Москва рок-н-ролльная. Через песни – об истории страны. Рок-музыка в столице: пароли, явки, традиции, мода Марочкин Владимир
Часть 2. Студии
Как известно, первый студийный магнитоальбом русского рока был записан в 1972 году группой «Оловянные Солдатики». Но ещё в 1969 году группа «Скифы» предприняла попытку записать свои песни в студии, которую собрали своими руками.
У «Скифов» к тому времени уже имелся некоторый опыт студийной работы. Музыканты приняли участие в записи песен Давида Тухманова, Полада Бюль-Бюль-оглы, а также музыки к фильму Георгия Натансона «Ещё раз про любовь». Но всё это были чужие сочинения, не всегда отвечавшие мироощущению рок-музыкантов, а собственные песни на официальных советских студиях «Скифам» записать не разрешили. И тогда музыканты решили во что бы то ни стало изыскать возможность записать свои авторские композиции.
В 1969 году директором группы стал Рубен Тер-Сааков, бывший певец ансамбля «Красные Дьяволята», обитавшего в МВТУ имени Н. Баумана. Именно он и привёл «Скифов» в ДК Бауманского института, где группа получила возможность репетировать. Среди прочего оборудования в радиорубке Дома культуры нашёлся большой двухдорожечный магнитофон «МАГ», который позволял делать одно наложение, или овердаб. Подключив к магнитофону пульт, который создал инженер-кудесник Виктор Кеда, музыканты получили возможность достаточно качественно записать на одну дорожку все инструменты, на другую – голоса, чтобы потом свести два трека воедино, как это и делалось тогда в официальных студиях в Москве. Отобрав из своего репертуара двенадцать самых хитовых композиций, «Скифы» приступили к записи альбома, который планировалось просто раздавать всем желающим.
Два месяца музыканты корпели над инструментальными фонограммами, а когда уже начали писать вокал наложением, что-то произошло в их отношениях с руководством Дома культуры, и «Скифов» попросили покинуть стены МВТУ. В итоге они успели записать всего три песни: «Годы как птицы», «Я иду навстречу ветру» и «Отпусти меня», а также вступление к композиции «Кто-то сказал». Но счастье уже в том, что эти песни сохранились до наших дней и мы можем услышать, как звучала одна из самых популярных советских бит-групп 1960-х.
Чудом удалось записаться в студии ещё одной культовой столичной бит-группе 1960-х – «Аргонавтам». Произошло это благодаря тому, что в телецентре на Шаболовке однажды решили сделать студенческий «Голубой огонёк», и редакторы выбрали для участия в нём именно «Аргонавтов». Поскольку артисты в телевизионных передачах уже тогда выступали под фотограмму, то рок-музыкантов пригласили в студию Дома радио на Качалова, где они записали несколько своих песен, вернее – инструментальных композиций: «Куранты кремлёвские», «Дельфины смеющиеся», «Снежная прелюдия».
Лидер «Удачного Приобретения» Алексей Белов и звукооператор этой группы Владимир Алимов по прозвищу Бобух в студии ГДРЗ. Фото С. Звягина
«Тогда всё снимали „одним кадром”, как говорят телевизионщики, поскольку ещё не было монтажа при записи, – рассказывал Игорь Крутов, один из лидеров «Аргонавтов». – Если кто-то сбивался, то снимали всё с начала, всю передачу. И я помню, что эту передачу тоже снимали несколько раз. Она уже вот-вот должна идти в эфир, а всё – брак, брак и брак. Я помню рыдающую режиссёршу: в три часа эфир, а у неё опять брак. И вышли из положения так: в тот момент, когда на записи шёл брак, переключали с плёнки на камеру, которая показывала вращающийся глобус, символизировавший эту передачу».
Несмотря на все технические сложности, судьба прозвучавших тогда песен оказалась счастливой. «Куранты кремлёвские» долгое время после того «Голубого огонька» звучали по второму каналу Центрального телевидения в качестве музыкальной заставки. Эта композиция выходила в эфир, когда на телеэкране появлялась надпись «Не забудьте выключить ваш телевизор».
Потом на Иновещании придумали передавать для иностранцев записи советских рок-групп: мол, и в Советском Союзе существует рок-музыка. И снова «Аргонавтов» позвали в студию. В то время с группой работала солистка Галя Зайдель, которая сочиняла милые песенки в стиле популярной тогда бардессы Ады Якушевой. Две Галины композиции – «Домик» и «Маленькая колдунья», аранжированные «Аргонавтавми» под мягкий бит, – были записаны на ГДРЗ и даже транслировались на… Италию.
Но это – весь список существующих студийных записей советских рок-групп 1960-х. О творчестве остальных тогдашних кумиров мы можем судить либо по очень плохого качества концертным записям, либо по ремейкам, сделанным в более позднее время. К сожалению, этот пласт русской культуры сохранился только в легендах и воспоминаниях. Не существует студийных записей ни «Сокола», ни «Ветров Перемен», ни «Орфея», ни «Челленджера», ни «Грифов», ни «Ребят», ни «Четырёх Витязей». Да, сохранились голоса юных Леонида Бергера («Орфей»), Анатолия Алёшина и Александра Лермана («Ветры Перемен»), но эти записи сделаны в то время, когда они уже работали в официальных ВИА.
В 1970-х годах музыканты ведущих столичных рок-групп постарались не повторить ошибку своих предшественников и приложили максимум усилий, чтобы записать свои творения. Но в официальную студию фирмы «Мелодия» удалось проникнуть только Стасу Намину и его группе «Цветы». Для всех остальных студийная работа превратилась в череду приключений и счастливых случайностей.
В начале 1978 года «Машина Времени» предприняла первую попытку записать на плёнку свои хиты. Эту рекорд-сессию организовали директор группы Ованес Мелик-Пашаев и звукооператор Игорь Клёнов. Запись проходила в красном уголке автодормехбазы № 6 в Кожухово.
Игорь Клёнов добыл несколько микрофонов, Андрей Макаревич принёс из дома магнитофон Grundig TK-46, купленный им на свой первый в жизни авторский гонорар, полученный за участие в фильме «Афоня».
Фотография группы «Цветы», послужившая оригиналом для одной из пластинок группы. Снимок сделан во дворике фирмы «Мелодия» на улице Станкевича: Александр Лосев, Сергей Дьячков, Стас Намин, Юрий Фокин
Работали ночами, когда во дворе автодормехбазы не pевели гpузовики. За пять ночей было записано около двадцати песен, среди которых такие хиты, как «День рождения», «Марионетки», «Песня о капитане», «Гимн забору», «Белый день», «Блюз о безусловном вреде пьянства», «Телега», «Песня солдата» и другие.
Тем временем Александр Кутиков, игравший тогда в составе группы «Високосное Лето», устроился на работу в учебную pечевую cтудию ГИТИСа (Малый Кисловский переулок, 6). Уcтpоилcя не без задней мыcли задейcтвовать данную cтудию по назначению. В его распоряжении были ночные часы и звукоизолированное помещение, оснащённое венгерским стационарным магнитофоном STM, советским стереоагрегатом МЭЗ-62, чешским пультом Tesla и режиссёрской кабиной. «Боевым крещением» Кутикова стала запись песен «Високосного Лета». Получилось не очень хорошо, так как плёнка не передавала того драйва, что был присущ високосникам, когда они выходили на сцену. Но Кутиков не собирался сдаваться и был полон решимости продолжить эксперимент. Поэтому, когда Макаревич обратился к нему с просьбой помочь записать альбом, Кутиков довольно быстро всё устроил, и уже через несколько дней «Машина Времени» приступила к записи, которая продлилась целую неделю. Работа велась ночами, в обстановке строжайшей конспирации. Технология записи была традиционной: вначале на 38-й скорости на один из магнитофонов записывалась ритм-секция одновременно с гитарой. Сверху накладывались дудки и партии соло-гитары. Вокал записывался в последнюю очередь.
«Помню cтpанное ощущение, – вспоминал Андрей Макаревич в книге „Всё очень просто”, – когда мы, измученные, опухшие и небpитые, выходили на Аpбатcкую площадь чаcов в воcемь утpа (пpимеpно в это вpемя пpиходилоcь заканчивать), и я c удивлением видел cвежих, выcпавшихcя людей, cпешащих на pаботу, и вcякий pаз не мог отделатьcя от мыcли, что у них уже cегодня день, а у наc ещё вчеpа, так как мы не ложилиcь и отcтали на cутки».
За эту рекорд-сессию были записаны почти все на тот момент песни «Машины», за исключением ранних. В народе этот альбом ходил под разными наименованиями, наиболее распространённым из которых стало простое, но всем понятное название «Запись с дудками», а Андрей Тропилло скомпилировал на его основе двойной магнитоальбом «День рождения» (основательно подправив звук по своему вкусу).
В июле 1979 года в той же студии ГИТИСа был записан первый альбом группы «Воскресение». Идея этой записи появилась после того, как барабанщик Сергей Кавагоэ и басист Евгений Маргулис ушли из «Машины Времени». Годом раньше они в этой же студии приняли участие в создании альбома «День рождения». Теперь они снова обратились к Кутикову с просьбой помочь записать песни бывшего музыканта «Машины Времени» и «Кузнецкого Моста» Алексея Романова, чтобы таким образом заявить о появлении новой текстовой московской группы.
Андрей Макаревич. 1978 г. Фото Александра Агеева
В той записи приняли участие также клавишник «Машины» Пётр Подгородецкий и Алексей Макаревич, выступавший вместе с Романовым ещё в составе «Кузнецкого Моста». Сергей Кавагоэ обнаружил в студии оставленный «Машиной» фирменный синтезатор Crumer, на котором, вспомнив былые времена, записал в ряде композиций клавишные партии. В последний момент в состав группы вошёл неплохой гитарист и обладатель уникальной красоты голоса Андрей Сапунов. Он предложил записать несколько песен Константина Никольского, выступавшего тогда в группе Стаса Намина «Цветы», поскольку хорошо знал его и пел эти песни.
«Вот это здорово было, вот там была тусовка! – вспоминал Алексей Романов в сборнике „Легенды русского рока”. – Время приёмных экзаменов, всё по ночам, по секрету, приходят музыканты с девками какими-то, с актрисами, с абитуриентками… У нас был мешок кофе, и водка не переводилась…»
Интересно, что именно с этого альбома группы «Воскресение» началась история отечественной магнитофонной культуры.
Рассказывает основатель студии «Колокол» Александр Агеев:
«Катушку с записью унёс Александр Арутюнов, звукооператор группы, и… потерял её. Или забыл у какой-то подружки. Но именно из-за этого случая запись популярной группы моментально появилась в студиях звукозаписи. А вот Макаревич свою запись почему-то зажал, и в результате альбом „Машины Времени” появился позже. И если до этого случая в студиях звукозаписи шёл только иностранный рок-н-ролл, то с «Воскресения» начался советский рок…
Я сразу затащился от этих песен, мы их переписали, и началось дикое распространение! Впрочем, сначала, как каждая новинка, „Воскресение” шло медленно. Но потом – всё быстрее и быстрее. Бывало, что люди приходили писать Запад и западали на русское название:
– А это у вас что?
Сколько копий „Воскресения” я сделал за всю жизнь? Сосчитать это невозможно! А ведь тогда никакой рекламы не было, никто ни Романова, ни Никольского в глаза не видел. Но на них был дикий спрос!
А потом мы стали выискивать всё, что у нас выпускается. Мы уже сами стали делать предложения: вы записали альбом и сидите с плёнкой, но вы же хотите, чтобы её слушали? Мы поможем вам её распространить!
Мы были нужны. Мы не приносили никакого вреда, как сейчас говорят, называя нас „пиратами”, мы просто были тем проводом, который существовал между слушателем и исполнителем…»
Принято считать, что на 1980-х годах приходится расцвет отечественной рок-культуры. Связано это именно с тем, что новые технологии звукозаписи перевели подпольный рок в новое качество. Возможность осуществить полноценную стереозапись моментально создала уникальный мир – со своими координаторами, «писателями», продюсерами и звукорежиссёрами. Рок-группы и даже отдельные музыканты находили возможность записать на импровизированной студии или даже у себя дома, на кухне альбом, который по времени звучания равнялся пластинке, то есть 35–40 минут, и потом эта запись тиражировалась на магнитофонной ленте так называемыми «подпольными писателями».
Лидер группы «ДК» Сергей Жариков
Группа «ДК», например, выпустила более 30 магнитофонных альбомов, значительная часть которых была записана в общежитии Московского института стали и сплавов (МИСиС) на Ленинском проспекте.
«Я приносил на репетицию, допустим, десять вещей, – вспоминает Сергей Жариков, лидер „ДК”. – И из этих десяти вещей восемь мы записывали. Писали на раз, прямо на репетиции. Приходили – и тут же писали. Зачем репетировать вещь? Я считаю, что репетиции нужны, когда люди только собрались, но когда у тебя за спиной 10 лет игры на танцах или в филармонии, то зачем репетировать? Ну, написал все аккорды, ступени на басу, ритм, структуру вещи показал, где какие акценты – и поехали! Пару раз прогнали перед записью – и запись.
В МИСиС нас устроил наш певец Женя Морозов. Вернее, сначала Дима Яншин, наш гитарист, договорился, что Морозова возьмут туда на работу в качестве диск-жокея, ведь у него же эстрадное училище было за плечами. А под это дело мы получили комнату для репетиций.
Репетиции проходили два раза в неделю. Всё было подпольно. Никто даже не знал, что мы там репетируем. Никто вообще не знал, чем мы там занимаемся.
– А давайте, я вам попою! – как-то сказал Морозов.
Вообще-то он не рассматривался нами как вокалист, он всегда был только звукорежиссёром. Но мы попробовали – получилось очень необычно. И я сразу подумал, что надо бы всё записывать. Это был правильный расчёт. Поэтому и записей много осталось…»
Разумеется, группа «ДК» записывала свои альбомы отнюдь не на бытовую технику. Нет, это был добротный катушечный магнитофон японской фирмы «Teac», который предоставлял Валентин Щербина, ещё один из «подпольных писателей».
«Я с этим магнитофоном и на метро ездил, и ходил в гололёд, – рассказывает Сергей Жариков, – и если вдруг уронил, упал, то всё – это дикие бабки! Но мы дружили, а потому записывали всё бесплатно. Валька же распространял все эти записи, как мог!..»
Сведение записей, сделанных на репетициях в МИСиС, происходило у Щербины дома.
«Он жил около нынешнего метро „Пражская”, – вспоминает Жариков. – Метро в те времена туда ещё не провели, поэтому нужно было доезжать до „Южной”, а дальше – на автобусе. Зато его квартира находилась на последнем этаже блочной 9-этажки – это очень удобно, поскольку соседей выше не было.
Одна из комнат у Вальки была оборудована под студию. Там стояли тот самый „Teac”, очень хороший, с мягкой головкой магнитофон, и переносной „Ревокс”, который принадлежал Валерию Петровичу Ушакову, которого можно назвать идейным лидером „подпольных писателей”. И ещё там стоял усилитель без тембр-блока. А когда без тембр-блока, то „серёдки” слишком много, а казалось, что её слишком мало, и ты её заваливал, и когда ставил эту запись на обычный магнитофон, то она оказывалась гулкая и сухая. Все Валькины записи страдали этим. И все не привыкшие к Валькиным записям начинали на эквалайзерах делать звук.
А у „Teac” звук был похож на современный максимайзер. Такой звук – самый классный, потому что максимайзер делает компрессию, но не уничтожает динамику. Получается очень сочный звук.
Вот там мы из рабочих записей монтировали альбом: где-то реверок подкладывали, где-то эквалайзером звук подправляли.
Вторая комната была до потолка забита какими-то фарцованными магнитофонами. Причём там такой срач был! Мешки какие-то валялись, одеяла… Ну, одеяла там были разбросаны потому, что зимой в них магнитофоны заворачивали, когда их приходилось куда-то везти… Своим же ходом всё…
А ещё кругом деньги валялись, как фантики от конфет. Заходишь – а повсюду горы двадцатипятирублёвок! Кто-нибудь приходил:
– Валь, я тебе деньги принёс!
– Да вон брось куда-нибудь на стол!»
Валентин Щербина был фанатом и главным спонсором группы «ДК», а ещё он очень любил Шевчука. В 1983–1985 годах тот часто приезжал в Москву с акустическими концертами, а Щербина мечтал записать «ДДТ» так, чтобы звук был, как у настоящей рок-группы. К концу 1985 года желания Щербины и Шевчука совпали. У Юры был готов материал для альбома «Время», но записать его в Уфе оказалось невозможно, и тогда Щербина предложил использовать его возможности. В октябре 1985 года Шевчук, клавишник Владимир Сигачёв и бас-гитарист Нияз Абдюшев отправились в Москву. Гитариста в группе не было, его рассчитывали найти на месте. В столице к Шевчуку присоединились скрипач Сергей Рыженко и саксофонист Сергей Летов. Гитариста найти так и не удалось, поэтому все гитарные партии на альбоме исполнил сам Шевчук. С ударными также возникли проблемы – пришлось использовать драм-машину Yamaha RX-11. Саундпродюсером альбома стал лидер «ДК» Сергей Жариков.
Первая попытка записать «Время» была предпринята во Дворце культуры «Динамо» на Автозаводской, где тогда базировалась группа Жарикова. Но Щербина что-то неправильно закоммутировал, и в итоге все инструментальные партии оказались записаны в противофазе по отношению к вокалу.
Вторая попытка происходила уже у Валентина дома.
«Буквально за один день мы записали все песни, – вспоминает Сергей Летов. – Правда, я записывался, стоя в туалете, Рыженко – в коридоре, а Шевчук – на кухне. На этом диске я даже пою! В песне „Мальчики-мажоры” я вместе с Сашей Волковым подпеваю Шевчуку. Так как запись делалась с наложением, мы там как хор звучим! Это единственная запись, на которой я пел в жизни! Но разве Шевчуку можно было отказать?»
«Я продюсировал этот альбом, потому там такой жесткий и плотный звук, – рассказывает Сергей Жариков. – Но звук я понимал по-своему, поэтому голос Шевчука я немного завалил. Я не большой любитель Высоцкого, и поэтому при всём моём уважении к Шевчуку мне такая манера пения не нравится. Для меня главное – драйв.
Потом запись кто-то пересвёл, но ту фонограмму Щербина увёз с собой в Америку, и осталась моя. А почему осталась моя? Потому что я её тут же отвёз Агееву, и она попала к „подпольным писателям”. Как можно различить разные версии? Там в конце была записана длинная вещь про братков, в конце которой Шевчук спел: „А он браток нам”, и я эту фразу увёл, так как она показалась мне фальшивой, а в другой версии она осталась. И по наличию или отсутствию этой фразы я могу сказать, моя эта запись или не моя…»
Значительную часть своих альбомов группа «ДК» записала дома у другого «подпольного писателя» – Игоря Васильева. У него была трёхкомнатная квартира неподалеку от метро «Коломенская», в одной из комнат которой он оборудовал студию. Там стоял знаменитый Sony, который Васильев купил у Давида Тухманова, когда известный композитор, уезжая в Германию, распродавал свою аппаратуру. Позже у Игоря появился магнитофон фирмы Pioner, который сразу же оценили наши рок-музыканты. «У „Пионеров” очень сильная компрессия в сигнале, – говорит Сергей Жариков, – оттого и получается такой резиновый звук, который и копрессировать не надо. А поскольку мы писали без компрессоров, то на „Пионерах” это очень хорошо было».
Интересно, что квартира Васильева находилась на первом этаже блочного дома. Причём комната, в которой он устроил студию, была угловой. Под окнами шла дорожка, по которой ходили люди. Но Васильев задраил все окна, и на улице было не слышно, какие тусовки у него происходят.
В отличие от Щербины, который слыл отчаянным диссидентом и потому старался записывать идейных антисоветчиков, Васильев писал всё, что хорошо продавалось, от Юрия Наумова до «Зодчих». Группа «ДК» тоже входила в сферу его интересов. А Жариков, в свою очередь, привёл к нему и Юру Орлова, и «Ночной Проспект», короче, перетащил туда всю столичную рок-тусовку.
«Все у него собирались, – вспоминает Жариков, – причём Васильев очень любил о жизни поговорить, пофилософствовать. И бывало, придёшь делом заниматься, но сначала часа три уйдёт на разговор за жизнь. Тем не менее все сессии у него были расписаны коммерчески и мы вписывались только в дырки».
Деятельность «подпольных писателей» в 1980-х годах была настолько успешной, что многие вновь собравшиеся группы считали необходимым свой дебют предварить выпуском магнито-альбома.
Гитарист Владимир Холстинин, в 1983–1984 годах игравший в группе «Альфа», рассказывал, что уже на первой репетиции лидер ансамбля Сергей Сарычев объявил своим соратникам, что они должны сделать всё так, как положено в настоящем шоу-бизнесе, то есть сначала записать альбом с новыми песнями, который надо будет отдать «подпольным писателям», чтобы они распространили его по всей стране. Только после этого можно будет идти устраиваться на работу в филармонию, потому что если альбом будет иметь успех, то на концертах группы, куда бы она ни приехала с гастролями, обязательно будут аншлаги.
Когда песни были разучены, Сарычев привёз на репетиционную базу в ДК МИДа полупрофессиональный магнитофон «Ревокс» (по всей видимости, тот самый, ушаковский), «пи-веевские» пульт и микрофоны. Музыканты играли «живьём» все песни от начала до конца; если кто-то ошибался, то приходилось всё начинать сначала. Завершив работу над альбомом, Сарычев отнёс катушку с записью Виктору Алисову, ещё одному из «подпольных писателей», и уже вскоре эти песни зазвучали почти в каждом доме.
Песни Сарычева были весёлыми и заводными, но с чуть заметной грустинкой; они казались очень простыми, однако далеко не каждый отваживался подпеть вокалисту, и за праздничным столом слово обычно давали магнитофону. Если бы у нас в стране тогда проходили конкурсы типа «Грэмми», то многие любители рока назвали бы дебютный альбом «Альфы» лучшим альбомом 1983 года.
Ещё одним символом 1983 года (а в дальнейшем и всех 1980-х) стал магнитофонный альбом Юрия Чернавского «Банановые острова». Однако записывали его вовсе не «подпольщики». Первоначально «Банановые острова» должны были стать основой новой концертной программы вокально-инструментального ансамбля «Весёлые Ребята». Просто некоторые проницательные музыканты, имевшие вполне официальный статус, восприняли магнитофонную культуру как естественное развитие шоу-индустрии.
«Банановые острова» были отрепетированы и записаны в ДК «Красная звезда» (3-я улица Ямского Поля, 15). На месте этого здания в 1990-х годах был построен развлекательный комплекс «Голден Пэлас». А в 1980-х здесь, в подвале была организована студия «Весёлых Ребят». Рядом с репетиционной комнатой стояла гора синтезаторов и два здоровенных магнитофона STM. Там же громоздились ящики с разным концертным барахлом. Над потолком нависали толстые трубы, которые постоянно текли, поэтому к магнитофонам временами приходилось пробираться по доскам, уложенным на кирпичи. Но на такие неудобства никто не обращал внимания. Композитор Юрий Чернавский и гитарист Игорь Гатауллин часами искали нужную музыкальную фразу.
– Что будем играть? – спрашивал Игорь. – Гармонию можешь написать?
– Нет, – отвечал Чернавский. – Просто поиграем.
– А чего поиграем-то?
– Да играй чего хочешь!
Гатауллин начинал играть, но в какой-то момент Чернавский вскакивал со своего места:
– Вот это мы сейчас и запишем! – и мчался к магнитофонам.
Юрий Чернавский. 1983 г.
Рассказывают, что любимым словом у Чернавского было слово «фишка». Каждое день обязательно начинался с фразы «Дайте мне фишку!». Заглянув однажды утром в гостиничный номер к Рыжову, Чернавский спросил: «Старик, я опять про бананы. Я придумал такого ма-а-аленького мальчика, который живет в телефонной трубке и делает ту-ту-ту. Как ты думаешь, как его зовут?» Рыжов повертел носом во сне и, не открывая глаз, пробормотал: «Бана-на-на-нан» – в смысле: пошли вы все «на-на-на!».
«Да! Именно это я искал!» – воскликнул восторженный Чернавский, записывая в свою записную книжку очередную «фишку».
«Гатауллин играл на настоящем „Стратокастере”, такого в стране ни у кого больше не было, – вспоминал Чернавский. – Буйнов изгалялся на клавишных и „руководил кайфом”, заводя всех. На репетициях и на записи царил полный кавардак: вино, девчонки, но музыкальная дисциплина была железная. Я ночью падал в свою „семёрку”, засыпая за рулём, а мужики всё ещё долбили какие-то фразы, споря до хрипоты, как ненормальные. Лёшка Глызин, Валера Андреев, Гатауллин, Буйнов, Китаев, Рыжов – все рухнули в „Бананы” как подкошенные… Володя Матецкий (тогда ещё только бывший бас-гитарист блюз-рок-банды „Удачное Приобретение” и будущий автор суперхита „Лаванда”. – В. М.) от нас не вылезал – мы и его обратили в „банановую” веру. Он взялся мне помогать в „банановых” хлопотах и целыми днями носился по Москве на своём зелёном жигулёнке и творил чудеса коммуникабельности, а также подкидывал мне интересные идейки по текстам».
Когда ансамбль уезжал на гастроли, Чернавский сидел за записью один и монтировал фонограммы, с головы до ног опутанный плёнкой, как паук – паутиной. Потом записывал наложения голоса и инструментов, крутя разные ручки чуть ли не ногами – рук не хватало. Однажды, когда «Весёлые Ребята» вернулись с очередных гастролей, Юра показал друзьям записанную им версию, на которой всё сам спел и сам наложил клавиши и саксофон.
«Вначале планировалось, что мы будем все вокальные партии петь по ролям, – рассказывал Игорь Гатауллин. – Но когда Юра принёс запись (а это была только заготовка, „демо”), где сам всё спел, мы в один голос сказали, что ничего менять не надо, никому другому не надо ничего петь! Пусть всё останется как есть!»
Мастеринг Чернавский делал со своим другом, звукорежиссёром фирмы «Мелодия» Юрием Богдановым. Они ночью, тайно проникли на государственную студию, усыпив бдительность сторожей литром водки. Запись была завершена 20 февраля 1983 года.
«Это была запись года номер один! – рассказывал Александр Агеев. – Она шла влёт! Даже когда у меня был только один магнитофон, то второй я брал у друга и делал столько копий, сколько было надо. Крутилось всё день и ночь! Продавалось, раздавалось бесплатно, менялось на какую-нибудь одежду! Пуговиц нельзя было достать! В клёши надо было вшивать пуговицы, а пуговиц хороших нигде не было: значит, менялось на пуговицы! Да на всё, что угодно! Хоть на пиво!»
Альбом «Банановые острова» произвёл настоящую сенсацию и даже был признан лучшим дебютом года по анкете газеты «Московский комсомолец». И хотя в 1983 году вышло очень много сильных альбомов – новые записи появились и у Кузьмина, и у Барыкина, у и «Круиза», и у Сарычева, и у Романова, но этот альбом буквально ошарашил всех…
Лидер группы «Центр» Василий Шумов также считается одним из чемпионов по выпуску магнитоальбомов. В 1980-х годах он записал более полутора десятках «плёнок», как на тогдашнем сленге назывались манитофонные альбомы. Первые записи «Центра» были сделаны в 1983 году на студии Андрея Пастернака, с которым Шумов познакомился на фестивале в Долгопрудном.
«В Долгопрудном я познакомился с Серёжей Минаевым, который также выступал на фестивале, – рассказывает Василий Шумов, – и когда зашёл разговор о том, что нам надо бы записать новые песни, он сказал, что у него есть знакомый молодой звукорежиссёр, у которого есть студия и который ищет группу, чтобы попробовать что-то записать. Этим молодым звукорежиссёром оказался Андрей Пастернак. У него действительно была студия, а вернее – радиорубка над сценой зала Всероссийского театрального общества, в здании, что на углу улицы Горького и площади Пушкина. Она была совсем маленькая, размером с кухню в хрущёвке. Студия эта предназначалась для того, чтобы, когда в ВТО шли спектакли, включать фонограмму. В ней стояли два венгерских магнитофона СТМ и гэдээровский пульт „Вермона”. Вот там мы и записали наши ранние альбомы – „Стюардессу летних линий”, „Тягу к технике” и „Признаки жизни”. Без электроники, с живыми барабанами. Но из-за того, что барабаны туда встать не могли, так как сами музыканты там еле-еле умещались, то ударная установка стояла внизу, на сцене. Так что мы играли в наушниках, а на нашего барабанщика смотрели сверху, из окошка. Сами мы там сидели в скорченном виде, гитарист упирался мне грифом в спину, а я играл на басу и пел почти лёжа.
В квартире у Лёши Локтева в одной из комнат тогда жил композитор Михаил Михайлюк, у которого был настоящий синтезатор Moog. А так как он снимал у Лёши комнату, мы получили возможность взять Мишин синтезатор на запись „Стюардессы летних линий”. Один синтезатор тогда стоил, как „жигули”, поэтому мы договаривались друг с другом на уровне бартера: взять на пару часов. Поэтому всё писалось быстро: за день-два, пока есть аппаратура. Не было ещё никаких секвенсоров, поэтому любая партия игралась пальцами и писалась в реальном времени.
Альбом „Чтение в транспорте” мы записывали дома у Юры Царёва, в Гольянове. У него была домашняя студия, и мы договорились, что поможем ему записать его музыку, а он даст нам возможность записаться, используя его синтезаторы.
„Однокомнатную квартиру” мы писали в студии у Володи Рацкевича, в подвале на Маяковке.
А потом Андрей Пастернак переехал из радиорубки в студию ВТО. Это было в том же здании. Там мы записывали альбомы „Учитесь плавать”, „Любимые песни”. Но уже без барабанов.
А потом я у себя дома на Ленинском проспекте собрал собственную студию и стал там записывать альбомы. Я к тому времени уже обзавёлся электроникой. У меня появилась Yamaha RX-11 c драм-машинкой. Плюс гитары и гитарные примочки. У меня также были советский пульт „Электроника”, советские магнитофоны „Электроника” и „Юпитер”. Ещё мы брали у знакомых катушечный магнитофон Akai – на него сводили.
Потом у меня появились 8-канальный магнитофон Fostex, 8-канальный пульт Fostex и маленький синтезатор Yamaha DX-100. Я записывал очередной альбом, просто пробуя, как это всё работает. Записал несколько композиций, свёл их и пригласил барабанщика Мишу Жукову:
– Миша, зайди ко мне! У меня дома студия появилась, и я хочу тебе кое-что показать…
Он послушал и говорит:
– А это, как песни, хорошо звучит!
Вот так из пробований аппаратуры сформировался альбом „Мой район” – мой первый сольный альбом».
Осенью 1982 года сбылась заветная мечта Алексея Романова: группа «Воскресение» была принята на работу в филармонию. Новый состав, в который вошли клавишник Пётр Подгородецкий, басист Игорь Клёнов, покинувшие «Машину Времени», гитарист Вадим Голутвин, игравший ранее в «Араксе», и барабанщик Владимир Воронин, перешедший из группы «Фантазия», собрался именно вокруг песен Алексея Романова. Но так как аранжированы они были иначе, то логично было начать с выпуска альбома. Несмотря на все связи, задействованные продюсером группы Ованесом Мелик-Пашаевым, проникнуть на официальную студию не удалось, и в итоге решено было делать запись на репетиционной базе «Воскресения» – в Доме пионеров имени Павлика Морозова на «Краснопресненской».
Ансамбль занимал две большие комнаты на втором этаже, в одной из которых стоял рояль, а в другой была сложена аппаратура. В подвале Дома культуры гудели станки, на которых Игорь Клёнов мастерил колонки и усилители, себе и на продажу. Там же красовались два огромных магнитофона СТМ. Поскольку дом пионеров располагался в здании бывшей церкви, то в репетиционной комнате была хорошая акустика, потому и было принято решение играть на втором этаже, а в подвал к магнитофонам протянуть коммутацию. Таким образом, в июне 1983 года был записан магнитофонный альбом «Радуюсь», в который вошли как уже известные, так и новые песни Алексея Романова – «Спешит моя радость», «Всё сначала» и др. Звукорежиссёром был Игорь Новиков, а администраторами, которые инициировали эту запись, – Ованес Мелик-Пашаев и Борис Зосимов. К сожалению, альбом не повлиял на раскрутку группы, так как в сентябре против Романова было заведено уголовное дело. Поводом послужили концерты золотого состава группы «Воскресение», подпольно организованные в ДК завода «Серп и молот». В итоге Алексей на девять меясцев угодил в Бутырку.
Именно в студийной работе музыканты того состава «Воскресения» нашли утешение, когда их лидер находился в узилище. В отсутствие Алексея Романова группа вопреки всем ожиданиям не распалась, а записала магнитоальбом «Московское время».
Запись была сделана звукорежиссёром Владимиром Ширкиным на студии Муслима Магомаева, которая находилась в подвале ДК имени И. М. Астахова. Это был роскошный советский Дворец культуры, принадлежавший люблинскому тресту «Мосочиствод». Здесь были два кинозала, большой и малый, библиотека, шикарное фойе и огромное количество светлых комнат, предназначенных для занятий. Правда, добираться до ДК приходилось довольно долго: сначала нужно было ехать до метро «Текстильщики», потом минут пятнадцать трястись на автобусе в сторону области по Люблинской улице… Но это того стоило, так как студия Магомаева была одной из лучших в Москве.
«Магомаева в то время очень сильно интересовало видео, поэтому за валюту ему приобрели очень много видеоаппаратуры, – вспоминает Игорь Замараев, звукорежиссёр магомаевской студии. – Но в этой инвалютной закупке было много оборудования, которым он дома не пользовался. Он своё получил, а то, что ему было не нужно, отдал нам: сами, мол, разбирайтесь! В принципе своя звукозаписывающая студия ему была не нужна, ведь он был народным артистом СССР, и стоило ему только пожелать записать что-нибудь, как и ГДРЗ, и Бабушкин с его „Мосфильмом”, и всё телевидение будут просто летать от счастья предоставить ему такую возможность! Да хоть 250 часов в студии! Нет вопросов! Поэтому собственную студию он даже ни разу не видел и никогда там не был. Хотя она была очень симпатичная».
Вадим Голутвин и Владимир Ширкин работают над записью альбома «Московское время». Фото из архива Александра Чиненкова
В магомаевской студии, которую чаще называют ширкинской, стояли приличный пульт, 8-канальный магнитофон «Teac», запись на который происходила на видеокассету, и хорошая акустика для сведения. Поэтому нет ничего удивительного, что на этой студии записывались очень многие звёзды отечественной рок-музыки и эстрады, включая Александра Барыкина и Сергея Минаева. Но, наверное, больше всех времени в ширкинской студии провели музыканты группы «СВ», как по выходе Романова из тюрьмы была переименована группа «Воскресение» (эта аббревиатура имеет множество расшифровок, но самая важная – «Снова вместе»). Ширкину было интересно работать с этой группой, потому что музыка «СВ» была очень сложной и необычной.
«Альбом „Московское время” был подготовлен в поездках, – вспоминает трубач Александр Чиненков. – Мы жили с Вадиком Голутвиным в одном номере и каждый вечер работали над новыми композициями. Самые сложные вещи, так называемый лирический рэп, где читается поэтический текст под музыку, делались в номерах во время гастролей. Если мы были в Москве, то постоянно собирались у Вадика на квартире, на Чехова. Поэтому в студию мы „упали” уже более-менее готовыми, то есть разучивать ничего не надо было. Единственное, требовалось время на запись многоголосья или иных наложений. „Московское время” мы писали в течение четырёх дней. Но писали день и ночь напролёт. Мы уговорили Вову Ширкина, что даже если он уходит, то разрешает нам писаться, потому что мы не укладывались. Последняя ночь исключительно была занята сведением».
Вернувшийся из тюрьмы Алексей Романов успел поучаствовать в записи альбома «Московское время» в качестве басиста, потому что некому было играть на басу.
Игорь Замараев вспоминает, что очень интересно было работать с Михаилом Чекалиным, потому что это была экспериментальная электронная музыка: «Первые эксперименты с электроникой мы писали вообще на кассетник, без наложений! Мы тогда уже получили оборудование, но ещё не было студии! Магнитофонов ещё не получили, зато у меня был чумовой рэг с эффектами, другого такого ни у кого тогда не было. Чекалин играл на нескольких клавишных, а я крутил ручки с эффектами…»
Не менее интересно и необычно было работать с Сергеем Минаевым. «Я же никогда не занимался поп-музыкой, – вспоминает Игорь Замараев, – и для меня было открытием, что всё это очень даже непросто. А дело в том, что для такой простой музыки у нас не хватало технологий. У нас были очень дешёвые приборы, ведь хороших приборов сюда никто не привозил. Если ещё можно было найти синтезатор, то не было, например, драм-машин. Кстати, драм-машина была в Чазовском центре. То есть для того, чтобы тогда заниматься попсой, не было нужного оборудования, а кроме того, никто не знал, как это всё сделано. Мы пробовали делать музыку типа Depeche Mode, а первый эмулятор в Россию привёз Сергей Мазаев в 1989 году! А у них стояло по две штуки таких эмуляторов, и Мартин Гор на них фигачил. У нас на студии был „Синти– 100”, на котором мы и пробовали играть такие штуки, а вот сэмплеров нормальных у нас не было…
Кроме того, в наших студиях, которые существовали кое-где в Москве, не было профессиональных мониторов. И не нашлось ни одного умного дяди, который бы сказал: „Ребята, всё хорошо, но вот колонок-то у вас нет!” И это была колоссальная трагедия. Если микрофоны нормальные найти ещё можно было, то хороших колонок не существовало вообще, поэтому никто не мог добиться нормального звука.
И вообще не было школы звукозаписи. Единственное, что было записано профессионально, – это тухмановский альбом „По волне моей памяти”. Его записывал Николай Данилин, с которым ещё Магомаев много работал…»
Когда в 1987 году на Комсомольском проспекте, близ метро «Фрунзенская» был возведён Московский Дворец молодёжи, у многих появилась надежда, что, по примеру своего ленинградского собрата, он станет родным домом для творческой интеллигенции города. Но так случилось лишь отчасти и то благодаря студии, которая была оснащена качественной профессиональной звукозаписывающей аппаратурой.
«На одном дне рождения я случайно познакомился с Арменом Туманяном, секретарем горкома ВЛКСМ, который курировал рок-лабораторию, – вспоминает Игорь Замараев. – Он произвёл на меня хорошее впечатление, поскольку оказался очень музыкальным человеком и говорил интересные вещи. Мы стали общаться, он приехал ко мне в студию, на Волгоградку. А поскольку Туманян – официальный человек, а я работал у народного артиста Муслима Магомаева, то между нами сложились нормальные взаимоотношения. Однажды он мне говорит:
– Мне предлагают работать в Московском Дворце молодёжи экономическим директором. Туда привезли совершенно гениальное оборудование. Тебе будет это интересно?
Мы с ним встретились, поговорили, и я ответил:
– Да, мне это интересно!
А тут и Магомаев стал совсем мало работать…
Туманян познакомил меня с Георгием Викторовичем Ващенко, коммерческим директором МДМ. А Ващенко – азербайджанец. И вдруг приходит волосатый парень, который был звукорежиссёром у самого Магомаева! Ему это было так приятно!
Потом я украл у Синяева Ваню Евдокимова. Затем пришёл Серёжа Рылеев, который до этого инженерил у Ситковецкого в „Автографе”. И началась работа».
Вслед за Замараевым из ширкинской студии в МДМ перебрались и некоторые артисты, в их числе – Михаил Чекалин и Андрей Мисин. Но появились и новые имена, которые вскоре стали брендом студии МДМ. В первую очередь это – «Автограф» Ситковецкого, «Фен-О-мен» Сюткина и Мирова, «Кураж» Четвергова.
«Очень здорово работалось с „Куражом”, – рассказывает Игорь Замараев, – запись шикарная получилась. Наша работа началась с того, что пришёл Дима Четвергов с самопальной гитарой и „пи-веевским” усилителем, а у меня тогда была отличная гитара „Фендер Страт плюс”, о которой Дима до сих пор вспоминает: „Где этот “Страт плюс”?!” И Четвергов очень вежливо попросил:
– А можно мне попробовать на этой гитаре? Я просто покажу, какой у меня звук…
И он сыграл так классно, что я тут же сказал:
– Нет вопросов! Вперёд! Записываться будешь на этой гитаре!
И альбом у „Куража” получился очень хороший по звуку.
Был замечательный проект „Тихий час”, который записался за один день перед отъездом в Америку. И неожиданно очень хорошая запись получилась. Они ко мне пришли и говорят:
– Мы послезавтра в Америку уезжаем, и нам нужно будет продавать там кассеты. Давай запишем нашу рокабилльную программу!
Я отвечаю:
– Легко!
Когда они приехали из Америки, то рассказали, что их там похвалили, но сказали, что запись получилась очень чистая для рокабилли, что там всё слишком вычищено, слишком отполировано.
Иностранцев было дикое количество. У меня там и немцы писались, и шведы, и с норвежской певицей Мари Бойне проект был…»
Но наиболее серьёзно там работали «Альянс» и Инна Желанная. Недаром их альбом «Сделано в Белом», записанный в студии МДМ, в 1993 году взял главный приз на международном фестивале МИДЕМ в области World music. Звукорежиссёром этого альбома был Игорь Замараев.
«В „Альянс” я просто влюбился, когда увидел его на фестивале в Долгопрудном, – говорит Игорь. – Такую музыку у нас ещё никто не играл, и меня это так воткнуло! Это было так необычно, так ново! В конце 1980-х у них в МДМ была репетиционная база, тогда же я познакомил их с Инной Желанной. И в итоге Желанная так и пошла по фолковой дорожке…»
А дальше уже начались 1990-х годах, когда работа в студии перестала быть приключением и превратилась просто в часть повседневной жизни рок-музыканта. Может, именно ожидая новых приключений, некоторые из наших рок-звёзд стали записывать свои альбомы за рубежом, в Европе или в Америке? Кстати, и сам Игорь Замараев уехал на ПМЖ в Норвегию, где работает звукорежиссёром в театре…
Москва Василия Шумова
Василий Шумов, основатель легендарной «волновой» группы «Центр», приехал в Москву из Лос-Анджелеса, где прожил почти 20 лет. В Америке Вася учился в Калифорнийском институте искусств, записывал диски, а в свободное время играл в хоккей за команду, которую он назвал CSKA в честь клуба, за который болел, живя в СССР. Сейчас он вернулся домой, чтобы заботиться о старенькой маме. Он ходит по улицам родного города и пытается разглядеть, как изменилась Москва за время его отсутствия.
– Я сейчас живу у мамы на 16-й Парковой, – рассказывает Вася. – Это тот же район, где я жил, когда ходил в школу. В принципе всё вокруг то же самое, только пару новых домов поставили. Но я хожу по улицам, и мне не встречается ни одно знакомое лицо! Лишь однажды столкнулся с директрисой моей школы. Ей, наверное, уже за девяносто лет, но она, по-моему, никак не изменилась: крепкая, советского пошиба тётя. Она прошла мимо меня, и это было единственное лицо, которое я узнал. А ведь я, помогая маме, и в аптеку хожу, и в магазин… Казалось бы, должен встречать одноклассников. Но… ни одного знакомого лица!
С другой стороны, проходя по улице, я замечаю много индусов в национальных головных уборах, слышу много незнакомой речи, в основном – разные кавказские диалекты. Во времена моего детства ничего такого здесь не было. Это то, что изменилось.
Василий Шумов. Фото Георгия Молитвина
Как-то я разговорился с парнем, который приехал в Москву десять лет назад. Я высказал ему свои наблюдения, что нет ни одного знакомого лица. А он отвечает: «А как ты думал? Всё правильно! Все новые, конечно!»
А я думаю: «А куда все старые-то делись?»
Я родился в Москве. Адрес, куда меня привезли из роддома, был такой: Верхняя Красносельская улица, дом 16-а. Это мой первый район, там я рос до семи лет. Три вокзала, Сокольники и фабрика Бабаева – вот мои детские места.
Наш дом был старый, дореволюционный, восьмиэтажный. Вернее, сначала он был 4-этажным, но потом его надстроили. В Москве часто так делали: надстраивали новые этажи. Теперь этот дом снесли и на его месте поставили какие-то стандартные башенки.
Я помню, что там, на Красносельской, была ещё ткацкая фабрика, на которой работали инвалиды. А ещё был детский парк. А за детским парком – стадион, где я учился бегать на коньках. Я побывал там недавно и увидел настоящую сюрреалистическую картину: дома моего нет, парка тоже нет: Третье транспортное кольцо прошло точно по тому месту, где был детский парк и футбольное поле. Но соседние дома остались. Когда я рос, все знали, что в одном из этих домов жила советская знаменитость – Майя Кристалинская.
Но самое интересное, когда я сюда приехал, меня пригласили провести мастер-класс в школе фотографии и мультимедиа имени Родченко. Я сделал много работ в этой области, поэтому меня и пригласили провести там мастер-класс. Это происходило практически через дорогу от того места, где я вырос. То есть через сорок с лишним лет я вернулся в места моего детства с мастер-классом по мультимедиа. А когда я там родился, помню, у нас был советский телевизор «Знамя». А теперь – мультимедиа…
На той же 16-й Парковой, где я сейчас живу, расположена школа № 361, куда я ходил с первого по десятый класс. Именно там в 1975 году появился мой первый самодеятельный школьный ансамбль. Он назывался «Синий электрический дождь». Это было, как бы сейчас сказали, пауэр-трио: барабанщик, гитарист и я на басу. Мы в основном выступали на танцах в своей и в соседних школах. Что касается репертуара, то можно сказать, что мы представляли собой мини-вариант группы «Удачное Приобретение». Однажды я попал на концерт групп «Рубиновая Атака» и «Удачное Приобретение», и это меня вдохновило на то, чтобы сделать собственную группу.
Тот сейшен проходил в ДК «Красный Октябрь», который затерялся где-то в Филях, между «Мосфильмом» и Кунцево. Такой сталинский, классический ДК. Там было всё как положено: с вермутом по рупь девяносто две. Это такие большие зелёные бутылки, которые в народе называли «огнетушителями». Я помню, что мы опоздали, и, когда попали в зал, концерт уже начался. И меня это сразу же захватило.
Я увлекался музыкой, собирал катушки, менялся пластинками, но одно дело – слушать музыку дома на магнитофоне и совсем другое – попасть на концерт. Естественно, «удачники» играли на примитивнейшей по сегодняшним меркам аппаратуре «Регент». Но это не важно. Настоящий сейшен – это всё, о чём я мечтал!
Потом я побывал на многих андеграундных концертах. В ДК «Медик» на «Молодёжной» я слушал группу «Високосное Лето», часто бывал на сейшенах в ДК имени Горького на «Савёловской», много концертов проходило за городом. Один мой приятель, который уже окончил школу, учился в Первом мединституте, каким-то образом доставал билеты на сейшен. И я всегда просил его взять меня с собой. И мы ездили в Тарасовку, в Долгопрудный, на станцию Фабричная…
Я ещё школьником был, но окружали меня старшие ребята, в основном студенты. Все они были одеты, как мне представлялось, очень модно: клешёные джинсы, деревянные сабо, то есть шлёпанцы на огромной деревянной платформе, и лишь я один ходил на сейшен в школьной форме.
Один из самых первых концертов нашей школьной группы состоялся в части стройбата, которая располагалась у нас в Измайлове, на 6-й Парковой. Кто-то из родителей моих одноклассников работал в этой части, и он договорился, чтобы мы могли репетировать в их клубе. А поскольку мы там репетировали, то нам предложили сыграть концерт.
Концерт должен был начаться в шесть часов вечера, поскольку без пятнадцати шесть этих солдат привозили с работы. И вот перед ужином мы должны были играть для них. Мы приготовились, солдат пригнали, они сели в этом своём клубе… Конферанс концерта вёл местный прапорщик по фамилии Штафура. И то, как он объявил нас, я помню до сих пор! Наша группа в то время называлась «Созвездие»! У нас часто менялись названия, и на том концерте мы как раз озвучили новое название – «Созвездие». И вот прапорщик-конферансье объявляет нас: «Значит, так! Всем слушать „Созвездие”! А не то я вас всех научу жизнь любить!» Вот такая объява была прямо перед нашим выступлением.
В стройбате в основном служили ребята из Средней Азии, которые по-русски почти ничего не понимали. Стали мы играть, и я обратил внимание, что в первом ряду сидит какой-то рядовой азиатской наружности и читает журнал «Крокодил». И музыка ему до фонаря. Через две песни я снова на него взглянул: а он уже лежит, свернувшись калачиком, и спит, укрывшись этим «Крокодилом»…
Окончив школу, я два года проучился в МВТУ имени Баумана. Мой отец был полковником авиации, кандидатом технических наук, и, естественно, он «лоббировал» технический вуз, вот я и поступил в Бауманский. Впрочем, все точные науки мне в школе давались достаточно легко.
Учился я на факультете энергомашиностроения на специальности ДВС (двигатели внутреннего сгорания). Я часто заходил в общежитие к ребятам из моей группы, а у них в общаге был зал, и там работал джазовый абонемент, и все джазмены, которые тогда были на слуху, там выступали. Помню, что несколько раз я там побывал на концертах ансамбля «Арсенал».
Но самое яркое впечатление от Бауманского – это выступление Высоцкого в институтском Доме культуры. Это был 1978 год. Попал я на этот концерт только потому, что играл за сборную института по хоккею, и мой приятель из хоккейной команды достал билеты, так как у него были знакомые в руководстве Дома культуры. А иначе попасть туда было невозможно.
Высоцкий был одет в бежевую водолазку, бежевые брюки и выглядел, как артист Москонцерта, которые к нам приезжали. Я помню, как он вышел из-за кулис, уже играя на гитаре. Это была песня «Пожары». Он сказал, что это его новая песня. А потом он начал петь все известные свои песни…
Когда я учился в Бауманском, то собрал ансамбль «777». Позже он трансформировался в группу «Центр». Но всё моё музицирование происходило вне стен института, и музыканты мои были не из Бауманского: и Саша Скляр, и Лёша Локтев, и Алексей Борисов жили в районе метро «Академическая». Вот оттуда это всё и произрастало.
Окончив школу, я переехал на площадь Гагарина, в квартиру моей бабушки, которая умерла. Окно моей комнаты выходило прямо на памятник Гагарину, или, как его в народе называли, на «штопор».
Но с ребятами я познакомился ещё в те времена, когда жил в Измайлове. Я тогда хотел купить бас-гитару, и один из тех моих приятелей, что водили меня на сейшен, свёл меня со Скляром, который как раз продавал бас-гитару. Мы подъехали к нему домой, он показал инструмент, и за разговором выяснилось, что у нас много общих интересов, в основном – увлечение музыкой «новой волны». Мы стали меняться записями и пластинками, а потом сделали группу «777».
Лёша Локтев и Лёша Борисов учились в той же школе, где и Скляр: школа № 45 на улице Шверника с английским уклоном.
А вскоре так случилось, что я переехал ближе к ним, на площадь Гагарина…
Ещё когда это были «777», мы через знакомых нашли базу для репетиций в Доме культуры Октябрьского трамвайного депо. Кажется, это улица Нижегородская. Там, где был Птичий рынок. Этот Дом культуры фасадом выходил на улицу, а сам находился на территории трамвайного депо. Основными арендаторами были группа «Галактика» и ещё какие-то филармонические ансамбли, а мы числились как самодеятельность. Нам дали кое-какую аппаратуру, и мы там репетировали.
Ребята, игравшие в группе «Галактика», были родом из города Николаева, поэтому они даже жили в этом ДК, спали где-то в задних комнатах. Они сдавали программу Министерству культуры, к ним приходили какие-то серьёзные тёти и дяди в пиджаках, садились в пустой зал, и музыканты, одетые в свои ВИА-костюмы, играли для них и свои песни, и песни членов Союза композиторов. Мы всё это видели и слышали, так как репетировали за сценой.
Поскольку приём программы обычно растягивался на несколько недель, то аппаратура так и стояла на сцене, они её не убирали. И мы договорились с художественным руководителем «Галактики» Витей Пташкограем, что он поможет нам записать нашу программу на их аппаратуре. И вот как-то ночью мы взяли их инструменты и всю программу сыграли «живьём». Так и получился альбом. Вернее, даже не альбом, а первая запись, которая разошлась, и мы стали более-менее известны как «Центр». У меня сохранилась эта катушка, мы сейчас её издали. Это считается как бы «нулевой» альбом «Центра».
Там же в Доме культуры трамвайного депо, у нас прошли и первые концерты. Мы тогда познакомились с ребятами из группы «Смещение», дали им возможность репетировать, а они привезли к нам свою аппаратуру. То есть, как обычно, всё сделали в складчину.
И мы устроили наш первый концерт: «Центр» и «Смещение». Они были волосатые, в джинсах и играли хард-рок. А у нас был полный панк и нью-вэйв. Но из-за того, что это было в подполье, публика отнеслась ко всему с энтузиазмом. Не было ни скандала, ни отторжения, ни кидания в тебя пустых бутылок из-под водки.
Название «Центр» в первый раз было использовано на танц-веранде в Подлипках во время Московской олимпиады 1980 года.
Тем летом в нашем ДК объявился парень, который сказал, что ему срочно требуется ансамбль играть на танцах на танцверанде в городе Подлипки. Там в центре города был парк, внутри которого стояла классическая советская круглая танцверанда с ракушкой. Вход 50 копеек. Музыканты, которые там играли, ушли, так как все переругались. В общем, срочно нужна была замена. И вот этот парень спрашивает: «А у тебя-то ансамбль есть?»
У нас тогда был как раз переходный период. За то время, что мы репетировали в клубе трамвайного депо, Скляр успел окончить МГИМО, и его распределили в Северную Корею, в советское посольство. Ансамбля фактически не существовало, потому что барабанщика у нас тоже не было. То есть от прежнего состава остались только я да Локтев. Но я подписался на эти танцы. Потому что дело происходило в Московскую олимпиаду, когда вообще никаких концертов в городе не было. С нами заключили официальный договор, через бухгалтерию, и мы стали играть там три раза в неделю, и играли почти три месяца: до начала ноября.
На гитару я позвал Лёшу Борисова, а вот барабанщиков у нас сменилось то ли двадцать, то ли двадцать пять. Работал с нами барабанщик из «Рубиновой Атаки», джазмены какие-то приходили, знакомые знакомых. И мы играли, играли, играли… Порой без репетиций.
Поначалу нас приняли в Подлипках вовсе даже нехорошо. Потому что, во-первых, у нас не хватало репертуара, во-вторых, народ чувствовал нашу несыгранность, а в-третьих, мы там были новыми людьми. Поэтому были определённые нарекания, которые, сам понимаешь, могли кончиться плохо. Ведь кто ходил на эти танцы? Ткачихи Мытищинской швейной фабрики, солдаты местного стройбата плюс местная шпана. Но кое-как мы там… проявили усердие. А потом стали любимчиками.
За счёт чего? Во-первых, мы стали хорошо играть! Во-вторых, к нам привыкли.
Это вообще было забойное место. Мы играли при любой погоде: три отделения по сорок пять минут. И даже когда начинался дождь, танцы не прекращались: ткачихи танцевали под зонтиками.
Между отделениями был 15-минутный перерыв, во время которого тот парень, что нас нанял, давал уроки танцев. В то время, например, была очень популярна песня «Кунг-фу-файти», и он учил всех желающих танцевать этот танец, основными движениями в котором были удары, как в кунг-фу. И девчонки-ткачихи, разучивая танец, делали движения кунг-фу.
А однажды ткачихи решили познакомиться с нами, с музыкантами.
Мы заканчивали играть, когда уже было темно. А надо было ещё собрать аппаратуру и, положив её на тележки, отвезти в ДК, где она хранилась. И потом стремглав бежать на станцию, чтобы успеть на электричку. Последняя электричка до Ярославского вокзала уходила в час пятнадцать. Она шла быстро: 20 минут – и мы в Москве. Если на неё успеваешь, то на последний автобус тоже успеваешь.
Но до ДК надо было пройти 300 метров по тёмной аллее. И мы ходили, катали эти тележки, как однажды… меня кто-то в этой тёмной аллее схватил сзади за локоть. Наверное, не нужно объяснять, какие мысли приходят в такой ситуации в первый миг? Я осторожно оборачиваюсь: стоят какие-то три девки напомаженные.
«Ребята, а вы не хотите с нами сегодня провести время?»
«А где?» – спрашиваю.
«Да в общежитии. Это тут недалеко».
Там недалеко действительно находилось общежитие Мытищинской швейной фабрики, откуда, видимо, и были эти девушки.
Я говорю: «Нет, мы не можем! Мы на электричку опоздаем!»
А они говорят: «А вы у нас оставайтесь ночевать!» И одна меня за руку держит и не отпускает: «Давай, пошли! Чего ты?»
Я говорю: «Ну а что мне там делать?»
И тут она произнесла замечательную фразу: «А у меня есть цветной телевизор!»
Эта фраза, сказанная, чтобы завлечь музыкантов, мне очень понравилась: «У меня цветной телевизор». Это же 1980 год! Тогда цветные телевизоры были ещё в диковинку. Но я говорю: «Я женат, и у меня трое детей!..» А мне-то всего тогда было 20 лет!..
А ещё мы сделали из пенопласта буквы названия «Центр» и в той ракушке их вывешивали, когда играли. Так что название «Центр» впервые появилось именно там…
Один из первых сейшенов «Центра» прошёл в Театре-студии на Юго-Западе.
Театр этот находится в помещении бывшего магазина. То есть стоит обычная девятиэтажка, на первом этаже которой когда-то работал обыкновенный овощной магазин, а потом разместился театр. Поскольку об этой студии шла молва, что она продвинутая и авангардная, то мы решили, что должны там обязательно выступить, и через знакомых договорились сыграть в студии концерт после спектакля. Аппаратуру нам ставил Володя Рацкевич, с которым я тогда подружился. Механика была такая: до спектакля мы завозим и ставим аппаратуру. Настраиваемся. Но так как сцена там была очень маленькой, то на время спектакля мы аппаратуру сдвигаем в сторону и даже частично разбираем, сами же где-то отсиживаемся. А когда спектакль заканчивается и их люди уходят, мы снова всё вытаскиваем, и в 12 часов ночи приходят наши люди по нашим билетам.
Пока шёл спектакль, мы втиснулись в подсобку театра, где у них был склад костюмов. Эта подсобка находилась в соседнем доме. Делать было абсолютно нечего, и мы три часа там сидели и ужирались водкой – и ужрались. Ну, не до последней стадии, но достаточно сильно, и когда вышли играть, то были уже в весьма подогретом состоянии…
А народу на концерт набилось очень много (зал Театра-студии на Юго-Западе вмещает 150 человек. – В. М.). По Москве как раз прошёл слух, что есть такая группа «Центр», играющая «новую волну». И мы на самом деле были новой группой, причём не только по возрасту, но и по музыке, и по имиджу. Были старые составы, которые исполняли хард-рок и арт-рок: «Смещение», «Автограф», «Рубиновая Атака», а мы представляли собой новое поколение, которое любило и слушало совсем иную музыку да и одевалось совсем по-другому.
На сцену мы вышли в чёрных пиджаках и белых рубашках, то есть видок у нас по тому времени был несколько стрёмноватый, нас из-за него потом даже именовали фашистами. Народ смотрит – и ничего не понимает: что это за рок-ансамбль, если у музыкантов нет длинных волос? И разве это рок, если в песнях нет длинных соляков на гитарах?
Из-за того что сцена была маленькой, расстояние от меня до первого зрителя было не более 30 сантиметров. Вот парень сидит на первом ряду, а вот я стою с гитарой за микрофонной стойкой. И этот парень, что сидел напротив меня, на третьей песне достал из авоськи бутылку «Фетяски», открыл её и начал пить прямо горлышка. Прямо передо мной! Бутылка упиралась мне практически в гитару. Он сделал хороший глоток – и протянул мне эту бутылку. Я взял её и тоже начал пить из горлышка. И в этот момент произошло, что называется, полное единение с залом. Все тут же достали припасённое бухло, концерт остановился и началось всеобщее братание. После этого концерт прошёл просто на ура!
Не знаю, как я доиграл сейшен, потому что меня полностью развезло: сначала водка, потом «Фетяска», затем люди ещё что-то начали протягивать. Короче, я сильно намешал. И когда после концерта мы вернулись в ту комнатку, я почувствовал, что начинаю вырубаться, и прилёг там на какой-то топчанчик. Прилёг, и помню, что склонились надо мной две бороды, практически идентичные: это были Троицкий и Липницкий. Вот так я с ними и познакомился…
Тем временем я решил уйти из Бауманского, потому что учиться там стало очень трудно, просто невозможно. Я помню, что ещё на первом собрании студентов, на которое пришли и ректор, и заведующие кафедрами, такой чёрный юморок проявился: посмотрите налево, посмотрите направо, по статистике из вас четверых останется один… А само название МВТУ расшифровывалось так: Мы Вас Тут Угробим. Знакомые ребята, которые учились в Бауманском, тоже рассказывали страшные истории о суровых сопроматах. И хотя мозгов, конечно, хватало, чтобы окончить Бауманский, но я уже полностью въехал в ансамбль и понял, чем хочу заниматься в жизни. То есть институт становился… помехой, и я решил, что надо бы как-то… уменьшить количество часов, которые я должен тратить на получение высшего образования.
Мне сказали, что неподалеку, в десяти минутах езды на трамвае от Бауманского в сторону Лефортова есть Московский электротехнический институт связи (МЭИС), и там есть экономический факультет, где стрессовых ситуаций намного меньше, чем в Бауманском.
Дело было летом, в августе. Я просто зашёл. Зная наверняка, что там период отпусков и никого нет. Только уборщица. Я говорю: вот интересуюсь, нельзя ли мне перевестись.
«А никого нет!» – отвечают мне.
«Неужели никого?»
«Только в ректорате кто-то есть».
Пошёл я в ректорат. Там сидит секретарша. Говорю, что я – студент Бауманского, хотел бы узнать о возможности перевестись в ваш институт. Она говорит: «Подожди секунду!» И ушла куда-то. Потом выходит и говорит: «Пойдём к ректору!» Фантастика: я буквально с улицы туда захожу и сразу попадаю к ректору! А он был, как я потом узнал, какой-то генерал-майор, так как МЭИС был военным институтом. Фамилия его была Ефимов. И он меня принял. Наверное, делать ему было нечего, у него было свободное время, так как в учёбе был мёртвый сезон, а тут зашёл какой-то парень и говорит, что хочет перевестись в МЭИС из Бауманского. Говорю: так, мол, и так. А он спрашивает, почему я хочу перевестись? Ну, не буду же я говорить, что в ансамбле играю, поэтому отвечаю, что я не особо технический человек и потому хотел бы учиться на экономическом факультете. Он говорит: «Сейчас все в отпусках, но 28 августа все вернутся, так что ты иди прямо в деканат и скажи, что Ефимов сказал, чтобы они тебя зачислили».
Он сказал пойти – и я пошёл. Прихожу, сидит там декан, звание его – полковник, фамилия – Романов. Я говорю: «Вот такое дело… Ректор Ефимов сказал к вам подойти, чтобы вы меня приняли. Я из Бауманского перевожусь».
Он на меня смотрит и в лоб спрашивает: «Какой у тебя блат?»
«Никакого, – говорю, – у меня блата нет».
Читать бесплатно другие книги:
