Я Пилигрим Хейз Терри

Глава 6

За девять лет Афганской войны погибло более миллиона человек, однако Сарацин благополучно уцелел. Это дало повод многим (учитывая то, что он сотворил позже) сомневаться если не в существовании Бога, то, по крайней мере, в Его здравом смысле.

Перейдя афганскую границу, Сарацин два года сражался против советских войск. И вот в одну холодную февральскую ночь он стоял на вершине горной гряды и смотрел вниз на дорогу, по которой можно было добраться аж до самой Европы. Ему уже исполнилось восемнадцать, и он стал высоким и сильным.

Лунный серп бросал тусклый свет на зубчатые ряды горных пиков и скал, где стояли, как часовые, еще десять тысяч закаленных в битвах моджахедов.

Всем им приходилось видеть немало ужасного: например, танец русского пленного, которого окунули в бензин, а потом подожгли, или своих убитых товарищей, которым враги засунули в рот отрезанные гениталии. Но в ту ночь – ночь миллиона звезд – они могли бы точно так же стоять на пятом кольце Сатурна, наблюдая, как проплывает мимо фантастический Звездный флот из Объединенной Федерации Планет.

Широкая долина внизу протянулась на сорок миль, а если верить афганскому военному радио, общая длина двухполосного шоссе со щебеночно-асфальтовым покрытием составляла целую сотню миль. Дорога была забита низкими автомобильными платформами, грузовиками и танковыми транспортерами. Через каждые несколько миль, освещая ночь, горели костры, словно бы некая христианская версия погребальных огней. Когда мимо них проезжали машины, солдаты, охраняющие колонну, выбрасывали излишки снаряжения и амуниции: белые зимние маскхалаты, ящики с продовольствием, палатки, комплекты медикаментов первой помощи.

Иногда происходили случайные взрывы боеприпасов или осветительных патронов. Тогда люди, ехавшие в машинах, бросались на землю, а небо освещалось смертоносными фейерверками. Когда эти ослепительные вспышки гасли, солдаты самого большого конвоя в мировой истории испытывали острое чувство облегчения. Машины направлялись в сторону реки под названием Амударья, что протекает на границе с Узбекистаном: огромная советская Сороковая армия, оккупировавшая Афганистан, уходила побежденная.

Сарацин, как и все остальные моджахеды, знал, почему русские проиграли войну. Дело было даже не в мужестве повстанцев или принятом в Москве решении вести неправедную войну. Нет, просто Советы были лишены помощи Бога: именно вера моджахедов принесла им победу.

– Аллах акбар! – раздался голос с вершины высокой скалы.

Десять тысяч глоток благоговейно подхватили этот клич, прислушиваясь к эху.

– Аллах акбар! – разносилось снова и снова над уходящей домой советской армией. Афганистан, ставший могилой для многих империй, возвещал об очередной своей жертве.

Две недели спустя двадцать вооруженных людей въезжали на лошадях в занесенную снегом деревню, где расположились лагерем Сарацин и другие покрытые боевыми шрамами иностранные воины ислама.

Возглавлял их Мохаммед Абдул-хан, который был легендой даже в те времена титанов. Советские войска оккупировали страну, когда ему было уже за сорок. Он ушел сражаться вместе со всем своим кланом, но вскоре его заманили в ловушку два «военных советника» из другого племени. После ожесточенной перестрелки Абдул-хана взяли в плен и, поместив в кабульскую тюрьму, пытали столь изощренно, что это вызвало отвращение даже у русских надзирателей. Когда вспыхнул кровавый тюремный бунт, Абдул-хану удалось бежать, и только благодаря силе духа он смог вынести все тяготы пути и добраться до своей горной твердыни.

Через шесть месяцев, когда здоровье Абдул-хана частично восстановилось, он наконец-то реализовал мечту, которая придавала ему силы в долгие часы побоев и пыток электрическим током: моджахеды взяли живыми двух изменников, предавших его. Абдул-хан не пытал их. Пленников раздели догола, привязали к их спинам тяжелые стальные блоки и положили предателей лицом вверх в большие литейные формы. Встать они не могли, лишь отчаянно молотили руками и ногами, наблюдая, как жидкий бетон заполняет изложницы.

Когда смертоносный поток накрыл пленников, его остановили и дали бетону застыть. Очертания бьющихся конечностей и кричащих ртов несчастных теперь были навеки скульптурно запечатлены в этом гротескном барельефе.

Стальные блоки, в которых были погребены люди с их вечной жаждой побега, замуровали в стену роскошной переговорной комнаты в апартаментах Мохаммеда Абдул-хана – в назидание гостям. Больше его никто не предавал.

Появившись в тот день в промерзшей горной деревушке со своим эскортом, Абдул-хан, несравненный военачальник и благочестивый мусульманин, объявил себя губернатором этой провинции. Именно в таком качестве он совершал поездку по своим обширным владениям, чтобы поблагодарить иностранных воинов за помощь и посодействовать им в возвращении на родину.

А еще во время этого длительного путешествия Абдул-хан очень надеялся увидеть одного человека. В течение двух лет он слышал рассказы о Сарацине, который вел свою личную военную кампанию, обосновавшись в горах. Из оружия у него имелись лишь переносной зенитно-ракетный комплекс «Блоупайп», предназначенный для поражения низколетящих вертолетов и самолетов (он весил сорок фунтов, и Сарацин носил его за спиной) да автомат АК-47.

С тех пор как первые советские танки пересекли афганскую границу, русские потеряли более трехсот двадцати вертолетов. В их числе были и три грозных «хайнда»[6], уничтоженных молодым арабом из своего «Блоупайпа». Два вертолета он сбил в самые тяжелые месяцы войны и еще один – в последнюю неделю вооруженного конфликта. По любым меркам это было замечательным достижением.

С изможденного красивого лица Абдул-хана, который стал хромать после пребывания в здании, в шутку названного русскими Кабульским спортивным клубом, не сходила улыбка, даже когда он превращал людей в бетонные статуи. В тот вечер губернатор устроил прием, где выслушивал любые просьбы собравшихся, шла ли речь о лечении или о деньгах на обратную дорогу. Только Сарацин, державшийся где-то позади, ни о чем не просил и вообще помалкивал. Такое поведение еще больше расположило к нему военачальника.

Когда закончился праздничный обед, проходивший в столовой деревенской общины, губернатор уединился с Сарацином в алькове и лично подал ему чай. В долинах до самой китайской границы завывал ветер, начался сильный снегопад, а в камине уютно потрескивало пламя. Абдул-хан сказал, что слышал о молодом человеке как о глубоко набожном мусульманине, и поинтересовался, так ли это на самом деле.

Тот кивнул в ответ. Тогда губернатор рассказал ему об ученом богослове, командире моджахедов, который потерял в бою глаз, а теперь хочет основать в Кандагаре собственное элитное медресе. В школу будут принимать бывших бойцов, и, если Сарацин хочет углубленно изучать ислам, дабы постичь его великолепие, Абдул-хан с радостью оплатит все расходы.

Сарацин, потягивавший чай из жестяной кружки и куривший предложенную губернатором американскую сигарету, слышал о Мохаммеде (Мулле) Омаре и его группе талибов – этим арабским словом называют в Афганистане людей, ищущих религиозных знаний. Хотя Сарацину и польстило предложение губернатора, он отрицательно покачал головой:

– Я поеду домой, в страну, где родился.

– Ты собираешься в Джидду? – спросил губернатор, не в силах скрыть изумление. Однажды ночью у костра он слышал чей-то рассказ про то, что якобы в свое время у Сарацина казнили отца, после чего и начался долгий путь юноши к джихаду.

– Нет, в Эр-Рияд, – ответил Сарацин, и Абдул-хан понял, что тот говорит о столице Саудовской Аравии, резиденции короля Фахда и правящей династии. – Может, вы слышали, что они сделали с моим отцом? – спросил юноша, глядя в глубоко посаженные глаза Абдул-хана.

– Да, люди говорили об этом, – тихо промолвил военачальник.

– Сами понимаете: я должен отомстить.

Это было сказано спокойно, без злобы и прозвучало как простая констатация факта. Если бы губернатор услышал такие слова от любого другого молодого человека, он бы лишь рассмеялся и предложил собеседнику еще одну душистую сигарету. Но другие юноши никогда не противостояли один на один советскому вертолету «хайнд» во всей его мощи и неистовстве, да им даже в кошмарном сне такое не могло привидеться. Наблюдая за Сарацином, Абдул-хан спрашивал себя: а хватило бы ему, имейся у него из всего оружия один только «Блоупайп», мужества совершить такое? Как и многие в Афганистане, губернатор знал, что из всех изобретений ракета – едва ли не самое худшее и опасное: она угрожает жизни несчастного, которому приходится с ней управляться.

Пятифутовый контейнер, в котором размещается ракета, имеет пульт управления для ручного наведения и спусковой механизм. Чтобы произвести выстрел, стрелку-оператору нужно из положения стоя или из положения с колена навести комплекс на цель и запустить ракету с помощью спускового механизма. Оператор должен быть облачен в специальное обмундирование, защищающее его от выхлопных газов и реактивной струи во время запуска ракеты. При этом наблюдается яркая вспышка, что делает стрелка особенно уязвимым для экипажей предполагаемых целей. Еще одна сложность заключается в том, что во время полета ракеты приходится удерживать цель в поле зрения при помощи джойстика на пульте управления. На это уходят драгоценные секунды, и экипаж вертолета может опередить стрелка-оператора, мгновенно развернуть воздушное судно и шквальным огнем уничтожить противника.

А ведь этого одинокого восемнадцатилетнего юношу некому было не только защитить, но, если что, даже похоронить. И все же он не раз в полный рост стоял, когда солнце клонилось к закату, на каменистой горной осыпи, где только длинные тени могли укрыть его, а куски камней и ураган пуль, выпущенных советскими вертолетчиками, пролетали мимо. Стоять там, когда вокруг бушует настоящий смерч, мир кружится в вихре и раскалывается на части, слышать оглушительный рев несущих винтов и двигателя быстро приближающейся машины, пронзительный визг пулемета и грохот пушки, не отступать, не пускаться в паническое бегство, избегая боя, и при этом манипулировать джойстиком перед лицом надвигающейся гибели, в страхе считать бесконечные секунды, надеясь, что мчащийся прямо на тебя конь Апокалипсиса свернет в сторону, направлять головную часть ракеты в самое уязвимое место вертолета, ощущать жар взрыва, запах горящей плоти и смерти (слава Аллаху, не твоей, по крайней мере на этот раз) – такое по плечу немногим мужчинам.

Три раза Сарацин участвовал в самой страшной, какую только можно вообразить, игре «кто первым струсит», и трижды он выходил из нее победителем. Нет, Абдул-хан никогда не стал бы смеяться над таким юношей, что бы тот ни сказал.

– Лучше живи здесь, – вполголоса посоветовал ему военачальник. – Саудовцы арестуют тебя сразу же по приезде. Ты оставил такой след в истории джихада, что под своим настоящим именем перейти границу тебе будет невозможно.

– Знаю, – ответил Сарацин, подливая им обоим чаю. – Отсюда я поеду в Кветту. На местном оружейном рынке за тысячу долларов можно купить паспорт на любое имя.

– И все же будь осторожен: в Пакистане, как правило, недостаточно искусно подделывают документы. Уроженцем какой страны ты себя назовешь?

– Я не против стать ливанцем. В Бейруте есть очень хорошая медицинская школа.

Какое-то время Абдул-хан молчал, а затем поинтересовался:

– Хочешь выучиться на врача?

Сарацин кивнул:

– Если я больше не буду саудовцем, то как мне иначе вернуться на родину и жить там? Страна закрыта для иностранцев, но не для медиков: ливанцу-мусульманину с дипломом врача виза гарантирована. Есть и еще одно преимущество: Аль-Мабахит Аль-Амма не станет понапрасну тратить время на тщательную проверку врача. Ведь предполагается, что это человек гуманной профессии, который спасает жизни.

Абдул-хан улыбнулся, пару минут разглядывал собеседника и наконец сказал:

– На это уйдут годы.

– Долгие годы, может быть, вся жизнь, – улыбнулся в ответ Сарацин. – Но у меня нет выбора, я должен сделать это ради отца. Думаю, именно для этого Аллах и оставил меня в живых – чтобы я уничтожил правящую саудовскую династию.

Губернатор долго сидел молча: ему и в голову не могло прийти, что юный воин в состоянии сделать что-то еще более впечатляющее, чем противостоять в одиночку советским вертолетам. Оказалось, он ошибался.

Размешав чай в своей чашке, Абдул-хан приветственно поднял ее: ему самому лучше, чем кому-либо, было известно, что такое месть.

– Тогда выпьем за то, чтобы ты смог осуществить задуманное, – сказал он. – Иншалла. Если будет на то воля Божья.

– Иншалла, – повторил за ним Сарацин.

Они не знали, что им суждено увидеться снова лишь через пятнадцать лет.

На следующий день, рано утром, губернатор отбыл вместе со своим эскортом. Однако три недели спустя, когда воины-иностранцы свертывали лагерь, ожидая, когда пройдет последняя в том году снежная буря, два юных племянника Абдул-хана, с трудом волоча ноги, пришли в деревню. Из-за метели они были вынуждены отпустить своих лошадей, чтобы те ушли вниз, в более безопасное место, а сами стали подниматься в гору пешком, невзирая на снегопад. Племянники Абдул-хана не предупредили о своем визите, поэтому их никто не ждал. Обернутый в непромокаемую ткань небольшой пакет, который они принесли, предназначался Сарацину, легендарному моджахеду, юноше лишь немногим старше их.

Сидя на кухне, родственники губернатора ждали, когда он распишется, проверив содержимое пакета. Сарацин нашел внутри ливанский паспорт на чужое имя – не плохую подделку с базара в Кветте, а документ на подлинном бланке, точный в малейших деталях, со всеми необходимыми печатями. Абдул-хан приобрел его у продажного сотрудника ливанского посольства в Исламабаде, столице Пакистана, заплатив десять тысяч американских долларов наличными.

Очень важно было и то, что в паспорте имелись соответствующие визы. К нему также прилагался еще один документ, из которого следовало, что обладатель паспорта три года провел в Индии, где получил аттестат одной весьма уважаемой в мире школы, а теперь направляется обратно в Ливан. В паспорт были вложены изрядно потертые купюры на сумму четыре тысячи долларов США. Какая-либо объяснительная записка отсутствовала, да, впрочем, в ней и не было особой необходимости. Знаете, что, на мой взгляд, это напоминало? Словно бы ушедший на покой воин дарит свой тщательно смазанный автомат АК-47 другому, чей боевой путь еще только начинается.

Когда пришла весна и начали таять снега, Сарацин отправился в долгое путешествие через Афганистан. Он шел проселочными дорогами и видел повсюду следы войны: разрушенные города, заброшенные поля, трупы в придорожных канавах. Но многие семьи уже засеивали плантации опиумным маком и прикидывали, сколько выручат от его продажи – самый доходный бизнес в этих краях. Вблизи пакистанской границы наш герой встретил первых возвращающихся беженцев из тех пяти миллионов человек, что покинули страну. Чем дальше он шел, тем больше их становилось.

На границе отсутствовала всякая видимость контроля. Сарацин пересек ее незамеченным на закате безоблачного дня – молодой араб с выдуманным прошлым, чужим именем и безупречным паспортом.

Неудивительно, что я с таким трудом разыскал этого человека, когда пришло время. Как я уже говорил, он был призраком.

Глава 7

Сарацин прибыл в Карачи, огромный город, растянувшийся вдоль Аравийского моря, когда только-только начинался сезон дождей. Юноша потратил несколько долларов, чтобы купить спальное место на палубе старого грузового судна, направлявшегося в Дубай. Отсюда самолеты доброй дюжины авиакомпаний летают без пересадок в Бейрут, так что через неделю усилия Сарацина наконец-то увенчались успехом: он без всяких трудностей прошел ливанский иммиграционный контроль.

Бейрут пребывал в бедственном состоянии: половина города лежала в руинах, многие жители были ранены или измучены до предела. Это устраивало Сарацина: страна едва начинала оправляться после пятнадцати лет гражданской войны, и человек без корней легко мог сойти за местного уроженца в этом городе, полном разбитых судеб.

Он всегда был способным учеником и после шести месяцев усердной работы с помощью мудрых наставников, которых обрел в самой радикальной мечети Бейрута, легко сдал вступительные экзамены в медицинский колледж. Как и для большинства студентов, серьезной проблемой для Сарацина оказалась высокая плата за обучение, но, к счастью, он узнал о программе стипендий Государственного департамента США, целями которой были возрождение нации и поощрение демократии. Служащие американского посольства США даже помогли ему заполнить анкеты.

Благодаря столь щедрой помощи денег теперь хватало, и Сарацин получил возможность посвятить дни изучению медицины, а ночи – террора и революции. Молодой человек занимался усердно, делая перерывы только на молитву и скромный обед. Он прочитал всех великих: Мао, Че Гевару, Ленина; он посещал собрания фанатичных панарабских националистов, слушал выступления палестинских поджигателей войны и нескольких исламских деятелей, отличавшихся взглядами столь дикими, словно бы эти люди застряли в Средневековье и понятия не имели, что на дворе двадцатый век. Один из них собирал средства на создание организации под названием «Аль-Каида»: в переводе с арабского это означает «основа», «база», «фундамент», «принцип». Юноша слышал об этом человеке, своем земляке-саудовце по имени Усама бен Ладен, еще когда сражался в Афганистане. Однако в тот день, когда Сарацин впервые увидел в мечети этого рослого тридцатипятилетнего мужчину, он, в отличие от всех прочих, не пытался произвести на него впечатление своим пламенным красноречием, а, по своему обыкновению, помалкивал. Еще одно доказательство того, что самый тихий человек в компании, как правило, самый опасный.

Посещал Сарацин и еще одну экстремистскую группу, такую маленькую, что заседания ее проходили в пыльной комнате, обычно занимаемой университетским обществом филателистов. Именно там он проникся идеей, которая кардинальным образом изменила всю его жизнь. Да и не только его собственную жизнь, но и, как ни печально это признавать, судьбы многих других людей. В тот день перед членами группы попросили выступить с лекцией некую женщину. Та сказала, что ее зовут Амина Эбади (не исключено, что имя было вымышленным) и работает она в огромном лагере для беженцев в городе Джебалия. Это в секторе Газа, очаге радикализма, одном из самых бедных мест на земле, ставшем пристанищем для ста сорока с лишним тысяч палестинцев.

Темой лекции был гуманитарный кризис в лагере. Послушать ее пришло человек десять. Однако это не смутило женщину: Амина Эбади привыкла плыть против течения международного безразличия. Ничего, однажды кто-нибудь ее услышит, и все изменится к лучшему.

Стоял удушающе жаркий вечер, и посреди своего выступления Амина приподняла чадру.

– Нас так мало, что я ощущаю себя в кругу семьи, – сказала она с улыбкой.

Никто из немногочисленной аудитории ей не возразил. Если даже Сарацин и намеревался это сделать, то такая возможность была безвозвратно упущена: он слишком долго находился под впечатлением от увиденного на мгновение лица молодой женщины.

Потом вновь остался только ее серьезный голос, и юноша мысленно нарисовал портрет Амины: бездонные глаза, выразительный рот, безупречная кожа. Туго стянутые назад волосы придавали ей сходство с мальчиком, а переполнявшая молодую женщину жажда жизни напомнила Сарацину об одной из сестер, хотя Амина была старше его лет на пять. Он не получал никаких известий от своих близких с того дня, как уехал из Бахрейна. Внезапно его захлестнула волна тоски по дому.

Когда Сарацин справился со своими эмоциями, женщина что-то говорила о ближних врагах.

– Извините, – сказал он, – вы не могли бы повторить?

Амина перевела взгляд своих больших глаз на молчавшего доселе юношу. Ей сказали, что это усердный студент-медик, но по его обветренному лицу женщина догадалась, что перед ней почти наверняка возвратившийся с джихада воин. Она знала людей этого типа: в лагере в Джебалии было полно ветеранов-моджахедов.

Обратившись к юноше с почтением, которого он, несомненно, заслуживал, Амина сказала, что почти все проблемы арабов в мире вызваны теми, кого можно назвать ближними врагами: в первую очередь Израилем, а также безжалостными диктаторами, которыми так богат этот регион, и коррумпированными феодальными монархами вроде короля Саудовской Аравии – марионетками Запада.

– Я все время слышу, – продолжила она, – что если, мол, уничтожить ближних врагов, то большинство наших проблем будет решено. Лично я сомневаюсь, что подобное возможно. Как вы думаете, почему эти безжалостные враги, которым доставляет наслаждение угнетать и убивать нас, живут и процветают? Да потому, что их поддерживает так называемый дальний враг. И лишь немногие мудрые люди понимают: если удастся его победить, все ближние враги потерпят крах.

– Что мне нравится в теориях, – заметил студент-медик, – они всегда звучат убедительно. Но совсем другое дело, если вы захотите осуществить их на практике. Неужели вы всерьез полагаете, что возможно уничтожить такую могущественную страну, как США?

Женщина улыбнулась:

– Я уверена, вы знаете, что воины джихада сломали в Афганистане хребет не менее сильного государства.

На протяжении всего обратного пути – а Сарацин шел пешком до дома целых пять миль – он пребывал в смятенных чувствах. У него никогда не имелось четкого плана, как свалить саудовскую династию. Он хорошо знал, почему все недовольные режимом эмигрировали из этой страны и жили за границей: те, кто оставался дома, находились под пристальным наблюдением и планомерно уничтожались. Достаточно вспомнить, что случилось с его отцом. И теперь юношу не на шутку вдохновила перспектива нанести серьезный удар по дальнему врагу арабов, заставив таким образом рухнуть саудовскую монархию!

Когда Сарацин входил в свою маленькую квартирку, то уже понял, в каком направлении двигаться дальше: он, пожалуй, продолжит учиться на врача, но в Саудовскую Аравию возвращаться не станет. Сарацин еще не знал, как именно осуществит свой план – Аллах подскажет, когда придет время, – но в тот день он твердо решил вступить в битву с державой, которая занимает особое место в коллективном арабском сознании.

Юноша понимал: это займет годы, иногда трудности будут казаться непреодолимыми, но его долгий путь к массовому убийству уже начался. Он собирался нанести удар в самое сердце Америки.

Глава 8

И вот десять лет спустя после того, как Сарацин принял судьбоносное решение, я стоял очень далеко, чуть ли не за полмира от того места, где это случилось, на парижском тротуаре, и беседовал с незнакомцем, чернокожим хромым мужчиной лет пятидесяти.

Вышло так, что встреча с лейтенантом Брэдли предопределила всю мою дальнейшую жизнь, но в тот момент я мысленно проклинал его. Желание копа обсудить мою книгу привело к тому, что он разрушил тщательно выстроенную систему защиты, скрывавшую мою подлинную личность.

Сам Брэдли, по-видимому, даже не догадывался, какой силы взрыв произвел. Он объяснил мне, что час тому назад оказался у дверей моей квартиры как раз вовремя, чтобы увидеть, как некий человек – предположительно, тот самый, кого он искал, то есть я, – садится в такси. Бен тоже поймал такси, проследовал за мной до пляс де ля Мадлен, покружил вблизи площади и, не сумев разыскать меня, вернулся обратно в квартиру, чтобы вновь взять след. Именно он стучал в дверь и, не зная наверняка, внутри я или нет, решил подождать меня на улице.

Создавалось впечатление, что Брэдли эта ситуация даже забавляет, и это лишь усилило мою антипатию к нему. Я мечтал отделаться от назойливого типа, но не знал как. Был к тому же и еще один нюанс: если чернокожему лейтенанту удалось разыскать меня, то это вполне мог проделать и кто-нибудь другой. Греки, например. А потому об эмоциях надлежало временно, пока я не узнаю, каким образом он сумел это проделать, забыть.

– Не желаете чашечку кофе? – спросил я учтиво.

Лейтенант ответил, что не прочь перекусить, и заявил, что он меня приглашает. Вот наивный! Да в этой части Парижа, чтобы оплатить наличными эспрессо с эклером, ему пришлось бы основательно растрясти свою заначку, а я вовсе не был склонен проявлять к этому типу милосердие.

Мы молча направились по улице Франциска Первого, держась в нескольких шагах друг от друга, но не успели пройти и пяти ярдов, как пришлось остановиться: Брэдли мужественно cтарался не отставать, однако хромал на правую ногу гораздо сильнее, чем мне сначала показалось.

– Родовая травма? – Когда я сержусь, могу стать весьма язвительным.

– Нет, просто у меня новая нога, – парировал он. – С прошлого года.

– Травма спортивная или получена на работе? – Я шел рядом с ним и не считал нужным молчать.

– На службе. – Бен сделал паузу. – В Южном Манхэттене. Вбежал в здание, не подумав. Конечно, и раньше такое бывало, но тут особый случай: повезло, что вообще остался жив. – По тону лейтенанта было ясно, что он не склонен вдаваться в детали.

Мы пошли медленнее.

– Полагаю, у вас проблемы с бедром? – Я был уверен, что прав, видя, как он покачивался при ходьбе. В моей памяти сохранились кое-какие медицинские знания.

– Ага, врачи заменили сустав титаном и пластиком. Сказали, мол, надо пройти длительный курс реабилитации – но не восемь же месяцев, черт побери!

«Полицейский из убойного отдела с разрушенным бедром и титановыми скобами, чтобы скрепить кость, – похоже, огнестрельная рана, нанесенная из оружия крупного калибра», – решил я.

Брэдли не стал особо распространяться на эту тему, и я слегка подобрел к нему. Действительно, хуже, чем коп, хвастающийся своим боевым прошлым, может быть разве что болтливый шпион.

Мы остановились под фонарем, и я сделал жест в сторону отеля из белого камня. Рядом с ним были припаркованы три новых «роллс-ройса-фантом».

– «Плаза Атени», – сказал я. – Мы можем здесь выпить кофе.

– Похоже, заведение дорогое, – заметил Брэдли, еще не зная, что очень скоро поймет истинное значение этого слова.

Мы прошли через вращающуюся дверь, пересекли отделанный мрамором холл и оказались в великолепной галерее отеля, откуда вышли в один из красивейших дворов Парижа.

Внутреннее пространство двора было замкнуто со всех сторон окнами спален, а стены увиты плющом. И повсюду затененные красными тентами, нависшие среди зелени балконы, с которых гости могут глядеть вниз на концертный рояль, любоваться изысканной фигурной стрижкой кустов, наблюдать за российскими олигархами и прочим мусором, собранным со всей Европы. Мы заказали столик в глубине двора, почти скрытый от посторонних взоров. И потрепанный жизнью коп принялся объяснять мне, как он развенчал легенду об одном из самых засекреченных агентов мира.

Хотя, как уже упоминалось, Брэдли особо не распространялся на сей счет, мне вскоре стало ясно, что увечья, которые он получил, когда вбежал в здание, не ограничились сломанным бедром. Одно легкое также вышло из строя (как видно, туда угодила пуля), а кроме того, он получил травму позвоночника и сильный ушиб головы – в результате это вылилось в три недели, проведенные в реанимации.

Первую неделю все висело на волоске, было неясно, выживет ли он вообще. Жена буквально переселилась жить в больницу. Кое-как врачам с ее помощью удалось откатить глыбу, завалившую вход в пещеру. Когда же Брэдли в конце концов перевели из реанимации в обычную палату, стало понятно, что его болезни не только телесного свойства. Заглянув в бездну, он едва говорил и, казалось, до некоторой степени утратил чувствительность. Уж не знаю, чем это было вызвано, возможно, он не сумел кого-то сберечь – сам Брэдли мне ничего не объяснил, – но он явно столкнулся в этом здании с чем-то ужасным и оставил там частицу своей души.

– Я был жив, но представлял собой лишь тень человека, который ушел в тот ужасный день на службу, – тихо сказал он. – Оцепенение, утрата эмоциональных связей – эти последствия были хуже физических увечий, причем не только для меня, но и для Марси.

Даже любовь жены не могла вырвать его из тьмы и обратить лицом к свету. Я был уверен, хотя Бен и не использовал этот термин, что он страдал от так называемого военного невроза, который теперь обычно диагностируют как посттравматическое стрессовое расстройство. После нескольких недель безрезультатного лечения успокаивающими препаратами врачи предположили, что для восстановления здоровья больного будет более благоприятна домашняя обстановка. Возможно, им просто понадобилось срочно освободить койку в госпитале.

Марси потратила два дня на переустройство квартиры, приспособив часть спальни для принятия на дому физиотерапевтических процедур и заполнив помещение любимыми книгами мужа и дисками с музыкой – тем, что могло хоть как-то развлечь его.

– Увы, это не сработало, – посетовал мой собеседник. – Слишком много негатива во мне накопилось. Тяжелый случай того, что психологи называют «комплексом вины выжившего».

Вот тут-то я впервые осознал, что кто-то, скорее всего, погиб в тот день, возможно напарник лейтенанта или несколько других членов команды. Оглядываясь назад, признаю`, что, наверное, проявил в этой ситуации поразительную черствость, но могу сказать в свое оправдание, что у меня просто не было времени разбираться в подробностях – Брэдли торопился.

Какие бы надежды ни возлагала Марси на исцеляющую силу любви, душевная болезнь нередко берет свою ужасную дань, даже если отношения между супругами идеальные.

Поскольку муж получил увечья при исполнении служебных обязанностей, ей не надо было заботиться об оплате медицинских счетов. После трех недель, едва не разрушивших ей душу, Марси подыскала хорошую частную лечебницу в Гудзон-Фоллз – это на севере штата Нью-Йорк. Но пока не решалась отправить туда Бена: в глубине души бедная женщина не была уверена, вернется ли супруг домой, однажды попав туда.

Я посетил не одно собрание Общества анонимных наркоманов, а потому прекрасно знаю: уже минут через двадцать кто-нибудь непременно встает и говорит, что достиг самого дна, прежде чем начать долгий путь наверх. Точно так же случилось и с Марси.

Однажды она засиделась вечером допоздна, заполняя анкету, полученную из лечебницы. Бен спал в соседней комнате, в который уже раз видя во сне, как снова и снова умирают люди. Внезапно Марси почувствовала, что все глубже погружается в трясину отчаяния. Она не знала, конечно, что уже достигла дна. Дойдя до вопроса: «Чем бы хотел заняться пациент вместе со всеми остальными?», она ответила: «Ничем определенным». Какое-то время бедная женщина, которая перепробовала уже все, что только можно, смотрела на это страшное слово, а потом тихо сказала:

– Ничем.

Марси была умна, работала учительницей в привилегированной нью-йоркской средней школе и, как большинство женщин, много думала о любви.

Она знала: даже в браке, если ты слишком потакаешь партнеру, он норовит сесть тебе на шею, и потом ты уже всегда будешь делать все по его правилам: и ссориться, и мириться, и заниматься сексом. Иногда необходимо настоять на своем: пусть он идет тебе навстречу – это нужно хотя бы для того, чтобы поддерживать равновесие.

Марси обернулась и посмотрела на дверь спальни. Она сделала так много, чтобы восстановить душевное здоровье мужа, что ни о каком равновесии говорить уже не приходилось. Надо было что-то выдумать, чтобы извлечь супруга из кельи, которую он сам выстроил, и вновь приблизить его к себе.

Когда Бен через семь часов очнулся от наркотического забытья, ему показалось, что он попал в чью-то чужую жизнь. У них с Марси была другая спальня, и засыпал он в другой комнате. Правда, окна и двери остались на прежних местах, но все, что придавало помещению индивидуальный характер, делало его семейным пространством, исчезло.

Никаких фотографий, картин, никакого сора на полу. Куда-то пропал телевизор, таинственным образом исчез даже их любимый килим. Кроме кровати и физиотерапевтического оборудования, в спальне не было совсем ничего. Она показалась ему безликой белой комнатой в конце вселенной.

Не в силах понять, где находится, Брэдли соскользнул с кровати и, хромая, пересек комнату. Открыв дверь, он заглянул в параллельную вселенную.

Жена на кухне варила себе кофе. Брэдли молча наблюдал за ней. За двадцать лет, что они были вместе, Марси в его глазах стала еще красивее. Высокая и стройная, с незамысловатой прической, подчеркивающей правильные черты лица, и, что особенно важно, не слишком сильно заморачивающаяся своей внешностью. Это делало ее еще более привлекательной.

Глядя на любимую жену, Бен ощутил комок, подкатывающий к горлу. И подумал: а что, если он видит сейчас свое прошлое? А вдруг он так и не выбрался из того здания и уже мертв?

Марси заметила, что муж пришел в себя, и улыбнулась ему. Брэдли почувствовал облегчение: люди, узревшие мертвеца в дверях своей спальни, так себя не ведут – в этом он был абсолютно уверен. В особенности Марси, которая никогда особенно не любила Хеллоуин и питала глубокое отвращение к кладбищам.

Впервые за долгие месяцы настроение Марси резко улучшилось: благодаря ее новой стратегии Бен, по крайней мере, подошел к двери своей кельи и выглянул наружу.

– Через минуту-другую я ухожу на работу. Когда вернусь, приготовлю обед, – сказала она.

– Как – на работу? – спросил он, пытаясь сосредоточиться на этой мысли. После случившегося с ним несчастья жена больше не преподавала в школе.

Марси промолчала: неужели не понятно, что хоть кто-то из них двоих должен трудиться? Бен наблюдал, как она доела тост, схватила свою сумочку и, кивнув ему на прощание, вышла из квартиры.

Брэдли немного постоял в дверном проеме, но поскольку опираться на скрепленную скобой ногу было больно, он сделал единственное, что было разумно в его положении: вернулся из параллельного мира в свою белую комнату.

Бен лег, но, сколько ни старался, не мог ясно осознать происходящее – так много обезболивающих наркотических средств скопилось за последнее время в его организме. Лежа в одиночестве, он пришел к выводу, что единственное разумное решение – избавиться от этой зависимости. Такой выход, хоть и таил в себе немалую опасность, обещал переломить ситуацию: Брэдли наконец-то брал на себя ответственность за выздоровление.

Несмотря на обещание, Марси не приготовила ему в тот вечер обед. Вместо подноса с едой она осторожно, боясь нарушить его тревожный сон, положила на прикроватный столик книгу в твердой обложке, надеясь, что в отсутствие каких-либо других занятий муж рано или поздно возьмется за чтение. Эта идея посетила ее нынешним утром, и сразу же по окончании уроков в школе она отправилась в книжный магазин неподалеку от Кристофер-стрит. Он назывался «Зодиак букс», но не имел никакого отношения к астрологии, а был назван в честь серийного убийцы, маньяка из Северной Калифорнии, чьи деяния породили целую ветвь издательского бизнеса.

Марси никогда не бывала в этом магазине, но слышала о нем от Бена, поэтому, поднявшись по крутым ступенькам, с удивлением обнаружила, что находится внутри огромного пространства, сильно напоминающего склад. То было крупнейшее в мире хранилище книг, посвященных расследованию преступлений и криминологии. Она объяснила пожилому владельцу, что ей нужна специальная, богатая фактами литература, чтобы занять на время болезни профессионала.

Высоченный, смахивавший на могучую секвойю хозяин магазина совершенно не походил на торговца книгами. Да и неудивительно: этот человек раньше служил в ФБР. Он неторопливо провел Марси мимо пыльных полок к книгам и журналам под табличкой «Новые поступления». Некоторые из них, похоже, вышли лет сорок тому назад, не меньше. В маленькой картонке на полу, только что доставленной из типографии, он нашел желтовато-коричневый том.

– Вы упомянули, что человек, для которого вы ищете книгу, болен, – сказал мистер Секвойя, – демонстрируя покупательнице книгу. – Пятьдесят страниц этого чтения добьют его окончательно.

– Шутите? А если серьезно: эта книга хоть на что-нибудь годится?

Улыбнувшись, он махнул рукой в сторону полок:

– Все остальное можно просто выбросить.

В результате книга, над которой я так долго трудился, оказалась на прикроватном столике Брэдли. Лейтенант увидел ее, проснувшись ранним субботним утром, но не стал брать в руки. Когда Марси внесла завтрак, Бен поинтересовался, указывая на мое сочинение:

– А это еще зачем?

– Думала, может, книга тебя заинтересует. Полистай ее, если возникнет желание, – сказала Марси, стараясь не давить на мужа.

Тот даже не взглянул на том, повернувшись к подносу с едой. В течение дня разочарование бедной женщины все росло: несколько раз Марси подходила к постели мужа, чтобы проверить, не сдвинулось ли дело с мертвой точки, но Бен так и не приступил к чтению.

Она не знала, что Брэдли, проснувшись, был в страшном смятении. Его организм адаптировался к отказу от наркотиков, проходя стадию страшной ломки: головная боль, словно отбойный молоток, раскалывала череп, калейдоскоп мыслей бесконтрольно крутился в голове, заставляя вспоминать даже то, о чем он не хотел думать.

Когда Марси начала готовить ужин, она уже перестала надеяться. Видя, что муж не проявляет ни малейшего интереса к книге, женщина вновь достала не до конца заполненную анкету частной лечебницы и стала прикидывать, как лучше сказать Бену, что ему надо вернуться в больницу. Зная, что это сильно расстроит мужа, Марси вся буквально извелась, окончательно пала духом и уже готова была расплакаться, когда открыла дверь спальни, не ожидая ничего хорошего.

Бен сидел на кровати, обливаясь путом, с перекошенным от боли лицом. Тридцать страниц книги было прочитано, и один Бог знает, каких усилий ему стоило продвинуться так далеко. Но он понимал, что это нужно Марси. Входя, жена каждый раз бросала взгляд на книгу.

При виде мужа Марси от изумления едва не уронила поднос, но, боясь своими расспросами вновь загнать его обратно в келью, постаралась вести себя как ни в чем не бывало.

– Дерьмо собачье! – вдруг сказал Бен.

Возникшая было надежда улетучилась, и Марси приготовилась к новой вспышке необузданной ярости.

– Извини, но продавец в книжном магазине сказал мне… – начала она.

– Да я не о книге – она чудо как хороша, а об авторе! – раздраженно пояснил муж. – Тут написано, что он якобы из ФБР. Как бы не так, уж меня-то не проведешь! Я знаю этих типов: они ни за что не полезут в самое пекло. А этот парень – что-то особенное.

И Бен указал в книге места, которые привлекли его внимание. Но Марси не могла на них сосредоточиться. Бросая тайком взгляды на мужа, она гадала, разожжет ли эта искорка интереса костер, или же она быстро угаснет и Бен вновь погрузится в пустоту, как это иной раз бывает у людей, вышедших из комы.

Брэдли нашел на подносе салфетку и вытер с лица пот. Пока он это проделывал, Марси перелистала книгу, отыскала информацию об авторе и пробежала ее глазами. Фотография отсутствовала.

– Кто же он тогда на самом деле, этот Джуд Гарретт? – спросила она.

– Понятия не имею. Остается надеяться, что он по ошибке случайно сам выболтает нам это, – ответил Брэдли. – А ну-ка, глянем повнимательнее.

Весь уик-энд огонь продолжал гореть, к великой радости Марси. Она сидела на кровати, а муж штудировал страницу за страницей, зачитывая ей вслух большие куски и высказывая свои соображения. И чем больше Бен вникал в тонкости криминологических расследований, тем чаще думал о преступлении, которое он всячески старался забыть. Обрывки воспоминаний о случившемся в том здании постоянно выплывали на поверхность его сознания. Бен нервничал, потел и учащенно дышал.

В воскресенье вечером его вдруг прорвало: таившиеся под спудом слова наконец-то вылились наружу и перехлестнули дамбу долгого молчания. Брэдли сказал жене, что был момент, когда он ощущал себя так, словно попал в бетонную могилу, настолько темную, что не мог даже разглядеть лицо умиравшего рядом с ним человека. Бен расплакался: единственное, что он сумел сделать для товарища по несчастью, – запомнить его прощальные слова, обращенные к жене и двум малолетним детям. Именно в этот момент, когда муж рыдал в ее объятиях, Марси воспрянула духом и впервые подумала, что, возможно, все еще наладится.

Потом Бен вернулся к чтению, и Марси прошла вместе с ним весь этот путь до последнего слова. Через несколько часов Брэдли сказал, что, на его взгляд, автор слишком умен, чтобы как-то ненароком себя выдать. Бен пошутил, что это головоломка хоть куда: только выдающийся мастер расследований способен определить, кто же этот парень на самом деле.

Не сказав ни слова, Марси вышла в другую комнату и включила свой ноутбук. С этого момента установление личности автора (то есть моей) стало для супругов Брэдли неким проектом, средством реабилитации здоровья Бена и возобновления любовных отношений.

А для меня это оказалось сущим бедствием.

Глава 9

Девятнадцать слов – ну кто бы мог подумать! Сидя в тот памятный вечер в «Плаза Атени», я, ничего пока не признавая и не отрицая, спросил у Брэдли, почему он решил, что автора пособия следует искать в Париже. И вот что он мне ответил: девятнадцать дурацких слов в книге – всего лишь девятнадцать, тогда как общее количество их превышало триста двадцать тысяч – выдали мой секрет.

Бен объяснил, что семь из них были попыткой автора описать оттенки разлагающейся крови. Точно помню фрагмент текста, где я сравнивал эти оттенки с конкретным видом дерева, листва которого каждую осень моего детства меняла цвет с ярко-красного на коричневый. И что с того? – спросите вы. Оказывается, Брэдли позвонил профессору ботаники и спросил его про это дерево. Как выяснилось, оно уникально для восточного побережья США, и я непреднамеренно назвал тот регион, где вырос.

Следующие двенадцать слов (приблизительно через две сотни страниц) относились к орудию убийства – палке для игры в лакросс, которую я узнал, поскольку в эту игру играли в школе, где я учился. Брэдли не поленился позвонить в Федерацию лакросса США и там выяснил, что на восточном побережье имеются сто двадцать четыре средние школы, в которых учащимся предоставляют возможность заниматься этим видом спорта. Так супруги еще ближе подошли к решению задачи.

К тому времени Марси отыскала в Нью-Орлеане двоюродную сестру Джуда Гарретта и узнала, что ее покойный братец окончил школу в 1986 году и с тех пор не читал ничего, кроме программы телевидения, да и то в основном лишь разделы, посвященные спортивным передачам. Это подтверждало подозрения Бена. С чего бы этому парню вдруг написать книгу, да еще такую толковую?

Брэдли обзвонил сто двадцать четыре школы, в которых играли в лакросс, и от имени полицейского департамента Нью-Йорка запросил фамилии всех выпускников мужского пола 1982–1990 годов, для верности еще немного расширив диапазон поиска. Очень скоро у Брэдли имелся длинный список имен, за одним из которых, как он был уверен, и скрывалась подлинная личность автора.

Изучить такое количество материала казалось непреодолимо трудной задачей, но большинство этих школ оказались частными: они все время искали денежные пожертвования, чтобы пополнить свой банковский счет. Основным источником финансирования являлись бывшие ученики, а самыми лучшими базами данных располагали ассоциации выпускников. У них имелись обширные досье на всех питомцев школы, и Брэдли просматривал страницы, посвященные нынешним юристам и банкирам с Уолл-стрит, выискивая что-нибудь необычное.

Работать пришлось долго, и вот однажды старания Бена и Марси увенчались успехом: как-то вечером они обнаружили в списках выпускников Колфилдской академии некоего Скотта Мердока.

– Он окончил школу в восемьдесят седьмом году, – сказал мне Брэдли, надкусывая самый дорогой в мире эклер. – Затем поступил в Гарвард, изучал медицину, получил докторскую степень по психологии. Перед ним открывались большие перспективы, но… Ассоциация выпускников не располагала о нем абсолютно никакой информацией: у них не было ни его адреса, ни списка работ – вообще ничего. Этот человек просто исчез, словно в воду канул. Он был один такой из всех, чьи досье мы просмотрели.

Брэдли взглянул на меня, как видно пытаясь понять, о чем я думаю. Но я молчал, занятый своими мыслями: было странно услышать имя Скотта Мердока через столько лет. Иногда, в самые худшие моменты жизни тайного агента, когда мне приходилось быть одновременно судьей и исполнителем приговора, я гадал, что случилось с этим человеком.

Помолчав какое-то время, Брэдли продолжил:

– В ходе дальнейшего расследования я узнал в Гарварде, что доктор Мердок получил работу в корпорации РЭНД. Они знали об этом, потому что его вербовали прямо в кампусе, – имелась соответствующая запись. Но странное дело: в РЭНД категорически заявили, что ничего о таком человеке не слышали. То же самое утверждали профессиональные ассоциации, лицензионные комитеты и все другие организации, в которые мы обращались. Складывалось такое впечатление, что доктор Скотт Мердок, покинув Гарвард, исчез с лица земли. Куда же он делся? – спрашивали мы себя.

Холодок, появившийся у основания моего позвоночника, быстро поднимался вверх. Итак, эта парочка выяснила, что Скотт Мердок бесследно исчез. Интересно, что еще они раскопали?

– Мы выяснили старый адрес Скотта Мердока, еще тех времен, когда он учился в школе, – продолжал Брэдли, – и отправились в Гринвич, штат Коннектикут. Я поговорил с кем-то в доме по двусторонней связи, объяснил, что я из Департамента полиции Нью-Йорка, и ворота открылись.

Я поднял на лейтенанта глаза, гадая, какое впечатление на него и Марси, с трудом сводящих концы с концами на Манхэттене, произвела бесконечная подъездная аллея моего детства, идущая мимо конюшен по берегу живописного озера и заканчивающаяся у одного из десяти красивейших особняков в Америке. Словно читая мои мысли, Брэдли тихо добавил:

– Мы даже не могли себе представить, что в США есть такие дома.

Его нынешний владелец, хорошо известный рейдер, сказал им, что старики Мердок умерли.

– Слышал, якобы у них был всего один ребенок. Понятия не имею, что с ним стало. Одно скажу наверняка: их сынок явно не бедствует.

На следующий день двое сыщиков изучили книгу регистрации смертей и обнаружили записи, касающиеся Билла и Грейс.

– Мы даже побеседовали с несколькими людьми, присутствовавшими на обоих похоронах, – сказал Брэдли. – Все в один голос утверждали, что Скотта на них не было.

По тону собеседника я понял: он считает данный факт самым странным во всей этой истории. Однако у меня не было ни малейшего намерения объяснять ему, что я бы сделал все от меня зависящее, чтобы приехать на похороны Билла, если бы только знал о его смерти.

Думаю, Брэдли понимал, что коснулся обнаженного нерва, и, как порядочный человек, не стал развивать эту тему. Вместо этого коп сообщил мне: уже тогда он был уверен, что Скотт Мердок – представитель родственной профессии.

– А через два дня, – заключил он, – мы знали это наверняка.

Очевидно, они с Марси отправили мой номер социального обеспечения, тот, что был у меня в Колфилдской академии и Гарварде, в Вашингтон для всесторонней проверки. Они хотели выяснить, когда был присвоен этот номер, был ли он заменен на другой и прочие подробности, которые могли бы пролить свет на нынешнее местонахождение доктора Мердока. Полученный ими ответ был кратким и весьма интригующим: такой номер вообще никому не присваивался.

Я сидел словно воды в рот набрав. Какой-то идиот, мелкий служащий из «Дивизии», здорово напортачил. Я мгновенно понял, чту тогда произошло. Много лет назад, когда я менял свою личность, готовясь к первому заданию, специальная бригада удаляла все следы моей прежней жизни. Они закрывали банковские счета, аннулировали кредитные карточки, уничтожали паспорта – словом, вымарывали все, связывавшее тайного агента с его прежней личностью. Создавалось впечатление, что человек попросту отбыл в заморские страны, как делают многие молодые люди, и там исчез.