Внутренняя линия Свержин Владимир

Пролог

«В корнях древ родословных зачастую находят тех, кого не смогли или не успели вздернуть на ветвях дерев придорожных».

Майкрофт Холмс

Буланый аргамак попытался взвиться на дыбы, но, удерживаемый крепкой рукой, затоптался на месте, нервно прядая ушами и раздувая ноздри.

– Никак, молния? – князь Пожарский удивленно обернулся к воеводе Петру Елчанинову.

– Да откуда ж молнии взяться? Небо синехонько! Может, у зелейщиков[1] негоразд какой случился?

– Да нет же! Молния, я тебе говорю, – вглядываясь из-под ладони в сторону ближнего перелеска, возразил князь. – Да таким змеем извернулась – страх Господень! Ишь, дым пошел! В дерево ударила.

Он резко вонзил шпоры в конские бока и пустил быстроногого скакуна в галоп.

С огромных валов Земляного города, увенчанных гребнем дубового частокола, послышались громкие приветственные крики. Городовые стрельцы, узнав любимого полководца, салютовали ему, точно царю.

Всего несколько дней назад честнму люду было объявлено, что Земский собор назвал государем земли русской боярина Михаила Романова – патриаршего сына, но что для ратного люда дьячьи да боярские приговоры?

То ли дело – князь Дмитрий Михалыч. За ним правда, за ним – сила!

Многие откровенно недоумевали, отчего это бояре, казаки и все прочие выборщики в один голос выкрикнули на царство безвестного юнца, ничем особым, кроме отца-патриарха да службы польскому королевичу Владиславу, не отличившегося.

Неподалеку от Сретенских ворот у расколотого надвое, охваченного пламенем толстенного дуба суетились люди с песком, водой и топорами. А чуть в стороне слышалось:

– А ну не замай! Сунешься – враз саблей попотчую!

– Кому там неймется кровь проливать? – нахмурился князь, грудью коня прокладывая себе путь через толпу.

Брови старого воина гневно сошлись на переносице.

В кругу бурно гомонящих стрельцов, поводя обнаженным клинком, стоял разбойного вида казак. Около него в продранной окровавленной рубахе – пленник. Руки его были туго стянуты за спиной.

– Эй, посторонись! Что тут деется? – въезжая в круг, прикрикнул князь.

– Ляха изловили! – пустился в объяснения кто-то из толпы. – Царь велел лазутчиков на дубу вешать, а энтот, вон, бирюком взъелся!

– Смерть ему! На пику! – послышался недовольный ропот. – Живота лишить! А ляха вздёрнуть!

– Кто таков?! – Дмитрий Михайлович смерил тяжелым взглядом ерепенистого казака.

– Люди кличут Варравою, – процедил тот. – А во святом крещении – Егорий.

– И отчего ж, Варрава-душегуб, ты цареву волю удумал нарушить?

– Рассуди по разумению своему, князь-надежа! В твои руки предаюсь. Ведь как дело было, – опуская высверкивающую золотой узорчатью саблю, начал бунтарь, – шляхтича этого к дереву поволокли, уже петлю через сук перекинули, а тут вдруг гром среди ясного неба, да этот дуб молнией и расшибло! То, как есть – знак небесный!

– Знак … Тебе-то что за дело? – нахмурился князь – Иль указ уже не указ?

– Воля божья превыше воли земных владык.

– Экий толкователь выискался!

– Порешить! – ловя в княжьей усмешке сигнал для себя, загудела толпа, лишенная обещанного зрелища. – Покуда ляха вязали, он, паскуда, наших шестерых саблею достал! Что ж его теперь – миловать?!

– Правду говорят? – Пожарский обратил взор к избитому в кровь шляхтичу.

– Правду, – спокойно и даже чуть надменно подтвердил тот.

– По-нашему разумеешь. Стало быть, и прежде в этих краях бывал?

– Бывал.

– Да ты гордец! Как звать-величать?

– Францишек Згурский. Поручник хоругви панцирной Гонсевского.

– Вон оно как. Не орёл-птица, ну да и не зяблик. Что ж тут-то делаешь, поручник? Гетман твой без малого год, как отсель сбежал.

– Прибыл к царю Михаилу с посланием от короля моего, Владислава.

– Так выходит, ты посол! – хмыкнул в бороду Пожарский. – Что-то почет тебе, друг ситный, не посольский.

– В том не моя вина.

– А ну расступись, расступись! – послышался рядом грубый окрик стременных. – Прочь! Дорогу государю!

– Царь! Царь! – зашептали в толпе.

– Гляди-ка, – пробормотал князь Дмитрий, – а соколок-то наш и впрямь птица немалая, коли сам помазанник божий со боярами прибыл глянуть, как сей молодец меж небом и землей ногами дрыгать станет. Не без подвоха тут дело…

– Заткнуть пасть негодяю! Не внимать речам крамольным! – разнеслось над дубравой. – А ну, разойдись! Разойдись без промедления!

– Кто посмел? Кто слову моему ослушник?! – с запальчивостью юнца выкрикнул государь Всея Руси.

Толпа схлынула, не желая подставлять спины под нагайки царской свиты. Лишь казак с пленником, да князь Пожарский с воеводою Елчаниновым остались на месте.

– Во здравии ли царь-батюшка? – склонил голову полководец.

Шестнадцатилетний самодержец, без году неделя на престоле, гневно вспыхнул, учуяв скрытую издёвку.

– Во здравии, – буркнул он. – Я велел лиходея сего повесить!

– Может, и велел, – согласился князь Дмитрий. – Да только ж и Господь свою волю изъявил.

Он указал на расколотый дуб с обуглившейся сердцевиной. Венценосный юноша нахмурился и закусил губу.

– Яви милость, великий государь! – склонил голову Пожарский. – Пощади сраженного врага! Ноне ж праздник всего царства Московского – день святого великомученика Георгия-Победоносца. Он всем хоробрым воинам заступник.

– Ну, а коли сей лях вновь против меня умышлять вздумает? Речами прелестными люд с пути истинного совращать, раздор и смуту в землях русских сеять?!

– А ты мне его отдай. Тем паче, дуб, и вся землица вкруг него в вотчине Пожарских значатся. Что до смуты – сам догляд за гоноровым поручником учиню. У меня не посмущаешь: раз уж Разбойным Приказом верховожу – вот пусть рубака сей там и состоит. Ежели честно служить будет – то по чести и хвала. А злодеяние удумает – так дыба всегда рядом. Что скажешь, шляхтич? – князь перевел взор на Францишека Згурского, напряженно слушавшего речи сильных мира сего, – будешь служить верой и правдой?

– Король Владислав приказал отправиться к их величеству. Велел оставаться под его рукою, пока от своей высокой особы не отошлет. Царь пожелал меня жизни лишить. Если тебе, князь, он главу мою отдаст, то, значит, быть по тому. Службой и жизнью буду обязан.

Царь Михаил недовольно оглядел присутствующих, стихших в ожидании государева слова. Он едва терпел князя Пожарского. Не любил за то, что князя обожало войско; за то, что князь бился с ляхами в часы, когда сам нынешний государь был жалован королем Владиславом в стольники; за то, что, обойдённый царскими дарами в час победы, крохами со стола попотчеванный, старый воин лишь хмыкнул, да перекрестился. Ни словом не выразил досады и сожаления!

Боярский отпрыск, Михайло Романов – безвестный родич последней, церковным законом не признанной, седьмой жены Ивана Грозного – по родовитости и тягаться не мог с Рюриковичем, ведущим свой род от младшего брата святого Александра Невского. А уж испытывать, чье слово весомее, юному самодержцу было и подавно не резон. Реши сейчас Пожарский кликнуть подмогу – и стрельцы, и жильцы[2], и казаки вмиг схватятся за оружие. Тогда не помогут ни далекий гнев отца-патриарха, ни ближняя иноземная стража, ни увещевания думных дьяков. С какой бы радостью нынче государь отослал Дмитрия Михайловича куда подалее: на войну, а того лучше, в острог, да вот беда – без него как без рук. И ляхи, и татары, и шведы – все от царства русского послаще кус отгрызть мечтают.

– Хорошо, князь. Забирай, – после неловкой паузы вымолвил Михаил. – Быть по сему. В честь праздника, исполню прошение твое. Но помни, шляхтич, коли милость мою презришь, коли черным наветом уста испоганишь, ковы злые удумаешь – казню без жалости. Мукой мученической умрешь!

Михаил Романов вперил в помилованного недобрый взгляд. Ему почудилось, будто в глазах пленника прочел он спокойную увереннсть – жесткую и безучастную, словно и не государь земли русской, верхом на белом, не темней убранства ангельского, скакуне, стоял пред ним, а убогий ярмарочный шут.

Царь отвернулся, чтобы скрыть досаду.

– А я? Можно ль с хлопцами моими тоже в Разбойный Приказ? Ей-ей, не подведу! – быстро смекнув, на кого теперь изольется царский гнев, напомнил о себе Варрава.

– Отчего ж? По всему видать – удалец! Такие в деле всяко пригодны будут, – разгладив бороду, согласился Пожарский.

Не обронив и слова на прощанье, Михаил Романов развернул коня и хлестнул его плетью, спеша оставить недоброе место.

– Вот так вот, Елчанинов, – князь Пожарский обратился к молчаливому воеводе. – Я же говорил – молния! А ты – зелье, зелье… Божий знак ни с чем не спутаешь!

Глава 1

«Верующий слепо не узрит воочию».

Из «Апокрифов»

Величественное здание страхового общества «Россия» немало способствовало украшению Лубянки. Совсем рядом, на Кузнецком мосту, давно переставшем быть мостом, располагалось великое множество небольших книжных лавочек. Совсем недавно здесь можно было встретить и благородную девицу, пришедшую за модным французским романом, и солидного профессора, читающего европейские научные журналы, и, конечно же, полуголодного студента, стремящегося отыскать среди плевел декадентской культуры зёрна социалистических идей. На благодатной почве России зерна взошли, и магазины по большей части пустовали. Новые хозяева торопились заполнить полки снедью и мануфактурой, а бесприютные книгочеи понуро бродили вдоль знакомых витрин, изредка разыскивая на уличных развалах, а чаще – пытаясь недорого продать драгоценные, но мало кому теперь нужные тома.

Особняк страхового общества «Россия» по-прежнему сохранял надменный и величественный облик и царил над округой, казалось, неподвластный переменам. Но так лишь казалось. Кто-то из московских остряков запустил шутку, которую тихо повторяли те самые книгочеи, предварительно оглянувшись, не слышит ли кто чужой: «– Скажите, а что, в этом доме теперь находится Госстрах? – Нет, там находится Госужас».

«Объединенное государственное политическое управление» – гласила надпись у входа.

Молодой чекист в кожаной тужурке и поскрипывающей офицерской портупее поднялся из-за стола. По лестнице спускался председатель ОГПУ. Худое костистое лицо старого революционера выглядело встревоженным. Он едва кивнул на приветствие дежурного, и тот поёжился, словно цепкий холодный взгляд Феликса Эдмундовича Дзержинского распорол кожанку, а под ней – и грудь, чтобы понять, достаточно ли горячо сердце чекиста.

Но не это волновало Дзержинского. Он открыл тяжелую дверь и поспешно вышел из подъезда. По октябрьскому небу, суля долгий противный дождь, медленно тянулись грязно-серые тучи: «Пронесет, или зарядит надолго?»

Он огляделся. У противоположного конца площади стоял автомобиль, на дверце которого, закрашенные черной краской, угадывались очертания двуглавого орла. Феликс Эдмундович быстро зашагал к мотору. Полы его длинной шинели развевались на ветру. Он старался посильнее запахнуться в неё, чтобы сохранить остатки тепла, вынесенного из натопленного кабинета.

– Здравствуйте, дорогой Феликс Эдмундович, – донёсся из автомобиля негромкий голос с заметным кавказским акцентом. – Вы хотели меня видеть?

– Да, Иосиф Виссарионович. Если не возражаете, давайте немного пройдемся.

Собеседник председателя ОГПУ чуть заметно улыбнулся и вышел из машины.

– Что случилось? – спросил Сталин без обиняков.

– Неприятное известие. Сегодня председатель Реввоенсовета товарищ Троцкий отправился на охоту, – Дзержинский сделал паузу, верно подыскивая слова. – Его автомобиль обстреляли.

– Лев Давидович жив? – в голосе секретаря Центрального Комитета Российской Социал-демократической рабочей партии большевиков председателю ОГПУ послышалась надежда. Скрытая надежда на отрицательный ответ.

– Жив. Бандиты тяжело ранили водителя – некоего Александра Поповича, но и сам товарищ Троцкий, и ехавший с ним товарищ Самойлов имели при себе ружья. Они начали отстреливаться. На выстрелы прибыл из Немчиновки эскадрон дислоцированного поблизости кавалерийского полка. Правда, бандитов по горячим следам поймать не удалось – судя по всему, они хорошо знали местность и заранее подготовили себе пути отхода.

– Это очень плохо, Феликс Эдмундович. У нас под самым носом действуют непримиримые, закоренелые враги, а мы об этом узнаем слишком поздно. С таким положением дел нельзя мириться. Вы понимаете, о чём я говорю?

