Такие разные миры (сборник) Шекли Роберт
Так вот, сеньоры, начинание наше процветало, равно как и город Оксенстьерна. Народ со всех концов прибывал, чтобы торговать в наших пределах. И не только торговать. Оксенстьерна предлагала нечто, чего не могло дать ни одно другое место по соседству: ощущение безопасности, возможность отдохнуть от государственных забот и постоянных заговоров на предмет того, кто кем правит и что с этим делать. На этой новой Земле, в Мире Реки, в связи с тем, что здесь более или менее удовлетворялась нужда в пище и крове, оставались вопросы, кто кем правит и какого бога следует почитать. У людей появилась возможность посвятить все свое время делам религии и государства. Но здесь в первую очередь проявляли себя наиболее агрессивные. Другие, составлявшие большинство, относились к подобным вещам с исключительным безразличием и еще меньше беспокоились по поводу цвета кожи, рода-племени и языка. Язык повсюду был мешаниной того и сего, и в конечном счете всем нам пришлось выучить якобы норвежский, но в действительности искусственный северный, чтобы беседовать друг с другом. Мы вполне могли бы назвать нашу планету Вавилоном.
Многих из тех, кто воскрес в Мире Реки, заботила мысль об их превосходстве. Для них высочайшим благом являлась способность властвовать над своими товарищами, часто во имя некоей устаревшей доктрины, вплоть до такой, как расовая чистота. Впрочем, ныне, как и в прошлом, нашлось немало людей, которые не шибко о чем-то подобном беспокоились и хотели только жить в мире.
Первыми среди тех, кто проповедовал расовую чистоту, были наши испанские конквистадоры. Признаю это с сожалением. Вы заметьте, сеньоры, что я себя от них отделяю. Мир всегда был местом многоязыким, что уж говорить о Мире Реки, где наши языки на каждом шагу сменяются вдоль берегов протяженностью в несколько миллионов миль.
Но конквистадоры были, возможно, не столько расисты, сколько люди, привыкшие по-детски важничать в духе старой испанской доктрины «Viva yo!»[3]. По той или иной причине они стекались под единое знамя: испанцы из всех времен и краев, равно как и креолы из Мексики и Южной Америки.
Гонсало между тем не сидел праздно. Имя Писарро звучало достаточно громко для всех, говоривших по-испански. Возникло сущее поветрие воспоминаний о былых днях, когда наше оружие не знало себе равного в известных нам уголках земли, и этому способствовал тот факт, что большинство иных испанских героев почему-то не объявилось в Мире Реки. Никто не знал местонахождения Сида, или Кортеса, или Франсиско Писарро, или Бальбоа, или кого-то еще из наших великих воителей. Это неудивительно, разумеется, для страны с тридцатью – тридцатью пятью миллиардами душ. Достаточно поразительно то, что здесь был сам Гонсало.
Другие испанцы стали находить дорогу в наш лагерь. Не только конквистадоры, конечно, и не сплошь испанцы из Испании. Население Испании никогда не было так велико. Кое-кто происходил из Кастилии, Арагона и Эстремадуры, сердца Испании, совсем маленького края. Явились прочие испанцы: андалузийцы и каталонцы, а также креолы в больших количествах, испанцы, рожденные в заморских краях – в Мексике, Колумбии, Венесуэле, Аргентине.
И так мало-помалу, в течение недель, затем – месяцев, испанский мир начал восстанавливаться вокруг Дягилева и Гонсало Писарро. Не все, конечно, пришли как танцоры. И наша Оксенстьерна процветала даже без прямых налогов на тех, кто являлся торговать. Были, разумеется, налоги на тех из нас, кто обитал здесь постоянно. Но они были низкими, ибо скандинавы, ныне оказавшиеся в меньшинстве, видели, что дела все больше налаживаются и единственное, чем они могут этому и впредь способствовать, – это хорошее обращение с нами.
Между тем Дягилев, отчаявшись сколотить чисто балетную труппу и обеспечить по-настоящему хороший аккомпанемент и оркестр, стал черпать из источника драматических представлений всей старой Европы. Он вводил элементы комедии дель арте, других видов малой драмы и скетчей. Но русский балет с испанским танцем продолжали преобладать, и таково было положение вещей, когда к Эрику Длинная Рука явился посланец и объявил, что менее чем в трех сотнях лиг вверх по Реке обнаружена крупная индейская монархия. Он сказал, что там властвуют инки и нынешний правитель именует себя Атауальпа.
Вести об инках Атауальпы, оказавшихся так близко вверх по Реке, взбудоражили испанцев. Конквистадоры, которые составляли ядро танцевальной труппы, так и не привыкли к своему статусу плясунов. И менее всех – Гонсало. Его ум все еще воспламеняли воспоминания о том, на какую высоту он поднялся в Южной Америке. И хотя он был полностью лоялен к своему брату Франсиско, его не тревожило, что брат так и не объявился. Равно как и ни один из двух оставшихся братьев. Он был единственный Писарро в округе, и нет причин сомневаться, что ему это нравилось. Теперь для Гонсало стала ясна его задача: повести испанцев к величию. Когда испанцы услышали, что он подумывает во второй раз захватить королевство инков, они сперва сочли его безумным. Но то был род безумия, который им пришелся по вкусу.
– Мы совершили это однажды, – сказал он, – и соотношение сил было более чем не в нашу пользу. Их наверняка не меньше миллиона, а нас сто восемьдесят человек. Теперь нас больше.
– Не намного, – заметил Тапиа.
Гонсало всю ночь разглагольствовал перед ними у костра. Он был отменным оратором, и в голосе его звучала полная убежденность. Он напомнил о былых победах испанского оружия. Он заявил, что их жизнь теперь – ничто, если не сквернее. Они – воители, конквистадоры. А чем они занимаются? Потешают публику за вознаграждение. Такого нельзя терпеть. Особенно теперь, когда блеснула надежда на что-то лучшее, на свершение, которое перевернет Мир Реки и увенчает их неувядаемой славой.
Толки об исходе слышались по всему лагерю. Сохранить эти замыслы в тайне оказалось невозможным. Испанцы чесали языками. И чем больше, тем привлекательнее казалась идея. Викинги, правители Оксенстьерны, слышали, но решили не обращать внимания. Они не желали, чтобы на них свалилась гражданская война из-за нескольких сотен спятивших испанцев. Эрик Длинная Рука давно ожидал чего-то подобного. Ему требовалось распространить дальше свои торговые связи. Чем с большим числом народов он сможет заключить союзы, тем лучше станет его положение. И вот он решил послать свою труппу танцоров вверх по Реке на судах, которые их всех вместят, и поглядеть, нельзя ли достичь каких-нибудь договоренностей с этими инками.
Он также охотно вручил Гонсало и прочим письма, милостиво дозволяя им владеть всем, что они смогут завоевать выше по Реке. Это именно Гонсало пришло в голову заполучить никчемную бумагу, ибо Гонсало хотел придерживаться строгой традиции и прикидывался, будто считает Эрика своим сувереном, которому обязан хранить верность, как когда-то королю Испании (в тот раз он изменил присяге, но это ведь случилось давным-давно).
Русские считали весь план верхом безумия, но ехали с труппой, чтобы танцевать. Они не верили, что, когда дойдет до дела, испанцы действительно что-нибудь предпримут. Им представлялось нелепым, как можно драться за власть в варварском королевстве, когда в танцевальной труппе все настолько благополучно. Дягилев согласился принять участие в поездке и представить труппу индейцам. Он видел в этом новую возможность распространения культуры вверх по Реке. Нижинский, как обычно, сказал очень мало. До чего все-таки странный тип. Даже воскрешение в Мире Реки не избавило его от привычки к уединению. И не исцелило от обыкновения рассеянно глядеть в пространство. Он был не менее сумасшедшим в Мире Реки, нежели когда-то на Земле.
Мы, испанцы, собрали целый флот каноэ и плотов и начали путешествие вверх по Реке. Соседние государства, тянущиеся по берегам, не препятствовали нам. Нас не отпускало странное недоброе предчувствие. Сама по себе Река была спокойна, но необычные темные тучи беспрерывно сгущались во время пути. Казалось, небеса предрекают, что грядет нечто великое.
Несколько недель спустя мы пересекли границу страны инков. На сторожевом посту, где находилось несколько дозорных, нам предложили подождать, пока они не пошлют за разрешением для нас посетить Королевство Солнца, как называлась их империя.
Наконец разрешение пришло, и мы двинулись дальше вверх по течению с несколькими местными чиновниками на борту, исполнявшими обязанности проводников. Еще два дня спустя они велели нам высадиться на берег. Отсюда надлежало идти пешком.
Гонсало чувствовал себя крайне взвинченным, его прямо лихорадило. Его испанцы были вооружены настолько, насколько могли себе это позволить люди в Мире Реки. У них имелось несколько стальных мечей и множество кремневых топоров. Были также копья и ножи и один или два арбалета, изготовленные с большими усилиями и затратами. Индейцы, которых мы видели по дороге среди холмов, не представлялись вооруженными.
Наконец мы достигли города инков, который назывался Мачу-Пикчу в честь их утраченной столицы на Земле. Город был воздвигнут на самом высоком хребте холмов перед самыми-самыми непреодолимыми горами.
Место выглядело довольно неприветливо. Почему они построили город здесь, а не на более благодатных низменностях? Никто не мог бы нам это сказать. Мачу-Пикчу был сооружен преимущественно из бамбука, но оказался куда выше и великолепнее, нежели что-либо, виденное нами прежде, и уж всяко несравним с Оксенстьерной.
Многие здания насчитывали по три и даже четыре этажа, и здесь не сооружали, как в прочих местах, отдельных хижин, но дома соединялись один с другим и образовывали всего дюжину огромных домищ, которые тянулись на несколько акров.
Мы, танцоры, собрались на квадратной площадке на плоской вершине холма. Перед нами на фоне трехэтажных бамбуковых зданий восседал, окруженный свитой, великий инка.
Индейцы были облачены в роскошные одеяния, сделанные из вездесущих полотенец, и вооружены самыми разнообразными и невероятными бамбуковыми мечами, щитами, луками и стрелами. Свита бесстрастно взирала на приближающихся испанцев.
– Ваше величество, – сказал Дягилев на великолепном испанском, на котором инки объяснялись с окружающим миром, хотя между собой они общались на языке, называемом кечуа, – мы прибыли к вам из далекой страны, лежащей ниже по Реке.
Дягилев оделся настолько официально, насколько ему удалось. Он не нашел, правда, замены моноклю, который нашивал на Земле. Надменный и крайне уверенный в себе, он поклонился инке. Властитель кивнул:
– Начинайте представление.
И танцоры бурно двинулись с места. Пляску сопровождали барабаны различных размеров, флейты и несколько примитивных волынок, недавно пополнивших наш оркестр. То было красочное зрелище: танцоры фламенко, мужчины и женщины, топающие и вертящиеся перед инкой, который, равно как и находящиеся позади него вельможи, любовался с непроницаемым лицом.
Испанские танцоры разошлись вовсю. Я слышал, как Дягилев говорит Нижинскому:
– Что это за танец они исполняют? Я не припомню ничего подобного.
– Наверное, они сами его придумали и отрепетировали, – ответил Нижинский. – Никогда прежде такого не видел.
Танец достиг пределов возможного. Прозвучала последняя нота, и танцоры замерли на полном ходу. И тогда Гонсало Писарро вскричал:
– Сантьяго! Во имя Господа, вперед!
Танцоры сорвали с себя костюмы. Под костюмами оказалась броня из рыбьей чешуи и готовое к бою оружие.
Я стоял близ Гурджиева, ошеломленный, в ужасе от их глупости и все-таки от души жалея, что я не с ними, – а они угрожающе приближались к инке. Но Атауальпа не дрогнул и, когда испанцы достаточно приблизились, небрежно взмахнул правой рукой.
Передний ряд индейцев позади властителя преклонил колени. За ними стояли другие индейцы, и в руках они держали ружья. То было грубое огнестрельное оружие, больше напоминавшее аркебузы, чем винтовки, но самое настоящее – и стрелки явно прицелились, готовые открыть огонь.
Гонсало и его люди стали как вкопанные. Атауальпа сказал:
– Итак, ты Гонсало Писарро.
– Да, – подтвердил Гонсало, – это я.
– Я и прежде встречался с семьей Писарро, – сообщил инка.
– Итоги той встречи хорошо известны, – отозвался Гонсало.
– Но сегодня, – произнес инка, – огнестрельное оружие у нас. Вот и вся разница, верно?
На это у Гонсало не нашлось что ответить. Инка поднял руку. Одна из дверей отворилась, и два стража-индейца вывели оттуда какого-то человека. Он был высок и широкоплеч. Руки его были связаны за спиной, и на шее тоже виднелась веревка, за которую его вели индейцы. Я сразу понял, кто это. Гонсало тоже.
Наконец к Гонсало вернулся дар речи.
– Франсиско!
– Да, это я, – желчно подтвердил Франсиско Писарро, говоря с трудом, ибо мешала веревка.
Танцевавшие собрались в кружок – спина к спине, с оружием наготове, собираясь подороже отдать свою жизнь. Но инка провозгласил:
– Стойте! У нас нет ссоры с вами, плясунами. И с испанцами тоже. Нам нужны только Писарро. Франсиско мы уже заполучили. Теперь сюда явился Гонсало, и здесь он должен остаться.
Танцоры что-то залопотали между собой, но их было лишь несколько сот человек, а их окружали тысячи индейцев, и у некоторых имелись заряженные ружья.
Дягилев первым среди нас пришел в себя.
– Что вы собираетесь делать с братьями Писарро? – спросил он.
– Я поставил перед собой цель собрать их, – ответил Атауальпа. – Вот у меня уже двое, и еще двоих надлежит разыскать.
– И что станет со всеми этими Писарро? – не унимался Дягилев.
– Это не твоя забота, – заметил Атауальпа.
– Мы в новом мире.
Инка хмуро кивнул:
– Но от старого нам достались неоплаченные счета. Тебе стоит вспомнить обо всем, что совершили Писарро со мной и с моим народом. Здесь самое худшее, что мы можем, – это убить их, и они вернутся к жизни где-то в другом месте. Но если вы полагаете, что это несправедливо, я дозволяю любому из вас заменить любого из Писарро.
Настало долгое молчание. Никто не вызвался. Разумеется, не предлагал себя Дягилев, которого это не касалось, и не вышел вперед я, более не конквистадор, но директор танцевальной труппы и помощник гения.
Инка рассмеялся:
– Ну а теперь все вы, сеньоры и сеньориты, убирайтесь отсюда, пока я не передумал.
Этим все и кончилось. Такая вот история, сеньоры, о том, как танцевальная труппа Дягилева во второй раз достигла успеха и развлекала человечество по всему Миру Реки. А заодно и история братьев Писарро, вторично бросивших свой жребий в стране индейцев.
Новелла «Возвращение домой» была написана в 1989 году для антологии «Прибытие». Этот сборник входит в межавторскую серию, составители которой поставили перед собой цель «оживить» культового героя американской пульп-литературы, комиксов, телефильмов и радиопостановок. Ряд рассказов, включенных в антологию, не имеет прямого отношения к подвигам размороженного в двадцать пятом веке американского астронавта, но эти произведения как бы расширяют «вселенную Бака Роджерса».
Возвращение домой
Перевод Алексея Смирнова
Военная академия Джона Картера, что базировалась в Нью-Саут-Марсе, располагала собственной рекой, под названием Ред[4], по аналогии с Ред-ривер в штате Виргиния на планете Земля. Ред была меньше километра в длину – бурный поток в окружении больших плакучих ив. Принц Кемаль Гавилан любил спускаться к ней после ужина. Там он мог побыть в одиночестве.
Неприятель укрылся за ивами. Двое – свалившиеся как снег на голову. Блеклые комбинезоны песочно-розовой расцветки, под стать марсианскому освещению, делали своих обладателей почти невидимыми. Это было классическое нападение, как по учебнику, не оставлявшее надежд. Но Кемаль безотчетно засек нечто смутное, неуловимое. Инструкторы называли это боевым чутьем, и оно пришло после изнурительных тренировок. Привилегированные курсанты академии хотели жить долго и добивались этого в поте лица.
Кемаль, когда на него напали, опрокинулся и занял оборонительную позицию по всем правилам марсианского искусства. Затем атаковал, почти одновременно нанеся два удара: пнул одного в пах, а второму врезал в висок молотом-кулачищем. Перекатился, оказался позади, схлопотал локтем по почкам и башмаком в голень. После этого он вскочил на ноги, готовый бить снова.
Но двое опустили руки, в знак примирения развернув их ладонями вперед. Поединок закончился.
Кемалю удалось овладеть собой, хотя в голове пульсировал адреналин, а генетически видоизмененные нервы грозили взрывом насилия.
Нападавшие отсалютовали.
– Отличная работа, сэр, – изрек один.
Оба были кадетами-первогодками. Инструкторы по навыкам выживания специально натаскали их для внезапных атак на искушенных старшекурсников вроде Кемаля. Это входило в подготовку. Конечно, самая соль заключалась в том, что никогда не было понятно, настоящее это нападение или нет.
– Надеюсь, я не зашиб вас, – сказал Кемаль, отметив, что один держится за ребра.
Вообще говоря, он остался доволен этим ударом.
– Ничуть, сэр, – отозвался кадет. – Надеюсь, и мы не были излишне суровы.
– Шутить изволишь? – спросил Кемаль. – Вы, ребята, меня и пальцем не тронули. Но атака была неплохой.
– Спасибо, сэр, – ответил один из первокурсников. – Командующий велел передать, что к вам пришли.
– А кто, не сказал?
– Он не уточнил, сэр.
– Опиши пришедшего.
– Сэр, я не видел его.
– Благодарю. – Кемаль козырнул в ответ. – Свободны!
Когда юнцы удалились, Кемаль осторожно пошел к воде, стараясь двигаться непринужденно, хотя почки болели отчаянно, а на голени, он в этом не сомневался, расцвел болезненный кровоподтек.
Карими, глубоко посаженными на бронзовом лице глазками он медленно оценил искусственную красоту реки. Склонившись над водой, узрел свое отражение – меркурианский принц, стесненный официальным пурпурным мундиром марсианской академии.
Кемаль направился по центральной аллее в общую гостиную, где принимали посетителей. Он терялся в догадках: кто к нему пожаловал? У него не было друзей на Марсе.
Дойдя до гостиной, Кемаль оправил мундир и проверил, не сбился ли галстук; затем вошел.
Мужчине, сидевшему в кресле возле распахнутого окна, было, на взгляд Кемаля, за пятьдесят: среднего роста, плотного сложения, румяный и с бородой; линия волос далеко отступила, обнажив загорелый череп. Он носил эмблему принца царствующей фамилии. Дорогой парчовый кафтан был скроен по последней столичной моде.
Гостем оказался Гаррик, один из дядей Кемаля. В его наружности обозначалась тугая мощь, общая для всех трех братьев, хотя он был младшим и самым мелким.
– Привет, дядюшка, – произнес Кемаль с предельной учтивостью и сел по своему усмотрению вопреки приглашающему жесту мужчины.
Пришлось приложить усилия, чтобы не выказать грубости манерами и тоном.
– Добрый день, Кемаль. Как поживаешь? – простецки откликнулся дядя.
Тому удалось обойтись без прямого оскорбления родственника и обвинения его в еще большей неловкости со стороны Кемаля. Они немного поговорили о пустяках. Гаррик явно нервничал и пытался скрыть это за частыми улыбками и шуточками насчет неудобств, причиненных маршрутом Меркурий – Марс.
– Итак, племянник, я полагаю, тебя удивил мой визит. Не буду томить дальше. Я прибыл по поручению твоего дяди Гордона. Он хочет, Кемаль, чтобы ты вернулся домой!
Если Гаррик рассчитывал на восторженную реакцию, то его ждало разочарование. Выражение лица Кемаля не изменилось – поджатые губы, циничная ухмылка в глазах.
– Домой? – переспросил Кемаль. – Ты имеешь в виду – на Меркурий?
– Разумеется! Или ты не оттуда? Он желает твоего скорейшего возвращения.
– Что за спешка у дяди Гордона через шестнадцать-то лет?
– У него есть на это причины, Кемаль, и он объяснит лично, когда ты прибудешь. Гордон шлет тебе душевный привет, как и все семейство.
– Мило с их стороны, – отозвался Кемаль. – Похоже, мне придется благодарить всех лично за многолетнее внимание. Особенно дядю Гордона.
Гаррик насупился.
– Послушай-ка, Кемаль, – молвил он, – тебе не стоит отправляться на Меркурий-Прайм с недобрыми чувствами. Обязанности меркурианского Короля-Солнце не назовешь простыми и легкими. Ты сам увидишь.
– Не сомневаюсь, – подхватил Кемаль.
Он встал и подошел к большому окну, выходившему на лесистый участок перед академией. Мелькнула птичка, и Кемаль представил, будто он сам наконец-то покинул навязанное «гнездо» и устремился по другую сторону ограды – более красивую, пускай и более опасную.
– Ты полетишь со мной? – спросил он у Гаррика не из боязни, но зная, что безопасность берется числом и при встрече с дядей Гордоном ему понадобятся все мыслимые союзники.
– Увы, я буду лишен этого удовольствия, – ответил Гаррик, вставая и явно понимая, что вновь бросает Кемаля на произвол судьбы. – Гордон послал меня на Деймос проинспектировать базу академии РАМ с прицелом на модернизацию нашего собственного оснащения. После этого мне предстоит турне по другим военным базам Внутренней Солнечной системы[5].
Хотя Кемаля мало учили политической истории Галактики, любому жителю Солнечной системы было известно о Русско-Американской Монополии – мегакорпорации, базировавшейся на Марсе. На самом деле было трудно не заметить, что ни одна политическая ситуация не обходилась без нее. РАМ напрямую диктовала академии едва ли не всю ее программу, и воссоздание на Марсе земных условий осуществлялось исключительно под ее контролем. Поэтому для Кемаля не стали новостью слова Гаррика, из коих вытекала связь между неуклонно разраставшейся корпорацией и всевластным режимом Короля-Солнце.
Кемаль не без опаски подумал, что присутствие Гаррика на Марсе для личной передачи вызова с последующим ненужным турне по военным базам означало только одно: это поездка в один конец, Гаррика отсылают. Но почему?
– Счастливо оставаться, дядя, – сказал Кемаль. – Я немедленно отправляюсь в путь, только соберу вещи и улажу дела.
Командующий Джеймс Миддлберри, начальник Военной академии Джона Картера, жил в солидном бунгало сразу за территорией училища. Кемаль отправился туда пешком, не пожелав воспользоваться монорельсовой дорогой с маленькими открытыми вагонами, которые были всегда наготове. Он миновал высокие темно-зеленые тополя, чьи ветви подрагивали на вечернем ветру под закатным небом розовых и золотых тонов, тронутым сумеречной синью. Стараниями РАМ марсианская погода была, как и все на планете, прекрасно отлажена. Когда сформировался земной климат, сюда завезли земные растения, животных и даже насекомых.
Кемаль достиг дома и постучал в дверь.
Миддлберри отворил. Обычно затянутый в начищенный, отутюженный офицерский мундир, сейчас он был в легком халате поверх выцветшего камуфляжа.
– Кадет Гавилан! Входите! Похоже, что мы расстаемся.
– Худые вести не лежат на месте, сэр, – произнес Кемаль. – Сам-то я узнал об этом только что.
– Ваш дядя, как положено, уведомил меня первым. Я уже подписал для вас проездные документы, и они лежат на каминной доске у двери. Вольно, мистер Гавилан. Не угодно ли шерри?
– Благодарю вас, сэр.
«Бумаги готовы, – подумал Кемаль. – Должно быть, и рейс уже выбран, и место забронировано. Когда есть приказ, от тебя избавляются без особых проволочек».
Миддлберри отошел к буфету и вернулся с двумя стаканами, наполненными янтарной жидкостью. Ему шел шестой десяток; он был невысок, с холодными голубыми глазами, тонкими губами и дурацкой щеточкой усов. Когда Кемаль поступил в академию, усы были каштановыми, а теперь они уже с проседью.
Будучи выпускником возрожденной, легендарной, теперь марсианской Военной академии Вест-Пойнт, Миддлберри принял участие в ряде боевых операций РАМ по всей Солнечной системе, ни одна из которых так и не была рассекречена. Наконец, когда РАМ прибрал к рукам все марсианские независимые штаты, Миддлберри получил должность начальника Военной академии Джона Картера в вольном княжестве Нью-Саут-Марс. Давняя верность РАМ сделала его предпочтительным кандидатом для совета НСМ.
– Итак, мистер Гавилан, вы провели с нами десять лет, – изрек Миддлберри, стоя очень прямо и держа за спиной сцепленные кисти. – У вас всегда были приличные оценки, хотя инструкторы часто отмечали, что вы способны на большее – достаточно захотеть. По навыкам выживания вошли в первую десятку среди сокурсников. Это поистине ценно для принца царствующей фамилии. Наши ребята – выходцы из властной элиты Солнечной системы, ее высших торговых, политических и военных эшелонов. Ваше положение подвергает вас великой опасности, но сопряжено с немалыми привилегиями. Вы можете стать важной фигурой в правительственных кругах вашей планеты. Не исключено, что когда-нибудь вы ее возглавите. Я надеюсь, вы не забудете основ, которые мы постарались преподать вам здесь, в академии Джона Картера.
– Нет, сэр, я не забуду их никогда.
Кемаль уловил в тоне командующего звенящие нотки. Он слышал их на выпускных церемониях, которые не касались его самого, но требовали присутствия всех кадетов, коль скоро те сами надеялись выпуститься.
– Мы ждем от наших ребят великих свершений, Кемаль. Ступайте и покажите, на что способен воспитанник академии Джона Картера.
– Так точно, сэр! – отдал честь Кемаль.
– Свободны. Да, кстати, схема маршрута и проездные документы находятся в папке с вашими бумагами.
– Благодарю вас, сэр. Я так и предполагал.
Кемаль Гавилан был сыном Оссипа, второго меркурианского Короля-Солнце. Отец умер, когда Кемалю было четыре года. Гордон, брат Оссипа, занял трон и отослал Кемаля на Марс, дабы тот прошел обучение в нескольких школах для мальчиков.
Кемаль обрел своего рода дом в компании ребят разных рас, из разных слоев общества и с разных планет. Школа «Красный крест», находившаяся в другом полушарии, была хороша, и Кемаль был бы рад там и остаться. Ему хотелось побольше узнать о тонкой науке притирки планет к людям и людей к планетам в вечном поиске равновесия между тем, чем можно управлять, и тем, что следует оставить в покое. Но приказы, поступавшие от Гордона, в итоге направили его из «Красного креста» в Военную академию Джона Картера, куда он попал в возрасте десяти лет.
В академии все обстояло иначе. Там не жаловали экзотику и не ставили никаких педагогических экспериментов. Это было военное заведение с консервативным руководством. Курсантам внушали важность командной игры, l’esprit de corps[6] и традиций. Они получали солидное образование в искусстве современной войны.
Кемаль жил в низком вытянутом здании казарменного типа, которое находилось в дальнем углу прямоугольного участка. Сборы не затянулись. Один его сосед по комнате, Кин Вестри с Авроры из пояса астероидов, получил отпуск и отправился в Копрейтс, южную столицу Марса. Второй сосед, Мтабеле Хан, вернулся, когда Кемаль закончил укладывать вещи. Едва Мтабеле увидел, что сумки Кемаля собраны, а его карты и фотографии исчезли со стен, он понял, в чем дело. Обряд прощания с соседями по комнате был прописан отменно.
– Уезжаешь? – спросил Мтабеле.
– Да, – ответил Кемаль. – Приходится.
– Так я и подумал. – Мтабеле повесил китель и спросил, оглянувшись через плечо: – Далеко?
– На Меркурий.
– А, понятно. Там вроде бы жарковато?
– Да, – ответил Кемаль. – Это, знаешь ли, возле самого Солнца.
Они глубокомысленно кивнули друг другу. Затем разразились смехом.
Дозволялось похлопать товарища по спине в грубоватой солдатской манере. Не возбранялись даже короткие объятия. Мтабеле сделал то и другое, после чего вынул из шкафчика и раскурил две старомодные и запретные земные сигареты. Одну он вручил Кемалю.
Они церемонно пыхнули дымом, стараясь не затягиваться, и загасили сигареты. Кадетам нравилось их держать, потому что это было запрещено и опасно. Но никто, разумеется, не был настолько глуп, чтобы вдыхать дым. Так можно заработать рак легких.
– Да, твой отъезд – повод забеспокоиться, – сказал Мтабеле. – Возьмут и подселят кого-нибудь, кто храпит. Кину это здорово не понравится.
– Передай Кину извинения за мою нелюбезность.
– Он отпускает тебе грехи заранее. Будь осторожен, Кемаль. Не давайся гадам.
Мтабеле проявил деликатность, не пояснив, что это за гады.
Но Кемаль знал.
Гордон Гавилан не был счастливым человеком. Богатым – да. Могущественным – бесспорно. Но не счастливым. После безвременной кончины брата Гордон, второй из трех наследников Солнечной монархии, пребывал на престоле в течение шестнадцати лет. Но как бы он ни старался упрочить свое положение, его не покидало чувство, что трон колеблется на краю пропасти. Его власть оспаривалась все сильнее.
Вскоре после прихода Гордона к власти различные меркурианские аркологии[7] поставили его перед выбором: либо передать бразды правления планетарному совету, либо вступить в затяжную и дорогостоящую войну. Поскольку он еще не укрепил свои вооруженные силы и не успел разобраться в симпатиях подданных, ему ничего не оставалось, как согласиться. На его счастье, делегаты от аркологий были достаточно милостивы (или глупы?), чтобы оставить за ним контроль над энергетическими ресурсами планеты и ее природными ископаемыми.
С тех пор он сделал Гавиланов одним из самых состоятельных кланов Солнечной системы, уступавшим всего нескольким фамилиям, которые были напрямую связаны с владелицей несметных марсианских богатств РАМ. В них, правда, и заключалась угроза последнего времени.
РАМ поставляла Меркурию (через Короля-Солнце) все необходимое, кроме солнечной энергии и руды, которых там хватало и так. Меркурий расплачивался своими ресурсами вкупе с огромными суммами денег. Исправно и вежливо заверяя партнеров в обратном, РАМ начала взвинчивать цены на свои товары и сокращать закупки на Меркурии. Это поставило Гордона Гавилана, Короля-Солнце, перед небогатым выбором. Так он попал в нынешнее затруднительное положение.
– Компьютер, как разрешить нашу текущую финансовую ситуацию? – спросил старший из оставшихся братьев семьи Гавилан.
Электронный бухгалтер растолковал ему:
– С учетом самых важных источников прибыли и дебета для сохранения теперешнего баланса денежный фонд Гавиланов должен либо повысить свои поступления на сто пять целых двести сорок шесть десятитысячных процента в ближайшие восемь дней, либо за то же время сократить расходы на триста двадцать семь целых пятьсот сорок две тысячи семьдесят восемь стотысячных процента.
Лицо Гавилана, обычно наследственно бронзового оттенка, медленно багровело по мере того, как тот боролся с сильным желанием впечатать кулак в голографический образ бухгалтера.
Вдруг его осенило.
– Рассчитай процент поступлений с учетом договоренностей с общинами Садков, приплюсовав их к торговому кооперативу.
– После внесения в мои предшествующие расчеты стандартных налоговых выплат от Каллага и Витесса денежный фонд для сохранения теперешнего баланса все еще должен повысить доходную часть на тридцать девять целых девятьсот восемнадцать десятитысячных процента, – констатировал компьютер. – Все равно недостаточно.
– Но начало положено, – пророкотал Гордон.
Он ненавидел черную счетоводческую работу, но никогда не упускал из виду того, что помогало сохранить политическое влияние. Глубокая морщина над переносицей разгладилась, и он обрадовался, когда компьютер утвердил его план насчет племянника Кемаля. Хоть раньше сопливый наглец не представлял никакой важности для нынешнего Короля-Солнце, теперь он мог разрешить все проблемы Гордона.
На Павонисе[8] Кемаль воспользовался космическим лифтом и прибыл на пересадочную станцию номер три, где перебрался на химическую ракету «Ньюйорг», которая достигала Меркурия всего за три дня.
Химические ракеты не отличались комфортом, но из-за ограниченного туристического сообщения между Меркурием, Марсом и Землей других не было. Спать приходилось в сущих норах, и только отсек Кемаля был хоть и маленьким, но роскошным. Он только потом узнал, что Гаррик выкупил у главного корабельного старшины его собственную каюту. Несомненно, то был жест доброй воли со стороны наименее неприятного дядюшки, но Кемалю стало неловко. Он предпочел бы, чтобы с ним обращались как с обычным пассажиром.
Космический перелет был ему не в диковину; он проходил подготовку на Фобосе и Деймосе и несколько раз побывал на Весте и Церере в поясе астероидов. Разница состояла в том, что теперь он путешествовал в одиночестве. До этого он всегда был с сокурсниками, так как кадеты академии Джона Картера, как большинство воинских братств, делили казармы, вместе проводили отпуск и даже на выходных отправлялись в увольнение группами. За десять лет в академии Кемаль редко оставался один дольше, чем на несколько часов.
В свой первый день в космосе он проснулся и остался лежать в постели, наслаждаясь одиночеством.
Домой. Смех, да и только. Меркурий не значил для него ничего. Об этом позаботился дядя Гордон, который отослал его в страшной спешке и постарался держать на расстоянии. Конечно, Гордон не мог отречься от него полностью – случился бы скандал, а Гавиланы избегали скандалов. Но он предпринял новый блестящий ход: похоронил Кемаля сперва в одной школе, потом в другой, выделив ему содержание, которого хватало на жизнь, но было мало, чтобы Кемаль делал то, чего по-настоящему хотел.
Кемаль и сам не знал толком, чего он хочет. В двадцать лет, когда большинство молодых людей уже успевает распланировать жизнь, он все еще оставался на поводке, конец которого находился на Меркурии.
Зачем он вдруг понадобился на Меркурии-Прайм? И куда его пошлют дальше? Он не знал. Ему было ясно лишь то, что он, как только представится шанс, обретет независимость.
Он нуждался в деньгах. И имел на них право. У его отца было личное состояние, оставленное Кемалю в доверительной собственности, – капитал, из которого дядя годами выдавал племяннику крохи.
А если Кемаль получит всю сумму, что потом? В Солнечной системе множество необжитых планет и лун: есть к чему приложить руки. Завладев деньгами, которые по праву принадлежат ему, он пустит побоку Марс, как и Меркурий; он отвергнет место, которое отвергло его, и отправится куда-нибудь еще, на Венеру или астероиды, – обеспеченный молодой человек, намеревающийся жить собственной жизнью.
Он умылся, побрился, почистил зубы, оделся и пошел знакомиться с прочими пассажирами.
У Кемаля завязалась беседа с землянами, пожилой супружеской парой, которая совершала долгожданный тур с посещением Меркурия, Венеры, Марса и одного-двух астероидов.
– Мы с Джин впервые покинули Землю, – признался ему Эдгар Шеффер. – Ожидали чего-то грандиозного. Начитались всякой муры про романтику космических полетов. Но даже телевизор показывает больше. На этом корабле всего несколько мест, откуда виден космос. А взглянешь – так и смотреть не на что.
– Вот тебе и космос, – подхватила миссис Шеффер, краснощекая кубышка. – А что же вы, молодой человек? Зачем летите на огненную планету?
Кемаль знал, что она не поверит правде, и не хотел ввязываться в спор.
– Я студент-археолог из Копрейтского университета, – солгал он. – Лечу на Меркурий по учебной программе.
– Мы пробудем на Меркурии два дня, – сообщил мистер Шеффер. – У нас предусмотрено посещение Каллага в Маккавейских пещерах[9] и двухчасовая остановка на Меркурии-Прайм. Это, к вашему сведению, домашний спутник Гавиланов.
– Я слышал об этом, – ответил Кемаль.
– Он считается художественной достопримечательностью человечества, – сказала миссис Шеффер.
Они были счастливы выложить Кемалю великое множество сведений о Меркурии-Прайм. Их распирало от информации, большая часть которой была почерпнута из «Нового путеводителя Фроммера по внутренним планетам». Кемаль, воспитанный в дотошной строгости марсианского военно-промышленного комплекса, был поражен, хотя и утомлен наивностью четы. Спустя какое-то время он извинился и вернулся в свою каюту. Смирившись с одиночеством, Кемаль остался там и проспал до тех пор, пока видеоэкран не объявил, что Меркурий уже хорошо виден через переднее смотровое окно. Кемаль не захотел общаться с Шефферами и вывел изображение на свой экран.
Сперва там не было ничего, кроме бездонной черной ямы космоса. Но вот корабль слегка развернулся. Автоматические поляризаторы затемнили стекло так, чтобы пассажиров не ослепил огромный огненный шар, плававший в мертвом космическом мраке. И там был Меркурий, повернутый светлой стороной, – изрытый дикий мир. Огнедышащий красно-буро-черно-пурпурный ландшафт без намека на синие и зеленые краски. Кемалю удалось различить пустыни и горные кряжи. Над поверхностью сплетались и расплетались горчично-желтые тучи. Вулканы курились густым желтым дымом. Выше двигалось несколько темных тел – Марипосы, бабочкообразные орбитальные склады, где хранились меркурианские химические и энергетические ресурсы.
Затем корабль пересек терминатор – границу светлой и темной сторон Меркурия. С одной стороны все купалось в ослепительном свете, с другой – в непроглядном мраке. Терминатор тянулся от полюса до полюса и представлял собой зыбкую полосу света и тьмы. Когда солнце, которое было вчетверо больше того, каким казалось с Марса, просело к горизонту, на вздыбленную поверхность стремительно пали длинные тени. Потом корабль вторгся на темную сторону, и пассажиры погрузились в холодную черноту.
Орбита, на которой корабль приступил к торможению, снова вывела их на свет, и Кемаль разглядел на расколотом ложе пустыни нечто вроде железнодорожных путей. Это были радиационные коллекторы – эксперимент, поставленный поколением прошлым и отвергнутый нынешним. Теперь Колейные Города медленно перемещались по сборным трассам и добывали руду с обочин. Горняков в Колейных Городах было немного, но им как-то удалось приспособиться к жесткому излучению, которое постоянно бомбардировало почву.
Основное же меркурианское население сосредоточилось в Садках – подземных городах, весьма разросшихся за последние двадцать лет. По ранее установленному протоколу космические корабли могли подходить к Маккавейским пещерам не ближе чем на сто километров – именно там два ведущих Садка делили разветвленную систему пещер.
Корабль вновь развернулся, ожили каютные динамики:
– Приготовиться к высадке на Меркурий-Прайм.
Меркурий-Прайм был орбитальной обителью Гавиланов – в полном соответствии с данным Шефферами описанием.
По мере приближения он смахивал на цилиндр с узорной резьбой, свободно плававший в космосе. Это было дивное диво орнаментации: каждый дюйм изукрашен, отделан барельефами, статуэтками и фризами. Он слыл одним из чудес Внутренней Солнечной системы, построенным в беззаботные времена Бахлама, первого Короля-Солнце. Легенда гласила, что каждый квадратный метр отделки стоил жизни мастерам.
Корабль снижался, и цилиндр стремительно рос. Становилось видно все больше деталей, и Кемалю почудилось, будто он нисходит в бескрайний мир бесконечного многообразия.
Корабельный динамик снова заскрежетал:
– Всех пассажиров просят пройти к главному выходу. Приготовьте паспорта и медицинские справки. Ваш багаж будет ждать по другую сторону таможенного барьера.
Кемаль покинул каюту и устремился по коридору к выходу-шлюзу. Он вошел в шлюзовую камеру, и клапанная дверь со вздохом закрылась за ним. Включились потолочные лампы, оповещая о кратковременном облучении для устранения инопланетных бактерий. Шипение повторилось, и распахнулась другая дверь. Он вымученно сглотнул и шагнул на Меркурий-Прайм.
Едва Кемаль переступил порог, его встретил лысеющий жердяй лет двадцати пяти.
– Приветствую Гончего Принца! Ты добрался за рекордно короткий срок, но личный шаттл тебе, знаешь ли, не положен, – пошутила принимающая сторона, представленная штучным долговязым субъектом. – Ты, конечно, и есть Кемаль. Я видел твои голограммы в семейном альбоме. На пару лет устарели, но сходство несомненное. Добро пожаловать на Меркурий-Прайм.
– Благодарю, – ответил Кемаль. – Кто вы такой?
– Ты что же, не помнишь меня? Я Тикс, младший сын Гордона, твой кузен.
В последний раз, когда Кемаль видел Тикса, тот был унылым увальнем. Он здорово изменился, став нервным и дерганым. Дылда постоянно озирался – похоже, что по привычке, поскольку вокруг не было никого, – и при беседе рассеянно теребил нижнюю губу. Но взгляд у него был острый, оценивающий, и узкие голубые глаза светились умом.
– Я ждал тебя, – сказал Тикс. – Очень рад увидеть еще одно юное августейшее лицо. Принцы – люди одинокие.
– Можешь не расписывать, – отозвался Кемаль. – Это я был «в отпуске», а не ты.
– Что ж, рад твоему возвращению. – Тикс взял у Кемаля сумку и вывел своего гостя из посадочного отсека в охраняемый коридор. – Мне смерть как хотелось с кем-нибудь поговорить. Ну, если ваше высочество не возражает.
– Вот что я тебе скажу, Тикс. Гарантирую целый день благородной беседы, если объяснишь, зачем твоему отцу понадобилось меня вернуть. По рукам?
– По рукам. Я не знаю деталей, но это как-то связано с твоим наследством – землей, титулами, деньгами. Вот все, что я могу сообщить. Зато ты, надеюсь, много интересного порасскажешь. На Далтона всяко надежды мало, коль скоро он нынче служит.
– Далтон служит?
– Два года назад мой брат поступил сержантом в службу безопасности Меркурия-Прайм. Сейчас ему тридцать два, и он уже полковник. Незачем и говорить, что он очень серьезно относится к своим обязанностям. Вообще-то, – понизил голос Тикс, – честолюбие Далтона настораживает даже отца.
– И как теперь выглядит Далтон?
Читать бесплатно другие книги:
