Смертельный лабиринт Незнанский Фридрих
– Какие могут быть сомнения! Разумеется.
– Хорошо, спасибо. Будем иметь в виду... А в своей квартире Морозов проживал один?
– Вообще-то один, но у него постоянно бывали люди. Ночевали даже. Разные, много. В том числе и женщины.
– Ничего себе... – покачал головой Климов. – Ну пойдем. – Он кивнул тем, кто был с ним.
Поднялись на третий этаж. Стали звонить в квартиру, но никто не отозвался. Было высказано предположение, что если кто и есть тут, то, возможно, еще спит. Но и на стук в дверь никто не отозвался. Зато вышли из своих квартир соседи по лестничной площадке и стали смотреть. Но и они ничего не знали и с Морозовым фактически были незнакомы. Он рано уезжал и поздно приезжал. Компании вроде бывали. Вот и все сведения.
Наконец дверь открылась, но не та, которая была нужна, а этажом ниже. И раздраженный женский голос прокричал:
– Эй, чего шумите-то? Надоели уже! Вчерась полночи тыркались, опять начали? Я терпеть больше не стану, сейчас милицию вызову! Ну никакой совести у людей! Даже в праздник от них покою нет! Чтоб вы все там!..
И, словно помогая своей хозяйке расправиться с нежелательными «гостями», оттуда же раздался громкий, почти пронзительный, заливистый собачий лай. После чего дверь захлопнулась так громко, что показалось, будто даже качнулись перила лестницы. Ну силища у тетки!
Выслушав «речь», Климов удивленно покачал головой, хмыкнул и попросил оперативника разыскать местную жилконтору, чтобы вызвать оттуда представителя, если таковой найдется, и слесаря. Он понимал, конечно, что именно сейчас, в это время дня, и найти, и разыскать, и привести – дело почти тухлое, но ведь надо же! Либо придется вскрывать собственными силами и составлять соответствующий протокол. Впрочем, протокол в любом случае придется составлять. Добавив «подождите», Климов отправился вниз. Слышно было, как в той квартире, где лаяла собака, громко прозвенел звонок.
Дверь распахнулась так, что, стой Климов поближе, ему наверняка бы расшибло нос. Он отступил еще на шаг от высунувшей голову пожилой женщины с яростно горящими глазами и сказал извиняющимся тоном:
– Вы хотели видеть милицию, гражданка? Она здесь. Я – следователь прокуратуры, вот мое удостоверение.
Тетка внимательно прочитала, что там было написано, потом сравнила фотографию с оригиналом и смягчилась.
– Это – другой разговор. Заходите, товарищ милиционер. – Ей, видать, было все едино, – что милиция, что прокуратура. – Заходите, не бойтесь, я вам все изложу в лучшем виде! Султан, фу! Свой! Не бойтесь, он не укусит...
Целых полчаса переминалась с ноги на ногу прибывшая бригада. Понятые сели на ступеньки и закурили. А Климов в это время терпеливо выслушивал рассказ гражданки Таисии Прокопьевны Твердолобовой – бывают же такие фамилии! – о ее мучениях в новогоднюю ночь.
А все началось незадолго до боя кремлевских курантов.
Ну то, что в такие праздники люди ведут себя странно, это – не секрет. И шумят, и орут, и музыку на полную мощность включают, ни о ком, кроме себя, не думая, и пляшут так, что с дорогой в свое время хрустальной люстры «Каскад» висюльки срываются и падают на пол – хорошо, не разбиваются, новых-то днем с огнем не сыщешь! Чего только не творят! А тут решили даже мебель двигать! Поди, для танцев освобождали место. Будто днем нельзя было об этом подумать! Словом, бедный Султан, и без того напуганный полуночной пальбой со всех сторон, вовсе под кровать забрался и даже от свежей магазинной котлеты отказался, а такого отродясь не бывало с ним...
– И долго они там двигали? – попытался уточнить Климов, пытаясь одновременно отвлечь Таисию Прокопьевну от страданий ее явно беспородного пса рыжего окраса.
– Так ведь... – чуточку растерялась женщина, – пока не прекратили. Я им ручкой швабры стала в потолок стучать. И вон по трубе. – Она показала трубу отопления в углу комнаты. – Громко, а ничего не сделалось. То у них там падало что-то на пол, то опять двигали. Совсем замучилась. Даже Новый год чуть было из-за них не проворонила. Ну а как куранты пробили, вроде у них там стало успокаиваться. А после и вовсе стихло. Ближе к часу ночи. Но уж какой сон после такого шабаша-то? Вот и пила таблетки, только под утро и заснула, а тут – на тебе! Снова началось! Поневоле взорвешься... И собачкины нервы тоже надо бы пожалеть, живая ведь тварь! Ей-то за что мучения?
В общем, с этим вопросом стало ясно. Климов, чтобы сгладить как-то плохое впечатление у тетки, сказал ей о причине приезда милиции и добавил, что ее свидетельства могут оказаться при расследовании убийства очень важными. Он позже зайдет и запишет их в протокол. Тетка, естественно, обрадовалась – хоть какая-то общественная деятельность.
Значит, стихло только через час после наступления Нового года... А почему, собственно, был этот шум? Гости ожидали припозднившегося хозяина? Семья нервничала и по этой причине меняла местами столы и кровати? Чушь! Хозяин был уже два часа как мертв. Но знать об этом, как предположил тот умница участковый, по идее, могли разве что сами убийцы... Любопытный вывод напрашивается.
Осталось немногое – вскрыть квартиру, но только законным путем, и проверить свои догадки.
Опер вернулся и сказал, что помещение ЖЭКа по естественным причинам закрыто. Придется начинать поиск начальства через собственную милицию, короче, надо звонить дежурному. Не любивший ненужной тягомотины, Климов предложил свой вариант. Но для этого надо было найти слесаря, что, опять же, могло оказаться делом нелегким. Выручили понятые.
– Это чего, Сашку, что ли, позвать? А можно. Только он сегодня без этого дела, – мужчина весело показал двумя широко расставленными пальцами, большим и мизинцем, известную всем русским мужикам меру жидкости, – не пойдет. Ни-ни, и говорить не о чем! В обычный день – еще куда ни шло, а нынче? Да сам Бог велел!
– Нет, ежели поставить, – как-то задумчиво заявил второй понятой, – так могу и я за инструментом сбегать. А делов тут на пару раз плюнуть. Вскрыть, потом закрыть – это мы понимаем, чтоб все по закону. Опечатать, опять же. Отчего ж? Можно, ежели на то ваша воля будет...
– Лучше, чтоб официальное лицо, конечно, но ведь и зря под дверью стоять – тоже не дело. Праздник же у людей... – тоже задумчиво заметил Климов и мысленно прикинул, сколько у него в кошельке наличных денег. Выходило так, что и на бутылку должно было хватить, и самому на обед остаться. Зря мало из дому захватил, но ведь и не рассчитывал на такой случай... Лучше б, разумеется, слесаря. Но тот не захочет идти, заупрямится. Правда, есть и милиция, прикажет, пусть попробует ослушаться... Или самим? Вот дилемма, мать ее!..
Народ стоял в ожидании его решения, и всем было начхать на то, что следователю было впору мчаться домой за деньгами. Да что, в конце концов?
– Ладно, – махнул Климов рукой, как отрубил, – идите за инструментом. Протокол о вскрытии в чрезвычайных обстоятельствах напишем...
Дверь была вскрыта действительно в течение десяти минут, из которых восемь слесарь-понятой изучал дверной замок и советовался с соседом.
Первое, что поразило вошедшего в квартиру Климова, так это полнейший разгром ее. То есть надо было сильно постараться, чтобы привести в такой беспорядок две комнаты. Книжные полки валялись на полу, книги, выпавшие из них, были раскрыты так, словно в них что-то искали. Ящики у письменного стола тоже выброшены на пол вместе со всем их содержимым. В бельевом шкафу царил разгром – белье и одежда вывалены на пол, карманы в одежде вывернуты наружу – и там искали. Но что? Телефонная трубка валялась на полу. Только на кухне был еще относительный порядок – шкафчики открыты настежь, но посуда и продукты оставались на своих местах.
«Да, – сказал себе Климов, представивший, как он станет составлять описание жилища потерпевшего, – тут не позавидуешь... Однако надо действовать, чего время тянуть?..»
– Прошу понятых присесть и не мешать работать, а группе предлагаю приступить к обыску.
И добавил уже мысленно самому себе: «А что мы, собственно, хотим найти? Ладно, будем пока действовать методом тыка, а я позвоню-ка на его работу. Пусть приедет кто-нибудь из тех, кто его близко знал. Может, хоть какой-то след отыщется?»
Вздохнув, Климов поднял с пола телефонную трубку, проверил – она работала, и он стал набирать один за другим номера студии в Останкино, где работал Морозов. Это был нелегкий труд. Но ему удалось узнать, что одним из ближайших друзей Леонида был оператор телевидения, работавший с ним практически постоянно, – Пашкин Виктор Егорович. Но его сегодня на студии нет, а давать домашние телефонные номера сотрудников у них не принято. Стало быть, надо было снова звонить директору РТВ Сапову, чтобы тот распорядился, и неизвестно, захочет ли еще этот Пашкин ехать и принимать участие в обыске квартиры своего товарища.
Но, видно, сегодня Господь Бог был на стороне следователя. Сапов понял нужду с полуслова. Сказал, что сегодня он сам подъехать никак не может, а вот если перенести на завтра, тогда... Нет, надо сегодня и обязательно сейчас. Сапов не стал звонить на студию, а нашел у себя телефон Пашкина и попросил только передать оператору его личную просьбу – помочь следствию. Для Виктора, человека четкого и обязательного, будет его слова вполне достаточно.
Это ж надо! Вот что такое корпоративная солидарность!
Пашкин был потрясен новостью и долго молчал. А потом сказал, что, разумеется, немедленно подъедет. И никаких просьб со стороны Генки – он имел в виду Сапова – не надо... Он и прибыл примерно полтора часа спустя. Ехал из Тропарева, через всю Москву. А водилы будто забыли, что сегодня Новый год, полдороги в пробках простоял, и чего им всем надо?..
Пашкина, между прочим, просто огорошил вид квартиры Леонида. Морозов, по его словам, был педантичным аккуратистом. Все вещи, каждая книжка, да что там книги, каждая бумажка в ящике письменного стола лежала исключительно на своем месте. Леня мог на ощупь, с закрытыми глазами, достать, например, из ящика нужный конверт с документами, безошибочно выбрав его из двух десятков аналогичных. И вдруг такой разгром! Да его бы, бедного, инфаркт свалил бы! Какое счастье, что Ленька этого не видит!
Вот так ляпнул Пашкин и жутко смутился – именно ляп...
Стали выяснять, что он мог, или должен был, хранить у себя дома? Может быть, очень важные документы, сверхсекретное что-то? Зря же не стали бы всю квартиру с ног на голову переворачивать! Значит, искали что-то... А что конкретно? Вот тут Пашкин должен был подумать, а ему в данной ситуации просто никакие мысли в голову не лезли. И его тоже понять можно было.
Кроме того, имелось и еще одно важное обстоятельство, которое мешало Виктору Егоровичу установить наличие пропаж в квартире. Он был в последний раз у Лени где-то с полгода назад, а за это время здесь многое могло измениться. Нет, что-то он, разумеется, знает и подскажет, но надо бы пригласить того, кто был у Леонида недавно, причем не просто в гости заскочил, а приходил по делу.
А сам он что мог сказать? Ну, во-первых, нету компьютера. У Морозова был «Пентиум-4» со всеми необходимыми прибамбасами, монитор с плоским экраном, а здесь никакой техники вообще не видно. Значит, воры унесли. На книжной полке, что валяется на полу, он хранил диски и дискеты, некоторые рабочие файлы и, что самое главное, свои записные книжки, которые цены не имели! Это же были, по сути, его рабочие дневники, записи его бесед с героями будущих телевизионных репортажей, письма с разоблачениями, просьбами, заявлениями людей, обращавшихся за помощью к известному тележурналисту. То есть вся его творческая жизнь. И ничего этого среди разбросанных книг не было.
Какой вывод напрашивался в первую очередь? А такой, что причиной для убийства Морозова вполне могла явиться его профессиональная деятельность. Искали же здесь что-то? И, видимо, второпях не нашли. После чего решили забрать все, что могло бы нести хоть какую-то информацию, чтобы разобраться неспешно и внимательно, а главное, не привлекая к себе внимания посторонних. Ведь стучали же какие-то сумасшедшие и снизу, в пол, и по трубам. Могли и в самом деле милицию вызвать. Хотя в новогодний праздник народ к шуму относится снисходительно. Но – всякое бывает. Короче говоря, собрали все записные книжки, забрали с собой компьютер и смылись. Правда, «Пентиум», монитор, клавиатура и прочее, вместе взятое, – вещь громоздкая. Значит, возможно, здесь действовали несколько человек. И выносили быстро, иначе их могли бы заметить случайные жильцы, прохожие. Ну кто под Новый год с крупными узлами ходит? Только жулики, очищающие квартиры. А чтоб сделать свой уход незаметным, воры могли воспользоваться машиной, которую наверняка подогнали совсем близко к подъезду. Через двор на улицу тоже ведь не потащишь!
Получается, что кто-то из местных мог заметить чужую машину, стоящую, опять же, на чужом месте. В подобных дворах обычно места для личного автотранспорта бывают раз и навсегда определены как бы негласно – где в первый раз поставил, то место не занимать!
Опросить всех соседей? Не видел ли кто накануне боя кремлевских курантов какого-нибудь наглеца у подъезда? А что, вполне...
Одна беда только: опрашивать сейчас жителей каждой квартиры – это в буквальном смысле потерять массу драгоценного времени. Во-первых, народ находится в состоянии глубокого похмелья либо уже опохмелился и ничего толкового не скажет. А во-вторых, если отложить обход квартир на завтра, то можно опоздать: сейчас еще факт может быть свежим, а завтра о нем каждый забудет: два дня сугубого застолья – это серьезное испытание и для мозгов. А впереди – еще неделя гулянки! Ужас!.. Так что делать?
И Климов решил заканчивать с протоколом здесь, в квартире, а оперативника отправить пока по этажам. Судебному медику делать было нечего, и его отпустили, но вот эксперта-криминалиста Сергей Никитович Климов попросил снять максимум возможных отпечатков пальцах с полированных полок, ящиков стола, дверных ручек – они могут впоследствии пригодиться. А преступники наверняка работали без перчаток, когда листали бумаги в поисках нужных им. В общем, какая-никакая, а улика.
У самого же Пашкина была только одна версия случившегося – именно профессиональная деятельность Лени, чем он и подтвердил предположение Климова. Никакой завистью коллег и никакой ревностью чьего-то обманутого супруга здесь даже и не пахло, не такой человек был Леня, чтобы размениваться на подобные мелочи. Он был прежде всего профессионалом, а значит, тут и надо копать. Да хоть бы и в последнем его репортаже, который он готовил. О чем репортаж?
– Спросите у главного – его идея, ему и карты в руки.
– Но ваш директор заявил, что оператором у Морозова были обычно вы. Неужели вам неизвестно, о чем шла речь в последнем репортаже?
Климов заметил, что у Пашкина как-то сразу закрылся рот, отвечать у него пропала охота. Попробовал отделаться общими словами:
– Да в принципе известно, коли должен был снимать... Ну об элитных ресторанах. О владельцах и контингенте этих заведений. Но съемок еще не было. А сценарного плана я в руках не держал.
Потом, помолчав, он добавил, что в этой теме мало кто хотел светиться. Но Леонид всю предварительную подготовку проводил обычно сам, поэтому, если кто-то из тех, кому этот репортаж мог встать поперек горла, узнал, тогда конечно... А лично у Пашкина нет охоты повторить судьбу Леонида. Поэтому извините. Все вопросы – к главному.
Ну нет так нет, завтра пойдем к главному. И Климов отпустил Пашкина, поскольку тот ничего важного больше сказать не мог. Или не желал. Но к последнему всегда можно было вернуться.
Весь этот день у Климова фактически ушел на неблагодарное и ничего существенно не давшее расследованию дело. Опер, кого ни опрашивал, решительно ничего не выяснил. Народ загодя уселся за столы, включил телевизоры и послал все проблемы подальше. А останавливался ли кто-нибудь чужой у их подъезда, никого не колыхало – праздник же! К людям же гости заруливают! Такой день! Точнее, ночь... Иначе было бы просто глупо, какие же могут быть подозрения?.. Словом, пустой номер. Да Сергей Никитович и сам это понимал, а попросил человека поспрашивать соседей исключительно для порядка. Надо, значит, надо.
А здесь вообще можно было заканчивать. До тех пор, пока не найдется свидетель, побывавший у Морозова относительно недавно и помнящий, где что стояло и лежало. Иначе все розыски становились попросту бессмысленными. Надо было ехать на телестудию. И Климов отпустил бригаду, поблагодарив за помощь. А сам решил еще раз встретиться с консьержкой.
Маргарита Николаевна все еще не отошла от утреннего «удара» и всем приходящим в дом, не говоря уже об уходящих, рассказывала о том, что прямо в Новый год, рядом, можно сказать, с домом убили известнейшего журналиста, с которым она, Маргарита Николаевна, была лично знакома. Обаятельнейший молодой человек, всегда первым здоровался!
Появление Климова смутило консьержку. И не зря. Старший следователь строго спросил ее, не отлучалась ли она с дежурства как раз незадолго до Нового года?
Легостаева ответила, что, разумеется, нет. Это не положено, а дисциплина для нее – святое дело. Еще в театре... Но Климов бессердечно перебил ее воспоминания прямо на взлете:
– Если это так, как вы утверждаете, то каким же образом в квартире Морозова могли примерно за час до наступления Нового года, а только к часу ночи успокоившись, производить громкий шум, от которого страдали все соседи? И все это при том, что сам Морозов в это время уже лежал мертвый возле своей машины? Кто мог пройти незаметно? Кто вышвыривал на пол полки с книгами и переворачивал стулья? В течение, прошу заметить, двух часов! А затем «незаметно» выйти из дома с целым мешком похищенных вещей, я вас спрашиваю? И вы утверждаете после этого, что сидели на месте, никуда не отлучаясь? Позвольте вам не поверить!
Начальник был в гневе, поняла консьержка, и если то, о чем он говорит, все правда, ее, Легостаеву, завтра же попрут с этого места. Единственная надежда на то, что охотников не наберется сидеть тут. Но премии к Новому году уже не видать, это ясно. Ну а когда начальство разъярено, один путь – подставлять повинную голову. Ее, как известно, топор не сечет...
– Увы, я должна сознаться, что нарушила установленный режим. Но ведь кто бы мог подумать, сами представьте! Всего и отлучилась-то на два часика. Перед самым Новым годом, чтоб все-таки в семье... Вы уж помилуйте, что поделаешь, виновата...
– Ладно, это ваши дела, с начальством своим сами разбирайтесь, я про вас докладывать не собираюсь. Тем более – Новый год, сам понимаю... До свиданья.
Он хотел было сразу отправиться на телестудию, в Останкино, благо все тут находилось фактически рядом, но, поразмыслив, а главное, посмотрев на время, понял, что там если кто и есть, то сторожа да дежурные, поскольку у всех тех, для кого праздники – самые напряженные будни, даже и у них рабочий день заканчивался. Значит, с утра – по новой...
Глава вторая
КОЛЛЕГИ И ВЕРСИИ
Вопреки собственным представлениям о том, что шум по поводу гибели телевизионного журналиста Морозова, о котором Климов, по совести говоря, практически ничего не слышал – телевизор некогда смотреть! – был вызван, скорее всего, корпоративным сговором этих вездесущих и обязательно наглых телевизионщиков, он оказался искренне озадаченным, когда явился на РТВ. Едва он назвался и предъявил служебное удостоверение охраннику на контроле, сообщив, к кому намерен проследовать по служебной надобности, как его буквально забросали вопросами все, кто случайно находились рядом. Естественно, основными были – кто убил и за что? Хотел бы и сам Сергей Никитович ответить на эти «простенькие», с точки зрения спрашивающих, вопросики! Действительно, чего легче? И непонятно, почему это прокуратура телится, когда все, до последней уборщицы, на студии знают, по какой причине погиб Ленька Морозов и кто заказал его. А не знает этого лишь тот, кто никогда не имел никакого отношения к телевидению, не «варился» в нем и вообще – «чайник». Но общее настроение на студии, как определил его для себя Климов, было потрясение. Потрясение и ошеломление.
Только позже осознал следователь, уже переговорив и с генеральным директором, и с главным редактором канала, с шеф-редактором программы и с многими коллегами Морозова, что «сообразительность» местной публики основана на доскональном знании интриг тех многочисленных телевизионных сериалов о сыщиках и бандитах, которые давно уже заполонили основную массу трансляционного времени телевещания. Ну конечно, насмотришься, да еще, не дай бог, начитаешься этих бесконечных детективов, и тебе уже представляется, что ты и сам стал лучшим на свете сыщиком и можешь давать советы профессионалам сыска, которые, оказывается, ни черта не смыслят в таком простом деле. Стыдно, господа, за что вы хлеб государственный едите, если не можете элементарно разобраться в лежащих на поверхности версиях? Да ведь достаточно просто ознакомиться с перспективными планами канала, а еще проще – посмотреть хотя бы десяток последних «Честных репортажей» Морозова, чтоб увидеть, где зарыта собака. Тут и особого ума не надо! К такому вот неутешительному выводу для себя пришел Сергей Никитович, наблюдая неприязненные и даже сердитые взгляды, адресованные ему. Будто он мог, но не хотел искать преступников. В общем-то понятная логика...
Почему именно в профессиональной деятельности журналиста видели его коллеги причину мести, тоже просчитать было несложно. Если журналистское расследование всякий раз вскрывает такие факты, что ими поневоле начинают интересоваться правоохранительные органы, вплоть до Генеральной прокуратуры, о чем же еще говорить?! Дураку ясно...
Хотел бы увидеть Климов того дурака, кто смог бы ему показать конкретно, а не вообще, хотя бы один из таких фактов. Что-то не помнил он, чтобы та же Мосгорпрокуратура с ходу возбудила уголовное дело по подобным журналистским материалам. Нет, оно, может, и бывало, но, как правило, «жареные» факты те же «борзописцы» получали из «своих информированных источников», которые и находились чаще всего именно в прокуратуре либо в милиции. И, как правило, когда дело уже было расследовано, а преступники понесли наказание.
Но если у них полно рабочих версий, то почему же не воспользоваться бескорыстной помощью общественности? И Климов изъявил согласие немедленно выслушать всех, у кого имеются «реальные соображения». Он полагал, что из кучи информации всегда можно что-нибудь добыть – не в безвоздушном же пространстве жил человек, а вращался в своей привычной среде. Значит, мог делиться мыслями, соображениями, даже страхами от чьих-то угроз с коллегами. Они ж все упирают на то, что журналисты, подобные покойному Морозову, всегда ходят по лезвию бритвы, постоянно живут под угрозой расправы. То есть они уже по определению личности глубоко трагические. Как хочешь, так и понимай!..
Но все же из массы мусора подтверждение одной, вполне возможной, версии следователь получил. Их долгий разговор с Пашкиным, во всяком случае, стоил того, чтобы обратить внимание на ту тему, которой в последнее время как раз и занимался Леонид Борисович. Лишь один человек, правильнее сказать, женщина назвала его так уважительно, остальные – Леня, Леонид, даже Ленька, словно был он тут не серьезный журналист, работавший под постоянной угрозой опасности для жизни, а свойский парень, с которым запросто можно было поболтать, пивка попить, по бабам прошвырнуться. Эта женщина и была главным редактором канала Мариной Эдуардовной Малининой – сухощавой с виду, неяркой какой-то и неприветливой дамой лет где-то за тридцать, высокого роста, с острым, въедливым и недружелюбным взглядом и собранными в пучок волосами, как у типичного школьного завуча.
Во-первых, она сказала, что знала Морозова лично и довольно близко, пожалуй, более десятка лет, а во-вторых, назвала последнюю тему Леонида Борисовича поистине убойной. Ибо затрагивала эта передача такие слои общества, такие личности, что кое-кому мало не показалось бы после того, как программа вышла бы в эфир. Уверенность Малининой была столь велика, что Климов, естественно, сделал «стойку», подобно охотничьей собаке, почуявшей дичь.
– Вы могли бы меня подробнее ознакомить с этой вашей версией? Вы имеете в виду рестораны и их хозяев плюс окружение? – вежливо проявил свою осведомленность следователь, не ссылаясь, однако, на Пашкина – по просьбе самого оператора. Видимо, у того были причины.
Ах, какое недовольство немедленно выразило лицо главного редактора, голова которой пухла от забот в связи со срывом очередного «гвоздя», выражаясь газетным языком, по причине известного трагического события.
– Да, конечно, оно можно бы, но... это время, время! Некогда дышать! А кстати, откуда вам известна тема его репортажа?
Однако Климову уже надоела их «таинственность».
– Так у вас тут кого ни спросишь, все только о ресторанной теме Морозова и рассуждают. А что, разве это тайна? Тогда я просто обязан вас предупредить, что от нас у вас никаких тайн быть не может. Мы убийство расследуем, тяжкое уголовное преступление! Это вам понятно? А чего это вы вдруг как будто испугались? У вас есть причины чего-то бояться? Угроз? С чьей стороны? – Он буквально забросал ее вопросами.
– У нас существует такое понятие, как конкуренция. Здоровая, я имею в виду. Хотя случается всякое, но это просто так, для общего сведения.
– Да? А она не могла стать причиной?
Малининой такая мысль, видно, в голову не приходила, она задумалась.
– На какой стадии теперь этот репортаж? – настойчиво спросил Климов. – Мне, вероятно, придется ознакомиться с вашими планами, если нет ничего более конкретного. Возможно, появится какой-нибудь след.
– Но... я думаю... – тянула Малинина.
– Да тут и думать нечего. Мы можем сесть с вами вдвоем, и я готов под вашим непосредственным руководством просмотреть, почитать и выслушать ваши профессиональные, по ходу дела, комментарии. А о времени мы уж как-нибудь договоримся. Между прочим, если вам тут разговаривать неловко, я могу вас вызвать в прокуратуру повесткой, может быть, там вам будет удобнее?
Такая перспектива не светила Малининой, и она изъявила готовность «соответствовать» прямо хоть сейчас.
Ну что ж, Климов немедленно и воспользовался «любезностью» главного редактора.
– Я сейчас распоряжусь, и вам дадут возможность посмотреть пять-шесть последних материалов, которые сделал Леонид Борисович. Это те, что уже прошли в эфире. Но если вы их не видели, то как же можете судить о том, откуда проистекает опасность для смелого журналиста?
Да, действительно, как он мог судить?..
– Вы должны понять, – продолжала поучать Климова остроглазая дама, – что работа профессионального журналиста, проводящего расследования, какими занимался Леонид Борисович, мало чем отличается, скажем, от вашей работы следователя. Или от профессии охотника, преследующего хищного зверя, смертельно опасного, когда тот подранен. Каков же вывод сделаете? Конечно, его убийство связано только с профессиональной деятельностью, тут и двух мнений быть не может. А теперь идите и смотрите. Вам покажут и помогут разобраться, а со всеми вопросами прошу ко мне...
И Сергей Никитович отправился в студию, где уже лежали большие черные кассеты с «Честными репортажами». Около десятка штук. Каждая на полтора часа просмотра. Мама родная, да это ж на несколько дней работы! – чуть не перекрестился он.
Климов прикинул время, взялся было за голову, но делать было нечего. Или следовало плюнуть на все и продолжить встречи и беседы с коллегами и родственниками покойного. Но ему почему-то показались убедительными те уверенность и напористость, с которыми беседовала с ним Малинина. Что говорило в ее пользу?
Во-первых, «физиономист» Климов полагал, что у женщин с неброской внешностью – а Малинина вовсе не показалась ему красавицей – профессиональное видение всегда на первом месте. Им не на что надеяться, кроме как на свою службу – в ней и все их интересы. А потом, тоже был уверен он, такие бабы зрят обычно в самый корень. И, судя по тому, что она одна среди всех тут, на студии, называет Морозова по имени-отчеству, она его внутренне глубоко уважает. И значит, знает, ей можно верить. Ну а раз так, надо идти и смотреть...
После нескольких часов просмотра Сергей Никитович вдруг сообразил, что ему вовсе не требуется смотреть все подряд, от и до, достаточно понять, в чем соль, а затем сразу перекрутить пленку к выводам, которыми завершается обычно любое журналистское расследование. И после этого работа пошла веселее. Треть кассет он сумел просмотреть и отметить для себя наиболее важные моменты уже до конца дня...
Остальные смотрел и анализировал в следующие два дня, и, когда он теперь появлялся на студии, народ стал его узнавать и даже острить: не на работу ли к ним устроился запорожский казак? Климов только усмехался.
А из всех просмотренных им материалов следователь поставил себе на заметку три из тех, что уже прошли эфир, и, естественно, тот последний, работа над которым у журналиста была в самом разгаре.
Под цифрой один шел «Честный репортаж», снятый в ряде губерний. Речь в них шла о местном руководстве, которое, наплевав на все и всяческие законы, использует заповедные зоны в своих губерниях для личной охоты. Факты журналист приводил просто потрясающие, вопиющие о безобразиях, творившихся в этих губерниях. Куда там «царские охоты»! Самодурство, доведенное до абсурда.
Могли быть враги? А как же! Губерний перечислено пять, и в каждой мог найтись мститель.
Под номером два шел репортаж о шоу-бизнесе. О той коррупции, которая пронизала его насквозь, об эксплуатации юных, неоперившихся еще талантов, об уголовных преступлениях, время от времени сотрясающих эту новую коммерцию. Там и убийства, и миллионные взятки, и воровство – то есть сплошное черт знает что...
Кто мог стать убийцей? Да любой, чья фамилия возникала по ходу передачи. Молодец все-таки был этот парень, Климов просто восхищался им, его знанием проблем и, главное, смелостью.
Третьим в списке шел репортаж о так называемом «сексуальном рабстве». Ну тут вообще уже говорить было не о чем – убийцу мог нанять любой педофил – хозяин малолетних «рабов».
Наконец, четвертым номером, как теперь уже отчетливо себе представил Сергей Никитович, вполне мог стать «ресторанный бизнес».
Огромная площадь нераскрытых возможностей расстилалась перед следователем, и он не знал, с чего начать. Ведь если говорить всерьез, то «клиентуры» тут могло оказаться на всю жизнь, аж до самого ее конца.
Правда, теперь, вооруженный знаниями, Климов мог обратиться за помощью к главному редактору. И, странное дело, теперь уже Малинина каким-то монстром ему не казалась. Ведь знать все это, уметь распорядиться материалами, осмелиться показать зрителям – для этого тоже нужна гражданская смелость, мужество. Потому, наверное, и глаза у нее как дульные отверстия двух наведенных на тебя пистолетов. И поведение, больше похожее на мужское, – а как же разговаривать иначе со всей этой публикой, которая чуть что – немедленно начинает бомбить честных ребят доносами и угрозами??
Получалось, что неправ оказался Климов со своей «физиономистикой». Впору извиняться. Но этого пока, к счастью, не требовалось.
Малинина сама позвонила в просмотровую студию – видно, ей доложили, что работа следователя приближается к концу, – и предложила Сергею Никитовичу потом заглянуть к ней, чтобы обменяться. Это ее выражение вызвало у него доброжелательную улыбку: ну да, самый конец восьмидесятых, любимое выражение последнего генерального секретаря, сколько анекдотов ходило на эту тему!.. Но если она это помнит, то, выходит, они с Мариной Эдуардовной – ровесники? Ей где-то за тридцать. А лицо у нее свежее, хотя у женщин на четвертом десятке обычно начинают проглядывать первые признаки возраста. Но тогда почему же они с нею не могут найти общего языка?..
Малинина, как скоро понял Климов, и позвала его, чтобы прийти наконец к консенсусу. Еще одно летучее выражение из того же времени.
– Посмотрели? – впервые за время их знакомства спросила она доброжелательным тоном. – Присаживайтесь, я готова ответить на любые ваши вопросы.
В другой бы раз Сергей Никитович не преминул хмыкнуть: ишь испугались, однако! А сейчас он понял, о чем думает эта женщина – усталая, в очках, которые, когда он вошел, быстро сняла и спрятала. Стесняется, надела, наверное, недавно, не привыкла еще, и они ей мешают. Да, но в ее возрасте стесняться очков – как-то странно, или это у нее пунктик?
И Климов решил быть великодушным. С легкой усмешкой пожаловался на то, что теперь и у него самого от впечатлений голова пухнет – это он, якобы невольно, повторил ее выражение. А все оттого, что очки на службе забыл. Так-то он хорошо видит, а для чтения и когда близко смотреть, приходится пользоваться. Но это все пустяки, а главное, что он понял, так это то, что все они тут совершают поистине гражданский подвиг. Просто невероятно.
И пока он говорил, Малинина как-то незаметно достала свои старомодные какие-то очки и водрузила их на нос. Климов тут же доброжелательно улыбнулся:
– А у вас сколько?
Она ответила.
– Дальнозоркость. – Он сочувственно покачал головой. – Это от работы, да?
Она кивнула. В больших, с крупной оправой очках ее глаза не показались острыми – нормальные женские глаза, даже с поволокой. А она, видимо по-своему расценив его взгляд, поспешила стеснительно объяснить, что утром, собираясь на работу, нечаянно уронила очки, одно стекло разбилось, вот и пришлось искать старые, хорошо, не выбросила, и теперь придется после работы бежать в аптеку, чтобы заказать новые.
Он сочувственно покачивал головой, слушая, но, наверное, слишком уж пристально засмотрелся, спрашивая себя, почему эта женщина при первой встрече ему решительно не понравилась, а сейчас он даже испытывает к ней непонятную самому себе теплоту и желание сказать ей что-нибудь приятное, ласковое. Или она не поняла смысла его взгляда, или, наоборот, слишком хорошо поняла, но вдруг, оборвав себя на полуслове, Малинина недовольно повела плечами и перешла на сухой, деловой тон:
– Ну так что у вас, какие вопросы?
– Я теперь и сам не знаю, – честно признался он. – Ведь что получается? Вот я тут для себя кое-что отметил... Короче говоря, уже порядка пяти десятков человек – это я беру минимум – вполне могли сделать заказ на убийство вашего Леонида Борисовича. А я выбрал из прошлого только три передачи, где присутствует откровенный криминал, ну еще и невыпущенную программу тоже оставил. Полагаю, что те, кто уже были знакомы с репортажами Морозова, могли заранее предположить, на что он способен и кого возьмет за шкирку в обязательном порядке, я правильно понимаю, Марина Эдуардовна?
– Я очень рада, что вы, Сергей Никитович, пришли к такому выводу, он абсолютно верен.
– Спасибо, конечно, за комплимент, но это – моя рутинная работа... Нам же тоже, как и вам, приходится постоянно в психологиях всяких, извините за выражение, копаться. Искать причинно-следственные связи, причем без сослагательных, как говорится, наклонений. Что было бы, если бы, понимаете?.. Точно надо знать – и что, и почему, и, главное, кто? Вот я и хотел бы задать вам один серьезный вопрос, но время... Наверное, у вас уже кончилось, как у всех нормальных людей. Это мы нередко по ночам работаем.
– Мы тоже, бывает, – улыбнулась она, и ее улыбка ему понравилась. – А что за вопрос? И потом, вам обязательно надо записывать мои ответы?
– Нет, это же не допрос, что вы! Меня, кстати, интересует гораздо больше ваше личное мнение. Чисто по-человечески. Ну, например, почему только вы одна называете Морозова Леонидом Борисовичем? А все остальные – Леня, Леонид, даже Ленька слышал?
– Я в нем уважала мастера, если это что-то вам говорит...
– Отчего же, конечно! А остальные, получается, не уважали?
– Раз уж вы о психологии заговорили, то у них другое.
У них конкретная сопричастность. Я с гением, как говорится, на «ты» – это определенная марка. Вы, наверное, еще с Эльдаром не разговаривали, тот и с уборщицами молоденькими – всегда на «вы». Себя в первую очередь уважает.
– Погодите... Ой, простите! – Климов засмеялся. —
У меня мозги уже совсем... Эльдар – это же... шеф-редактор программы «Честный репортаж»?
– Ну конечно! Вам надо обязательно с ним встретиться. Вообще, я вам скажу, у нас тут только двое по-настоящему знали Морозова – это Пашкин, оператор, и Эльдар. Для остальных он был, как вы говорите, Леня и Ленька. От этих вы ничего путного не добьетесь, разве что сплетен, как в каждой уважающей себя конторе.
– Ценю ваш юмор. Наверное, не от очень хорошей жизни?
Малинина вздохнула и не ответила.
– Я еще раз прошу прощения за то, что задерживаю вас, но мне хотелось бы разобраться в характере этого человека. Скажите, вы очень торопитесь домой или по каким-то еще делам?
Она посмотрела на него, потом сняла очки, стала искать, куда их положить, и наконец ответила:
– Мне некуда торопиться. В том смысле, что не к кому, если я правильно поняла ваш вопрос.
– Да вы же просто умница! – воскликнул Климов. – Марина... Эдуардовна.
– Можно просто Марина.
– С удовольствием. Тогда уж, пожалуйста, и вы – Сергеем. Лучше – Сережа.
Она улыбнулась, и улыбка ей очень шла, она будто осветляла строгое лицо, а на щеках появлялись симпатичные ямочки, которые, наверное, так приятно целовать. Подумал так и вдруг почувствовал, что краснеет, ой, стыдища-то! Но она, кажется, не заметила.
– Могу я предложить вам выпить со мной по чашечке кофе? Хотя бы? Я вчера, уходя домой, приглядел недалеко от метро симпатичную кафешечку, не составите компанию? А потом я мог бы вас с удовольствием доставить прямо к подъезду вашего дома, я на машине.
– Вы, вероятно, хотите еще что-то узнать у меня? Вы же говорили о каком-то серьезном вопросе.
Он совсем смутился. Неохотно сказал:
– У меня, честно говоря, как-то все нужное из головы вылетело.
– Да-а? – удивленно произнесла она и уставилась на него. – И с чего ж бы это вдруг?
– Марина, пойдемте по кофейку выпьем, а то со мной что-то непонятное происходит.
– Ну пойдемте, Сережа...
Он помог ей надеть меховую шубку, которую она сняла из шкафа, с вешалки, надевая, не удержался и погладил ладонями плечи и рукава. Сам он надел свою утепленную куртку внизу, на общей вешалке. Они дошли до его «Лады», уселись и поехали. И все – молча, даже не глядя друг на друга. Но он все время чувствовал ее присутствие рядом. Слышал ее дыхание. Краем глаза наблюдал, как она повозилась, укладывая на коленях свою сумочку и целлофановый пакет с чем-то. Успокоилась, поглядывая в окно. Потом повернула лицо к нему, поймала его взгляд, улыбнулась и снова стала глядеть на дорогу.
Кафе, о котором он говорил, находилось в устье проспекта Мира. И когда он развернулся и ловко затормозил у тротуара, Марина сказала:
– А я знаю это кафе, оно мне тоже нравится. Забегала... Оно ведь как раз на пути домой. Я в том конце проспекта живу, в Графском переулке.
– Знаю такой. Сталинские еще дома...
Заведение пока пустовало, похоже, местное население предпочитало еще домашние новогодние разносолы, от которых надо было как-то избавляться. Посмеиваясь, они обсудили эту ситуацию, о том же сказали и официанту. Тот, смеясь, подтвердил догадку. Заказали кофе со сливками и всякими вкусностями, а Сергей уговорил Марину и на рюмочку коньяку, чтоб от стресса избавиться, расслабиться. Сам, к сожалению, за рулем, а то не преминул бы...
– Вы знаете, Сережа, с вами, я заметила, очень приятно молчать. Это редкое качество в людях. Но я же понимаю, что мы здесь не для молчания, спрашивайте, буду рассказывать, что знаю... помню...
– Марина, только честно, вам это здорово неприятно сейчас?
– Что, говорить с вами? Нет, ну почему, это же ваша главная работа.
– А давайте пошлем все сегодня к чертовой матери и помолчим, раз вам это приятно? Я тоже с удовольствием с вами помолчу.
– А как же?.. – У нее на щеках снова появились заманчивые ямочки.
– А что, разве жизнь на этом кончается? Завтра спрошу. Все равно придется со многими разговаривать, тут уже никуда не денешься... пока полной картины не будет. Я его понять должен. Все про него знать. Как он вел себя с коллегами, с теми, кого интервьюировал, с недоброжелателями, с начальством, с женщинами, наконец... Могу вам одной и под жесточайшим секретом сказать... – Он серьезно посмотрел ей в глаза. – Есть предположение, что стреляла в него именно женщина.
– Неужели? – Ему показалось, что у Марины кровь отлила от лица.
– Вас это так взволновало?
– Не могу сопоставить... О господи!
– Я чувствую, вам что-то известно? – прямо клещом впился Климов в женщину, но, тут же опомнившись, обмяк: – Не торопитесь. Не спешите с выводами. В подобных вещах всегда есть масса обманок. Желаемое за действительное и так далее, в том же духе. Успокойтесь и забудьте на время то, что я сказал. Вон и кофе несут. – И когда официант поставил заказ на стол и отошел, Климов налил коньяк в ее рюмку и сказал: – С наступившим Новым годом, Марина... С удовольствием пью кофе за ваше здоровье. За вас... А теперь и вправду давайте помолчим, а я буду смотреть на вас.
– Зачем? – удивилась она, беря рюмку.
– Мне это занятие, оказывается, очень нравится... А потом, если у вас не будет возражений, мы заедем в аптеку и закажем вам нужные очки, чтобы вы чувствовали себя в них комфортно. Хотя, по правде говоря, мне эти ваши старомодные очки больше нравятся, чем все эти нынешние. В них вы напоминаете мне строгую школьную учительницу, которую тем не менее все ученики любили и писали ей любовные записочки. И ужасно переживали, когда узнали, что она вышла замуж за физрука. Некоторые ребята даже ее возненавидели за это.
– Да-а? Очень интересное наблюдение. И откуда же оно у вас?
– Как в одном кино сказано, живу давно.
– И что, действительно любили? За что же?
– За справедливость.
– Ишь как... Тогда я хочу выпить за ваше здоровье, Сережа...
Климов уехал домой в начале четвертого часа утра, так настояла Марина. Вездесущая консьержка, разумеется, засекла их прибытие в десятом часу вечера. Но так как она прекрасно знала, где работает Малинина с десятого этажа, не раз видела, как к ней приезжали деловитые коллеги с телевидения, многих из которых она не раз видела на экране, то понимала, что такая у этой одинокой женщины работа. Мужика в доме нет, значит, и остается одна служба, и куда от нее, проклятой, денешься? Но те уходили хоть и поздно, но не под утро и не по-воровски. Вся надежда оставалась на то, что стервозная бабка спит, а то сплетен определенно не избежать. И уж кому, как не старшему следователю, знать, как надо скрыться незаметно...
Учить Сергея действительно не стоило. И он ушел так стремительно, что консьержка даже не чухнулась, только услышала, как дверь хлопнула.
А ехал он домой лишь для того, чтобы наконец поспать хотя бы два часа, встать под душ, побриться, переодеться и – снова на телестудию. Правда, была еще толковая мысль – заскочить за Маришей, но это решится позже... когда она проснется. Если вообще сможет уснуть сегодня. Потому что их совместное, неожиданное решение, которое, собственно, они, фактически не сговариваясь, приняли еще в кафе, вдруг все перевернуло и поставило с ног на голову.
Вчера она где-то «зациклилась» на его сообщении о неизвестной женщине. И долго молчать не смогла. Созналась, что Леонид почему-то однажды выбрал именно ее в качестве своего исповедника, что ли. Начал делиться с ней своими мыслями о женщинах, которых у него хватало, даже иной раз совета спрашивал, как поступить с той или другой. А может, он просто не считал ее за женщину? Была она откровенным товарищем, приятелем, на чьи плечи нетрудно перевесить груз своих проблем. Вот он и не стеснялся. А Марина частенько говорила ему, что бабы, многих из которых она прекрасно знала – в одном котле-то варились! – до добра его не доведут. В шутку говорила...
Но ее откровенность очень понравилась Сергею, о чем он и сказал. И попытался уточнить, не сильно ли задерживает он ее сегодня, не наглость ли это с его стороны? На что она очень спокойно повторила сказанное еще в вестибюле студии, глядя ему в глаза сквозь «немодные» очки:
– Мне не к кому торопиться, Сережа.
– Какое счастье! – невольно сорвалось у него.
Она удивилась:
– Почему?
– А то у меня не было бы никаких шансов... Правда, они и сейчас весьма слабые, но... я все равно не отступлюсь!
– И правильно, – улыбнулась она, а он едва не схватил ее за щеки. Но попытку движения она уловила и послала ему кончиками пальцев воздушный поцелуй...
Потом они взахлеб целовались в его машине и никак не могли отъехать от кафе. Позже целовались возле ее дома, где он решил оставить машину на ночь. Держа ее в руках, обнимая, прижимая к себе, выдавливая из нее тягучие, медленные стоны, он моментами как-то посторонне думал, что у нее прекрасное, горячее тело, и зря она рядится в бесцветные одежды, скрадывающие ее дивные достоинства. Что ей надо одеться ярко, пусть даже с вызовом, от этого она только выиграет... А она, задыхаясь, шептала, что умирает от его изумительных усов, и терлась о них щеками, носом, глазами...
Он ни о чем не расспрашивал ее, она сама, уже дома, среди ночи, чуть отстранившись от него, рассказала, с пятого на десятое, что была замужем, разошлись, не встречаются, детей нет, родители живут в Петербурге, – вот и вся история. А жизнь в основном на студии. Здесь, дома, у нее бывают коллеги, пьют, веселятся, никаких попыток ни разу никто, пожалуй, за исключением Морозова, никогда не предпринимал, и у него ничего не получилось, потому что ей это было совершенно не нужно. Она вообще до сегодняшнего дня считала, что может запросто обходиться без «левых» связей. И обходилась же! Но что-то вдруг произошло, когда она увидела Сережку, и эти невероятно чувственные его усищи! И вот – результат. Интересно, как они посмотрят в глаза друг другу завтра... нет, уже сегодня, когда рассветет?
Вот тут и родился план побега, который они сперва подробно обсудили, как бы проиграли словесно, а затем вернулись к прерванному занятию, в котором оба продемонстрировали чудеса искреннего темперамента...
Уходя, он пожалел, что за любовными утехами совсем забыл напомнить ей о том, что они собирались заехать в аптеку по поводу новых очков. Но Марина, лениво отмахнувшись, как вальяжная кошечка лапкой, заметила, что, раз ей идут очки его учительницы, она теперь будет оттачивать новый свой имидж.
– А то смотри, – предупредил Сергей, – мы можем с тобой после работы заехать.
Сказал и подумал, что, кажется, переборщил со своими прогнозами.
Но реакция ее была для него неожиданной. Она внимательно посмотрела ему в глаза, попросила нагнуться, он наклонил голову, а она ухватилась за его шею и зашептала на ухо, как будто их мог услышать кто-то посторонний:
– Ты хочешь терять драгоценное время на какую-то чепуху?
Ах как он стиснул ее в объятьях... как она застонала – не от боли, от счастья, это всегда нетрудно распознать тому, кто влюблен...
– Карета подана, мадам, – сказал Сергей в открытое окно машины, когда Марина вышла из подъезда, кутаясь и качаясь от ветра.
Она увидела его, замерла на миг и бегом кинулась к машине. Уселась, устроилась со своим пакетом и сумкой.
– Да брось ты их назад, – посоветовал он обычным тоном, каким разговаривают супруги.
– Это я как должна понимать? И часто ты будешь выкидывать такие фокусы? Твоя работа, по-моему, а противоположном конце Москвы.
– Ничего страшного, – пожал он плечами, отъезжая, – просто надо вставать на часок раньше. Нет проблем!
– А твои... – нерешительно спросила она. – Они плохого не скажут?
Ну конечно, он же ничего о себе не рассказывал вчера, не до того было. Он и так с трудом дождался конца ее ночной исповеди. Поэтому она права, проявляя осторожность: одно дело – легкий флирт с мужчиной, ну краткая связь – исключительно, а о большем...
– Мои, спрашиваешь? – усмехнулся он и подмигнул ей. – Не знаю, порадует это тебя или огорчит, но все мои сидят сейчас в этой машине. Хотелось бы в это верить, во всяком случае.
– Любопытное признание, – помолчав, сказала она. – А что мешает твоей вере?
– Только ты, ибо, как я вижу, ты еще не пришла к единственно верному решению.
– А из чего ты сделал такой вывод?
– Объясню. Я – следователь, помнишь? И когда я вижу, что молодая, замечательная женщина с потрясающими ямочками на щеках, если она улыбается...
– Это я уже сегодня слышала... от одного усатого... тараканища.
– Повторить не грех, для закрепления информации. Так вот, когда я вижу, как она, проведя бурную ночь с мужчиной, который ей понравился, выходит из подъезда на снег и ветер и, вместо того чтобы оглядеться, увидеть его и сесть к нему в машину, понуро бредет в одиночестве на свою сумасшедшую службу, тогда я говорю себе: спокойно, Сергей Никитович, с вами еще полная неясность. Вы под большим вопросом. Ну, не прав?
– Ах ты сыщик мой ненаглядный! Конечно, прав... А я шла и думала, как ты сегодня посмотришь на меня?.. И отчего-то было ужасно тоскливо...
Читать бесплатно другие книги:
