СМЕРШ идет по следу. Спасти Сталина! Юнак Виктор
– Личные документы все сдали?
– Так точно, товарищ капитан. Лично проверил, – заверил Кузьменко.
– Хорошо, Кузьменко. – Усков еще раз окинул взглядом бойцов, чуть дольше задержавшись на Таврине, обнял Кузьменко за плечи и отвел немного в сторону. – Глаз не спускай с Таврина.
– Вы же знаете, мне два раза приказывать не нужно, – так же тихо ответил старшина.
– Желаю успеха, товарищи! – капитан снова повернулся к разведчикам. – И главное, всем вернуться живыми и невредимыми. У нас еще с вами впереди бои за Берлин.
– Мы же все понимаем, товарищ капитан!.. Мы только туда и обратно!.. Не впервой!
Бойцы по одному уходили. Предпоследним шел Таврин. Пожимая ему руку, ротный слегка задержал его.
– Товарищ красноармеец, не знаю почему, но мне передали приказ, согласно которому вам нужно завтра утром, по возвращении с задания, срочно явиться в Особый отдел дивизии.
Таврин вздрогнул, но темнота скрыла его волнение. Как же сглупил Усков, предупредив его об этом. А может, капитан и хотел его предупредить?
– Какие вопросы, командир, – постарался улыбнуться Таврин. – Вернусь с задания и тут же лечу в штаб дивизии.
Усков, глядя ему в глаза, спросил:
– Не носил ли ты когда-либо фамилию Шило?
Таврин выдержал прямой взгляд ротного, ни один мускул на его лице не дрогнул.
– Никак нет, товарищ капитан! Всю жизнь ношу фамилию Таврин, которой и горжусь.
– Ну, удачи! – Усков с облегчением выдохнул и хлопнул Таврина по плечу.
Таврин ускорил шаг, догоняя товарищей.
«Заложил все-таки, сука! – Таврин почувствовал себя загнанным волком. – Как же, дождетесь вы меня в вашем Особом отделе. Видимо, пора! Больше такого случая не будет».
Дозор медленно, но верно продвигался к линии фронта, находившейся в нескольких сотнях метров от их позиции. А оттуда и до Ржева, цели их задания – рукой подать. Таврин внимательно смотрел по сторонам. Угловым зрением видел, что старшина время от времени посматривает в его сторону. Но вот впереди послышалась немецкая речь. Разведчики напряглись.
– Ложись! – шепотом скомандовал старшина.
Все тут же залегли, сняв с предохранителя автоматы ППШ.
Таврин понял, что, если сейчас он не воспользуется представившейся возможностью, потом может быть поздно. Он стал медленно отползать назад, к заранее выбранному толстому дереву, росшему метрах в двадцати в стороне от залегших красноармейцев. Закинув автомат за спину, стараясь не дышать, Таврин все ближе и ближе подползал к намеченной цели. Товарищи не обращали на него никакого внимания, поскольку голоса немецких дозорных не удалялись, к тому же вдалеке показались фары двух ехавших мотоциклов. Поравнявшись с немецким дозором, мотоциклисты остановились. Переговорили накоротке. Уехали.
Таврин был уже за деревом. Поднялся, отряхнулся, поправил автомат и двинулся в том направлении, куда уехали мотоциклисты и откуда шел немецкий дозор. От своих однополчан он оторвался довольно далеко, чтобы не бояться их. Теперь самое главное – как лучше преподнести себя немцам. Он задумался и вздрогнул от хрустнувшей под подошвой его сапога ветки. В этот же самый миг совсем рядом от него прозвучал окрик немецкого часового.
– Хальт!
Таврин от неожиданности даже присел, но тут же взял себя в руки и вышел из-за укрытия, подняв руки.
– Я сдаюсь! Их эрфангенгебен!
Часовой направил на Таврина луч довольно мощного фонарика. Яркий свет осветил Таврина снизу вверх. Когда луч света дошел до его лица, Таврин прикрыл глаза ладонями.
– Хенде хох!
– Так свет-то убери с глаз.
Таврин снова поднял руки вверх и тут же зажмурил заслезившиеся от яркого света глаза. Немец опустил луч на автомат ППШ, висевший на груди у Таврина.
– Ваффен! Лёз! Оружие! – командовал часовой.
– Пожалуйста, битте! – Таврин тотчас же снял с груди автомат, положил его на землю и ногой подтолкнул к немцу. – Я бы хотел поговорить с вашим офицером. Цу дойче официр, битте.
Часовой, выставив в сторону Таврина свой автомат, осторожно наклонившись, поднял с земли автомат Таврина, повесил его себе на плечо. После этого почти вплотную приблизился к Таврину и ткнул в его грудь стволом автомата.
– Лёз! Шнелль!
Таврин пошел в указанном немцем направлении. Часовой на расстоянии вытянутой руки следовал за ним, изредка командуя: налево, направо, быстрей.
6
Таврин стоял навытяжку перед немецким капитаном, представляющим Особый отдел сухопутной дивизии, который сидел за столом и внимательно несколько минут изучал пленного. Его удивительно благородное лицо почему-то сразу стало симпатичным капитану. Он неосознанно даже залюбовался этим русским.
– Ваше имя, отчество, фамилия, – наконец спросил особист.
– Таврин Петр Иванович, 1909 года рождения. Капитан Красной Армии. Уходя в разведку, специально переоделся в форму рядового. Я сын полковника царской армии Российской империи, расстрелянного большевиками в 1918 году. Прошу заметить – добровольно сдался в плен со своим оружием. До войны работал начальником Туринской геолого-разведочной партии.
Возможно, это благородство в лице и является результатом его происхождения. Если, конечно, этот русский не врет – подумалось немцу.
– Значит, вы – сын полковника царской армии – воевали в рядах Красной Армии, расстрелявшей вашего отца?
– Я добровольно записался в Красную Армию, имея в виду далеко идущие планы перехода на сторону армии Третьего рейха.
– Как же вы намеревались перейти на сторону вермахта, стреляя при этом и, возможно, убивая его солдат?
– Никак нет, господин капитан. Ни разу я не применял свое оружие против немецких солдат.
