Необыкновенные приключения Карика и Вали Янг Ларри

Мимо, обгоняя корабль, промчалось что-то, очень похожее на подводную лодку. Животное плыло под водой, а на поверхности был виден только пенящийся след. Это животное чуть было не налетело на «Карабус», но в самую последнюю минуту круто свернуло вправо и быстро исчезло под водой.

— Кто это? — прошептала испуганная Валя.

— А это, — ответил спокойно Иван Гермогенович, — самая обыкновенная улитка-прудовик.

— Водяная улитка?

— Угу!

— Как же она передвигается?

— Вот этот вопрос, — сказал улыбнувшись Иван Гермогенович, — был самым трудным для всех учёных, однако и он разрешён блестяще. Водяная улитка-прудовик путешествует, как это ни странно, вниз головой. Вытянув свою единственную ногу, она выделяет на поверхность воды слизь, прикрепляется этой слизью к плёнке воды и скользит по ней, как по льду.

— Но она же, в таком случае, не видит.

— Прекрасно видит. Ведь её глаза находятся на ноге.

— Вот это здорово! — удивился Карик.

— Н-да! — промычал Иван Гермогенович, — Что ж тут удивительного? Мы уже встречали хищных животных, у которых нет рта, и животных, которые слушают ногами. Если вы увидите когда-нибудь самого обыкновенного сверчка, обратите внимание на колени его передних ног. Белый диск на ногах сверчка — это ухо, которым он слушает. Такие же уши вы найдёте у кузнечиков и термитов. Но если можно слушать ногами, то почему ноги не могут видеть? Водяная улитка глядит на мир ногами и видит все преотлично. Впрочем, в этом удивительном мире можно встретить ещё более странные существа. И это не чудовища из сказок Андерсена и Гримма. Все они живут рядом с нами, в самой замечательной сказке, которая называется «жизнь». О, я мог бы рассказать вам такие чудесные истории об этих животных, которые занимательнее, чудеснее любой сказки. Однако я так часто читаю лекции о жизни насекомых, что боюсь, как бы вы не подумали, будто я разыскал вас не для того, чтобы вместе с вами вернуться домой, а для того лишь, чтобы читать вам лекции. — Профессор откашлялся. — А не спеть ли нам, друзья, песню юнги? Про весёлый ветер! Про моря и голубые просторы!

И он запел хрипло:

— Смотрите, смотрите! — торопливо закричала Валя, прижимая к ушам ладошки, потому что Иван Гермогенович пел все песни на один мотив, да и не пел даже, а выл таким голосом, каким, наверное, и ногами петь было бы неприлично. — Смотрите, плывёт что-то полосатое. Видите? На самом дне? Под «Карабусом»?

Профессор взглянул через борт. «Карабус» мчался над полосатыми глыбами. Они лежали на дне водоёма, словно затонувшие корабли.

— О! — сказал он и небрежно махнул рукой. — Эти не плывут и вообще не плавают. Это — обыкновенные ракушки. Бывшая пища человека. Когда-то, очень давно, ракушки были для людей тем же самым, чем сейчас является для нас хлеб. Но теперь мы смотрим на этот бывший хлеб с брезгливостью.

— Не думаю, — сказал Карик, — что ракушки вкуснее хлеба.

— Ты прав, — согласился Иван Гермогенович, — но всё-таки жаль, что такое огромное количество пищи пропадает напрасно. Ведь эти ракушки можно было бы собирать миллионами центнеров.

— Но для чего же, если их не едят?

— В Германии, например, их собирают, варят в больших котлах и…

— Неужели едят?

— Нет!.. Ими кормят свиней… От такой пищи свиньи быстро жиреют и мясо у них становится исключительно нежным и вкусным.

На некоторое время разговор смолкал, но лишь только ребята слышали угрожающее покашливание, а это значило, что профессор собирается запеть, они торопливо задавали ему какой-нибудь вопрос.

Так прошло несколько часов.

«Карабус» мчался на всех парусах. Но вот солнце поднялось высоко и ветер стих.

Теперь корабль лениво тащился по мёртвой зыби, еле-еле покачиваясь. Паруса обвисли. Капитан приуныл.

Путешественники сели у борта, свесили в прохладную воду ноги.

В колеблющейся воде резвились водяные животные. Они сновали среди зелёных подводных лесов, которые поднимались с тёмного дна, лениво покачиваясь из стороны в сторону.

Подводные леса, над которыми плыл «Карабус», остались позади. Теперь сквозь толщу воды можно было видеть холмистое, серое дно.

По склонам подводных холмов ползали, извиваясь и сплетаясь друг с другом, огромные красные змеи. Их было так много, что в некоторых местах они покрывали дно словно красным живым ковром.

— Смотрите, сколько тут водяных змей! — закричала Валя.

Профессор добродушно усмехнулся:

— Да какие же это змеи? Самые обыкновенные кулициды хирономус… А попросту, по-русски, личинки комара-дергуна… Любимая пища мелкой рыбёшки.

— Но как их много!

— А это хорошо, что много. Чем больше таких личинок в прудах, озёрах и реках, тем больше в них рыбы. Ведь это единственный для многих рыб корм. Не будь в воде личинок дергуна — не было бы у нас плотвы, окуней, ершей, язей, лещей, голавлей.

— Смешное какое название — дергуны. Почему их так зовут?

— Да потому, что они неустанно сучат, дёргают ногами, словно стараются стряхнуть что-то с ног.

— А я и не знала, что комаров называют дергунами.

— Нет, — сказал Иван Гермогенович, — так называют только один вид комаров. У других комаров — другие названия.

— Как? — удивился Карик. — Разве комары бывают разные? Я думал, все комары на один лад.

— О нет, их сотни видов. В одном только нашем районе есть комары-дергуны, комары-толкунчики, бородатые комарики, комары-долгоносики, малярийные комары, комары перистоусые, комары земноводные, комары обыкновенные. У нас есть даже снежный комарик.

— Белый?

— Нет! Снежным он называется потому, что живёт на снегу.

— Разве и зимой комары живут?

— Жизнь не прекращается ни летом, ни зимой, — ответил Иван Гермогенович. — Летом ползают, прыгают и летают одни насекомые, зимой — другие. Например, у нас на снегу можно встретить снеговых блох, снежных червей, снежных паучков, ледничников, бескрылых комариков и ещё много-много других живых существ.

— А комары все кусаются? — спросила Валя, боязливо поглядывая на личинку дергуна.

— Личинка не кусается, да и взрослый дергун не трогает ни человека, ни других животных. А вообще-то что такое, в сущности, укус нашего комарика? Так! Чепуха! Пустяки! — Иван Гермогенович погладил бороду и улыбаясь сказал: — Вот на острове Барбадосе комары кусают, так это действительно, я вам скажу, кусают!

— А что? Очень больно? — прошептала Валя.

— Чувствительно… Там, между прочим, был такой случай. В городе Веракруце какая-то женщина заснула летаргическим сном. Её родственники решили, что она умерла, потому что лицо у неё было восковое, а сама она холодная как лёд. Ну, её, понятно, положили в гроб, а гроб вынесли на веранду.

— Ну и что же?

— И вот, лишь только наступила ночь, как на веранду налетели тучи барбадосских комаров. Они густо облепили мнимоумершую и принялись её так жалить, что она проснулась, схватила с перепугу крышку гроба да так, с крышкой в руках, и выбежала на улицу.

— И уже больше не умирала? — спросил Карик.

— Да, после этого она жила до самой смерти.

Вдруг Валя вскочила и закричала:

— Ой, смотрите, какая барбадоска плывёт! Уй-юй-юй!

Под водой в стороне от корабля мчалось длинное серое животное с огромной головой. Все оно было точно сшито из кусков. Широкий хвост, похожий на три петушиных пера, извивался с поразительной быстротой.

Животное время от времени останавливалось, вытягивалось, как струна, и вдруг быстро-быстро надувалось. Надувшись до отказа, оно отбрасывало назад упругую струю воды. Этой струёй оно отталкивалось, двигаясь вперёд, как ракета.

— Личинка стрекозы! — сказал профессор.

— Вот бы нам её, — сказал Карик, — вместо мотора.

Профессор засмеялся:

— Ну, с таким мотором нам, пожалуй, не справиться. Личинка стрекозы, друзья мои, очень опасная зверюга. Она нападает даже на мелкую рыбку и пожирает её. А ведь любая рыбёшка по сравнению с нами — целый кит.

— А вот и её мама-стрекоза! — сказала Валя. — Смотрите, куда это она лезет?

Прижав к спине крылья, большеголовая, глазастая стрекоза уцепилась за ствол подводного дерева и стала спускаться на дно вниз головой.

— Чего это она? — удивился Карик. — Топиться вздумала, что ли?

Валя поглядела на стрекозу, подумала немного и нерешительно сказала:

— Наверное, она пришла свою личинку навестить. Соскучилась, вот и пришла. Очень даже просто!

Профессор засмеялся.

— А ещё проще и вернее вот что, — сказал он. — Стрекоза опускается под воду, чтобы отложить яички.

— Ух, страшная какая! — сказала Валя.

— Что ты, она очень красивая! — возразил Иван Гермогенович. — Недаром немцы дали ей поэтическое имя — вассерюнгфер — водяная дева, а французы называют стрекозу демуазель, что по-русски значит «девица».

В это время по озеру побежали волны. Паруса зашумели. За кормой заплескалась вода.

— Команда, по местам! — закричал Карик.

— Есть, капитан! — ответил Иван Гермогенович.

И корабль снова помчался по волнам.

Карик забрался на мачту.

«Карабус» плыл, лавируя между зелёными плоскими островами; это были мясистые листья кувшинок и белых лилий.

Наконец «Карабус» вышел на чистую воду.

Карик приложил ладонь к глазам.

Вдали, за синевой озера, сверкающей под солнцем, он увидел туманный берег. Берег почти сливался с водой.

Облака лежали над голубой полоской земли как белые ватные горы.

Когда Карик присмотрелся, он заметил на горизонте крошечную, тонкую, как булавка, чёрточку. Наверху трепетало что-то очень похожее на красную пушинку.

— Вон он, маяк! Держите, Иван Гермогенович, вправо. Так, так! Ещё правей! Натяните правые шкоты, тысяча чертей! Ещё! Ещё! Стоп! Так держать!

— Есть так держать! — гаркнул профессор.

Прямым курсом «Карабус» помчался к берегу. И вдруг все кругом зазвенело, запело. Пела вода, пело небо.

Карик испуганно оглянулся и торопливо спустился с мачты на палубу.

Профессор стоял, задумчиво прищурив глаза, и, склонив голову набок, слушал удивительную музыку.

Казалось, тысячи скрипок и флейт играли несложную, но очень приятную песенку.

Профессор вздохнул:

— Удивительно нежная музыка, не правда ли? Можно подумать, будто поют сказочные морские сирены, а между тем это поёт ансамбль водяных хищников.

— Кто они?

— Свирепые хищники! Клопы-кориксы. Обжоры и разбойники. Но до чего же талантливы, шельмецы. Какая удивительная музыкальность!

— Как же они поют? Разве у клопов есть голос?

— Поют они ногами, — сказал Иван Гермогенович, блаженно улыбаясь, слушая хор хищников с закрытыми глазами. — Клопы-кориксы, клопы-гребляки, клопы-гладыши потирают передними ногами свои хоботки, словно щетинками по зубчикам музыкального ящика, а трение порождает музыку. Кстати, среди насекомых певцов и музыкантов немало. Но самое музыкальное насекомое — это, конечно, цикада. У неё и самый сложный музыкальный орган.

— Вот смешно как, — засмеялась Валя. — И поют ногами, и слушают ногами.

— Не все ногами слушают. Комары, муравьи и бабочки слушают усиками… И слушают по-разному, и поют по-разному. Сверчки, например, любители хорового пения, но многие насекомые выступают как солисты.

— Интересно, почему они поют? Потому, что весело, или потому, что скучно? — спросила Валя.

— Видишь ли, одни насекомые поют, как бы аукаясь. Все их песни — это перекличка. «Ау, я здесь! — поёт один. — А ты где?» — «Я тут, я тут!» — отвечают другие. «Держитесь все вместе!» — поют они уже хором. Другие насекомые, как, например, цикады и кузнечики, пугают своим пением врагов. «Я очень страшный! — Поют они. — Не подходи ко мне, если дорожишь своей жизнью!»

Между тем «Карабус» мчался на всех мушиных парусах, и с каждой минутой отлогий берег становился всё ближе и ближе.

Скоро можно было уже видеть песчаные отмели, прибрежные камни и травяной лес.

— Где будем швартоваться? — спросил деловито Карик.

— Да где хочешь, — ответил Иван Гермогенович, поглядывая на берег, — немножко ближе, немножко дальше — это не так и важно сейчас, ведь нам всё равно придётся пешком тащиться.

Валя вздохнула:

— Неужели опять пешком? Ох, и надоело мне!

— Ничего, Валя, потерпи, — сказал Иван Гермогенович, — когда-нибудь, надеюсь, наше путешествие всё-таки кончится. Мне и самому хотелось бы поскорее домой попасть. Меня же студенты в университете ждут!

Профессор вдруг захохотал:

— Вот если бы мои студенты увидели меня на этом кораблике из дубового листа, под парусами из мушиных крыльев, что бы они сказали?! Ведь меня сейчас любой из них мог бы в жилетный карман посадить, за пояс заткнуть! Ха-ха-ха!

…Был полуденный час.

Царапая днищем о камни, «Карабус» тихо подошёл к берегу и остановился, лениво покачиваясь на лёгкой зыби.

Путешественники вышли на берег.

За ближним лесом торчала чёрная мачта-маяк.

Казалось, она находится совсем рядом, стоит только пройти через этот лесок — и вот она.

Карик оглянулся. Посмотрев грустно на славный «Карабус», он помахал на прощанье рукой и тяжело вздохнул:

— Прощай, «Карабус»! Не забывай своего капитана!

— А я думала, мы до самого маяка доедем! — сказала Валя.

— Напрасно думала! — пожал плечами профессор.

— Тогда зачем же мы нагрузили на корабль столько продуктов?

— Как это зачем? — возмутился Карик. — А если бы началась буря? А если бы нас выбросило на какой-нибудь необитаемый водяной лист? Что бы ты стала есть?

— Верно, — сказал Иван Гермогенович, — надо быть предусмотрительным, когда отправляешься в путь. Лучше потом выбросить лишнее, чем умереть с голоду.

Через два-три часа профессор и ребята расположились на опушке леса и плотно позавтракали.

Иван Гермогенович встал, вытер лепестком усы, бороду, руки и сказал:

— Ну, а сейчас мы с на…

Профессор не договорил. Отбросив прочь лепесток, он проворно, как мальчик, взбежал на ближайший пригорок.

— Так, — сказал он, глядя вверх, — очень хорошо! Прекрасно! Просто замечательно!

Ребята тоже подняли головы.

Над лесом мчались на широких, точно стеклянных, крыльях какие-то тяжёлые мохнатые чудовища.

Не их ли разглядывал Иван Гермогенович?

— Осы! — сказал Карик.

— Не осы, а шмели! — поправил профессор.

Тёмные, с золотом, шмели кружились над густыми зарослями травяного леса, кружились и опускались на странные деревья, у которых вместо кроны были огромные лилово-красные шапки. Шмели садились на эти шапки, копошились в них, а потом, взмыв вверх, летели в сторону маяка и там исчезали, — должно быть, садились на землю.

Профессор схватил ребят за руки и, пристально посмотрев на них, сказал:

— Вот что, друзья мои, мне пришёл в голову очень смелый план… Дальше мы полетим на шмелях.

Ребята испуганно попятились.

— На шмелях?… Я… я не хочу на шмелях! — сказала Валя. — Я боюсь.

Профессор обнял Валю за плечи:

— Не бойся, голубчик! Это совсем безопасно. Ведь летают же личинки жука-майки на пчёлах, и пчелы их не трогают.

— Может быть, лучше на пчёлах полететь? — спросил Карик.

Профессор покачал головой:

— Нет, на пчёлах нельзя! Пчелы утащат к себе в улей, и там нам конец будет. А шмели понесут нас прямо к маяку. Наверное, у них там гнезда. Видите, куда они летят? Значит, нам больше подходит шмель, а не пчела.

— Нет, я всё-таки боюсь! — замотала головой Валя. — Я…

— Да ты постой, — перебил её Иван Гермогенович, — я расскажу тебе подробно, как путешествуют на пчёлах личинки жука-майки, и, надеюсь, после этого ты перестанешь бояться.

Профессор сел на пригорок, усадил ребят рядом с собой и начал:

— Очень прошу вас, друзья мои, не смешивать жука-майку с майским жуком. Это далеко не одно и то же. У жука-майки есть одна удивительная особенность… Почти как правило, у всех насекомых бывает три превращения: из яйца выходит личинка, потом личинка становится куколкой и наконец куколка превращается в совершенное насекомое. Ну, а вот у жука-майки целых четыре превращения: яйцо, личинка-триунгулина, потом просто личинка, куколка и наконец взрослый жук-майка. Запомните: триунгулина. Так вот, эта триунгулина питается только пчелиным мёдом… А как найти ей соты?… Кто покажет ей дорогу к пчёлам? Кто отнесёт её в улей?

— Её мама! — сказала Валя.

— Ну, на маму не приходится надеяться, — усмехнулся Иван Гермогенович. — Когда личинка вылезет из яйца, её мамы часто уж и на свете нет… Чтобы попасть в пчелиное гнездо на полное иждивение, триунгулина должна забраться на цветок и, притаившись, ждать пчелы. Лишь только пчела опустится на цветок, триунгулина хватает её лапками за мохнатую шубу и держится до тех пор, пока пчела не перенесёт её к себе… Поняла, Валя? А теперь ты подумай: какая-нибудь глупая триунгулина и та не боится воздушных полётов; так неужели же ты испугаешься?

— Так то триунгулина, — вздохнула Валя, — она же глупая!

— Да брось ты трусить, Валя, — сказал Карик. — Если мы не полетим на шмелях, нам придётся идти пешком, может быть, целых три недели, а может быть, и месяц. Да ещё неизвестно, что с нами случится. В пути мы можем встретить тысячи опасностей. Какой-нибудь жук слопает нас, или гусеница раздавит, или бабочка смахнёт в пропасть. Уж лучше на шмелях! И… и вообще пионеры не должны трусить.

— Ладно, поехали на шмелях! — сказала Валя дрожащим голосом. — На какой цветок нужно лезть?

— Вот на этот! На красный огромный шар, который качается наверху. Это красный клевер. Любимый цветок шмеля.

По высокому стволу Иван Гермогенович и ребята вскарабкались на лилово-красную шапку клевера и спрятались между его трубочками, которые таили в себе капли чистого, светлого мёда.

— А скоро шмель прилетит? — шёпотом спросила Валя.

— Почём я знаю? — также шёпотом ответил Карик.

— Тише вы! — зашипел профессор.

Так просидели они больше часа.

Наконец над их головами загудели крылья. Широкая тень заслонила небо, как будто на солнце набежала туча.

Валя прижалась к брату. Сердце её стучало, руки и ноги тряслись. Она хотела что-то сказать, но губы не слушались.

— Приготовьтесь! — чуть слышно сказал профессор.

Валя украдкой стиснула Карику руку.

Всё сильнее и сильнее шумели могучие крылья. Взъерошенный, лохматый шмель, кружась, спускался к цветку. Вот он уже вытягивает лапы и собирается сесть.

Но что было дальше, Карик и Валя не поняли. Огромное волосатое тело опустилось на них, точно тяжёлая медвежья шуба.

Ребята услыхали глухой голос профессора:

— Хватайтесь крепче!

Они вцепились руками в шерсть и в ту же минуту вихрем взлетели вверх.