Книга мёртвых Лимонов Эдуард
Конечно же, Липпер хотел протестировать систему. Но только не в присутствии помощника, который дышал ему в затылок, орал на ухо и вообще вел себя как осел. Липпер хотел насладиться плодом своего труда в тишине, полностью сосредоточившись. Ему было просто необходимо отдохнуть от де Мео.
– Мы проведем тестирование после пиццы. Даю слово. – Он наблюдал за помощником, обдумывавшим его предложение.
– Хорошо, – наконец сказал тот, – тебе какую?
– Неаполитанскую. И большую бутылку холодного чая.
– А я возьму гавайскую двойную с ананасом, обжаренным в меду беконом и чесноком. И два «Доктора Пеппера».
Де Мео, как обычно, говорил так, словно Липперу было очень интересно, что именно он выберет. Джей вынул из кармана две двадцатидолларовые купюры и протянул их помощнику:
– Спасибо, брат.
Липпер смотрел, как де Мео медленно поднимается по каменным ступеням. Вскоре он скрылся в темноте, и звук его удаляющихся шагов постепенно смолк.
Наконец-то Липпер мог насладиться благословенной тишиной! А на обратном пути де Мео, возможно, попадет под автобус.
С этой приятной мыслью Джей повернулся к монитору. Щелкнув поочередно по иконкам всех периферийных устройств, убедился, что все они функционируют, и вновь удивился безотказной слаженности сети: словно кто-то уже провел настройку вместо них. Ему пришлось признать, что де Мео, несмотря на свои идиотские шутки, справился с работой – и справился великолепно.
Неожиданно Липпер замер, нахмурившись. Иконка одной из программ лихорадочно мигала. Каким-то образом светозвуковые режимы загрузились автоматически, хотя в программе была предусмотрена ручная загрузка – по крайней мере для альфа-тестирования, чтобы поочередно проверить каждый модуль.
Так что проблема все-таки возникла. Естественно, он ее устранит, но чуть позже. Программное обеспечение загрузилось, вспомогательные устройства функционировали, экраны на месте, машина для нагнетания тумана тоже готова к работе.
Не будет ничего плохого, если он произведет пробный запуск. Липпер глубоко вдохнул, стараясь успокоиться, и опустил палец на кнопку пуска, но вдруг замер. Из глубины гробницы до него донесся какой-то звук: похоже, он исходил из Зала истины или даже из самой погребальной камеры. Это никак не мог быть де Мео, удалившийся в противоположном направлении. К тому же помощник должен был вернуться не раньше чем через полчаса, а если повезет, то через сорок минут.
Может, это охранник или кто-то еще из сотрудников музея? Странный звук послышался опять – сухой, напоминающий царапанье. Определенно это не охранник. Может, мыши? Липпер нерешительно поднялся. Наверно, ему просто послышалось. Господи, неужели он поверил во все эти бредни насчет проклятия, о котором шептались охранники? Скорее всего мышь. В конце концов, в старых египетских галереях полно грызунов, и отделу эксплуатации даже пришлось поставить там мышеловки. Но если один из зверьков проник в гробницу – например, через расчищенные де Мео отверстия в стене, – он вполне может пустить в ход острые зубы, и этого будет достаточно, чтобы вывести из строя всю систему и остановить работу на несколько часов или даже дней – ведь придется проверять все чертовы кабели, дюйм за дюймом.
Звук послышался вновь – словно ветер зашуршал сухой листвой. Липпер схватил пальто де Мео, готовясь набросить его на серую тварь, если таковая появится, уменьшил яркость освещения и крадучись направился в глубь гробницы.
Тедди де Мео порылся в кармане, стараясь не уронить пиццу, нащупал магнитную карточку и приложил ее к замку, который недавно установили на дверь, ведущую в Египетскую галерею. Чертовы лепешки уже остыли, потому что охранники при входе тщательно и очень медленно проверили все его вещи, несмотря на то что точно такие же идиоты сделали это всего лишь за двадцать пять минут до них. Меры предосторожности? Нет, скорее обыкновенная тупость.
Дверь Египетской галереи тихо закрылась. Де Мео прошел через зал, свернул в пристройку и с удивлением обнаружил, что вход в гробницу закрыт.
В душе его шевельнулось подозрение: неужели Липпер провел первый пуск без него и спокойно ушел домой? Но де Мео быстро прогнал эту мысль. Пусть специалист по компьютерным эффектам и мнил себя великим мастером и не очень дружил с головой, но в целом был неплохим парнем.
Де Мео вновь достал карточку и приложил ее к замку – раздался характерный щелчок. Просунув в образовавшийся проем локоть и с трудом удерживая пиццу и напитки, Тедди открыл створку, проскользнул внутрь и услышал, как дверь за ним закрылась.
Освещение соответствовало первому уровню – таким оно должно было оставаться после пробного прогона, – и де Мео вновь нахмурился.
– Эй, Джей! – крикнул он. – Пиццу заказывали? – Его голос эхом разнесся по гробнице и замер вдали. – Джей!
Он спустился по ступеням, прошел по коридору и остановился у мостика, переброшенного через колодец.
– Джей! Пицца прибыла! – Де Мео подождал, пока эхо стихнет.
Липпер не мог провести тестирование без него – ведь они столько времени провели вместе, работая над этим проектом. Не такой же он идиот! Просто, наверное, надел наушники: проверяет звук или что-то в этом роде. Или слушает свой «ай-под» – иногда он включал его и во время работы. Перейдя через мост, де Мео оказался там, где они проводили большую часть времени, – в Зале колесниц. И тут же вдалеке услышал звук шагов. По крайней мере ему показалось, что это были шаги. Шаги сопровождались странным глухим стуком и раздавались из глубины гробницы – похоже, из погребальной камеры.
– Джей, это ты? – Де Мео внезапно ощутил страх. Положив пиццу на стол, он сделал несколько шагов по направлению к Залу истины и расположенной за ним погребальной камере. Отметил про себя, что там так же темно – первый уровень освещения, как и в остальных помещениях гробницы. По правде говоря, при таком свете вообще ничего не видно.
Де Мео вернулся к рабочему столу и взглянул на монитор: программное обеспечение загружено и находится в режиме ожидания. Он щелкнул по иконке управления освещением, вспоминая, как прибавить свет. Липпер делал это при нем сотни раз, но де Мео никогда особо не вникал в его действия. В открывшемся окне появились слайдеры, и он щелкнул по одному из них – с надписью «Зал колесниц».
Господи! Свет стал еще более тусклым, погрузив египетские скульптуры в почти полную темноту. Де Мео передвинул бегунок в противоположном направлении – и освещение стало ярче. Воспрянув духом, он принялся регулировать свет в других помещениях гробницы. Глухой стук послышался опять.
– Джей, это ты? – позвал де Мео. На этот раз у него не было сомнений, что звук доносился из погребальной камеры. Де Мео засмеялся. – Эй, Джей, иди сюда! Я принес пиццу.
Странный звук приближался: вжж-бум… вжж-бум… Словно кто-то волочил одну ногу.
– Так, наверное, ходит мумия… Молодец, Джей, здорово меня разыграл! – крикнул де Мео, но вновь не получил ответа. Все еще смеясь, он встал из-за компьютера и направился в сторону Зала истины, стараясь не смотреть на изображение припавшего к земле Аммута – что-то в этом египетском божестве, пожирателе человеческих сердец с головой крокодила и телом льва, внушало ему даже больший ужас, чем все остальное содержимое гробницы.
Де Мео задержался у входа в погребальную камеру.
– Ты чудной парень, Джей, – сказал он и подождал, надеясь услышать смех Липпера или увидеть его худую фигуру, появляющуюся из-за колонны. Но ничего не произошло. Тишина была абсолютной. Проглотив комок в горле, де Мео вошел в камеру и огляделся. Никого. Двери, ведущие из погребальной камеры, погружены в темноту – их освещение не было предусмотрено. Должно быть, он прятался за одной из них, собираясь наброситься на него и напугать до полусмерти.
– Хватит, Джей, перестань! Пицца и так уже остыла.
Внезапно свет погас.
– Эй! – Де Мео резко обернулся, но Зал истины располагался под углом к Залу колесниц, и он не мог его видеть – как не мог видеть и успокаивающего голубого свечения жидкокристаллического монитора.
Он вновь обернулся – на звук странных, медленных шагов, которые раздавались теперь гораздо ближе.
– Джей, это не смешно. – Де Мео полез в карман за электрическим фонариком, но, конечно же, не нашел его – тот остался лежать на столе в Зале колесниц. Почему не видно отраженного света монитора? Неужели электропитание тоже отключилось? Наступившая темнота казалась непроницаемой.
– Послушай, Джей, заканчивай с этим дерьмом. Я не шучу. – Тедди сделал несколько шагов, наткнулся на колонну и попытался спрятаться за ней. Шаги послышались еще ближе.
Вжж-бум… вжж-бум…
– Джей, перестань, хватит придуриваться!
Неожиданно совсем рядом – ближе, чем он себе представлял, – де Мео услышал резкий свистящий звук, словно воздух вырывался из пересохшего горла. Дыхание напоминало шипение и было пропитано чем-то удивительно напоминающим ненависть.
– Господи Иисусе! – Де Мео сделал шаг вперед и разрезал воздух ударом тяжелого кулака, попав по невидимому существу, которое отпрянуло назад, вновь издав шипение, похожее на змеиное.
– Пошла вон! Пошла вон! – Тедди, одновременно услышав и почувствовав, как неизвестная тварь бросилась на него с пронзительным визгом, попытался увернуться, но, к своему изумлению, ощутил сильнейший удар. Резкая боль пронзила его грудную клетку, и он стал падать, хватаясь руками за темноту. Уже ударившись спиной о землю, де Мео почувствовал, как что-то тяжелое и холодное наступило ему на горло, обрушилось на него всем своим весом. Замахав руками, он услышал хруст собственных шейных позвонков, увидел вспышку ярко-желтого, как моча, света – и все исчезло…
Глава 19
Просторная элегантная библиотека в особняке агента Пендергаста на Риверсайд-драйв казалась последним местом, которое можно было бы назвать тесным. И тем не менее, хмуро размышлял д’Агоста, сегодня вечером к ней как нельзя лучше подходило это определение. На столах, стульях, на полу – повсюду лежали чертежи и карты. Кроме того, у стен установлено не менее полудюжины досок с нарисованными фломастером схемами и планом тюрьмы, на которых указаны места въезда и выезда. Результаты разведки традиционными средствами, произведенной в окрестностях Херкмора несколько дней назад, теперь дополнились данными дистанционного наблюдения с применением новейших высокотехнологичных методов, в том числе снимками, сделанными со спутника, и изображениями, полученными с помощью радара и инфракрасного излучения. На придвинутых к стене коробках лежали распечатки – результаты попыток проникнуть в компьютерную сеть Херкмора – и сделанные с воздуха фотографии тюремного комплекса.
В центре этого упорядоченного хаоса находился Глинн. Он почти неподвижно сидел в своем инвалидном кресле и говорил, как всегда, тихо и монотонно. Глинн начал совещание с подробного анализа расположения тюрьмы и используемой в ней системы охраны. В надежности последней д’Агосту убеждать не приходилось: он и так был уверен, что если и существует на земле место, откуда практически невозможно сбежать, то это тюрьма Херкмор. Старые испытанные способы защиты – многочисленные посты охраны и тройное ограждение – дополнялись здесь новейшими технологиями: лазерной «решеткой» у каждого выхода, сотнями цифровых видеокамер и целой сетью подслушивающих устройств. Вмонтированные в ограждение и закопанные в землю, они были способны уловить любой звук – от рытья подкопа до осторожных шагов. Каждый узник должен был носить электронный ножной браслет со встроенным датчиком джи-пи-эс, сигнал от которого поступал на центральный командный пункт, позволяя следить за перемещениями заключенных. При попытке разрезать браслет тут же срабатывала сигнализация и происходила автоматическая блокировка замков. С точки зрения д’Агосты, сбежать из Херкмора практически невозможно.
Тем временем Глинн перешел к изложению следующего этапа плана побега. И тут уже д’Агоста еле сдержал давно закипавшее в нем раздражение. Мало того что Глинн все упрощал, предлагая никуда не годные идеи, так еще осуществить их предстояло не кому иному, как д’Агосте!
Винсент обвел взглядом библиотеку, дожидаясь, когда же Глинн наконец закончит говорить. Рен явился несколько раньше – он принес комплект архитектурных планов тюрьмы, «позаимствованных» в отделе частных хранений Нью-Йоркской публичной библиотеки, и теперь хлопотал вокруг Констанс Грин. С горящими глазами и почти прозрачной кожей, он походил на одно из тех существ, которые всю жизнь проводят в пещерах, не видя солнечного света, и казался даже более бледным, чем сам Пендергаст… если такое вообще возможно.
Затем взгляд д’Агосты упал на Констанс, сидевшую напротив Рена; на столе перед ней громоздилась стопка книг. Слушая Глинна, девушка делала пометки в блокноте. На ней было строгое черное платье с рядом крохотных жемчужных пуговок, поднимавшихся от поясницы до самой шеи. Увидев их, д’Агоста невольно подумал: интересно, кто же их застегивал? Несколько раз за вечер он замечал, как Констанс незаметно поглаживала одной рукой другую, задумчиво глядя на потрескивающий в камине огонь.
«Вероятно, она, как и я, не верит в успех», – подумал д’Агоста. Окинув взглядом их маленькую группу, состоявшую всего из четырех человек – Проктор, шофер, по какой-то причине отсутствовал, – он подумал, что невозможно представить себе компанию, более неподходящую для осуществления такого дерзкого плана. Если честно, Глинн с его спокойной самоуверенностью никогда не нравился д’Агосте, и лейтенанту вдруг пришло в голову, что тот, возможно, наконец встретит достойного соперника в лице Херкморского исправительного учреждения.
Глинн перестал бормотать и повернулся к д’Агосте:
– У вас есть какие-нибудь вопросы или замечания, лейтенант?
– Да, замечание: весь этот план – чистое безумие.
– Пожалуй, мне стоит по-другому сформулировать вопрос: у вас есть какие-нибудь существенные замечания?
– Вы, похоже, считаете, что я смогу преспокойно туда проникнуть, устроить там представление, а потом уйти как ни в чем не бывало? Не забывайте: мы говорим о Херкморе, – и хорошо бы мне не кончить свои дни в камере по соседству с Пендергастом.
Выражение лица Глинна нисколько не изменилось.
– Если вы будете придерживаться сценария, не возникнет никаких проблем и вы выйдете оттуда «как ни в чем не бывало». Мы продумали все до мелочей и знаем, как охрана и персонал тюрьмы прореагируют на каждый ваш шаг. – Глинн неожиданно растянул тонкие губы в грустной улыбке. – Видите ли, именно в этом и состоит серьезная уязвимость данной тюрьмы. В этом да еще в электронных браслетах, передающих информацию о местонахождении каждого заключенного… очень глупое нововведение.
– Если я проникну на территорию и меня обнаружат, разве это их не насторожит?
– Как я уже говорил, ничего не произойдет, если вы будете в точности следовать сценарию. Вы и только вы можете получить критически важную для нас информацию и провести необходимую подготовительную работу.
– Подготовительную работу?
– Совсем скоро я расскажу о ней.
Д’Агоста ощутил новый приступ раздражения.
– Простите, что говорю вам это, но все ваше планирование пойдет псу под хвост, как только я окажусь за стенами тюрьмы. Это реальный мир, и люди непредсказуемы. Вы не можете знать, как они себя поведут.
Глинн неподвижно смотрел на него.
– Простите, что возражаю вам, лейтенант, но человеческие существа на самом деле до противного предсказуемы. Особенно в таком месте, как Херкмор, где правила поведения расписаны до мелочей. Мой план кажется вам слишком простым, даже глупым, но в этом-то и заключается его сила.
– Уверен, все кончится лишь тем, что я окажусь в еще большем дерьме. – Сказав это, д’Агоста посмотрел на Констанс, но девушка сидела, уставившись на огонь, и, казалось, даже не слышала его слов.
– Мы никогда не ошибаемся, – произнес Глинн. Его голос оставался таким же невозмутимым, и это больше всего бесило д’Агосту. – Это наша гарантия. От вас же, лейтенант, требуется лишь следовать нашим указаниям.
– Я знаю, что нам действительно требуется – помощник из числа персонала. И не говорите мне, что охранников нельзя склонить к сотрудничеству подкупом или шантажом. Господи, да они сами мало чем отличаются от преступников! По крайней мере я других не встречал.
– Только не в Херкморе. Любая попытка договориться с кем-нибудь из них заранее обречена на неудачу. – Гленн подъехал к столу. – Но если я скажу, что у нас там есть свой человек, это придаст вам уверенности?
– Черт возьми, конечно!
– И вы согласитесь с нами сотрудничать, пообещав не высказывать сомнений?
– Если человек достаточно надежный – да.
– Думаю, вы сочтете наш источник сверхнадежным. – С этими словами Глинн взял со стола листок бумаги и вручил его д’Агосте.
Д’Агоста посмотрел на него – столбик цифр, и напротив каждой – два временных значения.
– Что это? – спросил он.
– График смены охранников в одиночном блоке в период, закрытый для посетителей, – с десяти вечера до шести утра. И это лишь один пример того, какой информацией мы располагаем.
Д’Агоста недоверчиво уставился на него:
– Черт! Как вам удалось это получить?
Глинн позволил себе улыбнуться – по крайней мере д’Агоста именно так истолковал слабое движение его тонких губ.
– В этом заслуга нашего внутреннего источника.
– И кто же это, позвольте узнать?
– Вы с ним хорошо знакомы.
Удивление д’Агосты усилилось.
– Вы хотите сказать, что это…
– Совершенно верно, специальный агент Пендергаст.
Д’Агоста чуть не сполз со стула.
– Но как он сумел с вами связаться?
На этот раз на лице Глинна засияла настоящая улыбка.
– Как, лейтенант, неужели вы не помните? Вы же сами принесли мне его сообщение!
– Я?
Пошарив под столом, Глинн вытащил оттуда пластиковую коробку. Д’Агоста заглянул в нее и, к своему изумлению, увидел мусор, собранный им во время вылазки, предпринятой с целью изучения окрестностей тюрьмы. Обертки от жвачки, клочки льняной ткани были тщательно высушены, выглажены и помещены в пластиковые файлы. Внимательнее посмотрев на кусочки ткани, д’Агоста разглядел на них еле заметные надписи.
– В камере Пендергаста, как и в большинстве старых камер в Херкморе, устаревшая система канализации, сток из которой попадает в расположенный за стенами тюрьмы водосбор, а оттуда – в Херкмор-Крик. Пендергаст пишет сообщения на обрывках бумаги и клочках ткани, бросает их в канализацию, и они со сточными водами попадают в ручей. Все очень просто. Эта идея пришла нам в голову, когда департамент охраны природы обвинил Херкмор в загрязнении местных водоемов.
– А где же он взял чернила? И письменные принадлежности? Ведь их отбирают в первую очередь.
– Если честно, мне это неизвестно.
В комнате повисло молчание.
– Но вы были уверены, что он каким-то образом свяжется с нами, – наконец тихо произнес д’Агоста.
– Конечно.
Лейтенант был потрясен.
– Осталось только найти способ самим связываться с Пендергастом.
В глазах Глинна вспыхнули лукавые огоньки.
– Как только мы узнали, в какой камере он содержится, это уже не составляло никакого труда.
Д’Агоста не успел ответить, потому что вдруг услышал странные звуки – тихое, но требовательное попискивание, раздававшееся со стороны Констанс. Повернувшись, Винсент увидел, что она поднимает с ковра маленькую белую мышку, очевидно выпавшую у нее из кармана. Успокоив зверька ласковым шепотом и осторожными поглаживаниями, девушка вернула его в укрытие, потом, заметив воцарившуюся в комнате тишину и почувствовав устремленные на нее взгляды, подняла глаза и неожиданно покраснела.
– Какое прелестное животное, – через мгновение сказал Рен. – Не знал, что ты любишь мышей.
Констанс робко улыбнулась в ответ.
– Где же ты ее взяла, дитя мое? – продолжал Рен высоким напряженным голосом.
– Я… я нашла ее в подвале.
– Неужели?
– Да, среди коллекций. Там столько вещей – все буквально забито.
– Но она кажется совсем ручной. К тому же белые мыши не бегают сами по себе.
– Может, она убежала от хозяев? – произнесла Констанс с едва заметным раздражением и поднялась. – Я устала. Надеюсь, вы меня извините. Спокойной ночи!
Когда девушка ушла, некоторое время все молчали. Первым заговорил Глинн, и голос его звучал очень тихо:
– Среди тех записок было еще одно сообщение от Пендергаста – очень важное, но не имеющее отношения к тому, чем мы сейчас занимаемся.
– И о чем же в нем говорилось?
– О ней. Он просил вас, мистер Рен, не спускать с нее глаз днем – конечно, в то время, когда вы не спите. А также проверять, дома ли она, и как следует запирать все двери и окна, когда вы уходите на ночное дежурство в библиотеку.
Рен казался польщенным.
– Конечно, конечно! Очень, очень рад это слышать!
Глинн перевел взгляд на д’Агосту:
– Хоть вы и ночуете в доме, он просил вас время от времени наведываться сюда в рабочее время, чтобы убедиться, что с ней все в порядке.
– Похоже, он чем-то обеспокоен.
– Да, и весьма. – Глинн помолчал, потом открыл ящик стола и начал доставать из него различные предметы и раскладывать их на столешнице: походная фляжка для виски, компьютерная «флэшка», моток кабеля, свернутый в рулон кусок зеркального пластика, пузырек с коричневой жидкостью, шприц для подкожных инъекций, небольшие кусачки, ручка и кредитная карта. – А теперь, лейтенант, поговорим о подготовительной работе, которую вы должны будете провести, оказавшись в стенах Херкмора…
Когда все карты, чертежи и коробки были убраны, д’Агоста пошел проводить Глинна и Рена до дверей. У парадного входа особняка старый библиотекарь задержался.
– Вы не могли бы уделить мне одну минуту? – попросил он, хватая д’Агосту за рукав.
– Конечно, – ответил д’Агоста.
Рен наклонился к самому его лицу, словно желая поделиться секретом:
– Лейтенант, вам неизвестны все… обстоятельства прошлой жизни Констанс. Я могу сказать лишь, что они… не совсем обычны.
Д’Агоста стоял в нерешительности, удивленный лихорадочным блеском в глазах этого странного человека.
– Да, – сказал он.
– Я хорошо знаю Констанс. Именно я нашел ее в этом доме, где она пряталась ото всех. Она всегда отличалась абсолютной, почти болезненной честностью. Но сегодня она солгала – впервые в жизни.
– Насчет белой мыши?
Рен кивнул.
– Не знаю, почему она это сделала, но уверен: девочка попала в беду. Лейтенант, ее душа напоминает карточный домик. Стоит лишь подуть ветру… Мы оба должны как следует за ней присматривать.
– Спасибо за информацию, мистер Рен. Я буду заходить так часто, как только смогу.
Рен на мгновение задержал на нем умоляющий взгляд, потом кивнул, сжал ладонь д’Агосты своей костлявой рукой и скрылся в холодной темноте ночи.
Глава 20
Заключенный, имя которого состояло из одной буквы А, сидел на койке сорок четвертой одиночной камеры, расположенной в глубине Федерального учреждения досудебного содержания особо опасных и склонных к побегу заключенных – «Черной дыры». Скудным убранством помещение напоминало монашескую келью – десяти футов в длину и восьми в ширину, со свежепобеленными стенами, цементным полом, туалетом в углу, раковиной для умывания, батареей и металлической кроватью. Единственным источником освещения в ней служила лампа дневного света на потолке, забранная проволочной сеткой. Выключателя в камере не было; лампа загоралась в шесть утра и гасла в десять вечера. В дальней стене, почти под самым потолком, имелось единственное крошечное окно, забранное толстой решеткой.
Заключенный, одетый в аккуратно выглаженный серый комбинезон, уже много часов сидел на матрасе совершенно неподвижно. Его худое лицо казалось бледным и абсолютно бесстрастным, серебристо-серые глаза были наполовину закрыты, очень светлые волосы – зачесаны назад. Без малейшего движения, не мигая, он слушал тихие быстрые звуки, доносившиеся из соседней камеры – сорок пятой одиночной.
Это была дробь сродни барабанной, но необычайной ритмической сложности. Она то ускорялась, то замедлялась, становилась то громче, то тише, переходя с металлической спинки кровати на матрас, потом на стены, сиденье туалета, раковину, оконные решетки – и назад, в обратной последовательности. В настоящий момент Барабанщик стучал по спинке кровати, время от времени шлепая рукой по матрасу, причмокивая губами и щелкая языком. Ритм постоянно менялся, то учащаясь до пулеметной очереди, то вновь становясь медленным, ленивым. Временами звуки вообще, казалось, замирали, и лишь редкие удары – тук… тук… тук… – напоминали, что Барабанщик продолжает свою работу.
Любитель ударных инструментов мог бы распознать в звуках, доносящихся из сорок пятой одиночной, огромное множество ритмических фигур и стилей: конголезское кассагбе, переходящее в медленный фанк и затем в поп-энд-лок, последовательное чередование шейка, уорм-хола, глэма и, наконец, долгого псевдоэлектроклэшевого рифа, за которыми следовали быстрый евростомп, хип-хоп, твист и том-клаб. После этого на мгновение воцарялась тишина, и из сорок пятой одиночной вновь слышался медленный чикагский блюз, постепенно сменявшийся другими ритмами – имевшими название и никому не известными, сплетавшимися в бесконечный поток звука.
Однако заключенный, известный как А, не был любителем современной музыки. Этот человек знал многое, но совсем не разбирался в ритмических рисунках.
Тем не менее он продолжал слушать.
Наконец, за полчаса до того как должен был выключиться свет, обитатель сорок четвертой одиночной пошевелился. Повернувшись к спинке кровати, он осторожно ударил по ней указательным пальцем один раз, второй и начал выстукивать простой размер четыре четверти. Через несколько минут он попробовал повторить то же на матрасе, потом на стене и раковине, словно проверяя их звучание, после чего вновь вернулся к койке. Продолжая выстукивать четыре четверти левой рукой, начал помогать себе правой, немного разнообразив звук. Воспроизводя этот незатейливый аккомпанемент, он внимательно прислушивался к виртуозному стокатто, доносившемуся из-за стены.
Наконец свет выключили, и камера погрузилась во тьму. Прошел час, за ним другой. Исполнительская манера заключенного А слегка изменилась. Подражая соседу, он пытался изобразить то необычную синкопу, то размер три вторых, включая их в свой скромный репертуар. Воспроизводимые им звуки все более точно повторяли оригинал, и вскоре он уже с легкостью ускорял или замедлял темп, следуя за Барабанщиком.
Наступила полночь, но дробь в сорок пятой камере не стихала; продолжал стучать и заключенный А. Он вдруг обнаружил, что игра на барабане, всегда казавшаяся грубым, примитивным занятием, удивительно благотворно воздействует на мозг. Она позволяла перейти из тесной, отвратительной реальности его камеры в широкий, бесконечный мир математической точности. Он продолжал барабанить, вторя соседу и постепенно усложняя собственный ритмический рисунок.
Близился рассвет. Все другие обитатели одиночного блока – таких было немного, и их камеры находились дальше по коридору – давно уже спали. Лишь заключенные из двух камер – сорок четвертой и сорок пятой – продолжали барабанить. И по мере того как заключенный А все глубже погружался в странный новый мир внешних и внутренних ритмов, он все больше узнавал о Барабанщике и его душевном заболевании – в чем изначально и состояло его намерение. Впрочем, он не мог выразить это новое понимание словами: оно было совершенно недоступно языку и не поддавалось психологическому теоретизированию.
И тем не менее обитатель сорок четвертой одиночной, подражая сложному ритму, выстукиваемому соседом, начал постепенно проникать в тот особый мир, в котором существовал Барабанщик. На неврологическом уровне он начал понимать его, понимать, что им двигало и почему он делал то, что делал.
Очень осторожно А сделал попытку слегка изменить ритм, начал экспериментировать, чтобы узнать, сможет ли он уже взять на себя роль лидера и заставить Барабанщика следовать за ним. Попытка оказалась удачной, и А стал незаметно менять темп, еще более трансформируя ритм. Его действия не были резкими и неожиданными: каждый новый удар, каждое изменение ритмической модели было тщательно просчитано, чтобы дать желаемый результат.
В течение следующего часа распределение ролей между двумя заключенными в корне изменилось. Сам не сознавая того, Барабанщик из ведущего превратился в ведомого.
Заключенный А продолжал бесконечно менять темп и громкость звука, пока не убедился в том, что теперь именно он задает ритмический рисунок, а сосед лишь следует ему. С чрезвычайной осторожностью он начал снижать темп – но не сразу, время от времени слегка ускоряясь, используя пассажи, которым научился у Барабанщика. С каждым разом ритм все более замедлялся, пока не стал совсем сонным, обволакивающим, как черная патока.
Наконец А остановился. Заключенный из соседней камеры сделал несколько осторожных одиночных ударов и тоже замолчал. Последовала долгая тишина, потом из сорок пятой камеры раздался задыхающийся хриплый голос:
– Кто вы?
– Меня зовут Алоиз Пендергаст, – послышался ответ. – И мне очень приятно с вами познакомиться.
Час спустя все еще стояла блаженная тишина. Пендергаст лежал на койке с закрытыми глазами, но не спал. В какой-то момент он поднял веки и вгляделся в слабо светящийся циферблат наручных часов – единственную личную вещь, которую позволялось иметь заключенным. Без двух минут четыре. Он подождал еще немного, теперь уже с открытыми глазами. Ровно в четыре на дальней стене появилась яркая зеленая точка. Попрыгав немного, она наконец замерла. Пендергаст знал, что это всего лишь луч, выпущенный очень дорогой лазерной ручкой и нацеленный в его окно из укромного места за территорией тюрьмы.
Перестав дрожать, свет замигал: это было приветствие, передаваемое простым монофоническим шифром и для удобства предельно сжатое. Приветствие было передано четыре раза – для верности. Затем последовали недолгая пауза и, наконец, само сообщение.
Сообщение принято.
Продолжаем анализировать оптимальные маршруты выхода.
Вы можете потребовать изменения места слушания дела.
Сообщим свое мнение, как только представится возможность.
Вам будут заданы вопросы – ответы передайте обычным способом.
Сообщите график прогулок заключенных.
Раздобудьте образцы формы охранников – брюк и рубашек.
Далее следовало несколько вопросов – некоторые из них показались Пендергасту странными или слишком прямыми. Он не сделал попытки их записать, целиком полагаясь на свою память. Последний вопрос поверг его в недоумение:
Вы готовы пойти на убийство?
На этом зеленая точка пропала. Пендергаст сел на койке и, пошарив рукой под матрасом, вытащил из-под него обрывок грубого потертого холста и ломтик лимона, оставшийся от ужина. Сняв один ботинок, он поднес его к раковине, включил воду, капнул несколько капель в пустую мыльницу, затем выжал в нее лимон. Намочив ботинок, он начал куском холста счищать с него обувной крем. Вскоре жидкость в эмалированной мыльнице приобрела достаточно темный цвет. Пендергаст замер в темноте, прислушиваясь, затем приподнял матрас, оторвал от простыни длинную полоску и разложил ее на краю раковины. Вытащив из ботинка шнурок, обмакнул его предусмотрительно расплющенный и отточенный конец в самодельные чернила и начал писать мелким аккуратным почерком, оставляя на ткани едва заметные цепочки слов.
Без четверти пять Пендергаст закончил писать и положил ткань на батарею. Он держал ее там достаточно долго, чтобы текст как следует просох, потом начал сворачивать. Внезапно он остановился и добавил к написанному еще одну строчку: «Продолжайте пристально следить за Констанс. А вы, мой дорогой Винсент, не унывайте».
Подержав «письмо» на батарее, он туго скатал его и опустил в канализационное отверстие. Затем набрал в мусорное ведро воды из-под крана и вылил туда же, повторив эту процедуру не менее десяти раз.
До подъема оставался всего час. Пендергаст лег на койку, сложил руки на груди и моментально заснул.
Глава 21
Мэри Джонсон распахнула огромную дверь, ведущую в Египетскую галерею, и, переступив порог, пошарила по холодной мраморной стене в поисках выключателей. Она знала, что в последнее время работа здесь продолжалась допоздна, но к шести утра обычно все уходили домой. В ее обязанности входило отпирать двери для нанятых музеем специалистов, включать освещение и следить за порядком.
Нащупав коммутационный блок, она поочередно нажала на выключатели пухлым указательным пальцем, и ожившие старинные стеклянные и бронзовые светильники залили ярким светом еще не полностью отремонтированный зал. Уперев кулаки в крутые бедра, Мэри на минуту остановилась и окинула взглядом помещение, проверяя, все ли в порядке, после чего направилась дальше. Тихонько напевая старую мелодию в стиле диско, она крутила на пальце связку ключей, и ее огромная задница покачивалась в такт шагам. Звяканье ключей, стук каблуков и фальшивое пение эхом разносились по просторному залу, создавая привычный звуковой фон – своего рода защитный кокон, которым она обзавелась за тридцать лет ночных дежурств в Нью-Йоркском музее естественной истории.
Войдя в пристройку, Мэри и здесь включила свет, пересекла гулкое пустое пространство и приложила магнитную карточку к двери, ведущей в гробницу Сенефа. Замок, последнее слово электронных охранных технологий, щелкнул, и дверь с тихим жужжанием открылась, явив взгляду просторную усыпальницу. Мэри нахмурилась: в это время гробница должна быть еще погружена в темноту, однако сейчас, несмотря на ранний час, она оказалась ярко освещенной.
«Чертовы электрики не выключили свет!» – подумала Мэри. Еще немного постояв в дверях, она тряхнула головой и поморщилась, недовольная собственной нерешительностью. В последнее время некоторые охранники, особенно те, у кого имелись родственники, работавшие в музее в тридцатые годы, начали шушукаться, что гробница якобы проклята и ее открытие – большая ошибка. «Не зря же в свое время ее замуровали», – говорили они. Но разве есть хоть одна египетская гробница, над которой не тяготело бы проклятие? Мэри Джонсон всегда гордилась собственной практичностью и умением быстро принимать решения. «Скажите, что нужно делать, и я сделаю это без нытья и отговорок» – таков был ее девиз.
Проклята! Черт, и придет же такое в голову! Тяжело дыша, Мэри стала спускаться по широким каменным лестницам. «Надо жить, надо жить», – напевала она себе под нос, и ее голос гулко отдавался в замкнутом пространстве.
Подойдя к колодцу, она ступила на мостик, и тот задрожал под ее огромным весом. Преодолев хлипкий настил, Мэри вошла в следующий зал. Идиоты компьютерщики везде понаставили столы с оборудованием, и ей приходилось проявлять чрезвычайную осторожность, чтобы не наступить на змеившиеся по полу кабели. Джонсон неодобрительно посмотрела на промасленные коробки из-под пиццы, небрежно брошенные на один из столов, на пустые банки из-под кока-колы и валявшиеся повсюду обертки от шоколадных батончиков. Уборщики появятся только в семь, но это не ее проблема.
За три десятка лет, проработанных в музее, Мэри Джонсон повидала всякое. Она помнила не только как приходили и уходили сотрудники. На ее памяти произошли так называемые музейные убийства и убийства в подземных помещениях. Можно упомянуть еще исчезновение доктора Фрока и убийство мистера Пака, а также покушение на убийство Марго Грин. Музей естественной истории был крупнейшим в мире, и работать в нем по ряду причин оказалось нелегко. Однако платили здесь хорошо, да и отпуск был вполне приличный. Опять же престиж…
Войдя в Зал колесниц, Мэри бегло осмотрела его, потом пошла дальше и заглянула в погребальную камеру. Все здесь, как ей показалось, было в порядке. Она уже собиралась уходить, как вдруг почувствовала слабый запах сырости. Инстинктивно сморщив нос, огляделась в поисках источника запаха и заметила, что одна из ближайших к ней колонн забрызгана чем-то густым и темным.
Поднеся к губам рацию, Мэри произнесла:
– Мэри Джонсон вызывает диспетчерскую. Вы слышите меня?
– Диспетчерская слушает. Мэри, это десять-четыре.
– Необходимо прислать уборочную команду в гробницу Сенефа. В погребальную камеру.
– Что случилось?
– Рвотные массы.
– Господи! Неужели опять ночная охрана?
– Кто знает? Может, электрики решили повеселиться.
– Сейчас пришлем.
Джонсон выключила рацию и решила обойти всю погребальную камеру. По собственному опыту она знала, что блевотина редко встречается в одном-единственном месте, и лучше уж сразу все проверить, чтобы избежать неприятных сюрпризов в дальнейшем. Несмотря на внушительные формы, ходила Мэри быстро. Пройдя больше половины пути, она вдруг поскользнулась, потеряла равновесие и упала, больно ударившись о гладкую каменную плиту. «Черт!»
Мэри сидела на полу – испуганная, но, похоже, целая. Она поскользнулась, наступив левой ногой в лужу какой-то темной, пахнущей медью жидкости, и, падая, выставила вперед обе руки. Теперь же, подняв ладони, сразу поняла, что этой жидкостью была кровь.
– Боже всемогущий! – воскликнула Мэри. Она осторожно поднялась, машинально оглянулась, отыскивая, обо что бы вытереть руки, и, ничего не найдя, решила обтереть их о штаны, поскольку они и так уже были испорчены. Потом достала рацию.
– Джонсон вызывает диспетчерскую. Слышите меня?
– Слышу вас хорошо.
– Здесь еще лужа крови.
– Что вы сказали – кровь? И много ее?
– Достаточно.
Последовала тишина. От того места, где поскользнулась Мэри, кровавые следы вели к огромному открытому гранитному саркофагу в центре комнаты. Один его край был испачкан запекшейся кровью, словно через него что-то перетаскивали. Меньше всего на свете Джонсон хотелось туда заглядывать, но что-то – вероятно, присущее ей чувство долга – заставило ее подойти поближе.
Рация, о которой она совсем забыла, вдруг запищала.
– Достаточно? – раздался в ней голос диспетчера. – Что вы хотите этим сказать?
Мэри подошла к саркофагу, заглянула внутрь и увидела тело, лежащее на спине. Она поняла лишь, что тело принадлежит человеку – сказать больше не представлялось возможным, поскольку кто-то изуродовал лицо несчастного до неузнаваемости. Грудина его была раздроблена, и ребра торчали наружу, словно створки открытой двери. На месте легких и других органов зияла кровавая пустота. Но что поразило Мэри больше всего и что преследовало ее в кошмарных снах в течение всех последующих лет, так это ярко-голубые бермуды, в которые была одета жертва.
– Мэри! – затрещала рация.
Джонсон шумно сглотнула, не в силах произнести ни звука. Вдруг она заметила полосу запекшейся крови, тянущуюся в одну из маленьких комнат, примыкающих к погребальной камере. В темной комнате, оттуда, где она стояла, ей ничего не было видно.
– Мэри! Вы слышите меня?
Джонсон медленно поднесла рацию к губам и хрипло произнесла:
Читать бесплатно другие книги:
