Боргильдова битва Перумов Ник
Твёрдая рука гонит восьминогого жеребца вперёд, и чудесный конь смиряется перед волей наездника.
Инеистые замечают незваного гостя. Бросают работу, тяжеленные чёрные глыбы летят в снег, однако никто не хватается за оружие. Слейпнира провожают мрачные взгляды из-под громадных натруженных ладоней, и взгляды эти наезднику не нравятся чрезвычайно. Уж лучше бы засвистели пращи, пусть бы обрушился каменный град…
Да, вот она, последняя руна. И, против ожиданий, она ничуть не изменена. o, Oal, «наследственная земля». Правда, она же может значить «начало и конец», помимо пустого рунира.
Что за наваждение? Подобная заумь свойственна Дальним. Неужели всё-таки случилось?
«Спускайся и поговорим, могучий Один».
Слова отдаются железным лязгом, Слейпнир дико ржёт, почти вскрикивает в ужасе. Холодная и злая сила тянет всадника вниз, туда, на снег, к острым, словно наконечники копий, торосам.
Что ж, он, Один, как его называют, «отец человечества», «сын Бестлы», «сын Бора», «потомок Бури», «Хрофт», «Игг» – и ещё множеством иных имён – спустится и поговорит. Он ещё никогда не бежал от опасности. А в случае надобности – не подведёт Гунгнир, трёхострое копьё, выкованное в Свартальфахейме из слитка неведомого никому металла, найденного самим Отцом Дружин на равнинах Иды. Брошенное, оно всегда вернётся к нему в руку, а заветные руны помогут навсегда удержать начарованное[3].
Но даже он, отец богов, сейчас с трудом успокаивает Слейпнира. Волшебный конь словно обезумел, слепо рвётся сквозь метель так, будто хочет разбить себе грудь о крепкие, точно гранит, ропаки.
«Поговорим, Ас воронов».
Что ж, поговорим.
– Только с кем? Я не вижу никого достойного! – громко провозглашает Один, оказавшись на снегу. – Вокруг лишь простые камнетёсы!
«Устрою ли я тебя, о брат Вили?»
– Кто ты? Покажись! – требует Один, для верности взмахивая копьём.
(Комментарий Хедина: если верить скупым рассказам Старого Хрофта, тому, что он говорил мне сам, никаких братьев, равно как и отца с матерью, у него никогда не было. Но развеивать предания о самом себе он в те времена отнюдь не спешил.)
«Я далеко и близко. Я не в силах выйти и приветствовать могучего отца богов так, как он того достоин. Пусть мои речи недостаточно учтивы, о Хрофт, но смысл их да не ускользнёт от тебя».
– Кто ты?!
«Лаувейя[4], о Игг, и не говори, что имя моё тебе незнакомо».
– Знакомо, – усмехается Один. – Однако с каких это пор ты сделалась вещуньей, бабка Слейпнира?
Далёкая усмешка, пришедшая словно из самого сердца суровых, безжизненных гор.
«Недостойно владыки Асгарда стараться оскорбить бедную женщину. А хексой, ведьмой по-вашему, я была всегда, от начала начал. Иначе как бы смогла я дать жизнь богу огня?»
– Допустим, – морщится Один. – Но что с того? Ты хотела поговорить, так говори, породившая Локи!
«Ты пришёл, потому что не понял значения наших рун, так, о великий Игг? Ты испугался небывалого? Союза моих сородичей с неведомыми, обитающими в сердце смарагдовых колдовских камней? Не отрицай, в таком признании нет урона твоей гордости. Напротив, это признак силы. Уверенный в себе не претерпит ущерба от произнесённых слов».
– Только если они не из уст троллквинны, как говорят на восходном берегу Хьёрварда, – возражает Один.
«Возможно. Но я хочу, чтобы ты узнал кое-что, Отец Богов и победитель великанов. Бесчестно и недостойно йотуна было б утаить от тебя это знание – ты наш враг, но ты и охранитель привычного нам мира…»
– Довольно слов, ведьма. Говори, что хотела сказать!
«Ты даже не хочешь притвориться вежливым, о Игг. Словно и не занимает тебя, почему наши руны так причудливо изменены…» – в голосе великанши странное сожаление.
– Не хочу. Потому что это притворство, прародительница Волка. Но, если ты скажешь мне, я запомню. А тебе известно, что Один не забывает долгов или благодеяний.
Вновь усмешка, на сей раз горькая.
«Благодеяний… кто знает, чем обернутся мои слова. Но быть может, что и к добру, если почитать за таковое не продление бытия асов или йотунов, но самого мира, носящего нас на собственной спине. А потому – слушай же, Игг! Грядёт великое изменение. Из-за пределов нашего мира явится оно, принеся горе и свет, смерть и воскрешение. Уйдёт старое, воздвигнется новое, и тебе не будет в нём места. Я вижу это так же ясно, как ты – свою участь в старом пророчестве вёльвы».
– Я знаю пророчество вёльвы, – Один крепче сжимает копьё. – Я знаю, что нам предсказан Рагнарёк. Гибель всего и вся, в том числе – и рода великанов. Старый мир поглотит морская бездна. Однако не всё так безнадёжно – из пучины вод вновь поднимется суша, и придут новые боги, чтобы править ею. От моего семени останутся Магни и Моди, останутся Видар и Вали, Бальдр и Ход. Они создадут новый мир, лучше и чище нынешнего. А вот твоё племя сгинет. И я солгал бы тебе, бабка Змея, уверяя, что последнее меня хоть сколько-нибудь печалит. Всё имеет свой конец, даже дни богов. Но я не страшусь этого – я знаю, что приму смерть, достойную мужа, а внуки мои продолжат моё дело.
Смех.
«Ах, Один, Один, многомудрый Хрофт! Отец Дружин, носитель великого копья! Как же ты наивен, как заткали твой взор победы над моими сородичами и теми же Дальними, вернее, их слугами! Ты не видишь священных письмен в сталкивающихся льдах, не читаешь знаки судьбы в мятущихся тучах. И даже руны йотунов для тебя – откровение. Отправляйся к мудрому Мимиру, испей вторично из его источника – первый-то раз, как видно, не помог».
– Не стоит оскорблять гостя, великанша.
«Скоро ты убедишься в справедливости моих слов», – печаль и тоска не поддельны. – Ты убедишься, но будет поздно, – Так случается со всеми истинными предсказаниями. Ты веришь вёльве, но не хочешь прислушаться ко мне. Что ж, иди, сын Бури. Иди и не говори, что тебя не предупреждали».
– Меня не предупреждали, ведьма. Ты ничего не сказала толком – в отличие от той же прорицательницы-вёльвы. Что значат ваши руны, я так и не узнал.
«Попробуй иные способы. Они есть. Если ты сумеешь прочесть написанное нами, быть может, удастся отвести большую беду».
– Если ты хочешь отвести большую беду, мудрая великанша, то лучше б тебе поведать мне прямо, в чём тут дело.
«Не могу, – с искренней болью в голосе. – Имеющий восемь зрачков запретил мне это».
– Имеющий восемь зрачков? – впервые удивление Одина искренне и не наигранно.
(Комментарий Хедина: а вот впервые напрямик упоминается Великий Орлангур. Не все посвящённые верят, что он существовал в столь давние времена, иные полагают, что он вместе с братом Демогоргоном явился в сущее много позже. Однако Старый Хрофт, похоже, был убеждён, что без Духа Познания тут не обошлось. Хотя на Золотого Дракона это весьма похоже. Вдаваться в пояснения – не его стезя.)
«А тебя ещё зовут мудрейшим из мудрых… Прогони от себя льстецов, великий Хрофт, войди в смерть и выйди из неё. Тогда, быть может, твой взор очистится. А сейчас прощай, мои силы потребны в ином месте…»
Порыв ветра – и бесплотный голос утих, подхваченный снежной бурей, растаял в белёсой круговерти.
Мрачные великаны снова принялись за работу, не обращая на вековечного врага никакого внимания – мол, хочешь убивать – убивай, это уже не имеет значения.
Имеющий восемь зрачков. Нет, Отец Богов удивляется не тому, что у кого-то они есть, и в таком числе. Этого могучего духа он знает. Он видел его, когда впервые висел на священном древе, пронзённый собственным копьём. Видел смутные очертания исполинского крылатого змея, но особенно запомнились тогда именно глаза. Жуткие и пугающие, о четырёх зрачках каждый.
…Потом этот дух появлялся ещё – в моменты гаданий, когда Отец Дружин обращался к самым глубинам рунной магии. Давал узреть себя, давал понять, что он такое. Так впервые перед Старым Хрофтом появилась сущность, куда более могущественная, чем он сам. Творец оставался всегда чем-то совершенно непостижимым, загадочнм первоначалом, не имеющим никаких привычных или хотя бы доступных пониманию черт. А вот Дух Познания…
Он был здесь, на самой границе сущего. Не здесь и не там. Но ему не требовалось ни поклонения, ни святилищ; им двигала лишь вечная, неутолимая жажда нового. Хотя мощь его, самый краешек, явленный Отцу Дружин, заставлял содрогаться даже храбрейшего из храбрых. Он ведь наверняка способен на невероятное, думалось Старому Хрофту. Но как его дозваться? Восьмизрачковый дух сам появлялся, когда хотел, не подчиняясь никаким законам и правилам.
…Слейпнир сорвался с места куда охотнее, чем направляемый к земле, точнее – ко льдам. Уменьшаются и тают чёрные руны, раскинувшиеся на целые лиги; первой исчезает крошечная «одаль», руна отчей земли, начало и конец всего.
Восьминогий жеребец вновь мчится по воздуху, торопится к благодатным равнинам Иды, где возведён Асгард. Недалёк уже и радужный мост; вот затрубил в рог Мудрый Ас, Хеймдалль, приветствуя Отца Богов.
Но сегодня Один хмур. Не глядя, бросил поводья Слейпнира; молча кивнул на приветствия и поклоны эйнхериев, прервавших бранную потеху.
Мрачно взглянул на обеспокоенную Фригг. Опустив голову, позволил жене увести себя во внутренние покои.
– Что тревожит тебя, муж мой? – поданы яства, сама Фригг достала гребень, села рядом с молчаливым супругом, принялась расчёсывать ему спутавшиеся за время скачки волосы.
– Руны. Руны ётунов, – коротко и угрюмо, взгляд в пол. Фригг горда и своенравна, однако знает – есть моменты, когда Отцу Дружин лучше не противоречить. – Они необычны. Знак тревоги…
– Скажи мне, поделись, и ноша твоя облегчится, – поклонилась, как и положено знающей своё место жене.
Нет. Не время. Могущественна Фригг и почитаема среди асиний с асами; но всё равно, она женщина. Как и мать Локи. Женщина, её прорицание сильно; а битва – дело мужей. В том, что предстоит именно битва, Отец Дружин не сомневался.
Осталось лишь определить, где и когда.
Он привык сам выбирать врагов. Упреждать их, наносить удар внезапно. Те же великаны – сильны, могучи, но не привыкли сражаться сообща, и Носитель Молота расправлялся с их лучшими богатырями поодиночке. Дальние слишком упирают на магию, словно страшась честного боя, и мастера народа гномов научились делать зачарованные клинки, пряча руны в толще прокованного металла, так, что мечи эти умеют разить созданное колдовством и неуязвимое для обычной стали.
Так было, так есть. Но останется ли так?
Ибо ётуны трудятся все вместе, повинуясь единой воле. Породившая Локи никогда не правила ими, у гримтурсенов вообще старшие в семьях имели власть лишь над ближней роднёй. Что же заставило инеистых великанов изменить всегдашнему обычаю? И что значат эти странные, перекорёженные руны?
И не изменилось ли чего на дальнем юге? Быть может, там тоже творится нечто небывалое, неслыханное от века?
Фригг молча взглянула на склонённое чело супруга. Покачала головой и тихо вышла; дверь покоя затворилась, а Отец Дружин даже не поднял взгляда.
…Собравшиеся на совет асы выслушали владыку Асгарда в молчании. Присмирел даже неугомонный Локи.
– Ты, Одаривающий.
– Следует, чтобы брат Бюллейста отправился б к своей матери и вызнал бы все подробности.
– Она не ответит, – проворчал Локи, отводя взгляд. – Даже на порог не пустит.
– Ты, Молчаливый, – прервал хитроумного аса Отец Дружин.
– Следует, чтобы владыка Бильскирнира отправился бы на север и пленил Лаувейю. Здесь, в Асгарде, мы узнаем всё.
– Пленить мою мать? – вскинулся Локи.
– Чтобы жил Асгард, – отчеканил владетель железного башмака.
– Чтобы жил Асгард, – один за другим кивнули слепой ас, пасынок Фригг, и длиннобородый владыка поэтов.
– Стойте, стойте! – Тор, устрашитель великанов, воинственно задрал рыжую бороду. – Мой Мьёлльнир сокрушит любого из рода гримтурсенов, что правда, то правда. Но много ли толку, если я притащу сюда пленницу? Она не станет говорить.
– Что нельзя вырвать силой, можно узнать чарами, – раздался низкий голос Мудрого Аса. – Я согласен с Молчаливым.
– Один раз мы уже поступили бесчестно, – дочь Ньёрда гневно вскочила со скамьи. – Пролилась кровь ванов. Не стоит повторять той ошибки.
(Комментарий Хедина: кто в тогдашней войне поступил бесчестно, и полностью ли вина за пролитие первой крови лежит на асах, вопрос далеко не решённый. В истории Гулльвейг слишком много белых пятен.)
– Согласна, – Сиф, роскошноволосая супруга Тора, встала рядом с богиней любви. – Я согласна отправиться к Лаувейе и поговорить с ней.
– Едва ли великанша захочет сесть за стол с моей женой, супругой того, кто отправил в Хель столько её сородичей! – возразил рыжебородый ас.
– Ты, как никто из нас, умеешь убеждать, – усмехнулся хозяин Золотой Чёлки.
– А ты, Мудрый, тогда отправился бы сам, – обиделся обладатель Мьёлльнира.
– Хватит, – поднялся Отец Дружин, и всё разом стихло. – Ничего, кроме совета идти на поклон к великанше или же вырвать у неё правду силой, я не услышал. Никто не предложил самим узнать смысл новых рун.
– Как же узнать-то такое? – простодушный Тор развёл руками.
– Я знаю как, – хозяин Асгарда опустил голову и никто из сородичей-асов не видел его взгляда.
Всё как всегда. Дети, они и есть дети. Пусть даже зовутся богами, умеют дробить несокрушимый гранит и побеждать великанов.
Золотистый Слейпнир беспокойно водит головой. Чудесный конь чует беду, хотел бы помочь, но не знает как. А Отец Дружин знает, но тоже – не может решиться.
Голая равнина, горизонт тонет в низких тучах, так что непонятно, есть ли вообще здесь солнце. Под ногами ни травинки, нагая слежавшаяся глина, где не пустит корни даже вездесущий пырей. Посреди ровного поля высится одинокий дуб, странный и нелепый в этом проклятом месте. Как он вырос тут – неясно.
Ветки его протянулись далеко от трёхобхватного ствола. Глина усеяна опавшими листьями, полусгнившими желудями – то могучее древо напрасно старается. Ничто не взошло в его тени, ничто не прижилось.
Отец Дружин стоит, вонзив трёхострое навершие Гунгнира в неподатливую, плотно сбитую землю. Царит безветрие, беззвучие; дуб-исполин не шелохнётся, чем-то напоминая гиганта-ётуна.
Вот только он, Один, пришёл сюда с миром, а не с войной.
При мысли о предстоящем начинают мелко и стыдно трястись пальцы. Словно не хозяин Асгарда, а ничтожный нищий, забившийся в щель с медяками – дневной добычей – от продажной рыночной стражи.
Жди не жди, древний Игг, Старый Хрофт, а задуманное придётся исполнить. Твой глаз лежит залогом у Мимира, но даже всей силы Источника Мудрости не хватило, чтобы прозреть смысл новых, изменённых великанами рун. Не говоря уж об их сочетании.
Оттягивая неизбежное, Старый Хрофт разводит костёр – сухие поленья приехали на спине Слейпнира. Немного магии – огню полыхать девять дней и девять ночей. Охо-хо… но надо вытерпеть.
Хозяин Асгарда долго ходит вокруг и около потрескивающего пламени. Острием зачарованного копья чертит на земле привычные руны, раскручивая их спираль противосолонь. Соединяет отдельные письмена, так что получается окружившая костёр многолучевая звезда.
Медленно наползают сумерки. Здесь нет ярких закатов, свет просто угасает, словно истаивая, просачиваясь сквозь землю.
Вскоре воцаряется тьма. Остаётся лишь разведённый Отцом Дружин костёр.
Один подходит к дубу, закидывает ременную петлю на нижнюю ветвь, захлёстывает свободный конец вокруг левого запястья. Ловко подтягивается, повисает, держа Гунгнир в правой руке. Бросает последний взгляд на весело пляшущее пламя, выдыхает – и сильным, спокойным движением вгоняет копьё себе в грудь по самую крестовину.
(Комментарий Хедина: вот в этом, именно в этом, наши [и, полагаю, другие Поколения Истинных Магов] и уступали Древним Богам. Мы были сходны с ними готовностью ради знания пройти по самому краю смертной бездны, но именно по краю. Не знаю никого из Истинных Магов, кто сам, добровольно, обрёк бы себя на ритуальное мучительство. В злые годы моего изгнания, оставшись безвласти над огнём, мне пришлось и поголодать, и помёрзнуть, однако чтоб вот так, вонзить себе копьё в грудь… Многим из Истинных Магов была доступна магия крови, однако её пускали себе аккуратно, с ловкостью бывалого цирюльника. Не могу не думать о том, какая-же всё-таки страшная и необоримая сила в лице Молодых Богов надвинулась тогда на мир, что, при всём самопожертвовании Древних, они пали в столь неисчислимых множествах.)
II
- Советы мои,
- Лоддфафнир, слушай,
- на пользу их примешь,
- коль ты их поймёшь:
- злые поступки
- злыми зови,
- мсти за злое немедля.
Над голой равниной несутся тучи – несутся, как безумные, словно подхлёстываемые незримыми бичами неведомых погонщиков. Под ветром качается, громко и словно бы возмущённо шелестя листвой, могучий вековой дуб.
Именно дуб, не ясень, как, наверное, счёл бы иной смертный колдун. Великий Иггдрасиль, древо, что незримо несёт на себе тяжесть Асгарда – это именно ясень. Так небось ясень и следует искать, взыскивая мудрости столь ужасным путём? – подумал бы чародей и жестоко бы ошибся.
Не всякое зеркало отражает так, как оно предстаёт неискушённому взору. Именно здесь, на заповедных и безжизненных равнинах, где нет ничего, кроме тени великого Иггдрасиля, Отцу Богов предстоит получить ответы.
Изменённый магическим стеклом, ясень предстаёт здесь дубом, открывая священный смысл и связь символов – пока стоит Мировое Древо, жить будет и мир.
Боль неподвластна богам – великий инструмент, изначально вплавленный в самое сердце бытия. Боль предупреждает нас об опасности, она – поводырь в неведомом мире всех тех хищников, что всегда рады полакомиться плотью смертных и бессмертных. Духи болезней, например, являющиеся к людям лихоманкой или чумой…
Боль эту не избыть даже богу. Наделённый плотью, он знает, как обернуть к вящей пользе Асгарда даже её слабости и недостатки.
Вздулись жилы на висках, чело покрыто потом. На груди вокруг вонзённого копья запеклась кровь, бурые потёки засохли на древке Гунгнира. Один висит в ременной петле, пронзённый жестокой сталью: копьё не в силах отнять жизнь у собственного хозяина, но причинить ему почти невыносимые муки – вполне. И самое тяжкое, самое сложное – это заставить себя видеть сквозь боль.
Непростое дело. Кровавый туман застилает взоры, плоть надрывается криком – жертва действенна, лишь когда в ней всё – по-настоящему, и кровь, и страдания, и страх пред ними.
Один висит. Ни еды, ни питья. Днём его немилосердно обжигает солнце, а ночью – пробирает жестокая зимняя стужа. От глубоко ушедшего в грудь наконечника расходятся испепеляющие волны. Боль втягивается в голову, словно караван на торжище – медленно, неспешно, но неуклонно.
Отец Богов заставляет себя видеть руны гримтурсенов. Как они есть, изменённые, нарочно искажённые. Зачем? Ведь на рунах держится великая потаённая магия этого мира, связь меж зримым и незримым, навек уловленная, словно сетями, изначально затвержёнными очертаниями. Зачем же ётуны так рискуют? Почему изменили раз затвержённое – да ещё и сделали так, чтобы он, Один, отец богов и вождь дружин Асгарда, владыка Хьёрварда, – узнал бы об этом? – ибо в том, что Лаувейя говорила не по собственной воле, Старый Хрофт не сомневался.
…Боль – словно вражье войско, подступившее к самой цитадели. Волосяной мост протянулся над бездонной, пышущей пламенем пропастью. Дорога к откровению, к заветному знанию – а по обе стороны туман забвения и соблазн по слабости прервать обряд.
Отец Богов сам шепчет про себя руну за руной, проговаривая слоги как можно чётче, заставляя двигаться непослушные язык и губы. Он – бог, владыка Асгарда, породивший других асов – а зависит от плоти, словно последний смертный. И да, гибель его тела будет означать смерть и его божественной сущности, накрепко привязанной к тварному бытию.
Пустые равнины исчезают, кажется, что нет ничего, кроме лишь захлёстнутой вокруг запястья петли да вонзённого в грудь острия. Безжизненные пространства вокруг, словно никогда и не случалось огненного мига творения. Взор Отца Дружин проникает всё глубже, стены серого тумана расходятся, и он, повиснув на самом краешке сознания, вдруг видит – наверное, так же, как видела своё и великая вёльва.
За туманами и мглой медленно поднимаются семь исполинских фигур, настоящие великаны, куда там заносчивым гримтурсенам! Этим по колено окажутся самые глубокие моря, они достанут Ёрмунганда[5] двумя пальцами и насадят на крючок, словно ничтожного червя.
Семеро. Четверо мужчин и три женщины. Мужчины в коротких туниках, открывающих правое плечо, женщины, напротив, в ниспадающих до пят одеяниях самого чистейшего белого цвета, какой только доводилось видеть Отцу Дружин – куда там горным снегам!
Старый Хрофт пытается вглядеться пристальнее, различить лица – бесполезно, он почти слепнет, словно глядя в упор на яркий, невыносимо яркий огнь.
За спинами семёрки встаёт жутковато-алое огромное солнце, слепит взор, и там, в дальней дали, смутно угадываются очертания ещё двух фигур, недвижных, словно изваяния – расправившего крылья орла и свернувшегося кольцами дракона. Деталей уже не различить, даже всматриваться в эту пару невыносимо, и Старый Хрофт переводит взгляд на хорошо различимых уже семерых.
Да, идут. Грядут в силах тяжких – потому что за ними смутно угадываются очертания словно бы муравьиных скопищ: это маршируют воины, бесчисленные, подобно песчинкам на морском берегу или снежинкам во вьюге.
Кто они? Что им нужно? Какие силы открыли это видение его взору? – Отец Дружин не знал. Но точно ведал одно – идущие сюда идут со злом, и тут не оставалось никакого сомнения.
Со злом самым что ни на есть определённым, таким же, что несли гримтурсены, раз за разом нападая на Асгард, или Дальние, направляя своих слуг в пределы людских владений. Они шли с войной, и никто не мог знать, почему или отчего.
Впрочем, никому этого и не требовалось. Когда-то давно Старый Хрофт пытался говорить с вожаками инеистых великанов – лучшие воины тех погибали под ударами неотразимого Мьёлльнира, но место их тотчас занимали новые. Какой смысл в той бесконечной войне, которую они всё равно не смогут выиграть, а в роковой час Рагнаради все падут наравне – и боги, и великаны?
Ответом ему стало лишь холодное презрение. Ты можешь скакать по облакам на восьминогом жеребце, но никогда не поймёшь истинной храбрости, коя лишь и заключается в бросании вызова непобедимому врагу и неодолимой силе.
В этом нет глупости или слепоты, одно лишь неколебимое мужество, ответили владыке Асгарда туповатые, как он считал, великаны, хозяева мрачного Ётунхейма.
– Да будет так, – гордо ответил им тогда Ас Воронов. – Сами вы, неразумные, наводите на себя беду. Бессчётно братьев ваших ляжет в ледяные могилы, а Асгард так и останется стоять, победоносный. Дети ваши проклянут вас.
– Дети наши благословят нас, – усмехнулись в ответ великаны. – Ибо получат от нас поистине великую цель.
– Глупцы, – пробормотал тогда Один, отворачиваясь. Больше говорить тут было не о чем.
…И всё случилось по слову Отца Богов. Раз за разом атаковали гримтурсены, посылая в сражение лучших своих бойцов, и раз за разом откатывались, ибо равного Мьёлльниру или Гунгниру у них так и не нашлось. Рыжебородый Тор не знал поражений, но великаны не унимались.
Старый Хрофт больше не говорил с ними. Вплоть до недавних дней, когда на льду появились загадочные, странно изменённые руны.
А теперь он висит на захлёстнутой вокруг запястья петле, и молча смотрит на приближающуюся семёрку. Не их ли предсказали чародейства гримтурсенов, не о них ли твердила Лаувейя?
Очень просто. Слишком просто. Руны – боль – прозрение – угроза. Но мир вообще прост, приходит мысль. Есть мы, боги Асгарда, есть ваны, есть гномы, есть светлые эльфы, есть другие. И есть инеистые великаны, враги всем нам просто потому, что они враги. Они так решили. И нету здесь ничего сложнго, как не кроется ничего потайного в пророчестве вёльвы – оно чётко, недвусмысленно и его никак по-другому, чем сказано в нём самом, не истолкуешь. Мир обречён, обречены и боги, но останутся их дети, выживут и те, кто не запятнан клятвопреступлениями – а он, Отец Богов, увы, тут чистотой похвастаться не может. Ибо да, он, именно он первым метнул копьё в ванов, когда счёл их угрозой Асгарду, ещё более страшной, чем даже гримтурсены или огненные великаны, подданные безжалостного Сурта, повелителя Муспелльхейма.
Что ж, за содеянное он ответит полной мерой. Однако захватить с собой чудовищного волка, способного в час полной силы своей пожирать саму плоть Хьёрварда – значит исполнить свой долг перед миром раз и навсегда. Передать сущее детям, что лучше, чище, честнее его самого.
Семеро идут, за их спинами всё ярче и ярче разгорается багровое зарево. Идёт война, идёт враг. Что ж, Асгард не склонял голову никогда и ни перед кем – не склонит и на этот раз, откуда б ни взялись эти гиганты. Если… если, конечно, это не создания боевой магии тех же гримтурсенов. А вот этого видение, увы, не открывает.
И мысль эта так обжигает Отца Богов, что ременная петля, удерживавшая его от падения, вспыхивает ярким пламенем, Старый Хрофт валится наземь, а рядом с ним – окровавленный Гунгнир.
(Комментарий Хедина: Старый Хрофт никогда не рассказывал ни о чём подобном. Предания говорили о «принесении самого себя себе в жертву» и «висении на священном ясене», но тогда, много-много веков назад, я полагал это всего лишь фигурами речи, обычными для скальдов преувеличениями. «Жертвоприношение», считал я, есть лишь красивое слово для транса и сверхчувственного восприятия – к этому прибегали мы все в бытность учениками. Мы не шагнули в ту бездну, куда Отец Дружин ринулся очертя голову и, судя по всему, колеблясь лишь самую малость. Вот этому я… пожалуй, даже завидую.)
Никто не дерзает взглянуть даже в лицо Старшему асу, не говоря уж о том, чтобы встретить пылающий взор его единственного глаза. Даже Фригг, даже она не осмелилась хотя бы утереть мужу кровь. Даже неукротимый Тор что-то виновато бормочет в рыжую бороду, опуская голову.
Хромая, Отец Богов идёт через Валгаллу; пирующие герои приветствуют его громким кличем. Но Старый Хрофт не поворачивает головы; тяжело ударяет в красный гранит пола тупой конец Гунгнира, и звук этот разносится словно стук молота, заколачивающего крышку гроба.
Крики эйнхериев смолкают. Один за другим, сотня за сотней встают они, в молчании поднимая рога с хмельным мёдом – но никто не рискнёт омочить губ.
Идёт их раненый бог, идёт собравший их в Валгалле, и грудь его испятнана кровью. Для них это значит лишь одно – Последняя Битва близка, как никогда.
Следом входят в великую залу и остальные асы. Фригг с Идун, Фрейя с Сиф, Бальдр с Тюром, Видар с Хеймдаллем – и прочие. С ужасом взирают они на окровавленную грудь Отца Богов, но никто не решается задать вопроса, даже сама супруга.
Но что такое? Чьи шаги вдруг раздаются в наступившей тишине? Отчего донеслось хлопанье птичьих крыл, кто тот ворон, что осмелился каркнуть, возвещая появление – кого?
Двенадцать фигур в высоких островерхих шлемах с крыльями по бокам, в посеребрённых кольчугах. Двенадцать чёрных, чернее ночи, вранов рядом с ними. В тугие длинные косы заплетены солнечно-светлые волосы. Сверкают ярче начищенного золота наконечники копий, они светятся словно бы сами по себе.
– Мы готовы, Отец. Приказывай.
Рёгилейв и Хильд, Хьёрфьетур и Хлекк, Гель и Гейр. Скульд и Скёгуль, Гунн и Мист, Сигрюн и Рандгрид.
Их двенадцать, только двенадцать, потому что тринадцатая, Сигдрива, избрала совсем иную участь.
– Веди нас, Отец! – восклицает самая юная, Рандгрид, Разбивающая Щиты. – Веди, не устоит никто! Ведь и в день Рагнаради мы тоже победим, хоть и падём!
Ответом ей служит дружный и ликующий рёв эйнхериев. Они согласны. Вечность ожидания – и потом последняя битва, битва с врагом, не имеющим себе равных.
Но Старый Хрофт молчит, голова его опустилась на грудь. Тревожно встопорщили перья оба ворона, да тоскливо и еле слышно поскуливают волки.
Одиннадцать валькирий с немым осуждением глядят на единокровную сестрицу. Но Рандгрид и не думает смущаться; потрясая копьём, воительница гордо вскидывает подбородок, ища взгляд отца.
– Асгард не уступал никому и никогда!..
Это не так. Когда-то давно, «в дни юности мира», асы проигрывали войну ванам. И уступили, признав неудачу, хотя и объединив оба племени Богов Хьёрварда. Объединив, а не восторжествовав.
Но для юной Рандгрид это всё равно – «не уступали никому и никогда». Ведь её собственный родитель, Отец Дружин, владыка Асгарда, так и остался верховным хозяином Большого Хьёрварда, а это значит – победа!
Седая борода Одина дрогнула, омрачённое чело поднялось, взгляд чуть потеплел, упав на младшую дочь. Застывшая в стороне Фригг досадливо-ревниво поджала губы.
– Ты смела и отважна, Рандгрид, но одной смелости и отваги тут недостанет, – разносится под сводами Валгаллы низкий и грозный глас Отца Богов.
Асы замерли, даже неугомонный Локи глядит серьёзно, чуть ли не с испугом. Но Старый Хрофт умолкает, вновь погружаясь в думу.
Юная Рандгрид разочарованно косится на неодобрительно насупившихся сестёр.
Наконец Один со вздохом поднимается, правая ладонь накрывает запёкшуюся рану – с одежды так и не смыта кровь.
– Что видел я, асы, – того не изрекала нам вёльва. Семеро наделённых силой нисходят на наш мир, и идут они со злом. Не открыты мне их имена, прозвания их отцов с матерями или цели; ведаю лишь одно, что грядёт зло. Такое же, как и Сурт со своими воителями Муспелльхейма.
Отец Дружин не упоминает ни Волка, ни Змею, ни Хель. Растерянный, застыл злой хитрец Локи, уронив руки. Ибо идёт новый враг и кто знает, случится ли теперь предсказанное?
Да, Локи знает. Знают и боги, они все вместе слушали прорицание. Но асы справедливы. Бог огня ещё не совершил ничего, следовательно, не может быть наказан или изгнан. Закон нельзя отменить даже волей хозяина Валгаллы – за небывшее не карают.
Наконец не выдерживает простодушный Тор. Рыжебородому неведом страх, он, как никто, верит в себя и своё оружие.
– Приказывай, отец, – он опускается на одно колено. – Твоя воля да возглавит нас.
Один за другим преклоняют колено и другие асы, к ним присоединяются асиньи с эйнхериями, все двенадцать валькирий. Стоять остаётся одна лишь Фригг.
Приказывай… да, так они привыкли. Должно произнестись слово, и исходить оно может лишь из уст Отца Богов.
…но что делать, коли он сам не разумеет грядущего? И даже залог Мимира не поможет.
Долго молчит бог Один, владыка Асгарда, носитель не знающего промаха копья, познавший руны, принёсший сам себя себе в жертву. И наконец, уста его размыкаются.
– Злом злое зови, мсти за злое немедля, – оглашается его словом Валгалла. – Но зло ещё не свершено. Что видел я – о том скажу. На тинге приговорим мы, асы, как следует нам поступить.
И он говорит. Описывает увиденное во всех деталях, какие только способен вспомнить. Бледнеет, кусая губы, Фригг, не отрывая взгляда от окровавленного бока Отца Богов.
– Видел грядущую силу, подступающую со злом к нам, асам. Далёко ли она, близко ли – не ведомо; знаю лишь, что она грядёт. Быть войне и быть битве; а чем окончится она, того мне не открыто.
Вздох облегчения проносится по толпе эйнхериев, ухмыляясь, переглядываются меж собой валькирии – им ли, Девам Битвы, бояться какого-то сражения? Оживляется, вскидывая Мьёлльнир, и рыжебородый бог грома. Его вести радуют.
– И всего-то, Отец? – гремит под выложенной золочёными щитами крышей его могучий бас. – Быть может, это сокрыто безднами времени, как Рагнаради. Быть может, оно не свершится вовсе. Почему же тогда чело твоё столь мрачно? Мы ведали о предсказании вёльвы и всё равно пировали и радовались.
Тор, Тор, рыжебородый мой старший сын. Неустрашимый и неудержимый в бою, ты привык сражаться с гримтурсенами, и не объяснить тебе, что увиденное своими глазам – отнюдь не равно пророчеству вёльвы.
Память оказалась выносливее, надёжнее глаз. Там, где их туманили боль и страдания, память цепко подхватывала всё замеченное ими, заботливо, словно хорошая хозяйка, откладывая на потом, когда пригодится.
За бесчисленными ратями, за семью шествующими гигантами, но перед почти скрытыми мглою, смутными и неясными очертаниями исполинских Дракона с Орлом – воздвигались странные цепи зелёных, словно из тёмного смарагда, гор, исполинские кристаллы, наподобие тех, коими украшают свои жилища подземные гномы. И в них тоже ощущалась угроза – но совсем другая, нежели от шествующей семёрки. Скрытая, неявная и, похоже, наступающая ещё не завтра.
Дальние, конечно же. Но уже не те, что знакомы асам по битвам Южного Хьёрварда. Сюда двигались те – или то, – что составляли главные силы «племени смарагда», как порой именовали их скальды Валгаллы.
А вот на самом горизонте, рядом с пугающими громадами двух чудовищ, Орла и Дракона, медленно проступала сквозь серую хмарь третья фигура, на сей раз – человеческая, но тоже исполинского роста, в сияющей солнечной короне, испускающей мириады лучей, что острее самых острых стрел.
Больше память не сохранила ничего, Гунгниру потребовалось бы погрузиться ещё глубже, и выдержала бы то даже плоть Отца Дружин – не сказал бы и он сам.
(Комментарий Хедина: так впервые предстали перед Древними Богами Боги Молодые. Тогда их ещё было семеро, семеро главнейших. Ялини ещё не числят среди них, она не в первой шеренге и пока что скромно ступает плечо к плечу с братьями и сёстрами; ничто не предрекает их разлада. Однако этого я ожидал. Куда интереснее – явление на горизонте Орла и Дракона – то есть Демогоргона и Орлангура. Значило ли это, что в ту пору Столпы Третьей Силы выступали на стороне Ямерта и его присных? Или гадание просто открыло Старому Хрофту все перемены, надвигающиеся на его мир? Нигде и никогда не слышал я, чтобы Дух Познания, к примеру, открыто вставал бы на одну сторону. Он мог советовать, да и то не напрямую, а посылая аватары. Что хотел сказать этим Отец Дружин? Что он таки подозревает «восьмизрачкового» в нечестной игре? Хотя нет, для Старого Хрофта это никогда не называлось «игрой».)
III
- Советы мои,
- Лоддфафнир, слушай,
- на пользу их примешь,
- коль ты их поймёшь:
- дурным никогда
- доволен не будь,
- дорожи только добрым.
(Комментарий Хедина: написано на бересте, торопливо и сбивчиво, местами почти неразборчиво. Верно, Отец Дружин очень спешил выплеснуть всё наболевшее, отсюда и несколько непривычный для него стиль. Однако ощущение наступающей и притом неотвратимой угрозы… тут я его понимаю.)
Рана в груди саднила, горела, тянула и ныла – всё вместе. Не шевелясь, Отец Богов застыл на троне, кулаки сжаты, взгляд исподлобья устремлён в темноту. Высоко, высоко над туманами мира основан Асгард, радужный мост Бифрёст ведёт вниз, к равнинам Хьёрварда, крепость кажется неприступной – чего никак не могут уразуметь храбрые, но глуповатые гримтурсены.
Старый Хрофт вглядывается в темноту. Валгалла пуста и молчалива, эйнхерии покинули пиршественный покой, а на душе у Аса Вранов так же темно, как в углах его собственного зала.
Кто знает, насколько истинно его видение? И потом, оно не явило ему ничего, хоть как-то связанного с рунами великанов. Угроза – да. Те семеро… страшные враги. Но изменённые, изломанные руны, нарушающие все и всяческие каноны – стоит ли теперь беспокоиться ещё и о них?
Шаги за спиной, потрескивание пламени. Локи делает так всегда, когда хочет предупредить о собственном появлении. Локи в своей почтительной инкарнации, думающий об Асгарде, как о собственном доме. Локи, верный делу богов, хотя по крови он не ас и не ван.
Шорох плаща. Кажется, сын Лаувейи опустился на одно колено. Зачем, для чего?…
– Встань, Локи. Поза твоя не делает чести твоему хитроумию.
– Встать нетрудно, – пожал плечами бог огня. – Куда труднее измыслить достойный план.
– Ты всегда был силён в этом, Локи. Достаточно вспомнить молот Тора.
– Это когда мы нарядили его невестой? – хихикнул неугомонный сын Лаувейи и сам тотчас же осёкся. – Ас воронов, прошу дозволения отправиться в Йотунхейм, – название получилось у него не так, как у остальных обитателей Асгарда.
Один тяжело усмехнулся, не пошевелившись.
– Не ты ли изрёк на совете асов, что мать твоя не станет говорить даже с тобой?
– Я, – не стал запираться бог огня. – Но сейчас, выслушав твои слова, могучий Один… я надеюсь, что смогу уговорить её. Или не её, кого-то другого. В конце концов, гримтурсены знают, что я… не первенствую на поле брани, скажем так.
И это тоже было правдой. Локи дерзок и смел, однако в открытый бой с собственными сородичами старается не вступать.
– Тебе, наверное, нужно волшебное оперенье Фрейи?
Локи молча кивнул.
– Отчего не попросишь её сам?
– Она до сих пор в обиде на меня, что я предложил выдать её за йотуна – всё тот же случай пропавшего Мьёлльнира.
– Я скажу ей, – кивнул Отец Богов. – Чего хочешь для себя, хитроумный?
– Ничего, – попятился Локи. – Ничего, Ас воронов. Если верны видение и знамения, если окажется, что…
– Что должно оказаться? Что это не Рагнаради? – мрачно изрёк Старый Хрофт. – В той битве нам предсказаны всеобщая гибель и конец мира. Здесь же никаких пророчеств не прозвучало. Я видел надвигающегося врага, о чём поведал всем. Мы можем победить, разве не так?
– Ты не веришь в это сам, владыка Асгарда.
– Будь проклята твоя проницательность, Локи.
– Могу ли я спросить, почему?
– Почему я не верю в победу? – слова давались небывало тяжко.
– Да, – бог огня впервые взглянул Одину в полные гневной тревоги глаза. – Ты не веришь в неё, Игг. Хотя при Рагнаради… конечная победа… – он запнулся, отводя взгляд. – Конечная победа достанется асам.
Он не сказал «нам», подумалось Одину.
Читать бесплатно другие книги:
