, где я скажу: следи, будь моими глазами и ушами.

Львица прорычала что-то опять и легла рядом с креслом Совы.

– Да, это дом Дила, сейчас он запущен, но как только Дил полонит первого из живущих здесь, дом начнет оживать, как вампир, испивший крови.

Чарлет рыкнула.

– Не стоит бояться, тем более когда впереди очередная большая битва за этот мир. Надо быть предельно осторожными, идти своим, правильным путем. Боле не демонами будут одержимы люди, теперь это наверняка будет целое человечество шестьсот шестьдесят шесть. Ибо за ними пришел братец Дил…

Чарлет шумно вздохнула и положила большую голову на лапы, в ее желтых глазах плясали отблески адского пламени камина.

Сова уже поднялась из кресла, когда в комнату вошел Дил. Его атласная рубаха, прежде белая, теперь почти полностью была цвета крови.

– Живописен, – констатировала Сова.

– Уже уходишь? – улыбнулся Дил.

– Конечно. Я увидела, что хотела, братец.

Сова наклонилась к львице и погладила ее по большой голове. И тут же огромная белая птица взметнулась ввысь и растворилась в темноте под сводами потолка. Дил перевел взгляд на львицу у камина, но та уже растаяла, словно видение, плавно скользнув в старое зеркало.

– Не люблю зеркала, – Дил с силой ударил по антикварному стеклу кулаком. Зеркало рассыпалось на кусочки, с руки Дила закапала кровь, но он даже не обратил внимания на это. Где-то под сводом комнаты раздался смех невидимой Совы.

– Чарли, запомни это! И не ходи через треснувшие зеркала!

– Сестрица… – Дил поджал недовольно губы, но тут же на его лице заиграла некая новая тень торжества.

– Новая эра! – подвел черту Дил и рассмеялся в голос.

А поздно вечером Заряна[5] не спала, она тихонечко вставала босыми ногами на пушистый ковер у кровати и брела на большой, залитый луной балкон. В ворохе пены оборок она садилась в плетеное кресло, окруженное ночными сонными цветами, и, вдыхая таинственный сладкий аромат спящих цветов, смотрела в небо.

Луна следила за Заряной, с удовольствием купаясь и отражаясь в ее огромных кошачьих глазах, словно заигрывала, ведь тайн и сказаний этого мира знала и ведала Заряна очень-очень много. Звезды за окном, каскадами, россыпью – драгоценными камнями освещали неведомый далекий путь через всю Вселенную, заповеданный маршрут хоровода чьих-то душ, крыльев, просто странствий и, вероятно, надежд. В него и всматривалась Заряна, ожидая, что вот-вот раздастся шуршание больших белых крыльев… и обычно этот момент просыпала.

– Заряна. – шелест слов Совы будит, распугивает крадущиеся в мозг сны.

– Сова! – Заряна протягивает кружку кофе с молоком, наблюдая, как Сова перекидывает светлую косу назад и смущенно снимает оставшиеся на плечах перья. – Полярная Сова, – повторяет Заряна и улыбается хитро и мудро.

– А что поделать? – Сова разводит руками и усаживается в кресло напротив, берет кружку.

– Что было в этот раз? – спрашивает Заряна.

– Да ничего особенного, – пожимает плечами Сова и отпивает кофе. – Ты же знаешь.

– Знаю, – соглашается Заряна и, кутаясь в плед, поджимает ноги.

– Смотри, кого я привела, – улыбается Сова, и на лунной дорожке, словно на пороге приоткрытой двери, появляется тень. Она проскальзывает в мир Заряны и становится громадной коричневой львицей.

– Ой! – восклицает Заряна.

– Не бойся, это Чарлет. Она очень издалека, очень древняя, сильная и мудрая. Чарлет будет рядом, когда не будет меня.

– Куда ты? – удивляется Заряна.

– Ну, разное же бывает, это на всякий случай. Чарлет, это Заряна, ты должна охранять ее!

Чарлет поднимает желтые глаза на Заряну и зевает. Кажется, на Заряну посмотрели из глубины веков чьи-то усталые и очень мудрые глаза.

– Хорошая девочка, – Заряна смело гладит Чарлет по голове, а та, лизнув ее коленку, устраивается рядом у кресла, словно так было уже сотни раз.

– Но куда ты собралась? – снова тревожится Заряна.

– Мир может измениться с минуты на минуту, Заряна, а может, и нет, – Сова пожимает плечами. – Надеюсь, что нет.

– Как это? – не понимает Заряна.

– Измени хоть одну Константу в мире, и он никогда не будет прежним, – объясняет Сова и прижимает к себе горячую кружку кофе, словно пытаясь согреться ее теплом.

– Ты замерзла?

– Не по себе как-то.

– Но кто может вмешаться в промысел Божий? – Заряна все еще настороженно смотрит на Сову.

– Тот, кто очень силен и очень-очень зол, Заряна.

– Может, тебе лучше не быть Полярной Совой? – переводит разговор Заряна.

– Нет, что ты! Просторно, прохладно, душа болит меньше, и в жизни нет серого цвета.

– Так себе, значит, – делает свои выводы Заряна.

– Ага, – кивает Сова, отпивает кофе и недобро усмехается.

– Наша жизнь и другие, – задумывается Заряна. – Расскажи мне новую историю, Сова, не томи! – просит она. – Про измененную Константу!

Сова тихо смеется и думает. Далеко до рассвета. Может, в комнату Заряны еще заглянут гости, бредущие по звездному пути, а может, никто не изменит Константу и Заряна не забудет Сову в истории своей новой жизни…

– Тяжелая спираль времен закрутилась туже. Эпохи стали ближе друг к другу, заражаясь одна от другой – неистовством войн и разрушений, смертями и горечью безысходности. Вселенная словно сжалась в твердый кулак, и лишь любовь скользила незамеченной из столетия в столетие, оставляя за собой призрачный след, мерцающий и дающий надежду тем, кто устал перерождаться в битвах. Смех ли дьявола, надежды любви, или все это вместе дало толчок одной жестокой истории, Заряна, которую, возможно, ты забудешь.

Когда заканчиваются силы, мы просим их у Бога, но отчего-то боимся, что Дьявол обязательно отнимет данное нам самим Всевышним. Правильно ли это? Бог дал – Бог взял, есть ли право у Дьявола вмешиваться в наши отношения с Богом? А если прав нет, то значит ли, что Дьявол нарушает Божью волю, становясь преградой между Создателем и Человеком? Означает ли это начало противоборства? Это ли не начало войны, ибо двух истин у одного Человека не бывает.

Его мучил голод, страшный ноющий голод в опустошенных клетках. Вероятно, он бы погиб сразу после того, как изменил Константу в глубине плавящейся плазмы Хаоса, на девятой секунде Создания. Но люди, эти добрые самаритяне, всегда давали новые силы жить. Их вера в него, молитвы к нему протянулись мостом силы сквозь времена, в глубь Взрыва, в реликтовый фон начала начал. Проникла энергия, которая стала для него дополнительной силой, позволившей спастись там, где не спасался никто. Ах, люди! Были и будут среди них такие, что поклонялись ему, а не его папочке. Вот благодаря им, их призывам и жертвам он и не погиб, не попал в плен, а лежал на уютной полянке – в кустах сирени и мальвы, отдыхая и мучаясь от голода. Ну, еще Сове спасибо, вытащила из огня погибающей звезды, но вытащила и оставила одного! Кто поймет эти сумеречные создания иных миров и сознаний. Папочкина доча! Если бы еще она сказала, где этот чертов жезл!

Подумал и сам улыбнулся эпитету. Чертов жезл! Люди до сих пор считают, что именно Отец подарил Моисею жезл, с помощью которого тот запугал половину Африки и устроил геноцид египтян. Пусть считают. Глупое человечество, тот, кто олицетворяет любовь, – не сеет геноцид, а потому не дарит таких жезлов! Неважно. Он опять самодовольно улыбнулся. И надо найти этот скипетр власти, который запрятала Сова подальше и на подольше. А вот интересно, она понимает, что Константа изменена? Конечно, нет! Все тонко, искусно и очень продуманно. Какая все-таки слабость…

Но сейчас ему нужен был кто-то сильный и чистый, ему нужна была сила человеческая, чтобы начать выживать. Или жить? Он так много сил потратил после сотворения Алексиса, любая живая душа теперь бы не помешала. Надо еще Алексиса покормить. А почему и нет? Земля – его империя, а он – ее Император. Он улыбнулся.

Кусты раздвинулись, и показалась головка красивой черноглазой девушки.

– Барсик, Барсик! Где ты… – девушка замерла, заметив незнакомца, лежащего в густых зарослях.

Она внимательно оглядела человека, очень бледное и красивое лицо, свитер болотного цвета.

– Вам плохо? – спросила она.

– Очень, – на нее смотрели темные бездонные глаза.

– Я помогу вам.

Дил наблюдал, как тонкая белая рука тянется к нему на помощь. В ней сила. В ней жизнь. Она – начало. Молниеносно и крепко схватив протянутую ему руку и дернув девушку на себя, он зверем набросился на нее. Она не будет сопротивляться, она не сможет даже двигаться и звать на помощь, она сейчас прикована к земле неведомыми ей полями.

– Тебе нравится, правда? Ведь нравится!

– Ты чудовище, ты Дьявол…

Он сделал резкое мощное движение, и из-под закрытых глаз покатились слезы боли.

– Я твой Бог, я смешал силы наши, я отдаю тебе часть себя. Хочешь остаться со мной навсегда? Ты так прекрасна, я еще долго не отпущу тебя.

– Нет!!! Ты не мой Бог!!!

Взмах ресниц, теперь она смотрела прямо в бездонные огромные глаза своего мучителя. Дил усмехнулся и поцеловал ее. Когда его впервые сотрясло, по ее телу словно пробежала голубая волна электрического разряда, и мир начал меняться. Менялась она, и силой наливался Дил. Потом она удивленно, с пониманием смотрела в пространство над собой изменившимися глазами цвета сирени, а дьявол все не успокаивался, истязая тело и душу человеческую.

– Это я, Заряна, Люк… – вдруг прошептала она, словно ветер пронесся над пустыней, – я еще вернусь.

И Дил взревел. Одно-единственное:

– Нет!!!

Только не это! Будь я проклят!

Так Дил проклял себя, начиная новый отсчет времени и новую свою борьбу, приближающую то ли очередную утопию и поражение, то ли смещение всех Констант бытия.

Древний город сиял белыми мраморными колоннами.

Освещенный жарким июльским солнцем Херсонес не казался разрушенным, скорее недостроенным. Причудливое сочетание камней, образовывающих стены и фундаменты, напоминало мозаичную работу художника. Около Владимирского собора, однако, античное великолепие обрывало свой каменный орнамент и словно застывало в благоговейном восторге перед колыбелью русского христианства.

– Смотри, как необычно… – девушка с волосами, собранными в длинный конский хвост, кивнула своей подруге, которая растянулась на покрывале, надеясь не сгореть, а загореть под жестоким солнцем. – Там служба идет… Да поднимись ты, Оль, посмотри.

Ольга нехотя подтянулась на локтях и посмотрела на собор.

– Анька, ты закончишь жизнь в зоопарке. Что ты можешь видеть, если двери закрыты?

– Я чувствую это, зачем мне видеть.

Ольга глубокомысленно вздохнула и поправила солнцезащитные очки на носу.

– Слушай, Шовинская, ты всегда что-нибудь да чувствуешь. Таблеток пить надо меньше, у тебя глаза больные и красные.

– Я и пью, чтобы не чувствовать, – отмахнулась Анна.

– Хорошо, когда почувствуешь что-то грандиозное, сообщишь, – Ольга легла на покрывало.

Анна Шовинская еще немного посмотрела по сторонам, словно оценивая древний пейзаж, затем легла рядом с подругой.

– Ольга, что-то в мире закручивается нехорошее, недоброе, ветер пахнет или войной, или смертью, а ты дрыхнешь. Сейчас нам всего лишь по двадцать лет, так? – неожиданно заговорила Анна.

– И что с того? – отозвалась Оля.

– Нас, наверное, и не будет уже, но наши дети должны пережить что-то страшное.

– О чем страшном можно думать в наше спокойное время, когда мы так молоды? – возмутилась Ольга.

– О приходе к власти какого-нибудь черта или дьявола, например…

В этот момент одинокая тучка закрыла солнце, и окружающий мраморный мир мигом поблек.

Ольга вскочила с покрывала.

– Да ну тебя, Шовинская, нагородила, ей-богу! – и сердито побежала к морю.

Когда Ольга нырнула, Анна закрутила черный хвост на голове и сняла очки. Сиреневые глаза устало смотрели вслед подруге.

– Я это чувствую, Оль.

Небо темнело очень быстро, наливаясь, словно спелый инжир. Особенно покупаться не удалось, и подруги засели в маленьком кафе с античной обстановкой. За окном начал тарабанить косой холодный дождь, стало неуютно…

– Анька, может, ты ведьма? – спросила Ольга.

– С чего бы вдруг, – Анна растерялась.

– Ведьмы все очень красивые, как, например, ты. И глаз таких я ни у кого больше не видела, да и чашки с тарелками другие студенты-медики взглядом не двигают. Бед не пророчат…

Анна рассмеялась и дотронулась до живота.

– Толкается? – Ольга насторожилась и поставила стакан с соком на стол.

– Все в порядке, – отозвалась Анна.

– Вот скажи мне, нормальные первые дети шевелятся на третьем месяце?

– Нет, – улыбнулась Анна. – Она у меня очень способная девочка, да, Олесик? – еле заметным движением Анна погладила живот.

– Ну, с чего ты взяла, что это девочка!?

– Она так решила и сообщила мне, – Анна непонимающе воззрилась на подругу.

– Пусть так, – примирительно согласилась Ольга. – Про отца так и не расскажешь?

– Нет.

В твердости «нет» сомневаться не приходилось, и Ольга, вздохнув, стала допивать сок, а дождь за окном лил все сильнее и сильнее…

Отец Георгий нервничал, он мерил уверенными шагами светелку и ждал. Руки по привычке теребили широкий расшитый кушак, которым подпоясаны были его светлые длинные одежды. С минуту на минуту должен был появиться отец Владимир, молодой такой, но уже посвященный во многие таинства и знания. Георгий остановился у скамьи, сел и глубоко вздохнул. Как раз в этот момент открылась дверь в горницу. Высокий молодой человек в рясе вошел в обитель Георгия. Сделал шаг к нему навстречу, наклонился и поцеловал протянутую руку.

– Не надо слов, Володя, – патриарх жестом остановил его. – Ты сядь рядом.

Владимир послушно присел на деревянную скамью. Патриарх взял со стоящего рядом столика небольшое фото и протянул своему гостю.

– Красивая девушка, – с улыбкой сказал молодой священник.

– Наша послушница, Володя. В дальнем монастыре уже, почитай, восемь годочков как.

– Из неблагополучной семьи?

– Отчего же, мама – врач, хорошая женщина, Анна Сергеевна Шо-винская.

– Анна Сергеевна, приходской доктор? – удивился Владимир. – Я не знал, что у нее такая православная семья. Я думал, она одинокая женщина.

– Да, Анна Сергеевна – человек с тяжелой судьбой, с большой тайной. Приболела она, Володя. Потому и позвал я тебя, – Георгий вздохнул. Заколыхалось пламя свечей.

– Я чем-то могу помочь? – участливо спросил Владимир.

– Да, Володя. Дочь Анны, ее Олесей[6] зовут, замкнутая и необычная девочка. Ее в монастыре очень боятся монахини. Небылицы сочиняют, страшилки. Олеся, конечно, там в безопасности… пока в безопасности, – отец Георгий сделал паузу, словно размышляя, – но она мирской человек. Анне немного времени осталось, да надо, чтобы Олеся жила под защитой хорошей.

– Так, может, еще оздоровится Анна Сергеевна?

– Нет, Володя, нет, здесь не вмешаться нам. Но вот Олесе мы помочь должны. В общем, вот тебе девушка и мое отпущение из лона церковного, не смотри на меня так! Это во имя Божье! Девушку под венец поведешь, боле никому я не могу доверить ее.

– А как же отец ее? – недоуменно воскликнул Владимир.

– Отец ее – враг всего человеческого и живого, Володя, вот кто ее отец.

Владимир поспешно перекрестился.

– Она одержима?

– Наоборот, чиста как ангел, – улыбнулся Георгий. – И способности у нее невероятные, но, понимаешь. То ли это дар Создателя, то ли. В общем, я тебе велю жениться и присмотреть за ней, а главное – не позволить, чтобы эти непонятные фокусы и способности проявились. Пусть она о них забудет, борись за нее, Владимир! Поезжай в монастырь и забери девушку.

Олеся стояла на коленях в келье и молилась. Но не так, как учили монахини, а по-своему, так, как диктовали душа и разум. Ее глаза вспыхивали сиреневыми переливами, когда молитвы вводили ее почти в транс. Монахини боялись ее и обходили, потому что в такие моменты странная девушка молилась на незнакомом языке вперемешку с родной речью.

Волнистые волосы Олеси были заплетены в косу и спрятаны под покров, она говорила что-то, и ее взгляд сиял. Вдруг стены кельи стали плавиться, и сквозь них просунулась чья-то бледная рука. Затем человек прошел сквозь мощные камни, как сквозь воду. Высокий, очень красивый молодой мужчина в белой рубашке и темных брюках, босой, измученный, упал рядом с ней на колени.

Две монахини, подглядывавшие за Олесей через щель в двери, перекрестились и ахнули, но затем крепче прижались к щели, пытаясь разобрать незнакомый язык…

Олеся спокойно повернулась к сидящему рядом мужчине, с тоской смотревшему на нее.

– Ганари? Разве жив ты? – одними губами спросила она.

– Я помнил о тебе, Олис, я заставил себя жить, но я теперь лишен воли…

– Я знаю, любимый, – она погладила его по голове. – Ты изменился, словно тебя создали заново, но настоящая душа твоя еще в тебе, еще спит…

– Я теперь Зверь, – Ганари покачал головой. – И не услышать мне голос твой вновь и не понять, кто ты, когда я сил наберусь и лишусь последних воспоминаний.

– Но ты же ангел!

– Да, Олис, я сражался на стороне Бога, но был захвачен в плен врагом, и стал врагом сам…

– То ведомо мне, Ганари, потому я спешила в мир, любимый, даже в такой страшный мир, где мы не знаем, кто мы и что мы.