Дзержинский молча кивнул. Конечно. Ему, поставленному большевистской партией у рукояти карающего меча революции, лучше чем кому иному было понятно, какой вред молодой республике способно нанести криминальное отребье и замаскировавшиеся контрреволюционеры. Но самыми опасными были вчерашние товарищи, которые, распробовав вкус абсолютной власти в дни гражданской войны, теперь готовы были обратить завоевания революции в подножье собственного трона.

– Сейчас, в преддверии шестой годовщины нашей великой Революции, когда здоровье Ильича подорвано жестокой раной, смерть председателя Реввоенсовета была бы плевком в лицо всей партии большевиков, всему государству рабочих и крестьян. Основателя Красной Армии и кузнеца ее ратной славы вот так вот запросто убивают какие-то подонки прямо за столичной околицей!

– Всё это так, Иосиф Виссарионович…

– Но, с другой стороны, – продолжал Сталин, поглаживая темные с рыжиной усы, – настораживают определенные детали. Посмотрите, кто находился рядом с товарищем Троцким в момент нападения? Какой-то попович…

– Но это фамилия.

– Фамилии тоже с неба не падают, Феликс Эдмундович. С кем отправился на охоту наш уважаемый наркомвоенмор[3]? Кто такой этот товарищ Самойлов? Он что – большевик? Может быть, он сидел с нами по царским тюрьмам? Гнил на каторге? Нет! Он бывший царский генерал, приятель Деникина и Корнилова. А если бы пули заговорщиков достигли цели? Нам что же, говорить мировому пролетариату, что председатель Революционного военного совета убит во время охоты вместе с царским генералом?

– Что же вы предлагаете, Иосиф Виссарионович?

– Феликс, дыма без огня не бывает. Конечно, следует отыскать и достойно покарать врагов революции, покусившихся на жизнь нашего уважаемого товарища Троцкого. Но прежде всего необходимо разобраться: что такое была эта перестрелка? Настоящее преступление или только инсценировка?

– Коба, ты полагаешь, что Троцкий, предвидя смерть… – председатель ОГПУ замялся, – Ленина, пытается таким образом подчеркнуть свою значимость?

Сталин опять едва заметно усмехнулся:

– Я не хочу подозревать в такой низости председателя Реввоенсовета. Но обратимся к фактам. Бандиты точно знали, когда и где проедет автомобиль наркомвоенмора. Грамотно разместили засаду. Открыли огонь, но попали только в шофера. С другой стороны, опытных боевиков так легко удалось отогнать выстрелами из пары двустволок. При этом, заметь, тоже не причинив вреда.

– Но прибыл эскадрон…

– Это тоже очень подозрительно. Не слишком ли быстро прибыл? Не ожидал ли он заранее приказа. Почему бойцы сразу не отсекли нападавшим путь к отступлению? Почему дали уйти?

Следует проверить, не причастен ли к делу бывший генерал Самойлов… – Сталин задумался, – а возможно, и другие бывшие офицеры, которые теперь скрывают это?

Не имеем ли мы дело с большим и разветвленным заговором?

Дзержинский молча кивнул. Он понял, к чему клонит собеседник.

– Еще какие-то новости? – спросил Сталин.

– Да. Речь идет об исследованиях профессора Дехтерева…

На темной глади монитора всплыло улыбающееся лицо виртуальной красавицы:

– Милорд, к вам Кристиан де Ла Доннель. Утверждает, что вы его вызывали.

– Пусть войдет, – откладывая в сторону посверкивающий золотым пером «паркер», ответил Джордж Баренс.

Дверь приоткрылась, и в нее быстрым шагом уверенного в себе человека вошел мужчина, внешность которого довольно плохо сочеталась со строгим твидовым костюмом. Куда больше гостю пошла бы обтягивающая мощный торс кольчуга, а двуручная секира довершила бы образ сурового викинга, потомком которых, собственно говоря, и был виконт Кристиан де Ла Доннель.

– Присаживайся, Крис, – Джордж Баренс указал на кресло.

– Насколько я понимаю, речь идет о командировке? – ответив на приветствие, поинтересовался Кристиан.

– Верно.

– Судя по тому, что меня отозвали из кадрового резерва, намечается что-то серьезное.

– Возможно.

Виконт бросил заинтересованный взгляд на старого знакомого. Лорд Джордж Баренс, общеизвестно, был одним из корифеев агентурной работы Института Экспериментальной Истории и признанным светилом отдела разработки.

– Возможно? – переспросил Крис.

– Именно так. О том, насколько все серьезно, вам как раз и предстоит узнать.

– Далеко отправляться?

– Нет, совсем рядом. Сопредел – рукой подать. Первая четверть двадцатого века.

– Действительно, неподалеку. Но… – де Ла Доннель пожал широкими плечами, – я же работал в отделе Средних веков.

– Мне это известно, – постукивая по столешнице оперением «паркеровской» стрелы, подтвердил Баренс. – Но из агентуры Института вы лучше других вписываетесь в оперативную легенду. Необходим человек скандинавской наружности с располагающим, добродушным лицом и чуть наивным взглядом.

– Разве у меня наивный взгляд?

Лорд Джордж улыбнулся, пропуская вопрос мимо ушей:

– Говорят, последние два года вы занялись медициной?

– Не совсем. Знаете, травы, акупунктура…

– Да-да, это как раз то, что нужно.

– Для чего нужно?

– Для кого. Для сотрудника Красного Креста. Вы направитесь в Россию. Сейчас нас очень интересуют два момента. Момент первый. На сегодняшний день в Москве образовалась развилка, грозящая коренным образом изменить ход истории.

– Впрочем, как всегда, – ухмыльнулся виконт.

– Не перебивайте, Крис. В базовой реальности, как вам должно быть известно, председатель Реввоенсовета Троцкий в октябре двадцать третьего года поехал на охоту, где сильно промок, промерз и тяжело заболел. У него поднялась криптогенная температура, сбить которую врачам не удавалось несколько месяцев, поэтому второго человека в государстве большевиков отправили на отдых к теплому морю. Далее, в результате интриги он не был своевременно извещен о смерти Ленина, не прибыл на его похороны, что позволило его непримиримому сопернику, Иосифу Сталину захватить власть в Советском Союзе. Так вот, в этой реальности Лев Троцкий жив, здоров и даже не думал болеть. Он произнес очень впечатляющую речь на похоронах вождя революции и воспринимается как его естественный наследник.

Брови над яркими синими глазами Кристиана удивленно приподнялись.

– Я еще не договорил, – видя реакцию оперативника, продолжил Баренс. – Конечно, такой поворот событий и сам по себе достоин пристального внимания Института. Паукам в банке сейчас предстоит вцепиться друг в друга. Но данный факт – всего лишь полбеды. Вот, полюбопытствуйте, – Лорд Баренс открыл папку скоросшивателя и протянул виконту несколько газетных листов. – Это выпуски «Ленинградской правды» и «Красной газеты». Читайте там, где отчеркнуто.

– «Как утверждает профессор Д., – начал Крис, – шарлатанские фокусы доморощенного мага Эусэвиуса с чтением и передачей мысли на расстояние – не более чем незамысловатый обман публики. В то время, как настоящая пролетарская наука ведет опыты в этом направлении, и уже вплотную приблизилась к передаче на расстояние если не мыслей, то человеческих эмоций. Причем, здесь научное чудо не ограничено цирковой ареной, и дальность объекта не имеет значения для феномена транспроекции, который скоро покорится советским ученым».

– Это январь двадцать четвертого года. Дальше – май. Читайте, читайте.

– «Необычайный опыт был проведён во время первомайской демонстрации трудящихся в Ленинграде на проспекте имени Двадцать пятого октября. На один из движущихся помостов был установлен специальный передающий электрический прибор, вокруг которого размещались собранные для такого случая бывшие царские вельможи, попы и прочие буржуазные элементы. По сигналу, пущенному из московской лаборатории, прибор начал работать, источая Х-волны, приведшие всех этих приспешников мировой буржуазии в столь радостное возбуждение, что они веселились и неподдельно радовались первомайскому празднику, дорогому для каждого пролетария, будто и сами были сынами трудового народа…» Галиматья какая-то, – закончил виконт.

– Нет, вовсе не галиматья. Кстати, должен отметить, ваш русский очень хорош.

– Мои предки долго жили в России.

– И один из них, насколько мне известно, даже служил врачом в годы Первой мировой.

– Он пропал без вести.

– Мне это известно, – лорд Джордж выложил на стол пожелтевшую фотографию. – Здесь он тоже пропал без вести. Вот, поглядите – врач 16-го Мингрельского гренадерского полка. Не правда ли, похож? Особенно, если вам отрастить такие же лихие усы.

– Похож, – согласился виконт, – но какое отношение имеет мое сходство к фокусам с электрическим прибором?

– Крис, то, что вы сейчас прочитали, очень серьезно, и не имеет никакого отношения к фокусам.

Вспомните Библию. Армия под командованием Иисуса Навина, приступив к осаде Иерихона, пустилась на весьма странный маневр. Она день за днем начала обходить стены по периметру, не делая более ничего. Воины шли, шли и шли, час за часом проникаясь уверенностью в том, что они исполняют Господню волю и что победа им уже дарована. Когда это сознание стало всеобъемлющим, Иисус Навин отдал приказ, и войско с ревом бросилось на приступ. У этих людей, вышедших из пустыни, не было ни таранов, ни штурмовых лестниц, ни осадных башен…

– Помнится, если следовать библейской легенде, стены рухнули.

– Крис, вы же работали в тех местах и прекрасно знаете, что Иерихон и до Иисуса Навина брали несколько раз, и стены его перед вторжением сынов Израиля были вовсе не так мощны, как прежде. Но для того времени они являлись все еще серьезными фортификационными укреплениями. Вам также известно, что они были разрушены, но вовсе не рухнули. Археологи это утверждают недвусмысленно. Солдаты Иисуса Навина попросту не заметили крепостных стен. И более того – уверенность в победе, непререкаемая и всеобъемлющая, по сути, транслировалась из марширующих колонн, парализуя сознание защитников Иерихона. Они проиграли еще до начала боя.

– То есть, вы хотите сказать, что в России в первой четверти двадцатого века создается психотронное оружие?

– Именно так. И, если судить по газетным статьям, опыты ведутся с размахом. Стоит ли говорить, что такой мощный отряд, как партия большевиков, может послужить куда более сильным генератором нужного эмоционального настроя, нежели сравнительно небольшая армия Иисуса Навина? Мы не можем оставить это без внимания. Институту необходим квалифицированный наблюдатель в Советской России. Надо очень быстро обнаружить лабораторию, выяснить, на какой стадии находится работа, и определить целесообразность отправки в сопредел наших оперативников. По официальной легенде вы – сотрудник Красного Креста. С датским паспортом. Но это лишь первое дно.

Второе, упоминавшееся уже сегодня: доктор Сергей Владиславович Деладоннель, военный врач, штабс-капитан, участник мировой войны. Все необходимые инструкции получите дополнительно. Надеюсь, и без моих объяснений понятно, Крис, что если такое оружие и впрямь уже существует, или его построят в ближайшее время – все равно, попадет ли оно в руки Троцкого или Сталина – цивилизации грозит колоссальная угроза.

– Я понимаю, – Кристиан де Ла Доннель поднялся с кресла. – Но зачем мне в легенде офицерское прошлое? Я бы мог быть просто датчанином.

– По всей вероятности, профессор Д., или уж как его там величают на самом деле, до революции не работал молотобойцем. Вряд ли он испытывает особо нежные чувства к большевистской власти. И все же никуда не уехал, хотя, наверняка, это сулило ему вполне обеспеченную жизнь. Можно предположить, что он настоящий русский патриот. А настоящему русскому патриоту будет куда проще общаться с человеком своего круга, пусть даже и с датским паспортом.

– Когда приступать к подготовке?

– Немедленно. И помни, Крис, ты – Джокер-3, а это ко многому обязывает.

Автомобиль «Изотта-Фраскини» цвета «русский медведь» пронесся по мощеным улицам Сент-Этьена и затормозил у ворот заводоуправления. Массивные железные створки начали расходиться в стороны.

– Здравия желаю, ваше превосходительство! – приветствовал председателя правления охранник с двумя солдатскими «георгиями» на груди.

Генерал Згурский кратко ответил на приветствие и въехал на территорию завода.

Полтора года назад он купил этот мотор, едва ли не за одно название цвета. Вдруг как-то вспомнился медвежонок Мишка, подобранный его стрелками на безымянном сибирском полустанке, когда полки российского Особого корпуса отправлялись через океан спасать Францию. С того рокового тысяча девятьсот пятнадцатого года медвежонок вырос и долгое время служил им своеобразным талисманом. Любимец солдат, он неотлучно был среди них все эти годы, каким-то неведомым чутьем научившись отличать россиян от французов, англичан и всех прочих. Мишка даже как-то пострадал в одной из немецких газовых атак, но бойцы выходили громадного зверя, как заболевшего щенка.

Автомобиль остановился у крыльца, и курившие на нем работники «Манюфактюр д’Арме э Цикле», вытянулись по струнке:

– Господа офицеры!

– Вольно, – скомандовал Згурский, выходя из машины.

Не так давно прежние рабочие и служащие завода по старинной французской традиции решили устроить забастовку и прислали своих вожаков парламентерами. Войдя в кабинет, профсоюзный лидер открыл, было, рот, но наткнулся на холодный взгляд этого чертова русского и, завороженный, стоял перед ним, не говоря ни слова. Группа поддержки жалась за спиной «оратора» в том же состоянии молчаливого ступора. Под немигающим взглядом бывшего генерала пылким сынам Франции казалось, что языки примерзли к нёбу.

– У вас есть десять минут, чтобы приступить к работе, – тихо и внятно сказал генерал.

– Таких, как вы, у нас гильотинировали в тысяча семьсот восемьдесят девятом году! – захлебнулся от гнева рабочий вожак.

– Такие, как я, вступали в Париж в тысяча восемьсот четырнадцатом, – не меняясь в лице, отрезал Згурский. – Экскурс в историю закончен. У вас осталось восемь минут.

Не удовлетворенные переговорами борцы за права устроили митинг во дворе заводоуправления, но только-только начали разминать голосовые связки хоровыми криками «Позор!» и «Долой!», когда, печатая шаг, в воротах появилась колонна в русских военных мундирах без погон. Драка была жестокой, и в результате армия французских безработных пополнилась несколькими десятками новобранцев.

Этот вопиющий случай вызвал бурный резонанс в обществе. Министр экономики лично звонил в Сент-Этьен, требуя пойти на уступки и уволить штрейкбрехеров. Ответом на его гневную отповедь было короткое: «Нет». Владимир Игнатьевич Згурский никогда не отменял приказов. Когда бы министр-социалист получше знал русского генерала, он бы даже не стал тратить времени, поднимая с рычага трубку.

Без малого десять лет назад, когда Особый корпус только двигался во Францию по бескрайним просторам России, чтобы пересесть на ждущие его корабли, полковник Згурский прибыл в Париж для подготовки приема и обустройства войск.

Здесь его ждало крайне неприятное известие: оружие, предоставляемое союзниками русским бригадам, лет двадцать назад было списано в самой Франции! Срочная депеша в Петроград вернулась с ответом: «Решить любыми средствами».

В том, что произошло дальше, полиция разбиралась несколько лет, но без особого успеха. В силу неведомо, каких махинаций «Манюфактюр д'Арме» в Сент-Этьене вдруг перешла в русские руки, и новейшее оружие, выпускаемое там, прямо с конвейера отправилось в распоряжение бригад Особого корпуса. Вызванный для объяснения к президенту Клемансо флигель-адъютант русского императора Владимир Згурский пропустил мимо ушей яростные упреки в подрыве боеспособности французской армии и проговорил с обычной холодной безучастностью: «Ваше высокопревосходительство! Французский завод «Бри Сольен» производит и доныне продолжает отгружать сорок процентов немецкой стали. Я весьма сожалею, что не имел возможности купить и вышеупомянутое предприятие». На этом аудиенция закончилась.

Сейчас фрак «чертова русского» украшала розетка офицерского креста Почетного легиона – признание Францией заслуг генерала перед Республикой – и маленькая золотая буква «Д» под императорской короной – знак братства 16-го Мингрельского, Его Императорского Высочества, великого князя Дмитрия Константиновича, гренадерского полка.

– Полковник Варрава у себя?

– Так точно ваше превосходительство! Георгий Никитич проводит инструктаж с коммивояжерами, отправляющимися продавать велосипеды в Лифляндию.

– Пусть зайдет ко мне.

Згурский прошел в свой кабинет и, остановившись у окна, поднял жалюзи. Прежний председатель правления, как всякий истинный француз, был любителем прекрасного. Открывшийся вид должен был рождать в памяти воспоминания о Версальском парке.

– Разрешите войти? – раздалось за спиной.

Генерал Згурский оторвался от своих мыслей.

– Входите, Георгий Никитич. Присаживайтесь.

– Что нового в Париже?

Генерал поморщился, готовясь ответить на этот неминуемый, но неприятный вопрос.

– Генерал Кутепов настаивает на формировании новых боевых групп для засылки на территорию Совдепии. Великий князь Николай Николаевич говорит о непредрешенчестве, о том, что истомленный большевистским гнетом русский народ-богоносец должен сам без нашего вооруженного вмешательства сделать выбор. Генерал Эрдели призывает «желтых таксистов»[4] сплотиться… Мда-с… Как намедни пошутил один старый знакомец: «Из желтых улан[5] да в желтые таксисты».

Згурский выжидательно поглядел на собеседника, чье простецкое добродушное лицо могло ввести в заблуждение всякого, кто не был близко знаком с одним из асов русской контрразведки, Георгием Никитичем Варравой.

– Еще какие-то новости? – глядя на озабоченное лицо генерала, спросил его заместитель.

– Да. Очень странные. Из Литвы пришла телеграмма: подполковник Шведов успешно перешел границу, и доставлен в Вильно.

– Тот самый Шведов, который числился военным руководителем в деле Таганцева[6]? – уточнил Варрава.

– Тот самый. В двадцатом он сбежал из Петрограда, впоследствии примкнул к кутеповским боевикам. Его группа в октябре прошлого года обстреляла автомобиль Троцкого, но, к сожалению, без особого успеха. По утверждению Шведова, спасаясь от погони, они приняли решение пробиваться поодиночке, но к месту сбора кроме него так никто и не пришел.

– Либо этому подполковнику феноменально везет, либо он – большевистский провокатор.

– Выбор невелик… В любом случае, с ним надо встретиться. У Шведова на руках некая секретная информация, которую он должен срочно передать руководству РОВС[7]. Завтра он выезжает в Прагу – там ему дана явка.

– Вы поедете?

– Непременно, – генерал Згурский достал серебряные часы с тремя грациями на крышке, щелкнул, посмотрел время. – Через два часа сорок минут у меня поезд.

– Понятно, – кивнул Варрава. – Весь материал на Шведова и связь с руководителем наших «коммивояжеров» в Праге.

– Именно так, – подтвердил генерал Згурский.

– Будут еще какие-нибудь распоряжения?

– Как всегда – заботиться о процветании фирмы.

– О вашей жене какие-нибудь новости есть? – тихо поинтересовался контрразведчик.

– Нет, о Татьяне Михайловне никаких вестей нет. Но я знаю, что она жива, – лицо Згурского из холодного стало непроницаемо мрачным. – Сделайте любезность, Георгий Никитич: я хочу ознакомиться с делом подполковника Шведова как можно скорее.

– Сию минуту, – Варрава направился к двери. – Чуть не забыл, час назад звонил некий комиссар Рошаль из Сюрте[8]. Этот полицейский очень желает поговорить с вами. Он утверждает, что вчера из своего дома пропал бывший казначей армии Колчака, банкир Рафаилов.

Генерал Згурский захлопнул крышку часов и сунул их обратно в карман жилета:

– Если будет снова звонить, сообщите ему, что я обязательно свяжусь с ним по возвращении.

Глава 2

«В этой стране так жарко, что чаша народного гнева пересыхает задолго до того, как успевает наполниться».

Лоуренс Аравийский

Истошный вопль «Атанда!»[9], многократно повторенный, будто эхом, прозвучал над Сухаревским рынком, и торгующие «на крик» продавцы всякой всячины смолкли на полуслове, торопясь покинуть оживленный пятачок на углу Садового кольца и Большой Сухаревской улицы.

«Облава! Облава!» – неслось по торговым рядам. В общей суматохе никто не обратил внимания на автомобиль, въехавший во двор одного из домов по Садовой улице. Люди в кожанках, выскочив из машины, заняли позиции в арке ворот, у дверей черного хода. После этого из авто стремительно, как нож из рукава, появился высокий худой человек в длинной шинели. Он поднялся на третий этаж, огляделся по сторонам и, увидев на двери начищенную латунную табличку «Доктор Спесивцев Ф. Ф.», тихо постучал. Щелкнул замок, дверь приоткрылась:

– Входите, Феликс Эдмундович. Не надо волноваться.

– К чему эта таинственность, Иосиф Виссарионович? Как в царское время: явочные квартиры, пароли…

– В царское время вы не смогли бы поднять на ноги всю московскую жандармерию, чтобы встретиться наедине с товарищем по партии.

– А что, по-вашему, я должен был делать? С тех пор, как товарищ Троцкий возглавил Совет народных комиссаров, он только и говорит об очищении партийных рядов от скверны, от примазавшихся и приспособленцев.

Ясное дело – под такую гребенку попадают все, кто не согласен со Львом Давидовичем.

Пока что он занят травлей Бухарина, упрекая его в буржуазном разложении и объявляя новую экономическую политику дезертирством с позиций перманентной мировой революции.

Поверьте, даже я чувствую за собой слежку.

– В районе Сухаревского рынка всегда много людей, здесь несложно затеряться.

– Мне – сложно, – вспыхнул Дзержинский. – Разве что, обриться наголо.