Москва рок-н-ролльная. Через песни – об истории страны. Рок-музыка в столице: пароли, явки, традиции, мода Марочкин Владимир
Однажды к Геллеру подошёл молодой парень и спросил:
– Леонид, а не хотите ли вы пойти работать к нам, в кабак на Кировской? – Этого парня звали Валентином, и был он замдиректора ресторана «Сатурн». – Если вы согласны, то загляните к нашему директору! – прощаясь, сказал молодой человек.
Геллер думал недолго: всё-таки «Рубин» находился слишком далеко от центра, – и на следующий день вместе женой Ириной Юваловой и гитаристом своего оркестра Аркадием Мясковым отправился на улицу Кирова. Директором ресторана «Сатурн» был Алексей Васильевич Девкин, типичный русский мужик, мудрый, решительный и хитрый и… заядлый голубятник, причём в иерархии московских голубятников он был чуть ли не первым номером. Как выяснилось, Девкин жил в Черкизове, и до него, разумеется, дошли слухи, что в местном ресторанчике играет какой-то необыкновенно популярный оркестр, на выступления которого собираются люди со всей Москвы. Вот он и послал своего заместителя выяснить, что в этих слухах правда, а что – ложь, и уполномочил его, если всё подтвердится, сделать оркестру соответствующее предложение.
Геллер и Девкин сразу понравились друг другу. Много позже Аркадий Мясков вспоминал, что один чиновник из Московского объединения музыкальных ансамблей (МОМА), которому подчинялись все оркестры, работавшие в столичных ресторанах, кафе и кинотеатрах, спрашивал Геллера:
– Как ты уживаешься с директором «Сатурна»? Он же такая сволочь! С ним ни о чём нельзя договориться!
На это Лёня неизменно отвечал:
– Всё очень просто. Мы живём душа в душу, потому что я – работяга, и он – работяга. И мы друг друга поняли.
А чиновникам из МОМА это было невдомёк…
Прежде чем оркестр Геллера мог бы приступить к работе в «Сатурне», требовалось, чтобы директор ресторана поехал в МОМА и сделал соответствующую заявку. Но в МОМА Девкину отказали:
– Нет, мы тебе Геллера не дадим! У него уже есть точка. А тебе, Алексей Васильич, мы дадим другой оркестр!
Однако Девкин, уже подсчитавший прибыль, которую ему мог принести оркестр Геллера, вовсе не хотел уступать:
– Да у меня уже пять ваших оркестров сменилось, и каждый из них играть не умеет, да ещё вытворяют чёрт-те что!
Руководители МОМА, конечно, ударились в крик:
– Да такого не может быть! Да у нас партийная организация! Мы тебе пришлём своих музыкантов, ты их примешь на работу, и они будут у тебя играть! А иначе завтра будем разговаривать в райкоме партии!
Последний аргумент прозвучал весьма убедительно, и Девкин, которому совсем не хотелось идти на ковёр к партийному начальству, вернулся из учреждения в растерянности. Но хитрый Геллер подсказал, что делать дальше:
– Алексей Васильевич, единственный способ их победить – это разорвать с ними контракт!
В МОМА прекрасно понимали, чем будет чреват для них разрыв контракта. Причём больше всего там боялись не того, что уменьшатся поступления денег – а каждый ресторан, где играл оркестр, приписанный к МОМА, отчислял в эту организацию довольно большую сумму, – руководство МОМА беспокоило, что снизится его реноме. Кроме того, если директора других ресторанов вдруг последуют примеру Девкина, то руководству МОМА придётся выслушать немало нелицеприятных слов от своего собственного начальства.
Конечно, угроза разрыва контракта – это был удар под дых, и руководители МОМА, поскрежетав зубами, дали ответ:
– Чёрт с тобой, Алексей Васильевич! Бери своего Геллера!
Слухи, что оркестр Леонида Геллера начал работать в «Сатурне», быстро разнеслись по всей Москве. Сюда, на Мясницкую стали собираться артисты, директора крупных магазинов и даже воротилы теневого бизнеса. Несмотря на то что здесь был не очень презентабельный интерьер и небогатая кухня, «Сатурн» пользовался большой популярностью у состоятельных граждан. В советские времена было опасно тратить большие деньги. Если человек покупал себе вторую машину или даже второй холодильник, он вполне мог ожидать, что его соседи, которые за глаза восхищались покупками, направят в милицию анонимку, в которой постараются донести до правоохранительных органов, что кое-кто живёт не по средствам. Поскольку большинство советских людей жили на одну зарплату, то уже сам факт приобретения дорогих вещей являлся доказательством, что ты воруешь. Поэтому состоятельные люди не жалели денег на развлечения, главным из которых являлся «кабак» с модной и драйвовой музыкой.
Разумеется, Геллер приглашал в свой оркестр лучших из лучших. Из тех, кто постоянно с ним работал, можно выделить гитариста Аркадия Мяскова по кличке Слон, басиста Геннадия Стребкова, барабанщика Владимира Самодеенко, певицу Ирину Ювалову. В 1970 году в состав оркестра вошёл клавишник Юрий Юров, до этого выступавший в популярном ансамбле «Электрон», который исполнял музыку в стиле сёрф. Сам Геллер играл на саксофоне, кларнете и виброфоне. Нередко он демонстрировал и своё мастерство жонглёра, ловко манипулируя с кларнетом либо жонглируя маракасами.
Что очень важно – в «Сатурне» стояла лучшая по тем временам вокальная аппаратура. Многие популярные исполнители тогда выступали на хиленьких немецких «Регентах» или венгерских «Бигах», а у Геллера были фирменные американские колонки, которые он купил у уезжавшего в эмиграцию певца Эмиля Горовца. В среде любителей музыки тогда царил культ хорошей аппаратуры, и даже витые шнуры, с полупровисом тянувшиеся от гитары к усилителю, заставляли учащённо биться сердца, а уж фирменные колонки производили на публику просто атомное впечатление.
«Я несколько раз бывал у Геллера на репетициях, – рассказывает Вайт, наш знаменитый блюзмен, лидер группы „Удачное Приобретение”. – Он отрабатывал со своими музыкантами каждое движение, требовал от певцов вживаться в образ в зависимости от того, какую песню они исполняют. На любительской рок-сцене тогда всё было гораздо примитивнее. Там главное – дым, огонь и грохот. А здесь присутствовала серьёзная режиссёрская работа. Поэтому, приходя в „Сатурн”, человек попадал на настоящее шоу».
Оркестр Геллера исполнял программу, состоявшую из трёх отделений, причём перед каждым отделением музыканты переодевались в новые костюмы.
В первом отделении, пока посетители ресторана неторопливо рассаживались за столики и делали заказы официантам, оркестр при приглушённом освещении исполнял какую-нибудь тихую музыку, в основном – входившую в моду босса-нову, которая у нас тогда называлась не иначе, как «бразильский рок».
«Мне из нашего первого отделения на всю оставшуюся жизнь запомнилась пьеса „Dezafinado”, потому что я играл её с Геллером каждый день на протяжении многих лет», – говорит пианист Юрий Юров.
Но советский оркестр, работая в советском ресторане, не мог исполнять только американский рок-н-ролл или бразильские самбы-румбы, это противоречило бы всем нормам коммунистического бытия. Поэтому второе отделение отводилось под исполнение советских песен. Но Геллер считал, что творения официальных советских композиторов не дотягивают до международных стандартов, а потому старался вместо них включать в программу больше народных песен, причём не только русских, но азербайджанских, грузинских или армянских. Народные песни, аранжированные в модном джазовом стиле, имели огромный успех у публики.
Но народ, собравшийся в «Сатурне», конечно, жаждал третьего отделения, в котором оркестр Геллера исполнял заказы собравшихся, в основном – хиты из репертуара популярных западных исполнителей. Ирина Ювалова вспоминала, что в 1960-х годах люди, как правило, просили сыграть буги-вуги или рок-н-ролл. Но особой популярностью пользовалась романтичная песня Бобби Дарина «Look at me», которую в записках, передаваемых на сцену, ласково именовали не иначе как «Лукетушкой»:
– Ирочка, спой «Лукетушку»!
Едва заслышав модные ритмы, иностранцы принимались хлопать в ладоши, а глядя на них, начинали аплодировать и наши.
За исполнение заказных песен надо было заплатить денежный взнос, который на музыкантском сленге назывался «парнос». В середине 1960-х «парнос» равнялся пяти рублям. К 1970-м этот денежный взнос вырос до червонца.
«Мы зарабатывали по двадцатке за вечер, – вспоминает Аркадий Мясков. – В месяц выходило по 500–600 рублей. Это больше, чем получал инженер какого-нибудь предприятия. Я тогда считал, что музыканты – это класс выше среднего…»
«Была одна девка, – рассказывает Юрий Юров, – которая знала наш репертуар. И она брала бабки у какого-нибудь южного человека, с которым пришла в ресторан, обещая ему:
– Я закажу для тебя песню!
Подходила к Лёне:
– Лёня, привет!
А потом, когда мы играли эту песню, она кричала:
– Лёня, спасибо!
А деньги оставляла себе. Каждый зарабатывал по-своему…»
Но поскольку Московское объединение музыкальных ансамблей вело суровую борьбу с парносом и вообще с исполнением на заказ песен, не включённых в утверждённый репертуар, то Леониду приходилось соблюдать строгую конспирацию. Сегодня уже можно раскрыть секрет, каким образом Геллер, несмотря на постоянную слежку, умудрялся незаметно брать деньги у клиентов.
Где бы он ни работал, у него на сцене всегда стояла специальная ширма, за которой переодевалась и отдыхала певица. Вот туда-то и заходили люди, чтобы передать парнос и заказать песню, а то и целую программу. Отследить, кто проходил к певице – заказчик или вздыхающий поклонник, было невозможно. Полученные деньги певица запихивала в туфлю – там их и не найдёшь. А найдёшь – не докажешь, чьи это деньги. Это была целая система.
«Однажды нас предупредили, – вспоминает Ирина Ювалова, – что сегодня вечером возможна проверка. А тут как раз официантка тётя Маша приносит записочки, в которых просят исполнить ту или иную песню, и деньги. Я говорю ей:
– Тётя Маша, кидайте деньги под батарею, чтобы никто не видел!
А потом мы их оттуда выгребали…»
Руководство МОМА, заимев зуб на Геллера, неоднократно пыталось подловить его на получении парноса, но Леонид был очень осторожен. И тогда в качестве тяжёлой артиллерии в «Сатурн» с проверкой был прислан Николай Минх, известный дирижёр, в те годы возглавлявший Комиссию эстрадно-инструментальной музыки Союза композиторов Москвы. Общаясь с музыкантами после концерта, он сказал, что выступление оркестра ему очень даже понравилось, но вскоре наши герои узнали, что в Министерство культуры ушла «телега», в которой Минх написал, что оркестр, выступавший в ресторане «Сатурн», пропагандирует буржуазный образ жизни. Более того: в конце представления, как сообщал известный композитор, произошёл всеобщий шабаш.
«Мы тогда в финале исполняли „Шизгару”, и Лёня, которому не надо было в этой песне играть, танцевал и подбрасывал в воздух бубен. Народ веселился. И вот это всеобщее радостное веселье Минх обозвал шабашом, – рассказывает Аркадий Мясков. – Наша буфетчица, простая баба, тогда сказала:
– Ребята, вы кому-то недоплатили!»
Попытки узаконить парнос предпринимались неоднократно. Но советская система категорически отказывалась понимать, что у народа могут быть какие-либо не совпадающие с мнением партии и Союза композиторов запросы.
Кроме того, со временем начались запреты на различные песни. В 1968 году по всем музыкальным организациям было разослано письмо, в котором категорически запрещалось исполнять песню «Наш сосед». Кто-то из высокого начальства посчитал, что эта песня пропагандирует тунеядство, ведь в ней нет ни слова о партии и комсомоле, а этот сосед с утра до вечера играет на кларнете и нигде не работает.
Но особенно рьяно подчищали популярные у народа песни в 1970 году, готовясь к празднованию столетнего юбилея Ленина. Именно тогда под запрет попала, например, весёлая песенка «Хмуриться не надо, лада», в которой крамолой звучали такие слова: «Нам столетья не преграда…»
Коммунистические идеологи хотели, чтобы и в ресторанах звучала одна лишь навязчивая пропаганда, а потому запрещали все весёлые песни. Но за песни про партию и Ленина парнос музыкантам почему-то не платили…
Популярность «Сатурна» тем временем всё росла. Начались ночные концерты, когда оркестр рок-н-роллил до трёх часов ночи. «Но после одиннадцати мы играли тихо, потому что „Сатурн” располагался на первом этаже жилого дома», – вспоминает Юрий Юров.
Рассказывают, что вино и продукты на «ночники» привозили… милиционеры.
«У нас швейцаром работал дядя Гриша, – вспоминает Аркадий Мясков. – До пенсии он служил в милиции, в 46-м отделении. Разумеется, у него там остались друзья. И если чего-то не хватило, директор звал дядю Гришу:
– Гриша, шампанское закончилось!
Он тут же вызывал наряд на мотоцикле с коляской и посылал их в гостиницу „Россия”, где работала „своя” буфетчица. Через полчаса коляска возвращалась, и милиционеры вносили ящики шампанского. И дяде Грише перепадало, и милиционерам тоже».
Но в начале 1970-х Алексея Васильевича Девкина вынудили уйти на пенсию. Новым директором «Сатурна» стала некая женщина, имя и фамилия которой утонули во времени. Вступив в должность, она первым делом уволила Леонида Геллера и его музыкантов.
Спасаясь от новых невзгод, Леонид увёз свой оркестр в Сочи. А на месте «Сатурна» открылось кафе «Русский чай». Но без Геллера чай там казался невкусным, а пирожные не очень сладкими.
Два года спустя Геллер и его ребята вернулись в Москву и тут же получили приглашение поработать в ресторане гостиницы «Пекин», заменив ушедший в отпуск оркестр.
«Наш народ узнал, где мы работаем, и буквально заполонил этот „Пекин”, – рассказывает Аркадий Мясков. – Народу там было битком! И иностранцы, и дипломаты! Я помню, как вдоль всего „Пекина” стояли автомобили с дипломатическими номерами… В итоге уже через неделю в ресторане закончилось шампанское. Потом закончилась водка. А ещё через неделю закончился коньяк. Приходят люди, а в буфете ничего нет вообще! При мне директор этого ресторана звонил своему другу в „Метрополь”:
– Пришли хотя бы по паре ящиков водки и шампанского: торговать нечем!
Короче, в связи с тем, что начался такой наплыв народа, ресторану дали новый – повышенный – план по реализации алкогольной продукции. Пока мы там работали, этот план выполнялся. Но когда мы ушли, у администрации начались проблемы, потому что народу стало меньше, но план-то выполнять было надо…»
В последние годы жизни Геллер работал в ресторане «Перекоп». Он умер в 1984 году, когда ему исполнилось 66 лет. Но до конца жизни он оставался всё тем же стилягой, для которого важно было быть не таким, как все.
Юрий Юров: «Самое лучшее, что я перенял от Лёни, это – вкус к хорошей музыке. Я не помню, чтобы мы играли заведомое дерьмо…»
Аркадий Мясков: «У него было чутье. Он всегда говорил так: «Ребята, я иду к деньгам. Если будет успех у публики, то будут и деньги». Но в 1980-х годах появились разные коммерческие люди, которые попытались наложить лапу на ресторанный бизнес и заставить всех платить им дань. Лёня не был к этому готов. Да и мы все оказались к этому не готовы…»
В 1980-х годах слава культовой точки вскоре перешла к ресторану «София», в котором работал гитарист Вайт.
Выступления на подпольных концертах и игра в ресторанах составляют две ипостаси биографии Вайта. В 1970-х годах он играл отвязные андеграундные сейшены, о которых до сих пор рассказываются легенды. В 1980-х годах продвинутые люди ездили в рестораны, где выступал Вайт, специально, как на концерт. «На Вайта» возили приезжавших в Москву западных дипломатов и коммерсантов, под звуки его гитары подписывались договоры и составлялись контракты, имевшие в том числе и государственное значение. Кстати, именно сюда, в «Софию», слушать Вайта, Артемий Троицкий привёл замдиректора Тбилисской филармонии Гайоза Канделаки, с которым обсуждал идею проведения в Грузии весной 1980 года грандиозного рок-фестиваля.
Алексей Белов
… Выступление на фестивале «Весенние ритмы» в Тбилиси для Вайта и его друзей, презентовавших себя под названием «Глобус», закончилось скандалом. После того как отзвучали финальные аккорды программы, саксофонист «Глобуса» Айдын Гусейнов сказал в микрофон: «Мадлоп!» (для грузинов), «Большое спасибо!» (для русских) и «Сенкью вери мач!» (для иностранцев). Этого оказалось достаточно, чтобы к музыкантам тут же подбежали устроители фестиваля и начали выяснять отношения:
– Вы что, в кутузку захотели? Кто вам позволил! Да мы вас сейчас за вашу «сенкью вери мач» отведём куда надо, и уж там с вами разберутся по первое число!
– А что такого криминального мы сказали? – вступился Вайт за своего саксофониста. – Простите, но тут снимают и финны, и шведы, и, если они показывают поднятый вверх большой палец, значит, им нравится. Мы должны были поблагодарить их. Поэтому нет ничего страшного в том, что человек сказал «сенкью вери мач»!
– Вот сейчас милиция и разберётся, то ли вы сказали! – продолжали бушевать хозяева. Но вдруг последовало неожиданное глиссандо: – Ладно, завтра вы играете в Доме офицеров, а послезавтра поедете в Гори…
После окончания концерта в цирке города Гори к Вайту подошёл один из организаторов, протянул билеты на самолёт и сказал:
– Быстро линяйте отсюда!
– Но мы бы хотели остаться до конца фестиваля, чтобы узнать, кто же станет лауреатом, коли уж вы вместо фестиваля устроили конкурс! – ответил Алексей Белов. – Разве мы не имеем на это право?
– Конечно имеете. Но я советую вам немедленно уехать! Не надо бы вам здесь маячить! А то нашлись музыканты, которые устроили скандал ещё хлеще, чем вы…
Устроители фестиваля вручили «Глобусу» почётную грамоту и поскорее отправили Вайта и его друзей восвояси, в Москву.
Спустя некоторое время в газете «Советская культура» вышла статья о фестивале в Тбилиси, в которой Вайту было уделено несколько строчек: «В первый день фестиваля запомнились импровизации А. Белова на гитаре…» Алексей принёс газету в ресторан, чтобы показать руководителю своего ансамбля. Тот прочитал и похвалил:
– Лёха, поздравляю!
В советские времена даже одна хвалебная строчка в этой газете, являвшейся изданием ЦК КПСС, могла послужить надёжной защитой от возможных репрессий. Но Вайт всё-таки решил, что сейшеновая деятельность стала слишком опасной. «За музыкантами начали шпионить, что-то вынюхивать и записывать: кто лоялен? А если ты поёшь по-русски, то выясняли, про что ты поёшь? Поэтому такой оркестр, как „Аквариум”, был сразу репрессирован. Музыкантов этой группы выгнали из комсомола, погнали с работы, – вспоминает Алексей Белов ощущения того времени. – Тбилисский фестиваль подтвердил, что нужно иметь ушки на макушке и против ветра не плевать, потому что разное может приключиться. Это хорошо Гребенщикову: „Ах, так! Ну, выгнали нас из тех мест, где мы работали по распределению после института, ну и бог с ними!” И они пошли кто куда. Кто в дворники, кто уголь грузить. И это дало им вроде бы как свободу. Но это он сейчас кичится: всё, мол, ерунда! Никакая это не ерунда! Если тебя выгнали с работы и из комсомола, значит, тебя фактически нарекли врагом народа! Получается, ты прёшь по политическим мотивам. Следующий шаг – в дурдом. Поэтому самое страшное и произошло как раз после 1980 года».
В итоге этих грустных размышлений Алексей Белов принял решение распустить группу «Удачное Приобретение» и полностью сконцентрироваться на работе в ресторане. Конечно, у Вайта была возможность устроиться на работу в официальный вокально-инструментальный ансамбль, куда его настойчиво приглашали, но это означало гастроли по разным «кацапетовкам» и исполнение песен советских композиторов, что Алексея категорически не устраивало.
«Почему я пошёл играть в ресторан? – рассказывает Алексей Вайт Белов. – Потому что в ресторанах собирались продвинутые, как сейчас говорят, люди, которые любили рок-н-ролл. Любить и слушать рок-н-ролл было модно. И если ты это слушаешь, если стильно одет, значит, ты следишь за мировой модой, значит, живёшь так, как живёт всё общество на планете.
Я пришёл работать в „Софию”, когда там собрались очень сильные музыканты из джазовой диаспоры. На саксофоне играл Валерий Кацнельсон, на бас-гитаре – Владимир Бабенко, а после него – Михаил Смола. На барабанах там играл сначала Сергей Пырченков-младший, а позже его заменил Армен Чалдранян из ансамбля К. Орбеляна. На клавишах играл Владимир Воронин, он же был и руководителем оркестра.
А „кормил” нас всех „отец родной” – азербайджанский певец Зикрет Гасанов, который пел и по-азербайджански, и по-армянски, и по-грузински, и по-английски, и с равным успехом мог исполнить как песню Тома Джонса „My Way”, так и народную азербайджанскую песню „Гюл оглан”, причём делал это так, что заводились все присутствовавшие в ресторане люди. Вообще это был настоящий человек-оркестр! Он окончил музыкальное училище по классу фагота, отлично играл на клавишах и фантастически великолепно – на барабанах.
Алексей Белов
Зикрет Гасанов был небольшого роста, с кривенькими ножками, огромным кривым носом, темпераментный, как все кавказцы, и при этом – невероятно обаятельный. Когда Владимир Матецкий заходил в „Софию”, то, указывая на Зикрета, говорил, что это – настоящий панк.
В „Софии” традиционно собирались представители кавказской диаспоры, осевшие в столице. Их привлекала болгарская кухня, особенно баранина, которая жарилась на углях. От этого блюда в ресторане постоянно витал жаркий запах бараньего жира, ведь мясо дожаривалось в обеденном зале прямо на столах перед восхищёнными посетителями.
Для своих земляков Зикрет исполнял настоящие мугамы, а это очень непростые вокальные произведения.
Я впитывал как губка всё, что умели делать эти люди. А они в моём лице видели музыканта, способного помочь вокалисту петь национальную болгарскую музыку, которая звучала в первом отделении. Кстати, болгарская музыка состоит из сложнейших размеров, которые к тому же постоянно меняются. Но мои старшие товарищи очень изящно «одевали» народные произведения в традиционные джазовые гармонии, и Кацнельсон с удовольствием импровизировал на эти сложные размеры. Выходило круто!
Но так уж повелось, что стоило мне появиться в каком-либо ресторане, там сразу начинала исполняться блюзовая и рок-н-ролльная программа. Потому что стоило мне сказать музыкантам, что я знаю всё, начиная от твистов и заканчивая рок-н-роллом и буги, это вызывало неподдельный восторг: ведь многие люди это играли в молодости! И если в составе был саксофонист, он обязательно говорил: „Я тоже слушал, на костях”, Twist again” и с удовольствием его сыграю!” Валерий Кацнельсон тоже с удовольствием играл эту музыку…»
Алексей Белов проработал в «Софии» с 1980 по 1983 год, до тех пор, пока чиновники из Министерства культуры не начали наводить в столичных точках общепита порядок, несовместимый с жизнью блюза и рок-н-ролла.
Одновременно с «Софией» раскручивалась и другая элитная точка – ресторан Центрального дома туриста, затаившийся на окраине Москвы, в самом конце Ленинского проспекта. Звёздами этого варьете были музыканты группы «Карнавал» Александр Барыкин, Владимир Кузьмин, Евгений Казанцев и Владимир Болдырев.
…Песня «Белла Донна» стала визитной карточкой Александра Барыкина, исполняя которую он мог продемонстрировать все возможности своего вокала. Когда в 1979 году эта песня вышла на диске-гиганте ВИА «Весёлые Ребята», Александр почувствовал, что обрёл необходимую популярность, чтобы организовать собственную группу. И однажды на гастролях он собрал своих друзей – барабанщика Владимира Полонского, с которым играл в «Весёлых Ребятах», басиста Евгения Казанцева и гитариста (а также скрипача и саксофониста) Владимира Кузьмина, которые работали в ВИА «Самоцветы», и сказал им:
– Ребята! Мы же все личности! Каждый из нас много чего умеет! Я знаю, как, работая в ресторане, можно делать подпольные концерты. Я знаю всех администраторов-комсомольцев, которые устраивают андеграундные сейшены! Давайте сделаем собственную группу!..
Александр Барыкин
Барыкин смог убедить Кузьмина и Казанцева двинуться за ним в новое музыкальное путешествие, а Полонский решил остаться в «Весёлых Ребятах». Тогда на свободное место за ударной установкой был приглашён талантливый барабанщик Владимир Болдырев. Он стал известен, работая в группе Раймонда Паулса «Модо». Когда этот популяпный рижский ансамбль приезжал с гастролями в Москву, многие столичные музыканты приходили на их концерты, чтобы полюбоваться эффектной и очень техничной игрой Болдырева. Потом Болдырев решил насовсем перебраться из Риги в Москву и устроился работать в оркестр ресторана гостиницы «Белград». Этот ресторан был очень популярен среди продвинутых столичных любителей музыки, и попасть туда вечером было очень трудно, ведь в ресторанном оркестре солировала певица Татьяна Конькова, великолепно исполнявшая блюзы. Тем не менее, когда Барыкин, Кузьмин и Казанцев обратились к Болдыреву с предложением войти в их новую группу, он немедленно согласился.
Проведя рекогносцировку музыкального ландшафта, Барыкин довольно быстро нашёл место, где можно было бы работать: ресторан подмосковной Салтыковки, с директором которого он был знаком. Готовясь к дебюту, Барыкин на машине одного своего товарища объехал многие известные московские рестораны и раздал всем крутым, богатым людям, которых встретил во время этой поездки, пригласительные: «Приезжайте в Салтыковку!» И уже на первом выступлении «Карнавала» в Салтыковке был биток! Туда приехали и фарцовщики, и каталы, и цеховики, и девушки лёгкого поведения.
В Салтыковке «Карнавал» исполнял программу, состоявшую из мировых англоязычных хитов, но уже тогда в репертуаре группы появились первые песни на русском языке, которые спустя некоторое время создадут «Карнавалу» всесоюзную славу. Сначала Барыкин сочинил два хита – «Лёд слезы льёт» и «Супермен». Затем несколько песен написал и Владимир Кузьмин.
Ресторан в Салтыковке был притягателен для состоятельных посетителей ещё и тем, что, в отличие от московских ресторанов, которые работали только до одиннадцати часов вечера, он был открыт до четырёх часов утра. Правда, за полночь засиживались исключительно «свои», потому что это были фактически подпольные сейшены, и, если бы правоохранительным органам удалось взять устроителей этих «ночников» с поличным, им грозил бы срок за частное предпринимательство. Рассказывают, что милиция дважды устраивала набеги на ресторан в Салтыковке, но система оповещения была устроена так, что все посетители успевали уйти через чёрный ход. Когда милиционеры врывались в ресторанный зал, они заставали там только музыкантов.
– Вы кто такие и что здесь делаете? – грозно спрашивал милицейский начальник.
– Мы музыканты! Мы здесь репетируем! – отвечали музыканты.
– А почему это вы по ночам репетируете?
– А вот такой мы творческий народ, комсомольцы…
После короткого разговора недовольные милиционеры грузились в «воронки» и уезжали восвояси.
Опасность, которую таили в себе «ночники», вырабатывала повышенный адреналин, а вместе с ним возрастал интерес элитной публики к ресторану в Салтыковке. Цеховики, фарцовщики и валютчики, которые собирались здесь на ночные тусовки, и так жили под постоянной угрозой ареста, а вероятность того, что это может случиться во время ужина в ресторане, превращала жизнь в игру.
Всё шло своим чередом: «Карнавал» работал в ресторане в Салтыковке и временами отрывался на подпольных сейшенах, – но тут Барыкину позвонил бывший руководитель ансамбля ресторана сочинской гостиницы «Жемчужина» Александр Михайловский, которого музыканты даже в глаза называли Папа, поскольку он по-настоящему ценил музыкантов и заботился о них. Он сообщил, что перебрался из Сочи в Москву, в Центральный дом туриста, куда перевёз и всю свою аппаратуру, и даже артистов, с которыми работал в Сочи. Барыкин тоже выступал в варьете у «Папы» Михайловского в «Жемчужине» в середине 1970-х и сохранил о тех временах самые лучшие воспоминания. Поэтому когда в ходе разговора прозвучало предложение снова поработать вместе, Барыкин принял его не раздумывая.
В первом отделении «Карнавал» исполнял пьесы из репертуара Weather Report, Сантаны и Билли Кобхэма. Хотя официанты ходили по залу и принимали заказы, но в это время в ресторане обычно никто не ел, потому что все смотрели на сцену. «Учить джаз-роковые композиции нас заставлял Болдырев, которому было не очень интересно играть с нами шейки, – вспоминал Александр Барыкин. – Мы для него даже „Spectrum” выучили!»
Но когда начиналось второе отделение, музыканты говорили Болдыреву:
– А теперь наше время, Володя! Давай-ка теперь Eagles жахнем!
Играя на танцах в Салтыковке и в ЦДТ, Александр Барыкин и его друзья ускоренными темпами готовили программу, состоящую из русскоязычных песен, с которой в 1982 году устроились на работу в Тульскую филармонию. Некоторое время в варьете Центрального дома туриста на гитаре играл Юрий Шахназаров, основатель легендарного «Аракса».
Позже сюда пришёл работать Вайт: «Я попал в мир варьете и могу сказать, что это – работа. Это не просто три отделения, когда музыканты играют танцы. Руководитель включал в программу выступления и солистов, и танцоров, которым мы аккомпанировали. Да, зарплату там платили вдвое больше, чем в обычном ресторане, но ведь нужно было приходить днём и действительно репетировать. Потом, если успеваешь, то до начала представления можешь вернуться домой, а если нет, приходилось оставаться на рабочем месте…
Полтора года я проработал в варьете у Михайловского, и не жалею о том времени, потому что там меня тоже окружали очень сильные музыканты – „вышак”, как говорили в те времена. Наш клавишник Евгений Печёнов играл и пел, как Аль Бано и даже лучше. На бас-гитаре у нас играл Александр Шабин, а его жена Оксана Шабина была солисткой варьете. В нашу духовую секцию входили музыканты из первого состава „Песняров”! В общем, мне повезло: я выступал на одной сцене с самыми продвинутыми людьми».
Позже Вайт работал в ресторане «Университетский», где познакомился и подружился с клавишником Юрием Юровым, ранее выступавшим в оркестре Леонида Геллера.
Другой Алексей Белов, тёзка и однофамилец Вайта, ставший знаменитым, выступая в составе группы «Парк Горького», в середине 1980-х играл в ресторане «Салтыковский».
Вокалист «Парка Горького» Николай Носков в то же самое время работал в ресторане «Аист», расположенном на Ленинградском проспекте напротив стадиона «Динамо».
Одновременно в ресторане «Севастополь» работала компания во главе с Михаилом Соколовым, Петровичем, барабанщиком легендарного «Удачного Приобретения».
Григорий Безуглый, гитарист группы «Круиз», долгое время выступал в ресторане «Солнечный», находящемся недалеко от МКАД.
И всегда, когда в ресторанах, где работали наши знаменитые рокеры, начинались танцы, обязательно звучали блюз, твист и рок-н-ролл.
Тайны дома на Котельнической набережной
Рассказывают, что агрессивное отношение властей к молодёжной культуре началось с того, что где-то в конце 1950-х из окна высотки на Котельнической набережной то ли с 6-го, то ли с 8-го этажа выбросилась девушка, веселившаяся в компании молодых парней-стиляг. Об этом случае писали все (или почти все) газеты и журналы, желавшие принизить творчество молодых, и писали так упорно, передирая друг у друга подробности, что у меня закрались подозрения в правдивости этой информации. Поэтому я давно хотел найти кого-нибудь из жильцов, кто мог бы подтвердить или опровергнуть её. Однажды мы гуляли по Москве с гитаристом группы «Тайм-Аут» Сергеем Степановым, и он рассказал, что в высотке на Котельнической прошли его детство и юность.
– Рассказ о том несчастном случае у вас в доме не передавался из уст в уста, как легенда? – тут же задал я наболевший вопрос.
– Да нет, я ничего подобного никогда не слышал, – неуверенно ответил Сергей. – Может, и не было ничего этого… Там же вообще не было никогда музыкантской тусовки! Хотя музыкой я начал там заниматься вместе с Андрюшей Сазоновым, который потом пошёл в рок-группу «Шах» на барабанах колотить, а я – в другом направлении, в группу «Легион», а оттуда в «Тайм-Аут».
Мы с Сергеем Степановым шли через Большой Устьинский мост к высотке на Котельнической набережной, которая призывно протягивала к нам свои флигели-руки с той стороны Москвы-реки.
– Вот точно так же мы с ребятами, которые, как и я, жили там, иногда собираемся на Новокузнецкой и идём к родному дому, – рассказывает Сергей. – Мы обходим все те места, где в детстве гуляли, гоняли в футбол, хулиганили, репетировали…
– Но в сам-то дом вас уже не пускают?
– Нет, конечно, нас там уже забыли.
– А где твои окна? Их видно отсюда?
– Да вон, на втором этаже. Они выходят как раз на Москву-реку. Когда я болел и мама не пускала меня в школу, я любил сидеть на подоконнике и считать проплывающие мимо корабли.
– А на крышу лазили? – спросил я, глядя на плоские крыши башен высотки.
– А как же! Там же ракетница стояла, из которой салют палили, так мы забирались туда и собирали несгоревшие ракеты – они же выгорают не полностью, – а потом такой фейерверк устраивали!
Сергей Степанов
– А в кинотеатр Повторного фильма ходили? Ведь он под боком…
– Там дверь закрывалась на металлическую скобу, мы просовывали в щёлку проволоку, поднимали её и прорывались на первые ряды смотреть по утрам диснеевские мультики. Иногда нас гоняли, но чаще всего – нет. Это зависело, наверное, от злобности контролёрши, что у двери стояла. Большинство нас пропускало: ну почему бы ребятишкам бесплатно мультфильмы не посмотреть?
Мы сошли с моста на набережную, и высотка накрыла нас своей гигантской тенью. Огромный мама-дом с любовью всматривался в своего питомца, пришедшего навестить его.
– А вон видишь полукруглое окно над входом и ещё два окна по бокам рядом? – Голос Сергея наполнился восторгом. – Там, в квартире у внука директора дубнинского Института ядерной физики Блохинцева собирались мои сверстники и слушали пластинки. У него была квартира площадью 120 квадратных метров и комната, в которой можно было запросто играть в теннис. Вот в ней мы ставили свою аппаратуру и играли на гитарах. Так здорово было! Сейчас он переехал оттуда, не знаю, где живёт… А начиналось всё на 25-м этаже высотки. Это технический этаж, там никто не жил, и мы с разрешения администрации высотки перенесли туда аппаратуру, какую смогли наскрести. Например, барабаны Андрюша Сазонов тогда сам сделал из фанеры.
– Как это?
– Брал фанеру, обручи от пионерского барабана, сгибал их под паром, приклёпывал что-то, привязывал. У него хорошие руки, мастеровые, он всё сам может сделать. И отец ему помогал, тоже человек с руками. А по красным датам календаря мы спускали аппаратуру на первый этаж, где был красный уголок. Там газеты хранились, библиотека какая-то была и стульчики для собраний стояли – вот там мы и дискотеки устраивали под «живую» музыку.
– Жильцы ворчали по этому поводу?
– Ворчали, да. Мы как-то повесили объявление, что выступает ВИА, так это объявление сорвали и даже хотели нас привлечь к ответственности: что это за ВИА выступает?! И мы носили в партком пластинки, на которых было написано: «ВИА „Песняры”»…
– Откуда там партком?
– А у нас в доме был партком. И местком был. И двери с соответствующими табличками. То есть прямо по месту жительства можно было встать на учёт. В то время это было актуально.
– Ну и что же партком?
– А они всё это на тормозах спустили, не стали нас разгонять, не стали нас привлекать, просто запретили ВИА – ну и ладно!
– А кто ещё был в вашей группе? И как она называлась?
– Она называлась «Тяжёлый Характер». В группе играли ребята, которые жили в одном доме, но никто из них музыкантом не стал, поэтому их имена никому ничего не скажут.
– И что вы играли?
– Рок! Рок и только рок!
– Возникали ли у вас проблемы, когда вы ходили друг к другу в гости? Ведь все родители были большими людьми?
– Абсолютно нет. Родители на детей даже внимания не обращали. Ну, хулиганы – они и есть хулиганы, они и в Африке хулиганы, и ничего здесь не сделаешь.
– А было ли какое-то сообщество, свой круг детей в вашем доме?
– Конечно был. Во дворе все друг друга знали, а чужие в наш круг не принимались. Хотя, бывало, ребята приходили со своими дружками или одноклассниками. Но когда мы собирались куда-то своей тесной компанией, туда чужаков не брали и даже просили: «Ты, давай, этого не бери, не надо, не наш он!»
– То есть своему можно было доверить какую-то тайну, попросить помочь и можно было ожидать, что тебя поддержат? Были случаи поддержки и взаимопомощи?
– Были… Меня однажды ночью почти у самого дома «казанские» подловили: «Давай бабки! Чего там у тебя есть? Давай всё из карманов!» Я уже думал, что пропала моя головушка. И бежать-то некуда было! Но в это время на моё счастье из подъезда выходит мой товарищ Юра Киселёв. А был он парень очень свирепого вида, причём ему ещё не исполнилось шестнадцати, а росту в нём было уже два с лишним метра. И голос у него был громкий. Он вышел, огляделся: «А что здесь такое происходит, а?!» Эти «казанские», как только его увидели, сразу врассыпную. А на самом-то деле Юра был очень добрый, очень ранимый мальчишка, и за всю свою жизнь никого ни разу не обидел.
Не торопясь мы обходили высотку. Вдруг Сергей остановился возле асфальтированного пятачка и принялся с удивлением осматриваться:
– Кажется, здесь раньше был сад, а сейчас его нет?
Пожилая женщина, которая прогуливалась с собачкой, заметила беспокойство Сергея и сказала, что действительно там был когда-то сад.
После этой паузы Сергей продолжил свой рассказ о высотке:
– Хиппи у нас были. Их звали Джетро и Финк. Я не знаю, чьи они были дети. Джетро жил у нас. А Финк только приезжал к нему в высотку – они дружили. Потом и я этим делом заразился, тоже стал ходить с длинным хаером и в вышитой джинсе. Мне нравилась эта эстетика. Я любил разглядывать фотки ансамбля Uriah Heep, восхищённо смотрел на их длинные волосы и сам хотел быть на них похожим. А как-то Джетро рассказал мне про хипповую идеологию, и я подумал: ой, какие люди! Но когда мы с другом приехали на тусовку, которая собиралась в кафе «Турист», оказалось, что всё это было немножечко показушно. И я не стал тусоваться, хотя с хаером ходил ещё очень долго… А потом я организовал свою группу, которая называлась «Сердечный Привет». Но мы играли, играли, а вокалиста никак не могли найти. Тогда я повесил в рок-лаборатории объявление, что ищу вокалиста, и мне позвонил Лёша Булгаков: «Слушай, у тебя ансамбль без вокалиста, а я – вокалист без ансамбля…» И он приехал ко мне с Мариной, женой, мы поиграли, и он сказал: «А круто у нас получается! Давай играть вместе? Только называться будем „Легион”». Я покочевряжился какое-то время, а потом, конечно, согласился. У нас были мощные гастроли. – Сергей даже крякнул от удовольствия! – Весной 1989 года мы сначала поехали в Краснодарский край и две недели ездили по станицам. А потом отправились на Дальний Восток и там всё Приморье объездили.
– А как твоя мама относилась к тому, что ты увлекался рок-музыкой?
– Она говорила: «Займись делом!»
– А когда ты стал зарабатывать на жизнь гитарой, её отношение как-то изменилось?
– Изменилось, конечно. Но изменилось только с тех пор, как я попал в группу «Тайм-Аут». Тогда, кстати, и заработки появились человеческие. Она видела меня по телевизору, и ей нравилось, что сына по телевизору показывают, ей это было по кайфу.
Так, беседуя, мы перешли Яузу и спустились в скверик, в центре которого теперь стоит памятник пограничникам.
– Смотри-ка, раньше тут была деревянная лестница, а теперь каменная! – восхитился Сергей. – Знаешь, я сейчас собираю фотографии, сделанные до постройки высотки. Мне очень интересно, как тут всё было раньше. Я однажды смотрел по телевизору фильм о том, как её строили, и там как раз показывали старые фотографии. Оказывается, на её месте раньше стояли одно– и двухэтажные домишки. А мне всё время снится сон, будто я гуляю мимо этих старых домишек…
– Наверное, ты в прошлой жизни здесь жил, а в этой тебя вернули на родину.
– Вот потому я и хочу найти старые фотографии, чтобы понять, где я гуляю. Я, например, у Гиляровского вычитал, что к церквушке, что стоит на самом верху Таганского холма, вела каменная лестница от самой Москвы-реки и на большие праздники народ подплывал к ней на лодках, а потом по этой лестнице все поднимались наверх. А мы там на санках катались и, помню, удивлялись, почему вместо земли там одни кирпичи? А это, наверное, и были остатки той самой лестницы… А дальше, за Краснохолмским мостом, стоял монастырь, рядом с которым был выкопан пруд, и туда мы летом ходили купаться…
Но мы пошли в другую сторону, по набережной Москвы-реки к Красной площади.
– Знаешь, я давно уже живу в Ясеневе, но ноги иногда сами несут к родному дому, – сказал Сергей, оглядываясь на высотку. – Как-то раз мы с женой на Таганке покупали видеомагнитофон, а потом решили прогуляться по набережной. И вот идём, и я вдруг чувствую, что будто иду домой на Котельническую. Ноги будто след поймали и сами пошли…
Драйв Физтеха
Самое важное событие отечественной рок-жизни 1982 года произошло в городе Долгопрудном, в недрах Московского физико-технического института. В конце осени там состоялся рок-фестиваль, на котором заявила о себе «новая волна» (new wave) отечественного рока.
Концерты организовали сотрудник МФТИ и большой любитель рок-музыки Александр Кочин и студенты того же института Владимир Трущенков и Дмитрий Жур. Фестиваль длился два дня.
В первый день фестиваля на сцену Физтеха вышли «Альянс» Игоря Журавлёва, «Мистерия-буфф» Бориса Носачёва и «Телефон» Валерия Сюткина.
Выступление «Альянса» вызвало наибольший энтузиазм зрителей, ведь new wave был тогда у нас в стране в диковинку, а уж на русском языке и вовсе казался невозможным.
«Альянс» попал в поток «новой волны» за год до этого фестиваля. Музыканты тогда решили быть в авангарде нового движения и сделали много фирменных танцевальных вещей из репертуара групп The Police, Blondie, Duran Duran, Madness и других «волновых» ансамблей.
Певец «Альянса» Игорь Журавлёв рассказывал: «„Волна” – это был скачок от хардовых групп, и нам ещё не совсем было понятно, в чём же там состоял прикол. А для того, чтобы понять это, нужно сначала просто поиграть „фирменные” вещи – изнутри сразу становится всё видно».
Своё выступление на сцене Физтеха «Альянс» начал с коллажа, сделанного из песен американской «волновой» группы B-52, которую тогда у нас ещё мало кто знал. А потом зазвучали собственные вещи группы – «Я медленно учился жить», «Серое небо», «Сентябрь», «Я жду тебя на Киевском вокзале» и другие, написанные на стихи поэта Александра Елина. Все эти песни были исполнены впервые именно здесь, в Долгопрудном. На глазах у публики рождались новый стиль музыки, новый образ жизни и новый стиль жизни. Это было сродни чуду.
Сквозь бурлящий в овациях зал в гримёрку к музыкантам протиснулся звукорежиссёр Игорь Замараев.
– Ребята, если вы надумаете записать свою музыку, то время на одну песню мы для вас всегда найдём! В любой момент можете позвонить и приехать! – возбуждённо говорил он, пожимая музыкантам руки.
Но музыканты «Альянса» воспользовались этим предложением лишь четыре года спустя.
На том же фестивале они познакомились с художественным руководителем Костромской филармонии, который предложил ребятам профессиональную работу. И уже через пару недель «Альянс» в том же самом составе, что показался в Долгопрудном – Игорь Журавлёв (гитара, вокал), Андрей Туманов (бас), Сергей Володин (гитара) и Павел Чиняков (барабаны), – уехал в Кострому. Правда, на гастроли наши герои отправились не под собственным именем, а под названием «Кудесники». На складе филармонии от этих «Кудесников», распавшихся несколько месяцев назад, осталась куча неиспользованных афиш. Выкидывать эти афиши было жалко, ведь за их изготовление было заплачено из кармана филармонии, вот московским музыкантам и предложили поехать под уже готовым названием. Зато наши герои исполняли во время гастролей именно те песни, с которыми выступили на фестивале в МФТИ. И то, что не могли слышать поклонники рока в Москве, свободно слушали жители костромских городков и посёлков.
Впрочем, это торжество музыки продолжалось недолго. В предпоследней точке маршрута, после концертов в городе Буй приехавшая из Москвы комиссия сняла «Альянс» с гастролей с формулировкой «за безыдейность программы». Музыканты вернулись в Москву и обнаружили, что возглавили только что опубликованные чёрные списки групп, которым запрещалась всякая концертная деятельность. Ребята впали в депрессию, и в результате группа прекратила своё существование.
Игорь Журавлёв («Альянс») на фестивале в Физтехе. Фото из коллекции Д. Жура и В. Трущенкова
В 1986 году, когда «Альянс» собрался вновь и вступил в Московскую рок-лабораторию, Игорь Журавлёв напомнил своим коллегам о том давнем разговоре: «Ребята, надо найти этого Игоря Замараева, потому что он обещал нам одну песню записать!» Игорь Замараев тогда работал уже не в команде Ширкина, а в студии Московского Дворца молодёжи, но он помнил о своём обещании.
– Да-да-да, всё остаётся в силе, – сказал он ребятам, – на одну песню я вам всегда время найду!
Так была записана песня «На заре», ставшая неформальным гимном Московской рок-лаборатории.
Сам автор этой песни, Олег Парастаев, в 1982 году ещё не выступал в составе «Альянса», но поскольку он приятельствовал с Игорем Журавлёвым (они вместе учились в топографическом техникуме), то присутствовал на концерте в Долгопрудном в качестве зрителя. Олегу было вменено в обязанность обеспечить достойное завершение физтеховского приключения. Поскольку в те времена по советской традиции магазины закрывались рано, а фестивальный день должен был закончиться затемно, то Олег позаботился обо всём заранее и после концерта поджидал друзей-музыкантов с сумками, полными бутылок и закуси. Подхватив гитары и праздничную провизию, ребята весёлой гурьбой поехали к подружке Игоря Журавлёва на Дмитровское шоссе.
Те музыканты, что хотели остаться на второй день фестиваля, отправились ночевать домой к Саше Кочину, который жил здесь же, в Долгопрудном.
Во второй день выступали «Центр» Василия Шумова, «Рубиновая Атака» Владимира Рацкевича, «Город» Сергея Минаева и «Коктейль» Андрея Большакова и Александра Иншакова.
«Рубиновая Атака» долго отказывалась от участия в фестивале, но устроители всё-таки уговорили Владимира Рацкевича и его товарищей приехать выступить. Но вместо своего традиционного ритм-энд-блюзового репертуара «Рубиновая Атака» исполнила авангардную пьесу, посвящённую театру абсурда Ионеско. Басист «Рубинов» Илья Дубровский вышел со скрипкой, сам Рацкевич сменил электрогитару на обычную акустическую, что было и странно, и непривычно. В течение тридцати минут «Рубиновая Атака» исполняла одну и ту же повторяющуюся мелодию, которая как бы самоуничтожалась, а потом возрождалась вновь. Доведя зал до негативного экстаза, музыканты с чувством выполненного долга покинули сцену, собрали инструменты и укатили домой.
Полтора года спустя «Рубиновая Атака» прекратит своё существование, а Владимир Рацкевич соберёт новую группу «Вектор», которая будет исполнять брейк-данс-мюзик, и как хороший сёрфингист взлетит на новую волну…
Музыканты группы «Город» очень волновались, выходя на сцену Физтеха, ведь до сих пор Сергей Минаев и его соратники выступали исключительно для своих друзей-приятелей на мероприятиях Дома культуры завода «Красный пролетарий», отрабатывая за репетиционную базу. (Именно там их и услышал Александр Кочин, который, словно голодный до рока волк, рыскал по Москве и её окрестностям в поисках новых ансамблей.) Клавишник, который был самым старшим в группе и, казалось, должен являть собой образец несгибаемости и стойкости духа, настолько перенервничал, что был не в состоянии попасть в нужные клавиши, поэтому первую песню Сергею Минаеву пришлось отыграть на клавишах самому.
Василий Шумов и группа «Центр» всегда были желанными гостями в «Кофейне». Фото из коллекции Д. Жура и В. Трущенкова
Весёлые песенки, рассказывающие о житье-бытье городских мальчишек и девчонок, аранжированные в модной «волновой» манере, вызвали заметное оживление в зале. Уже к середине второй песни зрители начали притопывать, прихлопывать, и музыканты вдруг ощутили, как энергетическая волна накрыла их, будто тёплым, пушистым одеялом. Согретый всеобщими одобрением и поддержкой «Город» лихо доиграл программу до звонкого, жизнеутверждающего финала. Публика упорными аплодисментами не желала отпускать понравившуюся группу.
– Давай ещё! – кричали из зала.
Тогда осмелевший Минаев объявил:
– А сейчас мы вам сыграем… настоящий рок-н-ролл!
Зал в предвкушении нового удовольствия затих. И тут в возникшей тишине раздался голос певца Владимира Кузьмина, сидевшего в третьем ряду среди почётных гостей:
– Ну-ну, посмотрим, как вы сыграете настоящий рок-н-ролл!..
– Господи, ну зачем я ляпнул про «настоящий рок-н-ролл»! – сокрушался позже Минаев. Душа у певца, конечно, ушла в пятки, но тут уж пришлось соответствовать сказанному и исполнить рок-н-ролл, по-настоящему отрываясь.
– Ну и чего ты орал как резаный, когда мы рок-н-ролл исполняли? – поинтересовался гитарист у певца по дороге со сцены в гримёрку.
Читать бесплатно другие книги:
