Москва рок-н-ролльная. Через песни – об истории страны. Рок-музыка в столице: пароли, явки, традиции, мода Марочкин Владимир

Московская рок-лаборатория. Секретные материалы

Жарким апрельским днём 1985 года я шёл по улице Герцена – студенческой московской улочке, – как, выскочив из-за угла, меня чуть не сбили с ног музыканты группы «Ночной Проспект» Иван Соколовский и Алексей Борисов. Они сломя голову бежали в сторону Арбата, в руках у Ивана была большая полиэтиленовая сумка с пластинками Лёши – The Beatles, Cheap Trick, сборники рок-н-ролла, за них они пытались на пару дней выменять какой-нибудь клавишный агрегат типа Korg.

– Послезавтра в МДСТ[2] прослушивание московских неофициальных рок-групп! – прокричали они хором и скрылись в толпе, оставив меня удивлённо озираться по сторонам.

Добравшись к вечеру до телефона, я стал обзванивать знакомых музыкантов. Сведения, слухи и мнения были самыми противоречивыми, вплоть до таких: «Вас там всех перепишут по головам, как кроликов, а потом пересажают…» К сожалению, повод для пессимизма имелся, так как начало 1980-х прошло под знаменем борьбы властей с роком. Успокаивало одно – то, что Пётр Мамонов, лидер самого уважаемого и самого стрёмного ансамбля столицы «Звуки Му», тоже собирался участвовать в прослушивании.

В Москве в середине 1980-х сложилась странная ситуация, связанная с рок-музыкой. Власти не понимали этого увлечения молодёжи, рок-группы запрещались и разгонялись. В итоге с февраля 1984 по апрель 1985 года (то есть фактически до сейшена Доктора Кинчева в ДАСе) в Москве не прошло ни одного рок-концерта. Инициатором этих запретов явился Союз композиторов СССР. Престарелые профессиональные сочинители музыки были недовольны тем, что молодёжь предпочитает им молодых рок-певцов – Александра Барыкина, Константина Никольского, Алексея Романова, Бориса Гребенщикова, Виктора Цоя, Майка Науменко. Причём это недовольство было вызвано не столько творческими или идейными, сколько экономическими причинами. Много лет профессиональные композиторы жили на гонорары от своих песен и музыки. За каждое исполнение их произведений на радио, телевидении, на концертах, в ресторанах им перепадала «копеечка». Гонорарный поток долгое время был довольно мощным, и казалось, ничто не предвещало его оскудения, но с наступлением 1980-х он начал мельчать. Не нужно было прилагать много усилий, чтобы узнать, что часть денег стала уходить в пользу молодых авторов песен, которые – и это самое ужасное! – не принадлежали к цеху профессиональных композиторов и поэтов. С «чужими» везде и во все времена принято было разбираться достаточно жёстко. В ответ на растущую популярность рок-составов Союз композиторов СССР ввёл так называемую «процентовку», то есть обязал официальные рок-команды включать в репертуар песни «записных» композиторов, иначе группу просто не допускали до публичных выступлений. Тарификационные комиссии, как тройки ЧК, рыскали по всей стране и, настигая ансамбль, прямо на гастролях устраивали скорый суд и расправу. Те ансамбли, что отказывались идти на поводу у композиторов, расформировывались и разгонялись. Партийные власти поддержали композиторов, и в итоге в течение 1983 и 1984 годов было уничтожено, разогнано, задушено множество рок-коллективов, официально работавших в филармониях. Те, кто хотел петь свои песни, были вынуждены уходить в андеграунд. Подполье находилось вне зоны влияния Союза композиторов, тем не менее такая ситуация устраивала профессиональных композиторов, ведь в подполье смельчаков поджидала милиция, и нужно было быть действительно очень крутым, чтобы жить и творить в андеграунде.

Раздражение в среде молодёжи нарастало, и даже появилось ощущение, что страна оказалась на грани революции, и, чтобы как-то разрядить напряжённую ситуацию, КГБ предложил организовать прослушивания московских любительских рок-коллективов, чтобы в дальнейшем создать организацию, подобную Ленинградскому рок-клубу. Прослушивания состоялись 13 и 14 апреля в помещении МДСТ на Большой Бронной.

О том, как шла подготовка к тем легендарным прослушиваниям, рассказывает Булат Мусурманкулов, в то время заведующий сектором любительских объединений Единого научно-методического центра Главного управления культуры исполкома Моссовета:

«Мне позвонил Володя Горлинский, который тогда работал в Московском доме самодеятельного творчества, и сказал:

– Слушай! Есть одна идея! Ансамбли эти всякие… Надо собраться и обсудить! Надо что-то с ними делать!

А с Горлинским до этого связался Юра Резниченко, директор молодёжного центра Московского горкома комсомола, который находился на улице Герцена… Кстати, в помещении этого центра снимали программу „Что? Где? Когда?”… По телевизору казалось, что это – шикарное помещение. А на самом деле – маленькая каморка! Стол с волчком в середине, вокруг стулья – и всё, и больше места не было. Народ, толкаясь, стоял вокруг…

Про Резниченко говорили, что он был связан с КГБ. Поэтому и эту идею ему, скорее всего, подали гэбэшники, которым надоело гоняться по концертам и отслеживать рокеров. Видимо, они на это затрачивали слишком много усилий, много времени, а им хотелось, чтобы всё было под боком. И они дали команду: „Соберите! Уговорите! Пусть дают нормальные концерты! Всё равно же они дают концерты, так пусть выступают нормально, без боязни. А мы будем следить…” И они следили…

Прослушивания любительских рок-групп в МДСТ в апреле 1985 г. На первом плане – солистка «Ночного Проспекта» Наталья Боржомова

И вот мы собрались втроём и начали обсуждать. Я приехал от государственной структуры, Горлинский – от профсоюзов (он занимался ВИА), Юра Резниченко был от комсомола.

Юра сразу же взял разговор в свои руки и объяснил нам ситуацию, что есть мнение, что надо эти ансамбли выводить наружу, чтобы они существовали нормально, а не как пятая колонна:

– Ребята, есть такая мысль: много всяких подпольных ансамблей… надо работать с ними, чтобы повышать их уровень, чтобы они как-то росли. Вы же всё-таки специалисты! Но под нашим контролем!

– Ну хорошо! Давайте! Сделаем! – ответили мы с Горлинским.

С этого и пошло…»

В столичном рок-сообществе поначалу царил скепсис по отношению к прослушиваниям, которые собирался проводить МДСТ. 12 апреля музыканты-подпольщики собрались в Люблине, дома у бас-гитариста группы «Доктор» Сергея Сулименко, где долго решали, идти им на прослушивание или не идти. Но Мамонов сказал, что идти надо. Он пошёл сам, и за ним потянулся народ, потому что раз он не боится, то и другим не следует бояться.

«Петя – мудрый человек, – продолжает рассказ Булат Мусурманкулов, – он понимал, он видел, как дедушка Ленин, на много лет вперёд. Он знал, что надо выходить из подполья, что надо проявляться. И когда они проявятся, они сделают больше и для себя, и для движения, чем по квартиркам бегать. Петя – молодец! Он это понял. И за Петей пошли люди. Разумеется, они боялись, очень боялись, потому что они уходят под контроль советской власти и государственных органов и все выступления будут контролироваться, будут отслеживаться, тексты будут литоваться – будет работа под полным контролем государственных органов. Это, конечно, страшновато…»

13 апреля музыканты один за другим потянулись на Большую Бронную, 6, в помещение МДСТ[3]. Тяжёлая дверь открывалась и тут же плотно закрывалась, пропустив внутрь человека с музыкальным инструментом. Но меня там никто не ждал, и я провёл этот концерт за дверью Дома самодеятельного творчества, поскольку на прослушивание запускали людей исключительно согласно спискам.

На ступенях МДСТ толклось ещё несколько знакомых: Наталья Боржомова, солистка «Ночного Проспекта», Антон Павлюченко, помощник устроительницы подпольных концертов Тони Крыловой, Ефим Шапиро, студент полиграфического института, известный тем, что устроил скандальный сейшен «Бригады С» в общаге своего вуза… С Ефимом Шапиро мы тут же договорились провести концерт «Ночного Проспекта» у него в общежитии на Войковской. (Спустя некоторое время Ефим станет одним из администраторов рок-лаборатории, а в 1990 году мы с ним откроем первый в СССР рок-магазин «Давай! Давай!».)

В какой-то момент из дверей МДСТ стали выходить люди, чтобы покурить и обменяться впечатлениями. Выяснилось, что «Звуки Му» отыграли по полной программе, исполнив такие «спорные в идейно-художественном отношении» вещи, как «Серый голубь», «Муха – источник заразы», «Курочка Ряба», «Люляки баб», «Диатез» и др. Смелость Мамонова и его друзей вызвала молчаливый восторг. Песни «Звуков Му» для советской власти являлись явным «неформатом» (как сказали бы в 1990-х), но для ситуации, сложившейся в рок-сообществе, они должны были послужить лакмусовой бумажкой, которая позволила бы определить: можно ли общаться с новой структурой?

Внутрь МДСТ я проник только на следующий день, поскольку был вписан в списки в качестве директора группы «Ночной Проспект». Вчера воображение рисовало всякие ужасы, которые сегодня превратились в обычный Дом культуры, с невзрачным, хоть и выложенным мрамором вестибюлем, с небольшим зальчиком, вмещавшим около 600 зрителей, со скудно освещённой сценой. Необычным было напряжение, которое витало в атмосфере МДСТ. Многие считали, что этот концерт станет для них последним. Тем не менее все рвались в бой.

Впрочем, некоторые музыканты решили перестраховаться. Группа «Доктор» накануне ночью переписала слова своего хита «Серёга на морозе жуёт бананы» в более «приличный» вид, но уже во время концерта директор группы Антон Павлюченко выкрутил ручки на пульте так, что слов не было слышно вообще.

Ритм-энд-блюзовая группа «Ответный чай», назвавшись «ВИА „Молодость”», начала своё выступление с песни «Мой адрес – не дом и не улица». В зале поднялся хохот, заглушивший собой звучание порталов настолько, что Булату Мусурманкулову пришлось вмешаться, он пообещал, что если безобразие не прекратится, то «зал будет освобождён от публики». Но когда «Ответный чай» запел вторую песню, а это была несравненная «Увезу тебя я в тундру», смех поднялся пуще прежнего, только теперь народ, согнувшись в три погибели, хохотал под креслами. Музыканты вытащили джеки из комбов и ушли со сцены. Но тут уж я решил подшутить над ними, подошёл к Саше Яковлеву, вокалисту «Ответного чая» и сказал, что слышал в кулуарах, будто их собираются «винтить». Десяти секунд хватило, чтобы музыканты похватали свои инструменты и добежали до станции метро «Пушкинская»…

«Ночной Проспект» выступал последним. Отступать было некуда, поэтому Иван и Алексей принялись с упоением играть твисты и шейки, а уставший за день народ начал танцевать в проходе между креслами…

Вот какие группы участвовали в апрельских прослушиваниях: «27-й километр», «Близнецы», «Бульварный Никто», «ВИА „Молодость”», «Гулливер», «Доктор», «Ёлочный базар», «Звуки Му», «Зона активности», «Катарсис», «Люцифер», «Магнит», «Николай Коперник», «Ночной Проспект», «Опытное Поле», «Фаня», «Цейтнот», «Эльсинор». Не все из них дожили до наших дней, но героизм тех, кто не побоялся шагнуть в неизвестность, не должен быть забыт…

После бури воцарилась тишина. Все участники прослушиваний замерли в ожидании неприятностей. Но никого не арестовали, даже не отправили по месту работы или учёбы «телег», груженных «фактами».

«Я подготовил справку, в которой написал своё мнение о каждой группе, оценивая их как музыковед, – рассказывает Булат Мусурманкулов. – О „Звуках Музыки Московских улиц”, то есть о „Звуках Му” я написал, что эта группа культивирует эстетику отвратительного, безобразного, но очень сильная, использует очень сильные выразительные средства, и представляет опасность, если эта эстетика безобразного будет пропагандироваться с помощью этой группы. Ещё я написал, что запрещать „Звуки Му” ни в коем случае нельзя. Самое лучшее – просто не обращать на них внимания, и пусть они что хотят, то и делают. А остальных надо привлекать к общественной деятельности, чтобы всё это игралось не в подвалах, а нормально, как полагается, в клубах.

Вскоре после прослушиваний директор ЕНМЦ Нина Николаевна Базарова пригласила меня в кабинет, где сидел усатый мужичок с мужественным лицом. Он спросил меня:

– Как вы считаете, с этими ансамблями можно как-то работать? Они действительно не отщепенцы и не вредители?

Я ответил:

– Конечно, они не отщепенцы и не вредители. Просто они пишут свою музыку, играют свои песни. И конечно с этими ансамблями можно нормально работать. Они же не с луны свалились, это же наши люди! Поэтому мы и решили, что их надо как-то вытаскивать из подполья. Зачем они будут где-то скрываться, бегать? Пускай играют свою музыку открыто, как полагается. А мы со своей стороны, говорю, будем смотреть: что за тексты? Что за музыка? Каков уровень? Ну, как мы работаем с ВИА, так и с ними будем работать.

Он покивал:

– Очень хорошо! Мы так и думали.

Потом, когда он ушёл, Базарова сказала:

– Это – КГБ! Московский КГБ!

Я так скажу, что у меня полная уверенность, что если бы не КГБ, то рок-лаборатории не было бы никогда. Это была абсолютная инициатива КГБ, ведь там работали очень интеллигентные, тактичные люди, которые всё прекрасно понимали…»

После летних каникул 15 сентября в Московском доме самодеятельного творчества состоялось ещё одно прослушивание, на котором в присутствии Ю. Чернавского, М. Фрадкина и А. Петрова показали себя группы «Центр», «Браво», «Мистер Икс», «99 %», «Кросс», «Искусственные дети» и «Патруль».

За кулисами второго прослушивания впервые прозвучали слова «Московская рок-лаборатория». Это название придумал Булат Мусурманкулов: «В Питере рок-клуб мог существовать, потому что Питер всё-таки далеко от Москвы. А в Москве рок-клуб создать было невозможно, потому что мы находились под большим идеологическим давлением, ведь над нами здесь и горком партии, и управление культуры, и Министерство культуры, и ЦК КПСС! „Что это такое?! У нас же идёт борьба с роком!” Но в 1984 году вышло постановление Министерства культуры по усилению работы с самодеятельными ансамблями, и там была такая строчка: „…Организовывать творческие лаборатории…” Вот я и говорю:

– Давайте мы и организуем творческую лабораторию! Строчка-то есть!

Вот так мы и организовали творческую лабораторию рок-музыки!»

Решение о создании Московской творческой лаборатории рок-музыки было принято на удивление быстро. Уже 23 октября приказ был подписан тогдашним первым секретарем Московского горкома КПСС В. В. Гришиным. Первым директором новой рок-организации стал Булат Турсунович Мусурманкулов. Штаб-квартира Московской рок-лаборатории разместилась в Старопанском переулке, 1/5, в помещении Единого научно-методического центра Главного управления культуры исполкома Моссовета.

Само управление культуры находилось на Неглинке и представляло собой довольно чопорное чиновничье учреждение, зато на Старопанском бурлила пёстрая неформальная жизнь. Директор ЕНМЦ Н. Н. Базарова рассказывала, что тогда здесь нашли прибежище от злых ветров 1980-х, когда запрещалось всё и вся, более сотни молодёжных объединений самого разного направления: и любительские театры, и нумизматы, и даже травники, которых приходилось всерьёз защищать от нападок властей, буквально прикрывая грудью. Поэтому нет ничего удивительного, что рок-музыканты из андеграунда тоже пришли сюда.

Старопанский переулок даже выглядел очень весело и неформально: это была абсолютно по-московски изгибающаяся улочка, уходящая в глубь города. ЕНМЦ размещался на втором этаже старого здания дореволюционной постройки, на первом этаже которого находилась Дирекция театрально-концертных касс. Помещение центра следовало изгибам Старопанского переулка, и в самом конце извилистого коридора за актовым залом находился маленький кабинетик Булата. Сотрудники ЕНМЦ с интересом наблюдали, как туда строгой и уверенной походкой прошёл Вася Шумов, следом пролетела шумная Жанна Агузарова, за ними, вежливо здороваясь с каждым встречным, прошествовал Пётр Николаевич Мамонов…

26 октября в ДК имени Курчатова состоялось первое занятие рок-лаборатории. На сцене выступали группы «Клон» и «Центр». (Василий Шумов, лидер «Центра», договорился с руководством Дома культуры о проведении концерта, а Александр Катамахин, лидер «Клона», предоставил для концерта свою аппаратуру.)

Спустя две недели там же, в Доме культуры Курчатовского института, состоялось второе заседание рок-лаборатории, где впервые широкой публике явил себя «Вежливый Отказ». Ещё через пару недель в «Курчатнике» выступали «Звуки Му». Мамонов пел три часа без перерыва и не мог остановиться, впрочем, публика тоже не особо желала, чтобы концерт заканчивался.

Тем временем в Московскую рок-лабораторию вступали новые и новые группы. В январе в небольшом ДК при заводе «Красная Роза», который находился между станциями метро «Семёновская» и «Электрозаводская», состоялось очередное прослушивание. Рассказывает лидер хеви-метал-группы «Легион» Алексей Булгаков:

«Когда мы сдавали программу, подошёл Булат и говорит:

– Значит, так: тихо, спокойно! Никаких напульсников! Никакого выпендрёжа! Отыграли, поулыбались, подмигнули!

Алексей Булгаков на концерте в ДК города Химки

Потом он отвёл комиссию в какую-то комнату, о чём-то с ними побеседовал, видимо, подготовил их. После того как они расселись, Булат скомандовал нам:

– Начинайте!

И мы начали играть „Точите мечи!”. Яростно и громко.

Ещё меня Булат подучил, чтобы я общался с жюри. А там сидела женщина в кокетливой шляпке с вуалькой. Я пою: „Точите мечи!” – а сам ей улыбаюсь. Она заметила это и улыбнулась в ответ. „О! – думаю. – Клёво!”

Короче, когда мы отыграли все наши песни, Булат попросил нас подождать, а сам опять увёл жюри в ту же комнату. Потом выходит и говорит:

– Ребята, всё нормально. Всё залитовано. Поздравляю вас! Можете играть на площадках Москвы!

Так с подачи Булата и рок-лаборатории мы стали первой официально зарегистрированной металлической группой. Теперь мы могли играть в любых местах, единственное – мы должны были ставить в известность рок-лабораторию».

11 января 1986 года в ДК имени Курчатова Московская рок-лаборатория отмечала Новый год. В концерте, названном, естественно, «Рок-ёлкой», участвовали «Вежливый Отказ», «Ночной Проспект», «ВИА „Молодость”», «Звуки Му», «Браво», «Центр», «Бригада С» и приехавшая с берегов Невы группа «Мануфактура» – победительница первого питерского рок-фестиваля (с тех пор эти ребята успели ещё и в армии отслужить).

Триумфально прошло возвращение Жанны Агузаровой из мест не столь отдалённых, куда она угодила после «свинченного» концерта в Бескудникове, на большую сцену. Публика рукоплескала певице, а тем временем музыканты «Браво» с удивлением обсуждали только что полученное от Москонцерта приглашение на работу.

8 июня в Москве, в ДК МИИТа, прошёл большой концерт, на котором померялись силами лучшие группы Московской рок-лаборатории и Ленинградского рок-клуба: «Грунтовая дорога», «Нюанс», «Вежливый Отказ», «Ночной Проспект», «Центр», «ВИА „Молодость”», «Звуки Му», «Бригада С», «Николай Коперник», а также «Кино», «Алиса», «Аквариум».

«Звуки Му» на фестивале в ДК МИИТа. 8 июня 1986 г. Фото Георгия Молитвина

В начале декабря 1986 г. в кафе «Метелица» на Калининском проспекте состоялся Форум творческой молодежи, на котором обсуждались проблемы андеграунда. Именно там состоялось первое выступление возрождённой группы «Альянс», которую вновь собрал певец и гитарист Игорь Журавлёв

Концерт был разбит на три отделения, в каждом участвовали три московские и одна питерская команда. Но это не означало, что все питерцы выступали в качестве хедлайнеров. В первом отделении играли «Грунтовая дорога», «Нюанс», «Звуки Му» и «Кино», но народ пришёл слушать в первую очередь именно «Звуки Му». Пётр Николаич был хорош: он выкатил на сцену стеклянный медицинский столик и вальсировал с ним под «Муху», «Серого голубя», «Курочку Рябу».

Старались не отставать от «босса» и другие московские музыканты. Юра Орлов («Николай Коперник») отыскал где-то настоящую арфистку, и невозмутимая барышня вкупе с орловскими «Дымками» довели публику до шокового состояния. Безмятежная песенка «Ночного Проспекта» и Наташи Боржомовой «Ох, если бы я умерла, когда я маленькой была…» унесла зал в эйфорию. Продолжительными аплодисментами, переходящими в овацию, был встречен Гарик Сукачёв: его «Маленькая Бэби» являлась главным московским хитом весны 1986 года.

Этот концерт послужил, кроме всего прочего, серьёзным испытанием для некоторых музыкантов. «Грунтовая Дорога», почитавшаяся тогда за самую техничную московскую группу, ещё некоторое время поковырялась в блюзах, а потом её участники разбежались по другим коллективам. Из «ВИА „Молодость”» уже к зиме 1987 года получились две группы – «Биоконструктор» и «Прощай, молодость». «Нюанс», в составе которого на сцену ДК МИИТа выходил талантливый певец Владимир Бажин, развалился сразу же после концерта, но спустя год на свет появился тот «Нюанс», который в течение всей своей недолгой жизни пользовался особой любовью у публики, а Бажин собрал металлическую группу «Тяжёлый день».

Концерт начался в три часа пополудни, а закончился, когда часы пробили полночь.

В том же 1986 году Булата Мусурманкулова на посту директора рок-лаборатории сменила Ольга Опрятная, до этого момента работавшая в отделе дискотек Всесоюзного научно-методического центра.

На вопрос «Не обидно ли было отдавать своё детище в другие руки?» Булат отвечал так:

– Сначала было обидно. Вроде старался… А потом я, конечно, понял, что у меня нет таких возможностей, которые могли бы помочь всё это дело дальше двигать. В Москве это же гораздо тяжелее, чем в Питере! Тут же все тебя давят! А Ольга смогла выстоять. У неё сильный характер. И когда я это осознал, уже стало не обидно. У Ольги была огромная пробивная сила. Опрятная была очень тесно связана с Н. Б. Жуковой, замминистра культуры СССР, и через неё она очень много делала. Она и с гэбэшниками решала вопросы, и в горкоме партии тоже были люди, которые понимали необходимость рок-лаборатории и часто шли навстречу. Я понимал, что именно она сможет это дело двигать. А я не смогу. Просто нет таких возможностей!

Ближайшими помощниками Ольги Опрятной стали авторитетные в андеграунде люди: Александр Агеев (концертный администратор) и Виктор Алисов (технический директор).

«В какой-то момент я стал замечать, – рассказывает Александр Агеев, – раз в „Курчатнике” концерт клёвый, два – клёвый. Кто-то их организовывает – и я на них хожу. Сначала я думал, что это сам „Курчатник” организовывает. Но потом я стал замечать неких людей, которые выходят на сцену, говорят какие-то умные слова о каком-то клубе не клубе, а рок-лаборатории, тут и Булат Турсунович появился. Я сначала к нему настороженно отнёсся: солидный человек, всё время в пиджаке. А потом как-то у меня на квартире собралась тусовка. Позвонил Кинчев, спросил, нельзя ли кино посмотреть. И пришёл вдвоём с Башлачёвым. Потом вдруг Жанна звонит. „Я, – говорит, – приду”. И тоже не одна пришла, а с какой-то девушкой. „Это, – говорит, – моя сестра”. И тут позвонил Булат Турсунович. Все в один момент. Я говорю: „Заходи. Тут собралась приятная компания”. И он пришёл. Я не знаю, кто ему дал телефон, да это и не важно. И как-то он быстро огляделся: мы кино смотрим, лица ему все знакомы, – а я спросил, нельзя ли через него билеты в „Курчатник” доставать, а то очень трудно туда попадать. Он говорит: „Да приходи. Тебе я всегда дам”. И потом я уже тупо к нему в это ЕНМЦ за билетами приходил.

Потом я понял их систему: у них есть художественный совет, где они собираются и про музыку разговаривают. И однажды я вдруг услышал от них, что организуется рок-лаборатория и туда нужен администратор… А я был тогда инженером и руководителем проекта – и это тогда была очень крутая должность. Я работал-то хорошо, но по советским тогдашним меркам был человек довольно „странный”, да ещё студия у меня параллельно была, и времени особо не было: ведь работаешь восемь часов, а потом ещё пишешь до ночи, а то и всю ночь. Мне не в материальном плане было сложно, а в том, что брежневская обстановка уже сильно меня затрахала. И я решил, что надо идти в рок-лабораторию. И вот в один день я сидел у себя на работе и грустил.

Было обеденное время, а это самое плохое время: пообедал – и надо чего-то делать, а все в теннис играют. Мне же это всегда было не в кайф. У меня были телефоны членов художественного совета, которые мне дал Булат Турсунович. Он сказал, что будет, мол, конкурс, но так как меня все эти люди знают… Троицкий, например, мне кассеты давал на запись, и Шумов меня знал. Я наменял двушек и стал звонить:

– Как вы думаете, если бы меня в администраторы рок-лаборатории…

Троицкий говорит:

– Давай! Ништяк!..

Шумову тоже дозвонился. Он говорит:

– Я не против.

А потом было собрание в ЕНМЦ. Мне сказали: „Приходи в 8 часов”, – и я пришёл. И не то чтобы я волновался, но мне очень хотелось туда пойти работать. А ведь тогда, чтобы такое решение принять, нужно было все мосты сжечь. Поэтому мне нужно было не просто обещание, что меня берут, мне нужно было, чтобы меня действительно туда взяли. Конечно, если бы этого не случилось, я бы по-прежнему работал инженером и одновременно занимался студией. И всё же хотелось повернуть жизнь на сто восемьдесят градусов.

Я пришёл, никакой толпы соискателей не было. Ещё только Коля Вишняк там был – и всё. Его, по-моему, Липницкий привёл. Но я и Липницкому звонил – он тоже не возражал, чтобы я стал администратором рок-лаборатории, поскольку ни в чём плохом я замечен не был, а только в хорошем.

Короче, все они сидят, а я стою, и они мне говорят:

– Ты давай, расскажи про себя.

А какая у меня была биография?

– Вот я инженер, – отвечаю, – но у меня есть фонотека…

Тогда Опрятная задала мне каверзный вопрос:

– Какие группы ты любишь?

Я честно сказал:

– Я люблю „Аквариум”, „Зоопарк”… ещё „Центр”…

А она восклицает:

– Это же всё ленинградские группы!

А я говорю, что группы на ленинградские или московские я не делю. Потом было голосование, и все подняли руку за.

– Ну и когда ты будешь? – спрашивают.

«Бригада С» на «Рок-Ёлке» выступала в таком составе: верхний ряд – Константин Гаврилов (клавиши) и Александр Горячев (гитара), средний ряд – Сергей Галанин (бас) и Карен Саркисов (барабаны), впереди всех – Гарик Сукачёв

А дело было в декабре.

– Мы, – говорит Оля, – готовим ёлку, ты готов помочь нам?

– Я готов, но у меня ведь работа, и я, конечно, вот так сразу уволиться не могу, так как на мне лежит большая ответственность.

– Хорошо, – говорит Оля, – ты увольняйся, но ёлку ты проведёшь, и это будет как бы твой испытательный срок.

Я заявление написал. Отдел кадров был в панике, поскольку я потребовал сделать всё срочно. Но там уж за меня шеф пошёл, он сказал, что рок – это моё призвание. Я ведь так прямо и сказал, что ухожу в рок-музыку. Пишу заявление по собственному желанию, но пишу в нём, куда ухожу. И шеф меня поддержал.

– Да, – говорит, – это его судьба.

А бегунок в отделе кадров я оформил за десять дней, всё прошёл, но я как пуля летал».

Александр Агеев организовал и провёл 31 декабря 1986 года ту знаменитую ёлку в кафе «Метелица» (или «Метле», как говорили в народе), первую, когда самое буйство было. На сцене выступали «Тяжелый День», «Коррозия Металла», «Вежливый Отказ», «Крематорий», «Клон», «Центр», «Николай Коперник», «Магнит», «Молодость», Сергей Рыженко и «Звуки Му». Танцевали все, невзирая на прикид, будь то пиджак или косуха. И не беда, что кто-то из фанов в экстазе прокусил ногу басисту «Магнита» – это ведь жизнь. Рокерская, конечно, полная приключений и неожиданностей. А впереди их, конечно, будет ещё немало!

Рок-лаборатория быстро и энергично наладила концертную деятельность в столице.

«Концертов стало намного больше, – вспоминает Алексей Булгаков. – Как прорвало! А ведь до этого ничего нигде не было. А тогда каждую неделю стали проходить концерты и всегда – аншлаги. Как рок-музыку разрешили, все хлынули на рок-концерты! Причём работали мы в основном на больших площадках, таких как ДК имени Горбунова, ДК МАИ, ДК МИИТа на Новослободской, всё происходило шумно и весело, народу было много – в то время это был праздник жизни».

В феврале 1987 года началось приключение под названием «Горбушка», тогда ДК имени С. П. Горбунова на несколько лет стал символом рок-движения в столице. На концертах рок-лаборатории стоял невероятный ажиотаж, там собиралась вся музыкальная Москва, а сейчас такого места в городе нет, и даже трудно предположить, появится ли ещё что-то подобное.

26 октября 1987 года и вовсе случилось уникальное событие: по приглашению рок-лаборатории в Москву с концертами приехала финская панк-группа Sielun Veljet (в европейских чартах – L’mourder). Таким образом Московская рок-лаборатория прорвала монополию Госконцерта СССР на приглашения зарубежных артистов.

А это вообще из области фантастики! Гитарист «Вежливого Отказа» Рома Суслов лабает джем с музыкантами из UB40! Фото Георгия Молитвина

Но главное достижение Ольги Опрятной состояло в том, что она добилась, чтобы Министерство культуры тарифицировало любительские ансамбли, входившие в состав рок-лаборатории, и музыканты-любители теперь могли вполне легально получать деньги за выступления.

Прослушивания происходили в Малом зале ДК имени Горбунова с 30 сентября по 2 октября. Разумеется, не обошлось и без анекдотов: «Манго-Манго», например, получили высшую ставку – 7,5 рублей за концерт, а «Звуки Му» – низшую, 4 рубля. Зато теперь группы рок-лаборатории могли совершенно легально выезжать на гастроли по городам СССР.

Интересно, что с приходом Опрятной рок-лаборатория переехала в другую комнату, ближе ко входу. Сделано это было явно для того, чтобы рокеры своим неформальным видом не пугали сотрудников ЕНМЦ. Но та комнатка оказалась катастрофически маленькой, и вскоре перестала вмещать всех музыкантов рок-лаборатории. Тогда Опрятная и её команда переехали в соседнюю комнату, которая была побольше.

Вообще рок-лаборатория регулярно переезжала из комнаты в комнату, сменив их, наверное, с полдюжины. Постоянным было только место для курения на лестнице, которое вскоре превратилось в биржу музыкантов. За несколько лет стены лестничного пролёта были сплошь уклеены объявлениями, в которых группы извещали о поисках нужных музыкантов. Именно отсюда началась история многих популярных ансамблей.

«Мы познакомились совершенно случайно, – рассказывает Александр Минаев, лидер группы мотологического рока „Тайм-Аут”. – Я искал себе гитару понавороченней в смысле формы, и в рок-лаборатории мне дали телефон Паши Молчанова, сказав, что у него есть самопальная гитара „ласточкин хвост”. Мы встретились, гитара мне не понравилась. А у него как раз возникли проблемы с группой „Мартин”, в которой он тогда играл, и я ему предложил петь у нас в группе „Шок”, а он взял и согласился».

Через несколько недель группа уехала на работу в Дагестанскую филармонию, а там уже были отпечатаны тысячи афиш с названием «Тайм-Аут» – и нашим музыкантам предложили взять это название. Так «Шок» превратился в «Тайм-Аут»…

…И всё-таки почему именно КГБ пришёл на помощь рокерам? Для каких целей КГБ инициировал создание Ленинградского рок-клуба и Московской рок-лаборатории?

Можно предположить, что КГБ был обеспокоен ростом молодёжного нигилизма, который породила борьба Союза композиторов и партийных чиновников с роком. По всей видимости, среди гэбэшных аналитиков существовало устойчивое мнение, что страна может пойти вразнос, если молодёжи не предоставить площадку, пусть даже закрытую, типа гетто, где она смогла бы реализовать свои устремления.

По другой версии, в рок-клубах готовили «ударные батальоны перестройки», чтобы развалить великую страну.

Но существует и третья версия, согласно которой перестройку инициировали офицеры КГБ, которые в 1960-х годах, во времена своей юности, ходили на сейшены с участием различных рок-групп, таких как «Сокол», «Скифы», «Аргонавты», «Оловянные Солдатики» и т. д. Став к середине 1980-х полковниками и генералами, они сделали попытку вернуть страну в атмосферу романтики, которую они так любили в 1960-х.

Александр Скляр и солист Sielun Veljet Исмо Аланко

«На каждый концерт, который устраивала рок-лаборатория, двадцать билетов я отдавал гэбэшникам, – вспоминает Булат Мусурманкулов. – Если честно, то я специально это отслеживал. Я же знал, какие места им отведены. И вот смотрю: там пацан какой-то сидит, там – девчонка. То есть они эти билеты отдавали своим детям!»

Группа «Ва-банкъ» настолько крепко подружилась с финскими панками из ансамбля Sielun Veljet, что получила приглашение приехать с гастролями в Финляндию. В апреле 1988 года «Ва-банкъ» выступил в десяти финских городах. По окончании тура влиятельная финская фирма грамзаписи Polarvox предложила гостям из СССР поработать в студии над синглом и даже прикрепила к ним своего лучшего звукорежиссера Ти Ти Оксала. Неделя работы дала материал для целого альбома. Это была первая запись советской рок-группы в западной студии.

КГБ продолжал поддерживать рок-лабораторию и дальше.

В апреле 1988 года «Звуки Му» впервые вырвались за границу, в Венгрию, на фестиваль «Венгерская морковка» («Hungary carrot»). Поначалу Министерство культуры не желало выпускать группу на зарубежные гастроли. Поездку предварило панковское восстание в столице, вспыхнувшее в поддержку директора ЕНМЦ В. К. Сергеева, куратора рок-лаборатории, положившего свой партбилет в защиту этой поездки. По тогдашним правилам его автоматически должны были освободить от должности директора ЕНМЦ, но панки в полном прикиде, с ирокезами на головах и воинственно торчащими булавками в куртках, явились в Главное управление культуры на улице Неглинке и отстояли своего директора. О том, как всё происходило, рассказывает сам Владимир Кириллович:

«Группа „Звуки Му” считалась тогда почему-то одной из самых одиозных групп, хотя были группы более экстремальные и по музыке, и по текстам, но, видимо, сама эпатажная манера Пети Мамонова привлекала к нему внимание, и считалось, что его нельзя никуда выпускать, что он – только для внутреннего пользования, и то ограниченного. А тут – международный фестиваль! Но мы в рок-лаборатории решили, что „Звуки Му” – наиболее достойная группа, которая может представлять рок-лабораторию за рубежом. Этот вопрос был достаточно легко согласован с Московским горкомом комсомола, к нам от них пришёл новый инструктор Игорь Дёмин, с которым мы все быстренько решили и начали через комсомол оформлять им загранпаспорта. Но когда паспорта были уже оформлены, в управлении культуры при исполкоме Моссовета нам сказали, что группа за рубеж не поедет, потому что она позорит честь, лицо и достоинство нашей страны и всего нашего советского искусства. А мне пригрозили, что я буду исключён из партии и снят с работы, если буду продолжать настаивать на этой поездке.

А за пару недель до этого состоялась коллегия по поводу шаржистов, то есть самодеятельных художников, которые только-только начали осваивать Арбат. Они там нарисовали шаржи на членов нашего политбюро и Верховного Совета, и какой-то дотошный член Верховного Совета нарочно купил у художника портреты Лигачёва и ещё кого-то с нашей литовкой и передал всё это в управление культуры, где и состоялась коллегия, на которой меня с моим замом Ларисой Самарьевной Утикеевой грозились исключить из партии.

Пётр Мамонов в Старопанском переулке. 1987 г.

Вот и в этот раз начальник управления культуры Олег Витальевич Беликов грозно спросил меня:

– Ты соображаешь, что делаешь? Я не ожидал от тебя такой близорукости! Ничего этого не состоится!

Я вернулся на Старопанский переулок в ЕНМЦ, мы встретились с Опрятной, погоревали-посетовали, и вдруг она говорит:

– А что, Владимир Кириллович, демократизация у нас всё ж таки началась, давайте мы сейчас подключим к этой проблеме нашу рок-н-рольную общественность!

Конечно, это была авантюра, после которой, в случае её неудачи, и разговора уже не могло быть о том, чтобы мне и ей оставаться на работе. Но, конечно, ребята не могли упустить возможность провести такую зажигательную акцию. Ольга собрала на Старопанском панков и металлистов, и вся эта живописная толпа пешком направилась оттуда на Неглинку, прямо в управление культуры. Охраны там ещё не было, и они свободно поднялись на второй этаж, отлавливать начальника. Но Беликова в тот момент на месте не оказалось, он уехал на какое-то совещание, правда оставив в кабинете своё пальто, так как собирался вернуться на работу. Но секретарша отыскала его и предупредила: „Олег Витальевич, ни в коем случае не появляйтесь в стенах управления, потому что вас здесь ожидает агрессивная толпа с цветными волосами и металлическими заклёпками!” И он прямо с совещания поехал к себе домой. Таким образом, акция состоялась, но мы оказались перед неизвестностью: что же будет на следующий день? На положительный исход дела мы не надеялись.

Но спецслужбам, как и положено, стало известно о нашей акции, и у них, как всегда, было более глубокое мнение по этому поводу. Ко мне пришёл человек с Лубянки, мы поговорили, и я убедил его, что всё будет нормально, потому что „Звуки Му” – это хорошие ребята. Но его можно было и не убеждать, так как возражений с их стороны не было, как зачастую и в других подобных конфликтных ситуациях.

– Ну хорошо, – говорит он, – в котором часу ты будешь у Беликова?

– В половине третьего, – отвечаю.

– Не волнуйся, всё будет хорошо, – сказал он.

Беседа с Беликовым началась достаточно агрессивно, Беликов орал и топал ногами:

– Это безобразие! Это террор!

Но тут раздался телефонный звонок, – я уже знал, с кем он должен был говорить, – и после этого разговора тон его радикально изменился, и, положив трубку, он сказал:

– Ну хорошо, Сергеев, я подумал и решил: давай ребят отправим. Пусть они съездят, посмотрят… Но смотри там у меня!..

Итак, „Звуки Му” были выпущены в Венгрию, где произвели настоящий фурор. Но Олега Витальевича Беликова, столь осторожно действовавшего в той ситуации, можно понять, ведь прошло едва-едва четыре месяца с того момента, когда он заработал себе инфаркт, пытаясь во время выступления „Наутилуса Помпилиуса” на „Рок-панораме” в Лужниках объяснить ребятам из отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС, что означают строки „Скованные одной цепью”, а тут рокеры предлагают новое безумство, за которое отвечать опять же придётся не им, а ему, начальнику управления культуры. Дело в том, что тогда буквально не по годам, а по месяцам менялась психология работников партии, как горкомовцев, так и цековцев. В них проявился тогда скрытый конформизм, причём гораздо больший, чем у простого обывателя. Если бы перестройка шла снизу, то они бы с пеной у рта и бия себя в грудь отстаивали те устои, которые существовали, но поскольку перестройка была начата сверху, по команде, так привычно, так номенклатурно, то они, естественно, трансформировались в соответствии с очередным приходящим циркуляром. Но так как многие циркуляры рождались спонтанно, то они не сразу могли сориентироваться, насколько это серьёзно, что всё это – действительно правда, а не обман, и не участвуют ли они в какой-то игре по отношению к народу, к населению, в том числе и к рок-лаборатории, и что можно делать на самом деле, а где нужно делать вид, что можно делать.

Значок Московской городской лаборатории рок-музыки

… Эта поездка стала открытием и для меня, и для ребят из группы „Звуки Му”. Жили мы там в какой-то школе, достаточно аскетично, но сам концерт проходил на огромном стадионе. Народу было тьма, потому что это был очень престижный фестиваль, который уже зарекомендовал себя в мире. А „смотреть там у меня” действительно пришлось. И самое страшное случилось перед концертом. Венгерские товарищи не поскупились и каждой группе выдали по ящику белого сухого вина, и наши изрядно поработали над этим вином, причём особенно постарался Лёша Бортничук, младший брат Пети Мамонова. За час до выступления он, сидя на стуле, просто отключился. Я был в панике: как можно уронить честь и достоинство страны на таком ответственном фестивале после таких сложностей отъезда? Но Петя Мамонов сказал:

– Не волнуйся, Кириллыч. Всё будет как надо!

И действительно, минут за пятнадцать до начала концерта Лёлика растолкали и он, как говорится, вставив спички в глаза, на автопилоте пошёл на сцену. Группа имела потрясающий успех, тем более что это была первая настоящая рок-группа из Советского Союза. Петя там просто всех потряс, а его брат виртуознейше играл на гитаре! Во время игры у него несколько раз вылетал из гитары джек, но это только способствовало угару, драйву и тому, что публика ещё больше балдела. Скандировали и аплодировали им бесконечно».

История Московской рок-лаборатории прервалась летом 1992 года, когда в результате либеральных гайдаровских реформ были разрушены горизонтальные связи отечественного рок-пространства. Из-за того что были отпущены цены на потребительские товары и услуги, стало невозможно отправить группы на гастроли, так как железнодорожные билеты теперь были не по карману музыкантам, а билеты на концерт – не по карману публике. Проведя на Шаболовке, в Доме культуры текстильного института, свой последний фестиваль «Черёмуха-92», Московская рок-лаборатория самоликвидировалась. Вслед за ней закрылись Ленинградский рок-клуб и сотни других рок-клубов, разбросанных на просторах России…

С чего начиналась «Горбушка»?

В 1990-х годах «Горбушка» стала главным залом отечественного рок-сообщества. Здесь начинали свои гастрольные туры многие отечественные звёзды рока: Чиж и «Ария», «Аквариум» и «АукцЫон». Хорошо известно, что если московская публика примет программу, значит, это действительно цельно, ново, интересно, важно и актуально. Слушатели в «Горбушке» были настоящим всероссийским худсоветом.

«Для меня ДК Горбунова – это одна из самых пронзительно честных концертных площадок в стране, – говорил в эфире радиостанции „Эхо Москвы” лидер группы „Чайф” Владимир Шахрин. – Есть много известных концертных залов, но во многих из них периодически происходят какие-то непонятные концерты, являющие собой некий фарс, где тщательно имитируются успех и аншлаг. В „Горбушке” такого не было с первого концерта, здесь люди или приходят, или не приходят…»

«„Горбушка” – это лучшее место если не во всей стране, то в Москве, – сказал как-то Юрий Шевчук. – Она очень демократична. У меня однажды был концерт в „России”, там на удивление молчаливый зал. Даже у моих друзей, пришедших на концерт, были „кремлёвские” лица…»

Музыкальная история «Горбушки» забурлила уже в начале 1960-х. Говорят, что именно здесь собирались на свои сейшены первые советские джазмены. Но рокерская биография «Горбушки» началась 14 февраля 1987 года, когда Московская рок-лаборатория провела здесь свой фестиваль с обнадёживающим названием «Фестиваль надежд».

Популярность группы «Ва-банкъ» началась с «Фестиваля надежд». Первые хиты группы «Почему?», «Максималист», «Высший пилотаж» выявили максималистский склад характера группы. Особый восторг у публики вызвали песни-шутки, такие как «Девочка», потому что подобные песни рождаются только у героев, однажды победивших в неравной схватке с обстоятельствами

«Нас ведь никуда не пускали, – вспоминает главный концертный администратор Московской рок-лаборатории Александр Агеев. – В маленькие залы – пожалуйста, а в большие – нет! Я разговаривал с работниками разных ДК, и они говорили так:

– Наша задача – чтобы было тихо.

А „тихо” – это кружки или какой-нибудь струнный оркестр. И я их понимаю, потому что те, кто не хотел „тихо”, потом кончили печально. Перестройка ещё только-только начиналась, поэтому если был звонок из Комитета по культуре – тогда: „Да!” Нет звонка – тогда: „Нет, мы лучше чай попьём!”

И когда мы готовили „Фестиваль надежд”, я вспомнил, как в начале перестройки мне позвонил Саша Самойлов, лидер ансамбля „Последний Шанс”, и пригласил на шефский концерт, который его ансамбль давал в каком-то Дворце культуры на „Багратионовской”. Я ещё долго на карте его искал, потому что тогда никто ещё не знал, где находится ДК имени Горбунова. И я почему-то зашёл не со стороны метро, а с противоположного конца. Передо мной – аллея в цветах, в конце которой удивительное здание. Я просто замер перед ним на несколько секунд! Это ж настоящий конструктивизм, реальный русский авангард!

Когда я вошёл внутрь, то сразу потерялся-запутался и долго бродил по лестницам. Но вот зашёл в большой зал – и меня обуял восторг! Там были и бельэтаж, и балкон, и даже антресоли! Это меня просто поразило! И когда встал вопрос о том, что для фестиваля надо найти большой зал, я сразу поехал в „Горбушку”. Директор ДК принял меня очень по-доброму. Может, из-за того, что они там на заводе имени Хруничева делали космические аппараты и у них уже было новое „мышление”?

Но, конечно, в Доме культуры тоже бумагу от Министерства культуры потребовали. Но те тогда сказали „Да!”. Я так понимаю, что критериев для принятия положительного решения было два: во-первых, большое помещение, чтобы все наши рокеры могли там уместиться, а во-вторых, чтобы ДК находился не в центре города, а на отшибе, где начальству не были бы видны „безобразия”.

Ну и почему-то согласилась милиция. Я имею в виду местное отделение. Они сказали: „Вот у нас есть дядя Коля, похожий на Шварценеггера…” Я посмотрел на него и пришёл в ужас: рост дяди Коли был, что называется, метр с кепкой. Казалось, что дубинка была больше его. Я сначала испугался, думал, что его затопчут во время рок-концерта. Но нет! Дядя Коля один успевал везде. Он был и секьюрити, он и раненых-покалеченных собирал, и пьяных складывал в отведённой для этого комнате. Потом он эту комнату запирал, чтобы они не ушли случайно, а вечером после концерта он её отпирал. Мы с фонариком туда заходили.

– Отбери своих! – говорил он.

Я „своих” отбирал, а остальных милиционеры доставляли в отделение.

Пропуск на «Фестиваль надежд»

Иногда народ пытался пробраться в „Горбушку” по водосточной трубе. Тогда я просил дядю Колю снять их с трубы, потому что если они упадут и разобьются, то нам же их потом в больницу тащить. Лучше я дам им билет, и пусть они спокойно зайдут в ДК. Я всё делал по-честному. Я выходил на служебный вход и спрашивал:

– Иногородние есть?

– Есть!

– Сюда! Откуда прибыли?

И если человек не врал, а сразу было видно, если не врал, то я снабжал его билетом. Потому что если человек приехал специально, потратился на транспорт, то, значит, он ничего плохого не сделает.

У меня очень радостные воспоминания от „Горбушки”. Я на фестиваль всегда приезжал с утра. Я сидел внизу, в фойе, когда люди ещё только репетировали, но мне так было хорошо! Я ощущал себя там как дома. И никогда у меня не было головной боли ни с администрацией, ни с билетёрами – там всё работало как часы! Персонал там был обалденный! Бабушки как на подбор! А те бабушки коня на скаку остановят! Не дай бог – пожар: они знают, как пользоваться огнетушителем, поэтому они никуда не убегут, а всё загасят. Они все – и билетёрши, и гардеробщицы – были просто великолепны! Я так с ними подружился, что они говорили мне, кто у них самый любимый музыкант. Бабушки ходили на все фестивали и все группы слушали, после чего каждому музыканту давали очень точные оценки. Они говорили, что их самая любимая группа – это „Крематорий”:

– Вот только название не очень! Пусть они сменят название!

Но музыка „Крематория” им очень нравилась…»

Лидер группы «Крематорий» Армен Григорян как-то рассказывал, что выступление на «Фестивале надежд» в 1987 году в «Горбушке» стало первым концертом «Крематория» на большой сцене: «Я хорошо помню этот концерт, это было очень странно. Тогда никто из нас даже предположить не мог, что у „Крематория” когда-нибудь будут выходить пластинки. Мы не ставили перед собой никаких целей, а просто плыли по течению, куда судьба вынесет. Тем не менее, поскольку мы шли эволюционным путём, было совершенно логично, что из подвала в булгаковском доме мы вылезли на сцену в „Горбушке”. Но самое главное: чтобы в том месте, куда тебя выносит эта река судьбы, ты мог выступить достойно. Футболист, если он настоящий футболист, он – футболист везде. Он должен и в Лужниках как следует играть, и на „Маракане”, и у себя во дворе. Мы везде стремились держать уровень, и, видимо, стремление к этому было самым главным для достижения успеха. Вот и на том концерте мы решили каким-то образом устроить зрелище. Один наш приятель, который учился в МГУ и знал латынь, перед нашим выходом прочитал со сцены текст песни „Крематорий” на латыни. В это время мы запустили дым, но так как занавеси были ещё закрыты, то дым пополз изо всех щелей – и началась лёгкая паника: не пожар ли это? А когда занавесь открылась и начал играть „Крематорий”, то весь дым повалил в зал. Мне кажется, это было очень зрелищно».

«Для меня лично „Горбушка” стала трамплином на Запад, – вспоминает бас-гитарист „Звуков Му” Александр Липницкий, – потому что два последних фестиваля рок-лаборатории отслеживали западные продюсеры. Я очень хорошо помню, как на наш концерт пришли Брайан Ино и Норманн Тейлор. Был очень удачный концерт, им очень понравилось. Это был второй фестиваль, на котором они присутствовали, и уже тогда они с нами сотрудничали. Так что для судьбы „Звуков Му” фестивали рок-лаборатории в ДК имени Горбунова сыграли определённую роль именно потому, что на эти два фестиваля приходили наши западные продюсеры».

Московская рок-лаборатория подняла «Горбушку» до такого уровня, что она стала всесоюзной сценой, и все, и Земфира, и «Гражданская Оборона», знали, что в «Горбушке» надо сыграть обязательно, потому что если ты там сыграл, то ты получил некий статус.

Подхватившие эстафету Игорь Тонких и Александр Ларин вывели «Горбушку» на мировой уровень. Они привезли в Москву многих легендарных рокеров – и Диаманду Галас, и Генри Роллинза, и Sonic Youth, и Leibach, которые выступали именно в «Горбушке». Здесь сбылась мечта лидера группы «Э. С. Т.» Жана Сагадеева сыграть на одной сцене с Лемми и его ансамблем Motorhead. С тех пор многие западные музыканты, когда разговор заходит о концертах в Москве, первым делом вспоминают именно «Горбушку».

Листопад в Перове

Социологи утверждают, что любители различных музыкальных стилей локализованы в совершенно определённых московских районах. В одних районах столицы большинство молодёжи являются болельщиками тяжёлого металла, в других – поклонниками джаза, в третьих – гребцами «новой волны». Перово всегда славилось своими хеви-метал-традициями. А потому мы сегодня гуляем здесь с лидером популярнейшей московской хеви-метал-группы «Легион» Алексеем Булгаковым, который рассказывает о тайнах своего родного района.

Алексей Булгаков и группа «Легион» заняли на «Фестивале Надежд» 2-е место. Наградой для ансамбля стала запись на радио нескольких композиций и последующая трансляция их на страны Скандинавии и Голландию. 1987 г.

– Сейчас мы идём по Федеративному проспекту, а потом свернём на улицу Металлургов. Вон в том доме живёт Володя Холстинин, – говорит Алексей Булгаков, указывая на дом-башню, стоящий невдалеке, – он тоже теперь наш, перовский. А вон там, на Братской улице, жили музыканты очень популярной в 1980-х хеви-метал-группы «Консул». Где-то здесь жил Олег Нестеров, лидер группы «Мегаполис», а сейчас продюсер фирмы «Снегири». Мы с Нестеровым в 1985 году постоянно сталкивались на одном и том же переходе через шоссе Энтузиастов. Я тогда работал на Московском электродном заводе, а он – в каком-то институте. И видно, мы в одно и то же время вставали, завтракали и шли на работу, к восьми часам. Раньше это было строго: попробуй опоздай!

Когда мы подошли к 70-й больнице, Алексей указал на угол белого здания, за которым виднелся красный кирпичный дом постройки 1950-х годов.

– А там мы репетировали, когда нам было по четырнадцать лет. Это был наш школьный ансамбль, и я в нём начинал как бас-гитарист. В нашу комнатку для репетиций мы пробирались через основной корпус больницы, и зрелище это было удручающее: умирающие старушки прямо в коридоре лежали…

Алексей вдруг резко остановился и указал на другую сторону улицы:

– А там, в соседней школе, через дорогу, играли наши соперники. У них тоже был свой бенд, они тоже пытались делать свои песни. Я помню, что мы друг перед другом так круто носы драли!..

– Вы сразу начали играть тяжёлую музыку?

– Нет, конечно. Мы пытались что-то и от The Beatles, и от Deep Purple брать – развивались, как говорится, потому что в восьмом классе мировоззрение ещё детское, сырое, маленькое ещё. Но уже тогда мы пробовали играть какие-то собственные произведения.

– У нас в стране рок-н-ролл – это музыка для взрослых. Участвуя в жюри различных молодёжных фестивалей, я вижу, что молодые ребята, как правило, ещё не понимают, что они играют.

– Да, это правда, – согласился Алексей, – детей легче научить выступать с песенками в «Утренней звезде», чем рок-н-роллу. И обрати внимание: все более или менее знаменитые рок-музыканты – это люди, которым далеко за тридцать.

– В тяжёлых стилях музыкант – это всегда вождь, всегда трибун, за которым должны пойти люди, а до тридцати лет у человека ещё не сформировалось мировоззрение, не образовалась харизма, которая может увлечь массы.

– Да, все известные рок-музыканты – это уже сформировавшиеся люди, с опытом, со вкусом. Певец в двадцать лет и певец в тридцать лет – это совсем разные люди.

Так разговаривая, мы подошли к дому, где Алексей жил в детстве и юности: белая башня, стоявшая в окружении пятиэтажек. Давно не ремонтированная и слегка замызганная, о чём всё сокрушался Алексей:

Лидер «Легиона» Алексей Булгаков на концерте в «Р-клубе». 1998 г.

– Ничего не изменилось, как было, так всё и осталось. Даже дома не побелены и не покрашены. Только иномарки вместо «москвичей» и «восьмёрок». Причём иномарок не так уж и много… Там, где я сейчас живу, их больше.

Алексей указал на окна под небесами:

– Вон там мы жили, на двенадцатом этаже, почти на самом верху! Оттуда были видны и Останкинская башня, и Кремль, и солнце попадало прямо в окна!

Я задрал голову: белые стены, отражающее солнце, и синее небо. Выше были только облака.

Алексей, глядя в своё детство, начал вспоминать обитателей родного дома:

– На нашей лестничной клетке было ещё три квартиры. С соседями из первых двух мы дружили, а в третьей квартире жила странная семья, в которой муж и жена (его звали Саша, а её – Марина) изрядно поддавали. Когда Марина наклюкивалась, то Саша выставлял её за дверь. Марина ломилась в закрытые двери и орала: «Саша, открой мне дверь! Иначе я позову мужиков, и мы высадим её!» А когда напивался Саша, то Марина, в свою очередь, тоже выставляла его из дому. Тогда начинался прикольный диалог. Саша кричал: «Маринка! Открой мне дверь!» Марина отвечала: «Я тебе не открою, пока ты не проспишься!» – «Мне надо проспаться дома!» – «Не открою!» – «Тогда я тебя взорву!» – «Хорошо! Взрывай!» – «А знаешь чё? Я тебя взрывать не буду. Я тебя сожгу!» Как в цирке! И мы всё это слушали. Двери-то были не как сейчас, бронированные, а из ДСП, и из-за них было всё слышно! Но как-то я поутру иду в школу, выхожу на лестничную площадку, а там половина двери сожжена. И я понял тогда, что всё это были не шутки. У нас был, к сожалению, маргинальный район. Все дома, стоящие здесь, давались от завода «Серп и молот» людям, которые на том заводе работали. А «Серп и молот» – это не какое-нибудь маленькое КБ, это огромный завод, на котором были собраны люди не только из Москвы, но и из других городов, из других областей. Им тоже давали квартиры тут, в Перове. Родители детей, которые здесь родились, по сменам вкалывали на заводе, в «горячих» цехах, с 9 утра до 9 вечера, а дети были предоставлены сами себе. Нередко здесь и поножовщина, и драки бывали. И мне тоже не раз доставалось…

– Били?