Аут Иртенина Наталья
– Никакой.
– Рано или поздно – смерть всегда приходит.
Слепой аккуратно положил голову детеныша на пол, поднялся и перешел к креслу. Огонь в стенной нише давно погас. Божество село, безвольно опустив голову на грудь.
– Ты не сказал, что тебе нужно. Но я догадываюсь. Пришел просить меня остановить все это? Поздно. Я ничего не могу сделать. Это должно было произойти. Для того меня и создали.
Он замолчал. Кубик вдумчиво рассматривал свой автомат.
– Не торопи ее, – вдруг сказало Божество.
– Кого? – озадачился Кубик.
– Смерть. На, возьми. Пригодится. – Божество взмахнуло рукой, и Кубик увидел летящий к нему маленький предмет. Поймал, повертел в пальцах.
– Что это?
– Дракон. Зверь, изрыгающий огонь. Зажигалка. Но это не все. Мой сын… Можешь не верить, но он был дорог мне. А теперь некому оплакать его смерть. И смерть его матери тоже было некому оплакать. Если б я мог… Наверное, тогда я захотел бы разорвать на куски этот мир.
– Зачем оплакивать смерть, если она лучшее? – колко спросил Кубик, пряча зажигалку причудливой формы в карман.
Слепой долго искал ответ.
– Знать бы, для чего дается жизнь, – глухо сказал он. – Я хочу, чтобы ты оплакал и похоронил моего сына. Раз уж ты сюда пришел.
Кубик от удивления открыл рот.
– Я? Почему? Не хочу я его оплакивать. Я и плакать не умею. Он использовал меня, мне было плохо от его этих… опытов. Мне ни капли не жаль его.
– Почему? Ты не знаешь почему? – Божество уставило на Кубика блестящие белки глаз, и он поежился. – Мне даже это нужно объяснять. Кто же Он такой… Я победил Его, и должен за Него объяснять все этим маленьким глупым людям?! – Слепой покачал головой. – Ты был в молельном доме. Он… тот… принял тебя. Вот почему.
Перед глазами Кубика всплыло плачущее изображение. И в то же мгновенье его захлестнула волна чего-то неведомого, сильного, жаркого. Ему показалось, что он летит. Поднимается ввысь. И смотрит на мир оттуда. Вот почему. Потому что не хочет отдавать мир в руки смерти. Нужно, чтобы кто-то пролил над миром слезы. И над детьми мира. Над детенышем Божества и тысячами, миллионами других несмышленых детенышей.
– Я сделаю это, – твердо сказал он. – Но хоронят в крематории.
– Нет. – ответило Божество, вставая. – В земле. Лопату найдешь в кладовой возле наружной двери. Там мой раб держал инструмент для своих грядок.
Слепой прошел мимо тела своего детеныша к дверям. Помедлив, добавил:
– С северной стороны дома есть холмик. Под ним лежит его мать. Похорони его рядом.
И вышел.
Кубик еще долго стоял над телом, не решаясь приступить к делу. Хотя он соврал, что ему не жаль этого зарезанного заморыша, глаза не хотели выжимать из себя слезы. И было странно, что нужно закопать его в землю. Никто этого не делал. Симы всегда увозили мертвых в крематорий, и там сжигали, а пепел утилизовали. Он даже копать не умеет. Но ведь не стоять же и дальше из-за этого столбом.
Кубик нагнулся к телу, подхватил под спину и колени и понес. Весу в детеныше было как в котенке. Он поднялся по лестнице и вышел к наружной двери. Она была открыта – Божество позаботилось об этом. На улице Кубик по солнцу определил стороны света. Север был с правого бока дома.
Он положил тело на траву. Минут десять ушло на то, чтобы отыскать холмик. Крошечный, густо заросший травой, почти не приметный.
Кладовая возле двери была, наверное, когда-то гардеробной. Сейчас ее заполняли разные хитрые и не очень приспособления «для грядок». Кубику они были незнакомы. Но как выглядит лопата, он примерно представлял. Среди нескольких похожих штуковин – с длинными рукоятями и металлическими насадками – отыскал наконец требуемое. Оставил здесь оружие, вернулся к телу и остановился в задумчивости. Долго размышлял о том, что ему самому не понравилось бы, если б кто-то начал сыпать на него, особенно на лицо, землю.
Возвратился в дом и, пройдясь по незапертым комнатам, отыскал большой кусок ткани. То ли покрывало, то ли простыню. Поднялся наверх и завернул в него тело. Появилось удивительное ощущение, что его действия являются частью какого-то неведомого и очень важного ритуала. Отчего-то он испытывал волнение. Оно не было тревожным, наоборот, чуть ли не радостным. Как будто происходило возвращение к чему-то забытому, утерянному. К точке истины.
Земля была неподатлива. Пока снял верхний слой, успел взмокнуть. На ладонях вздулись пузыри. Но он не обращал на них внимания. Что-то подсказывало, что боль – тоже часть ритуала. Люди должны испытывать боль. Чтобы не быть похожими на каких-нибудь симов. Может быть, боль и дана им, чтобы оставаться людьми. Интересно, подумал Кубик, чувствуют ли ее слабоумные и озверевшие идиоты, которыми наполнился город?
Несколько раз он останавливался передохнуть и замечал неподалеку Божество. Оно стояло лицом к нему и ничего не делало. Кубик догадывался, что слепой может видеть каким-то другим, неизвестным органом чувств. Божество выглядело бесстрастным и спокойным. Впрочем, Кубик и не видел его другим.
Яма глубиной в метр образовалась лишь часа через три. Руки стерлись в кровавые мозоли. Кубик отбросил лопату и упал без сил в траву, сам похожий на труп. Мельком бросил взгляд в сторону Божества. Но слепого не было.
Минут через десять он сел на колени и посмотрел на завернутого в тряпку детеныша. Оплакивать его уже не хотелось. Ритуал слишком затянулся. Хотелось поскорее засунуть его в яму и сбежать от этого проклятого дома.
Он подполз к телу, поднял на руки и вернулся к яме.
– Хоть ты и был гадким отродьем Божества и ставил на мне свои мерзкие опыты, я прощаю тебя.
И бросил труп в яму. Она была коротка, и мертвец принял полусидячую позу. Кубик нашарил позади себя лопату и не вставая с колен принялся сгребать землю обратно в яму. Через полчаса все было кончено. Рядом со старым заросшим холмом вырос еще один, из темно-рыжей земли. Прибив его сверху лопатой, Кубик водрузил на него крупный гладкий камень.
Потом отнес лопату в дом. Забрал свои стволы. И хотел уже идти на крышу, к машине, но что-то его остановило. Он прислушался. Звуки определенно доносились снаружи дома. То ли кто-то рыдал, то ли стонал, то ли блевал. Кубик заинтересовался. Вышел на солнце и на цыпочках направился за дом, в противоположную от похоронных холмиков сторону. Выглянул за угол.
Зрелище открылось поразительное. Кубик едва не вывалился из-за угла от изумления. На краю поляны, метрах в пятидесяти от дома расположилась целая компания. Человек тридцать, не меньше. Сидели или валялись на траве – как будто загорали на солнышке. Пока Кубик заторможенно соображал, каким ветром их принесло и откуда, они удивили его еще больше. Он вдруг догадался, что они страдают от похмельного синдрома. Блевать не блевали, но мучились изрядно.
Кубик подошел ближе. И остолбенел. В самом центре, среди рыгающих без передыху и жалко стонущих тел лежало, вытянувшись, как покойник, Божество. Кубик шагнул к нему и позвал:
– Эй!
Потом потрогал ногой. Божество не шелохнулось. Это в самом деле был покойник.
– Ой, – сказал Кубик и огляделся.
От этой картинки его едва самого не стошнило. Три десятка перебравших алкоголиков не обращали на него никакого внимания. Им было очень плохо. Присмотревшись к одному, громко и мучительно икающему, он присвистнул. В глазу у того торчал сучок дерева. Напоролся. Кубик нацелил на него ствол и выстрелил. Будь это человек, пули перебили бы ему ноги. Но этот даже не дернулся и не посмотрел на него оставшимся глазом.
Он понял, что здесь произошло. Три десятка симов выжрали подчистую слепого, убив его. Но, видно, Божество было слишком жестким и вызвало у них несварение. Нет, скорее ядовитым. Настолько, что пробрало даже бесчувственных симов. Потравило их как тараканов. Ишь, как мучаются.
Кубик нервно рассмеялся. Божество, напустившее на мир хищную пакость, само же от нее погибло. Только откуда они тут взялись?
Кубик снова ткнул ботинком в бок Божества и сказал:
– Извини, оплакивать тебя я не буду.
Но кое-что сделать все-таки было можно. Даже нужно.
Он отошел в сторону, сбросил в траву оружие и снова засучил рукава. Работа опять предстояла нешуточная.
Ухватив ближайшего сима за ноги, поволок его к Божеству. Тот не противился. Только рыгнул погромче. Кубик положил его поперек слепого. Потом следующего рядышком.
Последнего уже с трудом взвалил на самый верх выросшей кучи. Отошел и полюбовался. Гора шевелилась, но расползтись на составляющие у нее все же не получалось.
Сначала Кубик хотел поджечь ее лучеметом. Но вспомнил, что симов оружие не берет. Чертыхнулся, сообразив, что, кажется, напрасно пыхтел над сооружением могильника Божества. Ничего другого не придумав, решил устроить фейерверк из гранаты, которую таскал в кармане. Сунул руку в куртку и нащупал что-то постороннее.
Это была зажигалка, подаренная Божеством. В виде дракона, неведомого зверя, изрыгающего огонь. Божество сказало «Пригодится». Кубик потер лоб, соображая.
Выходит, оно знало, для чего пригодится зажигалка? Оно само отдалось в лапы симов. Само вызвало их из… Из того места, где ничего не существует. Оно хотело умереть.
Вот, теперь мир свободен от Божества. Только миру от этого уже ни тепло, ни холодно.
Кубик подошел к куче и щелкнул зажигалкой. Из пасти зверя вырвалась сильная струя огня и запалила торчащую ногу сима. Кубик едва успел отскочить, дико таращась. Пламя почти мгновенно охватило всю кучу. Огромный костер потянулся языками к небу.
Кубик с опаской посмотрел на жутковатого зверя в руке. Простой огонь не бывает таким… стремительно алчным.
Он оглянулся на дом. А не сжечь ли ко всем чертям и его? Убрав с крыши «тарелку», разумеется. Заманчивая и красивая мысль, но он отверг ее. Дом ни в чем не виноват.
Могильник быстро прогорал, уменьшаясь в размерах. Кубик, прицелившись, швырнул в него зажигалку.
Хорошо, что стоял далеко. Раздавшийся взрыв опрокинул его в траву и обсыпал трухой и землей.
Милая зверюга. Такая ласковая. Не ушла, не попрощавшись.
Кубик поднял голову. От кучи осталось пустое место, покрытое язвами догорающего огня. Он встал и подошел. Никаких обгоревших скелетов. Черная земля с рытвиной от взрыва посередине.
Кубик понял только одно – гадать, куда они все подевались, бессмысленно. Поэтому просто подобрал оружие и пошел в дом. Поискал, как закрывается дверь. Нашел кнопку сбоку и закрыл. На всякий случай.
Забрался на крышу и сел в машину. Теперь можно возвращаться.
Было бы куда и для чего.
Но если с «куда» вопрос решен, то «для чего» оставалось безответным.
Разве что как предлагало Божество – ждать смерти.
Глава 20
Кубик лежал на теплом каменном полу и смотрел на пылинки, повисшие в луче утреннего солнца. Ему было одиноко. Поселившись в молельном доме, он больше двух недель не выходил наружу. Потерял счет дням. Оброс щетиной, отчего все время чесался подбородок. Голодал, но не замечал этого. Вообще перестал замечать что-либо.
Но вода у него была. Нашел ее, как только вернулся сюда. В крошечной боковой комнатке при входе, где был только старый, разваливающийся стул, какие-то непонятные одежды и пластиконовое ведро, из стены торчал кран с одним вентилем. Без особой надежды Кубик покрутил его, и вопреки ожиданиям полилась тонкая струйка воды. Напившись, он подставил под кран ведро, вымыл и наполнил его.
С того дня кормился только этой водой. Она имела чуть сладкий вкус и не давала ему умереть. Но ему было все равно, умрет он или нет. Он ощущал бесконечную потерю – целого мира. Эти переживания доставляли ему мучения и боль. Он боялся своего одиночества. Жизнь вокруг вымирала. Он боялся долгого и бессмысленного существования среди развалин и пепелищ. Божество сломало его. Он поверил его словам о смерти и конце. «Ты останешься один и будешь призывать смерть». Оно знало. Оно все знало наперед. Нечем было защититься от этих беспощадных слов. Нечего выставить против их темной власти.
Несколько дней голуби жили вместе с ним. Улетали, возвращались, обсуждали новости. Где-то они добывали для себя еду и всегда были сытыми. Однажды, наблюдая за ними, Кубик наткнулся на мысль, пришедшую из уже далекой прошлой жизни. Он вспомнил сломавшегося робота-уборщика, Раффла, воскурение при помощи белой мыши. Сейчас задача была сложнее. Сломался не робот, а целый мир. Может быть, если совершать непрерывные воскурения… получится что-нибудь исправить?
Кубик попытался словить одного. Разбил об пол колени и локти, но только вспугнул стаю, оставшись ни с чем. Голуби, сердито переговариваясь, снялись с места, вылетели в окно и больше не возвращались.
Потирая ушибы, Кубик решил, что голубь все равно слишком мал, чтобы с его помощью чего-то добиться в отношении целого огромного мира. Или хотя бы Города. Нужно что-то покрупнее. Кошка? Собака?
И тут его осенило. Человек! В городе сколько угодно мяса, готового к воскурению. Все равно это не люди, а… скоты. Безмозглые, бесчувственные, озверевшие идиоты, грызущиеся за кусок жратвы.
Мысль было жуткой, пугающей. Настолько, что Кубика начало колотить. Он покрылся мурашками, заполз в угол и начал жалобно поскуливать, как голодный и беспомощный щенок.
Он вдруг подумал, что воскурения совершаются уже давно. Каждую ночь Перемены дым и огонь взмывали в небо. Каждую ночь Перемены бесследно пропадали люди. Сколько там он насчитал их, когда был еще младшим статистиком? Полпроцента общей численности населения? Каждый двухсотый. Горлы считали, что они уходят в край блаженного бессмертия. Но их просто поедало Божество. Или кто там. Оно сказало, что его создали… Это значит… Кубик в страхе оборвал мысль.
А то, что сейчас делают эти несчастные, слабоумные, озверевшие, – это, что ли, не воскурение? Кропят улицы горячей, дымящейся человечьей кровью, мажут в ней руки и рожи и скачут вокруг растерзанных трупов. Эту красноречивую сцену он наблюдал пару дней назад из окна.
Совершая свое воскурение, чем он будет отличаться от них?
Идея зачахла сама собой.
Но других способов он не мог придумать. И все больше отдавался во власть слез. Сухих, не из глаз льющихся, а душащих изнутри. Там, внутри него, пряталось огромное, безысходное горе, рвущее душу. Он оплакивал мир во сне, ночью, свернувшись на полу, и днем, рассматривая лики на стенах, обходя кругами просторное помещение своего нового жилища. Подолгу простаивал – глаза в глаза – перед доской с изображением, на котором еще оставались следы кровавых слез, медленно бледнеющие. Мысли затихали, и внутри у него устанавливалось молчание. Иногда оно было печальным, реже – легким, чистым, звенящим, иногда – суровым, строгим. Когда уставал стоять, садился прямо на пол, поджимал ноги и продолжал смотреть. Вверх, глаза в глаза. Человек на доске никогда не сводил с него взора, где бы Кубик ни находился. И тоже делался разным. То добрым, то укоряющим в чем-то, то грустным, то ободряющим жестом правой поднятой руки.
Поначалу это было просто любопытство. Затем стало привычкой и даже потребностью. К концу второй недели это был уже каждодневный ритуал. Кубик исхудал, одежда висела на нем как на вешалке, но вода из крана день ото дня становилась все чуднее. Напившись ее, он не чувствовал голода. Умываясь ею, переставал ощущать усталость. Уходила тоска, и появлялось что-то другое. Что именно, он понял однажды, когда в голове вдруг пробилась робкая мысль, обращенная к человеку на доске: «Помоги!» Это была надежда. То, что можно было выставить в заслон против слов о смерти.
Этой ночью ему приснился сон. Симулакрумы, завладевшие городом, начали жрать друг дружку, потому что другого корма для них уже не осталось. Их число быстро сокращалось. Становясь пищей, они лопались, как мыльные пузыри. И в конце концов исчез последний фантом, сожравший самого себя. Но осталось то, что прежде было людьми. Почему-то они превратились в странные стеклянные сосуды с ручками и ножками. Они были пустые, потому что содержимое вылакали симулакрумы, и суматошно бегали по улицам города, стучась друг о дружку и позвякивая. На дне у каждого засохла плесень. Из-за этой плесени они были сумасшедшими. Они сшибались друг с дружкой и пытались разбить других. Многим это удавалось. Они не знали, что пустой сосуд – это неправильный сосуд. Думали, смысл их существования в непрестанной беготне и стуканье копчиками. Они и помыслить не могли, чтобы наполнить себя чем-нибудь. Потому что, отяжелев, не смогут бегать и стукаться. А это очень весело.
Потом Кубик увидел две огромные руки, протянутые сверху. Они спустились в город и выхватили из толпы один сосуд. Тот забавно дергал ножками и верещал. Но ему это не помогло. Руки налили в него воду, встряхнули, отмывая плесень, и выплеснули. А потом наполнили сосуд красной жидкостью, закупорили и вернули обратно в город. И так много раз. Пока не осталось ни одного пустого. Тогда руки исчезли. Остепенившиеся сосуды стали вести себя иначе. Потеряли интерес к придурковатой беготне и занялись изучением своего содержимого. У одних оно было красным, у других белым, а у кого-то даже зеленым. Но не это было главным. Главное – они поняли, в чем состоит смысл их жизни.
Не дать опять скиснуть налитому в них вину.
Проснувшись, Кубик поймал в ладонь луч солнца и радостно улыбнулся. Сон обещал помощь.
Ему расхотелось ждать смерти.
Но по-прежнему было одиноко. Он встал и подошел к единственному своему молчаливому собеседнику – изображению на доске. Долго и пытливо смотрел на него. Потом спросил:
– Ты же знаешь, что делать?
Тот подтвердил легким кивком. Кубик вытаращился и потер глаза. Ничего. Показалось.
Внезапно молчание разорвалось диким воплем снаружи. Кубик бросился к окну. Перед крыльцом внутри ограды копошились трое. Один лежал на земле, двое других пинали его ногами и нечленораздельно орали со свирепыми интонациями. Упавший, по видимости, собрался помирать и лежал, привольно раскинувшись. Или был без чувств. Один из пинающих вдруг свалился на колени, нагнулся и вцепился зубами в плечо жертвы, торчащее из прорехи в одежде. И с рычаньем начал рвать мясо. С другого бока к нему присоединился второй.
Это были уличные охотники, промышляющие добычу на обед.
Кубик ринулся к выходу. На лавке возле дверей лежало его оружие. Схватил автомат, выбежал на улицу и, заорав не менее дико, вспорол воздух очередью. Людоеды оторвали измазанные в крови рожи от лежащего тела и уставились на Кубика. Он подошел ближе.
– Брысь отсюда, уроды!! – гаркнул во все горло и для наглядности прошил второй очередью землю возле одного из дикарей.
Тот с воплем взвился и пустился наутек. Его приятель тоже подскочил, но не стал сразу убегать, а для начала решил поторговаться. Заискивающе растянул окровавленную пасть, состроив гадкий оскал, и ткнул пальцем в себя, потом в лежащего. При этом что-то пролепетал. Не слова, а набор звуков.
Кубик перевел: «Я загнал эту добычу. Она моя». Отрицательно мотнул головой, повел стволом и сделал страшное лицо. «Я сильнее тебя. Добыча моя».
Дикарь посмотрел на него жалобно и погладил себя по голому брюху. Потом снова показал на тело, на себя и изобразил руками маленький кусок. «Очень кушать хочется. Ну хоть немножко!»
Еще одна очередь, и людоед взвыл от боли, запрыгав на одной ноге. Кубик не хотел, но попал в него. Отстрелил палец на ступне. Обиженно вереща, дикарь ускакал за ограду и скрылся из виду.
Кубик повесил на себя автомат и подошел к «еде». Тело было обкусано в разных местах и обильно окровавлено. Большое пятно расплылось на животе. Разодрав остатки рубахи, Кубик обнаружил рану другого рода. Скорее всего, от ножа. Вот почему парень дал себя загнать и потерял сознание. Хотя бугай знатный. Мог бы тех двоих легко сжевать на завтрак.
Кубик подхватил его под мышки и потащил. За минуту едва сдвинул на пару метров. Весу в «добыче» было не меньше полутора центнеров. Такая гора мяса! Недаром людоед плакался. Пятнадцать метров до крыльца показались Кубику марафонской дистанцией для выживших из ума. Подъем по ступенькам – праздником мазохиста.
Наконец бесчувственное тело было сложено на полу у окна, в которое заглядывало по утрам солнце и где обычно спал Кубик. Из комнаты с краном он принес наполненное водой ведро и одну из лежавших там хламид. Разорвал ее на полосы, намочил и стал обмывать раны. Рваные, от людоедских зубов были пустячными. Но от ножевой – и, видимо, глубокой – этот верзила мог запросто помереть. Несмотря на собственные размеры.
Кровь быстро перестала течь. Кубик не очень удивился – уже знал, что здешняя вода лечит. Смочив ею остальные полосы ткани, кое-как перевязал раненого. Потом влил немного ему в рот и сам напился, восстанавливая силы.
После чего сел в углу и принялся размышлять над тем, для каких таких хозяйственных нужд ему понадобился этот бугай. Наверняка идиот. Или буйный псих. Может быть, он тоже людьми закусывает. И когда очнется, захочет испробовать мяса своего спасителя. «Значит, будем укрощать, – решил Кубик. – Прививать культурные навыки». Все-таки некоторые из них не такие уж тупые. Как тот дикарь с его языком жестов.
Они должны наполниться новым вином. Этот станет первым.
«Как же мне его назвать? – думал Кубик, глядя на спасенного. – Сегодня у нас какой день недели? Пятница? Нет, воскресенье. Или среда? А месяц? Месяц точно восьмой. Кажется. Ладно, буду звать его Август».
Он встал, подошел к изображению на доске и смущенно попросил, показывая на раненого:
– Помоги ему. И побудь с ним. Мне нужно уйти ненадолго.
Затем, прихватив оба автомата и «бонни», выбрался на улицу. Машина стояла позади здания. Взлетев, он направил ее к бывшему месту службы. Встретить кого-либо разумного там он не рассчитывал. Но Центр был хорошо оснащен всем необходимым для жизни. Может быть, его не успели разграбить. Тем более здание заперто.
Садиться на крышу было бессмысленно – лифтов все равно не дождаться. Внизу двери заблокированы. Но одна лазейка все же имелась. Окно второго этажа, из которого он выпрыгнул, спасаясь. Пристыковав к нему «тарелку», Кубик перелез внутрь здания. Почему-то он ожидал увидеть здесь разгром, похожий на тот, который он обнаружил месяца полтора назад на двадцать пятом этаже, – выбитые двери, поломанная мебель и все остальное в том же духе.
Но ничего подобного не нашел. Все оставалось таким, каким было всегда. Разве что время от времени попадались трупы. Задушенные, изгрызенные, зарезанные, со сломанными шеями и даже без видимых признаков насильственной смерти. И наверняка где-то еще прятались немногие живые жертвы фантомов.
Он поднялся пешком на пятый этаж, в медблок. Выгреб из стеклянных шкафчиков разнообразные медикаменты, бинты, заживляющие пластыри, свалил все на простынь с койки из бокса и завязал узлом. Там же прихватил несколько одеял и постельное белье. Нагруженный, прислушиваясь на каждом шагу к посторонним звукам, вернулся к машине. Бросил поклажу и спустился на нулевой уровень. Дверь склада болталась на одной петле. Охранник в любом виде – живой, мертвый, слабоумный – отсутствовал. Прежде всего Кубик обвешал себя дополнительным оружием. Десяток автоматов с запасом сменных обойм, лучевые пушки, гранаты и портативный гранатомет, два ручных пулемета, парочка дистантных шокеров, и, пожалуй, хватит для начала. Сгрузил все в машину и вернулся. Запасся одеждой разных размеров, посудой, зубной пастой, щетками, бритвами, мыльной пеной, другими хозяйственными мелочами.
Потом поднялся в свою квартиру. Долго шарил по карманам в поисках ключа. Наконец нашел. Завалился за подкладку.
С жадностью набросился на еду, сотворенную комбайном. Набил живот и прихватил с собой огромный сверток, оставив комбайн опустошенным до дна. Забрал оба компа – настольную раскладушку и карманный – и отнес в машину.
Напоследок повозился с входными дверями первого уровня. Разбудил электронного привратника и снял мертвую блокаду замков. Ввел пароль на вход.
И вернулся домой.
Первым делом проверил состояние пациента. Тот еще не пришел в себя, но дышал ровно и тихо. Кубик сложил часть привезенных припасов в боковой комнатенке, часть оставил пока в машине. В основном оружие. Потом расстелил на полу толстое мягкое одеяло и по частям – ноги, голову, туловище – перевалил на него раненого. Принес узел с медикаментами и начал разбираться. Пластырь решил не лепить, чтобы не мешал промывать раны целебной водой. Долго прикидывал, куда приложить инъектор с ампулой универсального антисептика, и решил, что лучше прямо к животу, над раной. И на всякий случай вколол дозу обезболивающего и снотворного. Накрыл вторым одеялом.
Оставив раненого, занялся другими делами. Выудил из доставленного груза пустую кристаллическую табличку и подсоединил к компу. Таблички использовались для создания маркеров, чтобы вывешивать их на дверях, у входов в заведения, на улицах как объявления. Кубик набрал на экране компа только одно слово, большими буквами: «РОССИЯ». Выбрал цвет фона и надписи и отправил на кристалоид. На белом фоне растянулись от края до края красивые темно-синие буквы. Отсоединив табличку, Кубик примагнитил к ней маленькие кронштейны и вышел на улицу. Остановился рядом с калиткой в ограде-решетке. Залез на нижнюю перекладину и, подтянувшись, нацепил табличку сверху на острия прутьев.
Это был очень ответственный шаг. Он понимал это. Теперь вся огражденная решеткой территория становилась истинной реальностью. Впрочем, она и была ею. Это он тоже понимал. Табличка лишь придала ей официальный статус и на законных основаниях отделила от городского бедлама. Кубик взял на себя ответственность устанавливать законы внутри ограды и за пределами ее, имея в виду дальнейшую территориальную экспансию.
Вторую такую же табличку, только с надписью «Собственность России», прилепил к корпусу машины.
Затем занялся поисками ключей. Они должны были быть. Калитка ограды имела замок, простенькую магнитную защелку. Тяжелая дверь дома тоже запиралась. Облазив все возможные углы и щели, он нашел связку ключей. Висела на крючке в другой боковой комнатке, куда он раньше не заходил, со стеклянной стеной и окошком в ней, с какими-то склянками, которые он не рискнул открывать, коробками, полными непонятных желтых палочек и стопками маленьких ламинированных картинок, похожих на те, что висели на стенах. На обратной стороне картинок были слова. Малопонятные, хотя язык как будто наполовину свой, знакомый.
Картинками он решил заняться потом. Гремя связкой ключей, вышел к калитке и отыскал нужный. Запер ее, затем подобрал ключ от дверей дома.
Из привезенного оружия он взял только дистантный шокер. Усмирять пациента, если тот вздумает кусаться и вообще буянить.
Когда начало смеркаться, Кубик еще раз перевязал его, промыв водой раны. Внезапно тот открыл глаза. Полминуты они смотрели друг на друга. Один настороженно, но стараясь выглядеть дружелюбно, другой – пустым, холодным, ничего не выражающим взглядом. Потом из глотки раненого вырвался хриплый, клокочущий звук, похожий на звериное рыканье.
– Ты ранен, – четко выговаривая слова, произнес Кубик. – Тебя хотели сожрать. Я тебя спас. Ясно? – И клацнул зубами, изображая людоеда. А потом энергично помотал головой и ткнул пальцем себе в грудь.
Парень с телом великана и выжженными мозгами ничего не понял ни из его слов, ни из пантомимы. Выпростал из-под одеяла руку и стремительно ухватил Кубика за горло. Тот даже дернуться не успел. Захрипел, нашаривая в кармане шокер. Пальцы сжимали шею как тиски. Продолжая держать его, пациент сел. Глаза бессмысленно и жутко вращались в орбитах. Кубик вытащил шокер, ощупью перевел рычаг на максимум, нацелил и нажал кнопку.
Верзила ошарашенно моргнул и упал навзничь. Тиски на горле разжались, и Кубик отполз в сторону, жадно глотая воздух. Отдышавшись, зарядил инъектор снотворным и, пока гора мяса не пришла в себя от шока, вколол двойную дозу.
Первым побуждением после пережитого было вышвырнуть отсюда бешеного бугая. Подцепить тросом к машине и отбуксировать куда подальше. За город, в глухой лес. Но, успокоившись, решил не торопить события. В конце концов, он ждал этого. Только почему-то оказался не готов. Дал себя так глупо поймать. Ничего, в следующий раз будет умнее.
И потом, это всего лишь слабоумная гора мяса. Она не виновата в том, что ею руководят примитивные инстинкты. Кроме инстинктов, у нее ничего нет. Пока нет. Но со временем должно появится. Как обещал сон. Вещий сон.
Перед тем как лечь спать, Кубик подошел к своему собеседнику на стене. Образ расплывался в темноте, и только глаза блестели. Большие и добрые.
– Помоги ему, – прошептал он. – Пожалуйста. Наполни его.
И свернулся в клубок на голом полу, подложив руку под голову. Привык уже.
Утром проснулся от громкого крика. Вскочил, дико озираясь. Спросонья показалось, что опять нагрянули людоеды, проникли внутрь и наверстывают упущенное накануне. То есть завтракают его трофеем.
Но оказалось, что кричит во сне сам трофей. Метался по «постели», раскидывая ручищи, голова безвольно моталась вслед за туловищем. Верхнее одеяло комом лежало в стороне. Крики были невразумительные. Кубик уже уяснил, что жертвы симов не умеют внятно разговаривать. Нормальный человеческий язык им неведом.
Что за приступ у его пациента, он, конечно, не имел представления. Может быть, кошмар приснился. Например, тот самый завтрак людоедов. Стоял и без единой мысли в голове наблюдал, не решаясь подойти. И вдруг чуть не подпрыгнул от неожиданности. Среди утихающих воплей прозвучало четкое и внятное слово. А затем повторилось, доказав, что оно не слуховая галлюцинация.
– Радуйся!.. Радуйся!..
Кубик в изумлении подошел ближе. Раненый перестал метаться, расслабился и затих. Открыл глаза. В них был вопрос. Кубик опустился на пол рядом, в метре от него. И повел серьезный разговор.
– Ты сказал – радуйся. И я радуюсь. Я знаю, что теперь я не один. Нас уже двое. Он, – Кубик показал рукой на Помощника, как назвал его, – обязательно вылечит тебя. Вернет тебе разум. Ты снова научишься говорить, думать и чувствовать. В общем, станешь человеком. Наверно, ты будешь другим, не таким, как раньше, до всей этой истории. Я тоже буду другим. И жить мы будем по-другому. Не будет больше никаких реалов. Будет одна-единственная, истинная реальность. Понимаешь меня?… Ничего, скоро поймешь. Вот это все, – Кубик повел рукой вокруг, – абсолютная реальность. Это наш дом. Мой и твой. Может быть, потом станет еще чьим-нибудь. Нет, обязательно станет. Я верю в это. И ты верь. И ему верь. – Он снова показал на Помощника. – Он меня спас. И тебя тоже. Он всех спасет. Только верь. А теперь я принесу тебе воды. Она быстро поставит тебя на ноги. Кстати, – добавил он, поднявшись, – я назвал тебя Август. Это твое имя. Если не возражаешь. Прежнего ты наверняка не помнишь. Да и зачем оно, прежнее.
Пять дней спустя Кубик совершил налет на подземный бункер в лесу. Это была первая ходка, и нужно было сделать еще две-три, чтобы перевезти все сокровища, принадлежавшие раньше детенышу Божества.
Книги должны были рассказать о том, чего не знал никто ни в старом, умершем мире, ни в новом, рождающемся. О том, как жили в истинной реальности. Как добывали пищу и к чему стремились, что любили и чего боялись, и как получилось, что истинная реальность позволила закатать себя в бетон фальши, липовых законов природы и великих принципов, лживого милосердия Божества.
Он посадил машину перед крыльцом, обнял стопку книг и, придерживая подбородком, втащил в дом. И чуть было не свалил сокровища на пол, попав в огромное облако пыли, от которого сразу начал судорожно чихать. Спешно сложил груз на лавке при входе, выплыл из пыльных клубов и в изумлении узрел улыбающегося Августа с какой-то метелкой в руках.
– Уборка, – довольно произнес великан, голый по пояс и перебинтованный. – Пыльно. Что ты привез?
– Вижу, что пыльно, – сказал Кубик и выдал новую серию чихов. – Ты зачем встал? Тебе еще нельзя. Рана откроется.
– Уже можно. – Продолжая радостно скалиться, Август похлопал себя по бинту. – Лежать плохо. Скучно. Хочу делать что-нибудь. Как называется? – Он вытянул вперед свою метелку – сухие ветки деревьев, собранные в пучок.
Он еще не умел строить длинные фразы и разговаривал как ребенок. И был такой же упрямый и любопытный, как ребенок. Задавал огромное количество вопросов.
– Метелка, наверно. Или швабра. – Кубик сам впервые видел подобное изобретение. – Как ты додумался?
– Тебе нравится?
– Нравится. Ты молодец, Август. С уборкой хорошо придумал.
Август расплылся в счастливой улыбище и мощными взмахами руки продолжил вздымать в воздух серые пыльные завесы. Кубик в панике выпрыгнул через окно наружу – ждать, когда вся пыль будет изгнана на улицу.
Вышел за калитку, с гордостью полюбовался на пограничный маркер «РОССИЯ», обтер табличку рукавом, а затем совершил привычный уже обход суверенной территории вдоль ограды. Этот ритуал он проделывал теперь два раза в день. А то и три. Землю, на которой живешь, нужно охранять. От врагов, злоумышленников и просто идиотов, лезущих куда не просят и непременно норовящих отметиться. Вчера, например, пришлось отпугивать двоих, пытавшихся подпалить дерево, вросшее в решетку. Третий сам вывалился сверху из ветвей и со скулежом порысил вслед за братьями по разуму. Перед тем один из уродов навалил на суверенной территории большую кучу. А за несколько дней до того кто-то надел на острые прутья решетки изглоданный труп, за который тут же принялись вороны. Кубик полдня потратил снимая его оттуда и закапывая в твердую городскую землю в стороне от суверенной территории.
Трупов в городе вообще было много. Чересчур. Они лежали на улицах, посреди развалин, внутри зданий, и только воронам было до них дело. Беспомощные идиотики вымирали от голода и обезвоживания. Если не попадались на зуб людоедам. Похоронив подкидыша, Кубик задумался над этой проблемой всерьез. Бесчисленные мертвецы могли стать источником заразы.
Он начал с зачистки прилегающей территории. Со склада в Центре вывез несколько канистр горючей жидкости, использовавшейся симами-ремонтниками для смазки роботов, запасся зажигалками и с утра до вечера жег попадающиеся трупы. Попутно обследовал уцелевшие здания и сохранившееся имущество. Кое-что забирал с собой. Хозяйство их нового дома росло. Вместе с ним росла и Россия.
После капитальной уборки, вычистив и вымыв внутренности дома до блеска, Август начал задумчиво присматриваться к окнам. Подходил, трогал лишенные стекол рамы, выковыривал осколки и вздыхал. А через несколько дней пропал. Кубик как раз привез последнюю партию книг, изъятых из подземного бункера Божества. Обнаружив исчезновение великана, обладавшего пока еще минимальным разумным жизненным опытом, несколько часов не находил себе места.
Август явился к вечеру. Ввалился в дверь с улыбкой до ушей и с двумя здоровыми листами стекла под мышкой. А из карманов торчали рукоятки инструментов, которые привели Кубика в замешательство. Как ими пользоваться?!
– Откуда ты все это приволок? – в десятый раз спрашивал он, растерянно оглядывая железки.
И в десятый раз получал один и тот же ответ, сопровождаемый небрежным взмахом великаньей лапищи:
– Оттуда. Там много.
Наутро Кубик проснулся от стука молотка и иных звуков, напоминающих о зубной боли. Это Август резал стекла и вставляли их в рамы. Кубик подошел и долго молча смотрел. Потом все же спросил:
– Нет, а все-таки интересно, где ты этому научился?
Август повернулся и смущенно пожал плечами, каждое из которых было размером с бедро не слишком худой женщины.
– Не знаю. Только плохо – окно без стекла. Холодно будет. Зимой.
Кубик что-то пробормотал в ответ и, ежась от прохлады подступающей осени, отправился на утренний обход границ.
Он уже давно присматривался к соседнему зданию, которое боком своим очерчивало границу суверенной территории, заменяя ограду. Бывший жилой дом, почти целый, обвалилась только стена с противоположной стороны. Пройдясь по порталам, Кубик зачистил его от десятка трупов и вскрыл несколько дверей. Помещения вполне годились в качестве хозяйственных кладовых и зимних квартир. Да и вообще, размышлял он, нынешний их дом не приспособлен для постоянного житья. Он, разумеется, только для особых нужд и экстренных ситуаций. В нем можно спасаться, просить о помощи и получать исцеление от телесных и особенно душевных ран. От него начинается истинная реальность. Как окружность, вырастающая вокруг центральной точки. Для всего остального – периферия. Россия должна быть большой.
Из этих соображений накануне, пользуясь правами законодателя, Кубик издал устный указ о присоединении близлежащих улиц, зданий и находящегося в них добра к России. Укреплять новые границы не стал, справедливо полагая, что на этом расширение суверенной территории не закончится.
Вскоре население России увеличилось до четырех человек.
Зачистка наполовину уцелевшего здания, от которого остались только нижние четыре этажа, подходила к концу. Кубик вспомнил, как, выпрыгнув из окна этого здания, впервые увидел свой нынешний дом. Он уже обследовал его неделю назад, но ушел тогда со смутным ощущением незаконченности дела. Теперь понял почему. До пятого уровня, полностью разрушенного и заваленного остатками верхних перекрытий, он так и не добрался. Счел лишним. А сейчас это ощущение незаконченности наложилось на четкое воспоминание нескольких недель давности. Тень, метнувшаяся от него по лестнице наверх. Возможно, стоило поискать. Не исключено, что кто-то до сих пор прячется там, боясь выползти на свет, не подозревая о том, что в городе не осталось ни одного сима. Или же он найдет только труп.
Ему повезло. И этим двоим тоже повезло. Найди он их на день позже… Он наткнулся на них почти сразу, перепрыгнув на площадку пятого уровня с полуобвалившейся лестницы. Лежали в обнимку под ставшей в наклон плитой стенного перекрытия. Худые как щепки, чумазые, оборванные. Дети. Мальчику на вид лет двенадцать, девочке не больше восьми. Кубик попытался осторожно разбудить их, не напугав. После нескольких тщетных попыток, понял, что это сон, который переходит в смерть.
Он расцепил их и по одному перенес в молельный дом. Август встретил их круглыми изумленными глазами, забросив починку колченого деревянного стола. Кубик уложил найденышей на одеяло и прокомментировал:
– У нас пополнение. Ничего, скоро бегать будут.
Август, жалостно глядя на исхудавшее пополнение, уже протягивал ему плошку с чудо-водой. Потом, внимательно следя за действиями Кубика, начал вздыхать, изумленно тыкать пальцем в детей и нежным басом приговаривать:
– Малыши… Крохи какие… Оголодали…
Девочка внезапно очнулась, сделала несколько судорожных глотков воды, затем, испуганно таращась, стала звать:
– Павлик! Павлик!
Кубик взял ее почти прозрачную руку и вложил в ладонь мальчика.
– Здесь твой Павлик. Тебя-то как зовут?
– Маруська, – успокоенно прошептала девочка, закрыла глаза и мгновенно заснула.
Август вызвался быть сиделкой. Кубик легко доверил ему эту роль.
Где-то через неделю он проснулся посреди ночи от незнакомого ощущения. В окно заглядывала яркая белая луна. В полосе ее света на полу Кубик увидел странную картину. От нее-то и исходило нечто, рождавшее это необычное ощущение. Как будто все тело стало ожогом, прикоснувшись к чему-то запредельному. Ожогом, который не болит, а наоборот… Кубик не мог точно определить. Только стало казаться, что лишь так и стоит жить – ощущая себя этим ожогом, жадно тянущимся к тому запредельному, чтобы снова прикоснуться.
Перед изображением их спасителя стоял на коленях Павлик и тихо, молча смотрел, высоко подняв голову. Сложенные вместе руки держал возле груди. Сейчас он казался старше своих детских лет. На выступе в стене под доской стояла желтая палочка, из тех, что были в коробках в застекленном закутке при входе. Над палочкой тянулся вверх язычок пламени.
Кубик встал и бесшумно подошел к мальчику. Потом, подумав, скопировал его позу. И тихо прошептал:
– О чем ты просишь его?
Павлик опустил голову.
– Ни о чем, – ответил чуть слышно. – Я просто пою ему.
– Поешь? – озадачился Кубик. – О чем?
– О любви, которая пришла в мир, – еще тише произнес Павлик. И вдруг порывисто повернулся к Кубику: – Ты чувствуешь ее?
– Чувствую, – потрясенно прошептал тот и посмотрел на колышущийся огонек. – Это…
– Это то, зачем мы живем.
– Да, – кивнув, согласился Кубик. – Но не только.
– Не только чувствовать ее, – подхватил Павлик. – Еще отдавать. Ему. Другим. Всему миру.
– Да, – снова кивнул потрясенный Кубик.
– Чего делаете? – неожиданно сунул между ними свою любопытную физиономию Август.
– Поем, – ответил Кубик.
– Как это? – удивился простодушный верзила.
– Вот так. – Кубик повернулся к образу и принялся петь. Молча. И уже не слышал, как Август, радостно вывалив «Ага!», тоже брякнулся на коленки и затянул свою собственную песню. Незамысловатое басовитое гудение, в котором не было слов, но было много простого, искреннего великаньего чувства…
…По вечерам они собирались вместе и читали вслух книги. Очень скоро они узнали, что Земля вертится вокруг солнца, что человек высаживался на соседнюю планету Марс и что больше двух тысяч лет назад среди людей жил Бог, что еда может расти на земле и на деревьях, бегать на четырех ногах и жить в воде, что человек должен трудиться на благо свое, а дети не должны жить без родителей и что любить ближнего – хорошо и полезно.
И много всего другого.
Через полгода их было уже полторы сотни и они знали, что в других городах мира тоже понемногу растет новая жизнь.
Глава заключающая
Дух, бывший ранее человеком, обреченный на вечные скитания по землям и временам, покинул Город и того, кто носил его в себе несколько месяцев.
Он догадывался, что не может умереть, и легко позволил убить свое немощное тело, чтобы освободиться от него. Даже Морл не подозревал о всех его возможностях, о бессмертии рожденного им существа.
Он не мог больше оставаться ни в теле того, кто поневоле стал его носителем, ни в том времени. Ему стало неуютно уже тогда, когда носитель, сам не понимая, что делает, слизнул с иконы каплю крови Бога. Сам дух тоже еще не ведал тогда, отчего ему сделалось так плохо. Но он узнал изображенного на доске в храме. Того самого, который швырнул его через две тысячи лет, велев возвращаться домой.
После этого дух еще лелеял надежду со временем овладеть сознанием носителя. Ему нужно было новое, сильное, послушное тело. С каждым днем, неделей, месяцем надежда бледнела и таяла. Ему мешал тот, изображенный на доске. И не тем, что не спускал с него жгущих глаз, а тем, что проник в носителя. Двоим там было слишком тесно. И не только в носителе. Жизнь, вырастающая на старом пепелище, тоже выдавливала духа прочь. Она тоже была проникнута волею и силою того, с доски.
В конце концов дух бежал. Спустился по дороге памяти носителя, лестнице времени. Неглубоко, на сотню лет. Глубже опять был тот, прожигающий взглядом. В конце 1990-х его не было. Во всяком случае, почти не было. И совсем не было в новом носителе.