Планета героев Шведов Сергей

Венедикт Владимирович зафыркал от возмущения и даже попытался в чем-то переубедить Василия, но в этот момент мы как раз достигли дверей квартиры Пушкина, и спор пришлось прервать. А я так и не понял, куда исчез первый Владимир и почему Николаев оказалось два?.. Впрочем, споры о власти ведутся не только на планете Земля. А уж всяческих тайн вокруг восшествия на престол и сошествия в мир иной венценосных особ на планетах Светлого круга – хоть пруд пруди! К тому же меня в данный момент не очень интересовали исторические процессы на планете, где мне выпало быть резидентом.

Дело в том, что дверь нам открыла женщина ослепительной красоты в длинном голубом платье и с вьющимися черными локонами, падавшими на потрясающей формы плечи. Словом, все, что касается Владимиров и Николаев, у меня тут же вылетело из головы. Я так и застыл на пороге – будто громом пораженный. Спасибо Венедикту Владимировичу, который любезно подтолкнул меня в спину. Тут я опомнился и представился даме, как и положено по этикету:

– Мышкин Никита Алексеевич.

К счастью, даже потрясение, испытанное при виде красивой женщины, не отбило у меня разум, и я не выдал себя неосторожным словом.

– Натали Пушкина,– присела дама в голубом платье и стрельнула в меня навылет темными как ночь глазами.– Мы вас давно ждем, господа. А Александр Сергеевич просто в нетерпении.

Надо сказать, что не только дом, но и квартира Пушкина оставляла желать много лучшего. И я, честно скажу, расстроился. Все-таки Великий Поэт, а проживает в трех комнатах, среди обшарпанной мебели, в условиях, мало приспособленных для творческого вдохновения.

Зато в чувстве собственного достоинства Александру Сергеевичу отказать было нельзя. Я узнал его сразу: небольшого роста, смуглый, с кучерявой головой и бакенбардами – именно такое изображение хранилось в музее на Парре. Приятно было смотреть, как он поднялся с места, прошествовал по комнате нам навстречу, как пожал руку сначала мне, потом Венедикту Владимировичу, а потом оруженосцу Василию. Я был настолько взволнован встречей с великим человеком и его красавицей-женой, что не сразу заметил стоящую в углу мрачноватую личность с косыми бачками на вытянутом лице и заметно лысоватой головой. Человек был в голубом мундире, расшитом золотым позументом.

– Бенкендорф,– назвал он себя и скользнул по моему лицу плутоватыми глазками.

Я тут же припомнил, что нам в Школе говорили о голубых жандармах, и мгновенно отмобилизовался. С людьми, подобными Бенкендорфу, ухо следует держать востро. А сам Александр Сергеевич был во фраке. Я даже подумал: не погрешил ли я против этикета, явившись всего лишь в смокинге? Справедливости ради надо отметить, что Жигановский был просто в костюме и при галстуке, а на оруженосце Василии висели облезлые штаны, которые он называл джинсами, и такая же синяя куртка, которая с трудом сходилась на пузе. Но ни Натали, ни Бенкендорф, ни сам Пушкин не обратили на наряд Василия никакого внимания, и я пришел к выводу, что, видимо, смокинг при частном визите годится.

– Ну! – сказал Александр Сергеевич, поднимая бокал с прозрачной жидкостью.– За знакомство.

Большей гадости я в своей жизни никогда не пил – потому и закашлялся. Венедикт Владимирович дружески похлопал меня по спине и высказался в том смысле, что-де привыкайте, юноша, водка не мед – горло дерет.

Нельзя сказать, что стол был завален яствами, но еда на столе имелась. Я чуть было на нее не накинулся, чтобы хоть как-то смягчить горечь в горле, но, оказывается, по местному обычаю, после первой не закусывали. Пришлось осушить бокал еще раз, после чего я вдруг почувствовал, что отрываюсь от земли.

– А вы котлетку попробуйте,– предложила Натали.– Очень вкусные котлетки, ваше сиятельство.

От зазвеневшего серебряным колокольчиком голоса Натали Пушкиной у меня в душе запели соловьи, и я продекламировал:

– Браво! – захлопал в ладоши Александр Сергеевич.– Приятно видеть молодого, интеллигентного человека, знающего наизусть мои стихи.

Пушкин хоть и выпил уже три бокала, но нисколько не опьянел – разве что смуглое лицо чуть побурело. На Бенкендорфе выпитая водка вообще никак не отразилась. Что касается Венедикта Владимировича, то он явно повеселел, снял галстук и расстегнул пиджак. Я было собрался напомнить ему об этикете, но потом передумал, а может, и просто забыл. Ибо буквально тонул в темных глазах прекрасной Натали, и, похоже, не было силы, которая могла бы вытолкнуть меня из их омута. Кроме всего прочего я, кажется, захмелел изрядно. А пьянство, как учили нас в Школе, чревато для резидента провалом. На всякий случай решил водку больше не пить, а ограничиться вином.

– Чему тут удивляться, Саша? Князь Мышкин учился в Швейцарии у далай-ламы! – сказал Венедикт Владимирович.– Можешь себе представить, какой там уровень образования.

– А как он выглядит – этот далай-лама? – спросил вдруг Бенкендорф, чем поверг меня в замешательство.

Откуда мне знать, как он выглядит? Я ведь ни разу его не видел. Похоже, на Парре не доработали с моей легендой... Пока я морщил лоб, пытаясь что-то соврать неправдоподобнее, на помощь мне пришел Жигановский:

– Сразу видно шефа жандармов. Вынь да положь ему особые приметы. Ну как может выглядеть далай-лама? Как папа или патриарх.

– Да,– на всякий случай кивнул я головой.– Именно так он и выглядит! – И тут же поспешил перевести разговор на другое, как нас учили в Школе: – А как вы в таких небольших апартаментах балы проводите, здесь же жутко тесно?

На лицо Александра Сергеевича набежала тень. Бенкендорф вздохнул, а Венедикт Владимирович начал мне подмигивать и сокрушенно качать головой – дескать, кто же такие бестактные вопросы задает? Оставалось только признать, что я действительно совершил крупный промах. Все-таки водка меня подкосила. К счастью, выручила Натали.

– Пустяки,– сказала она.– А балы мы здесь не проводим. Вот когда у нас был свой дом на Гороховой, там мы действительно отрывались по полной программе.

Венедикт Владимирович откашлялся и одарил Натали ослепительной улыбкой – однако глаза у него оставались почему-то сердитыми.

– У Александра Сергеевича был свой особняк. Да что там особняк – дворец! Но его пришлось заложить.

– Да,– закручинился Пушкин.– Карточные долги. Никак не могу побороть в себе эту слабость. А вы играете в карты, Никита Алексеевич?

– Играть играю, но никогда не проигрываю. А это, согласитесь, скучно – всегда выигрывать.

– Я тебя умоляю, Никита! – вставил свое слово Василий.– Не пудри людям мозги.

Спорить с оруженосцем я не стал – просто попросил принести карты. Между прочим, карты на всех планетах практически одинаковы. Есть, разумеется, местный колорит, но никаких кардинальных отличий. И набор игр приблизительно тот же. Словом, у меня были все основания полагать, что и Земля в этом ряду не исключение.

И я не ошибся в своих предположениях. Колода была самая что ни на есть обычная. Я сдал себе четырех тузов, Александру Сергеевичу – в знак уважения – четырех королей, Натали – четырех дам, а неверующему Василию – четыре шестерки. Его это страшно огорчило, и он тут же заявил, что я передернул.

Тогда я передал ему колоду и предложил сдать карты. Василий согласился и даже подмигнул Натали – что мне, к слову, не понравилось. Но поскольку Александр Сергеевич, увлеченный нашим спором не менее других, никак на это заигрывание не отреагировал, то я, естественно, промолчал, поскольку Натали мне не жена и не любовница. Утешило меня то, что Василий был посрамлен, ибо расклад выпал тот же самый – у меня на руках оказались тузы, а у него шестерки.

– Да что же это такое? – возмутился Василий и взялся за колоду во второй раз. Однако опять удача от него отвернулась... Меня ситуация забавляла, а все остальные почему-то поскучнели. Венедикт Владимирович даже вытер платком пот со лба.

– А ну дай я попробую,– сказал Бенкендорф.– Ты, по-моему, тасовать не умеешь.

Василию пришли четыре семерки, и он уже собрался по этому поводу ликовать, но явно преждевременно – поскольку тузы все равно были у меня, а шестерки достались ошарашенному Бенкендорфу.

– Я же говорил вам, что он экстрасенс.– Расстроенно отшвырнул свои карты Василий.– Он, между прочим, и сейфы щелкает как семечки.

Сидящие за столом как-то странно на меня смотрели, и мне стало неловко. Надо было чем-то объяснить мое везение, но не мог же я им сказать, что это всего лишь магия десятой категории, доступная любому мальчишке на планете Парра. Наше умение в этой отрасли магии известно всему Светлому кругу, именно поэтому представители других планет никогда не сядут за карточный стол с паррийцем.

– Ваши долги я заплачу,– сказал я расстроенному Пушкину, чтобы хоть как-то развеять возникшую неловкость.– И дворец выкуплю. Примите от меня спонсорскую помощь.

– Нет, нет и нет! – замахал руками Александр Сергеевич.– И не просите. Карточный долг – долг чести. И вообще я себя и здесь прекрасно чувствую. Замечательная квартира. Панельный дом. Тараканы на кухне. Я уже привык, притерпелся.

– Не пыли, Саша! – Жигановский выпил бокал водки и довольно крякнул.– Человек тебе от чистого сердца предлагает. Не надо отказывать князю Мышкину – ты его обижаешь. Великий Поэт, а живешь, как босяк.

– А какой срам государству! – покачал головой граф Бенкендорф.– Ужас. Иностранные послы у тебя бывают. Мне уже в Кремле говорили: что это там Сашка дурит – живет в конуре, а нам перед заграницей неудобно. Хоть с бюджетом сейчас и напряженка, но для Пушкина деньги найдем. Затянем пояса, так сказать.

– Не надо затягивать,– возразил я.– Деньги-то небольшие.

– В принципе конечно...– вздохнул Александр Сергеевич.– Всего каких-то пятьдесят миллионов.

– В рублях? – спросил закхекавший Василий.

– К сожалению, в евро.

Я готов был выложить и сто миллионов каких-то там евро, только чтобы вернуть улыбку на лицо Натали, закручинившейся по поводу несчастий мужа. Если вы скажете, что я влюбился, не стану возражать. А кто бы не влюбился, глядя на ослепительную красавицу двадцати лет от роду с совершенно умопомрачительной фигурой?.. Между нами, даже баронесса Крэг до Натали не дотягивала, а Кэт считается одной из самых красивых женщин Парры. Эх, кабы не мое преклонение перед Александром Сергеевичем, который, к слову, был вдвое старше своей жены, я бы не удержался и осыпал ее не только грязными купюрами, но также цветами и комплиментами. Я твердо решил, что набью морду Дантесу, и от этого решения на душе сразу же полегчало.

– Я все улажу, Саша,– сказал Венедикт Владимирович.– Будет у тебя особняк не хуже, чем у нового русского.

В общем, Пушкина мы уломали. Обрадованная Натали тут же пообещала, что пригласит меня на первый бал, который они с Александром Сергеевичем дадут по возвращении в родной дворец. Я в свою очередь выразил надежду, что если не первый, то второй танец на этом балу останется за мной.

– Какой разговор, Никита? – стрельнула в меня глазами Натали.– Попляшем до упаду. Помню, на школьном выпускном так оторвалась, что каблук отлетел.

– Вы учились в школе?

– Скорее в гимназии,– поправилась Натали.– А потом в институте благородных девиц в Смольном.

Разговор с Натали мы вели наедине, поскольку все остальные мужчины ушли покурить на кухню. Мне показалось, что я понравился своей собеседнице. Нет, я не собираюсь компрометировать женщину. И не подумайте, что на что-то намекаю.

Все было пристойно и невинно. Просто играла музыка. Натали спросила: а почему бы нам не потанцевать? Ведь до бала еще далеко. И я немедленно согласился. Я же не знал, что в земных танцах кавалер и дама очень тесно прижимаются друг к другу. Дама при этом еще и обнимает его за шею. В общем, мы поцеловались. Короткое умопомешательство, не повлекшее за собой никаких последствий.

Конечно, я был смущен. Мне кажется, смутилась и Натали. Мы оба почувствовали неловкость и, чтобы снять ее, выпили по предложению госпожи Пушкиной на брудершафт.

– Теперь мы с тобой на ты, Никита! – захлопала в ладоши хозяйка.– Я так рада, что встретила столь воспитанного молодого человека. Кругом одни братские чувырлы.

Кто такие эти «братские чувырлы», я не понял, а спрашивать было неудобно. Тем более что моих ушей достигли разговоры, которые вели на кухне курильщики. То есть я их слышал и раньше, но не обращал внимания, поглощенный целиком Натали.

– А ты этого Мышкина хорошо знал? – спросил Александр Сергеевич.

– Да,– подтвердил Венедикт Владимирович.– Тот еще был фрукт.

– Откуда у него столько денег? – волновался Бенкендорф.– Ты нам голову не морочишь, Веня? По-моему, никаких Мышкиных среди наших олигархов не числится.

– Много ты знаешь! – хмыкнул Жигановский.– Ты, Сенька, как родился рванью, так ею и остался. А Мышкин был вхож к Папе. С Семьей – на дружеской ноге. Я его не один год поддаивал. Но прижимистый был, старый хрыч! Если и отстегивал, то по маленькой. Я подозревал, что у него большие капиталы, но, честно говоря, не думал, что настолько.

– А мальчишка что, полный идиот? – спросил Александр Сергеевич.– Неужели вот так просто возьмет и пятьдесят миллионов за дворец выложит?

– Да ему эти пятьдесят миллионов – как тебе пятьдесят рублей! – огрызнулся Венедикт Владимирович.– Ты только держи марку. И Наташку предупреди. Чем больше она будет ломаться, тем лучше.

– Все-таки неловко,– вздохнул Пушкин.– Человек не в себе. Его, по-моему, три дня назад из психушки выпустили.

– Это не он идиот, это ты идиот! – рыкнул Жигановский.– Зачем психу миллиарды? Мы его определим в престижную лечебницу, и будет он у нас как сыр в масле кататься. Не для себя же стараемся. Судьба Отечества решается. Такой шанс, Сашка, а ты тут благородного из себя строишь! Неловко ему, видите ли.

Что ответил на слова Жигановского Пушкин, я не расслышал, поскольку меня отвлекла Натали, положившая руку на мое плечо. Очень трудно целовать женщину и одновременно слушать разговоры на кухне. Я выбрал первое и целиком этому отдался. Наверное, моралисты меня осудят, но ведь есть оправдание: я влюбился в эту женщину!.. Хилое, конечно, оправдание, но ведь ничего не поделаешь.

Первый поцелуй можно было назвать нечаянным, а вот второй мог завести нас очень далеко, и, пожалуй, завел бы. Мешали бубнившие рядом чудаки, которые в любую минуту могли появиться в комнате. Больше я никаких угрызений совести не почувствовал. Конечно, Пушкин – Великий Поэт, но из услышанного разговора я понял, что он был не до конца искренен со мной. И с чего он вообще взял, что я идиот?!

Другому подобного оскорбления я не простил бы и вызвал немедленно на поединок. Но, во-первых, слово было брошено не в глаза, а в частном разговоре, который я теоретически слышать не мог. А намеренным оскорблением считается лишь произнесенное громко и при свидетелях. Сомневаться же в умственных способностях своих знакомых не возбраняется никому. Что касается Венедикта Владимировича, то я с самого начала знал, что имею дело с налимом очень большого масштаба. Но такой мне и был нужен – порядочного человека я бы не стал вербовать. Зато на Бенкендорфа я здорово рассердился и решил ему денег не давать.

– Ты меня с ума сведешь, Никита,– прошептала Натали.– Я слишком много выпила. Извини, мы не должны больше встречаться. Я ведь замужняя женщина.

Возможно, на другого человека эти слова произвели бы большое впечатление. Кое-кто, наверное, решил бы, что все кончено и осталось только утопиться. Но у меня был слишком большой опыт общения с баронессой Крэг, чтобы принимать слова Натали за правду. С Кэт мы прощались навек раз тридцать.

Продолжению нашего разговора помешали курильщики. Мне показалось, что Александр Сергеевич глянул на нас с подозрением. Я уже ожидал бурной сцены, но ничего не случилось. Натали мило улыбнулась мужу и сказала, что мы выпили на брудершафт и перешли на ты.

– А это идея! – обрадовался Венедикт Владимирович.– Ведь мы с вами друзья, Никита, давайте завершим все формальности.

Для завершения формальностей мне пришлось выпить трижды: с Пушкиным, Бенкендорфом и Жигановским. Правда, я настоял, что буду пить вино, и не встретил возражений.

– Не смеем более обременять вас своим присутствием,– сказал Венедикт Владимирович, обращаясь к чете Пушкиных.

– Хорошо посидели,– подтвердил Бенкендорф.

– Встретимся на балу, сударыня,– сказал я Натали.– Я сделаю все от меня зависящее, чтобы он состоялся как можно скорее.

Скажу честно, я был на вершине блаженства. Возможно, свою роль сыграла рюмка, выпитая на посошок, а может, я вообще в этот вечер много выпил, но настроение у меня было такое, что я готов был свернуть горы!

– Дай порулить,– попросил я у Василия, когда мы из душных апартаментов Александра Сергеевича спустились в прохладную, расцвеченную разноцветными огнями московскую ночь.

Все было бы хорошо, но мне не нравился здешний воздух. Не могу понять, как нормальные люди годами вдыхают подобную гадость? Подозреваю, что атмосферу портят продукты неполного сгорания горючего, которым заправляют самодвижущиеся тележки. Я хотел было провести химический анализ и того и другого, чтобы подтвердить свои подозрения, но потом махнул рукой.

– Не дам! – огрызнулся Василий.– Ты на ногах еле держишься.

А вот это, извините, ложь. Чтобы напоить принца Ника Арамийского до упаду, нужна бочка вина, а от нескольких бокалов я всего лишь прихожу в хорошее, шаловливое настроение.

Но вслух я ничего не сказал, просто сел спокойненько на заднее сиденье рядом с Жигановским и принялся с интересом наблюдать, как оруженосец пытается активизировать свою тележку. Сначала Василий просто пыхтел, потом начал тихонько ругаться сквозь зубы. Затем вылез из машины и поднял капот. Далее к нему присоединился рассерженный Жигановский, который громко кричал на оруженосца, привлекая внимание редких прохожих.

– Ну нет искры! – орал Василий так, что дребезжали окна в соседних домах.– Чтоб он бензином захлебнулся, этот «мерс»!

– Ты у меня на «жигулях» будешь ездить всю оставшуюся жизнь! – надрывался в ответ Жигановский.– Я тебе «запорожец» куплю, водила зачуханный! Ты у меня еще под ними належишься!

Угроза, судя по всему, была нешуточной, поскольку Василий сразу сбавил тон и начал оправдываться:

– Все вроде в порядке. Черт его знает!

– Если в порядке, почему не заводится? Мне что, такси вызывать?

– Давайте я попробую,– предложил я. Василий взглянул на меня с подозрением и осторожно прикрыл капот:

– Я так и знал, что это экстрасенс чудит.

– Какой экстрасенс?! – возмутился Жигановский.– Я тебя уволю, Васька. Ты мне надоел со своими причудами. При чем тут Никита?

– Ладно, увольняй,– сказал Василий.– Но пусть он сначала попробует завести.

– Ты что, держишь меня за психа, придурок! – взвился Жигановский, который, между нами, был в изрядном подпитии.– Это тебе не в карты мухлевать.

– А давайте попробуем,– продолжил я.– Чем вы рискуете? Машина-то все равно не заводится.

– Вот именно,– поддержал Василий.– И если она не заведется, то я от тебя сам уйду, Венедикт. Мне твой пьяный лай надоел. Сажаешь в машину кого ни попадя, а я отвечай. Прошлый раз иностранец все сиденье облевал, теперь этот изгаляется над рабочим человеком. Экстрасенс хренов.

В общем, все закончилось тем, что Жигановский плюнул, сел на заднее сиденье и сложил руки на груди, демонстрируя тем самым крайнюю степень незаинтересованности в происходящем. Я устроился за рулем, Василий плюхнулся рядом – для страховки, как он сказал. Я не возражал.

Без особых проблем тронул тележку с места. Между прочим, зря я так плохо думал о «мерсе» – бегал он довольно шустро. Разогнал его сначала под сто пятьдесят, а потом и под двести. Мешали, правда, железные собратья механического урода, но мне удавалось от них уворачиваться. Время от времени дорогу перебегали фонарные столбы, но я уже приноровился к рулю и ловко меж них маневрировал.

– Авава! – приветствовал мои успехи в вождении тележки Жигановский.

– Авава! – радостно ответил я, поскольку пришел в восторг от скорости передвижения по дороге.

– Куда по встречной! – надрывался Василий.– Куда по встречной, идиот! Сворачивай, дебил! Сворачивай, говорю тебе! Да не сворачивай, а тормози!

Зачем тормозить, когда под тобой целый табун резвых лошадей, а руки достаточно проворны, чтобы избежать столкновения с тележками, столбами и людьми? Я только путался немного: какая полоса встречная, а какая, наоборот, попутная? Но так было даже интереснее.

А какой вокруг поднялся невообразимый шум! За окнами нашего «мерса» визжали и гудели как сумасшедшие встречные и поперечные автомобили. Зато внутри все было относительно тихо. Разве что шипел неразборчиво сорвавший голос Василий, да Венедикт Владимирович все повторял свое порядком надоевшее «авава». Я остановил «мерс» точнехонько напротив дома Аббудалы Каха, причем тормознул так лихо, что Василий едва не вышиб головой лобовое стекло.

– Я не могу! – сказал Жигановский.– Меня укачало.

После чего просто выпал в открывшуюся дверцу на мокрый асфальт. Все-таки он много выпил в гостях у Пушкина, и это сказалось в самый неподходящий момент. Хорошо хоть сиденья «мерса» остались незапачканными, а асфальт – не наша забота.

– Семь минут,– показал я на часы Василия.– А ты нас до Пушкина чуть не полчаса вез. Оцени.

Василий оценил. Ругался он так долго, что я слегка заскучал и не ушел домой только потому, что хотел попрощаться с Венедиктом Владимировичем. Изругавшись, Василий глянул на меня с подозрением:

– Слушай, Никита, ты случайно не с Луны свалился?

– С чего ты взял? – запротестовал я, а у самого сердце упало: неужели чем-то себя выдал? Но ведь ничего лишнего не сказал.

– Нормальный земной человек так ездить не может. Я почти двадцать лет за рулем, но подобного слалома мне видеть не доводилось.

– Подумаешь...– пожал я плечами.– Любой сможет, если захочет.

Василий хотел мне что-то ответить, но не успел. Точнее, внимание его привлекла группа молодых людей, которые, в свою очередь, заинтересовались страдающим Жигановским.

Их заинтересованность очень быстро переросла в недружественные по отношению к Венедикту Владимировичу действия. С него хотели снять костюм и часы, а он этому воспротивился. Должен отметить, что Жигановский выказал доблесть, но его умение противостоять превосходящим силам было ниже всякой критики. Стычка происходила в десяти метрах от нас под развесистым тополем. И прежде чем мы с Василием подоспели на помощь, Венедикта Владимировича повергли на землю ударом увесистого кулака.

– Пасть порву! – рявкнул Василий в лицо первому же подвернувшемуся молодому человеку с наголо обритым черепом.

Увы, Василию не удалось исполнить свою угрозу: и пасть он бритоголовому не порвал, и в довершение всех бед получил удар ногой в область живота, после которого согнулся кренделем и на некоторое время потерял интерес к происходящему.

Обидчика доблестного, но неумелого оруженосца Жигановского я опрокинул прямым ударом в челюсть. После чего его товарищи сочли себя оскорбленными и накинулись на меня, размахивая палками и цепями. Между нами, они были никудышными бойцами. Замах должен быть коротким, а удар – предельно концентрированным, кричать при этом нужно не на вдохе, а на выдохе. Это азы боевого искусства – странно, что на Земле этому не обучают.

Возможно, я и сломал молодому человеку с толстой палкой руку, но в конце концов он сам был в этом виноват. С его товарищами обошелся более гуманно. То есть кому-то пощекотал челюсть, двоим слегка помял ребра, а одному особо шустрому врезал по шее.

На этом противостояние завершилось. Василий наконец разогнулся после пропущенного удара, а неразумные оппоненты расползлись в стороны, шипя в наш адрес невразумительные угрозы. Оруженосец не удержался и пнул в область таза недавнего противника. Я его поведение не одобрил – истинные герои лежачих не бьют.

– Так он, гад, не лежачий – он на четвереньках ползущий.

Пришлось признать правоту Василия по факту, однако кроме фактической есть еще и моральная сторона.

Нашему с оруженосцем спору помешали стоны, издаваемые Жигановским. К счастью, Венедикт Владимирович пострадал не очень сильно. У него был разбит нос, поцарапана щека, но все остальное вроде было цело. Плюс психологическая травма от ничем не спровоцированного насилия.

– Я их в тюряге сгною! – орал Венедикт Владимирович.– Козлы! На кого руку подняли – на Жигановского! На избранника народа! Я им кости переломаю.

– Уже,– утешил его Василий.– Экстрасенс им задал жару. Сразу видно старательного ученика далай-ламы.

Василий был, конечно, не совсем точен в своих оценках, но я не стал его опровергать, поскольку поле битвы так или иначе осталось за нами, а наши противники уже успели ретироваться в ближайшую подворотню. Так что угрозы свои Венедикт Владимирович бросал в пустоту. Отвечало ему только эхо, утробным гулом несшееся между высоких каменных коробок. Василию с трудом удалось усадить Жигановского на заднее сиденье. По-моему, Венедикт Владимирович так и не протрезвел, несмотря на пережитое приключение и вызванный им сильный душевный подъем.

«Мерс» наконец отчалил в чреватую приятными и неприятными неожиданностями московскую ночь, а я отправился в квартиру Аббудалы Каха, чтобы привести в порядок мысли и чувства, взбаламученные интересно прожитым днем.

Сразу скажу: мне было чем гордиться. Во-первых, я начисто опроверг предположения сиринца, что меня разоблачат в первый же день. Правда, Василий намекал, что я свалился с Луны, но, по-моему, это просто какое-то местное идиоматическое выражение, а вовсе не констатация факта. Тем более что я не с Луны прибыл, а с Парры. На Луне, между прочим, жизни нет, и землянам об этом хорошо известно. Они туда уже летали на допотопном аппарате. Во всяком случае, я что-то такое слышал в Школе резидентов. Надо будет спросить у Жигановского, нет ли у него ракеты. После столь удачной обкатки «мерса» у меня прорезался интерес к механическим игрушкам.

Во-вторых, я блестяще проявил качества истинного резидента и за один неполный день завербовал сразу двух агентов – Жигановского и Василия. Наконец, склонил к сотрудничеству Великого Поэта. Уж не говорю о Натали. И упоминать о ней в отчете Центру не буду. Дело сугубо интимное, не имеющее никакого отношения к заданию, а потому не представляющее интереса для мухоморов из Высшего Совета.

В пассиве пока оставался Каронг. Я ни на йоту не приблизился к бывшему советнику Кощея Бессмертного и правой руке почившего принца Саренга.

Мои размышления о прожитом дне были прерваны четырехчасовым сном, который освежающе подействовал на мозги, и мне пришла в голову одна идея, к реализации которой я немедленно приступил. Утро было очень и очень раннее, так что пришлось включить электрический свет и рыться в вещах, приготовленных для меня заботливым Аббудалой Кахом. Я еще вчера успел отметить, что далеко не все в этом городе ходят в смокингах, фраках и голубых расшитых золотом мундирах. Большинство землян одевается слишком уж непритязательно – как тот же Василий. Я не собирался сегодня выделяться в толпе, а потому выбрал штаны, сходные со штанами оруженосца, а на ноги обул те самые кроссовки, которые Венедикт Владимирович отверг как недостаточно приличные для визита к Пушкину.

Я не стал пользоваться параллельными мирами, тем более что, заглянув в путеводитель, без труда определил нужное место, которое находилось ну, может, в получасе ходьбы от дома сиринца.

У меня создалось мнение, что Москва никогда не спит – ни поздним вечером, ни ранним утром. Народу на улицах хоть и было меньше, чем днем, и все же город никак нельзя было назвать пустынным. Не говоря уж о самодвижущихся тележках, которые постоянными пофыркиваниями и повизгиваниями сбивали меня с мысли.

Нельзя сказать, что я был поражен величием и размерами зданий – видел сооружения и позначительней. Но уж очень много их было в этом людском муравейнике, и стояли они так близко друг к другу, что загораживали и небо, и местное ночное светило под названием Луна. Скажу откровенно: не совсем понимаю, какое удовольствие можно получать, живя в этих унылых серых коробках, лишь в ночную пору, словно бы в насмешку или в качестве компенсации, расцвеченных разноцветными огоньками.

Меня поразил вход, который я неожиданно увидел справа. Он явно вел под землю. А над ним горела буква «М». Интересно, что бы это могло значить? Не сочтите меня трусом, но вот так с бухты-барахты я не решился туда спуститься. Совершенно непонятно, зачем землянам, имеющим столько пустующей территории, лезть под землю? Полезные ископаемые они, что ли, там добывают? Или это вход в другие миры?

На Сирине мне как-то довелось слышать от одного знакомого магистра легенду о подземном царстве, якобы существующем на Земле. Он называл его то ли Адом, то ли Аидом. Это было очень скорбное место, куда землян ссылали за крупные проступки. Однако мне и в голову не могло прийти, что вход в Ад или Аид может быть расположен прямо в центре города – да еще столь вызывающе расцвечен.

Словом, как хотите, но я обошел букву «М» стороной. Человек я отчаянный, но не до такой же степени, чтобы лезть в Ад, куда люди, если верить сиринцу, попадали только после смерти!

Путь свой я держал к Дарьиному дому. Нет, я не собирался беспокоить ее родителей в столь раннюю пору, хотя, конечно, рано или поздно следует нанести им визит, чтобы сообщить, как хорошо чувствует себя их дочь накануне родов. По всем приметам Дарья вынашивала двойню. Момент, конечно, шокирующий: младший брат оказался шустрее двух старших! Правда, лично я не тороплюсь обзаводиться потомством и бесконечно благодарен Вику с Дарьей, что заботу о продолжении нашего славного королевского рода они столь любезно взяли на себя.

В квартире Капитолины горел свет. Собственно, я нисколько не сомневался, что ведьма бдит. Да, Капитолина уже не в том возрасте, когда тело просит шабаша, но привычка бодрствовать по ночам осталась. Мне не составило труда проникнуть сначала в подъезд, а потом и в квартиру ведьмы. Я даже не стал использовать для этих целей параллельный мир – просто решил попрактиковаться на земных замках, чтобы при разрешении нашего с Василием спора по поводу сейфов не ударить в грязь лицом.

Если судить по долетающим из комнаты голосам, то Капитолина была не одна. Причем второй голос принадлежал мужчине. Ох уж эти ведьмы! И годы их не берут. Хотя годы Капитолины не такие уж и большие – от силы ей лет семьсот.

Я ожидал увидеть рядом с ней пьяного сатира, но ошибся. Там был мой старый знакомый Соловей по прозвищу Разбойник. Не подумайте только, что я застал их в сомнительном положении. Нет, все было абсолютно пристойно.

Нечистая сила пила чай у самовара и в четыре глаза наблюдала за репортажем о том, как местный герой Арнольд боролся с существом, похожим на веска с Луидура. Эти вески – беспокойное племя. Магической силой они не обладают, зато умеют пользоваться механическими телегами для перемещения с планеты на планету. Луидур не относится к Светлому кругу. Но совсем уж темными я весков тоже бы не назвал. Так, серединка на половинку.

Капитолина и Соловей до того были увлечены интересным зрелищем, что заметили меня только минут через десять, когда репортаж закончился и Арнольд, потерявший, к слову, всех своих соратников, все-таки одолел коварного веска.

– Здравствуй, Соловей-Соловушка, лысая головушка,– вежливо сказал я, глядя прямо в округлившиеся от удивления глаза старого прохиндея.

– От дождались! – крякнул с досады Разбойник.– А ить Каронг говорил, что вас всех огнем спалило!

Капитолина мигом вскочила на ноги, завертелась волчком на месте, запела треснувшим голосом, призывая на голову незваного гостя силы темные, силы нечистые. Мы с Соловьем с интересом наблюдали за колдовским ритуалом. Магия, прямо скажем, была невысокого пошиба – даром что черная, но Капитолине, конечно, хотелось обычай соблюсти. Камлала она, надо признать, без особого старания, отлично понимая, что на меня подобные наговоры-заговоры не подействуют.

– Ну заканчивай,– сказал ей Соловей.– Обычай обычаем, а здоровье нынче за деньги не купишь.

Капитолина сердито фыркнула в сторону старого поклонника, но его совету вняла и перешла от колдовских заклинаний к самой обычной ругани. Оказывается, я – такой, сякой и разэтакий. По нашей милости ее в милицию таскали, трясли в прокуратуре и ФСБ. Хорошо что времена сейчас не те, а то ведь запросто могли отправить на костер или в Магадан.

– Сразу уж и в Магадан,– запротестовал Соловей.– Ну какой из тебя враг народа? Так, сплошное недоразумение.

– Молчал бы уж! – окрысилась в его сторону Капитолина.– Давно ум да разум с девками да русалками промотал!

– Да какие у меня девки? – обиделся Соловей.– Вот Герой не даст соврать. Ни силы ведьмячей в них не осталось, ни особой привлекательности для мужского организма. Рази что молокососа способны соблазнить. А для серьезного мужчины в годах от них сплошная докука. Да и не живут они сейчас в моем тереме – я их Каронгу в аренду сдал.

Соловьевых девок я очень хорошо помню. Редкостные певуньи. Меня от их песен даже слеза прошибла, когда мы с Виком были в гостях у Свистуна. Другое дело, что после их охмурения я едва не стал утопленником и пленником русалок на веки вечные. Вот была бы жизнь: сплошная вода, и никакого удовольствия!

– Уж эти мне Герои! – сокрушенно покачал головой Соловей.– Да ить ты, молодой человек, даже понятия не имеешь, как может любить русалка. Это же... как ее... поэзия большого секса. Никакая ведьма с ними не сравнится. Не говоря уж о бабах простых, которые, между нами, не такие уж простые, поскольку все они – и бабы, и ведьмы, и русалки – от одного корня.

– Философ,– хмыкнула Капитолина с ударением на последний слог.– Сиди уж, старый импотент, твое дело телячье.

– Сам знаю, что телячье. Всей жизни на два свиста осталось.

– Не прибедняйся,– жестко сказал я ему.– Ответь лучше, зачем Каронгу понадобились ведьмы?

– То есть как зачем? – удивился Соловей.– Ну для этой самой... Капитолина, как там ее, слово уж больно мудреное?

– Копромантация,– нехотя бросила старая.

– И ведь как контраментирует он их, мама дорогая! Чистая порнуха. В смысле незаконная еротика. А у меня же кадры. У меня подготовочка. Капитолина не даст соврать. А мне за все про все – тридцать тысяч.

– В баксах?

– Какие баксы, мил человек? Он всех нас к ногтю прижал. Его Бессмертие только кряхтит, но помалкивает. С другой стороны, вся черная магия при нем. Я имею в виду Каронга. Он ведь тропинку новую к Темному кругу протоптал – прежняя-то совсем заросла бурьяном.

– Значит, не один Каронг в вашем царстве-государстве орудует?

– Не могу знать,– пошел на попятный Соловей, перехвативший строгий взгляд Капитолины.– Я – сошка мелкая, порубежная.

– Ты мне мозги не пудри, мелкая сошка. А с ведьмами ты, конечно, продешевил. Тридцать тысяч рублей – это не деньги. Я тебе за девок тридцать тысяч баксов дам, но Каронгу обо мне пока ни слова.

Глаза Соловья сверкнули алчностью. Капитолина тоже примолкла, хотя до сей минуты старательно демонстрировала по отношению ко мне враждебность. Если судить по обстановочке, то жила ведьма не ахти как богато. Нет, получше, конечно, чем Великий Поэт Александр Сергеевич Пушкин, но до людей, которых Жигановский называл новыми русскими, ей еще пилить и пилить.

– Сурьезные деньги,– прокашлялся Соловей и скосил глаза на Капитолину.– Но Каронг мне в случае чего не простит.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанское,– повторил я фразу, услышанную по телевизору.– Я своих агентов ценю куда больше, чем Каронг. Капитолине вот предлагаю десять тысяч баксов.

– Согласна,– практически без раздумий ответила ведьма.

Деньги у меня с собой были. Десять аккуратных пачек, которые я взял в сейфе у Аббудалы Каха. Скорее всего, он держал их там на мелкие расходы. Я расстегнул сумку и отдал одну пачку Капитолине, а три Соловью. Оба тут же начали пересчитывать купюры, без конца слюня пальцы. Капитолина со счетом справилась быстро, а вот Соловей пыхтел так долго, что у меня лопнуло терпение:

– Не пойму, зачем тебе баксы, если твой терем жемчугами и яхонтами усыпан? Продал бы пару жемчужин– вот тебе и деньги.

– Ты, Герой, умный, а мы тут дураки набитые,– хихикнул Соловей.– Все наши жемчуга, золото и бриллианты давно уже проданы и перепроданы. А все, что ты видел в Кощеевом царстве, грубая подделка.

Очень может быть, что Соловей не врал. Насколько я знаю, их связь с этим миром не прерывалась. А как я успел заметить, основной мир был полон таких соблазнов, что перед ними меркли все сказочные посулы вроде скатерти-самобранки, шапки-невидимки и ковра-самолета. К тому же вся эта роскошь в основном мире не работала. Видимо, просто давно потеряла свою магическую силу. А вдохнуть ее по новой в изношенные вещи было некому, да и незачем. Между прочим, нечистая сила на всех планетах склонна к загулу. Земля, конечно, не исключение. И накопленные ресурсы были пущены по ветру. Что же касается пополнения запасов, то тут Кощееву царству ничего не светило: основная цивилизация была настолько мощной, что без труда отбивала наскоки нечистой силы, порой даже не замечая ее воинственных выпадов. Потому-то выдыхающийся Кощей и поставил сначала на принца Саренга, а потом на Каронга.

– А под каким именем Каронг в основном мире действует?

– Так ить кто его знает? Он личины меняет чаще, чем иной сурьезный мужчина портки. Сегодня Иван Иваныч, а намедни был Сидор Сидорычем. Скользкий – аки налим. Уследить за ним разве что через моих ведьмочек можно. Он их внедрил к разным дядям.

– Ну что ж,– сказал я,– уговор дороже денег. Давай, знакомь меня со своим контингентом.

– Еще чего! – возмутился Соловей.– Как я тебя с ними познакомлю, если я в основной мир дальше Капитолининой квартиры – ни ногой. Чаю попью, телевизор посмотрю – и быстренько домой.

– А баксы тебе зачем?

– Ну ты, Герой, как с Луны свалился. Да у нас в Кощеевом царстве без баксов никуда. А то еще эти появились – евро. Ну и рубли, конечно... Отчего бы не взять, коли дают? Рынок – он и в Африке рынок.

– Тогда ты тем более должен знать основной закон рыночной экономики: долг платежом красен.

Мобильным телефоном меня научил пользоваться Аббудала Ках. Дозвониться до Василия труда не составило. Оруженосец Жигановского поначалу не выказал большого энтузиазма, но, узнав, что сегодня выдача зарплаты отличившимся агентам, пообещал быть через двадцать минут. Мне оставалось только критически осмотреть Соловья и напрочь забраковать как его наряд, так и поистрепавшуюся за тысячелетия неустанных бесчинств и загулов внешность. Я сильно сомневался, что в нынешней Москве носят красные косоворотки, плисовые штаны и сапоги со скрипом. Один раз обжегшись в салоне Марьяны на молоке, я теперь усиленно дул даже на ледяную воду. А о бороде и говорить было нечего – мало того что длинная до неприличия, так еще и триста лет нечесанная.

– Бороду сбрить, патлы подстричь, зубы почистить! – распорядился я.– Красную рубаху, так и быть, оставь, а вот портки смени на джинсы, а сапоги – на кроссовки.

– Каки таки жинсы?! – обиделся Соловей.– Тыщи лет так хожу. У меня же этот, как его, Капитолина?

– Имиж! – подсказала знающая ведьма.

– Ты в ящик посмотри – там каких только нет! Бороду я укорочу – это нам раз плюнуть. А зубы не буду чистить и за тысячу долларов!

– А за полторы?

Сошлись на двух. Оно, конечно, какое мне вроде бы дело до Соловьевых зубов? Но ведь это черт знает что, а не зубы... Соловей деньги взял, но зубы чистить, разумеется, не стал, а цыкнул, гикнул, и они у него заблестели белее белого. Прямо жемчуг, а не зубы. Бороду он сократил до пристойных размеров, тоже не прибегая к радикальным мерам, то есть к ножницам, а исключительно с помощью заклятий. Надо признать, что кое-какими навыками в магии Соловей владел, но его искусства не хватало, чтобы увеличить рост хотя бы на вершок. А Соловей был росту невеликого – ну, может, метра полтора от силы. Так что подлетевший к дому ясным соколом Василий был совершенно прав, когда, оглядев выкатившееся из подъезда чудо-юдо, ошарашенно спросил:

– А это еще что за чучело?

– Соловьев Степан Степанович,– поспешил я представить нового агента агенту старому.– В своем деле большой артист.

Василий, похоже, усомнился в артистических способностях Соловья-разбойника. А между прочим, зря: по части свиста Разбойнику на Земле равных нет. Другое дело, что охотников его слушать нет и не предвидится. Но если говорить о квалификации, то Соловей, конечно, был на голову выше тех мелких магов, которые заполнили здешние телевизионные каналы. Уж можете мне поверить: за те тридцать шесть часов, что провел у телевизора, я на них насмотрелся. Уровень их магического воздействия настолько убог, что рядом с ними Соловей смотрелся гигантом – не говоря уж о таких искусницах, как сирены. Мне доводилось слышать их пение на Калисте– это, доложу я вам, праздник души!.. Если бы меня предварительно не привязали к креслу, что, естественно, проделывается со всеми зрителями, то я воспарил бы в небеса не только душою, но и телом.

Соловей садился в «мерс» с большой опаской. По его мнению, железная тележка пахла нерусским духом, которого он не выносил. По-моему, он просто трусил и выдумывал всякую ерунду, чтобы отвертеться от выполнения многотрудных обязанностей агента. Василий же, получив свою пачку баксов, впал в благодушное настроение и только посмеивался над трусоватым пассажиром, которого мне с большим трудом удалось затолкать в салон.

– Деревенский, что ли? – прищурился он в сторону Соловья.– Разоделся, как солист народного хора.

– Сам ты соплист,– обиделся на критику Соловей.– Молоко еще на губах не обсохло, а туда же.

– А как там себя чувствует Венедикт Владимирович?– вмешался я, дабы не дать разгореться ненужному спору.

– Очухался,– порадовал меня Василий.– Нос, правда, припух маленько, но это не беда. Жигановский обещал, что к полудню дело с особняком для Пушкина будет улажено. Так что готовь деньги, Никита.

– За нами не заржавеет! – выдал я подслушанную на Земле фразу.

Вообще, главная сложность для резидента, как нас учили в Школе, это умение говорить неправильно. Ибо правильно ни на одной планете не говорят: все коверкают язык, как душа пожелает. Запуская обороты, которые недоступны самому изощренному аналитическому уму. Как я успел заметить, Василий был по этой части большим мастером: наверняка своими выкрутасами свел бы с ума всех знатоков земных языков на планете Парра!.. Я, например, точно знал, что ржаветь может только металл – да и то не каждый. Золото, скажем, не ржавеет. Но ведь платить-то мне предстояло не золотом, а всего лишь бумажками под названием «баксы».

– Ты куды поехал? – запаниковал Соловей, испуганно озираясь по сторонам.

– На кудыкину гору! – хмыкнул Василий.

– Так Кудыкина гора совсем в другой стороне! А там – гора Трехглавая: на ней в стародавние времена Горыныч жил.

– Какой еще Горыныч? – удивился Василий.

– Так Змей. Первейшим был из тогдашних драконов – даром что трехголовый. А в подручных у него ходили и пятиглавые, и шестиглавые. Всех он тут поприжал. Кабы не Герои, так он, между прочим, по сию пору здесь бы правил.

Вот ведь трепло этот Соловей. С такими агентами точно провалишься не за понюх табаку (тоже странное выражение – ибо, как я заметил, табак здесь курят, а не нюхают). Ведь инструктировал же я старого мухомора, чтобы язык не распускал, о Кощеевом царстве не упоминал – а он, презрев запреты резидента, ударился в воспоминания. Не верю я в его Горыныча! Драконы – все это знают – редкостные придурки. А чтобы управлять царством-государством, нужны хоть плохонькие, но мозги.

– Ты его не слушай,– сказал я удивленному Василию.– Он заговаривается иной раз. Оброс мхом в своей тьмутаракани.

– От неуч! – огрызнулся в мою сторону Соловей.– А еще в резиденты лезешь. Тьмутаракань – она много южнее будет – за тыщу верст отсюда. А я в Муромских лесах возрос. Мне тут каждая кочка знакома.

Спорить с Соловьем я не стал. Старик попался упрямый и абсолютно непонимающий, что такое конспирация. Я уже пожалел, что с ним связался.

– Нас сюда не пустят...– сказал Василий, притормаживая у отмеченного Свистуном здания.– Жигановскому надо звонить. Смотрите – комоды у входа. Косят в нашу сторону бычьими глазами и копытами в землю бьют.