СМЕРШ идет по следу. Спасти Сталина! Юнак Виктор

7

Ноябрь 1943 года. Средневековый замок в готическом стиле Фриденталь (в часе езды от Берлина и в пяти минутах ходьбы от концлагеря Заксенхаузен) – курсы особого назначения «Ораниенбург».

Таврин лежит в постели с Лидией Бобрик. Оба полностью обнаженные, прикрыты одеялом. Раннее утро. Какие неожиданные повороты бывают в жизни. Жили в одной стране два человека. И никогда бы не встретились, если бы не война. Да и для того, чтобы встретиться, им понадобилось предать Родину и пойти в услужение к врагу, поставившему себе целью превратить народ, к которому принадлежали и Таврин с Бобрик, в рабов. А иначе ведь и не встретились бы.

Они познакомились в Риге, куда перевели школу диверсантов из Пскова, когда фронт стал приближаться к этому древнему городу. Лидия Бобрик, сама псковитянка, неплохо знала немецкий язык и работала в псковском отделении «Цеппелин-Норд» машинисткой. Затем ее завербовали в качестве агента германской разведки, и в Риге она обучалась в радиошколе «Цеппелина». Там они впервые и пересеклись. Некоторое время присматривались друг к другу, пока, наконец, не познакомились и затем постепенно сблизились. Даже полюбили друг друга.

– Ты знаешь, Петя, я тебе все-таки завидую. – Бобрик лежала на плече у Таврина, обнимая того за шею.

Таврин удивленно повернул голову к женщине:

– Ты о чем? Какая зависть может быть в нашем положении?

– Ну, как же! Почти полгода ты был в России.

– Ты об этом, – хмыкнул Таврин. – Какая уж там Россия. В Пскове ведь немцы. И вся власть там – немецкая. Да и потом, я ведь там не древнерусские памятники изучал. Кремль и тот только издали видел. У эсэсовского майора Отто Крауса особо не попрохлаждаешься. Коль уж в тебя поверили, доверие нужно отрабатывать. А Рига? Сама понимаешь…

– И тем не менее! Даже за два года оккупации русский дух не выветришь.

Таврин не мог сказать Бобрик всю правду. Не имел права ее говорить. А правда заключалась в том, что Таврин действительно пробыл почти полгода в учебном лагере «Руссланд-Норда», руководил которым майор СС Отто Краус, на окраине Пскова, где под руководством опытного инструктора по стрельбе русского эмигранта Павла Делле ежедневно по нескольку часов обучался стрельбе из всех видов оружия. Как оказалось, Таврин в этом компоненте был не очень силен, и такой недостаток в подготовке необходимо было ликвидировать.

Ровно год, с сентября 1943-го сначала в Пскове, а затем, с февраля по сентябрь сорок четвертого в Риге, точнее, в местечке Улброк, что в 12 километрах от латвийской столицы, Таврин проходил специальную подготовку как агент-террорист, для чего систематически тренировался в стрельбе из разных видов ручного оружия.

Подготовке Таврина уделялось очень много внимания. Он прошел индивидуальное обучение в Берлине под руководством сотрудников разведоргана «Цеппелин» подполковника СС Грейфе и майора СС Скорцени. В Риге с Тавриным лично занимался начальник главной команды «Цеппелин-Норд» майор СС Отто Краус, Политическую обработку Таврина вел Жиленков, хорошо знавший условия жизни и работы в Москве, где он ранее занимал ответственный пост. Гитлеровцы возлагали на Таврина большие надежды. В кругах «Цеппелина» о нем говорили довольно много. Его считали «крупным номером», который должен обеспечить «Цеппелину» почести, отличия и большие полномочия в разведывательной деятельности. В разговорах между собой штурмбаннфюрер СС Краус и оберштурмбаннфюрер Грейфе постоянно повторяли:

– Представьте себе, к каким результатам это приведет, если Таврин выполнит задание.

Таврин поднялся и сел в кровати, посмотрев сверху вниз на Бобрик, повернувшуюся на спину. Затем он взял ее ладонью за подбородок и слегка приподнял.

– Или я чего-то недопонимаю, или ты собираешься сейчас до слез меня разжалобить: ах, как жалко, что мы предали Россию и пошли служить Германии? Так, что ли, следует понимать твои слова о русском духе, Лида?

– Пусти, ты мне делаешь больно, – поморщилась Бобрик.

Таврин отпустил Лидию, повернулся к ночному столику, опустил ноги на пол, достал из начатой пачки сигарету, щелкнул зажигалкой.

– Так вот, я хочу, чтобы ты знала. Буду говорить только о себе. – Таврин выпустил вверх несколько колец дыма. – Мое бегство из России ничего общего с изменой Родине не имеет. Я бежал не от России, а от коммунистов, прервавших последовательный ход к благоденствию моей страны, от этого сухорукого грузина, окутавшего всю Россию цепями страха. С помощью немецкой машины я хочу отомстить не русским или украинцам, которыми мы с тобой, кстати, и сами являемся, а тем людям, которые погубили моего отца и изуродовали мою собственную жизнь.

– Ну, используешь ты для этих целей немецкую машину, а потом что? Выбросишь за ненадобностью? – приподнялась на локте Бобрик.

– Как же, выбросишь ее, – усмехнулся Таврин, выпустив очередную порцию табачного дыма. – Скорее она тебя переработает своими шестеренками… Послушай, душа моя, уж не подозреваешь ли ты в чем меня?

– Прости, Петя. Я не хотела тебя обидеть и ни в чем, естественно, не подозреваю. Я полюбила тебя и не хотела бы, чтобы с тобой что-то случилось.

Женщина встала, сняла на ходу со спинки кровати халат, надела его.

– Извини, я в душ пойду.

Лидия Бобрик вошла в ванную комнату, включила воду.

В небольшой комнате – сплошь аппаратура: панели управления, записывающие устройства, крутящиеся боббины магнитофонов, тумблеры и лампочки. За пультом сидит круглолицый, губастый эсэсовский лейтенант по имени Вилли. Закинув нога на ногу, держа обе руки на пульте, он раскачивается на стуле. В этот момент в секретную комнату вошел оберштурмбаннфюрер СС Генрих Грейфе. Случайно повернув голову в сторону двери, лейтенант увидел Грейфе и хотел было подняться, но тот жестом остановил его. Несколько секунд стоял молча, слушая шум воды, раздававшийся на магнитофонной ленте.

– Это что такое, Вилли? – недоуменно спросил Грейфе.

– Фрау Лида пошла в душ, – самодовольно пояснил Вилли.

Грейфе понимающе кивнул.

– Что-нибудь было интересное?

– Пока не очень, господин оберштурмбаннфюрер. Сплошные слезы и сопли по России. Я думаю, она его провоцировала.

– Ну, и как он реагировал?

– Конечно, не в духе национал-социализма, но коммунисты – однозначно его враги.

– Хорошо! – кивает Грейфе.

В этот момент снова раздается голос Таврина.

– Ты знаешь, Лида, с кем я вчера встречался?

– С кем? – сквозь шум воды спросила Бобрик.

– С самим штурмбаннфюрером СС Отто Скорцени.

– А вот это уже интересно! – заинтересовался Грейфе. На его лице появилась улыбка. – Вилли, попробуйте-ка убрать или снизить шумы от льющейся воды.

– Секундочку, оберштурмбаннфюрер.

Вилли начинает крутить какие-то ручки и переключать тумблеры.

Таврин в наброшенном на голое тело халате стоял у приоткрытой двери в ванную, наблюдая за Бобрик и явно ожидая ее реакции на только что сказанное. Бобрик высовывает мокрую голову из-за прозрачной занавески.

– Я тебя поздравляю, Петя. Я никогда не сомневалась в твоих способностях. Буквально через минуту я выйду из ванны и ты мне все расскажешь. Хорошо?

– Натюрлих! Конечно! – горделиво ответил Таврин, радостно потирая ладони. – Рассказать будет что. Я беседовал с ним целых два часа.

Это была самая первая встреча Таврина со знаменитым человеком со шрамом, прославившимся тем, что провел блестящую операцию по похищению Муссолини из рук итальянских партизан. Встреча по большому счету ни к чему не обязывала. Опытного профессионала Таврин пока интересовал только как личность. По всей вероятности, он стремился таким образом определить степень надежности русского диверсанта.

Встреча со Скорцени и в самом деле стала для Таврина знаковой.

В январе 1944 года Таврина внезапно вызвали в Берлин, и там он встретился со ставшим к тому времени штурмбаннфюрером СС Отто Скорцени, награжденным Рыцарским крестом за блестящую операцию по освобождению плененного Бенито Муссолини. Скорцени принял Таврина в своем особняке на Потсдаммельштрассе, 28. Сначала они долго и внимательно рассматривали друг друга. Впрочем, больше рассматривал Таврин. Лицо Скорцени, сплошь покрытое шрамами и рубцами, отлично свидетельствовало о его бурной и хмельной молодости – для Таврина не было секретом, что большинство этих шрамов Скорцени получил в пьяных драках.

Они сидели в черных кожаных креслах у камина, и Таврин почувствовал, что это будет скорее дружеская беседа, нежели разговор начальника с подчиненным. Так оно, в общем-то, и получилось.

– Вам доводилось бывать в Москве и ее пригородах, Таврин?

– Увы, нет, господин штурмбаннфюрер. Но я тем не менее хорошо представляю себе Москву.

– Откуда?

– Жора Жиленков много рассказывал, да я и сам читал немало про нее.

– Вы, вероятно, слышали кое-что об операции «Алларих», которой я руководил?

– Еще бы! – хмыкнул Таврин. – Знаю ее во всех подробностях и восхищаюсь вашим мужеством и бесшабашной храбростью, господин штурмбаннфюрер.

Было видно, что такой ответ понравился Скорцени. Он поднялся, подошел к инкрустированному бару, достал оттуда и откупорил бутылку французского коньяка и наполнил на треть сначала свой бокал, затем еще один, поставил все это на небольшой серебряный поднос, а затем на маленький стеклянный журнальный столик, разделявший два кресла. Кивнул Таврину:

– Угощайтесь Таврин! Давайте выпьем за успех нашего общего дела!

– Спасибо, господин штурмбаннфюрер, – беря в руку бокал, произнес Таврин. – Прозит!

– Прозит! – кивнул Скорцени и тут же двумя глотками осушил свой бокал.

Таврин же сделал один маленький глоток и поставил бокал на столик. Скорцени этого будто и не заметил. Он задал новый вопрос:

– Как вы думаете, Таврин, можно ли провести в Москве операцию, подобную той, что я осуществил в Италии?

Скорцени не упомянул имени Сталина, но Таврину стала понятна его мысль – речь шла о похищении Сталина. И он, не задумываясь, отрицательно покачала головой.

– Увы, господин штурмбаннфюрер! В Москве проведение такой операции нереально, поскольку Россия не Италия.

Скорцени недовольно поморщился, налил себе в бокал еще коньяку, выпил и посмотрел в упор на собеседника.

– Вы знаете, Таврин, какую надежду на вас возлагает Управление имперской безопасности и конкретно мой отдел?

– Так точно, господин штурмбаннфюрер, – Таврин даже выпрямился в кресле.

Скорцени удовлетворенно кивнул:

– Так смотрите же, не подведите Германию, фюрера и меня.

– Запомните, Таврин-террорист должен действовать решительно и смело и не бояться смерти, так как малейшее колебание и трусость могут погубить все дело.

Скорцени снова наполнил бокалы коньяком и на сей раз выпил, смакуя. Почувствовавший себя гораздо увереннее, нежели в начале встречи, Таврин также опустошил свой бокал и тут же, осмелев, попросил:

– Штурмбаннфюрер, я принял для себя решение и готов к любому заданию и даже к любому исходу для себя. Но мне все же хотелось бы услышать именно от вас подробности операции по освобождению дуче. Возможно, я узнаю нечто, что пригодится мне в моей деятельности.

Скорцени, уже слегка охмелевший, удовлетворенно хмыкнул, вынул из нагрудного кармана кителя часы, открыл крышку, взглянул на циферблат, затем убрал часы обратно.

– Ну что же, двадцать минут у меня для тебя еще есть. Пожалуй, поделюсь своим опытом.

8

Из докладной записки Управления контрразведки СМЕРШ Центрального фронта B.C. Абакумову об агентурно-оперативной работе органов СМЕРШ фронта за июль 1943 г.

13 августа 1943 г., Совершенно секретно

Агентурно-оперативная работа органов СМЕРШ, входящих в состав Центрального фронта, в июле месяце в отличие от июня месяца в основном проходила в боевой обстановке, в связи с чем и была направлена главным образом на своевременное выявление и пресечение практической вражеской деятельности со стороны подучетного и враждебного элемента, с учетом обеспечения в частях фронта стойкости в оборонительных и затем наступательных боях. […]

Активность и работоспособность агентурного аппарата в июле месяце характеризуется также фактами массового проявления героизма в боях со стороны нашей агентуры, инициативными и смелыми действиями по предотвращению измены Родине, сдачи в плен, трусости, паникерства и бегства с поля боя.

27 июля с. г. противник предпринял контратаку на участке стрелковой дивизии, где начальником отдела СМЕРШ подполковник Михайлов. Во время боя командир взвода ст. лейтенант Михайлов струсил, выскочил из окопа и бросился бежать в тыл. За ним пытались бежать и другие бойцы. Осведомитель «Автомат», увидев бегство командира и замешательство во взводе, огнем из своего пулемета заставил Михайлова вернуться во взвод и руководить боем. Порядок был наведен, и Михайлов взводом руководил до конца боя, отбив успешно атаку противника. 15 июля с. г. группа военнослужащих стрелковой дивизии, где начальником отдела СМЕРШ майор Рябцев, в количестве 5 человек – Кочеров, Лацков и др., в начале боя пыталась перейти к немцам. Осведомитель «Симонов» заметил их бегство, оповестил по цепи бойцов и командиров, по изменникам открыли огонь, и все 5 были убиты.

25 июля с. г. пытались изменить Родине красноармейцы штрафной роты стрелковой дивизии, где начальником отдела СМЕРШ майор Моисеенок, – Немченко и Клейменов. Заметив их подозрительное поведение, резидент «Жук» и осведомители «Ляхов» и «Майский» установили наблюдение за ними, одновременно сообщили командиру роты. Перед вечером Немченко и Клейменов из окопов вышли в рожь, чтобы пробраться к противнику. «Жук» и «Ляхов» окликнули их, после чего они по ржи бросились бежать к противнику. «Жук» и «Ляхов» из автоматов расстреляли изменников. При наступлении роты трупы их были найдены и опознаны.

17 июля с. г. командир взвода дивизии, где начальником отдела СМЕРШ майор Данилов, мл. лейтенант Апарин в бою проявил трусость, бежал с поля боя и увлек за собой 10 человек бойцов. Группа бойцов в количестве 12 человек осталась без командира. Находившийся среди этой группы осведомитель «Ваня» объявил себя командиром взвода и повел группу в наступление, выполнив поставленную перед взводом задачу. Вечером того же дня «Ваня» связался с оперуполномоченным и сообщил об Апарине, который на следующий день был направлен в штрафное подразделение.

15 июля с. г. командир пулеметного взвода мл. лейтенант Кузнецов в бою проявил трусость – побежал с поля боя, увлекая с собой весь взвод. Осведомитель «Беспалько», выскочив впереди бегущих, под угрозой расстрела остановил Кузнецова, а потом всех бойцов, вернул их на огневой рубеж и лично повел взвод в атаку.

27 июля с. г. группа бойцов указанной выше дивизии ночью была послана забросать гранатами окопы противника. В 15–20 м от противника красноармеец Чикин струсил, закричал и бросился бежать, сея панику. С[екретный осведомитель] застрелил паникера, паника в группе была прекращена.

Отмечены случаи, когда наша агентура в борьбе с противником шла на самопожертвование и героически умирала.

Осведомитель «Токарев», красноармеец истребительного дивизиона (нач. отдела СМЕРШ майор Колесников), подбил немецкую самоходную пушку «Фердинанд», когда приближалась вторая такая пушка, у «Токарева» вышла из строя противотанковая пушка. «Токарев», схватив противотанковые гранаты, бросился под гусеницы «Фердинанда» и, взорвав ее, погиб смертью храбрых. […]

Наряду с разработкой и реализацией оперативных учетов органами контрразведки СМЕРШ фронта в июле месяце была проведена соответствующая работа по борьбе с воинскими преступлениями.

За указанное время арестовано трусов и паникеров, бежавших с поля боя, 30 человек; выявлено и разоблачено членовредителей 118 человек; задержано и арестовано дезертиров 146 человек.

По сравнению с июнем месяцем в отчетном месяце, т. е. в период боевых действий частей, значительно увеличилось членовредительство. Если в июне месяце выявлено и разоблачено членовредителей 32 человека, то в июле месяце число арестованных членовредителей возросло до 118 человек.

В то же время сократилось дезертирство. Если в июне месяце дезертировало из частей 239 человек, то в июле месяце число дезертировавших из частей сократилось до 200 человек. […]

В результате провала летнего наступления немецкой армии и успешного контрнаступления нашей армии часть военнослужащих, состоящих на оперативном учете, особенно по окраске «измена Родине» и «антисоветский элемент», проявляли героизм и преданность в боях за Родину. Например:

Фигурант дела по окраске «измена Родине» Чечен, 1917 г. р., уроженец Московской обл., рабочий, б/п, в Красной Армии с 1938 г., рядовой танковой бригады, где начальником отдела СМЕРШ танкового корпуса майор Дорфман, ранее проявлял изменнические намерения.

Так, в мае месяце, выражая недовольство питанием, среди красноармейцев высказался: «…Хлеба не хватает, да с такой баландой, которую нам дают, можно сдаться в плен».

Затем, узнав, что его хотят перевести служить в мотострелковый батальон, Чечен заявил: «…Если так получится, то я руки кверху и к немцам – чай пить».

В конце июня месяца Чечен, высказывая недовольство службой в Красной Армии, говорил: «…Служу в Красной Армии уже шестой год, и надоела мне эта служба. Пусть служит другой. Немцы сильнее нас, а союзники наши не заинтересованы, чтобы СССР победил, поэтому надеяться на них нечего, а сами мы не в силах окончательно его разбить».

Находясь на передовой линии фронта и участвуя в оборонительных июльских боях, во время налета авиации противника наши минометчики спрятались в щели. В это время командир роты приказал открыть огонь из минометов по наступающему противнику. Чечен начал кричать минометчикам: «…Вы куда прячетесь в щели, надо выполнять приказ командира! Открывай огонь по приближающимся немцам!»

Своим геройским поведением Чечен увлек минометчиков вылезти из щелей и открыть минометный огонь по противнику.

В отделе контрразведки СМЕРШ, где начальником отдела капитан Шумилин, состоял на учете как ранее проживавший на оккупированной немцами территории рядовой мотострелкового батальона Найденов, [он] в бою за с. Горелое, при отражении контратаки противника, замаскировавшись в укрытии, из противотанкового ружья подбил два немецких танка, за что командованием представлен к правительственной награде – ордену Ленина.

Состоящий на учете по окраске «антисоветский элемент» рядовой артдивизиона Лагуткин (армия, где начальником отдела СМЕРШ полковник Маковлев) во время боя, когда был убит наводчик орудия, заменил последнего и сам лично подбил три немецких танка, за что представлен к правительственной награде – ордену Отечественной войны 2-й степени.

Проходящий по связям, разрабатываемым по окраске «измена Родине», сержант воздушно-десантной дивизии (нач. отдела СМЕРШ майор Данилов) Рожков, 1910 г. р., уроженец Орджоникидзевского края, б/п, ранее судимый, за период боев показал себя исключительно стойким в борьбе с фашистами.

Рожков спас жизнь зам. командира батальона по политчасти Винокурову; в рукопашной схватке убил 7 немцев и из автомата расстрелял еще 30 солдат противника. В то же время спас жизнь танковому экипажу, находившемуся в горящем танке на поле боя.

Рожков командованием представлен к званию Героя Советского Союза.

Состоящий на учете рядовой той же дивизии Гунольд, 1923 г.р., уроженец Челябинской обл., б/п, русский (отец немец), до начала боевых действий с противником высказывал антисоветские настроения. Во время боя Гунольд, выполняя обязанности ездового, под ураганным огнем противника, рискуя своей жизнью, своевременно доставлял боеприпасы на передовую линию, в то же время вынес с поля боя 34 человека раненых, что не входило в его обязанности. Гунольд командованием представлен к правительственной награде – ордену Ленина.

Дела оперативных учетов на военнослужащих, проявивших преданность в боях за Родину, пересматриваем на предмет их прекращения.

Путем усиления заградительной службы как за боевыми порядками, так и в тылу частей в отчетном периоде задержано 4501 чел., из них:

арестовано – 145 чел.,

передано в прокуратуры – 70 чел.,

передано в органы H КГБ – 276 чел.,

направлено в спецлагеря – 11 чел.,

направлено в части – 3303 чел.

Из указанного числа органами контрразведки СМЕРШ только одной армии, где начальником Отдела полковник Пименов, задержано:

старост – 35 чел.,

полицейских – 59 чел.,

служивших в немецкой армии – 34 чел.,

бывших в плену – 87 чел.,

подлежащих призыву в КА – 777 чел.

Из них арестовано и разоблачено 4 агента немецкой жандармерии. […]

Начальник Управления контрразведки СМЕРШ Центрального фронта

генерал-майор А. Вадис.

9

Конец октября 1943 года.

Начальнику Главного управления контрразведки СМЕРШ генералу Абакумову докладывал полковник Семенов. Абакумов сидел за своим столом и курил, стряхивая пепел в фарфоровую пепельницу.

– Виктор Семенович, спешу доложить, что операция «Кремлевский механик» благополучно завершена. Оба заброшенных к нам диверсанта, Макаров и Козлов, он же капитан Лукашенко, задержаны и доставлены в Москву.

Абакумов положил недокуренную папиросу в пепельницу, вышел из-за стола и крепко, двумя руками пожал руку полковнику.

– Поздравляю, Николай Алексеевич! Готовь дырочку для очередной награды.

– Есть готовить дырочку, – смеясь, вытягивается в струнку Семенов.

– А теперь садитесь и коротко доложите обо всем.

Семенов присел на предложенный стул, а сам Абакумов вернулся на свое место и попытался раскурить оставленную в пепельнице папиросу. Наконец, ему это удалось.

– Наш план сработал полностью, – начал свой доклад полковник Семенов. – И расчет на бывшего заключенного Макарова оправдал себя. Капитан Лукашенко, по легенде – Козлов Владимир Степанович, проведший три года в заключении, но в 1940 году оправданный и выпущенный на свободу с правом восстановления воинского звания и возвращения на службу в Красную Армию, сблизился с Макаровым, прошедшим такие же испытания, что и наш «легендарный» Козлов. При благоприятном стечении обстоятельств им удалось бежать через линию фронта и перейти на сторону немцев. Они тут же предложили немцам свои услуги по организации физической ликвидации товарища Сталина. При этом Козлов утверждал, что хорошо знаком с механиком кремлевского гаража, который и может помочь в осуществлении покушения. Проверить это ни практически, ни теоретически невозможно, и немцам пришлось все принимать на веру. В общем, маховик завертелся. Была изготовлена специальная взрывчатка, внешне напоминающая комок глины (здесь немцам нужно отдать должное, Виктор Семенович. Такой взрывчатки до сих пор нет ни у кого!), которую псевдомеханик должен был прикрепить к автомобилю Верховного. В этот комок глины вмонтировано управляемое по радио взрывное устройство, а передатчик мог распространять ультракороткие волны на расстояние до семи километров. На большом транспортном самолете, на борту которого находился советский милицейский автомобиль, наших диверсантов доставили в окрестности Москвы. Под видом патруля они должны были проникнуть в центр столицы, но не успели. Едва достигнув первого КПП, они были задержаны нашими сотрудниками.

Да, немцы действительно на несколько десятилетий опередили взрывников-террористов: ведь взрывчатка, внешне напоминающая комок глины, это и есть современный пластит. Воистину: захочешь уничтожить врага, придумаешь что угодно.

– Прекрасно! – прихлопнул ладонью по столу Абакумов. – Подготовьте бумаги для доклада Верховному.

– Есть! Разрешите идти, товарищ генерал?

– Идите! – кивает Абакумов и тут же что-то начинает записывать на лежавшем перед ним листе бумаги.

10

Всего через два часа после доклада полковника Семенова Абакумову в самом центре Европы, в Берлине, практически о том же самом докладывал Шелленбергу оберштурмбаннфюрер СС Грейфе. Вернее, самое плохое он оставил напоследок, а перед этим сообщил шефу новости о последних событиях.

– У вас все, Грейфе?

– Практически да, бригаденфюрер.

– Что значит практически?

– Есть одна неприятная новость, бригаденфюрер.

– Неужели очередной провал? – поморщился Шелленберг.

– Увы! Операция «Кремлевский механик».

Грейфе положил на стол перед Шелленбергом какой-то документ. Тот, не читая, выжидающе смотрит на Грейфе.

– После того как самолет с нашими агентами Козловым и Макаровым благополучно приземлился на советской территории, от них никаких сведений не поступало, хотя у них есть коротковолновый передатчик.

Шелленберг стал внимательно изучать положенный Грейфе документ, затем откинулся на спинку кресла, прикрыв на секунду глаза, после чего вновь открыл их и посмотрел в никуда.

– Лично я не верю, что эти люди пытались предпринять попытку покушения на Сталина. Скорее всего, они были схвачены на месте приземления или сами добровольно явились в НКВД.

– Мы с самого начала шли здесь на риск, – начал оправдываться Грейфе.

– Да, да! Жаль только потраченных сил и средств. – Тут Шелленберг словно просыпается от забытья, берет себя в руки и жестко смотрит на Грейфе. – Но запомните, оберштурмбаннфюрер: идея покушения на Сталина крепко засела в мозгу у Гиммлера, и он не отодвинет ее на задний план никогда. Нужно готовить очередных агентов. Но более достойных и более серьезных. И приложить для этого больше усилий!

– Кажется, у меня есть одна кандидатура, бригаденфюрер, – вытягивается в струнку Грейфе. – Мне нужна по крайней мере одна неделя, и я готов буду доложить вам о новом плане.

Шелленберг внимательно посмотрел на Грейфе, затем одобрительно кивнул.

– Я пока вам доверяю, Генрих. Пока! Идите, работайте. Неделя у вас есть.

11

Если быть исторически справедливыми, то идея о покушении на Сталина пришла в голову не только рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру, но и министру иностранных дел фашистской Германии Иоахиму фон Риббентропу. Капитуляция немецкой армии под Сталинградом, поражение африканской армии в Тунисе, высадка союзных войск в Сицилии, падение Муссолини и его арест, капитуляция Италии и, наконец, вторжение во Францию – все это повергло Гитлера и его ближайшее окружение в растерянность, близкую к шоку. И вот летом 1944 года Риббентроп срочно вызвал в свою летнюю резиденцию в австрийском замке Фушель Вальтера Шелленберга.

Шелленберг ехал в Фушель в мрачном настроении и весьма уставшим. Так на него подействовала беседа с Гиммлером, находившимся в своем спецпоезде, стоявшем недалеко от Берхтесгадена, рядом с оборудованным в скале убежищем Гитлера. В эти дни Шелленберг принимал дела абвера и был слишком переутомлен. А тут этот звонок министра иностранных дел.

Шелленберг ничего не слышал о Риббентропе в течение нескольких месяцев и был почти уверен, что тот вынашивает очередной план, который решит все проблемы и поможет выиграть войну одним ударом.

Вот, наконец, впереди показался роскошный средневековый замок, окруженный огромным парком. Риббентроп также не питал к Шелленбергу теплых чувств, как то и полагалось родовитому барону к выскочке из эпохи капитализма (отец Шелленберга владел фабрикой роялей). Тем не менее в отличие от прежних встреч он принял Шелленберга весьма приветливо, поинтересовался, как идет работа, и подчеркнул, насколько важным для него стало управление, которым руководил Шелленберг. А бригаденфюрер все силился при этом понять, к чему это Риббентроп поет такие дифирамбы.

Наконец, Риббентроп резко переменил тему и попросил Шелленберга рассказать о положении в Соединенных Штатах и, особенно, о шансах Рузвельта вновь получить большинство голосов на выборах.

– Помогите мне, Шелленберг, организовать переброску на подводной лодке спецагентов для работы в США среди населения немецкой национальности, а я, со своей стороны, приложу все свои силы, чтобы провести большую кампанию по радио, рассчитанную на различные национальные меньшинства, проживающие в Америке, чтобы настроить их против избрания Рузвельта.

– Господин Риббентроп, но мне непонятно, почему меньшинства должны иметь какие-то особые причины, чтобы воспрепятствовать избранию Рузвельта?

Риббентроп удивленно посмотрел на Шелленберга:

– А у них нет никаких особых причин. Для нас важно найти связь с ними, используя радиовещательные станции Европы. Причины найдутся позднее.

Теперь уже Шелленберг был весьма удивлен подобным посылом министра иностранных дел. После некоторого раздумья он ответил:

– Реализовать вашу идею, господин министр, будет технически трудно, особо имея в виду те важные задачи, которые возложены на наш подводный флот. Так что вряд ли нам удастся использовать подводные лодки для проведения такой операции.

И тут Шелленберг вдруг вспомнил свой давнишний разговор с Риббентропом и не смог удержаться, чтобы не добавить:

– Вы немного опоздали, господин министр. Ведь горстка опытных агентов не может сделать всего.

Это задело Риббентропа.

– Мой дорогой Шелленберг, – в тоне его явно звучала обида, – это не оправдание. Вы должны признать, что я сделал все возможное, чтобы поддержать секретную службу и помочь ей.

Ну, уж это слишком! Все было как раз наоборот. Шелленберг хотел было это высказать вслух, но сдержался и лишь молча повернулся и направился к выходу. Но тут Риббентроп встал из-за стола и, подойдя к Шелленбергу, с очень серьезным видом потянул его в угол.

– Одну минуточку, Шелленберг. Мне нужно поговорить с вами об очень важном деле. Необходима строжайшая секретность. Никто, кроме фюрера, Бормана и Гиммлера, об этом не знает, – остановив на Шелленберге пристальный взгляд, он продолжил: – Нужно убрать Сталина.

Бригаденфюрер опешил от такого поворота и лишь кивнул головой. Между тем Риббентроп продолжал развивать свою мысль:

– Поймите вы, Шелленберг, весь режим в России держится на способностях и искусстве одного человека, и этим человеком является Сталин.

Он повернулся и направился к окну.

– В личной беседе с фюрером я сказал, что готов пожертвовать собой ради Германии. Будет организована конференция, в работе которой примет участие Сталин. На этой конференции я должен убить его.

– Один? – спросил Шелленберг.

Риббентроп резко повернулся к нему.

– Фюрер сказал, что одному этого не сделать. Он просил назвать человека, который сможет помочь мне, – Риббентроп пристально посмотрел на шефа германской контрразведки и добавил: – Я назвал вас.

Они некоторое время молча смотрели друг на друга. Затем Риббентроп снова заговорил:

– Фюрер приказал мне обсудить этот вопрос с вами с глазу на глаз и выразил уверенность, что вы найдете практический способ выполнения этого плана. Теперь вы понимаете, – закончил Риббентроп, – зачем я вас вызвал?

В этот момент лицо Шелленберга исказилось в ужасе, он был совершенно расстроен и озадачен, пытаясь найти способ, как выкрутиться из этой ситуации. Тем временем Риббентроп начал объяснять ему детали своего плана, который заранее уже продумал.

– Я, конечно, понимаю, что на конференции будет очень строгая охрана, и вряд ли получится пронести в зал заседаний гранату или револьвер. Однако я слышал, что ваша техническая группа изготовляет револьверы, по форме ничем не отличающиеся от вечной ручки. Из такого револьвера можно стрелять крупнокалиберными пулями на расстоянии шести-семи метров. Мы, конечно, могли бы пронести такой револьвер или что-нибудь в том же духе в зал, и тогда все, что от нас потребовалось бы, это иметь твердую руку.

Все время, пока Риббентроп говорил, Шелленберг наблюдал за ним, сначала с настороженностью, затем с внутренней улыбкой. Этот пятидесятилетний политик говорил с таким увлечением, что напоминал мальчишку, пересказывающего содержание впервые в жизни прочитанного детектива. Но Шелленбергу стало ясно, что перед ним стоит настоящий фанатик, и единственное, что он хотел сейчас услышать от шефа контрразведки – это его согласие поучаствовать в покушении на Сталина. Он считал, что план Риббентропа – целиком и полностью результат его нервного и умственного переутомления. Однако обстановка была неподходящей, чтобы возражать, и, кроме того, Шелленберг понимал, что каждое сказанное им слово сейчас же будет передано Гитлеру. Наконец ему показалось, что он нашел выход из тупика, в котором оказался.

Дождавшись, когда Риббентроп выговорится, Шелленберг ответил:

– Господин министр, нужно, чтобы вы прежде создали необходимые условия для осуществления плана, и прежде всего добились согласия Сталина участвовать в работе конференции. Если вам это удастся, я буду готов поддержать вас словом и делом.

– Я еще подумаю над планом, – сказал Риббентроп. – Поговорю с фюрером.

Неизвестно, поговорил ли Риббентроп с Гитлером, но больше о своем плане он Шелленбергу не напоминал. Зато через некоторое время об этом же заговорил с ним Гиммлер. После обсуждений с Гитлером Гиммлер предложил свой план, очень напоминавший план Риббентропа. В соответствии с ним технические специалисты РСХА изготовили мину для убийства Сталина. Мина размером с кулак имела вид кома грязи. Она должна была быть прикреплена к машине Сталина. Мина имела запал, управляющийся с помощью коротковолнового передатчика, и была настолько мощной, что когда при испытании ее взорвали, то от машины почти ничего не осталось.