– Но вы же ходили в бой?
– Так точно, ходил.
– Как же можно ходить в бой и не стрелять в противника?
– А я не высовывался, – ухмыльнулся Таврин. – Отсиживался за спинами других. Я же, пусть и младший, но офицер. Да и стрелял всегда в воздух.
– И ваши особисты всегда относились к этому спокойно?
– Я по натуре очень хитрый человек, господин капитан. Если меня энкавэдэшники не смогли раскусить за двадцать пять лет советской власти, то уж один год я как-нибудь смог.
Капитан что-то записал в свою тетрадь и поставил, Таврин заметил это по движению руки, большой знак вопроса. Затем снова поднял голову и посмотрел в глаза пленному.
– Цель вашего перехода на сторону вермахта?
– Я ненавижу большевиков, ненавижу советскую власть. Они переломали всю мою жизнь. У меня даже семьи нет, родственников нет. Я – один на всем свете. И я хочу очистить Россию от всей этой коммунистической нечисти.
– Вы понимаете, что теперь вам пути назад нет?
– Отлично понимаю, господин капитан.
– И вы предпочтете немецкий лагерь для военнопленных, куда вас в любом случае направят сначала, возвращению на родину?
Таврин опустил голову, какое-то время стоял молча, затем заговорил несколько неуверенно:
– Я виноват, господин капитан. Я не всю правду вам сказал. Я четыре года отсидел за свое прошлое в большевистском концлагере, – Таврин поднял голову и поймал на себе цепкий взгляд немецкого капитана. – Поэтому, думаю, того, что я пережил там, ни одному другому концлагерю даже не снилось. Я уже ничего не боюсь. И уверяю вас, господин капитан, я еще смогу принести пользу Третьему рейху. Готов к любой работе.
Капитан нажал на кнопку звонка под крышкой стола, тут же появился часовой.
– Уведите пленного.
В середине июня Таврина переправили в Восточную Пруссию, где в средневековой Лётценской крепости был устроен лагерь для советских военнопленных. Уголовное прошлое Таврина, точнее, склонность к воровству и шулерству при игре в карты, и там сказалось. Однажды его поймали на воровстве – в бане вытащил из кармана одного из бывших офицеров деньги. Поскольку его поймали на месте преступления с поличным, Таврин лишь виновато улыбнулся:
– Простите, ребята! Я думал, что это папироски, уж очень покурить хочется.
– Еще раз что-нибудь стащишь – побьем! – пригрозили сразу трое военнопленных, в числе которых был и пострадавший.
Его все-таки побили, но не за воровство, а за шулерство при игре в карты, вырезанные одним из заключенных. Он затаил обиду, пожаловался капо-надзирателю. Капо предложил ему защиту за услугу. Но какая могла быть услуга в лагере? Естественно, стукачество и работа в качестве «подсадной утки». За это его перевели на легкую работу – набивать номера на жетоны военнопленных. Впрочем, и это длилось недолго – его застукали за тем, что он воровал в каптерке картошку и вермишель, а потом нагло поедал все это на глазах голодных товарищей. Его оттуда выгнали, но никак не наказали – немцы просто закрывали глаза на эти шалости Таврина – он отрабатывал свое другим.
В Лётцене Таврин познакомился с генералом Красной Армии, бывшим членом Военного Совета 32-й армии Жиленковым, будущим соратником генерала Власова и идеологом Русской освободительной армии.
В 1929 году 19-летний бывший воронежский мальчишка-беспризорник Жорка Жиленков вступил в ВКП(б) и к тридцати с небольшим годам сделал неплохую партийную карьеру – сначала с 1934 по 1938 год работая директором ФЗУ завода «Калибр», а затем став секретарем райкома партии Ростокинского района Москвы, в котором в то время было около четырехсот тысяч жителей, а также множество крупных индустриальных предприятий и учебных заведений. Являлся членом Московского городского комитета ВКП(б) и кандидатом в члены ЦК ВКП(б). Награжден орденом Трудового Красного Знамени. В Красной Армии с 1941 года. Носил звание бригадного комиссара и являлся членом Военного совета 32-й армии. В начале октября 1941 года получил приказ командующего Западным фронтом Конева передислоцировать штаб и сопутствующие части войск в район Можайска. К моменту получения приказа армия уже была окружена. Управлению штаба армии Жиленковым был дан приказ выходить на Вязьму. 7 октября 1941 года попал в окружение под Вязьмой. 14 октября, севернее райцентра Волостопятница, вместе с группой работников штаба генерал Жиленков добровольно сдался в плен. Звание, фамилия и имя были им первоначально скрыты, и, как ни странно, вполне успешно. С ноября сорок первого под видом шофера Максимова он служил в германской 252-й пехотной дивизии. Участвовал в сопротивлении, устраивая диверсии в тылу германских войск группы армий «Центр». Однако в мае 1942 года судьба его круто изменилась. Во время подготовки взрыва армейского склада под Гжатском Жиленков был опознан и предан лесником Гжатского лесничества Черниковым и арестован немцами.
На первом же допросе он открыл свое истинное имя и звание в Красной Армии и изъявил готовность сотрудничать с немцами. В мае 1942 года Жиленков составил план создания на оккупированной немцами территории русского правительства, в котором предусматривалась организация борьбы против советской власти. После допроса был направлен в ставку Главного командования сухопутных войск Германии в Ангенбург-Лётцен, где беседовал с полковником Ронне. Именно в Лётцене Жиленков оказался соседом по нарам Петра Таврина. По ночам, прислушиваясь к шуму дождя за стенами барака, осторожно вели они прощупывающие разговоры. Когда Жора однажды простудился и серьезно занемог, Таврин отпаивал его горячим кипятком. И именно в этом лагере и начал Жиленков обрабатывать военнопленных, и именно там он написал свою антисоветскую брошюру под названием «Первый день войны в Кремле».
Вскоре, правда, москвич Жора исчез из лагеря, не попрощавшись с дружком Петром. Встретил его Таврин год спустя и уже совсем в другом качестве.
Спустя месяц Жиленкова переводят на службу в отдел военной пропаганды вооруженных сил германской армии, где он редактировал брошюры и листовки, которые распространялись на фронте и в тылу действующих советских войск, а также основал и редактировал газеты «За мир и свободу» и «Воля народа». В августе он был переведен в бригаду русской национальной народной армии (РННА), дислоцировавшуюся в местечке Осиндорф (80 километров от Смоленска), где формировалась «русская народная национальная армия» (РННА), на место начальника организационно-пропагандистского отдела. Командиром РННА был назначен Боярский. Вначале «армия» представляла собой группу разведывательно-диверсионных отрядов, но к концу 1942 года она насчитывала уже до полутора тысяч человек и занималась подавлением партизанского движения в районе Березино. Когда командующий центральной группой войск фельдмаршал фон Клюге приказал РННА обозначиться в районе Великих Лук для участия в деблокировании окруженной там группировки, Боярский и Жиленков отказались выполнить этот приказ, ссылаясь на то, что их солдаты еще не подготовлены для сражения с регулярными частями Красной Армии. Жиленков и Боярский были арестованы и приговорены к расстрелу, но по ходатайству полковника генерального штаба Ронне взяты на поруки. Жиленков был направлен в отдел пропаганды вооруженных сил Германии в распоряжение генерала Власова, где и начал издавать газету «Доброволец», предназначенную для русских, служивших в вермахте, и распространявшейся также среди военнопленных.
В феврале 1943 года Жиленков был в группе военнопленных генералов (Власов, Малышкин, Благовещенский), обратившихся к германскому командованию с предложением о создании «Русской национальной армии». В апреле 1943 года был послан в Псков для формирования так называемой гвардейской ударной бригады РОА, которая, как считается, без малого в полном составе перешла на сторону партизан.
7
Капитан-особист Васильев, заместитель начальника Особого отдела полка, вошел в комнату в обычном одноэтажном доме, стоявшем на окраине городка, где устроил свой кабинет майор Смирнов. Тот в это время, поглаживая затылок и в отдельные моменты какие-то строчки подчеркивая карандашом, заканчивал читать подготовленную ему на подпись совершенно секретную докладную записку начальнику управления контрразведки армии:
«Отделением военной цензуры НКГБ 1196-го полка за 30 и 31 мая процензурировано исходящей корреспонденции 136 писем, из них двадцать на национальных языках народов СССР. Из общего числа проверенной корреспонденции обнаружено отрицательных высказываний 5, относящихся к жалобам на недостаток в питании и отсутствие табака. Вся остальная корреспонденция в количестве 131 письма патриотического характера, отражающая преданность нашей Родине и любовь к Отечеству.
Бойцы и командиры горят желанием немедленно вступить в решающее сражение с ненавистным врагом всего прогрессивного человечества. В письмах выражают ненависть к фашистским войскам германского империализма, готовы отдать свою жизнь за дело Коммунистической партии и Советского правительства. Применить на деле мастерство, выучку и силу грозного оружия, созданного тружениками социалистического тыла.
Выдержки из писем, идущих из армии в тыл, отражающих патриотические настроения, приводим ниже:
«Здравствуйте, мои любимые: мамаша, Лидушка, Ванечка и Вовочка! До вчерашнего письма мне хочется добавить, что я сейчас рад и счастлив, наконец, моя неугомонная душа дождалась своего раздолья. Сегодня началось на нашем участке наступление. Мы скоро будем вести бои. Радость очень велика и благородна. Мне давно хотелось присоединить свою ненависть и силу к товарищам, которые будут, как и я, громить врага. Пожелайте мне удач…»
Отправитель: Ольшанский.
Получатель: Тбилиси, Ольшанская.
«Здравствуйте, дорогая мама Наталья Васильевна!.. Сегодня, 30 мая, там, где стоял мой батальон, немец перешел в наступление, пускает сотни самолетов и танков. Но, дорогая, не беспокойтесь, это не 1941 г. Уже с первого часа они почувствовали силу нашего оружия. Наши самолеты грозной тучей обрушились на него, и вот, когда я пишу это письмо, воздух наполнен гулом моторов наших самолетов. Бои, мама, будут очень серьезные, но особенно не беспокойтесь, жив буду – буду героем, а убьют, ничего не поделаешь. Но верь[те] мне, мама, седин Ваших я не опозорю…»
Отправитель: Муратов.
Получатель: Рязанская обл., Тумский р-н, Муратова.
«Здравствуйте, папаша и мамаша! Я жив и здоров. 29 мая пошел в бой. Немца прогоним. До свидания. Крепко целую Федор…»
Отправитель: Федоров.
Получатель: г. Москва, Федоров»…
Увидев вошедшего зама, Смирнов закрыл папку и вопросительно посмотрел на капитана.
– Товарищ майор, доставили старшину Кузьменко.
– Ага, очень хорошо. Давай его сюда! – оживился Смирнов, отложив газету в сторону.
– Слушаюсь!
Он вышел, но через несколько секунд вернулся, толкая перед собой старшину. Тот был без ремня, в гимнастерке навыпуск. Васильев остался в комнате.
– Ну что, сволочь! Где твой приятель? – Смирнов прикуривает папиросу от зажигалки, сделанной из пустой гильзы, пуская дым в сторону Кузьменко.
– Я не понимаю, о чем вы, товарищ майор?
– Ты все прекрасно понимаешь. Тебе было приказано глаз не спускать с Таврина? Было или нет, отвечай!
– Так точно, было.
– Ну, и где же Таврин?
– Не могу знать, товарищ майор, темно было. Видимо, отстал.
– Тем не менее темнота не помешала тебе взять языка, – вставил свое слово капитан Васильев.
– Отстал?! – не обращая внимания на слова своего заместителя, взвизгнул Смирнов. – Почему никто другой не отстал?
– Я сам не пойму, как это случилось, – ответил старшина растерянно, опустив голову. – Я постоянно следил за ним до тех пор, пока впереди не показались немцы… В конце концов, помимо разведки, главной нашей задачей было достать языка, и мы ее выполнили.
Майор подошел к Кузьменко, взял обеими руками его за петлицы, некоторое время смотрел на него в упор ненавидящим взглядом, затем резко наотмашь ударил его по лицу. Кузьменко отступил на два шага назад, в негодовании сжал ладони в кулаки, при этом капитан Васильев вынул из кобуры пистолет, готовый в любую минуту выстрелить. Однако Кузьменко лишь спокойно вытер кулаком потекшую из разбитой губы кровь и сплюнул ее на пол.
– Не тебе определять, какая задача главнее. Для этого есть командиры. Или ты не знаешь, что такое приказ?
Старшина вдруг осознал, что ему уже отсюда не выбраться, он сразу как-то раскрепостился, словно сбросив с себя оковы, и смело посмотрел в глаза особисту.
– Я – лучший разведчик в полку. И что такое приказ, я прекрасно знаю. Мое дело – разведка. Ловить шпионов – это ваша задача.
– Что-о?! – закричал Смирнов. – Так ты еще хамишь?
Он снова ударил Кузьменко, на сей раз тот не удержался на ногах и упал, но быстро поднялся, держась за скулу.
– Расстрелять подонка! – Смирнов повернулся к капитану, а затем пошел на свое место за столом.
– Есть! – козырнул капитан.
– Лично расстреляй и доложи.
– Слушаюсь! Пошли!
Капитан дулом пистолета подтолкнул к двери старшину. Они вышли на улицу. Навстречу им шел командир полка. Ничего не понимая, подполковник удивленно посмотрел на капитана, затем перевел взгляд на старшину.
– Прощайте, товарищ подполковник! – старшина поднял голову на комполка и с дрожью в голосе начал прощаться. – Оказывается, лучший разведчик полка – враг народа, пособник шпиона. Так-то, а вы и не знали. Ха-ха!
– Молчать, сволочь! – капитан-особист ударил Кузьменко в спину дулом пистолета. – Пошел вперед!
– Капитан, отставить! – приказал подполковник. – Кто приказал?
– Майор Смирнов, – держа под прицелом Кузьменко, ответил особист.
– Вы соображаете, что вы делаете? Отпусти его, я приказываю.
– Не имею права, товарищ подполковник.
– Что-о? Да знаешь ли ты, что за отказ подчиниться приказу я тебя… – комполка потянулся за кобурой.
В этот момент, услышав шум, в окно выглянул Смирнов. Увидев командира полка, майор, схватив фуражку и на ходу надевая ее, тут же выскочил на улицу.
– Товарищ подполковник, сержант Кузьменко – пособник немецкого шпиона Таврина-Шило, или как там его еще. Я приказал капитану расстрелять мерзавца.
– Как расстрелять? – комполка растерялся. – Без суда и следствия? Ведь это же лучший разведчик полка.
– Какой суд, Сергей Иванович? По условиям военного времени и правом, данным нам указом Верховного главнокомандующего…
Комполка берет под локоть Смирнова и отводит немного в сторону. Капитан, держа под дулом пистолета сержанта Кузьменко, молча ждет дальнейших указаний.
– Верховный главнокомандующий, – негромко выговаривал особисту подполковник, – не подписывал указ о расстреле безвинных, к тому же лучших бойцов, Иван Петрович. Это же армия, майор. В ней есть своя субординация, определенные принципы и правила.
– Да, да, совершенно верно. Точно так же, как есть свои определенные правила и принципы у Особых управлений. И потом, Сергей Иванович, зачем вы суете нос, куда не следует? Неужели хотите повторить судьбу старшины Кузьменко?
Комполка вздрогнул и внимательно посмотрел на особиста. Взгляды их встретились.
– Что ты детям после войны расскажешь, что на фронте делал? – вызывающе спросил подполковник. Разумеется, ответа на свой вопрос он не ждал и не дождался.
Они смотрели друг другу в глаза, казалось, целую вечность. На лице у комполка заходили желваки. Смирнов, наконец, отвел глаза и, обойдя комполка, остановился в нескольких шагах от него.
– Капитан, выполняйте мой приказ! – отдал команду Смирнов и направился к себе.
– Слушаюсь, товарищ майор, – облегченно вздохнул капитан.
8
Лето 1942 года, как и все последние годы, выдалось в Берлине жарким. Дыхание войны сюда докатывалось редко: союзная авиация хоть и бомбила нацистскую столицу, но берлинцы научились воспринимать эти бомбежки спокойно и даже не все во время воздушной тревоги прятались в бомбоубежища. В общем, жизнь продолжалась. А в маленьком, уютном кабаре под названием «Фантазия», что на окраине Берлина, и вовсе била ключом.
За одним из столиков устроилась хозяйка кабаре, стройная, средних лет шатенка – фрау Зайферт. Она любила быть всегда в центре внимания. И ей льстило, что в последнее время к ней все чаще стали наведываться офицеры разных родов войск перед отправкой на фронт. Здесь, подальше от центра, у них было больше шансов остаться не замеченными от всевидящего начальственного ока. А разрядка боевым офицерам вермахта была необходима – в последнее время дела на фронте складывались не совсем так, как планировал фюрер и как того хотелось бы стратегам из германского Генштаба.
Вот и сейчас рядом с прелестной хозяйкой кабаре сидело сразу несколько офицеров разных родов войск, уже в изрядном подпитии. На сцене выступал кордебалет – молодые женщины и мужчины, – танцевавший фокстрот. Зал практически заполнен и военными, и гражданскими лицами. Все завороженно смотрят на сцену, кое-кто сопровождает зрелище закуской и выпивкой.
Сидящий за одним столом с фрау Зайферт подполковник сухопутных войск негромко стучит кончиком ножа по фужеру, который затем слегка приподнимает.
– Господа! Я предлагаю очередной тост за нашу очаровательную хозяйку и за то, что она скрашивает наши суровые военные будни своим замечательным заведением, куда можно прийти отдохнуть и немножко расслабиться.
Сидящий слева от него майор также поднимает фужер.
– За это нельзя не выпить. Ваше здоровье, фрау Зайферт!
– Прозит! – присоединяется к товарищам подполковник люфтваффе Гельмут Фирус.
Все поднимают свои бокалы и устремляют слегка замутненные алкоголем взоры на фрау Зайферт, после чего степенно, с чувством собственного достоинства, пьют вино.
– Спасибо, господа! – фрау Зайферт улыбнулась во весь рот, обнажая два ряда ровных белых зубов. – Мне тоже доставляет огромную радость, что вы посещаете мое маленькое заведение. Благодаря вам оно и живет.
– Получается замкнутый круг, господа, – подхватил эти слова подполковник сухопутных войск. – Заведение фрау Зайферт живет благодаря нам, а мы живем благодаря заведению фрау Зайферт.
Все четверо весело, непринужденно смеются.
– Господа, я предлагаю всем выпить за этот волшебный замкнутый круг, – предложил майор.
– Превосходный тост, майор! – согласился подполковник люфтваффе. – Наливайте вино.
Пока майор разливал вино в фужеры, к столику подошел эсэсовский лейтенант по имени Вилли, круглолицый и губастый. В руках у него был роскошный набор французских духов. Кордебалет завершил свой танец, и конферансье объявил следующий номер. На сцену выбежала маленькая, но пышнотелая певичка.
– Господа офицеры! – заговорил Вилли. – Позвольте мне, пока вино льется в фужеры, на секунду отвлечь внимание вашей хозяйки.
– Валяйте, лейтенант, если только на секунду, – подполковник люфтваффе покосился на сверток.
– Благодарю, господин подполковник. – Вилли лихо щелкнул каблуками. – Фрау Зайферт, три дня назад я вернулся из командировки в Париж, и, на правах постоянного посетителя вашего замечательного заведения, я хотел бы преподнести вам вот этот набор лучших парижских духов. Поверьте мне, я совершенно искренне влюблен в вас до обожания.
Растроганная фрау Зайферт встала и приняла подарок. Вилли при этом поцеловал ей руку, щелкнул каблуками, кивнул в приветствии головой другим офицерам, выкинув руку вверх в нацистском приветствии, и удалился. Фрау Зайферт даже раскраснелась от удовольствия.
– Что за прелесть этот Вилли. Вечно он меня балует.
– Ну да, пока пехота копается в дерьме, извините за правду фрау, СС может себе позволить разъезжать по Парижам в командировки, – раздраженно произнес подполковник сухопутных войск.
– Не будем о грустном, господа. Фужеры уже наполнены, – попытался поднять настроение майор.
Глава третья
1
6 ноября 1942 года. Москва.
Поздний вечер. Морозно. В воздухе кружатся снежинки. Красная площадь пустынна и тревожна. Рубиновые звезды прикрыты брезентом, дабы не привлекать внимание вражеской авиации. Кроме того, в небе над площадью постоянно барражировали дирижабли.
На Лобном месте прячется мужчина в тулупе и шапке-ушанке. Это – Савелий Дмитриев, дезертировавший из Красной Армии и перешедший на сторону немцев. Периодически он выглядывает из укрытия и посматривает в сторону Спасских ворот. Вот на площади появляется патруль. Почувствовалось какое-то оживление. Вскоре слегка заскрипели засовы на Спасских воротах. Послышалась короткая команда. Савелий снял с правой руки варежку, подышал на зажатую в кулак ладонь, достал из кармана тулупа револьвер и стал прилаживаться, готовясь к стрельбе.
Свет ближних фар выезжающей из Кремля машины осветил небольшой участок площади. Проехав немного вперед, машина недалеко у Лобного места повернула в сторону мавзолея. В этот момент и раздалось несколько выстрелов. Резко завизжали тормоза, затем водитель нажал на газ, и машина на большой скорости промчалась вперед и скрылась, повернув на Никольскую улицу.
Савелий перескочил через ограждение на Лобном месте и побежал к Васильевскому спуску.
– Стоять! Стрелять буду! – закричал патрульный.
В следующий миг раздались выстрелы погони.
– Окружай, окружай его! Живым брать! – также закричал начальник патруля.
– Взял, товарищ лейтенант! Я его взял! Все ко мне! – громко и немного нервно голосил второй патрульный.
Патрульные скрутили Дмитриева и все вместе направились к Спасским воротам.
Это покушение было скорее проступком сумасшедшего, нежели тщательно спланированной акцией. Бронированный автомобиль нисколько не пострадал от одиночных револьверных выстрелов, но зато германскую военную разведку поставил в весьма затруднительное положение.
В тот же день, точнее вечер.
В кабинет Шелленберга скорым шагом и без доклада (что выдавало нервное напряжение ситуации) вошел оберштурмбаннфюрер СС Генрих Грейфе. Шелленберг сидел за столом и, увидев стоящего перед ним помощника, удивленно и недовольно поднял голову.
– Простите, господин бригаденфюрер. Важное сообщение из Москвы.
– Докладывайте, Грейфе.
– Наш источник сообщает, что в Москве два часа назад на Красной площади было совершено покушение…
– Сталин?! – вскочил со своего кресла Шелленберг.
– Увы! – качает головой Грейфе. – В машине должен был находиться Сталин, но в этот раз ехал Молотов.
– Ну и? – Шелленберг снова удобно устраивается в своем кресле.
– Выстрелы были неточны. Одна пуля лишь чиркнула по капоту.
– Кто?
– Савелий Дмитриев, еще в августе сорок первого дезертировавший из Красной Армии, проходивший по ведомству Канариса.
– Он или психически больной, или человек, склонный к суициду. Но, как всегда, Канарис вставляет нам палки в колеса. Теперь нашим агентам будет гораздо сложнее – охрану наверняка еще больше усилят. Наберите-ка мне номер Канариса, оберштурмбаннфюрер.
– Сию секунду, бригаденфюрер.
2
Зимние неудачи вермахта под Москвой и фактический провал «блицкрига» заставили немецкие спецслужбы искать новые возможности борьбы с русскими. И в марте 1942 года Главным управлением имперской безопасности (РСХА) был разработан специальный план под кодовым названием «Унтернемен-Недочеловек» («Цеппелин»). Для его непосредственной реализации в состав VI отдела первоначально были приданы четыре фронтовые зондеркоманды при оперативных группах полиции и службы безопасности на оккупированных территориях СССР, а также несколько разведывательно-диверсионных школ по подготовке агентов для заброски в советские тылы. Идеологом же «Цеппелина» и стал уроженец Лейпцига, сын погибшего в Первую мировую войну книготорговца тридцатипятилетний Генрих Грейфе. Обучаясь на юридическом факультете Лейпцигского университета, Грейфе состоял в студенческом подразделении «Стального шлема». Поскольку эта организация после прихода Гитлера к власти была включена в Штурмовые отряды (СА) НСДАП, Грейфе также автоматически стал «нацистом», хотя вплоть до этого момента не скрывал, что считает коричневорубашечников «плебеями» (формально в нацистскую партию он вступил лишь в 1937 году). 21 декабря 1933 года Хайнц вступил в СС, получив билет № 107213, и уже в 1934 году откровенно заявлял, что принадлежит СД «душой и телом». В обязанности Грейфе в тот момент входил мониторинг общественных настроений в Саксонии.
В августе 1934 года Грейфе сдал государственный экзамен на чин асессора, а в конце 1935 года был переведен в гестапо на должность начальника отделения тайной государственной полиции в Киле. За отличные показатели он был поощрен лично Гейдрихом и в октябре 1937 года повышен в должности до начальника отделения гестапо и СД в Тильзите (ныне – г. Советск Калининградской области).
Грейфе удалось наладить тесные контакты с представителями литовской разведки, а после присоединения Литвы к СССР – с антикоммунистическим подпольем и создать разветвленную агентурную сеть. Несмотря на это, непосредственный руководитель Грейфе – инспектор полиции безопасности и СД в Кёнигсберге бригаденфюрер СС Якоб Шпорренберг, давая письменную характеристику своему подчиненному, высказал сомнения в отношении его «безусловной верности идеям национал-социализма», хотя и признал его «неоспоримые профессиональные заслуги». Впрочем, многие коллеги Грейфе по РСХА характеризовались примерно в аналогичных выражениях. Испытанным «лекарством» от недостатка лояльности было назначение «оппозиционеров из СС» в состав печально известных оперативных групп СС, «прославившихся» беспощадным уничтожением еврейского населения. Поэтому и Грейфе после начала Второй мировой войны был назначен командиром 1-й айнзатцкоманды V айнзатцгруппы, действовавшей на территории Польши. После этой «проверки на лояльность», а также с учетом богатого опыта и блестящего образования – Грейфе свободно владел русским языком, говорил по-английски и по-французски, изучил литовский язык – он был переведен в центральный аппарат РСХА и 1 апреля 1941 года был назначен начальником группы VI С, которая курировала работу закордонной разведки в СССР. Но еще накануне войны именно Грейфе предложил активно использовать в разведывательно-диверсионных целях русских из числа эмигрантов. А уже во время войны с Советским Союзом разработал план, который предусматривал создание специального разведывательно-диверсионного органа под условным наименованием «Предприятие Цеппелин».
При этом зондеркоманды «Цеппелина» должны были также взаимодействовать с фронтовыми абверкомандами и абвергруппами. По сути, операция «Цеппелин» предусматривала организацию массовой заброски агентуры с разведывательными, диверсионными, пропагандистскими и организационно-повстанческими заданиями для инспирирования вооруженных антисоветских выступлений. В плане РСХА прямо указывалось: «Нельзя ограничиваться десятками групп для разложенческой деятельности, они для советского колосса являются только булавочными уколами. Нужно забрасывать тысячи». И только один абвер в операции «Цеппелин» подготовил и отправил за линию фронта в 1942 году около 20 тысяч агентов (вдвое больше, чем в 1941 году). За первые шесть месяцев 1943 года число их по сравнению с предшествовавшим годом возросло тоже почти вдвое.
Для операции подбирались военнопленные и перешедшие на сторону добровольно советские военнослужащие. После своего согласия работать на разведку и соответствующих проверок они находились на одинаковом положении с солдатами вермахта, имели прекрасное питание и условия жизни, им даже позволялись поездки по Германии.
Большое количество завербованных будущих лазутчиков надо было пропустить через обучение в специальных разведывательных школах и на курсах. Опираясь на опыт разведывательных школ, существовавших в Германии до нападения на СССР, в присоединенной Австрии, в оккупированных Варшаве, Гааге и Белграде абвер и СД в первые же месяцы войны развернули подобные учреждения на оккупированной советской территории. Первые такие школы возникли в Риге, белорусском городе Борисове, в местечке Катынь под Смоленском, позже – в Харькове, Орле, Курске. Преподавательский и инструкторский состав школ формировался главным образом, особенно первое время, из числа офицеров абвера и СД, считавшихся «знатоками России». Как правило, они свободно владели русским языком, были хорошо знакомы с условиями советской жизни, так как находились в нашей стране на разведывательной работе, числясь многие годы служащими дипломатических и иных официальных представительств Германии. Часть постоянного персонала школ составляли агенты немецкой разведки из числа русских эмигрантов (правда, доступ их к строго охраняемым тайнам, особенно связанным с обеспечением агентуры личными документами, по соображениям конспирации был ограничен). Позднее в качестве инструкторов были привлечены несколько бывших офицеров Красной Армии. Но это было исключением из общих правил и касалось лишь тех военнопленных, которых нацистам удалось прочно «прибрать к рукам».
Важнейшее место в программе обучения занимало освоение агентом методов подрывной работы – всякий раз для каждого в зависимости от характера предстоящего задания, то есть в соответствии с профилем его будущего использования. Но были и общие вопросы, которые изучали все, независимо от специфики будущей задачи. Это – организация советских вооруженных сил, уставы, наставления и вооружение Красной Армии, инженерное дело, топография и тактика, строевая подготовка и парашютизм.
Будущих диверсантов обучали способам подрыва поездов (прежде всего воинских эшелонов с живой силой, боевой техникой и боеприпасами), разрушения железнодорожного полотна, мостов, линий высоковольтной передачи и других сооружений стратегического значения. Теоретические знания закреплялись практическими прикладными занятиями в полевых условиях, приближенных к реальной обстановке.
Тех, кому предстояло вести наблюдение за передвижением войск по прифронтовым железным и шоссейно-грунтовым дорогам или заниматься шпионажем в более широком плане, подробно инструктировали, какие сведения прежде всего могут интересовать разведку, где и каким образом можно их добывать, как обзаводиться нужными знакомыми и источниками информации. Они изучали радиодело, шифры, коды. Часть агентов, кроме того, была ориентирована на изучение «оперативной обстановки» в районе своего местонахождения, условий легализации новых групп лазутчиков. Им надлежало искать места, подходящие для парашютной доставки вспомогательных шпионских и диверсионных средств и снаряжения агентуре, приступившей к выполнению заданий; отыскивать площадки для приземления новых партий агентов-парашютистов, а также убежища для их укрытия на первое время. Общим для всех агентов было задание любой ценой, не останавливаясь ни перед чем, добывать подлинные личные документы, продовольственные аттестаты, вещевые книжки, бланки со штампами и печатями воинских частей.
Имея дело с людьми, по их представлениям, сдавшимися в плен под влиянием нацистской пропаганды, офицеры абвера и СД большое значение придавали «идеологическому закреплению» агентуры. Шла интенсивная антисоветская обработка, которая, в общем-то, находила известную почву, особенно в первый период войны, породившей растерянность среди определенной части красноармейцев и командиров. Слушателей разведывательных школ вовлекали в антисоветские организации типа «Союза борьбы за освобождение России» и «Национально-трудового союза».
Важнейшей целью антисоветской обработки агентов, как ее понимали руководители абвера и СД, было внушить мысль, что они не просто шпионы в обыденном смысле этого слова, а «русские, украинские, грузинские патриоты, ведущие борьбу за лучшее будущее своей страны и своего народа».
Не полагаясь только на школы и их преподавателей и инструкторов, на заключительной стадии подготовки агентуры, перед самой заброской в советский тыл, к делу часто подключались руководящие деятели СД и абвера. Перед заброской шпионских и диверсионных групп, имевших особо важные задания, высшие чины разведки лично встречались с агентами, чтобы убедиться, насколько они надежны и подготовлены к выполнению заданий. Как правило, такие инспекционные встречи сопровождались обильными выпивками, не в последнюю очередь в надежде, что таким образом можно будет легче развязать языки.
Впрочем, масштабы «тотального шпионажа» сами по себе несли в себе не только плюсы, но и минусы, и последние чаще перевешивали. Тут десятки людей видят друг друга, беседуют друг с другом неделями и даже месяцами. Правда, они живут под вымышленными фамилиями или кличками, но в тесном армейском общежитии это мало меняет дело. Хотя вся теория международного шпионажа говорит против того, чтобы один агент знал другого, в условиях войны, в частности при проведении операции «Цеппелин», этот принцип секретные службы фашистской Германии сплошь и рядом игнорировали. Засылаемым в советский тыл «надежным и перспективным по своим возможностям» агентам абвер и СД часто давали выход на других своих агентов – «связь для спасения», которой они могли бы воспользоваться в случае острой необходимости и особенно при возникновении кризисной ситуации (иссякли деньги, выбыла из строя рация, сложности с убежищем и т. п.).
По окончании теоретического курса и практических занятий для каждого агента отрабатывались задание и легенда прикрытия. Их обстоятельно инструктировали, на этот раз, конечно, порознь. Случалось и так, что у некоторых агентов было две и даже три легенды – этого требовали условия, в которых они могли оказаться по ходу дела. Для заброски агентов на советскую территорию во время войны использовалась эскадрилья «Гартенфельд». Агентов сбрасывали на парашютах и снабжали топографическими крупномасштабными картами с нанесенным маршрутом движения из района приземления. Некоторые агенты нелегально переходили линию фронта, просачиваясь через боевые порядки советских войск. Наилучшей маскировкой считалась привычная для обыкновенного глаза форма и документы советских военнослужащих, как правило, подкрепленные личными письмами и иногда даже фотографиями, соответствующими легенде. Чаще всего агенты выступали в прифронтовой полосе под видом интендантов, представителей воинских частей или организаций, обслуживающих армию, а в глубоком тылу в роли фронтовиков, находящихся в командировке или краткосрочном отпуске и т. д. Некоторым из этих агентов, принимая во внимание, что для выполнения поставленных перед ними задач наверняка потребуется посторонняя помощь, давали адреса, где они могли бы остановиться и даже обжиться. По соображениям конспирации (особенно в тех случаях, когда задание предусматривало установление связи с агентами, оставленными нацистами на освобожденной советскими войсками территории), они должны были время от времени менять местожительство, а также свои имена, используя имевшиеся запасные комплекты фальшивых документов. Вооружение лазутчиков составляло табельное оружие Красной Армии – ППШ, пистолеты, гранаты, кинжалы, ножи.
В 1943 году немцы заметно усилили переброску агентуры, действовавшей по легенде о побеге из плена. Это были мелкие группы – от двух до шести человек. Абвер или СД способствовали организации такого побега, включая своих агентов в число патриотически настроенных военных. Расчет был прост: при необходимости эти военнопленные, не подозревающие об истинном лице своих новых «товарищей», подтвердят их показания о совместном побеге из плена.
Помимо агентурных групп продолжалась заброска агентов-одиночек. Они проникали в тыл советских войск под видом беженцев, выходящих из окружения бойцов Красной Армии, солдат, отставших от своих частей. В марте 1942 года в населенном пункте Абхазской автономной республики было обнаружено несколько агентов (часть из них явилась с повинной). Как стало ясно из их показаний, абвер и СД стали придавать большее значение индивидуальной подготовке агентов из числа советских военнопленных, особенно в тех случаях, когда это было связано с выполнением каких-то важных заданий. Сразу же после вербовки они получали гражданскую одежду и жили большей частью на частных квартирах, где и проходили индивидуальное обучение. Это были одиночки, не знавшие о существовании друг друга, их поведение и настроение контролировались настолько тщательно, что вероятность измены с их стороны, как считали в Берлине, сводилась к минимуму. Согласно архивным материалам, одному из таких агентов удалось, выдав себя за бежавшего из плена, благополучно пройти проверку обстоятельств пленения и поведения в плену и спустя некоторое время получить назначение в штаб фронта, откуда он впоследствии смог передавать разведцентру важные сведения о Красной Армии.
Но были и обратные примеры. В июне 1942 года для проникновения в одну из наиболее активно действовавших диверсионных школ в центре России – под Смоленском, в поселке Красный Бор – был внедрен советский разведчик Михайлов. Как и рассчитывали, на подходе к Смоленску он был задержан гитлеровцами. Его подвергли тщательному допросу и поместили в вяземский лагерь для военнопленных. Там в числе других военнопленных его вербовали в «Русскую национальную армию». Михайлов согласился, полагая, что так он сможет быстрее оказаться в поле зрения разведки. И не ошибся. Вскоре его, только что добровольно появившегося «с той стороны», стали обрабатывать абверовцы. Они «склонили» его к тайному сотрудничеству и отправили в диверсионную школу. За время пребывания там – с августа 1942 по февраль 1943 года – Михайлову удалось войти в доверие, завязать дружеские отношения и перетянуть на свою сторону 12 соучеников. Перед отправкой в советский тыл он снабдил их паролем для явки в органы государственной безопасности. Вместе с другим советским разведчиком, Борисовым, Михайлов сорвал несколько спланированных нацистами диверсионных акций. Через известное время Михайлов благополучно вернулся из вражеского логова. Борисов, остававшийся в школе, продолжал выполнять задания советской контрразведки. Добытые им сведения о планируемой карательной операции против белорусских партизан в районе Суража позволили партизанам нанести предупредительные удары по карателям. За успешное выполнение заданий Михайлов и Борисов были награждены орденом Красного Знамени.
Одной из лучших школ диверсантов считалась та, которой поручено руководить Отто Скорцени и расположенной в замке Фриденталь. Скорцени любил все делать с помпой. Вот и сейчас он назвал свою знаменитую террористическо-диверсионной школу «СС Ягд фербанд Ост» (Истребительное подразделение Восток), куда входили три так называемые роты специального назначения: 1-я рота – диверсанты для действий в советском тылу; 2-я рота несла охрану штаба органа и состояла из фольксдойче; 3-я рота – антипартизанская (командир – Решетников), полностью русская. Скорцени даже придумал диверсантам специальную форму, отличавшуюся от немецкой военной формы – это были добротные куртка и брюки зеленого цвета с разводами.
Скорцени до 1943 года тянул лямку сначала рядового, а потом младшего офицера СС, правда, в элитных частях, но не более. Но все же ему чертовски повезло: его австрийский приятель Кальтенбруннер вспомнил о своем собутыльнике, и Скорцени перевели во внешнюю разведку службы безопасности. А всего через несколько месяцев, в сентябре, – звездная удача: Скорцени со своей командой головорезов-парашютистов освобождает Бенито Муссолини, заключенного противниками дуче под стражу в труднодоступных горах, и помогает ему захватить власть в Северной Италии. Правда, ненадолго. В начале 1945 года его поймали итальянские партизаны. По приговору трибунала Комитета национального освобождения, действовавшего на этой территории, дуче был казнен. Тем не менее дерзкая до сумасбродства операция «Алларих» сделала долговязого австрийца героем гитлеровской Германии, вмиг получившим всемирную известность. Но, обласканный лично фюрером, Скорцени, к удивлению многих – не иначе, как происки врагов, – не получил в Главке имперской безопасности значительной должности. Он стал начальником небольшого подразделения, которое было сформировано в 1944 году из остатков ликвидированного абвера и спецназовских команд.
Зато ровно через месяц после провозглашения Геббельсом «тотальной войны» в Главном управлении имперской безопасности появился долговязый человек со шрамами на лице: тридцатичетырехлетний гауптштурмфюрер СС Отто Скорцени приступил к своей новой, совершенно секретной деятельности шефа эсэсовских диверсантов. Перед ним раскрылись поистине неограниченные возможности. Кабинет его помещался в специально охранявшемся крыле здания, а все, чем он занимался, было покрыто тайной. Направляемые ему «секретные дела имперского значения» имели гриф: «Управление VI S». Лишь круг самых доверенных лиц из эсэсовской элиты знал, что скрывалось за этим шифром. Он означал: управление зарубежной разведки СД, отдел диверсий.
Кальтенбруннер лично инструктировал Скорцени. Беседы их длились долгие часы. Задание, которое получил гауптштурмфюрер, если свести его к краткой формуле, гласило: как можно быстрее создать «тотально» и «глобально» действующую секретную службу.
– Тотально, – разъяснял руководитель имперской службы безопасности Кальтенбруннер, – значило взрывы, поджоги, похищения людей, убийства, отравления, все без исключения виды диверсий. Глобально – значило организовать подрывную деятельность, охватывающую весь земной шар: вооружить против англичан горные племена в Иране и Индии; парализовать с помощью команд пловцов-диверсантов и водолазов («людей-лягушек») судоходство по Суэцкому каналу и нанести тем самым чувствительный удар по снабжению войск западных противников Германии; забросить шпионов в армии югославских и французских партизан, взорвать ряд военных предприятий в США; создать в Англии сеть тайных радиостанций для передачи важных шпионских данных; организовать боеспособную «пятую колонну» в Рио-де-Жанейро; собрать и тщательно зафиксировать в специальной картотеке сведения о слабостях и уязвимых местах видных политических и государственных деятелей всего мира, чтобы использовать эти данные в качестве основы для целой системы шантажа.
Главным направлением удара был, разумеется, Советский Союз. В Управлении имперской безопасности лихорадочно разрабатывались планы нападений на штабы советских армий, убийства видных партизанских командиров. Особое внимание там уделялось советской военной промышленности, сосредоточенной за Уральским хребтом. Недосягаемая для фашистской авиации, она должна была служить главным объектом для эсэсовских диверсантов…
Читать бесплатно другие книги:
