Русский космос Ночкин Виктор
Пролог
Во имя Всевечного, великого и милосердного: отринь суетные мысли, сосредоточься на задании!
Пытаясь сохранить подобающую кадету-послушнику серьезность, Тимур в который раз оглядел трюм военно-транспортного челна. Тусклая светопанель озаряла сидящих вдоль прохода братьев по оружию и преподобного офицера Карена Шахтара, его неподвижное лицо с крупными чертами, короткие темные волосы и седые брови. Ну что тут скажешь? Восхищения достойна неустрашимая личность офицера Шахтара – муж суровый, сильный, на такого всегда положиться можно, и приказы его выполняешь с радостью да усердием. Тим и восхищался, но при этом сложные чувства его обуревали, он к таким не привык, поэтому весь полет между Украинским и Французским округами вел с самим собою муторный внутренний диалог.
Перестань. Подобные мысли неугодны Отцу Небесному. Но как же! Для чего нужны были все эти тренировки, лекции, зубрежка, учебные тревоги посреди ночи и тяжкое, с потом и кровью, освоение высокоруса? Чтобы только на последнем курсе САВКСа отправиться в свой первый боевой вылет? Да и стыдно сказать: боевой! Какой же боевой, когда предстоит всего лишь разогнать демонстрантов, как их… неокоммунистов. Так вот именно! Именно для того и нужны тренировки, что не ясно? Это же только начало, на тебя посмотрят в деле…
Вздохнув, он огляделся исподлобья. В трюме поместилось тринадцать человек: пятеро иеросолдат, семеро послушников-кадетов и преподобный Шахтар. Он восседал спиной к пилотской кабине, широко расставив ноги, навалившись ладонями на набалдашник боевого офицерского посоха. У остальных оружие попроще и не летальное, а усмиряющее. Солдаты вооружены «каракатицами» и пистолетами-силовиками, кадеты – щитами-зонтиками да пальчиковыми кнутами. Это правильно. Не против врагов каких воевать летим, а против своих же, пусть они и францы. Да и не убивать, а усмирить только, в разум вернуть. Слыханное ли дело – громить блинную! Ну чем им блинная не угодила? Ведь вкусно же кормят; Тимур помнил это еще со времен гражданской юности, закончившейся, когда он поступил в Соборную Академию.
Светопанель мигнула – значит, подлетаем. Парни зашевелились, проверяя оружие. Нет, не все они – «парни». Последней в ряду напротив сидела девушка Настя, по прозвищу Настька-десантница, из Духовной Семинарии женского верославного корпуса. Тоже кадет-послушник. Или послушница? Наверное, самая боевитая из них, раз ее решили на совместное задание отрядить. Близость девушки волновала Тимура. И смущала, хотя одета Настька в такой же, как у остальных, травянисто-зеленый костюм, мягкая броня скрывает всякие половые признаки. И стрижка короткая совсем. Но все же…
Электронные часы в задней части трюма тихо прозвенели колокольчиками, крошечными копиями колоколов Триждыстроенного храма. Время полдневной молитвы. В церкви надобно молиться, оборотившись к особой нише в стене, которая показывает направление к Горнему миру, состоящему из Каабы и пяти ветвей Сидры вкруг нее. Но как в железной утробе транспортного челна определить верное направление? Да к тому же – ведь подлетаем! Есть ли время для молитвы? Все уставились на офицера, а тот медленно опустился на колени. Аккуратно посох рядом положив, повернулся к правому борту. Остальные с облегчением повторили его движение, и Тимура охватила почтительная благодарность. И гордость: вот он, офицер Карен Шахтар, отец-командир в настоящем смысле этих слов! А для молитвы всегда найдется время, даже на поле боя.
Карен покосился на Настьку-десантницу, ведь семинаристкам положено молиться отдельно. Тимур решил было, что сейчас он велит ей уйти в хвостовой отсек, Настька же поглядывала на офицера одновременно с вызовом и смирением. Но в особых случаях допускаются исключения, потому командир, едва заметно кивнув, смежил веки и голову склонил. Тимур поспешно принялся за молитву, забормотал едва слышно: «Всевечный, един и неделим, не родил и не был рожден, и не был равен Ему ни один, нет вечного, кроме Всевечного, а Старец Кадмон – Посланник Его…»
Молитва не удалась. Слишком непривычная обстановка и слишком сложными чувствами охвачен Тимур Жилин, поэтому шепчет, не понимая смысла слов (который, впрочем, никогда особо понять и не мог), но главное – не проникаясь ими, не смыкаясь чувственно. Так это называет отец дружины, офицер-богослов Карен Шахтар: смыкаться с молитвою чувственно, то есть растворяться в ней, позабыв про мирское, профанное, проникнув разумением в надмирье, видя каждое слово, как горящие пламенем буквы в сердце своем. Душа после сего очищается, рассудок преисполняется светлым и благостным, из-за чего трудно говорить и слезы выступают на глазах. Но сейчас – не вышло. И Тимур, произнося слова, которые потеряли вдруг всю свою святость, ощущает раскаяние, обиду и жалость к себе… впрочем, потом возникает иное – предвкушение того, что должно произойти вскоре, ведь это первое настоящее задание, первый боевой вылет… Ну ладно, не боевой, всего лишь «разгон вандалов», как выразился Шахтар. Вообще-то с демонстрантами легко справились бы милицейские Парижского района. Но всем известно, что мудрый Игнатий, архиерей Соборной Академии Воздушно-Космических Сил, – старый друг Патриарха, главы Российской губернии. Вестимо, столковались они, что, ежели случится что-нибудь этакое, какой-нибудь, будем говорить, акт неповиновения, – тотчас сообщат в Академию, дабы предоставить братьям-послушникам возможность потренироваться не только в виртуальном тренажере и на полосе препятствий, но и в естественной обстановке. На других кадетов посмотреть и офицеру себя показать…
– Почти на месте, – объявил Карен, когда молитва закончилась, и все опять уселись двумя рядами.
В трюме тепло, пол едва ощутимо вибрирует под толстыми мягкими подошвами. Тимур наклонился, уперев локти в колени, повел плечами. Он никак не мог привыкнуть к новому костюму, все время казалось, что жмет под мышками. Ну почему начальство так осторожничает? Уже давно могли послушников для подобных дел использовать. Ведь ничего сложного не предстоит: они будут играть роль скорее милицейских, нежели солдат, и уж тем паче не универ-солдат, то есть универсалов, обученных как пилотированию, так и десантным боевым действиям.
Едва слышный шум двигателя стал тоньше: челн сменил курс. Снижаемся, должно быть. Тим еще никогда не видел Парижский район, даже в другой край ни разу не забирался. Собственно, что он вообще видел, кроме Божьего града да необъятных плацев Академии?
– Шлемы надеть! – скомандовал Карен.
Позади каждого в стене была ниша, где эти шлемы стояли, и теперь все принялись их доставать. Когда основание шлема касалось жесткого ворота костюма, раздавалось тонкое шипение пневматических застежек. Тим взял свой в руки, погладил осторожно. Покатый, напоминает зеленое яйцо. Забрало снаружи непрозрачное и цветом от остальной поверхности не отличается.
Он в который раз глянул на офицера. Все же хорош отец-командир у них, и тем более славно, что это не просто преподаватель Академии, а еще и старший в третьей дружине – капитан, тот, кому они отдают свой разум во время боевых вылетов, ядро коллективного сознания. Карен не ветеран, относительно молодой еще, но побывал в межсфирии и даже видел Горний мир.
– Жилин! – негромко сказал Шахтар.
Оказывается, все уже облачились. К Тимуру повернулись двенадцать одинаковых зеленых яиц. Он смешался, поспешно надел шлем. Мгновение забрало оставалось темным, затем получило команду от процессора костюма и сделалось прозрачным, в нем проступила картина, которую Тимур только что видел: трюм, отряд, Карен Шахтар. Ватная тишина сменилась гулом двигателей, когда шлем открыл звуковой канал.
Прилетели. Сели посреди Парижского района. Открылся люк, опустилась широкая аппарель – свет и свежий воздух хлынули в трюм, изгнав царившую там маслянисто-железную затхлость. Отец Карен, так и не надевший шлем, отдал приказ – все посыпали наружу. Тут выяснилось, что командовать будет не Шахтар, а один из иеросолдат. Тимур, получивший седьмой номер, услышал в наушниках: «Первый, третий, седьмой, десятый – организовать временную дружину номер один. Ситуация-гамма!»
Это значит – он, Настька-десантница, Роман Паплюх (замкомандира постоянной дружины Тима) и незнакомый солдат будут работать вместе. А гамма, по инструкции, – «тревожная».
Они сгруппировались, встали возле длинного тела челна, припавшего к мостовой профилированным брюхом, откуда торчали лапы-шасси с когтистыми «пальцами» вместо колес. Голос новоявленного командира в наушниках сказал:
– Объект по другую сторону башни. Первая дружина – обходите слева, вторая – справа, третья – по центру. Нарушителей парализовать, задерживать. Не забывайте: мы в другом округе и на нас миряне смотрят. Приступить!
Солдаты побежали, расходясь веером. Тепло, ветви деревьев колышутся на легком ветру, и воздух чистый, прозрачный… На фоне синего неба высится дивная постройка, которую Тим до того лишь на открытках да по телевиду наблюдал, – решетчатая башня на четырех «ногах», широкая у основания, дальше сужающаяся. Раньше она, Тимур слышал, другой вид имела, но после того как верхушку снесла гиперзвуковая ракета класса «земля—орбита», на месте разлома сделали огромную крезду: перекрестье из железных штанг, в центре его пятиконечная звезда, ниже – узкий полумесяц. Установили здесь символ по указанию святейшего, что повелевает всеми грешниками и безгрешными Европейского края. На тонком черном шнурке на шее Тимура висит такой же знак, святая крезда первоначальная, которую вручили ему и другим послушникам-новобранцам на торжественном богослужении, когда они поступили в САВКС.
Солнце в спину светит, над крышами домов голуби реют, как маленькие серые флажки. Кнут на указательном пальце правой руки, пеленалка пока на одном из фиксаторов костюма, в левой – стерженек щита. Вперед, плечом к плечу с Романом. Настька-десантница рядом, дальше незнакомый солдат, десятый номер. Не слишком быстро, но и не медля – бежим вкруг башни. Обегаем оную. И видим, как позади, в тени гигантской крезды, францы громят блинную. Собственно, уже и догромили – теперь она вовсю пылает, бедняжка. Типовая постройка из алюминия и пластика, когда-то ярко-желтая, веселая такая, с крылечком в русском стиле и окошками со ставенками. Теперь черная, в потеках, за окнами красно-синий огонь шипит. И несет от нее так, что Тимур своему костюму не нарадуется: фильтры убирают из попадающего в легкие воздуха канцерогены и прочую гадость. Хотя костюмы эти далеко не самого высокого уровня защиты, так что запах горелой пластмассы внутрь все же проникает, пусть и приглушенно.
Вообще-то сие возмутительно. Тимур не находит слов. Зачем они раздолбали блинную? Что за глупость, что за дикость такая, варварство! Она – символ равенства, когда все могут отведать недорогой и здоровой пищи в любом месте сфиры. Ведь это же замечательно, более того, это правильно: где бы ты ни был, везде этот общепит с привычной – и, главное, доступной всем! – едой. Это, в конце концов, объединяет.
Францы, как выяснилось, были обычными людьми. Нет, Тимур знал, что все граждане Уклада суть братья и сестры, но глубоко в душе полагал, что жители иных краев и губерний должны чем-то от русов отличаться. Ну, может, вихрастые более или, наоборот, лысоваты, или разрез глаз иной… А они – такие же, и даже одеты привычно, незатейливо. Стояли толпой неподалеку от пузырящейся блинной, с подветренной стороны, и слушали оратора-бородача, взгромоздившегося на кучу ящиков. Челн, ясное дело, приземлился почти бесшумно, к тому же на другой стороне площади, так что никто из демонстрантов поначалу прибывших не заметил. А как заметили – поздно стало, потому что иеросолдаты были уже совсем близко.
Но тут выяснилось, что таки отличаются францы: главным образом тем, что много среди них чернокожих да смуглых. И вот эти-то черные да смуглые отреагировали активнее прочих – кто-то крикнул, они разом повернулись, после чего ясно стало, что появление солдат на площади не было для митингующих неожиданностью, они просто изображали неведение.
Потому что почти у каждого в руках была бутылка с тряпичным фитилем в горле или камень, или кусок керамической арматуры, или палка.
И первым делом бутылки, на ходу расцветая огнями, полетели в солдат.
А за ними и камни.
Арматура же с палками пригодилась чуть позже.
Мирян собралось с полсотни. Для почти полутора десятков тренированных братьев, в костюмах и при оружии, – маловато будет. Хотя когда в тебя швыряют «огнебутылкой»… Интересно, где ж это они бензин раздобыли? Да еще потом туда керосин надо, масло загущенное… Или у этих другой рецепт?
Дружинники рванулись в разные стороны, чтоб тяжелее попасть было. Тимур испугался, увидев, как прямо в лицо летит, кувыркаясь, бутылка, из горлышка которой валит дым. Вскинул левую руку и вдавил конец стержня в ладонь, прижимая клавишу. Из другого конца – бдыщщ! – выстрелили прозрачные лепестки, изгибаясь с тихим шуршанием, развернулись и слились в единую поверхность, где едва виднелись тончайшие радианные линии. Будто зонтик прозрачный с короткой ручкой. Тимур прикрылся, бутылка ударила в бронепластик и лопнула, затянув поверхность щита огненной пленкой.
Настька-десантница что-то выкрикнула; отделенные от Тимура кругом неяркого пламени, впереди замелькали лица демонстрантов.
Бронепластик не горит, огонь тут же пропал. Тим вломился в толпу, напирая щитом. Из наперстка на указательном пальце выплеснулась красно-оранжевая гибкая нить длиною ровно сто десять сантиметров. Тимур замахал рукой. Когда нить ударяла по телам, сыпались искры, демонстранты падали, дергаясь и клацая зубами. Заряд электрокнута парализует на пару минут, так что можно сразу пеленалку не использовать. Он и не использовал, а пер напролом, распихивая францев, опрокидывая их, полосуя электричеством. Раз! Так! Эх! Давай! Кто-то – арматуриной по щиту. Что ж ты делаешь, морда?! Ведь мы все – братья и сестры! Получи! Еще раз! Сердце скакало, колотилось в груди, тело от адреналина будто расперло во все стороны, того и гляди лопнет. Люди, дома – все вокруг как бы смазалось, крики и стоны слились, пространство полосами пошло, а солнце в голубом парижском небе почему-то прыгало вверх-вниз, громко гудя. И рев, рев кругом, стук, головы мелькают, лица, руки, всполохи огня – слепящая, громозвучная несусветность. Тимур потерялся в ней, нырнув с головой, как в озеро расплава, окруженный липким, звонким изломанным миром, истошным хаосом движения, асфальтом, электричеством и пылью.
А потом прямо перед собой он увидел здоровенного африкана, чернокожего дылду с палкой в руках. Не успел ударить кнутом – страхолюдный африканский брат перегнулся через щит и съездил палкой по шлему, да так сильно, что та сломалась.
…В отличие от шлема, который, ясное дело, удар выдержал, хотя в голове под ним загудело. Все-таки костюмы у них слабенькие, куда им до супермонстров, которые носят иеросолдаты из межсфирного пространства, те, что оберегают родную Землю от космических безбожников. Тим пришел в себя через мгновение, стоя на коленях. Он выпустил стержень, тот валялся на мостовой под ногами, лепестки свернулись. Африкан надвинулся, навис, замахиваясь обломком палки, собираясь во второй раз засандалить по шлему…
Сбоку вынырнула Настька-десантница и точным движением вонзила электрокнут ему под мышку поднятой руки. И демонстрант, качнувшись, будто подорванная у основания башня, рухнул на Тимура, опрокинул того на спину. Бравый кадет-послушник, уже почти пришедший в себя, увидел черную физиономию перед лицом, уперся в широченные плечи и попробовал спихнуть с себя тело, но африкан тяжеленек оказался, не поднять. Тим лежал, беспомощно дергаясь, под францем, который тоже дергался – последствие электрошока, – лежал, пытаясь его как-то сдвинуть, видя краем глаза героические действия братьев по оружию, видя даже кучу ящиков и то, как Роман Паплюх, стянув с нее за пятку бородача-оратора, накрыл того белой сеткой липкого полимера из баллончика пеленалки.
Демонстранты – обычные обыватели-миряне, разговаривали они на местном диалекте гражданского широкоруса. Но вот бородач-оратор, как оказалось, высоким языком владел. И был он, судя по всему, заправилой, организатором всего этого непотребства. Когда Карен его по чипу пробил, выяснилось, что это учитель из местного интерната, где обслуживающий персонал монорельсовых дорог пестовали.
Блинная догорела, запеленутых демонстрантов увозили местные милицейские силы, прибывшие сразу после того, как закончилась битва (Тимур, впрочем, подозревал, что они получили команду не вмешиваться раньше времени и дожидались за углом конца великого сражения воинств добра и зла.) А братья-послушники издевались над Тимом, так как Настька, кто б сомневался, тут же все разболтала.
– Тимчик! И как оно?
– Как тебе под африканом-то?
– Дергался на нем мирянин, видали, страстно как?
– Горяч чернокожий брат, а?
Сальности неслись из наушников красного от стыда Тимура, пока Карен не велел всем заткнуться. И тут же голос временного командира объявил: «Отбой ситуации-гамма. Ситуация-тета». Тогда все принялись снимать шлемы и пристегивать их к фиксаторам у левого бедра.
Тимур тоже свой стянул, вдохнул полной грудью, по сторонам огляделся, делая вид, что ничуть не смущен. Из окон домов вокруг площади выглядывали лица. Появились две амфибии пожарных, встали рядом с машиной милицейских, сноровисто принялись заливать пеной остатки блинной. Роман Паплюх и Настька проволокли оратора. Руки-ноги у того были стянуты полимером, он вращал глазами и что-то рычал сквозь бороду. Роман – самый упитанный в их дружине, веснушчатый рыжеватый блондин невысокого роста – на ходу Тиму ехидно подмигнул, и тут неслышно подошедший Шахтар сказал:
– Стоп. А ну-ка, допросите этого, потренируйтесь, вам допросы надобно уметь учинять. Паплюх, Жилин, Тюрина, я вам говорю. Жилин, палатку тащи.
– Есть! – гаркнул Тимур, обрадованный возможности хоть как-то загладить конфуз с африканом, и бросился к челну.
Походная палатка – то есть запаянный желтый пакет тридцать на сорок – лежала в нише позади сиденья отца-командира. Тимур быстро ее притащил, дернул шнур, и она развернулась, втянув воздух между двумя слоями прорезиненной ткани, надулась куполом. Тем временем на бородатого побрызгали растворителем – сжимавшие тело волокна с сухими хлопками полопались. На краю площади уже появились миряне Парижского района, так что Карен приказал всем присоединиться к живому ограждению, организованному местными милицейскими, пока пожарные не дотушат блинную и не расчистят место. Можно было, конечно, установить вокруг линию электрозащиты, но – чего возиться? Тем паче мирные францы и сами не очень-то сюда рвались, лишь издалека с любопытством глазели, ни один человек так и не попытался подойти.
– Пять минут у вас, – негромко сказал отец-командир Роману. – Стандартный допрос.
Паплюх кивнул. Настька, несильно толкнув бородача в грудь, заставила его усесться на надувной табурет посреди палатки, встала за левым плечом. Карен опустил полог, включил лампу на своем посохе. Тимур, не совсем понимая, что ему делать, остановился в трех шагах перед табуретом, сцепив пальцы в перчатках за спиной и вперив в задержанного грозный – во всяком случае, он на это надеялся – взгляд. Франц с вызовом и испугом смотрел на обступивших его вооруженных людей в боевых костюмах.
– Имя? Фамилия? – спросил Роман, хотя Карен уже сбросил ему полученные через позиционный чип задержанного данные, и Тимур видел, как Паплюх читает их с экранчика на тыльной стороне запястья.
Бородач молчал, и тогда Настька положила руку ему на плечо. Не ударила и сильно пальцы не сжимала, но как-то так это у нее основательно получилось, что он, вздрогнув, хрипло сказал:
– Анатоль Балаян.
– Место проживания? – продолжал Паплюх. – Где работаете? Возраст, семья?
Выяснилось, что проживает Анатоль Балаян по такому-то адресу в Парижском районе Французского округа Европейского края, преподает в интернате механику, а семьи у него, невзирая на сорокалетний возраст, нет и никогда не было. Тимур, поймав взгляд Романа, слегка насупил брови, показывая, что разумеет: уже хотя бы это – настораживающий факт. Нет, ясное дело, никто не обязывает человека жениться или замуж выходить, но ежели мужчина до тридцати пяти семьей с детишками не обзавелся, если женщина до двадцати пяти замуж не вышла и не родила, и ежели при том они не в монастыре, не военные или ученые, а обычную мирскую жизнь ведут – значит, что-то не так с ними, какая-то присутствует червоточинка.
Пока Тимур о том глубокомысленно размышлял, франц попытался встать, но Настька, надавив ладонью на плечо, легко его обратно усадила, и тогда он воскликнул, от волнения говоря с сильным акцентом:
– У вас же есть электроника! Вы опутали нас цепями слежки, так к чему это лицемерие, к чему вопросы задавать?!
Хорошо хоть сатрапами не обозвал. Как по писаному говорит, видно, что привык звучные речи толкать.
– К чему? – со значением повторил Роман, обошел Балаяна, наклонился, заглядывая ему в глаза, и вдруг заговорил так резко, таким требовательным голосом, что франц вжался в табурет, глубоко продавив мягкую поверхность.
– Да к тому, брат, что я понять хочу! Вот я гляжу: человек как человек. Так что ж тебя на все это подвигло? Ведь мог бы работать и жить, для пользы окружающих, в свое удовольствие и для славы Отца Небесного, что взирает на всех нас, а ты… Борода у тебя, взрослый мужчина – а ни жены, ни детей. Ну скажи мне, нам всем скажи: почему ты этим занялся? Не понимаю я…
– Уклад ваш – мировой жандарм! – выкрикнул в ответ бородач, вновь пытаясь подняться. – Что вот это у меня? А? Что?!
Он принялся с остервенением хлопать себя по плечу, и Тимур понял, что франц имеет в виду свой пози-чип.
– Почему он у меня там? Вы всех людей пометили, осквернили нас! Идентичности нас лишили, сделали роботами! Роботами-рабами! Где традиции наши? Культура где? Все, теперь все одинаковые, и блинные эти – куда ни приедь, везде они, плюнешь – в блинную попадешь!
Роман переглянулся с отцом-командиром и сказал, явно повторяя то, что где-то вычитал, хотя и стараясь, чтобы звучало не слишком книжно:
– А ты понимаешь, что с появлением абсолютных технологий вроде нанотехники или генинженерии всеобщая солидаризация стала необходимой? Неужто я должен объяснять это тебе, человеку, почти в два раза меня старше? Подобные технологии у национальных государств, постоянно готовящихся к вооруженным конфликтам, были бы смертельны, поэтому без объединения тут было не обойтись – от человечества просто ничего не осталось бы, если бы новые возможности появились у старых социальных образований. Культура, говоришь? Традиции? Ну да, ну да, это был главный довод антисолидаристов: что солидаризация убивает культурную самобытность и культурную идентичность. Однако не устраивать же нам из-за культуры гекатомбу человечества! Что на это скажешь, а?
Тут Тимур вновь нахмурился, заметив, что и Настька бровями шевельнула. Рома высокорусом очень упорно занимался, справедливо полагая, что именно церковный язык является тем путем, который ведет к карьерному росту, – и овладел им, наверное, лучше всех остальных послушников курса. Такие иногда словечки подпускает… вот что такое эта гекатомба?
Тим дал себе слово поглядеть в электронном словарике, как вернутся. А в разговор тем временем вступил франц: начал кричать что-то про неокоммунизм, который борется против верославного засилья. Наконец Паплюх перебил его, задвинув такую хитроумную мысль, что Тимур, опять сбитый с толку, чуть губами не стал шевелить, повторяя про себя.
– Вы, неокоммунисты, ненавидите солидаризацию, потому что не главенствуете в ней, но если бы дело обстояло иначе, если бы вместо блинных повсюду стояли бы эти ваши… эти ваши бистро– или, если бы, не дай Всевечный, солидаризацию возглавили бы американы и были бы вокруг их маки-дональды, а в кинотеатрах показывали бы картины этого Голливуда, а не Роскино… То вот тогда бы вы не возмущались, потому что воспринимаете свою культуру – или культуру американов – как более родную, привычную, лучшую, чем наша. Но! – Роман поднял указательный палец. – Вы все: францы, германы, англы – вы все теперь русские! Потому что наша культура оказалась сильнее. Наша правда сильнее. Наша вера сильнее!
– Да не сильнее! – взъярился Балаян, хватая себя за бороду и яростно ее теребя. – Никакое не сильнее, а просто ДНК-кодирование…
И тут он понес такую чушь про векторы, ревертазы и какие-то, прости Господи, триплеты, что Тимур совсем перестал слушать. Настька, по-прежнему караулящая за плечом франца на случай, если у того взыграет ретивое, морщилась и вращала глазами. Паплюх с отцом-командиром еще некоторое время внимали, а после Роман прервал задержанного, громко задав вопрос:
– Твои сообщники?
– Что? – бородач осекся, помолчал с приоткрытым ртом и сказал: – Какие сообщники?
– Полагаю, немногочисленные и плохо законспирированные, – откликнулся Роман. – Сам ты не мог все это организовать. Имена, адреса – говори.
– Нет никаких сообщников, – сказал Балаян.
– Глупо это. Наверняка есть. Сам понимаешь, нам достаточно отвезти тебя в медцентр или в стационар местного Совета Пресвитеров, вколют сыворотку… Ты все скажешь. Но можешь облегчить свою участь, если…
– Вы ничего не узнаете от меня, – отрезал франц, и Роман кивнул, будто ждал именно этого. Взглянул на часы, на Карена Шахтара и вынес вердикт:
– Фанатик.
– Сворачиваемся, – ответил командир.
Тимур шагнул наружу, нашел взглядом клапан со шнуром. Пена застыла, образовав на месте несчастной блинной черно-серую силикатную гору, пожарные дробили ее вибротопорами и относили в бак амфибии. Одна из машин милиции укатила, вторая стояла неподалеку, скучающие милицейские с иеросолдатами и послушниками поглядывали на Тимура. Оцепление сняли, миряне Парижского района шли по своим делам; высокая черноволосая девушка, улыбнувшись, помахала ему, Тим в ответ вежливо кивнул, тоже улыбнулся, хотя и через силу.
Из палатки вышел Карен, за ним Балаян – голова склонена к груди, руки за спиной, – следом Рома с Настькой. Когда все оказались снаружи, Тимур дернул шнур – клапан пшикнул, палатка начала сдуваться, быстро складываясь в компактный пухлый прямоугольник.
Роман спросил:
– Задержанного сдать милицейским?
– Нет, – ответил Карен, кивнул остальным братьям и зашагал к челну. – Забираем его в Божий град.
Несколько секунд после этого было тихо – все четверо переваривали услышанное, – а после Анатоль Балаян крикнул:
– Забираете?! Почему? Что вы хотите? Вы… – и вдруг повалился на бок, вскинув руки, так что Настька с Романом едва успели подхватить его под мышки. Роман оглянулся, и Тимур заметил, как побледнело веснушчатое лицо. И до послушников, и до Балаяна одновременно дошло, что это означает, ведь все знали, что в Божьем граде – единственный на весь Уклад центр ментального перепрограммирования, в народе называемого по-всякому: перементаливанием, переиначиванием, а то и вовсе оскоплением мозгов.
Задержанного унесли, Тим остался один. То есть, конечно, на площади теперь было много людей, но возле палатки – никого. Она уже почти сдулась. Тимур стоял, щурясь на ярком солнышке, представляя, как бы оно было, когда вокруг сплошные эти… ну, те, их еще показывали в хронике о временах до Кары и Вознесения Старца… маки, эти самые, дональды вместо блинных и фильмы их голли-попские, и этот жутковатый мыш с огромными ушами… Тимур перевел взгляд на большой плакат, что висел высоко над улицей между домами – два отрока, облаченные в космоформу, с круглыми шлемами на головах, плыли по орбите возле огромного металлического дома со множеством иллюминаторов, откуда выглядывали веселые лица тех братьев, коим удалось после Академии попасть в межсфирное пространство. Дальше, за космическим общежитием, летел большой военный челн со стволами электромагнитных орудий вдоль бортов, и под всем этим голубела сфира Земля, а еще ниже шел девиз САВКСа про веру, которая есть слово, а также дело и, конечно же, разум. Орбита. Луна. Иные сфиры, внешнее пространство… Тимур мечтал оказаться там. Он поднял взгляд выше, повернувшись к югу, и ему показалось, что в синем небе осеннего Парижа мелькнула едва заметная искорка, святой огонек: то Горний мир сверкал в лучах солнца, таинственный и манящий.
Часть первая
НА ЛАДОНЯХ ГОСПОДА
I
Полгода прошло. Поздняя весна, тепло, почти жарко. Академия закончена, завтра должна состояться торжественная церемония – кадеты-послушники примут схиму и станут полноправными иноками вооруженных сил Уклада. Собственно, иеросолдатами они уже стали: сегодня утром по очереди посетили кабинет главы САВКСа, архиерея Игнатия, сурового пожилого мужа, который, не тратя лишних слов, пожал каждому длань и вручил электронную карточку, заверенную, как говорят, самим Патриархом Российской губернии, что раскинулась от Атлантического океана до Охотского моря, от Бенгальского залива до моря Лаптевых. После кабинета все новобранцы посещали техпункт, где, обнажив правое предплечье, садились в особое кресло. Торчащая из спинки бесконтактная электромагнитная игла влила в пози-чип информацию о том, что носитель его является универ-солдатом ВКС. Ну а завтра на торжественной церемонии еще вручат диплом, а также вырезанную из березы коробочку с нагрудным значком: остроносая воздушная лодка, по ободку кругом идет девиз воздушно-космических сил. Это – инициация, ритуал необходимый и важный, без него не стать иеросолдатом святого воинства, пусть даже остальные формальности соблюдены.
Стены лекционного зала украшены старыми блеклыми фресками: атака атмосферных челнов на земли безбожников, строительство Отринутого Изножия, Вознесение Кадмона в Горний мир… А за фресками, невидимые из аудитории, устремились к небу высотные здания Академии. В стороне раскинулся плац, где сейчас, скорее всего, пусто, дальше – обширное поле, там рядком стоят ангары с атмосферными челнами. Между ними флагшток высокий, на котором флаг гордо развевается. Большое прямоугольное полотнище, верхняя половина черная, нижняя – желтая, а точнее, золотая. Космос и златоверхие церкви, символ Уклада…
Лекцию читал Карен Шахтар, и это была прощальная лекция. Собрались все дружины, весь последний курс, да еще и послушниц привезли из женской Семинарии. Тимур сидел между Романом Паплюхом и Серегой Чекаловым. Они знали: отец Карен подал прошение, чтобы его вернули в действующее воинство. До сих пор Шахтар брал на себя командование очередной дружиной только на время обучения, как и семеро других офицеров – каждый формировал свою группу, которую воспитывал, постепенно превращая в слаженный боевой коллектив. После окончания САВКСа дружины, если их участники показывали психологическую совместимость, не расформировывались, но офицеры, конечно, оставались на службе в Академии, командиром же становился кто-то из членов звена, лучше других подходящий для этого. В отряде Тима старшего пока не назначили, хотя всем понятно, что им станет Роман.
В общем, Карен счел, что принесет больше пользы, вернувшись в орбитальную армию. К тому же он наверняка тосковал по мощным челнам, орбите, настоящей службе.
Эта лекция – и не лекция вовсе, а скорее беседа. Лучи солнца лились сквозь витражи, настроение у всех было приподнятое, радостное и одновременно расслабленное. Даже на суровом, аскетичном лике отца-командира иногда возникало подобие улыбки. Тимур сидел, слушая вполуха, прикрыв глаза и вспоминая дом, Божий град. Он не видел своих – мать, сестру и деда – уже ох как давно. Теперь-то недолго осталось: сразу после торжественной церемонии-ритуала благословят в отпуск на две недели. А дом, оказывается, из памяти-то стерся… Подзабыл Тимур, как выглядят улицы и обычные жилые здания. Да и на гражданском говорить отучился, то есть на языке простых мирян. Тим освоил высокорус только в последние полгода – и мир расширился, усложнился, стал глубже; это напоминало десантный тренажер, виртуальную реальность, которую, не отключая, каким-то образом перенесли с одного видеоадаптера на другой, более мощный. Вот ты стоишь посреди чего-то блеклого, но по мере постижения новых слов и взаимосвязей между ними все вокруг углубляется, в земле под ногами и небе над головой, везде проступают незаметные ранее детали – и осознаешь с удивлением, что они были там всегда, но раньше ты не мог их увидеть, постичь, потому что не владел необходимыми для этого понятиями.
– Верославная солидаризация включала в себя интеграцию мировых религий, – доносился рокочущий голос офицера. – Сверхкультура… Объединенный земной этнос… Единая производственно-сельскохозяйственная зона… Единый глобальный рынок… Глобальное управление… Интервидение и планетарный веб… Всемирное Сообщество – Всечеловечество…
Льющийся сквозь витражи свет создавал золотистый нимб вокруг широкоплечей, подтянутой фигуры Карена. Голос его, обычно резкий, сейчас жужжал монотонно, усыплял.
– Чем на первых порах верославная доктрина привлекла инородных мирян? Тем, что дает возможность «все понимать, ничего не зная», и понимание это куда более глубоко, трепетно, проникновенно, нежели обычное знание. Подспудная цель живого существа – сохранение своей информации. Цель сообщества живых существ – сохранение коллективной информации и по возможности распространение ее на среду обитания, что значит – и на другие обитающие в ней сообщества. Цель общества, народа – сохранение своей этноокрашенной информации. О чем я говорю сейчас?
Тим еще только силился уразуметь, что имеет в виду отец-командир (разумел он плохо, политрелигия была самым нелюбимым его курсом наравне с лекциями по теодицее связанных фотонов, калибровочном триединстве красных, зеленых и синих кварков, равно как и обязательным факультативом «Понятие греха в физике твердых тел»), а Роман уже откликнулся:
– О культуре.
Шахтар кивнул.
– Вестимо. Этноокрашенной информацией в данном случае будет все: свой язык, писаные и неписаные правила поведения, технологические стандарты, предпочтения в одежде, в общем, все то, что используется во взаимодействии людей. При этом народ стремится включить в сферу своей жизни и другую информацию, извне, но так, чтобы она не разрыхляла собственную культуру, а целиком ею адаптировалась, подчиняясь ее законам, обогащая – но не извращая. Итак, что является целью этноса?
И снова первым успел Роман, наверное, единственный из кадетов, не поддавшийся расслабляющей атмосфере.
– Сохранение своей культуры и по возможности распространение ее на всю систему.
– Так. Однако надо учитывать, что целеполагание в данном случае неявно, так как этнос – это не какой-то зверь или же человек, но сообщество индивидуумов со схожим мировосприятием. Никто не сговаривается: а давайте, мол, распространим свою культуру на всю систему. Нет, сие происходит как бы само собой, так как отвечает внутреннему душевному настрою людей занять как можно большую территорию. Хотя такие устремления присущи не всем этносам. Культура выражает душу народа – в большей степени его бессознательное, архетипичное, чем сознательное. И она бывает активной либо пассивной. С активностью – которую можно назвать агрессивностью – и пассивностью культур связан также баланс науки и этики. В активных культурах знание самоценно, истина отделяется от нравственности. Мораль и проникновение в тайны мира, получение новых научных знаний – не взаимосвязаны, что служит толчком к стремительному технологическому развитию. В пассивных культурах этика от познания неотделимы, истина соотносится с нравственным совершенством. Первый тип свойственен скорее Западу, второй – Востоку. Есть ли промежуточный тип?
– Есть! – звонким голосом произнесла Настька-десантница из другого конца зала. – Это мы.
– Продолжай, дочь моя, – молвил Карен, и она вскочила.
– А чего тут продолжать? У нас – особый путь, потому что наш тип культуры, то есть этой… этноокрашенной информации, наш Уклад объединил два подхода, совместив технологическое развитие с этикой, но при этом не затормозил развитие, как в восточных самосозерцательных культурах, а поставил нравственную истину в эту… во главу угла!
Тимур пока еще не знал, что означает «поставить во главу угла», и подозревал, что Настька тоже не знает. Вот Роман знал и понимал все это, а Настька – так, зубрила с хорошей памятью… Тим во все глаза пялился на нее, только что рот не разинул. Взгляд скользил вверх-вниз, пока Паплюх не ткнул локтем под ребро и не прошипел издевательски: «Муху проглотишь, любовед».
Отец-командир, поглядев на часы, спросил:
– Есть ли вопросы?
Здоровяк Толя Маслов из дружины Тимура неуверенно поднял руку. Карен кивнул ему.
– А правда ли, отче, что вы зрели Горний мир вблизи? Даже бывали в нем?
Едва слышный гул голосов смолк: вопрос неожиданный и, пожалуй, не слишком учтивый, ведь все знают, как не любит отец-командир рассказывать про это. Причина нелюбви понятна плохо, хотя Тимур, кажется, догадывался, в чем дело, пусть и смутно. Иногда в виртуальном зале или во время учебных вылетов они испытывали особые шлемы, помогающие рассудкам слиться воедино. При этом дружинникам открывался лишь верхний слой других разумов, задействованный в тренировочном задании, но будто сквозь матовое стекло в нем иногда быстрыми тенями мелькали потаенные мысли и чувства. Сознание отца-командира – центральное в той симметричной, напоминающей снежинку фигуре, коей является коллективный интеллект. Оно куда плотнее, крепче, тренированней, в конце концов – взрослее. И все же некий отголосок не относящихся к делу мыслей Карена иногда проникал сквозь верхний слой; однажды Тим уловил обрывок одной из таких не предназначенных для окружающих случайных мыслей. И теперь он думал, что знает, в чем причина нежелания офицера рассказывать про Горний мир. Она вроде и проста, но одновременно и сложна для Тимура Жилина: Кааба Небесная свята и в сознании отца Карена сияет неземным, божественным светом. Поэтому, как считает офицер, всякие слова могут осквернить ее – затуманить сей свет, ибо любые слова, кроме, конечно, сокрытых на страницах священной Библы, книги имен Всевечного, суть порождения человеческого разума, а раз так, то и не следует описывать ими нечто, относящееся скорее к божественному, чем к земному. Делать это способны лишь те, в душе кого Всевечным высечена искра таланта. Ведь религиозные картины не рисует кто ни попадя, но лишь даровитейшие из художников, а коль скоро рисовать святое дозволено немногим, то и говорить о святом должно не всякому.
Помедлив, отец Карен молвил голосом куда более тихим, чем раньше:
– Зрел не раз и бывал единожды.
Произнесено было так, что любому олуху тут же становилось ясно: более вопросов на сию тему задавать не следует. Но Толик Маслов, как бы помягче выразиться… олух из олухов, это все в дружине знают. Малочувствителен он и медлителен. Юркий подвижный быстродум Серега Чекалов, на малых разведчелнах летающий с Толиком в паре, сколько ни бился над напарником – так и не смог тому разумение стимулировать.
В общем, Толик пробасил:
– И как он? Расскажите. Как выглядит?
Карен вновь замолчал надолго, а Роман Паплюх, быстренько скатав бумажный шарик, пульнул им в голову Толика, и когда тот обернулся, показал кулак, а после покрутил пальцем у виска, едва слышно прошептав: «Глуполюб!» Роман с недавних пор тайно от преподавателей тренировался в навыке выдумывания новых слов – ибо ведомо, что старшие чины Уклада, владыки сфиры земной, не просто церковным высокорусом владеют, но способны улучшать его, расширять, создавая новые лексические единицы.
– Прекрасен, как бриллиант, – произнес офицер, и все поглядели в сторону кафедры. Тимур с удивлением понял: Карен Шахтар, этот невозмутимейший из мужей, смущен!
– Как бриллиант? – повторил Толик.
Отец-командир кивнул.
– Напоминает драгоценный камень, венчающий… венчающий центр звезды с пятью лучами.
– Если бриллиант – это Горний мир, то лучи звезды – Фабрики? – пробасил Толик. – Ветви Сидры? А вот… – он замолчал, когда отец-командир сделал короткий жест, означающий, что более на эти вопросы он отвечать не станет.
И тут Тимур решился. Часы над дверью показывали, что до конца лекции осталось всего ничего. А спросить более не у кого, да и случая такого не представится, скорее всего. Потому он поднял руку, и когда Карен взглянул на него, вскочив, выпалил:
– Отче, скажите! Какой смысл человеку вмешиваться в дела Всевечного, вообще что-либо делать, ежели Он всемогущ и все Им предопределено, заранее Ему ведомо?
По залу прокатились смешки. Роман вновь ткнул соседа локтем в бок и пробормотал: «Любомудр начинающий». Тим уже заранее покраснел, уже внизу живота что-то сжалось, и холодок стыда пополз по спине, но Шахтар не стал смеяться, а спокойно молвил:
– Человек может и должен вмешиваться в космический процесс истории, ибо каждому возбуждению снизу, от человека, – неизбежно следует возбуждение сверху, от Всевечного.
Тимур вздохнул. Нет, это непонятно. Что значит – возбуждение? Он собрался было уточнить, хотя Паплюх и косился на него с презрительной насмешкой, но пока решался, из заднего ряда задали другой вопрос:
– Старец двуедин, как Всевечный… ну, как Всевечный триедин?
Карен нахмурился. В другой раз он, видимо, уже наложил бы на вопрошающего епитимью, однако сейчас лишь сказал:
– Вообще-то вы должны были постичь это еще в конце предпоследнего курса. Всевечный, каковой есть абсолютная, бесконечная, неопределимая беспредельность, разделился на три ипостаси: Всевечного Отца – что соотносится с Миром Творения, – Всевечного Духа, каковой является Миром Сознания, и Всевечного Сына – представляющего собою Мир Делания. Сие ясно?
Все закивали. Что ж тут неясного?
– Хорошо. Ну а Старец Вознесенный, каковой есть не кто иной, как нынешнее воплощение Адама Первоначального, зачинателя рода людского, разделен на Высшего и Низшего, сиречь на идеальный архетип, что пребывает в надмирном бытии вместе со Всевечным, и на несовершенную живую матрицу, спроецированную в Каабу Небесную, где и обитает. И на этом пути нижняя ипостась Старца размножилась, разделилась на четыре эманации, что воплощены теперь в Патриархах, каковые повелевают четырьмя Великими Губерниями Земными: Атлантической, Тихоокеанской, Индоавстралийской и Российской. Выходит, Патриархи – от Старца, Старец – от Всевечного, а раз так, то и Патриархи, несколько более длинным путем, – от Всевечного.
– Но все высшие чиновники, все митрополиты, архиепископы и даже викарии с игуменами, руководящие различными службами и институтами Уклада, поставлены на свои посты лично Патриархами. То есть они тоже, опосредованно, – от Всевечного?
На это Шахтар ничего не ответил, позволив слушателям самим делать выводы.
– Прошу простить меня, отец командир, – произнес задававший вопросы кадет. – Нас сему обучал отец Вронский, а он… Ну…
– Спрашивайте далее, – кивнул Карен. Старец Вронский был вековечен – в том смысле, что ему около ста, – и даже недавняя операция на горле не помогла преподавателю говорить внятно. К тому же он, бывало, засыпал на лекциях.
– Значит, Патриархи – суть тварные… ну, дольние, земные воплощения Старца? – спросил послушник.
– Так. Суть четыре воплощения надмирного бытия в дольнем бытии.
– Но тогда выходит… Выходит, Патриархи одинаковые? – удивился Толик Маслов, и все засмеялись, а Роман, скривив рожу, страшным голосом прошипел: «Анатолий, не позорь дружину, дольняя тварь!»
Широкое, грубоватое лицо Толи покраснело. Он покрутил головой, дернул себя за воротник, но продолжал упорно:
– Отец Карен, но я же видел Патриархов по телевиду, всех четверых… У них и лики разные…
– Не следует понимать буквально, – ответствовал Карен серьезно. – «Воплощение» не есть «клонирование». Ниспустившись из Горнего мира, эманации Старца воплотились во вполне конкретных младенцах от разных матерей… и воплощение это было духовным, разумеешь? После дитятки росли, будучи подвластны влиянию разнообразных обстоятельств, формирующих их характеры. Хотя в одном ты прав: каждый из Патриархов, невзирая на окружение, явил собою крайнюю степень святости, коя вообще может быть явлена в обычном человеке.
– Разрешите, я поясню? – Настька-десантница уже давно тянула руку, и наконец Карен позволил ей высказаться.
– Ты слушай, слушай! – вскочив и тряхнув короткими косицами, она повернула к Маслову возбужденное лицо. – Эманация Кадмона Вознесенного может воплотиться в любом человеке, как она воплотилась в Патриархах, ежели этот «любой» добьется совершенства в своей дольней, тварной, мирской жизни. А духовное воплощение Старца, высшая его эманация, его духовное тело суть концентрированная святость – это… это другое, об этом не говорят! Ну что не ясно тебе?!
– Как же тогда эманация в Патриархах воплотилась, когда они совершенства в мирской жизни успели добиться, ежели дитятками еще были? – не выдержал Роман. – Экая ты глупоумная, сестра моя.
Настька немедля вышла из себя и покраснела, так что даже веснушки почти исчезли. Тимуру ее стало жалко: поднявшийся на ноги Паплюх глядел на инокиню с насмешливым прищуром, а это означало, что он собирался раздавить ее интеллектом в блинчик. Карен Шахтар негромко, но очень основательно откашлялся, дабы прекратить дискуссию. И тут в здании зазвучала сирена.
Третья дружина состояла из шестерых: Романа, Тимура, Акмаля, Кости, Сергея и Толика. Они собрались там, где коридор расходился двумя рукавами, налево – кельи послушников, направо – аудитории и лестница, ведущая к задним дверям, через которые можно попасть на плац. Шахтар, успевший пообщаться с кем-то из руководства, посуровел лицом пуще прежнего. Он сказал:
– Что-то происходит в Гуманитарном лагере номер пять на территории Атлантической губернии. Нам приказано вылететь туда совместно с дружиной инокинь. Над океаном к нам присоединятся челны действующего военно-воздушного воинства, скорее всего, с Кабо-Верде взлетят… – он замолчал, окинув взглядом лица иеросолдат. Никто из них не знал пока, что такое Кабо-Верде: этих островов не было на обычных картах, ведь там располагалась крупная военная база. Офицер заключил: – Третья дружина, ставлю задачу: через пятнадцать минут собраться возле ангара три «бэ», облаченными для длительного перелета. Летим на блаженных. Дальнейшие распоряжения получите позже. И это не учебный вылет. Выполнять!
Все заспешили к своим кельям, но Тимур задержался, и отец Карен, давно изучивший отроков своей дружины, сказал:
– Спрашивай, Жилин.
– Я… – Тим огляделся: в коридоре теперь никого не было. – Я из-за Настьки… то есть Настасьи Тюриной, ну, это послушница, то есть семинаристка…
– Теперь уже инокиня. Спрашивай! – офицер явно спешил.
– Неугодные мысли посещают, отче! – выпалил Тимур. – Представляю ее себе без… без облачения… Вернее, она сама лезет в таком виде на глаза, ну… как видение, а…
– Всевечный сохрани! – оборвал его отец Карен. – Ты, Жилин, как дитятко еще, а ведь уже не столь юн. Девица ему привиделась… без облачения! Так ступай в душевую и облей чресла ледяной водицей. У нас боевой вылет, понимаешь? Он про необлаченных девиц спрашивает! Переодеваться, бегом!
В общем, отмахнулся от Тима. А ведь тому собственная проблема казалась очень даже серьезной… аж обидно стало. Чресла водой облить – надо же!
Но подбегая к своей келье, Тимур смутился, потому что понял, как выглядел со стороны. С этакой ерундистикой к отцу-командиру в подобных обстоятельствах лезть! Ну кто он в глазах Шахтара после такого? Перед самым вылетом, да не учебным, а натурально боевым…
В просторной келье обитали четверо парней из их дружины: он сам, Роман Паплюх, Акмаль и Костя. Акмаль Надиров, молчаливый чернявый парень, как раз завязывал ботинки, а Константин с Романом о чем-то спорили, при этом одеваясь. Костя Ратмиров – высокий, худой, с тонкими чертами лица, носил контактные линзы. Странно, что его с плохим зрением в САВКС приняли… хотя Паплюх как-то шепнул, что у Ратмирова отец – митрополит, первый помощник Патриарха Тихоокеанской губернии, вот тебе и все объяснение. Тимур, впрочем, не поверил тогда, даже возмутился, что это друг такое рассказывает: какая разница, кто отец у Константина, это ни на что повлиять не может. Роман же в ответ поглядел прищурившись и не стал больше ничего говорить. Константин Тимуру не то чтобы не нравился, но… В общем, он иногда заносчивым казался, надменным даже. Роман, правда, как-то объяснил, что это не надменность, а просто у Ратмирова воспитание такое.
– Опаздываете, иеросолдат! – рявкнул Ромка, сделав страшные глаза. – Ладно, Константин Вениаминович, мы с тобой потом договорим.
Ратмиров с Акмалем закончили переодеваться и быстрым шагом покинули келью, Роман же, встав возле Тимура, ехидно сказал:
– Ты больше отцу-командиру такие глупоумные вопросы не задавай, как на лекции, а если что подобное в голову взбредет – у меня тихо спрашивай, я просвещу.
– Тогда ответь: что случилось, куда летим? – обиженно буркнул Тимур, скидывая рясоформу. – Ты ж всегда все знаешь, умник.
– Что умник, то правда, – согласился Паплюх. – А что «всегда – все», так нет. Слышал, что и ты: сядем в блаженный, взлетим, тогда все, что надо, поведают. Ладно, я побежал, а ты не копайся тут, а то мне за напарника стыдно.
II
На всех дружинниках были зеленые спецкостюмы, залинкованные с системами челна. Часть информации передавалась на внутреннюю поверхность забрал, другую высвечивал монитор на панели управления, расположенной перед каждым креслом. В центре кабины, имеющей форму раковины, на небольшом возвышении стояло кресло отца-командира, позади него сидел Акмаль, по бокам, друг за другом, Тимур с Серегой Чекаловым и Толик Маслов с Костей, ну а спереди, в узкой, целиком прозрачной части – Паплюх. Его голос зазвучал в наушниках шлемофона:
– Дружина, внимание! Поступили новые сведения, командир поручил ввести вас в курс дела.
Тимур покосился сквозь забрало на отца Карена. Тот, скорее всего, некоторое время назад вышел на связь с кем-то из командования, после на волне, недоступной дружинникам, посовещался с капитанами остальных челнов, а затем переговорил с Паплюхом, которому приказал озвучить вводную.
– Так, теперь слушаем внимательно, – продолжал Роман. – На карте глобального позиционирования в Атлантической губернии в районе Гуманитарного лагеря номер пять одновременно погасло большое количество пози-чипов. Судя по всему, местные изыскали способ как-то дезактивировать их. Сейчас другое важно: перед тем все чипы пришли в движение. После их отключения была проведена экстраполяция, вероятные треки вычислены. Такое впечатление, что американы чуть ли не со всего лагеря идут к двум точкам. Самая большая группа с разных сторон приближается к Береговому хребту на западном побережье континента. Второй пучок стягивается к так называемым Голливудским холмам в районе, где до Кары находился крупный прибрежный город американов. Между хребтом и Голливудом расстояние невелико.
Роман замолчал, словно прислушиваясь к чему-то. Воспользовавшись этим, Ратмиров задал вопрос:
– А скорость вычислили? Через сколько они сойдутся… там, куда сходятся?
Раздался голос отца Карена:
– Командование сообщило, что граждане, направляющиеся к горам, будут в гипотетическом месте встречи через пару часов. Большинство тех, кто шел к Голливуду, должны быть уже там. Паплюх, ставь задачу.
Тимур понял: командир, который и сам бы мог поведать необходимое, тренирует Романа, чтобы учился формулировать четкие приказы на высокорусе. И у того не очень пока получалось, честно сказать. Как-то… обыденно слишком, что ли.
Они двигались строем: два блаженных (во втором был экипаж из женской Семинарии) и тройка небольших кадиев, где находились солдаты действующего верославного воинства. Когда пролетели над невысокими горами, которые отец-командир назвал Колорадским плато, в мониторах возникли обширные низины, а дальше – океан. Влево уходил длинный широкий полуостров, по правую руку вплоть до самого берега высились горы; Гуманитарный лагерь номер пять распростерся впереди. На мониторе перед Тимом зеленые точки начали разлетаться, и тут же краем глаза он уловил движение в прозрачном боковом щите кабины. Повернул голову: все три кадия сменили курс, плавно уходя на северо-запад.
Роман вновь заговорил, более четко и сухо, чем раньше:
– Мы и блаженняя инокиня должны прочесать Голливудские холмы в районе предположительного сбора граждан. Жилин, Ратмиров, приготовьтесь к десантированию. Надиров – внешняя связь, пулемет левого борта. Чекалов – носовая ракетница, ведешь десантников. Маслов – хвостовая ракетница, правый пулемет. Я… то есть Паплюх – пилотирование и общий контроль ситуации. Связь поддерживаем через внутреннюю локалку костюмов. Вопросы?
– Что делать, если внизу наткнемся на американов? – спросил Константин прежде, чем Тимур успел открыть рот.
Тут опять заговорил отец-командир:
– Приказано задерживать, поднимать на борт для последующего допроса. Акмаль, проверь задний отсек трюма на предмет размещения пленных. Жилин, Ратмиров, готовность к спуску – пять минут. Вооружение стандартное, без усиления.
Кадии уже исчезли из виду, остался только второй блаженный, летящий метрах в сорока справа по борту. Скорость постепенно уменьшалась, высота тоже. Минуту назад внизу промелькнули домики поселка, а теперь тянулась каменистая пустошь, за которой начинались городские развалины. Они приближались – серые выпотрошенные остовы, прямоугольники окон, иногда черные, а иногда светлые, если задней стены нет…
Звуки, проникающие сквозь обшивку, изменились, рокот стал тише, в него вплелся глухой шум: Паплюх убавил давление в задних турбинах и включил оба горизонтальных винта. Скорость упала. Роман вел машину умело, со знанием дела, включая и выключая маневровые двигатели. В обычных условиях пилотированием такого челна занимались одновременно двое, а то и трое универ-солдат – блаженный громоздок, да и конструкция устарела – но замкомандира, всех расставив по местам, управлялся один. Показывал, должно быть, отцу Карену свою выучку да способности. Тим подумал про это и тут же устыдился нехорошей мысли: грешно напраслину на человека возводить, негоже так пред лицом Всевечного… А даже если и правда, что плохого: Рома усердный, истый – это положительные качества для иеросолдата, нужные.
На другой стороне кабины, за возвышением с креслом Карена, произошло движение, и тут же в шлеме тонко пискнул сигнал, означавший, что меняется пространственная конфигурация локальной сетки. Ага, это Костя отстегнул ремни, снял непосредственный коннект – то есть отключил провод, соединяющий шлем с консолью, – и встал из кресла. Тимур спохватился: пора! Внизу уже проплывали заваленные мусором и обломками улицы, дырявые крыши, стены с темными оконными проемами. Отсутствующие окна напоминали прорехи на месте выбитых зубов, ведущие в гнилую пасть. Развалины заросли кустарником, ползучими стеблями. И ладно если бы растения нормальными были – так нет, все какие-то корявые, изломанные, листва не зеленая, а больше рыжая, бурая или даже серая. Когда блаженный проносился над мертвыми улицами, кустарник внизу сотрясался, ходил ходуном под ветром, и от этого застывшая округа казалась еще пустынней. Воистину земли, отринутые Всевечным, земли после Кары.
Дальше высились холмы, и на склоне одного Тимур увидел остатки торчащих из зарослей железных штанг, которые раньше поддерживали что-то большое. Буквы там были, что ли, надпись какая? Вон часть белой плоскости виднеется, не до конца еще разрушившейся…
Он отстегнул ремни; коснувшись нужных клавиш, вытащил штекер из гнезда шлема. Забрало едва заметно мигнуло, а затем в нижней части пробежали быстрые строчки: костюм переключился на другую систему связи.
– Подтверждено, – произнес в наушниках голос Паплюха, ведавшего локальной сетью дружинников. – Соединение восстановилось. Жилин, на выход.
Костя уже добрался до люка в задней части кабины. Тимур, пригибаясь – здесь нельзя было выпрямиться во весь рост, мешал покатый матовый потолок, – поспешил за ним. Обогнул возвышение, где восседал Карен, миновал Толика и Серегу, который ему кивнул – мол, не беспокойся, проведу вас по враждебному краю безбожников как надо, – затем пустое кресло Акмаля. Тот как раз выбрался из люка навстречу Ратмирову, возвращаясь на место.
Они с Костей встали возле оружейного шкафа, дверца которого по команде Шахтара отъехала в сторону. «Стандартное, без усиления» – это значит, не придется брать с собой тяжелые импульсные лазеры и силовики тоже, только обычные пулевые автоматы с парой подствольников и виброштыком. Иеросолдаты достали оружие, повесили на фиксаторы костюмов. Автоматы крепились у правого бока, так, чтобы можно было стрелять, не отстегивая, сжимая одной рукой.
Спустились в трюм. Акмаль включил снабженную псевдоинтеллектом систему, которая станет укладывать пленных в коконы. Задний отсек был скрыт мощной бронированной перегородкой на случай, если кто-то сумеет высвободиться. Это, конечно, невероятно, но в отсеке все равно стояли камеры, транслирующие картинку на мониторы Паплюха и отца-командира, а также клапаны, которые в пару секунд заполнят помещение усыпляющим газом. Если даже газ не поможет – эту часть трюма можно отстрелить и дистанционно взорвать.
– Высота тридцать метров, – произнес голос Романа в наушниках. – Внизу движения не фиксируется. Готовность двадцать секунд.
Костя оглянулся на Тимура и присел над расположенным ближе к носовой части люком. Из широкой щели в стенке торчал край лебедки с тросиком, на конце – «ушко», которое Ратмиров пристегнул к костюму сзади, между лопатками. Всего таких лебедок здесь было девять, а люков – три.
Паплюх объявил:
– Ратмиров – номер один, Жилин – второй. Забиваю нумерацию в программу карты. Спускаетесь по очереди, интервал пять секунд.
Ага, это на случай, если приборы и оставшиеся в кабине иеросолдаты все же прохлопали врага, который сразу откроет огонь по первому десантнику, вынырнувшему из брюха челна…
– Высота двадцать метров. Скорость минимальная. Мы над площадью сейчас, внизу битый кирпич… так, вон свободное место. Готовность десять секунд.
Тимур присел на корточки у соседнего люка – низко пригнувшись, ноги широко расставлены, одна рука в пол упирается, другая сжимает автомат на правом боку.
Роман сказал:
– Готово, внизу чисто. Движения не наблюдается. Объявляю гамму. Три секунды… две… одна… Ратмиров, пошел!
Люки мгновенно отъехали в сторону, и Костя нырнул вперед, тут же пропав из виду. Стало светлее; снаружи было не слишком солнечно, но и не пасмурно.
На тренировках Тим это много раз проделывал, но все равно сердце стучало и во рту пересохло. И еще иногда волной накатывало ощущение, что он спит. Он не верил глазам, не верил всем своим чувствам. Неужели этот час и вправду настал, ведь сколько мечтал, засыпая на узкой койке смертельно уставший после тренировок и занятий, или во время скучных маршировок на плацу, сколько представлял, как закончит наконец САВКС и, получив распределение, отправится вместе с дружиной в первый не тренировочный полет, и как в одном из Гуманитарных лагерей или еще где произойдет нечто, что потребует десантирования, – ведь рано или поздно что-то такое обязательно должно произойти, – и Тимур застынет в трюме над распахнувшимся люком, ожидая приказа… Так вот же, он уже здесь, это происходит прямо сейчас!
Читать бесплатно другие книги:
