Валютные войны Рикардс Джеймс

Три сверхвалюты – доллар, евро и юань, – выпускаемые тремя мощнейшими экономиками мира (Соединенными Штатами, Европейским союзом и Китайской Народной Республикой), представляют собой три сверхдержавы в новой валютной войне. Третья Валютная война началась в 2010 году как последствие экономического спада 2007 года, однако ее масштабы и последствия лишь сейчас оказываются в центре внимания.

Никто не отрицает значимость других ведущих валют в глобальной финансовой системе, таких, как японская иена, британский фунт стерлингов, швейцарский франк, валюты стран БРИК: бразильский реал, российский рубль, индийская рупия и южноафриканский рэнд. Эти валюты получают свою значимость из масштабов экономик стран, которые их выпускают, и из объемов торговли и финансовых операций, с которыми эти страны имеют дело. По таким же параметрам местные доллары, выпускаемые Австралией, Новой Зеландией, Канадой, Сингапуром, Гонконгом и Тайванем, а также норвежская крона, южнокорейская вона и дирхам ОАЭ занимают высокое положение. Но объединенный ВВП США, ЕС и Китая – 60% мирового ВВП – создает центр тяжести, и все другие валюты (и экономики) становятся в какой-то мере периферийными.

В каждой стране есть свои главные фронты и романтические, а порой кровавые отвлекающие маневры. Вторая мировая война была самым масштабным и обширным военным конфликтом в истории. Ракурс взгляда на эту войну со стороны США четко разделен на Европу и Тихий океан. А с точки зрения Японии, война охватывала величественную империю от Бирмы до Пёрл-Харбора. Англичане, судя по всему, сражались везде и сразу же.

Так же дело обстоит и с валютными войнами. Основные сформировавшиеся линии фронта – долларо-юаньская арена, которая простирается через Тихий океан, арена доллара и евро – через Атлантический океан – и арена евро и юаня на евразийской территории. Эти битвы реальны, но географические обозначения условны. Все дело в том, что валютные войны ведутся повсеместно сразу же во всех финансовых центрах, 24 часа в сутки, ведутся банкирами, торговцами, политиками и автоматизированными системами, и судьба экономик и граждан находится в подвешенном состоянии.

Сегодня участие в валютных войнах не ограничивается национальными эмитентами валют и их центральными банками. В войны вовлечены многосторонние и глобальные институты, такие как МВФ, Всемирный банк, Банк для международных расчетов и ООН, а также частные юридические лица, такие, как хеджевые фонды, глобальные корпорации и частные семейные офисы самых богатых граждан. Как спекулянты, хеджеры и манипуляторы, эти частные организации имеют такое же влияние на судьбу валют, как и нации, которые их эмитируют. Чтобы увидеть, что линии фронта глобальны и не ограничены государствами-нациями, нужно вспомнить заезженную историю про хеджевый фонд под управлением Джорджа Сороса, который «разрушил Банк Англии» в 1992 году в масштабном валютном пари. Сегодня существует намного больше хеджевых фондов с левериджем (соотношение заемного и собственного капитала) более чем в триллион долларов, что Сорос 20 лет назад и представить себе не мог.

Битвы на тихоокеанских, атлантических и евразийских аренах Третьей Валютной войны начались с важных отвлекающих маневров, развернутых в Бразилии, России, на Ближнем Востоке и по всей Азии. Война, тем не менее, не будет вестись из-за судьбы реала или рубля; она будет вестись по поводу относительной стоимости евро, доллара и юаня, и это повлияет на судьбы стран, которые выпускают их, как и на их партнеров.

Мир вступает сейчас в Третью Валютную войну, уже третью менее чем за сотню лет. Окончится ли она трагически, как Первая Валютная, либо ей удастся совершить мягкую посадку, как во Второй Валютной, – пока неясно. Понятно лишь то, что, учитывая рост национальных экономик с 80х годов, печать денег и леверидж через деривативы, валютная война станет поистине глобальной и будет вестись с широким размахом, как никогда раньше. В Третьей Валютной войне будут участвовать как официальные, так и частные стороны. Расширение в масштабах, географическом распространении и количестве участников заставит расти риск коллапса в геометрической прогрессии. Сегодня риск заключается не только в девальвации одной валюты по отношению к другой или в возрастании цены на золото. Риск сегодя заключается в том, что при крахе валютной системы – полная потеря доверия к бумажной валюте и массовое бегство в сторону недвижимости. Учитывая этот риск катастрофического провала, Третья Валютная, возможно, станет последней валютной войной. Или, перефразируя Вудро Вильсона, войной, которая положит конец всем валютным войнам.

Противостояние между Китаем и США, между юанем и долларом, является базой сегодняшней глобальной финансовой системы и основным фронтом Третьей Валютной войны. Развитие этого противостояния начинается с появления Китая на мировой арене после четверти века экономической изоляции, социального хаоса и доктринерского подавления свободного рынка коммунистическим режимом.

Современное китайское экономическое чудо началось в январе 1975 года с принятием «Плана Четырех Модернизаций», объявленным премьером Чжоу Эньлаем, который предполагал решительное обновление сельского хозяйства, промышленности, обороны и технологий. Приведение плана в действие было, однако, отложено из-за сбоя, причиной которому стала смерть Чжоу Эньлая в январе 1976 года, а затем и смерть председателя Коммунистической партии Мао Цзэдуна в сентябре того же года и арест месяцем позже радикальной «Банды четырех», включая мадам Мао, после ее короткого правления.

Назначенный преемником Мао Цзэдуна Хуа Гофэн продвигал взгляды Чжоу Эньлая и совершил решающий перелом в государственной политике, порвав с маоистским прошлым на Национальном съезде партии в декабре 1978 года. Ему в этом помогал недавно поправивший здоровье (и в скором времени весьма влиятельный) Дэн Сяопин. Реальные изменения начались уже в следующем году, за которым последовали эксперименты и реализация первых программ, нацеленных на рост автономии сельскохозяйственных и промышленных предприятий при принятии решений. В 1979 году Китай принял принципиально новое решение: были созданы четыре особые экономические зоны. В этих зонах предлагались благоприятные правила работы, сокращалось государственное регулирование, вводились налоговые льготы для привлечения иностранных инвестиций, особенно в обрабатывающей, сборочной и текстильной индустриях. Они были предтечами более масштабной программы развитых экономических зон, запущенной в 1984 году и включающей в себя большинство крупных прибрежных городов восточного Китая. Заметим, что, хотя Китай в середине 80х и рос быстрыми темпами (в процентном отношении), начинался этот рост со столь низкого уровня, что ни его валюта, ни двусторонние торговые отношения с ведущими странами (такими, как США и Германия) не давали причин для беспокойства.

Сегодняшняя валютная война ознаменована заявлениями о недооценке Китая, хотя с 1983 года юань был сильно переоценен и достигал 2,8 юаня к 1 доллару^[27]. Однако это происходило в то время, когда экспорт составлял малую часть ВВП Китая, а руководство страны было сосредоточено на дешевом импорте, чтобы развить инфраструктуру. Пока экспортная отрасль росла, Китай принял участие в серии из шести девальваций за десять лет, так что к 1993 году юань подешевел до уровня 5,32 юаня за 1 доллар.

Затем, 1 января 1994 года, Китай объявил обновленную систему валютного курса и сильно девальвировал юань – до 8,7 юаня за доллар. Это потрясение стало причиной, по которой американское Казначейство (Министерство финансов США) окрестило Китай валютным «манипулятором». Оно поступило так в соответствии с Законом о торговле 1988 года, который требовал от Казначейства обозначить страны, использующие процентные ставки, чтобы добиться нечестной выгоды в мировой торговле. Впрочем, это был последний раз, когда Казначейство использовало имя «манипулятор» по отношению к Китаю, несмотря на завуалированные угрозы так его называть. Ряд умеренных ревальваций, последовавших в ответ на это, привел к тому, что к 1997 году юань поддерживался на отметке 8,28 за доллар, на которой и оставался до 2004 года.

В конце 1980х годов в Китае случилось несколько волн инфляции, что вызвало недовольство народа и ответную реакцию Компартии, руководимой коммунистами старой гвардии и направленной против экономических реформ и программ Дэн Сяопина. В то же время разворачивалось либеральное протестное движение, ведомое студентами и интеллигенцией, требующих демократичных реформ. Назревал реальный политический бунт. Эти два общественных движения – консервативное и либеральное – ожесточенно и трагически столкнулись в резне на площади Тяньаньмэнь 4 июня 1989 года. Тогда войска Народно-освободительной армии по приказу руководства Компартии открыли боевую стрельбу. Площадь в центре Пекина, прилегающая к старинному имперскому Запретному городу, очищалась от сторонников прав человека и демократии танками. Сотни людей были убиты.

После 1989 года произошло снижение темпов роста китайской экономики, частично в результате попыток обуздать инфляцию, но также отчасти из-за внешней реакции на резню на площади Тяньаньмэнь. Однако это затишье оказалось временным.

В 1990х годах Китай наконец разбил «железную тарелку с рисом», отказавшись от социальной политики, гарантировавшей китайскому народу еду и некоторые социальные услуги ценою медленного роста и непродуктивности. Начало появляться что-то похожее на рыночную экономику, что означало, что у китайских работников появилась возможность самим сделать что-то для себя, но никто не гарантировал им поддержку, если им это не удавалось. Ключом к этому новому общественному договору являлось стабильное создание миллионов рабочих мест для новых соискателей. Пока память о Тяньаньмэнь еще была свежа, как и историческая память о вековом хаосе, руководство знало, что жизнь Коммунистической партии и продолжение политической стабильности зависели от создания рабочих мест; все остальное в политике Китая подчинялось этой цели. Самым верным путем к быстрому, массовому созданию рабочих мест было стать крупнейшим экспортером. Валютная привязка виделась средством достижения этой цели. Для Коммунистической партии Китая привязка «доллар – юань» была экономическим оплотом против еще одного бунта на Тяньаньмэнь.

К 1992 году реакционные элементы в Китае, противостоящие реформам, снова начали добиваться отмены особых экономических зон и других программ Дэн Сяопина. В ответ на это заметно ослабший и уже официально удалившийся от дел Дэн Сяопин провел свой знаменитый новогодний тур по Югу – личный визит в крупные промышленные города, включая Шанхай. Этот визит вызвал поддержку дальнейшего экономического развития и политически обезоружил реакционеров. Тур по Югу 1992 года ознаменовал вторую стадию подъема китайской экономики увеличением ВВП более чем вдвое с 1992 по 2000 год.

Тем не менее результат этого потрясающего роста в 1990х годах в отношениях между США и Китаем был приглушен продолжающимся негодованием США по поводу резни на площади, которое выражалось в том числе в экономических санкциях и общем уменьшении прямых инвестиций американских фирм в Китае. Ряд ошибок и недочетов, включая удар крылатой ракеты НАТО по китайскому посольству в Белграде в 1999 году, увеличили напряженность в отношениях. Состояние враждебности в экономических взаимоотношениях поддерживалось еще и из-за столкновения китайского реактивного истребителя с американским самолетом-разведчиком в апреле 2001 года, в котором китайский пилот погиб, а американский самолет был вынужден совершить посадку на территории Китая, и весь экипаж был временно заключен в тюрьму.

По иронии судьбы, атаки Аль-Каиды в сентябре 2001 года и последующая твердая со стороны Китая поддержка США в ведении войны против глобального террора наконец устранили натянутость и помогли возобновлению американо-китайских экономических отношений. Так что почти четверть века наблюдался значительный экономический прогресс Китая, начавшийся в 1976 году, но лишь в 2002 году взаимная торговля США и Китая и инвестиционная взаимозависимость стали набирать обороты.

Кстати, этот, 2002й, год ознаменовал также начало эксперимента председателя Федерального резерва Алана Гринспена по устойчивым сверхнизким процентным ставкам Гринспен начал снижать ставки летом 2000 года – после краха технологического пузыря. Последующий спад более чем на 4,75% в ставках федеральных фондов с июля 2000 по июль 2002 года мог рассматриваться как нормальное циклическое послабление, созданное, чтобы помочь экономике выйти из колеи^[28]. То, что произошло дальше, стало выдающимся периодом в еще два года, в течение которых действующие ставки федеральных фондов не вырастали больше 1,8% и не падали ниже 1% в декабре 2003 года. Лишь в конце октября 2004 года действующие ставки федеральных фондов составляли 1,76% – почти на той же отметке, на которой они были в 2002 году.

Политика низких ставок была изначально оправдана, как реакция на проблемы краха технологического пузыря 2000 года, экономического спада 2001 года, атаки 11 сентября и опасений Гринспена по поводу дефляции. Однако именно опасения по поводу дефляции в первую очередь заставили Гринспена сохранять ставки низкими на более долгий срок, чем это обычно позволяет умеренная инфляция. Китай теперь экспортировал свою дефляцию всему миру, частично благодаря стабильной поставке дешевой рабочей силы. Политика низких процентов Гринспена, которая отчасти предназначена для заглаживания последствий китайской дефляции в Соединенных Штатах, посеяла семена полномасштабной валютной войны, которая возникла чуть позже в этом десятилетии.

Низкие проценты Гринспена стали не только политическим ответом на потенциальную дефляцию; они также были чем-то вроде внутривенного наркотика для Уолл-стрит. Комитет по операциям на открытом рынке США (орган, который устанавливает пороговую доходность федеральных фондов) теперь действовал как лаборатория по производству метамфетамина для гиперактивных наркоманов, подсевших на сделки на Уолл-стрит. Более низкий процент означал, что все сомнительные или рискованные сделки могут выглядеть привлекательнее, поскольку маргинальные заемщики, по всей видимости, могли бы себе позволить затраты на финансирование. Низкие проценты ведут также к поиску дохода от финансовых инвесторов, которые хотят получить за свои деньги более высокую прибыль, нежели им предлагали свободные от риска государственные ценные бумаги или высоко оцениваемые облигации. Из-за политики низких процентов Гринспена рынок недвижимости – жилищной ипотеки и коммерческой недвижимости – был подорван в плане выдачи кредита, потока инвестиционных предложений, секьюритизации и цен базисных активов. Огромный ценовой пузырь на рынке недвижимости надувался полным ходом с 2002 по 2007 год.

В сентябре 2002 года, как только политика низких процентов пустила корни, у Гринспена появился союзник, Бен Бернанке, назначенный новым членом Совета управляющих ФРС. Глубоко укоренившийся страх Бернанке по поводу дефляции был даже сильнее, чем у Гринспена. Бернанке быстро обосновал свои полномочия по борьбе с дефляцией, произнеся речь перед Клубом государственных экономистов в Вашингтоне уже через два месяца после принесения присяги в качестве управляющего ФРС. Его речь, названная «Дефляция: как убедиться в том, чтобы этого не случилось здесь», была широко известна в то время^[29]. Уж больно сочной оказалась его отсылка к идее Милтона Фридмана о сбрасывании свеженапечатанных денег из вертолетов, чтобы предотвратить дефляцию, если в этом есть необходимость. Она заработала Бернанке прозвище «Бен-вертолет».

Речь Бернанке 2002 года была черновиком политики финансовой помощи 2008 года и политики количественного послабления 2009 года. Бернанке прямо говорил о том, как Федеральный резерв мог печатать валюту, чтобы превратить дефицит государственного бюджета в деньги, независимо от того, возникает ли дефицит из-за сокращения налогов или увеличения расходов^[30]. Он сказал:

«Широкое сокращение налогов… обеспеченное программой покупок на открытом рынке… почти наверняка станет эффективным стимулом к потреблению… Финансируемое сокращение налогов по существу равноценно знаменитому «сбрасыванию денег с вертолетов» Милтона Фридмана.

Конечно… правительство могло бы… приобрести существующие реальные или финансовые активы. Если… ФРС приобрела аналогичное количество долговых обязательств Казначейства за только что напечатанные деньги, вся операция стала бы экономическим эквивалентом прямых операций на открытом рынке в частных активах».

Бернанке объяснял, как Казначейство может выпускать долговые обязательства, чтобы приобрести частные акции, и как Федеральный резерв может финансировать эти долговые обязательства печатанием денег. Это, по сути, то самое, что случилось, когда Казначейство взяло на себя опеку над AIG, GM и Ситибанком и оказало финансовую помощь Goldman Sachs, помимо прочих. Все это было подчеркнуто Бернанке годами раньше.

С Бернанке в Совете управляющих у Гринспена был отличный единомышленник, а со временем последовательный преемник в его антидефляционной кампании. Страх Гринспена и Бернанке по поводу дефляции – единственная константа всего периода 2002–2011 годов. По их мнению, дефляция была врагом, а Китай (со своей низкой зарплатой и низкими издержками производства, из-за своего пренебрежения безопасностью и загрязнением) был важным ее источником.

Несмотря на свое экономическое чудо, Китай имел торговый дефицит (как и весь мир) уже в 2004 году. Это – нормальное явление на ранних стадиях развития страны, когда попытки достичь успеха в экспорте должны быть сдерживаемы потребностью импортировать инфраструктурные компоненты, промышленное оборудование, сырье и технологии, которыми экспорт и запускается. У Китая действительно был двусторонний торговый избыток с США, однако изначально это не было поводом для беспокойств. В 1997 году торговый дефицит США с Китаем составлял менее $50 млн. Затем дефицит стабильно рос, и за промежуток в три года, с 2003го по 2006й, он разросся со $124 до $234 млн. Этот период был отмечен усилением обеспокоенности по поводу американо-китайских двусторонних торговых отношений и по поводу роли обменного курса доллара и юаня в этих отношениях.

В 2006 году сенатор от Нью-Йорка Чарльз Э. Шумер назвал американский дефицит «медленным кровотечением на запястьях для американской экономики» и отметил Китай как главного в этом виновника^[31].

Китайская внутренняя дефляция экспортируется в США посредством обменного курса и сводится к угрозе дефляции в США. Это начинается со стратегического решения Китая по установке валютного курса юаня к доллару. Юань свободно не обменивается на международных валютных рынках, подобно доллару, евро, фунту, иене и другим конвертируемым валютам. Использование юаня и его доступность для выполнения операций строго контролируется Народным банком Китая (НБК, центральным банком страны).

Когда китайские экспортеры перевозят товары за границу и зарабатывают доллары или евро, они должны передать эту валюту НБК в обмен на юани по курсу, установленному банком. Если экспортерам нужны доллары или евро, чтобы купить иностранное сырье или другие статьи импорта, они могут получить их, но НБК выдает только необходимую сумму долларов или евро для оплаты импорта и не больше.

Процесс поглощения всего излишка долларов, которые входят в китайскую экономику, особенно после 2002 года, произвел несколько ненамеренных последствий.

Первая проблема заключалась в том, что НБК не просто забирал излишек долларов, а, скорее, приобретал их за напечатанные для этой цели юани. В сущности, когда ФРС печатала доллары и эти доллары оказывались в Китае для покупки товаров, НБК был вынужден печатать юани, чтобы поглотить излишек. Получалось, на самом деле, что Китай передал монетарную политику ФРС: как только ФРС печатала больше денег, НБК тоже печатал больше, чтобы сохранять привязанный обменный курс.

Вторая проблема заключалась в вопросе о том, что делать с только что приобретенными долларами. НБК необходимо было инвестировать свои запасы куда-либо, и ему нужно было заработать разумную ставку дохода. Центральные банки обычно сверхконсервативны в своей инвестиционной политике, и НБК не стал исключением, предпочитая высоколиквидные государственные ценные бумаги,выпускаемые Министерством финансов США. В результате китайцы приобрели огромное количество облигаций Минфина, в то время как их положительный торговый баланс с США упорно продолжал расти. К началу 2011 года агентство Рейтер оценило общие китайские иностранные резервы во всех валютах примерно в $2,85 трлн, из которых примерно $950 млрд вложены в те или иные государственные обязательства США. Соединенные Штаты и Китай были заключены в финансовые объятия в $3 трлн, а по существу – в пороховую бочку, которая могла бы детонировать с любой стороны, если бы валютные войны вышли из-под контроля.

Соединенные Штаты отчаянно призывали Китай повысить стоимость юаня, чтобы сократить растущий торговый дефицит США с Китаем и замедлить масштабное накопление активов в долларовом эквиваленте через НБК. Эти просьбы не имели особого успеха. С 2004 до середины 2005 года юань остался поддерживаемым на уровне 8,28 юаня за доллар, на котором он оставался аж с 1997 года. Неожиданно за два дня в конце июля 2005 года юань возрос в цене, доллар стал стоить не 8,28, а 8,18 юаня. Это означало повышение цены юаня почти на 3%. Более того, как оказалось, юань начал продолжительную, постепенную ревальвацию в следующие три года, достигнув, наконец, в середине июля 2008 года уровня 6,82 за один доллар.

Затем НБК вновь надавил на тормоза и сохранял в последующие два года стабильность юаня на уровне 6,83. В июне 2010 года начался второй тур ревальвации, который к августу 2011 года медленно, но верно привел юань к уровню 6,40 за доллар. Этот подъем долларовой стоимости юаня едва ли можно назвать гладким, и прошел он не без желчности. Риторические и политические поединки между Китаем и США с 2004 по 2011 год на тему валютного курса были главенствующими в американо-китайских отношениях, несмотря на массу других важных для обеих сторон проблем, включая Иран и Северную Корею.

Интригует мысль: могли бы такие несоответствия, как американский двусторонний торговый дефицит с Китаем и китайское масштабное накопление американских государственных долговых обязательств, могли бы они развиться при Бреттон-Вудской системе? Ответ неоднозначен.

Накопление Китаем государственных долговых обязательств США могло бы начаться точно так же, и всегда возникало бы желание обладать некоторым количеством ценных бумаг министерства финансов США для диверсификации и для управления ликвидностью. Но в определенный момент Китай попросил бы продать некоторые из ценных бумаг американского Минфина за американское золото, хранимое в резервных фондах, как это позволялось по Бреттон-Вудскому соглашению.

Теперь давайте посчитаем. Относительно небольшое погашение долга, предположим, $100 млрд казначейскими билетами, произведенное в начале 2008 года, когда золото стоило примерно $1000 за унцию, равнялось бы 100 млн унций золота, или приблизительно 2840 метрическим тоннам. Это 35% всего официального запаса золота Соединенных Штатов! Так что полное погашение золотом всех ценных государственных бумаг США Китаем окончательно стерло бы с лица Земли запас золота США и оставило бы Штаты без золота, а Китай стал бы гордым обладателем 9000 метрических тонн. Представьте картинку: китайские военные корабли, прибывающие в гавань Нью-Йорка, и вооруженный до зубов американский конвой, двигающийся на юг вдоль парка «Пэлисей» из Вест-Пойнта, чтобы встретить корабли и загрузить золото на борт для перевозки в новые хранилища в Шанхае.

Несомненно, такая сцена шокировала бы американский народ, однако этот воображаемый шок доказывает кое-что большее. У Америки уже, по сути, были торговые дефициты, достаточно серьезные, чтобы опустошать золотые запасы по старым правилам игры. И все же идея о золотом стандарте заключалась не в том, чтобы опустошать золотые запасы наций, а, скорее, в том, чтобы заставить их привести свой финансовый дом в порядок задолго до того, как золото исчезнет. В отсутствие золотого стандарта и урегулирований в реальном времени, которого он требует, американцы, похоже, не догадываются, насколько сильно ухудшились финансовые дела США.

Хотя этот пример может показаться ярким, именно так большинство мировых валютных систем работали до определенного момента 40 лет назад. В 1950 году США обладали официальным золотым запасом в более чем 20000 метрических тонн^[32]. В силу стойких и масштабных торговых дефицитов (в то время с Европой и Японией, нежели с Китаем) золотые резервы США упали до 9000 метрических тонн, когда Никсон закрыл в 1971 году «золотое окно». Это «ушедшие» 11000 метрических тонн за 21 год (с 1950го по 1971й) отошли в большей степени небольшому числу экспортных держав. За тот же период германские золотые резервы возросли от нуля до более чем 3600 метрических тонн. Итальянские золотые запасы – с 227 до 2500 тонн. Франция поднялась с 588 до более чем 3100 метрических тонн. Нидерланды, еще одна поднимающаяся золотая держава, увеличила золотой запас с 280 до почти 1700 тонн.

Конечно, не все из этих расширяющихся золотых запасов происходят из США. Запасы еще одной золотой державы, Соединенного Королевства, упали с более чем 2500 метрических тонн в 1950 году до всего лишь 690 тонн к 1971 году. Однако в целом золото переходило из Соединенных Штатов к их торговым партнерам как часть автоматического восстановления баланса, задуманного Бреттон-Вудской системой.

Подъем Китая в статусе экспортной державы не пришелся на золотой век (с 1950х по 1960е годы). В значительной степени он произошел в начале XXI века, когда убытки были выплачены по бумажным долговым распискам или их электронным эквивалентам. Это означало, что Китай не получил никакого официального золота за успехи в экспорте. Это также означало, что эффективный контроль над способностью США печатать деньги, брать их взаймы и продолжать их тратить не по средствам отсутствовал. Это злоупотребление займами и растратами поощрялось политикой ультранизких процентных ставок Гринспена и Бернанке. В отсутствие золотого стандарта или любого другого валютного давления, необходимого, чтобы нажать на тормоза, Китай и США с силой бросились в сторону Третьей Валютной войны без компаса и навигационной карты среди бумажных требований беспрецедентного масштаба.

Основное обвинение, выдвинутое США против Китая (которое многократно обсуждалось в прессе, но никогда формально не утверждалось Белым домом с 1994 года), заключалось в том, что Китай манипулирует своей валютой, чтобы сохранять статьи своего экспорта дешевыми для иностранных покупателей. Но экспортный механизм Китая – это не цель. Это – средство достижения цели. Настоящая цель китайской политики знакома всем политикам мира – рабочие места. Китайские прибрежные заводы, сборочные цеха и транспортные узлы стали центром притока людей из центральных и южных сельских провинций. Этот поток несет десятки миллионов преимущественно молодых людей в поисках стабильной работы – с зарплатой, равной одной десятой зарплаты в аналогичной должности в США.

Эти новоприбывшие рабочие живут в тесных общежитиях, работают 74 часа в неделю, пользуются общественным транспортом, едят лапшу или рис и имеют минимум, если вообще имеют, удобств или занятий на досуге. То немногое, что они могут сэкономить, они отсылают обратно в деревню, откуда они прибыли, чтобы материально помочь своим престарелым родителям или другим родственникам, лишенным социального страхования. Тем не менее, с точки зрения сельского Китая, эта жизнь является Китайской Мечтой, обратной стороной всеобъемлющей Американской Мечты XXI века, мечты о доме, автомобиле и хорошем образовании, со стабильной работой в Америке середины века. Конечно, этим сельским иммигрантам довольно оглядеться, чтобы увидеть «Мерседесы», «Кадиллаки» и роскошные апартаменты, чтобы понять, что существует что-то, помимо общежитий и городских автобусов.

Никто лучше руководства Китайской коммунистической партии не знает, что случилось бы, если бы эти работы не были доступны. Китайская история – это история периодических крахов. В частности, 140летний период с 1839 по 1979 год представлял собой один сплошной беспорядок. Он начался Опиумными войнами (1839–1860 годы) и продолжился Восстанием тайинов (1850–1864 годы), Ихэтуаньским восстанием (1899–1901 годы), падением династии Цин в 1912 году, периодом военачальников и гангстеров в 1920е годы, гражданской войной между националистами и коммунистами в начале 1930х, японским вторжением и Второй мировой войной (1931–1945 годы), коммунистическим переворотом в 1949 году, «Большим Скачком» (1958–1961 годы), «Культурной революцией» (1966–1976 годы) и, наконец, смертью Мао Цзэдуна и падением «Банды четырех» в 1976 году. Это – не просто периоды хронологической истории. Это – кровопролитные войны с внешними врагами, еще более кровопролитная гражданская война, массовый голод, массовые изнасилования, террор, массовая эмиграция беженцев, коррупция, убийства, конфискации, политические казни и отсутствие какой-либо нормы права. К концу 1970х годов одна из древнейших в мире китайская цивилизация, культура была политически, морально и физически истощена, и народ вместе с Коммунистической партией ничего не желал, кроме политической стабильности и экономического роста. Либеральная демократия и гражданские права могли подождать.

Поэтому демонстрации на площади Тяньаньмэнь в 1989 году были настолько же тревожными, насколько шокирующим в глазах Запада было их жестокое подавление. По мнению Запада, Тяньаньмэнь поставил Китай вновь на край хаоса – после 10 лет роста и стабильности. Однако руководство китайской компартии понимало, что Восстание тайпинов в XIX веке началось всего лишь с одного недовольного студента, а затем охватило всю южную часть империи гражданской войной, в результате которой погибло 20 млн человек. Китайская история очевидно демонстрирует, что для коммуникации не обязательно требуется доступ в Интернет, информация может распространяться молвой, читаться в том, что китайцы называют дацзыбао (рукописные стенгазеты) или на огромных плакатах. Китайские лидеры также понимали, что плакаты на Тяньаньмэнь были спровоцированы не только продемократическими настроениями, а, скорее, недовольством студентов и рабочих на высокие цены на еду, медленный рост числа рабочих мест, пока китайские политики торопились усилить экономику, чтобы бороться с инфляцией, разразившейся в конце 1980х годов.

Конечно, США тоже беспокоились по поводу создания рабочих мест. Экономический спад 2001 года был относительно умеренным в плане статистики, учитывая ВВП и объем промышленного производства, однако количество безработных в Америке резко возросло – с 5,6 млн человек в конце 2000 года до более 8,2 млн в конце 2001го. Несмотря на восстановление технических средств в 2002 году, количество безработных продолжало расти и в конце 2002 года перевалило за 8,6 млн. С этого момента оно понижалось медленно, даже в конце 2005 года это число еще превышало 7,2 млн. Когда начался экономический спад 2007 года, Америка все еще пыталась преодолеть высокий уровень безработицы, но общее число безработных взлетело до 15,6 млн к октябрю 2009 года. Если в это число включить людей, работающих неполный рабочий день, но желающих работать больше, а также тех, кто официально не зарегистрирован, но ищет работу, то общее число безработных и частично безработных в конце 2009 года составляло 25 миллионов мужчин и женщин. У каждого из этих 25 млн есть лицо, имя, семья. В нашу эру статистики экономисты предпочитают преподносить это явление в процентном соотношении, как, например, 6% безработицы в конце 2002 года и 9,9% в 2009м, но стоит назвать реальное количество людей, которых это затрагивает – более 25 млн, – вся глубина этой проблемы становится понятной. Америке срочно нужны были рабочие места.

Долгое время эта трагедия была прикрыта политикой легких денег Гринспена и Бернанке и последующей эйфорией в связи с пользованием кредитными карточками, повышением цен на жилье, повышением курса акций, крупными ссудами без первого взноса для всех. Хотя некоторые жалобы по поводу манипуляции китайской валюты и потерь рабочих мест в Америке 2004 и 2005 годов и возникали, они заглушались хорошо зримым (хотя, в конечном итоге, недолговечным) процветанием в те годы – благодаря политике легких денег. Когда музыка в 2007м резко оборвалась и США накренились к панике2008, делателям китайской политики было уже не скрыться.

Теперь от американских политиков, руководимых всем известным сенатором Чарльзом Шумером, посыпались резкие нападки на искусственное поддержание валютного курса юаня к доллару. Они обвинили в потере рабочих мест в США китайцев. Двухпартийная группа американских сенаторов, включая Шумера, написала Бушу в Белый дом в 2008 году^[33]. Письмо начиналось со слов: «Несправедливое ценовое преимущество, которое недооцененная [китайская валюта] дает китайским фирмам, вынудило множество американских компаний объявить себя банкротами или даже выйти из бизнеса, нанося вред нашим рабочим, семьям и среднему классу». Сенатор Шумер и его сторонники не испугались того факта, что существует мало доказательств, которые поддерживали бы связь между рабочими местами и курсом валют. Маловероятно, что производители мебели в Северной Каролине захотели бы работать за $118 в месяц, зарабатываемые их китайскими коллегами. Даже если бы юань удвоился в цене, китайские производители мебели зарабатывали бы эквивалент $236 в месяц – недостаточно, чтобы сделать американских коллег конкурентоспособными. Для демагогов доллара это ничего не значило. По их мнению, китайская валюта была, несомненно, виновата и китайцы должны были теперь отвечать на их просьбу о ревальвации.

Администрация президента Дж. Буша-младшего хорошо знала об этом потоке жалоб, но была вместе с тем настроена на близкие отношения с Китаем по ряду других вопросов. Китай был крупнейшим покупателем иранской нефти, а поэтому был способен влиять на Иран в его конфронтации с США по поводу разработки ядерного оружия. Китай был незаменимым спасательным кругом для герметично опечатанного режима Северной Кореи, с которой у него есть общие границы, а также был в состоянии помочь США достичь своих стратегических целей на Корейском полуострове. Огромные американские корпорации жадно впивались взглядом на китайский рынок и стремились к прямому допуску на рынок через экспансию, приобретения или совместную деятельность с китайскими партнерами, и все это требовало одобрения от китайского правительства. Китай пострадал от унижения, когда в 2005 году Китайская национальная корпорация по разработке нефтяных месторождений на шельфе аннулировала свое предложение о поглощении американской Unocal Oil после того, как палата представителей проголосовала 398 голосами против 15 призвать президента Буша пересмотреть это предложение по соображениям национальной безопасности. Такое отторжение могло запросто вылиться в ответный отказ от американских закупок в Китае. Вкратце, Америка могла потерять столько же, сколько и выиграть из-за конфронтации с Китаем. Так что продолжительный диалог экспертов на высоком уровне казался более эффективным подходом.

Президент Буш принял меры по необходимому поддержанию контроля над валютным напряжением между Китаем и США, запустив так называемый стратегический экономический диалог между странами в 2006 году. Эти встречи продолжались и при администрации Обамы в более широкой форме и даже чуть изменили название: «Стратегический & экономический диалог», чтобы отразить включение американского госсекретаря и китайского члена Госсовета в ответственность за иностранную политику. Включение в разработку международной политики чиновников от экономики (наряду с профессионалами-дипломатами) хорошо демонстрирует ясное признание взаимосвязи геополитических и финансовых аспектов национальной политики XXI века.

«Стратегический & экономический диалог» был, по существу, одним из нескольких двусторонних и многосторонних форумов, отчасти предназначенных для того, чтобы справиться с наступлением новой валютной войны. Он помог избежать возрастания напряжения в связи с обвинениями в валютных манипуляциях, но сама проблема не исчезла. Состоялся и ряд двусторонних саммитов между китайским президентом Ху Цзиньтао и американским президентом Бараком Обамой, но ни «Диалог», ни саммиты не принесли никаких результатов.

Соединнные Штаты выбрали G20 («Большую двадцатку») как основную арену для подталкивания Китая в сторону ревальвации – как из-за возможности привлечения союзников, которые могли бы присоединиться к попыткам, так и из-за того, что китайцы более почтительны к мировому мнению, чем к мнению только США. Недавний значительный прогресс в сторону ревальвации юаня обнаружил тенденцию, что он возможен не одновременно с собраниями «Диалога», а, скорее, до саммитов «Большой двадцатки». Например, небольшая, но все же значимая ревальвация юаня в июне 2010 года (с 6,8315го числа до 6,7925го) произошла непосредственно перед саммитом «Большой двадцатки» в Торонто. Очередной скачок юаня с 6,69 (1 ноября 2010 года) до 6,62 (11 ноября 2010 года) совпал с саммитом G20 в Сеуле. Это показывает, что Китай внимателен к «Большой двадцатке», но, когда дело доходит до других форумов, он таковым может и не быть.

К весне 2011 года на американо-китайском Тихоокеанском фронте валютной войны было затишье. Однако основные проблемы до сих пор не разрешены. Гнет по поводу безработицы в обеих странах означал, что напряженность в отношениях может разразиться в любой момент. Смена власти в Китае в 2012 году и президентские выборы в США в том же году повысили спектр внутренних политических сил, которые станут катализатором для дальнейшего международного противостояния.

Атлантическая арена Третьей Валютной войны, то есть отношения между долларом и евро, более точно понимается как взаимозависимость, нежели противостояние. Это объясняется просто: взаимная связь американских и европейских рынков капитала и банковских систем значительно сильнее, чем в любой другой паре в мире, состоящей в финансовых отношениях. Эта взаимозависимость никогда не была так живо видна, как после моментальных последствий банкротства инвестиционного банка братьев Леман (Lehman Brothers investment bank). Хотя банкротство было зарегистрировано в федеральных судах США (после неудавшихся попыток финансовой помощи, проводимых Минфином США), некоторыми из крупнейших финансовых жертв и наиболее затронутыми этим сторонами стали европейские хеджевые фонды, которые проводили внебиржевые обменные дела или сохраняли клиринговые счета в лондонских филиалах банка братьев Леман. Это трансатлантическое фиаско, о котором в то время много писали, усилилось в декабре 2010 года, когда ФРС, в связи с обязанностью публиковать сведения, возлагавшиеся на нее по новому закону Додда – Франка, предоставила исчерпывающие детали по чрезвычайным операциям кредитования и финансовой помощи Европе во время паники 2008 года.

Валютный курс евро и доллара в начале 2011 года был почти на той же отметке, что и в 2007м. В начале января 2007 года евро стоил $1,30 и четырьмя годами позже обменивался примерно по курсу $1,30. Но не стоит путать эквивалентность со стабильностью. На самом деле отношения доллара и евро были очень изменчивыми, когда евро обменивался до максимума $1,59 в июле 2008го и до минимума $1,10 в июне 2010го.

Соединенные Штаты выбрали G20 («Большую двадцатку») как основную арену для подталкивания Китая в сторону ревальвации.

Евро и доллар лучше всего понимаются как два пассажира на одном и том же корабле. В любой момент времени один из пассажиров может быть на более высокой палубе, а другой – на более низкой. По каким-то своим соображениям они могут меняться местами, могут двигаться вверх или вниз относительно друг друга, но в конечном счете они на одном судне, двигающемся с одной и той же скоростью, имеющем один и тот же пункт назначения. Ежедневные колебания отражают формальные факторы, типа краткосрочный запас и требования спроса, боязнь дефолта или дезинтеграции евро, однако предпринимаемые меры по спасению и финансовой помощи быстро приносят облегчение. Весь свой путь доллар и евро продолжают вместе дальше и никогда не разделяются чем-то большим, чем размеры корабля, на котором они плывут.

Тем не менее у Соединенных Штатов полно хлопот на «Атлантическом фронте» валютной войны, которые заключаются не столько в попытке чрезмерно усилить евро, а скорее для того, чтобы удостовериться, что он совсем не распался. Евро сам по себе представляет собой что-то вроде чуда современной валютной выдумки, изобретенное членами Европейского союза после 30 лет обсуждений и 10 лет активного специального изучения и планирования. Он явился кульминацией европейского проекта, начатого после Второй мировой войны, целью которого было сохранить мир.

Европа, начиная с середины XVI века, с эпохи Ренессанса, была более 400 лет раздираема кровопролитными битвами, которые велись во времена Реформации, Контрреформации, Тридцатилетней войны, Английской революции, войн Людовика XIV, Семилетней войны, Французской революции, Наполеоновских войн, франко-прусской войны, Первой и Второй мировых войн, холокоста, падения «железного занавеса» и ядерного террора холодной войны. К концу XX века в Европе выработалось отвращение к требованиям националистов и претензиям на военное превосходство. Старые этнические, национальные и религиозные разделения в странах Европы все еще присутствовали. Необходима была объединяющая сила – что-то, что свяжет экономики настолько близко, что нельзя будет даже подумать о войне.

Начиная с Объединения Угля и Стали 1951 года, в состав которого входили шесть стран, Европа прошла через различные формы зон свободной торговли, общего рынка и валютных систем. Маастрихтский договор 1992 года, названный по имени города в Нидерландах, где он был обсужден и подписан, предусматривал создание политической единицы, Европейского союза, и, в конечном итоге, вел к созданию евро в 1999 году. Евро должен был выпускаться новым Европейским центральным банком. А к 2011 году евро уже использовался 17 государствами – членами ЕС.

Однако с самого начала аналитики предупреждали, что единая валюта, поддерживаемая единым центральным банком, не совместима с различными фискальными политиками стран-членов, перешедших на евро. Страны, которые исторически были расточительны и не покрывали свои долги или девальвировали свои валюты, такие как Греция или Испания, стали бы неугодными партнерами в союзе, в составе которого были такие благоразумные в финансовой политике страны, как Германия.

Потребовалось почти десять лет для того, чтобы все недочеты в этом великом плане были полностью раскрыты, хотя они там были с самого начала. Опасное сочетание продажных министров, нечестивых аферистов с Уолл-стрит и нарочито закрывающих на все глаза чиновников ЕС в Брюсселе позволило таким странам, как Греция, находиться в дефиците и брать займы, размерами превышающие установки Маастрихтского договора, пока она прячет действительные издержки в просроченных и внебалансовых контрактах. В это время инвесторы расхватывают миллиарды евро из государственного долга таких стран, как Греция, Португалия, Испания и Ирландия (да и другие государства – члены Еврозоны), по процентным ставкам чуть выше, чем в стабильной Германии. Это делалось на основе высоких рейтингов от некомпетентных рейтинговых агентств, а также финансовых отчетов министерств, вводящих в заблуждение и позволяющих принимать желаемое за действительное инвесторами, которые считали, что евро никогда не будет подвергнуто дефолту.

Тропа кризиса государственного долга 2010 года была частично плодом нового согласия между банками, заемщиками и бюрократами. Банки купили бы европейские государственные облигации и поставили бы на баланс соответствующую прибыль, твердо веря, что ни один суверен их не подведет. Суверены с радостью выпускают облигации, чтобы выделять средства на нерациональные затраты, которые помогают профсоюзам госслужащих. Интересы бюрократов в Брюсселе, возможно, были наиболее коварными. Если европейский кризис государственного долга сам бы разрешился, все бы хвалили успешность проекта евро. Если бы выход из некоторых кризисов провалился, решением бюрократов стала бы большая степень интеграции и усиление контроля со стороны Брюсселя. Закрывая глаза на безрассудства, Брюссель создал беспроигрышную ситуацию. Если бы евро имел упех, чиновники Евросоюза заслуживали бы похвалы, если бы евро оказывался в напряженном положении, они бы получали власть. И вскоре это напряженное положение наступило.

Европейские банки объедались не только на государственных долгах в евро, но и на долговых обязательствах в долларах, выпущенных по Fanny Mae и целому алфавитному спектру жульнических структурированных продуктов Уолл-стрит, таких, скажем, как обеспеченное долговое обязательство (CDO). Эти долги были порождены неопытными местными банками Соединенных Штатов и переупакованы в миллиарды долларов такими банками, как Lehman Brothers, до того, как они обанкротились. Европейские банки были настоящими слабыми звеньями в глобальной финансовой системе, слабее, чем Citigroup, Goldman Sachs и другие спасенные идолы американской финансовой системы.

К 2010 году Европейская государственная финансовая система стала запутанной сетью, состоящей из перекрестных долгов^[34]. Из $236 млрд долга Греции $15 млрд приходилось на британские организации, $75 млрд – на французские, а $45 млрд – на немецкие. Из $863 млрд долга Ирландии $60 млрд приходилось на французские организации, $188 млрд – на британские, а $184 млрд – на немецкие. Из $1,1 трлн долга Испании $114 млрд приходилось на британские организации, $220 млрд – на французские, а $238 млрд – на немецкие. Та же ситуация наблюдалась в Италии, Португалии и других странах-должниках системы евро. Прародителем всех внутриевропейских долгов стали $511 млрд, которые Италия была должна Франции.

В то время как государственный долг не был выплачен целому ряду организаций (включая пенсионные фонды и фонды пожертвований), преобладающе большая часть денег не была выплачена банкам других государств. Это стало причиной тайной финансовой помощи американской Федеральной резервной системы Европе в 2008 году. Заметим, что Федеральный резерв сильно старался сохранить детали в тайне, пока некоторые из них не выявились в введении в действие закона Додда – Франка в 2010 году. Вот почему держатели облигаций Fanny Mae и Freddy Mac не понесли никаких убытков, когда этим компаниям была оказана финансовая помощь американскими налогоплательщиками в 2008 году. Именно поэтому ведущие государства, такие как Франция и Германия, так быстро сплотились, чтобы поддержать заемщиков Греции, Ирландии и Португалии, когда государственный кризис евро достиг критической точки в 2010 году. На эти три финансовые поддержки ведущие экономики Европы сподвигло то обстоятельство, что европейская банковская система была несостоятельной. Субсидии греческим пенсионерам и ирландским банкам были лишь небольшой платой за то, чтобы не пришлось смотреть, как все прогнившее сооружение рухнет.

Однако в государственном долговом кризисе Европа не осталась в беспросветном одиночестве. Соединенные Штаты совместно с Китаем способствовали экономической выручке Европы, помогая по разным, но в основном корыстным целям. Европа представляет собой крупный экспортный рынок для США. Сильный евро поддерживает европейские аппетиты на американские станки, летательные аппараты, лекарства, программное обеспечение, сельскохозяйственную продукцию, образование и различные товары и услуги, которые США могут предложить. Коллапс евро может означать крах торговли между двумя титанами мирового производства. Европейским банкам может сильно навредить крах валюты Евросоюза, коллапс хранящихся в них евро вызовет незамедлительное отвращение инвесторов ко всем этим межгосударственным и государственным долгам (выраженным в евро) и заставит их бежать из европейских банков. Последствия европейского долгового дефолта для американских экспортеров были бы слишком велики; континент слишком огромен, чтобы потерпеть такую неудачу. Финансовая помощь США, своп-линии и поддержка таких эмитентов, как Fanny Mae, была частью многогранных, многолетних попыток поддержать стоимость евро.

Да ведь и в сферу китайских интересов также входила поддержка евро, однако усилия азиатской державы включали в себя политические задачи. Европа также является экспортным рынком для Китая, как и для США, и в этом отношении интересы Китая схожи с интересами США. Но китайские банки не близки с европейскими так, как американские, что дает Китаю большую степень свободы в отношении выбора, каким образом и когда помогать евро. Европейский государственный долговой кризис дал Китаю шанс разнообразить свои резервы и портфель инвестиций за счет евро (нежели доллара). Появились и другие шансы: приобрести передовые технологические системы, от которых отказывались США, развить позиции, с которых Китай мог бы принять участие в широкомасштабном научно-техническом обмене.

Германия приветствовала американскую и китайскую поддержку евро. Поскольку Германия является экспортной державой, от нее можно было бы ожидать поощрение слабого евро по тем же причинам, по которым США поощряют слабый доллар, а Китай слабый юань, – чтобы прийти к апогею валютной войны со слабой валютой, которая способствует экспорту. Германия, однако, была не только внешним экспортером, она была внутренним экспортером в пределах ЕС. Для статей экспорта в пределах еврозоны задумываться о выборе валюты не приходилось, так как и экспортеры, и импортеры использовали одну и ту же валюту – евро. Если бы евро потерпел крах и члены ЕС отступили от евро, вернувшись к своим старым девальвированным валютам, эти рынки были бы утеряны.

Была распространена общепринятая точка зрения о том, что Германия мучилась по поводу поддержки Греции, Ирландии и других слабых звеньев в цепочке евро. По сути, у Германии не было привлекательной альтернативы. Цена краха евро намного перевесила цену региональной финансовой помощи. На самом деле Германия извлекла выгоду из кризиса государственного долга. Продолжительное существование евро позволило Германии занять доминирующую позицию в Европе, в то время как более слабый евро позволил ей на международном уровне заполучить позиции на рынках остального мира. Для Германии лакомым кусочком был евро, достаточно слабый, чтобы способствовать экспорту в США и Китай, но не настолько слабый, чтобы обрушиться. Германии удалось отхватить этот лакомый кусочек в 2010 году, несмотря на «бурю и натиск», которые окружали сам евро.

Пока Германия, США и Китай, действуя в своих интересах, двигаются в одном направлении, вопрос о существовании евро не будет вызывать сомнений. То, что банки были заполонены просроченными активами, то, что окраинные государства вели ненадежную фискальную политику, и то, что народы Греции, Ирландии, Португалии и Испании имели дело со строгими экономическими мерами, чтобы сборочные линии продолжали двигаться в Сиэтл и Шанхай, – все это было проблемами, которые могли подождать. А пока центр все выдерживал.

Если отношения между евро и долларом можно назвать взаимно зависимыми, то отношения между евро и юанем просто зависимые. Китай быстро становится потенциальным спасителем некоторых окраинных европейских экономик, таких, как Греция, Португалия и Испания, основываясь на желании покупать некоторые из их государственных облигаций в пик европейского кризиса государственного долга. Однако намерения Китая по отношению к Европе и евро основываются на собственных интересах и холодном расчете.

Китай имеет жизненно важный интерес в сильном евро. Евросоюз превосходит США как торговый партнер Китая. Если бы кризис в Европе привел такие страны, как Греция или Ирландия, к отказу от евро, они бы вернулись к своим старым валютам, сильно девальвированным по отношению к юаню. Это очень повредило бы китайскому экспорту в некоторые регионы Европы. Интерес Китая в поддержке евро гораздо выше его интереса к сохранению привязывания юаня к доллару.

Мотивы Китая в Европе включают разнообразие своего сальдо резерва за счет привлечения евро, достижение уважения и дружбы с европейскими странами, которым он напрямую помогает с приобретением облигаций, и получение компенсации в связи с этими облигациями. Эта компенсация может принимать много форм, включая прямые иностранные инвестиции в уязвимую инфраструктуру (такую, как порты и производство энергии), доступ к европейским технологиям и способность покупать передовые боевые комплексы, которые обычно предназначены для союзников НАТО и таких его друзей, как Израиль. Интерес Китая в поддержке евро совершенно не мешает Германии, хотя эти страны и яростно соревнуются в экспортной деятельности во всем мире.

Покупая государственные облигации в окраинных государствах Европы, Китай помогает Германии нести расходы по финансовой помощи этим странам. Поддерживая евро, Китай помогает Германии избежать убытков, которые могут возникнуть в случае краха евро, включая катастрофический урон немецким банкам. Это беспроигрышная ситуация для Китая, и такая ситуация оберегает его евразийский фланг, пока он сталкивается лбом ко лбу с Соединенными Штатами. Основным фронтом валютной войны для Китая являются США, так что пока Китай избегает столкновений на Евразийском фронте. Можно объяснить это европейской слабостью и китайской искусностью.

США также поддерживают евро, по тем же самым причинам, что и Китай: катастрофический крах евро ослабит его стоимость относительно доллара и навредит американскому экспорту, который конкурирует с европейским на рынках Ближнего Востока, Латинской Америки и Южной Азии. США и Китай не только хотят, чтобы евро выжил, они хотят, чтобы он набрал силу относительно доллара и юаня, чтобы поддержать их собственный экспорт. Европа, США и Китай едины в своих стремлениях избежать краха евро, несмотря на смешанные мотивы и сопернические позиции на других аренах.

Именно это единство стремлений, возможно, будет означать, что евро кое-как проберется через валютный кризис и останется нетронутым в обозримом будущем, несмотря на потенциальную реорганизацию облигаций и планы жесткой экономии. Будет ли этот компромисс сохраняться дальше, продолжится ли чарующее наступление Китая в Европе, пока остается неясным. Если евро действительно обрушится, Китай потерпит огромные убытки от облигаций, придет к ревальвации юаня и к потере экспорта в одно и то же время. Возможно, Китай еще столкнется с Европой по ряду вопросов, но пока на Западном фронте Китая все спокойно.

Помимо трех крупных арен Третьей Валютной войны – Тихоокеанской (доллар – юань), Атлантической (доллар – евро) и Евразийской (евро – юань) – существует много других фронтов, второстепенных боев и потасовок, происходящих по всему миру. Наиболее значимым участником этих периферийных боев в валютной войне является Бразилия.

Уже в 1994 году Бразилия имела привязку своей валюты, реала, к доллару^[35]. Однако глобальная инфекция, которая стала результатом мексиканского «кризиса текилы» в декабре 1994 года, оказала давление на бразильский реал и вынудила Бразилию защищать свою валюту. Результатом этого стал «План по реалу», по которому Бразилия приняла участие в серии успешных девальваций своей валюты по отношению к доллару. Реал был девальвирован на 30% с 1995 по 1997 год.

После успеха в поддержании долларовой стоимости реала на более устойчивом уровне Бразилия вновь стала жертвой инфекции. На сей раз кризис возник не в Латинской Америке, а в Южной Азии. Этот новый финансовый кризис разразился в 1997 году и распространился по всему миру из Таиланда в Индонезию, Южную Корею и Россию и наконец достиг Бразилии. Здесь МВФ организовал валютную защиту с резервным финансированием, пока ФРС неистово сокращала процентные ставки США, чтобы обеспечить необходимую глобальную ликвидность. В последствиях финансового шторма (и при поддержке МВФ) Бразилия перешла к свободному колебанию курса валют и более открытому счету движения капитала, но все еще переживала кризисы платежного баланса, а и ей вновь потребовалась помощь МВФ в 2002 году.

Бразилия сделала решающий шаг в сторону благополучия с выборами президента Луиса Инасиу Лула да Силва в 2002 году, известного как Лула. Под его руководством с 2003 по 2010 год Бразилия значительно расширила свой экспорт природных ресурсов и сильно продвинулась в технологических и производственных сферах. Ее самолеты Embraer стали самолетами мирового уровня и вознесли Бразилию до уровня третьего в мире крупнейшего производителя самолетов. Ее огромный внутренний рынок также стал центром притяжения для мирового капитала в поисках более высоких доходов, особенно после краха американских и европейских рынков вследствие паники 2008 года.

В течение 2009 и 2010 годов реал поднялся: было – чуть ниже 2,4 реала за доллар, стало – 1,69 реала. Эта 40процентная ревальвация реала к доллару за всего лишь два года оказалась весьма тягостной для бразильского экспортного сектора. Двусторонняя торговля с Соединенными Штатами упала с профицита в $15 млрд до дефицита в $6 млрд все за тот же двухлетний период. Этот удар в торговом балансе с США побудил бразильского министра финансов Гвидо Монтегу объявить в конце сентября 2010 года, что глобальная валютная война началась.

Из-за того, что Китай неуклонно поддерживал курс юаня к доллару, 40процентная ревальвация реала по отношению к доллару также означала 40процентную ревальвацию по отношению к юаню. Бразильский экспорт пострадал не только по верхнему пределу затрат на американские технологии, но и по нижнему пределу затрат на китайские сборочные и текстильные материалы. Бразилия отбивалась от валютной интервенции своего центрального банка, повысила резервные требования к любым местным банкам, занимавшим короткие позиции по доллару, и вводила другие формы контроля за движением капитала.

В конце 2010 года преемница Лулы на посту президента, Дилма Русеф, поклялась настоятельно потребовать от G20 и МВФ правил, которые разоблачат манипуляторов валютой – предположительно Китай и Соединенные Штаты, – чтобы ослабить нарастающее давление на реал. Бразильские попытки обуздать подорожание реала увенчались краткосрочным успехом в конце 2010 года, но тут же дали начало другой проблеме – инфляции. Бразилия теперь импортировала инфляцию из Соединенных Штатов, пока пыталась удержать стабильность реала по отношению к доллару ввиду масштабного выпуска денег Федеральной резервной системой.

По существу, Бразилия стояла теперь перед той же проблемой, что и Китай, и ей приходилось выбирать между инфляцией и ревальвацией. Когда США печатают деньги, а другая страна пытается привязать свою валюту к доллару, этой стране приходится тоже печатать собственную валюту, чтобы поддержать привязку, что приводит к местной инфляции. Как следствие, инвесторы ищут высокой прибыли по всему миру, так называемые «горячие» деньги, которые понеслись потоком из США в Бразилию. Ситуация до того ухудшилась, что в отчете «Глобальная экономика», подготовленном холдингом Nomura в начале 2011 года, было объявлено, что Бразилия потерпела самое крупное поражение в валютной войне. Это в некоторой степени было так, учитывая подорожание реала. К апрелю 2011 года «Бразилия показала белый флаг в валютной войне», как было отмечено в аналитической статье газеты «Уолл-стрит джорнэл». Бразилия смирилась с высокой стоимостью реала после того, как валютному контролю, налогам на иностранные инвестиции и другим мерам не удалось прекратить подорожание реала.

К апрелю 2011 года «Бразилия показала белый флаг в валютной войне».

Не имея таких запасов и излишков, как в Китае, Бразилия не могла поддерживать привязку к доллару, просто скупая первые попавшиеся доллары. Страна оказалась между двух огней – подорожанием валюты и инфляцией. Как и в ситуации с США и Европой (хотя и по другим причинам), Бразилия все больше надеялась на помощь «Большой двадцатки» в валютной войне.

Бразилия важна в силу своей географии, демографии и экономики, но она не единственная, кто попал в перестрелку во время валютной войны доллара, евро и юаня. Другие страны – Индия, Индонезия, Южная Корея, Малайзия, Сингапур, ЮАР, Тайвань и Таиланд – уже осуществляют или задумываются о контроле над движением капитала, чтобы предотвратить приток горячих денег, особенно долларов. В любом случае, страх, что их валюты станут завышенными в цене, а их экспорт пострадает, вызван политикой легких денег ФРС, влекущей приток долларов, плавающи по всему свету в поисках высокой прибыли и более быстрого роста.

Этот контроль над движением капитала принял разнообразные формы – в зависимости от предпочтений центральных банков и министерств финансов, которые налагают этот контроль. В 2010 году Индонезия и Тайвань сократили выпуск краткосрочных инвестиционных бумаг, что заставило инвесторов «горячих денег» вкладываться на более долгий срок. Южная Корея и Таиланд наложили налоговые удержания на долю, выплаченную иностранным инвестором из правительственного долга, как способ остановить такие инвестиции и сократить растущее давление на их валюты. Случай с Таиландом сам по себе ироничен, потому что Таиланд был государством, в котором началась финансовая паника 1997–1998 годов. В этой панике инвесторы старались вывозить свои деньги из страны, а сама страна пыталась повысить стоимость своей валюты. Теперь же, в 2011 году, инвесторы старались вкладывать свои деньги в Таиланде, а сама страна пыталась снизить стоимость своей валюты. Пожалуй, не может быть более яркого примера смещения финансовой мощи между возникающими рынками, такими как Таиланд, и развитыми рынками, такими как США, за последние десять лет.

Ни одна из этих отдаленных, в основном азиатских, стран, пытающихся уменьшить стоимость своей валюты, не является эмитентом общепринятой резервной валюты, и ни у одной из них нет исключительной экономической мощи США, Китая или Евросоюза, когда речь идет о способности вести бой в валютной войне посредством прямого вмешательства в рынок. Этим странам тоже необходимо будет созвать многосторонний форум, чтобы решить проблемы, вызванные Третьей Валютной войной. В то время как МВФ традиционно предоставлял такой форум, постепенно все крупнейшие торговые экономики, являются ли они членом G20 или нет, просят у «Большой двадцатки» руководства или хотя бы правил игры, чтобы не дать валютной войне обостриться и причинить непоправимый вред им самим и всему миру.