Жаворонки ночью не поют Дедусенко Идиллия

Встреча у куста сирени

В середине дня солнце так пригрело, что тоненькие сосульки, висевшие под крышей, заслезились, заплакали, а потом и вовсе потекли ручьём. В какие-то полтора-два часа снег осел и потерял своё великолепие. На куст сирени, стоявший у крыльца, слетелись воробьи и затеяли перепалку. Зойка, закутанная с головы до ног, топталась у крылечка и, безотчётно улыбаясь, смотрела, как они суетятся, перескакивая с ветки на ветку, слушала их громкий крик, и на душе у неё было хорошо: просто замечательно выздороветь после такой тяжёлой болезни!

Тёплая погода в эту пору у них не редкость. Старики называли погожие дни с оттепелью «весенними окнами», потому что через такое «окно» уже весну видно. Мягкий, прогретый солнцем воздух приятно заполнял лёгкие и возрождал к жизни каждую клеточку Зойкиного организма. Только сейчас она подумала, что могла бы умереть и никогда бы уже не дышала таким изумительно вкусным воздухом. «Нет, это было бы несправедливо, — без страха, даже весело думала Зойка. — Жизнь только начинается». Она чувствовала себя уже почти совсем здоровой. Вот только голова кружилась, то ли от слабости, то ли от пьянящего воздуха, то ли от каких-то радостных предчувствий. В этот момент Зойка совершенно забыла о том, что уже восемь месяцев идёт война и что надежды на радости сейчас очень хрупкие. Ей хотелось думать только о хорошем и улыбаться, улыбаться… Болезнь словно выпустила наружу вторую половину её натуры, которая до этого скрывалась так глубоко, что Зойка и сама не подозревала о ней, и теперь с весёлым удивлением ощущала трепетные переливы нежности и чего-то ещё, что заполняло её желанием обнять весь мир.

На соседнем крыльце стукнула дверь. Зойка, продолжая улыбаться, повернула голову, но тут же в смущении отвернулась: на верхней ступеньке стоял недавний знакомый, лейтенант, стоял в одной гимнастёрке, на которой поблескивали две медали, и доставал папиросу из коробки с надписью «Казбек».

В какое-то мгновение их взгляды встретились, но Зойке показалось, что лейтенант её не узнал. Она подумала, не вернуться ли в дом, но так не хотелось уходить со двора. Выпросилась у матери всего-то минут на пятнадцать, а прошло не больше пяти. Жалко уходить. Не узнал он её и пусть себе стоит на своём крылечке. А если и узнал, так что такого? Чувство неприязни, вины и ещё чего-то, ей самой непонятного, возникшее на новогоднем вечере, давно прошло. И всё же осталась какая-то неловкость, которая сковывала её в присутствии лейтенанта.

Дверь на Степанидином крыльце снова хлопнула. Это счастливая Тонька вышла, чтобы громогласно объявить права на мужа.

— Коль, ну ты чего? — радостно спросила она.

— Курю вот, — сдержанно отозвался лейтенант.

— Ой, какой ты у меня жаркий! В одной гимнастёрке. Остынешь ведь. Заболе-е-ешь.

— Меня простуда не берёт.

— Ты мне смотри! — радостно пригрозила Тонька и тут только сделала вид, что заметила Зойку.

— Живая, Зой? А говорили, чуть не померла.

Зойка смущённо улыбнулась: дескать, наделала всем хлопот, а вот живая. Обернувшись к Тоньке, она мельком взглянула на лейтенанта — он смотрел в пространство, куда-то мимо неё. Нет, не узнал. Вот и хорошо.

— Коль, ну простынешь ведь!

— Ты сама не простудись. Иди, иди в дом. Я сейчас.

— Ну, ты скорей, Коль. Я твою любимую поставлю — «Брызги шампанского»!

Тонька исчезла за дверью. Лейтенант сошёл с крыльца, остановился в нескольких шагах от Зойки и, так же глядя куда-то поверх её головы, спросил:

— Осуждаешь?

Зойка несмело подняла на него глаза и, совершенно растерянная, молчала: значит, всё-таки узнал!

— Эх ты, пичуга, — продолжал лейтенант, но на этот раз в его голосе не было злости. — Жизнь штука сложная. Тебе этого ещё не понять.

— Ну почему же? — осторожно возразила Зойка. — Я понимаю.

— Что ты понимаешь? — устало и горько сказал лейтенант, и Зойка опять удивилась, как резко меняется его настроение. — Ничего ты не понимаешь. Вот щёлкнет тебя жизнь по носу, тогда поймёшь.

Зойка хотела возразить снова, но, уловив в голосе лейтенанта затаённую горечь, удержалась, промолчала.

— Ты ещё ничего в жизни не видела, а я уже одной войны вот так нахлебался! — лейтенант резанул ладонью по горлу. — Станцию Сосновичи в Белоруссии знаешь? Да откуда тебе знать? У нас там недалеко военный городок стоял. Я, понимаешь, в сороковом женился, а в мае сорок первого у нас пацан родился…Катя, жена…

Лейтенант как-то неловко поперхнулся и умолк, затягиваясь дымом «Казбека». Зойка, поражённая его рассказом, молчала. Она чувствовала, что последует недоброе продолжение. Иначе зачем человеку вторая жена, если одна уже есть, да к тому же с ребёнком?

— Катя, тоненькая такая, бледненькая, аж светится вся, — справился с собой лейтенант. — Смотрю: не выдюжит она, помощь ей нужна. А я-то какой помощник? Всё на учениях, на службе. Ну и вызвал мать с отцом из деревни. Они там дом продали, приехали. А что? Квартира у нас просторная была, две комнаты, всем места хватило. Тут бы жи-и-ить! Да вот — война.

Лейтенант опять умолк, терзая губами папиросу. Зойка боялась пошевелиться, угадывая, что вот сейчас-то и начнётся самое страшное.

— Вой-на-а, — раздельно и задумчиво повторил лейтенант. — В июле немец к нашему городку подкатил. Быстро шел, гад! Наша часть к бою готовилась, а семьи — к эвакуации. Я побежал машину доставать, чтобы своих до станции подбросить. Ведь дитё малое, жена больная, слабая. Да и старики не в лучшем виде. Ну, побежал. Достал! А тут налёт! Шофёр говорит: не проедем. Я ему: езжай! В общем, проехали!

Лейтенант долго молчал, глядя на зажатый пальцами окурок, только губы его судорожно сжимались и разжимались. Зойка ещё не слышала продолжения, но в её глазах уже стоял ужас, словно она сама сумела заглянуть в тот страшный день.

— Приехали…Ничего понять не могу. Не найду дома своего, и всё тут. Полчаса назад стоял, а теперь нету! Еле сообразил, что вот эти развалины…и есть мой дом. Вернее, шофёр уже подсказал. Ну, и все, кто в доме был, все четверо… И дитё малое…тоже… Вот так-то, пичуга.

Вконец искрошенный окурок полетел в подтаявший снег. Лейтенант так стиснул челюсти, что едва разомкнул их потом, чтобы продолжить разговор.

— И вот я тебя спрашиваю: зачем человек на свет рождается? Не знаешь? Молчишь. А я знаю. Чтобы другим жизнь давать, вот зачем. Продолжение рода — это ж не нами придумано. Это ж закон, понимаешь. Закон жизни! Не должна она исчезнуть с земли, жизнь! А я, как остался один… В общем, не помню, как в часть вернулся, как в бой пошёл. Ничего не помню. Помню только, что смерти искал. Лез поперёд всех, ничего не разбирая, а пуля меня не брала. Уж только под осень, во время затишья, когда и не ожидал, мина недалеко от меня как ахнет! Ну, вот ранило. К вам в город попал.

Воробьи совсем обнаглели, подняли на сирени такую оголтелую свару, что лейтенант не выдержал, шуганул их.

— Так вот, лежал в госпитале и думал: раз судьба не дала помереть, надо жениться как можно скорее. Чтобы, понимаешь, исполнить закон жизни. Чтобы остался после меня на земле кто-то. А то на фронте мало ли чего… И чтобы, понимаешь, дом у меня был. Вот кончится война да уцелею я, куда мне возвращаться? А теперь, значит, адрес есть. Может, сын родится, пусть растет, а?

— Пусть растет, — тихо согласилась Зойка, едва шевеля губами от глубокой жалости к этому лейтенанту, который уже не казался ей таким странным.

Она боялась и стыдилась сказать что-нибудь ещё. Слова сочувствия казались ей сейчас нелепыми, неуместными, пустыми. Разве могут они поддержать человека в таком горе? Может, и родит ему Тонька другого сына, а эта боль останется навсегда, на всю жизнь, как отметина от оспы. И будет время от времени всплывать в сердце крутой волной, как сегодня.

— Ладно, пичуга, заговорил тебя совсем. Ты уж прости. Долго на душе копилось.

— Это ничего, — пролепетала Зойка.

— Может, не увидимся больше. Так что прощай. А выживу — ещё соседями станем.

Из двери снова выглянула Тонька:

— Ко-о-оль! Ну, ты совсем запропал!

— Иду, иду! — крикнул лейтенант и поспешил в дом.

Три дня Зойку не покидали раздумья. Исповедь лейтенанта сильно растревожила её. Ну, пойдет она отрывать билеты в театре — разве это то дело, которое ей сейчас нужно? Она видела через окно, как уходил на фронт лейтенант. Тонька, всхлипывая, висела у него на плече, Степанида, громко переговариваясь с соседками, шла с другого бока, а следом за ними мелкими шажочками семенил дед Макар. Сам лейтенант шагал крупно и твёрдо, глядя перед собой. На его суровом лице чётко проступали острые желваки. О чём он думал в этот момент? О том, что покидает вновь обретённый дом (кто знает, на время или навсегда?), или вспоминал тот, первый, что лежит в руинах на белорусской земле?

«Вот у него настоящее дело», — подумала Зойка, но тут же и сникла: яснее ясного, на фронт её не возьмут. А может, сходить в горком комсомола?

Побывав утром у врача и получив, наконец, разрешение посещать школу, Зойка прямо оттуда направилась в горком комсомола. У входа одна за другой стояли три полуторки. На первой из них по правому борту — лозунг на красном полотнище: «Все на трудфронт!» Около грузовиков стояли парни и девушки с лопатами, ломами, кирками и весело переговаривались, как будто собрались на праздник, а не на работу.

Из горкома комсомола вышел высокий паренёк с бумагами в руках и, отмечая что-то в них, начал выкликать:

— Стройбаза!

— Здесь! — раздался басовитый голос.

— Давай в первую! На окопы поедете!

Стройбазовцы шумно повалили в первую машину.

— Разнобыткомбинат!

— Здесь мы! Здесь! Вот они! — раздалось сразу несколько девичьих голосов.

Паренёк критически оглядел девушек, вздохнул:

— Работнички… Валяй во вторую!

Зойка не стала дальше слушать, вошла в коридор. К кому же обратиться? Наверное, к первому секретарю? Увидев табличку, осторожно постучала в дверь: её вдруг охватила робость. Постучала ещё, громче — никто не отзывался. Остальные двери то и дело хлопали, кого-то впуская и выпуская. Одна из девушек, чем-то похожая на любимую Зойкину киноактрису Любовь Орлову, приостановилась:

— Тебе чего, девочка?

— Мне к первому секретарю.

— Так его нет. И сегодня не будет. Он добровольцев на фронт провожает. А тебе что, срочно нужно?

— Очень срочно! — с жаром сказала Зойка.

— Ну, так зайди сюда, ко второму, пока он к трудстроевцам с речью не вышел. А может, я помогу?

— Нет, нет!

Зойке не понравилось, что эта «киноактриса» назвала её девочкой. И вообще, смотрит хотя и дружелюбно, но говорит снисходительно, как с маленькой. Скажи ей про завод — небось, только посмеётся. Да и кто она такая? Когда их в октябре сорок первого принимали в комсомол, Зойка её здесь не видела.

За дверью слышались голоса: мужской и женский. Зойка постучала, но опять, наверное, недостаточно громко — ей никто не ответил. «Тут стучи — не стучи, — с досадой подумала Зойка. — Всем некогда». И она открыла дверь без стука.

На пороге большой комнаты, сплошь увешанной плакатами и лозунгами, робко остановилась. На другом конце за длинным столом сидел над бумагами парень, которого она тоже здесь прежде не видела. Около него, чуть наклонившись, стояла красивая, но суровая с виду шатенка, тоже незнакомая. «Поменялись они тут все, что ли? — с тоской подумала Зойка. — К кому обратишься, если все новые?»

Парень вскинул на Зойку синие, почти фиалковые глаза, как будто пронизывающие взглядом насквозь, и Зойка только хотела открыть рот, но поднявшая голову девушка пригвоздила её к месту строгим взглядом.

— Фамилия? — спросила она. — Затолокина?

— Н-нет, Колчанова, — ответила Зойка, заикаясь и стыдясь своей внезапной робости.

Девушка глянула в списки:

— Нет у нас такой. Ты из общепита?

— Из школы.

— А разве мы посылаем школы на трудфронт? — удивился парень и перевёл свои пронзительные глаза на стоявшую рядом девушку.

— Ни в коем случае! — твёрдо ответила та. — Это же дети. Не положено.

— Так чего же ты пришла, Колчанова? — парень снова повернулся к Зойке, которая смущённо топталась на месте, не зная, с чего начать.

— А-а-а! — догадался парень и весело засмеялся. — На фронт хочешь! Хочешь, да?

Зойка быстро кивнула.

— Все на фронт хотят! А в тылу, между прочим, тоже работы хватает. Это сколько же тебе?

— Ш-шестнадцать, — неуверенно произнесла Зойка, но, испугавшись неправды (тут же надо начистоту!), поспешно добавила: — В июле исполнится.

— Э-э-э, до июля ещё сколько! Иди, девочка, учись. Грамотные люди — это тоже большая помощь государству.

— Я на завод хочу! — упрямо заявила Зойка, уворачиваясь от строгого взгляда шатенки.

— Через три года приходи, — весело предложил парень. — Сама понимаешь, литейное производство, там с восемнадцати лет. Иди, Колчанова, учись. Некогда тут с тобой.

Шатенка проводила Зойку за дверь суровым и нетерпеливым взглядом. «Всем некогда, — с досадой подумала Зойка. — У них одно: учись да учись». Она медленно шла по коридору, который как-то внезапно опустел. Её затея не удалась. Ну что ж, не берут на серьёзное дело — придётся идти в театр. По крайней мере, матери помощь будет.

Вечер сюрпризов

Зойка подходила к школе со смешанным чувством радости и тревоги. За три недели она отстала от класса и теперь снова «умирала», вспоминая не об одной физике.

Ей казалось, что она целую вечность не видела ребят, исцарапанные, но такие родные парты, чёрную доску, косо исписанную чьей-нибудь небрежной рукой, не слышала дробных переливов школьного звонка, не вдыхала неповторимый запах класса, исходивший от недавно протёртых полов и кусочка мела, лежавшего на доске. Скоро она снова всё это увидит, ощутит, почувствует, снова встретится с таким дорогим и близким миром школы. Как она могла подумать, что сможет с ней расстаться? И то, что вчера казалось вполне вероятным, сегодня уже было невозможно.

Зойка ещё только вошла в коридор, как её увидел Генка. Он высоко вскинул руку и провозгласил:

— Сеньоры и сеньориты! К нам приближается прекрасная Незнакомка!

Группка ребят, в которой стоял Генка, мгновенно развернулась, и Зойка увидела Риту, Пашу, Таню и…Лёню.

— О-ой, не-е-норма-а-альный! Да это же Зоя! — Рита уже повисла на шее у подруги.

— Когда вы видели у Зойки такие глазищи? — настаивал на своем Генка. — В пол-лица! А сквозь эту прозрачную кожу можно даже мысли прочитать.

— Умолкни, метафизик, — не зло обругала его Таня.

Паша молчал и улыбался. Молчал и Лёня, наблюдая за возней девчонок.

— Ну, хватит её тискать, — сказал Генка. — Не для того она выжила, чтобы вы замучили её своими нежностями.

— Что ты понима-а-ешь! — накинулась на него Рита. — Мальчишки все бесчувственные!

— Не скажи! — отпарировал Генка. — Когда Зойка помирала, кое-кто почти всю ночь у неё под окнами простоял. Нас мать рано поднимает. Я на улицу глянул — стоит. Вышел, смотрю: человек чуть начисто не замерз!

Все разом умолкли. Лёня напряжённо смотрел на Генку, и было не понять, ждёт ли он продолжения или боится его. Паша сначала застыл с улыбкой на лице, но, справившись с замешательством, тихонько закашлял. У девчонок в глазах стоял вопрос: кто же это?

Генка сообразил, что сморозил глупость, обнажив перед всеми личную тайну, и попытался обратить всё в шутку:

— Да ничего такого не было, я всё придумал! Ну, она же, как та старуха из анекдота: и помереть не померла, только время провела. Кланяйся, несчастная, человеку в ножки, если бы он не принес лекарство, мир уже забыл бы о твоем существовании!

Генка подтолкнул Зойку к Лёне.

— Спасибо, — смущённо пролепетала Зойка.

— Я рад, что сумел помочь, — просто и естественно сказал Лёня.

— Ой, у меня идея! — с подчеркнутым воодушевлением воскликнула Рита. — Давайте отметим Зоино выздоровление. Сегодня вечером — у меня. Слышите?

Дверь открыл Паша. Он помог Зойке снять пальто и с нескрываемой жалостью констатировал:

— Ну и худющая стала. Сейчас получишь самый большой кусок пирога…

— С вареньем, абрикосовым! — весело поддержала заглянувшая в переднюю Рита.

Генка тоже выставил свои колючие вихры из комнаты, великодушно пообещал:

— Зой, слышь? Свою добавку тебе отдам.

Притягательный запах пирога, казалось, пропитал всё вокруг. Зойка втянула в себя его поглубже и с несвойственным ей азартом сказала:

— Давайте!

— Что вы там топчетесь? Сажай её скорее за стол! — скомандовала Рита.

Она опять «летала» в каком-то причудливо-пышном платье и была неотразимо красива. Зойка даже запнулась на пороге комнаты, глядя на подругу. В её глазах было столько открытого и радостного восхищения, что Генка засмеялся:

— Остолбенела? Вот и мы тоже. Вошли — еле на ногах удержались. Артистка!

— А я буду артисткой! — весело пообещала Рита. — Вот кончится война…

— Кончится война — замуж выскочишь, — прервал её Генка.

— За кого это-о? — пренебрежительно пропела Рита.

— А хоть за того! Зой, помнишь солдата на новогоднем вечере? Так он пять дней к школе приходил, всё с Ритулей прощался. Как считаешь, за пять дней можно до чего-нибудь договориться?

Зойке вдруг представился лейтенант, уходивший на фронт, его твердый и решительный шаг и беззащитное в своей отрешённости лицо. А с каким чувством уходил на фронт тот солдат, ещё не видевший боя? Уцелеет ли? Такой молодой, тоненький. Жалко будет, если…

— Приду-у-маешь! — услышала она голос Риты. — Может, я человека морально поддержала!

— Действительно, чего привязался? — сказала рассудительная Таня, и Зойка, повернувшись на голос, увидела, что она сидит около патефона, перебирая пластинки.

Не было только одного человека. Не было Лёни.

— Ритуля, нести пирог? — послышался из кухни голос Елены Григорьевны.

Рита глянула на часы, на дверь и с наигранной веселостью крикнула:

— Неси! Семеро одного не ждут!

— А мы можем и подождать, — понимающе сказал Генка, — тем более, что нас пятеро.

— Иди ты со своими шуточками! — отмахнулась от него Рита.

— Несу, несу! — донеслось с кухни, и Елена Григорьевна вошла с пирогом, лежащим на большом цветастом блюде.

— Здравствуй, Зоечка, — ласково сказала Елена Григорьевна. — Рита так переживала из-за тебя. Ты всех напугала своей болезнью. Как сейчас себя чувствуешь?

— Спасибо, хорошо.

— Ты ешь побольше, детка. Тебе надо сил набираться.

Елена Григорьевна, сдержанно-ласковая, величаво-красивая, в меру приветливая и в то же время умевшая держать людей на расстоянии, вызывала у Зойки если не чувство робости, что некоторого смущения. Может быть, именно поэтому она редко бывала у Риты. Елена Григорьевна руководила швейным ателье и была женой работника горисполкома. При всей мягкости обращения с её лица не сходила печать некоторой значительности, что и мешало Зойке заходить в дом Зелениных запросто. Один Паша чувствовал себя здесь легко и свободно.

Зойка украдкой глянула на часы: Лёня опаздывал уже на тридцать минут. Может, и совсем не придет? «А мне-то какое дело?» — урезонивала она себя, но ею, как и Ритой, овладело беспокойство, которое они обе тщательно скрывали. Рита снова будто мимоходом глянула на часы, крикнула матери, которая уже была на кухне:

— Мамуля, у нас часы не отстают?

— Нет, нет! — Елена Григорьевна вошла в комнату. — Риточка, режь пирог, угощай друзей.

Рита, стараясь не смотреть на часы, принялась резать пирог. В этот момент вошел Лёня. В руках у него было несколько веточек с набухшими почками — они налились соком от долго стоявшего тепла, хлынувшего на землю сквозь «весеннее окно».

— Извините, девочки, задержался, — как всегда, просто и мягко сказал Лёня. — Хотел вас чем-нибудь удивить. Вот и сбегал в лес.

Рита радостно выскочила из-за стола:

— О-о-ой, како-о-ое чудо! Мама, посмотри, какая прелесть!

Елена Григорьевна, принимая «букет», сказала:

— Да, да, чудо! Всё как раньше, как раньше. Даже не верится, что война.

А над столом раздался голос «главного информатора школы» Генки Сомова:

— Сеньоры и сеньориты! Вас ожидает ещё один сюрприз!

— Интере-е-есно! В моем доме и без моего ведома! — шутливо возмутилась Рита.

— Так это же твой сюрприз.

— Мо-о-ой? — удивилась Рита.

— Ну да, романсы нам споёшь. «Слушайте, е-если хоти-и — ите…»— изобразил Генка.

— Откуда знаешь? — быстро спросила Рита.

— Я всё знаю, на то я и «Соминформбюро».

— Боже мой, да что тут такого? — сказала Елена Григорьевна, ставя на стол вазу с веточками. — Это я ему сказала, что ты недавно разучила несколько романсов. И пообещала, что ты споёшь.

— Правда, Рита, спой, — стали просить друзья.

— Артистка из народа не должна отказывать народу, — резюмировал Генка.

— Я и не собираюсь отказывать! — весело сказала Рита и сняла со стены гитару.

Слушать её было приятно: свежий чистый голос лился легко и свободно. И держалась Рита так непринуждённо, словно всю жизнь только тем и занималась, что выступала на сцене. Зойка с затаённым восторгом слушала её и думала, как она, в сущности, ещё мало знает эту добрую, красивую и талантливую девчонку. Ею нельзя не восхищаться. Зойка украдкой глянула на Лёню: тот не сводил с Риты удивлённо-радостных глаз. Зойка понимала, что это естественно и справедливо (сама она так петь не умела), но ей вдруг нестерпимо захотелось домой. Она понимала также, что не может сейчас встать и уйти, это будет странно и обидно для товарищей, которые собрались здесь по поводу её выздоровления. Пусть это действительно только повод, но её смятение, в котором она и сама не может разобраться, не должно испортить настроение всем остальным. И Зойка, как с ней нередко бывало, «вжалась», ушла в себя, словно отстраняясь от общего веселья и пытаясь стать ещё более незаметной, чем ей самой это казалось.

Хлопнула дверь в передней, и через минуту в комнату вошёл отец Риты.

— А-а-а, молодежь, здравствуйте.

— Петенька, а мы тебя только завтра ждали, — сказала Елена Григорьевна. — Ты вовремя, у нас чай и пирог.

— Чай кстати, — прогудел баском Пётр Петрович, садясь за стол. — В дороге продрог.

— Ну, что там? Зачем тебя в крайком вызывали?

— Это потом, Леночка.

Пётр Петрович повернулся к репродуктору, висевшему на стене:

— А что радио молчит? Выключили? Сейчас последние известия, надо бы послушать.

Паша сунул вилку в розетку. В чёрной тарелке что-то хрустнуло, и послышался голос Левитана: «…был оставлен после тяжёлых продолжительных боёв с превосходящими силами противника».

— Что оставили? — встревожено спросила Елена Григорьевна, которая на несколько секунд выходила на кухню.

— Не услышали, поздно включили, — ответил Пётр Петрович. — Да не так уж и важно, что именно. Оставили — вот главное. Всё ближе к нам.

— Неужели и сюда доберутся? — тревожно спросила Елена Григорьевна, и на какие-то мгновения за столом воцарилась такая тишина, будто комната была совсем пуста.

— Надо ко всему быть готовыми, — чуть помолчав, уклончиво ответил Пётр Петрович.

— Па-пу-ля, ты что-то знаешь. Скажи нам, тут же все свои.

— Ну, всего сказать не могу. В общем, в случае чего, пойду в партизанский отряд.

— Я с тобой! — Рита вмиг оказалась рядом с отцом.

— Курносых туда не берут, — попробовал отшутиться Пётр Петрович.

— А нас, мужчин, должны взять, — вмешался в разговор Генка.

— А вы, мужчины, учитесь пока, — сказал Пётр Петрович. — Без вас есть кому воевать. А потом видно будет.

Расставались шумно и весело, долго обсуждая хитрости, которые можно применить, чтобы все-таки попасть на фронт или в партизанский отряд. Сначала все вместе провожали Таню, потом — Зойку. Рита, конечно, тоже пошла — она же с Пашей вернётся! Мальчишки всю дорогу состязались в остроумии. Зойка смеялась, как и все, и чувствовала, что недавняя скованность уже совсем прошла. Когда они были недалеко от её дома, Лёня вдруг сказал:

— Я, пожалуй, здесь сверну. Вас так много — Зоя в полнейшей безопасности.

— Её вообще можно мне одному доверить, — солидно предложил Генка.

— Правда, зачем всем идти? — сказала Зойка, стараясь, чтобы её голос звучал ровно и непринуждённо. — Недалеко уже.

— Как хочешь, — потускневшим голосом отозвалась Рита, глядя вслед удалявшемуся Лёне, и, чтобы скрыть свое разочарование, нарочито весело и независимо крикнула: — До завтра!

Лёня на миг обернулся и махнул рукой. Рита и Паша повернули назад.

Зойка шла медленно, и Генка принялся философствовать о превратностях судьбы, когда худосочных солдатиков вроде Ритиного Володи совершенно незаслуженно посылают на передовую, а их, физически развитых ребят, храбрых, ловких и находчивых, не берут на фронт только потому, что они не достигли необходимого возраста. Зойка слушала рассеянно и неожиданно спросила:

— Ген, а кто это был?

— Где? — не понял Генка.

— Под моими окнами.

— Н-нет, Зой, не могу сказать. Я обещал.

— Та-ак, — задумчиво сказала Зойка, — значит, это всё-таки было. И один уже отпал.

— Кто? — удивлённо спросил Генка.

— Ты. Раз обещал, значит, кому-то, не себе же! — весело закончила Зойка, ей казалось, что она знает, кто это был. — Салют!

— Са-лют, — растерянно ответил Генка и, потоптавшись ещё немного, пошёл на другую сторону улицы.

Зойка закрыла за собой калитку и замерла: от крыльца отделилась тёмная фигура человека. В том, как он шагнул навстречу, было что-то знакомое, и её мгновенный страх быстро прошёл. Зойка ещё не успела ничего сообразить, как человек сказал:

— Люблю неожиданности.

Портрет

Страницы: «« « 12345678 » ... »»